Глава 5. СЕМЕНЧУК

То, что все в поселке наложили в штаны и сидели по своим норам за семью замками, меня только смешило. Ну, подумаешь, грохнули пару человек в поселке?! Бывает. Нынче времена такие, суровые, не знаешь, откуда шандец на кожистых крыльях прилетит. Но это ладно. Вот менты что удумали, сволочи, я аж взбеленился! Решили под это дело всю рыбалку запретить, грибы да ягоды. Про охоту не говорю – не сезон. Я-то не дурак, сразу смекнул: опять дурят нашего брата, начальство без этого жить не может – обязательно надо стращать, чтобы, значит, лишний раз власть свою показать. Не без пользы для себя, конечно: кому-то это выгодно – леса закрывать. Но все эти штучки-дрючки – для дураков. Не для меня. Кому другому оно, конечно, можно перекрыть шланг, а Семенчука детскими байками не запугаешь.

Еще больше меня смешило то, что многие дачники-хреначники стали спешно собирать манатки и сваливать в Москву – кто на своих тачках, а кто и просто на электричке. Вот и хорошо. Лишних глаз да ушей поубавится, а мне это только на руку: меньше народа – больше кислорода.

Так что еще с вечера я бросил в рюкзак харчи: хлеб, огурцы, банку тушенки и пару луковиц. Фонарик и мешок для рыбы – тьфу-тьфу! И почти в полночь огородами пробрался за поселок в лес. Один-то всего раз и пришлось в кустах залечь, потому что эта их новоявленная американская ПМГ проехала слишком близко – сдуру могли и замести: с них, с ментов, станется. Хотя у меня с собой ничего, к чему менты прицепиться могли, и не было. А вообще такая игра, она только интерес разжигает.

Из-за ментовского запрета у меня была полная гарантия, что никто в лес носа не сунет. А сегодня рыба должна была быть, должна: ночь ух какая теплая стояла. Погода – что надо. Ни луна, ни темнотища непроглядная нисколько меня не пугали – Семенчука детскими байками про душегубов не проймешь. Хотя лучше бы луна за тучами спряталась – а то каждое деревце, сука, высветила. Ну да и хрен с ней, с луной. Все равно ни души в округе. С другой стороны, хорошо, что луна, – фонарик зажигать не придется.

Краем ельника я вышел к дальнему берегу Марьина озера, к своему заветному скрадку, который устроил в маленькой бухточке. На всякий случай я огляделся, потом разбросал хворост, которым была надежно укрыта лежащая вверх днищем плоскодонка. Без лишнего шума перевернул лодку. Положил в нее весла и пару длинных вешек – чтобы можно было втыкать на давно примеченном местечке. Потом я отвалил в сторону валявшуюся на земле старую разлапистую корягу. И вынул из-под нее прикрытую куском брезента кормилицу-поилицу – сухую, аккуратно перебранную сеть. Уложил ее посподручнее в лодку рядом с вешками. Сеткой сейчас таскать – самое милое дело. Про динамит я, считай, забыл: кто ж будет рыбу глушить, когда у каждого мента в округе ушки на макушке. А кто мне гарантию даст, что они где-нибудь поблизости не шастают? Мухой заграбастают, да еще, не дай бог, повесят на тебя мокрое дело. Ну его: вот подуспокоится все, тогда и можно будет снова глушануть. А пока что – ни-ни!.. Поостерегись малька, Сема, не жадничай.

Рюкзак с харчами, чтобы они случайно не подмокли, я оставил на берегу. Волоком протащил лодку к озеру и без плеска спустил на воду.

Луна завалилась за тучи и теперь светила ровно настолько, сколько требовалось, чтобы делу моему не мешать. Красота! Карась, сволочь, сам в сети полезет, как в кормушку!.. Я осторожно взмахнул веслами и бесшумно погнал плоскодонку из бухточки к отмели, где всегда ставил сетку на карасей. А сам ухо держал востро: пока плыл, все по сторонам оглядывался. Но было тихо – ни звука, ни голоса, ни подозрительного шороха. Только вода с весел капала, когда я их поднимал для очередного гребка.

