Глава 17. СТАСЯ

Кирилл сидел в кухне на табуретке и смотрел в окно – поселок уже почти погрузился в темноту. При этом он слегка морщился от боли – я видела его отражение в оконном стекле. Потому что он настоял на своем, сколько я его ни отговаривала, и заставил меня снять с него бинты. И теперь я отмачивала перекисью присохший к ране тампон. Он хотел, чтобы я поменяла бинты на что-нибудь менее приметное.

– Потерпи, – сказала я и одним резким движением отодрала марлевый тампон.

Он терпеливо снес и эту малоприятную операцию, не издал ни звука. Я заново обработала рану, присобачила чистый тампон и стала осторожно приклеивать его крест-накрест пластырем.

– Учти, потом придется отдирать вместе с волосами, – предупредила я его.

– Как-нибудь переживу, – буркнул он.

Я ничего не могла понять: он был злой как собака, на меня старался вообще не смотреть, и лицо у него было такое, словно я заняла у него пару штук баксов и не собираюсь отдавать. С чего это он на меня крысится? Что на него напало? Ведь за целый день, начиная с достопамятного утреннего разговора за завтраком (его завтраком), он не сказал мне и двух слов. Я, конечно, немного преувеличиваю: мы разговаривали, но только по пустякам, обменивались ничего не значащими фразами. Хотя я и подозревала, почему он так злобится. Даже была уверена: из-за того, что мы с ним утром занимались любовью. Он небось думает, что я втюрилась по уши и теперь буду вешаться ему на шею. А он этого боится. Понятное дело, взрослый и самостоятельный мужик, неженатый: для него это ничего не значащий эпизод, случайное приключение – подумаешь, случайно, между делом приголубил испуганную барышню, успокоил – и выкинул из головы. Тем более что он скоро уедет. Чего уж тут строить иллюзии. Кто я ему? С глаз долой – из сердца вон.

Ну и черт с ним, пеньком заполярным! Мало у меня кавалеров, что ли? Да пол-Москвы, если не больше!..

Тут я даже пожалела, что не послушалась родителей и не уехала вместе с ними. Они, кстати, сегодня днем звонили, а потом, ближе к вечеру – снова. Расспрашивали, беспокоились. Понятное дело. Я, как могла, успокоила их. Да и дед, когда взял трубку после меня, тоже поговорил с ними и велел не разводить паники. Он сказал им, что убийца уже пойман и скорее всего завтра мы приедем в Москву.

Врал, конечно, насчет скорого приезда. Никто – ни дед, ни я, ни Кирилл – не верил, что тупой уголовник Головня является тем самым человеком, который обрушил на поселок этот беспросветный ночной страх и кошмар. Иначе зачем деду с Кириллом придумывать свой хитроумный план. Хитроумный, но, на мой взгляд, отчаянно опасный. Но говорить с ними об этом было бессмысленно: кто я такая? Глупая маленькая девчонка, да и только. Поэтому свои мысли я держала при себе.

Вот так и прошел весь день – в приготовлениях, в ожидании вечера, и при этом мы с Кириллом упорно делали вид, что ничего особенного сегодня утром у него в комнате не произошло. Тем более мы старались при деде – совсем не обязательно ему обо всем знать. И только сейчас мы остались наедине. Здесь, на кухне: полчаса назад дед ушел к себе в кабинет – сказал, что приляжет отдохнуть перед очередным ночным бдением.

Как я уже сказала, наступил вечер, близилась очередная ночь. И снова, как во все предыдущие вечера и ночи этой жуткой недели, меня постепенно охватывало смутное беспокойство. Может быть, потому, что день сегодня был донельзя жаркий и душный: с самого утра на поселок стали наползать тяжелые фиолетово-серые тучи, которые к ночи обязательно должны были разразиться грозой. Духота стояла просто чудовищная – ни дуновения ветерка. Термометр показывал тридцать четыре в тени. Даже дышать, не то что передвигаться, было тяжело. Хотелось упасть где-нибудь в холодке, лучше в воду, и не шевелиться. Но дождь все не начинался. Только небо было сплошь затянуто тучами: ни звездочки, ни луны.

