– Доброе утро, Лидия Андреевна, – приподнял я панаму. – Могу я вас отвлечь на минуту?

Лидия Андреевна, тащившая к машине объемистую сумку, как-то странно дернулась и уставилась на меня с таким испуганным видом, словно я по меньшей мере был заблудившимся привидением. Потом она поставила сумку на траву и с явной неохотой подошла к штакетнику.

– Здравствуйте, Николай Сергеич, – тихо сказала она, оглядываясь назад.

– Извините, я не хотел вас напугать.

Вид у Лидии Андреевны был измученный, под глазами красовались плохо запудренные синие круги. Судя по всему, сегодняшняя ночь не пошла ей на пользу. Да и немудрено – учитывая то, что вчера случилось с ее сыном. Сразу же после того, как приехала милиция и "скорая", Андрюшу отвезли в больницу. Федя поехал вместе с ним, а я остался с Леной и Стасей. Обратно Федю привез Антон. Они нам рассказали, что мальчика внимательно осмотрели и сделали укол успокоительного. Осмотр показал, что никаких ранений или травм Андрюша не получил. Кроме психического потрясения. Приехавшие вскоре после этого в больницу родители срочно увезли его домой.

Странная, очень странная история.

– Спасибо вам за вчерашнее, – сказала Лидия Андреевна.

Сказала вежливо, хотя по ее тону я понял, что сейчас она совсем не расположена к разговору. Но мне обязательно нужно было получить ответ на один вопрос. И я решил проявить настойчивость.

– Я могу поговорить с вашим сыном? – спросил я насколько мог учтиво.

– Что вы! – замахала Лидия Андреевна руками. – Ни в коем случае!

– Но это очень важно, поверьте мне на слово, Лидия Андреевна. Я отниму у него пять минут, не больше.

– Нет, – сказала она, как отрезала. – Это невозможно. Он вообще ни с кем со вчерашнего вечера не разговаривает. Тем более мы его сейчас в город увозим. Подальше от этого кошмара! Извините, Николай Сергеич, но… Нам пора.

Она снова нервно оглянулась.

Я проследил направление ее взгляда и только теперь заметил за стеклом машины бледное, и потому почти неузнаваемое, лицо Андрюши Скокова.

– Ну что ж… Хорошо понимаю вас. Всего доброго.

– Спасибо, спасибо, Николай Сергеич, – сказала она и почти бегом бросилась к машине.

Я посмотрел ей вслед. Делать было нечего. Я развернулся и зашагал прочь.

Я постарался сделать так, чтобы никого не повстречать на своем пути к озеру. Любопытствующие дачники могли помешать задуманному.

Поэтому я двинулся к Марьину озеру не по обычной дороге грибников и купальщиков – прямиком через сосновый бор, а обогнул поселок по дуге. Миновал станцию и мимо пустынной платформы – как раз ушла московская электричка – пересек запасные пути и, пройдя краем поля, оказался в густом подлеске, за которым начинался уже густой смешанный лес, со всех сторон окружавший озеро.

Недалеко от переезда, за железной дорогой я увидел милицейский джип и около него казавшиеся издалека крохотными фигурки людей в штатском. Они бродили по дороге и полю, время от времени наклоняясь и что-то рассматривая. Судя по всему, это и было место, где вчера напали на Андрюшу. Второй милицейский джип я заметил еще раньше. Он стоял возле станционной платформы. В нем сидели милиционеры в форме и с автоматами.

Да, судя по всему, Петр Петрович Терехин основательно взялся за дело. Впрочем, милицейские дела сейчас меня интересовали меньше всего.

Я углубился в лес и по узкой, еле приметной тропке пошел в сторону озера, ориентируясь по солнцу. Впрочем, я знал: эта тропинка непременно выведет меня к Марьину озеру. Под ногами похрустывали высохшие сосновые иглы. В это утро в лесу царило какое-то непонятное безлюдье. Странно, но я совершенно не слышал привычных аукающих криков грибников. Не говоря уже о том, чтобы навстречу попался кто-нибудь с лукошком или ведерком.

Очень странно.