Я добрался до отмели за какие-то десять минут.

Воткнул первую вешку в плотное дно, прикрепил к ней сеть и начал ее потихоньку распускать, отплывая от первой вешки в сторону берега. Тонкая капроновая сетка без звука уходила в воду – чай, не впервой мне делать это. И тут в начале сетки послышался плеск, и верхняя тетива сети знакомо дернулась. Я от радости даже шепотом выругался – началось! Попер, родимый! Попер, красавчик! А когда я поставил вторую вешку, то почувствовал по тетиве еще и еще сильные рывки: мало того что попер, так еще и крупный попер! И потому, закончив со второй вешкой, я быстренько потянул плоскодонку к первой вешке, выпутывать карасей. И началась привычная и приятная работа: пока с одного конца вынимаешь, с другого уже снова карась плещет да рвется.

Так я корячился без перекуров минут сорок, не меньше. Потом перевел дух и с трудом распрямил спину – все же мне не двадцать лет. На дне лодки шлепали хвостами, разевали рты караси – все днище было ими покрыто и шевелилось, как живое. Я огляделся по сторонам. Со стороны леса в теплом ночном воздухе наползал на озеро туман. Он, еще не густой, стелился над водой, цеплялся за прибрежные кусты и камыш, потихоньку подбираясь к отмели и к плоскодонке. На деревянных сиденьях выступили мелкие, словно пот, капельки. Я решил перекурить на берегу – на воде огонек сигаретки издалека видно. Да заодно выгрузить первый улов; можно было сделать перерыв, потому что карась слегка подуспокоился, перестал дуриком лезть в сетку: она теперь только изредка подрагивала, не то что полчаса назад – караси, считай, теперь случайно в нее попадали, стадо уже прошло.

Но я все же решил подождать еще минут десять: а вдруг карась снова пойдет? Он, карась, такой – то густо, то пусто. Надо немедля брать его, пока он сам к тебе в руки лезет, а то потом и рыбьего хвоста из сетки не вытянешь. Я присел на мокрое сиденье. Лицо стало совсем мокрым от тумана. Я натянул на голову капюшон брезентухи.

Ждать так ждать. Что-что, а уж это я умею.

Глава 6. БУТУРЛИН

Я смотрел на пожелтевшие от времени страницы своего дневника и ясно видел, как двое загорелых мальчишек, один посветлее, другой потемнее, в трусиках и майках, стоят около небольшой вольеры, забранной частой металлической сеткой.

А в вольере неподвижно замер в дальнем темном углу маленький, угрюмо насупившийся волчонок.

Светловолосый мальчишка – тот, что повыше, что-то оживленно и настойчиво говорит второму, темноволосому – своему брату, а сам возбужденно размахивает руками, притопывая от нетерпения. Но тот молча, спокойно смотрит на него и наконец отрицательно качает головой.

Потом темноволосый – Филипп – все так же молча берет миску с нарубленным мясом, отмахнувшись от брата, открывает дверцу вольеры и лезет внутрь. Спокойно подходит к волчонку и ставит миску перед его мордой: присев на корточки, гладит его по загривку – совершенно не боясь. Волчонок, словно услышав команду, тут же начинает жадно пожирать мясо. И тогда Кирилл что-то резко говорит брату, поворачивается и стремительно убегает прочь.

Да-а-а…

Что же потом произошло с этим маленьким темноволосым мальчиком, убежавшим из детдома?

От Филиппа Лебедева мысли мои перескочили к его брату Кириллу, а потом – к Ване Пахомову, которого похоронили сегодня днем. Народу собралось на редкость много – оказывается, Ваню знали и помнили многие. Скажу прямо – когда я стоял на кладбище рядом со свежевырытой могилой, меня посещали отнюдь не радостные мысли. Ведь недалек день, когда и меня положат там же, на тихом алпатовском кладбище, в тени березок, рядом с Машенькой.