И еще мне было страшно. До жути. Но этот свой страх я упорно старалась скрыть и от Кирилла, и от деда. Страх перед тем, что мы задумали, страх перед темнотой, просто страх – ведь я обыкновенная слабая женщина. И должна признаться, что с недавних пор очень боюсь темноты. Потому что где-то там, под ее покровом скрывается убийца, который, возможно, в эту самую минуту выходит на охоту.

На меня.

А тут еще этот горе-охотник ни с того ни с сего на меня полканов спускает. Как будто я виновата, что его по башке огрели.

– Все, готово, – сказала я, злобно глядя на Кириллов затылок. – До свадьбы заживет.

Не очень удачная шуточка вышла, честно говоря: я невольно поморщилась. И, чтобы скрыть смущение, повернулась и отошла к раковине, открыла краны и принялась тщательно отмывать заляпанные йодом руки.

Из-за шума воды я и не услышала, как он подошел ко мне. Только внезапно почувствовала, как вдруг он осторожно обнял меня сзади за плечи: обнял нежно и сильно. Я замерла и прикрыла глаза – сердце у меня ухнуло вниз, провалилось куда-то в пятки (наконец-то я поняла смысл этого замечательного выражения!), а потом заколотилось как бешеное.

Потому что саму себя не обманешь: весь день, с самого утра я подсознательно надеялась, что он наконец решится. Что произойдет нечто подобное.

– Стася, ты на меня сердишься? – услышала я над ухом жаркий шепот.

– Ты с ума сошел?! За что же мне на тебя сердиться? – прошептала я в ответ, открывая глаза.

– Не знаю. За все, что сегодня… сегодня утром между нами произошло. Если ты для себя решила, что это – ничего не значащая случайность, так, недоразумение, и мне обо всем надо забыть, то я…

Он умолк, не договорив. И тогда я сделала самое разумное, что могла сделать в этой ситуации.

Я повернулась к нему.

– О господи, Кирюша! Как же я по тебе соскучилась, – прошептала я, обняла его и крепко прижалась губами к его губам.

Все-таки я молодец!

Должна честно признаться: нацеловались мы всласть. Причем вели себя, как партизаны возле бункера спящих гитлеровцев: целовались, словно оторвавшиеся восьмиклассники, но изо всех сил старались не издавать подозрительных звуков – дед наверняка не спал, а его кабинет – наискосок по коридору, в двух шагах от кухни.

А дверь в кухню я закрыть не успела. Не до того было.

Наконец я нашла в себе силы оторваться от Кирилла (мне пришлось просто вырываться из объятий этого здоровилы!) и пихнула его на табуретку. И теперь он сидел и таращился на меня со счастливо-обалдевшим видом.

Я прислушалась: из кабинета не доносилось ни звука. Слава богу.

– Ты чего это? – спросил он.

– Про деда забыл? А если бы он сюда вошел?

– А что тут такого? Подумаешь, поцеловались разок. Мы же взрослые люди.

Я подозрительно на него уставилась:

– Слушай, я надеюсь, ты деду ничего не сказал?

– О чем? – Кирилл сначала спросил, а потом спохватился, с запозданием поняв суть моего вопроса.

– О нас, разумеется!

Он ухмыльнулся:

– Конечно нет. Хотя сдается мне, Станислава Федоровна, что твой умница дед сразу же все просек. Еще тогда, когда узнал о нашей встрече в парке. Про которую я ему тоже сразу не рассказал.

– Кстати, а почему ты не рассказал?

– На продолжение не надеялся, – снова ухмыльнулся он.

– Тебе лишь бы шуточки шутить… – проворчала я. – Приехал, охмурил невинную московскую девушку и радуется теперь, злыдень. А я ведь про тебя вообще ничего толком не знаю. Дальше-то что будет?

– Дальше я его поймаю. И тогда у нас будет шанс наконец по-настоящему познакомиться, – улыбнулся он, вставая.

И поцеловал меня.