В лесу царила тишина, лишь изредка нарушаемая голосами птиц. Я не ощущал присутствия людей. Вдвойне странно, если припомнить, что сегодня воскресенье. А значит, в лесу должны быть не только местные грибники, но и многочисленные приезжие из Москвы: наши места испокон века считаются грибными. Грибов, кстати, было много. И это несмотря на то, что последнюю неделю стояли на редкость жаркие дни. Совсем недалеко от тропинки я заметил и подберезовики, и красные. А на небольшой полянке в тени одинокой березы красовалась целая стайка белых, сразу десятка полтора. Я их сразу увидел – старческая дальнозоркость помогла.

Но сейчас мне было совсем не до грибов.

Я шел к Марьину озеру. Туда, где, по рассказу Станиславы, она позапрошлой ночью впервые ощутила чье-то незримое присутствие. И если я не ошибаюсь в своих умозаключениях, то вскоре должен кое-что обнаружить. Я остановился. Огляделся по сторонам, сориентировался и, свернув с тропинки, взял левее – там, по моим расчетам, должна была находиться поляна, где моя внучка со товарищи весело проводили время в ту достопамятную ночь.

Следы пикника я обнаружил сразу же, едва вышел к берегу. Кострище, следы от палаточных колышков, мусор и пустые бутылки. Они, естественно, не успели за собой убрать – ведь, судя по рассказу Стасиных подружек, милиционеры похватали их в одночасье.

Я поковырял палкой давно остывшую, уже успевшую слежаться золу. Посмотрел в сторону неподвижно застывшего озера. И опять меня поразило абсолютное безлюдье: ни купающихся, ни загорающих, ни рыбаков.

Никого.

В груди шевельнулось нехорошее предчувствие – этот первобытно идиллический, безлюдный пейзаж совсем мне не понравился. Но в любом случае – нравился он мне или нет – к делу это не относилось. Не стоило терять времени. И я пошел от берега – здесь ничего интересного для меня не предвиделось. Углубившись в редкий лес, я медленно двинулся параллельно берегу. Здесь была низинка: на кочках среди кустов вербы и краснотала торчали длинные пучки выгоревшей болотной травы. Я шел, внимательно глядя на землю, время от времени вороша траву тростью. Наклонялся, осматривал. Мне стало жарко, лицо вспотело, под ногами чавкала грязь. Продолжая поиски в этой болотистой низине, я все время оглядывался в сторону места пикника: мне было важно, чтобы оно достаточно хорошо просматривалось. Наконец я вышел на более ровное место, поросшее осинником и редкими кустами. Солнце светило сквозь верхушки деревьев, бросало яркие пятна на болотистую землю с серо-коричневыми проплешинами подсохшей грязи, которые я внимательнейшим образом осматривал.

И тут сердце у меня сначала замерло, а потом бешено заколотилось.

Я нашел то, что искал.

Присев на корточки возле одной такой высохшей болотной лужи, я уставился на глубокий, с ровными краями след, четко выделявшийся на фоне пепельной грязевой корки. Он был сантиметров тридцати пяти в длину и около пятнадцати в ширину – отпечаток огромной лапы: впереди, где заканчивались пальцы, в грязи остались клинообразные длинные углубления – следы когтей. Каждый коготь – я приложил к ним руку – был не меньше моего мизинца.

Такого я еще не видел. Никогда и нигде – ни в Африке, ни на островах Юго-Восточной Азии, ни в непроходимых болотах бассейна Амазонки, ни тем более здесь, в России. А я за свою жизнь навидался следов самых разнообразных хищников. Впрочем, понятно, что это не был след зверя. Это была очень хорошая, грамотная подделка, которую надел на ногу человек.

Значит, Андрюше не померещилось. Значит, когда он выходит на ночную охоту, то действительно переодевается во что-то вроде костюма, имитирующего волка.

Почему? Можно придумать десятки, если не сотни ответов. Но все это лишь предположения. Я поставил рядом с собой корзинку и принялся выкладывать на траву принесенные из дома предметы. Натянув на руки резиновые перчатки, я ложкой развел гипс до состояния жидкой кашицы и быстро, аккуратно заполнил им углубление от следа. Пока гипс подсыхал, я стянул перчатки и положил их в пакет из-под гипса. Пакет в корзинку я не стал убирать – он мне еще пригодится. Я присел на поваленный ствол березы, достал термос и бутерброды. Перекусил на скорую руку, отмахиваясь от комаров, потом с наслаждением закурил. Голубой дымок от папиросы поднимался вертикально вверх – полное безветрие.