Я невольно хмыкнул и постарался выкинуть из головы эти нерадостные мысли.

Приглушенно – я всегда на ночь уменьшаю громкость – зазвонил телефон. Я посмотрел на часы: без двадцати час ночи. Кто еще, кроме любимой внучки, мог набраться наглости и позвонить мне в столь поздний час?

Я взял трубку. Естественно, это была Станислава.

– Не спишь, дед? – бодро осведомилась она.

– Не сплю, – подтвердил я. – А ты почему полуночничаешь?

Но, вместо того чтобы ответить ясно и правдиво, она принялась хныкать и жаловаться на мать, на духоту и бессонницу. Так она мямлила, пока я не прервал ее:

– Хватить ныть. Что ты хотела мне сообщить?

Она помолчала и уже другим голосом, в котором слышалась с трудом сдерживаемая злость, сказала:

– Ты видел, что в поселке делается?

– Видел.

– Все как рехнулись – бегут сломя голову в Москву.

– Каждый имеет право выбора, – возразил я.

– Они тоже решили смыться, – заявила моя внучка.

"Они" означало: мой сын и невестка. Ну что ж, это не было таким уж плохим решением проблемы. Наверное, так будет даже лучше – уедут от греха подальше, пока все не встанет на свои места.

Так я и сказал Станиславе.

– Но они хотят и меня с собой в Москву забрать! А я не собираюсь бросать тебя здесь одного. Пусть и не надеются! Я уже совершеннолетняя и сама могу за себя отвечать! – заявила моя внучка. И снова затараторила про то, что ни за что без меня не уедет в город.

Все это, конечно, приятно – трогательная забота о старом немощном человеке, но в конце концов я отнюдь не беспомощен и в случае чего сумею сам за себя постоять. О чем и напомнил Станиславе, прервав ее на полуслове.

Мы еще минут пять попикировались, прежде чем она успокоилась и мы попрощались. Но она взяла с меня слово, что завтра я поговорю с ее родителями. И постараюсь их уговорить оставить ее со мной.

Чего, честно говоря, делать мне совсем не хотелось.

Я повесил трубку и снова взялся за дневник. Но читал не более минуты. Я так и замер с дневником в руках, уловив некое непонятное движение воздуха. Словно он коротко всколыхнулся и тут же снова застыл.

Но этого не могло быть.

Потому что стояла очень тихая, безветренная ночь. Ветки деревьев в саду неподвижно застыли, ни один лист не шевелился. Краем глаза я видел: раздвинутые занавески на открытом окне тоже висят неподвижно.

И тут я увидел, как в саду между стволов деревьев промелькнула какая-то непонятная тень.

Сердце у меня заколотилось как бешеное. Не вставая с кресла, я отложил в сторону старую тетрадь в коленкоровом переплете – мои директорские дневники пятнадцатилетней давности – и медленно, очень медленно повернулся от письменного стола с включенной лампой к открытому окну.

И уставился в темноту.

По спине невольно пробежал холодок, мгновенно обострившийся слух напряженно впитывал малейшие звуки. Подсознательно, каким-то неведомым чутьем я внезапно ощутил и понял: он здесь. Тот, кто убивал. Именно он затаился где-то в моем саду, спрятался в ночной темени и наблюдает за освещенным окном кабинета.

И за мной.

Я знал: главное, не подавать вида, что я испугался. Впрочем, не буду скрывать – я действительно испугался: кабинет на первом этаже, окно настежь, в доме, кроме меня, ни души. Даже собаки нет. Запоздалая мысль о том, что сейчас неплохо было бы иметь рядом с собой здорового волкодава, промелькнула и исчезла. Я думал о другом – о том, как бы он (если он действительно здесь) не догадался о моем страхе. Я сделал вид, что спокойно смотрю в окно; смотрю якобы случайно, словно пребывая в раздумьях, и не догадываюсь о присутствии в саду постороннего существа.

А ведь от него можно было ожидать чего угодно.