Дед настоял, чтобы до станции мы дошли пешком. Потому что у убийцы, который наверняка за нами следит, не должно возникнуть и тени сомнения, – пусть думает, что Кирилл действительно уезжает. Кирилл поначалу начал бурно протестовать – мол, а как же вы домой пойдете, опасно и так далее. Но дед его возражения отмел, безапелляционно заявив, что он все учел. Сказал Кириллу, что обратно домой мы доберемся без проблем. Как именно – он даже пояснять не стал. Дед – он такой: учел значит учел. И нечего спорить и расспрашивать. Поэтому, зная дедов характер, Кирилл спорить не рискнул. Я – тем более.

От дедова дома до станции – двадцать минут прогулочным шагом. Мы проделали его за пятнадцать: как ни храбрились, невольно ускоряли и ускоряли шаг. Особенно я. А ведь мы шли по непривычно ярко освещенным улицам поселка – это местные власти со страху постарались, везде фонари починили, хотя еще позавчера половина из них не работала. Дополнение: по абсолютно безлюдным улицам. И дома почти все стояли темные, словно вымершие. Люди уехали, бросив все. Жутковатое было зрелище. Как после атаки нейтронной бомбы

Мы свернули с улицы, узкой тропинкой вышли к платформе и поднялись на перрон – тоже залитый светом и пустой. Нет, не пустой: посреди платформы, у небольшого станционного здания, виднелась одинокая мужская фигура. Человек стоял под фонарем спиной к нам.

Сердце у меня тревожно екнуло, я резко остановилась.

Человек повернулся на звук наших шагов. И я облегченно перевела дух, потому что это был Антон Михайлишин собственной персоной. Он был одет по-домашнему – в джинсах, кроссовках и рубашке с коротким рукавом. Так вот что имел в виду дед, когда говорил, что у нас не будет проблем с возвращением домой: он заранее приготовил нам надежного провожатого. Теперь понятно.

– Добрый вечер, – поздоровался Антон, когда мы подошли к нему. А потом обратился к Кириллу:

– Что так быстро уезжаешь?

Тут я смекнула, что Антон ничего не знает о наших планах – осторожный дед не стал его в них посвящать.

– Убийцу вы поймали, так что делать мне больше нечего, – улыбнулся Кирилл. – Да и отпуск заканчивается. Я ведь у вас проездом – мне всего пару дней догулять осталось.

– Я пойду куплю тебе билет, – сказал дед Кириллу и направился к светящемуся окошечку кассы.

– Как там этот твой… Головня? – спросил Кирилл у Антона.

– Пока молчит, – слегка поморщился тот. – Отрицает все начисто. Мол, я не я и лошадь не моя. Но ничего, заговорит, майор из него все вытрясет. Можешь не сомневаться.

Я молча смотрела на этих двоих. Высокие, здоровые, симпатичные мужики. Хороши. Оба. Но мой – лучше.

– Правда, признался, сволочь, что нож действительно его. А куда ему деваться? – с внезапным ожесточением продолжил Антон. – На ноже – только его пальчики. Других нет.

Как раз в это время вернулся от кассы дед. Он сходу вмешался в разговор, протягивая билет Кириллу:

– Электричка будет через две минуты.

И тут же, подтверждая его слова, донесся гудок и вдалеке появилось световое пятно прожектора – электричка вытягивалась из-за поворота.

Наше прощание с Кириллом было коротким и слегка суматошным. Раз Антон не должен был ничего заподозрить, мы прощались церемонно и по всем правилам – словно он уезжал всерьез и надолго. Дед обнял его, наказал непременно и часто писать; я, притворно смущаясь, привстала на цыпочки и чмокнула Кирилла в щеку.

Пронзительно визжа тормозами, остановилась электричка. С шипением раздвинулись двери, Кирилл пожал руку Антону, вскинул на плечо свой большой туристический рюкзак и вскочил в тамбур почти пустого вагона. Он еще успел пару раз махнуть рукой, улыбнуться, и тут электричка дала короткий гудок, двери закрылись и мимо нас, набирая скорость, покатились вагоны.