Я потрогал пальцем поверхность гипса. Готово. Аккуратно вытащил из следа застывшую отливку, засунул ее в пакет из-под гипса и положил на самое дно корзинки. Туда же сложил все остальные вещи и снова прикрыл корзинку куском брезента. На случай, если кто повстречается на обратном пути и во избежание ненужных расспросов, я сорвал и бросил сверху несколько пучков травы и листья лопуха.

И в эту секунду я почувствовал, что из кустов на краю болотца за мной кто-то внимательно наблюдает. Нет, никого не было видно и слышно – застывший лес и тишина. Но за годы путешествий по разнообразным диким уголкам мира (где полным-полно всякого, не всегда безобидного, зверья) у меня непроизвольно выработалось чутье: я безошибочно могу определить, когда на меня кто-то смотрит. Даже в спину.

И сейчас я точно знал: за мной следят.

Но я не подал виду, что заметил это, спокойно поднялся с бревна, прихватив корзинку и трость. Я не оглядывался – боковым зрением я достаточно хорошо видел кусты. В эту минуту я пожалел, что не прихватил с собой никакого оружия – кроме тонкой трости у меня ничего не было. Но это не палочка-выручалочка: если в кустах действительно прячется он, убийца, то сейчас меня, пожалуй, сможет выручить лишь ружье двенадцатого калибра, заряженное патронами с пулями "бреннеке".

Каковое у меня отсутствовало.

Я пару раз демонстративно присел, словно разминая затекшие от долгого сиденья ноги. А сам незаметно огляделся. И услышал тихий звук: под чьей-то ногой хрустнула сухая ветка, и еле заметная в переплетении ветвей фигура промелькнула за кустами, прячась за стволы сосен. Я не стал ждать. Тут же бесшумно бросился в сторону густого орешника – мгновенно сработали рефлексы, приобретенные во время многочисленных охот.

А для этого неведомого наблюдателя я просто исчез.

Пригнувшись, я по дуге быстро обогнул поляну с болотцем и, по моим расчетам, теперь должен был оказаться почти за спиной у преследователя. Я застыл, прижавшись к толстому стволу приземистой осины. И стал терпеливо ждать: рано или поздно у моего преследователя должны не выдержать нервы. Он просто обязан себя обнаружить.

Так оно и получилось.

Я увидел, как из кустов, покинув свою засаду, вышел человек в плаще и кепке и двинулся к луже, сторожко озираясь по сторонам. В руке он держал пистолет. Я невольно усмехнулся: передо мной был не кто иной, как майор Терехин собственной персоной.

Я сделал шаг вперед и громко спросил:

– Добрый день, Петр Петрович. Вы, часом, не меня ищете?

Терехин сделал неуловимое взглядом движение, и дуло пистолета уставилось мне прямо в лоб – реакция у майора оказалась просто отменная. Только вот следопыт из него никудышный.

– Судя по всему, я арестован? – спокойно спросил я.

Терехин смущенно крякнул и ловким движением сунул пистолет себе под мышку, видимо, в кобуру. Мы посмотрели друг на друга – да, начальник нашего уголовного розыска явно чувствовал себя не в своей тарелке. Он повернулся, призывно взмахнул рукой, и из-за кустов показался участковый Михайлишин – тоже с пистолетом в руке и тоже донельзя смущенный.

– Здравствуйте, Николай Сергеич, – миролюбиво сказал Терехин. – Какой арест? Что вы! Случайно на вас натолкнулся, только вот сразу не признал.

Хитрый майор лгал мне прямо в глаза. Михайлишин с индифферентным видом смотрел в сторону.

– Зато увидел опытного охотника в деле, – продолжал Терехин, уже оправившись от смущения. – Ловко вы от меня ушли… Чувствуется хорошая школа.

– А чему, собственно говоря, я обязан таким вниманием к моей персоне? – прервал я поток сомнительных майоровых комплиментов.

– А вы что, Николай Сергеич, наше местное радио не слушаете? – ответил Терехин вопросом на вопрос.