Я взял папиросу, неторопливо прикурил, все так же вроде бы бездумно глядя в окно. И в этот момент из непроглядной темноты донесся еле слышный глухой стук – словно в глубине сада обломилась и упала на землю старая ветка.

Я медленно поднялся и подошел к окну. Но не вплотную к подоконнику, нет, – я остановился в паре шагов от него. И громко спросил:

– Кто там?

Влажная темнота ночи мгновенно поглотила звук моего голоса. Ответом была тишина. Ни шороха, ни движения. Я на ощупь загасил недокуренную папиросу, не сводя глаз с ночного сада.

На секунду мне показалось, что и дом, и деревья, и вообще все пространство вокруг затаились, замерли в ожидании чего-то страшного и неизбежного. Я даже помотал головой, отгоняя некстати пришедшее наваждение. Кстати, а что, если на этот раз он вооружен? Если он изменил себе и прихватил ружье? Ведь для любого, кто мог прятаться в темноте, на фоне горящей лампы я был отличной мишенью – промахнуться было просто невозможно.

Я быстро шагнул вбок, к стеклянному шкафу с оружием. Без стука открыл створки и выдернул из стойки вертикалку двенадцатого калибра. Выхватил из нижнего ящика коробку с патронами – волчья картечь, лучше не придумаешь – и мигом засадил патроны в оба ствола. Чуть пригнувшись, дотянулся до лампы и выключил ее. Лунный свет сразу проник в комнату, лег на пол, на стены; смутно высветил часть письменного стола. Я несколько раз крепко зажмурил и снова открыл глаза – старый прием, чтобы они поскорее привыкли к темноте. Держа ружье на изготовку, я снова подошел к окну и внимательно вгляделся в ночные тени сада. Было очень тихо. Так тихо, что я отчетливо слышал свое прерывистое дыхание.

Деревья стояли по-прежнему неподвижно, и никакого, даже малейшего движения я не заметил. Серебристо мерцала мокрая от ночной росы трава, посверкивали в лунном свете кусты и листья цветов на клумбах. Я потянулся и резко, буквально на секунду выглянул в сад, не убирая пальца со спускового крючка. Под окнами никого не было.

Может быть, вся эта чертовщина – мелькнувшая тень, еле слышный шорох – мне лишь показалась, послышалась? Может быть, это просто игра старческого воображения, взбудораженного событиями последних суток, и не более того?..

Но рисковать мне в любом случае не хотелось.

Очень осторожно, держа карабин на изготовку, я нагнулся, снизу дотянулся до створок окна и быстро захлопнул их, закрыв левой рукой на нижний шпингалет – указательный палец правой я по-прежнему держал на спусковом крючке ружья. На верхний шпингалет окно закрывать не стал: если бы я поднялся во весь рост на фоне окна, то стал бы совершенно беспомощен – оконное стекло вряд ли послужит ему преградой. Правда, я стал бы живой мишенью всего на пару секунд, не более: но ему, я так понимаю, больше и не требуется.

Чтобы выпустить из человека кишки или отрезать голову. Или выстрелить.

Я задернул шторы, оставив лишь узкую щель, отступил от окна и только тогда перевел дыхание. Все также с ружьем в руках, нигде не зажигая света, я вышел из кабинета. Окна на всем первом этаже я еще с вечера предусмотрительно закрыл – чтобы не летело из сада комарье. Но теперь на всякий случай я еще раз проверил: все было заперто. Второй этаж не надо было и проверять: Станислава сегодня у меня не ночевала, значит, там все закрыто. Осторожно, стараясь не пересекать лучи лунного света, падающего из окон, я прошел на неосвещенную веранду. Быстро закрыл входную дверь на дополнительный засов, проверил шпингалеты на окнах. Постоял некоторое время, прислушиваясь. Издалека возник звук работающего двигателя. Потом по окнам метнулся яркий свет фар. Мимо дома медленно проехал патрульный милицейский джип – я увидел его характерные очертания в щель между занавесками.

И снова тишина. Ни звука.

Я невольно посмотрел на телефонный аппарат: может быть, позвонить Антону?..