Антон подвез нас на своей машине до самого дома. Там мы и распрощались – довольно быстро. Пока мы ехали к дому, я изо всех сил старалась делать вид, будто мне до чертиков весело, а отъезд Кирилла мне совершенно до фонаря. Но только сигнальные огни Антоновой машины скрылись за поворотом улицы, как я сдулась, словно проколотый воздушный шарик.

Умный дед сразу это засек. Я подозреваю, что он вообще за прошедший день много чего заметил. Потому что, пропуская меня в дом, он на ходу, якобы невзначай сказал:

– Должен заметить, Станислава, что Кирилл – вполне взрослый человек…

– Да неужели? А я как-то сразу и не заметила, – огрызнулась я.

– И негоже понапрасну морочить ему голову, – закончил он, проигнорировав мою колкость.

Я искоса посмотрела на деда. Теперь я окончательно убедилась, что он нас с Кириллом расколол.

– Что ты имеешь в виду? – резко сменив тон, невинным голоском осведомилась я.

– Ты прекрасно знаешь – что. Тебе, Станислава, тоже не пятнадцать лет. Сначала Михайлишин, теперь Кирилл.

– Вот как! Значит, по-твоему, я должна немедленно заказывать подвенечное платье? – фыркнулая.

– По крайней мере, для начала сделай выбор. И не надо считать меня ригористом и старым брюзгой… Я просто беспокоюсь за вас с Кириллом.

– А чего за меня беспокоиться?

Дед подумал, а потом улыбнулся:

– Действительно. За него в данную минуту беспокоиться надо больше.

Но улыбнулся дед как-то невесело.

Глава 18. КИРИЛЛ

Я сел в электричку где-то в середине состава и сразу же, едва за окнами промелькнули последние пристанционные дома Алпатова, пошел по вагонам в хвост поезда. Дошел до последнего тамбура и там остановился. В вагоне сидело человек пять. Никто не обратил на меня ни малейшего внимания – так, посмотрели мельком и опять уставились в газеты.

Эта электричка была последней – следующая пойдет после ночного перерыва только в четыре двадцать утра.

Глядя на проносившийся за окном лес, я стоял в темном, раскачивающемся на ходу тамбуре, заполненном мельканием теней и железным грохотом – стекла в дверях были давным-давно разбиты. Стоял и вспоминал наш последний, короткий разговор с Николаем Сергеевичем перед самым выходом из дома – когда Стася ушла за курткой.

– А еще вот что, Кирилл… – как-то очень серьезно сказал старик, глядя мне прямо в глаза. – Ты должен знать: отец еще в тринадцать лет научил Станиславу обращаться с оружием. Брал ее на охоту. Да и я тоже здесь частенько ходил с ней на уток. Она хорошо стреляет.

– Я постараюсь сделать так, чтобы это умение ей не пригодилось, – улыбнулся я.

Старик мрачно уставился на меня. Я перестал улыбаться.

– Я не об этом, – сказал наконец Николай Сергеевич. – А о том, что Станислава – в какой-то степени тоже охотница. Ты понял?

Конечно, я понял, что он имеет в виду – убивали пока что только охотников…

Перегон был не очень длинный, девять километров – так мне сказал старик. Машинист что-то неразборчиво прохрипел по трансляции, электричка стала замедлять ход и остановилась у короткой – на первые пять вагонов – платформы маленького полустанка. Двери раздвинулись: придерживая рюкзак, я спрыгнул на гравий насыпи и сразу метнулся в близкие кусты. Электричка завыла и с лязганьем сорвалась с места.

Стоя в кустах, я проводил взглядом удаляющиеся красные огни электрички. Кроме меня, на полустанке никто не вышел – я был в этом уверен. Огляделся. Вокруг не было ни души. Тускло светилось одно-единственное окошко в домике возле слабо освещенной платформы. Луна, изредка проглядывающая сквозь быстро несущиеся по небу тучи, сияла ледяным светом в свои неполные две трети. Погода как-то резко поменялась: в деревьях шумел ветер, на горизонте беззвучно вспыхивали далекие зарницы – судя по всему, надвигалась долгожданная гроза.