– Отчего же, слушаю. Иногда.

– О временном запрете на походы в лес, сбор ягод, грибов, на рыбалку слышали сегодня?

Это была новость.

– Нет, Петр Петрович, я сегодня довольно рано ушел из дома, – честно ответил я. – К тому же местная радиоточка у меня вообще отключена. Теперь понятно, почему в лесу так тихо: ни ауканья, ни грибников. Виноват.

– А что вы здесь делали? – быстро спросил майор.

– Гулял. Собирал грибы. Потом остановился перекусить, – спокойно ответил я, показывая корзинку. – А позвольте узнать: почему вы за мной следите? Я что – попал в категорию подозреваемых?

Терехин тут же мягко отступил на исходные позиции. У него явно не было намерения со мной ссориться.

– Мальчишки участковому сказали – кто-то неизвестный по лесу бродит, – сказал он закуривая. – Поскольку уже было сделано объявление по радио, да и на станции мои люди дежурят, чтобы москвичи в лес не прошли, я решил проверить.

Интонация сейчас у него была донельзя доверительная, а выражение лица у Терехина стало бесхитростным, даже слегка туповатым: передо мной стоял эдакий недалекий милицейский ванек-служака. Это могло обмануть кого угодно, но только не меня. Взгляд выдавал майора. Цепкий, холодный взгляд. И мне стало совершенно ясно: майор зачислил меня в подозреваемые. Ну что ж. Это его работа – подозревать всех подряд.

Тем временем Терехин продолжил:

– А что касается подозреваемого, Николай Сергеич… У вас же алиби. Стопроцентное.

– Верно, алиби, – согласился я.

Майор хотел еще что-то спросить, но в эту секунду портативная рация в руке Михайлишина ожила и запищала. Он, отвернувшись от меня – конспиратор-народоволец! – нажал на кнопку и невнятно забормотал в микрофон. Потом повернулся. Лицо Михайлишина выражало озабоченность.

– Товарищ майор, вас срочно требуют в райотдел. Подполковник Прохоров.

Майор аккуратно загасил окурок и спрятал его в свою коробочку.

– Вас подвезти, Николай Сергеич? – спросил он.

Видимо, где-то неподалеку их ждала милицейская машина.

– Благодарю вас, я еще прогуляюсь.

Терехин что-то хотел добавить, но я его опередил:

– Позвольте полюбопытствовать, Петр Петрович: а почему вы все время прячете окурки?

– Да, знаете ли, старая привычка. Чтобы на месте преступления не оказалось посторонних предметов, – нехотя признался Терехин.

– А разве здесь уже что-то произошло? – спросил я с невинным видом.

– Пока что, слава богу, ничего, – буркнул майор и добавил, уже поворачиваясь:

– До свидания, Николай Сергеич.

– Всего доброго. Удачи, – откликнулся я.

Майор вразвалку пошел следом за Михайлишиным и на ходу бросил мне через плечо:

– А в лес, Николай Сергеич, пока лучше не ходите… от греха подальше…

Я промолчал: такого обещания я майору Терехину дать не мог, а врать не хотелось.

В помещении междугороднего переговорного пункта просто зримо сгущался дневной зной.

Я стоял в стеклянной будке, задыхаясь от удушливой жары. Горячий воздух нехотя проникал в легкие и, казалось, застревал там навсегда – на то, чтобы его выдохнуть, сил уже просто не хватало. Можно было, конечно, распахнуть дверь, но то, что я говорил в трубку, не предназначалось для чужих ушей. А ушей хватало: в маленьком полутемном помещении в ожидании вызова сидело и стояло полтора десятка человек. Распаренные красные лица, полуоткрытые рты, бессмысленно выпученные глаза. Все пытались как-то спастись от духоты: обмахивались газетами, вытирались платками, но ничего не помогало. Не спасал от жары медленно вращающийся под потолком вентилятор, не спасали и открытые окна, выходившие на небольшую площадь райцентра.

Молоденькая телефонистка Зиночка, сидевшая за стеклянной стойкой, тоже маялась: на белой блузке выступили темные пятна, а тяжелый пучок каштановых волос, сложенных в высокую прическу, казалось, с непреодолимой силой тянет голову вниз. Губы у Зиночки были обиженно надуты, и выражение лица говорило об одном: скорее бы закончился рабочий день.