Но я быстро выбросил из головы эту дурацкую мысль: что я ему скажу? Странный звук в ночном саду? Непонятная тень? Ложные страхи – разумно возразит он. И будет прав. А про свою лесную находку говорить милиционерам было рано – сначала надо дождаться того, кого я ждал. Поэтому я снова поднялся наверх, в кабинет.

Не включая в комнате света, я уселся в кресло, положил ружье на колени и задумался, глядя на сад сквозь щелку в шторах. Вряд ли этот человек заявится ко мне именно сегодня ночью. Но напрасно рисковать я не собирался. И поэтому остаток ночи мне предстояло провести не в постели, а в этом вполне удобном кресле.

Глава 7. УБИЙЦА

В саду, в дальнем от дома углу, отделилась от ствола старого тополя огромная лохматая фигура с непропорционально большой, вытянутой вперед головой. Низко согнувшись и беспрестанно оглядываясь на темнеющий на фоне чистого звездного неба дом, чудовище бесшумно пересекло сад, перемахнуло через штакетник и исчезло в прилегающем к задней стороне участка кустарнике.

Мягко ступая по траве, чудовище лесом уходило от поселка. Оно то появлялось в пятнах лунного света, то снова исчезало в ночном мраке. Лес безмолвно расступался перед ним – чудовище стремительно пересекало лесные прогалины, ловко огибало неподвижно стоящие деревья, не задевая веток.

Оно скользило в ночном сумраке подобно зловещей бестелесной тени, подобно адскому призраку, рожденному для бесконечной череды убийств, являющихся смыслом его существования. В стремительном беззвучном движении чудовища не было и признака мысли – монстра вел по лесу инстинкт, заложенный в него чужим Разумом; вела жажда убийства – неутоленная пока что жажда, которую он мог утолить, только лишив жизни живое существо.

Человека.

Но пустынный ночной лес не мог принести ему избавления от снедающей его жажды убийства. Из-за этого жуткое существо иногда останавливалось, задирало вверх длинную морду со сверкающими красными глазами и издавало негромкое низкое ворчание, словно жалуясь безмолвному равнодушному небу.

Луна невозмутимой свидетельницей висела над лесом, чуть в стороне от монстра, пробирающегося незаметными тропинками туда, куда вел его безошибочный инстинкт.

Неутоленная мучительная жажда крови достигла своего апогея – и как раз в этот момент чудовище вышло из ночного леса к Марьину озеру. Тихий ритмичный плеск, донесшийся до его ушей, мгновенно привлек внимание монстра: он замер, вглядываясь в струящийся над водой белесый туман. На середине озера виднелся черный силуэт лодки и в ней согнувшаяся, ритмично взмахивающая веслами фигура: лодка довольно быстро пересекала озеро по диагонали, направляясь к правому берегу, к укромной бухточке, прячущейся в нависающих над водой ветвях старых деревьев.

Пригнувшееся в кустах чудовище не сводило с человека в лодке горящего злобой взгляда. В измененном мозгу монстра короткими вспышками проявилось смутное воспоминание: что-то похожее уже было недавно, что-то похожее он уже здесь видел, и это похожее в лодке посреди озера помешало ему убить – и даже чуть не уничтожило его самого. Это воспоминание мгновенно вызвало неодолимую ярость и желание немедленно действовать. Чудовище издало короткий, тихий рык и сорвалось с места. Не выпуская из виду плоскодонку, тварь бесшумно побежала вдоль берега, поросшего кустарником и камышом, к бухточке, куда направлялась лодка.

С оскаленной пасти чудовища свисали тонкие нити тягучей слюны, ноздри раздувались, жадно впитывая едва уловимый запах человека, доносящийся с озера.

Этот запах буквально сводил его с ума и заставлял все ускорять и ускорять бег.