Я вышел из кустов, раскрыл рюкзак и стал торопливо готовиться к ночному походу. Через десять минут, переодевшись и зарядив "моссберг", припрятанный в рюкзаке, я поднялся на гребень невысокого откоса и быстрым шагом пошел по лесу вдоль железнодорожного полотна назад – в поселок, откуда только что уехал.

Глава 19. УБИЙЦА

В комнате с зашторенными окнами на тахте ничком лежал человек. Все стены комнаты были сверху донизу увешаны фотографиями. Маленькими и большими, цветными и черно-белыми. И на всех снимках были только волки. Поодиночке, парами, стаями. Стоящие и бегущие. Отовсюду смотрели оскаленные пасти и сверкающие узкие глаза.

Горящая лампа освещала лежащего обнаженного человека. Лица его не было видно. За окном стояла мрачная предгрозовая ночь. Еле слышно доносились далекие раскаты грома.

Человек лежал неподвижно, но не спал.

Вот он пошевелился, негромко, протяжно застонал. Потом, не вставая, протянул руку к тумбочке и выдвинул ящик. Покопался в нем и вытащил полтора десятка фотографий. Он смутно помнил, что эти фотографии делал не он. Он их в разное время украл у разных хозяев. Все снимки были потрепанными от частого разглядывания, в основном черно-белыми, размером девять на двенадцать и меньше. Только три снимка были цветные, сделанные "полароидом". Человек покопался в фотографиях, подумав, выбрал одну, цветную, а остальные сунул обратно в ящик. Поставил цветной снимок перед собой на тумбочку, прислонив к ножке лампы. Сел, сгорбился, зажав руки между коленями, и уставился на фотографию.

С нее человеку улыбалась совсем юная девушка, стоящая в саду на фоне кустов. На девушке были шорты, сделанные из обрезанных выше колена вылинявших джинсов, и желтая майка на тонких бретельках. Майка открывала загорелые округлые плечи и плотно обтягивала высокую полную грудь. Выгоревшие добела волосы девушки стягивала эластичная зеленая лента под цвет чуть раскосых глаз.

Эта девушка была Стася Бутурлина.

Обнаженный человек сидел совершенно неподвижно и смотрел на снимок. Снаружи по оконному стеклу постукивала, царапалась ветка, раскачиваемая порывами ветра. Вот ветка ударила особенно сильно. По телу человека пробежала короткая дрожь, кожа сразу покрылась мурашками. Он, не поворачивая головы, покосился в сторону зашторенного окна. И тут в нем родилось ясное, отчетливое понимание: тот, кто сегодня ночью вышел на охоту за ним, приближается.

Враг.

Приближается, чтобы убить его. И, чтобы спасти свою жизнь, он должен его опередить. А опередить – значит напасть первым, понял он.

Опять – убивать. Опять. Опять.

Но только теперь он не мог остановиться на этом. Потому что смутно ощущал: убийство врага – это только устранение препятствия на пути к другому событию. К другому человеку. Тому, который был изображен на снимке, стоящем перед ним. Самке. Самке, которая была неподалеку, тогда как другие самки, изображенные на других фотографиях, были уже далеко. Он не испытывал к этой самке никаких чувств, которые на его месте мог бы испытывать обыкновенный, нормальный человек: ни симпатии, ни любви, ни нежности. Нет, ничего подобного. Он ощущал только вожделение, полуосознанную страсть и потребность немедленного, бешеного, безотлагательного совокупления, которое должно было послужить одному-единственному – продолжению его рода. Продолжению рода существа, которое уже нельзя было назвать человеком.

Человек даже не подозревал, что на самом деле эти мысли-желания рождались в его окончательно измененном и перестроенном мозгу не самостоятельно, а под воздействием незримого хозяина-кристалла.

У него мгновенно возникла сильная, невероятно сильная эрекция, заставившая его согнуться и сдавленно застонать. Он почувствовал, как в нем разгорается пламя, огонь, пожирающий его изнутри. Жажда убийства мгновенно была вытеснена другим – страстным желанием немедленно обладать самкой.