К сожалению, для девушки Зиночки рабочий день только начался. А вот мой телефонный разговор уже закончился. И провел я его весьма и весьма плодотворно. Я толкнул плечом дверь, вышел из душной кабинки и направился к стойке, вытирая платком лоб и шею.

– Сколько с меня, Зиночка? – спросил я.

Она встрепенулась, отгоняя знойную одурь:

– Сейчас посчитаем, Николай Сергеич.

Девушка потыкала пальчиком в кнопки калькулятора и несколько озадаченно на меня взглянула:

– Ох, да вы просто разоритесь, Николай Сергеич! С вас триста восемьдесят шестьдесят.

Я открыл портмоне и протянул ей деньги. Отсчитывая сдачу с пятисотенной купюры, она улыбнулась:

– Небось родственникам звонили?

– Да, родственникам.

– Сибирь. Далековато они у вас живут. Как они там?

– Да так, по-разному. – Я не был расположен обсуждать свой телефонный звонок. Тем более что звонил я отнюдь не родственникам.

Протягивая сдачу, девушка заглянула в мою корзинку:

– Много беленьких нарезали?

– Увы, Зиночка, не успел. Вы же знаете о милицейском запрете. Мои грибы в лесу остались.

Я попрощался с Зиночкой и направился к дверям.

Я вышел на крыльцо телеграфа, под козырек, и прищурился – солнце казалось особенно ярким после полумрака телеграфа. Передо мной лежала небольшая пыльная площадь – центр деловой активности нашего райцентра. На ней помимо почты и телеграфа находились продуктовые и промтоварные магазины и сбоку ряды крытых прилавков – небольшой местный рынок. За последние годы рядом с рынком, как грибы после дождя, выросли коммерческие киоски.

Сегодня, несмотря на воскресный день, торговая жизнь Алпатова из-за жары пересыхала прямо на глазах и еле-еле текла слабым ручейком. Большинство местных обывателей в такую погоду предпочло отправиться на речку – тем более что выбор после запрета на походы в лес остался невелик. За прилавками уныло сидели немногочисленные торговцы: в основном, как их теперь зовут на отвратительном послеперестроечном новоязе, – лица кавказской национальности. У нас в Алпатове, насколько я вслушивался в звуки гортанной речи, торгуют в основном азербайджанцы. Даже на них, людей, привычных к солнцу, действовала чудовищная жара: сидя под жестяными, раскаленными лучами полуденного солнца навесами, они обмахивались газетами и платками, лениво переговариваясь. Казалось, они находились в полной прострации. И, что было совершенно на них не похоже, почти не обращали внимания на редких покупателей, время от времени останавливающихся возле аккуратных горок яблок, груш, лимонов и прочих даров солнечного юга. Среди южан виднелись и местные торговцы – зелень, семечки, овощи с огородов – привычный незатейливый ассортимент. Барышни в коммерческих ларьках максимально освободились от одежды, распахнули настежь двери и включили вентиляторы. Выглядели продавщицы изрядно ошалевшими. В тени одного из ларьков обессиленно валялись в пыли три дворняги с вывалившимися набок языками.

Поселок просто осатанел от жары.

Я вздохнул – желания выходить на солнце не было. Но наконец, собравшись с силами, я решился сойти вниз и погрузиться в марево накаленного воздуха. Спустившись со ступенек, я свернул в сторону торговых рядов – за ними была кратчайшая дорога к нашему поселку. И услышал за спиной голос:

– Николай Сергеич, подождите, пожалуйста!

Я сразу узнал голос Антона Михайлишина. А повернувшись, действительно увидел нашего участкового. Держа в руке фуражку, он со смущенным видом переминался с ноги на ногу около крыльца, приглаживая волосы хорошо знакомым мне жестом.

– Я вас искал, – сказал Михайлишин. – Мне сказали, что вы пошли на телеграф.

У меня мелькнула мысль, что милейший участковый не иначе как по указанию настырного Терехина продолжает следить за мной. Но я тут же ее отбросил: вид у Антона был непонятно смущенный.

– Искал? И зачем же? – поинтересовался я.