Уверенно загнав плоскодонку в свою бухточку, к тому самому месту, где он спрятал рюкзак, Семенчук бросил весла и перешел на нос, едва лодка ткнулась в берег. Спрыгнув на траву, он стал подтягивать ее повыше на песчаный берег. Дно лодки сплошным золотистым ковром покрывали выловленные караси. Они шевелились, похлопывая хвостами. Семенчук удовлетворенно хмыкнул. Достал из рюкзака мешок, встряхнул его, расправляя. Быстро нарвал лопухов, побросал их на дно мешка и, нагнувшись, стал широким черпаком выгребать карасей из лодки и вываливать в мешок. При этом он негромко и весело напевал себе под нос – без слов, одну мелодию.

Ночной туман, уже набравший силу, сгустившийся до молочной белизны и плотности, надвинулся с озера и шлейфом накрыл и плоскодонку, и склонившуюся фигуру Семенчука, и прибрежные кусты.

Вокруг было тихо. Только слышалось, как шкрябает по дну лодки черпак, как шлепаются в мешок караси да довольно сопит Семенчук.

Где-то далеко крикнула выпь. И опять над озером воцарилась тишина. Семенчук на минуту решил оторваться от своего увлекательного занятия и выпрямился, потирая поясницу. Он стоял лицом к озеру и не мог видеть, как за его спиной в молоке тумана бесшумно выросла громадная фигура с уродливой головой и вздернутыми вверх лапами: на них, словно отточенные ножи, тускло светились длинные кривые когти.

И в ту же секунду чудовище бросилось на Семенчука.

В ватной туманной тишине сначала послышалось странное шипенье – словно выходил воздух из проколотой камеры. Затем – захлебывающееся бульканье, затем еще несколько коротких непонятных звуков. Раздался негромкий металлический стук и сразу же – сильный всплеск: словно пудовый сом ударил хвостом на мелководье возле берега. По воде кругами пошли волны. Некоторое время ничего не было слышно и видно. Потом, появившись из тумана, медленно проплыло по воде весло. А за ним, влекомая слабым течением, из белесой пелены, покачиваясь, выплыла плоскодонка: двигаясь по инерции от берега, лодка неслышно растаяла в тумане.

Она была пуста.

Глава 8. БУТУРЛИН

Проснулся я, словно меня кто толкнул.

Нет, ну надо же: все-таки не выдержал, уснул! Проспал ночь, сидя в кресле с заряженным ружьем, и остался жив?..

Я с трудом пошевелился. Мышцы, затекшие от неудобной позы и долгой неподвижности, казалось, даже постанывали от боли. Судя по звонким птичьим голосам, доносившимся даже сквозь закрытые окна и шторы, давно наступило утро. А когда я ночью последний раз смотрел на часы, была половина третьего утра. Я повернул голову. Да, так оно и было: стрелки часов показывали начало восьмого. Мало того, что я уснул самым бессовестным образом, так еще и проспал все на свете! Плакала сегодня моя пробежка. Никуда не годится.

Я разрядил ружье и морщась поднялся с кресла, растирая онемевшую спину и чувствуя в ногах мучительное покалывание сотен иголок. Подошел к окну. Раздвинув шторы, дернул за шпингалет и потянул на себя створки окна. Свежий прохладный воздух хлынул в кабинет, и я жадно, с наслаждением его вдохнул.

Сад стоял чистый, умытый и светлый – ни следа, ни малейшего намека на ночного гостя. Но проверить все равно следовало. И поэтому прежде, чем идти в душ, я отпер входную дверь и вышел в сад. Внимательно вглядываясь в траву, я осторожно прошелся среди деревьев там, где, как мне показалось ночью, мелькнула смутная загадочная тень, – я надеялся обнаружить хоть какой-нибудь след.

И обнаружил.

Но не в саду, а на огороде, ближе к дому. Когда я, уже оставив бесполезные поиски, наклонился возле той грядки, что была расположена на краю сада, нарвать редиски для салата, вот тогда я и увидел отпечаток ноги. Точнее – звериной лапы.

На влажной от росы земле след был виден особенно отчетливо – те же клинообразные когти, тот же размер: копия следа, на который я натолкнулся в лесу вчера днем. Значит, он действительно ночью здесь побывал. Это была плохая новость. Хорошая же – что этот тип действительно существует и след в лесу – не шутка, не игра моего воображения.