– Простите меня, ради бога, – пробормотал Михайлишин.

– За что, Антон? – искренне удивился я.

– Ну, за то, что мы с майором…

Я улыбнулся:

– Устроили на меня небольшое сафари?

– Какое сафари, Николай Сергеич! Да это просто недоразумение, – бурно запротестовал Антон. – Поверьте, мы не знали, что это были именно вы. Вы уж на нас не обижайтесь.

– А что, кого-нибудь другого вы бы мигом утащили в каталажку? За несанкционированную прогулку по лесу?

– Ну, зачем вы так, Николай Сергеич? – слегка обиженно сказал Михайлишин. – Проверили бы и отпустили. У нас же не военное положение.

– Но весьма похоже, что к этому идет, – парировал я.

Участковый умолк.

– Проводишь меня? – спросил я. – Или у тебя здесь какие-то дела?

– Конечно, провожу!

Мы пошли к рынку.

– Ничего страшного не произошло, Антон, служба есть служба, – сказал я, и сказал совершенно искренне. – Так что извиняться тебе ни к чему. Поверь: ни к тебе, ни к майору у меня нет ни малейшей претензии. Не говоря об обиде.

Договаривая последнюю фразу, я уже подходил к торговым рядам. Заметив наше приближение, дети гор слегка оживились: привстали с мест, обернулись в нашу сторону. Но оживились лишь слегка – на большее не подвигала жара. Натужно улыбаясь, вялыми жестами и полувнятными возгласами они давали понять, что качество их товара самое лучшее, да и цены, прямо скажем, смехотворные. И вообще, они готовы такому покупателю чуть ли не даром отдать все, что тот захочет.

"Такому покупателю". Естественно, это относилось не ко мне, а к моему спутнику в милицейской форме – как-никак Антон был при исполнении. К тому же чувствовалось, что его здесь прекрасно знают и постараются не упустить возможность хоть как-то угодить представителю закона. Я покосился на Михайлишина: мне стало интересно, как отреагирует на эту вспышку внезапного радушия юный ухажер моей внучки.

А никак он не отреагировал.

Он смотрел не на кавказских купцов, а на стоящего в гордом одиночестве за прилавком крепкого рыжеволосого малого лет тридцати пяти с наглыми веселыми глазами. На рыжеволосом красовалась грязноватая белая футболка, открывавшая мускулистые руки, покрытые вязью татуировок. Перед ним на клеенке лежали приличного размера четыре кучки белых. Все грибы, как на подбор, были одного размера – крепкие, аппетитные. Рядом с клеенкой стояла корзинка, прикрытая тряпкой. В ней, если учесть выпуклости под тряпкой, таилось еще немало грибов. Я невольно позавидовал – и где это он умудрился их собрать?

С рыжеволосым отчаянно торговалась полная дама в прилипшем к телу цветастом платье из искусственного шелка – судя по всему, поселковая дачница. Я ее видел в первый раз.

– Да вы что – с ума сошли?! Такие деньги за кучку! Они, поди, все еще и червивые? Да им красная цена – двадцать рублей! – высоким визгливым голосом вещала дама, перебирая грибы. Пальцы ее были сплошь унизаны кольцами дешевого дутого золота.

Рыжеволосый следил за ее манипуляциями и едва заметно морщился – словно от надоедливой зубной боли. Наконец он не выдержал: ни слова не говоря, выхватил из корзины длинный узкий нож с красной пластмассовой рукояткой в виде рыбки. Коротко взмахнул им и прямо на ладони развалил боровик пополам.

– Ты че, в натуре, хозяйка? Разуй караулки – какие такие черви?! – Ткнул он половинку идеально чистого гриба под нос невольно отшатнувшейся даме. – Да ништяк грибы, век воли не видать! А не нравится – не жухай товар!

И вонзил нож в деревянный прилавок с такой силой, что рукоятка мелко завибрировала.

Я, не сдержавшись, усмехнулся: аргумент был неоспорим, да и зековский жаргон прозвучал весьма убедительно. Дама смешалась, замолчала и отступила назад, глядя на продавца округлившимися глазами.

– Я беру все эти грибы, – сказал я, шагнув к прилавку.