Дело принимало совсем серьезный оборот.

Я приставил руку козырьком ко лбу и огляделся. И увидел еще одно доказательство ночного посещения: грабли, поставленные мной – я помнил точно – вчера днем к стене сарайчика, валялись поперек грядки с петрушкой. Я внимательно осмотрел землю вокруг них. Но других следов не нашел – все-таки он был осторожен. Тогда я вернулся к найденному отпечатку лапы, прикрыл его куском полиэтилена и, собрав овощи, вернулся в дом.

В это утро я действительно не стал делать обычную пробежку: после бессонной ночи слегка подскочило давление. Не стоило рисковать, особенно учитывая два микроинфаркта. К тому же на улице становилось все жарче: видимо, сегодня снова нахлынет зной. Об освежающем дожде можно только мечтать – на небе не было ни единого облачка. Поэтому я залез под ледяной душ, а потом стал готовить завтрак: сегодня у Анечки был выходной, она приходит ко мне через день. Я резал на кухне овощи для салата, когда услышал стук: это негромко хлопнула входная дверь.

– Станислава, ты? – крикнул я, удивляясь: совершенно не похоже на мою внучку – подняться в такую рань.

Но ответа не последовало.

Зато я услышал, как явственно скрипнули половицы в коридоре. Кто-то осторожно двигался от входа по направлению к кухне.

Он шел ко мне.

Неужели он решился напасть днем?! Я невольно отпрянул к столу, не сводя глаз с закрытой двери в коридор. Кухонный нож я инстинктивно выставил перед собой. Мелькнула запоздалая мысль о том, что ружье осталось в кабинете, а нож… Коротковата кольчужка, ох, коротковата, как говорил незадачливый ратник, герой знаменитого довоенного фильма…

Шаги приближались. Я поднял руку с ножом. Дверь резко распахнулась.

– Здравствуйте, Николай Сергеич!

На пороге кухни стоял высокий, загорелый мужчина лет тридцати. В руках он держал большой, туго набитый рюкзак. Мужчина весело улыбнулся, скинул рюкзак на пол и шагнул ко мне, раскрывая руки для объятий.

Это был тот, кому я вчера звонил, тот, кого я ждал. Кирилл Лебедев – старший из двойняшек.

– Как же ты меня напугал, Кирюша!.. Так ведь и до инфаркта довести можно! – воскликнул я, опуская враз обессилевшую руку.

Я с облегчением бросил нож на стол и обнял Кирилла. Здоровый парень. А со времени нашей последней встречи – пять лет прошло – он еще больше раздался в плечах, заматерел. Я отодвинул Кирилла от себя, посмотрел в лицо. Нет, внешне он почти не изменился – прежние смеющиеся серые глаза, короткая стрижка, широкая улыбка. Только у глаз чуть прибавилось легких морщинок.

– Напугал? Вас, Николай Сергеич? Вас напугаешь, как же, – сказал он, крепко держа меня за плечи. – А вот вы меня по телефону изрядно испугали! Что же у вас здесь такое происходит?..

Скажу честно: с появлением Кирилла у меня словно гора с плеч свалилась. Я слегка устал от давления обстоятельств. Устал от неизвестности.

– Потом, потом все расскажу, – сказал я Кириллу. – Сначала за стол. Ты когда прилетел?

– В четыре утра. Сразу на электричку – и сюда, к вам. Но вы не ответили…

– Значит, с дороги, голодный, – перебил я его. – Давай-ка, быстро за стол. Я сейчас салат доделаю. Все свое, только что с огорода. Залезай в холодильник, тащи все, что там найдешь, – сегодня я один.

Но Кирилл, хитро улыбаясь, остановил меня:

– Э-э-э, нет. Так, однако, дело не пойдет, хозяин. – В голосе его внезапно прорезалось нарочитое северное оканье. – Я за три тысячи километров не поленился харчей привезти. А вы – салат, салат.