Рыжеволосый малый повернулся ко мне, широко заулыбался, показав золотую фиксу. Но он не успел ничего ответить: Михайлишин, опередив меня, быстрым движением наклонился к стоящему за прилавком детине:

– А ты что, Владимир, не знаешь, что с сегодняшнего дня в лес ходить запрещено? Радио не слушаешь?

Улыбка мгновенно исчезла с лица рыжеволосого.

– У меня, гражданин начальник, радио сломалось. А грибы я еще вчера набрал, – не моргнув глазом соврал он.

– Вот! Я и говорю, что червивые! – радостно встряла дама.

– Помолчите, пожалуйста, гражданка, – строго сказал Михайлишин.

Он выдернул нож из прилавка, повертел его в руках.

– Не надо, начальник, – усмехнулся детина. – Кухонный это…

– Кухонный?

– Завязал я, начальник, вы же знаете.

– Надо будет заглянуть к тебе, Владимир. С соседями побеседовать. Посмотреть, как ты там устроился, – сказал Михайлишин, кладя нож на прилавок.

– С нашим превеликим удовольствием, начальник. Заходите – всегда гостем будете, – осклабился рыжеволосый.

– А в лесу чтобы я тебя не видел, Владимир. Понятно?

– Чего уж тут не понять, начальник.

Михайлишин, сразу потеряв всякий интерес к рыжеволосому, повернулся ко мне:

– Ну что, пойдемте?

– Я беру у вас грибы, – снова обратился я к рыжеволосому, не обращая внимания на слова Михайлишина. – Сколько с меня?

Рыжеволосый Владимир самым хитрющим образом сощурился и одним широким движением подгреб ко мне все грибы с прилавка.

– Вам, Николай Сергеевич, – бесплатно. Забирайте.

Я невольно опешил. Внимательней вгляделся в рыжеволосого. Что-то неуловимо знакомое, улыбчивое проступало сквозь черты огрубевшего загорелого лица.

– Мой воспитанник? – спросил я.

– Недолго. Чуть больше года. Потом слегка провинился, – снова показал он в улыбке золотой зуб. – Но я на вас не в обиде, Николай Сергеич. Вы и так сделали, что могли.

Я вспомнил:

– Владимир Головкин, правильно?

– Правильно.

Я действительно вспомнил.

Это случилось давным-давно, когда нынешний рыжеволосый детина был еще пятнадцатилетним лопоухим мальчишкой. Улыбчивым, веселым – и круглым сиротой, как восемьдесят процентов моих детей. Как-то ночью, улизнув из детдома, он вместе с двумя алпатовскими пацанами залез в поселковый промтоварный магазинчик: они украли по велосипеду, несколько транзисторных приемников и двести семьдесят шесть рублей, оставленных в кассе. Сумму я помню точно. Я пытался вызволить ребят, но ничего не мог сделать – всех троих взяли, что называется, с поличным, как раз в тот момент, когда они выволакивали наворованное добро на улицу через окошко в подсобке. С некоторым опозданием, но сработала сигнализация. К тому же в этой троице Головкин был самым старшим. И мальчик отправился в колонию для несовершеннолетних. Больше я его не видел. До сегодняшнего дня.

Да, вот еще что: прозвище у него в детдоме было – Головня.

Значит, в поселке живет еще один мой бывший воспитанник. Итого – четверо. Плюс, если мои умозаключения верны, еще один, неизвестный – тот, кто когда-то тоже был моим воспитанником Филиппом Лебедевым.

– Нет, Владимир, – сказал я. – Так не пойдет. Бесплатно я не возьму. Сколько?

Головкин думал недолго.

– А давайте, будет шестьдесят рублей за все про все, – небрежно махнул он рукой. – На пузырь ханки мне хватит. Забирайте, Николай Сергеич.

Я отсчитал деньги, отдал их Головкину. Михайлишин молча помог мне сложить грибы в корзинку поверх лопухов.

– До свидания, Владимир, – протянул я руку Головкину.

– Всего доброго, Николай Сергеич, – осторожно пожал он мою ладонь своей: крепкой, мозолистой. И снова на его лице на мгновение появилась по-мальчишески беззаботная улыбка.

Мы с Михайлишиным отошли от лотков.

– Я подвезу вас до поселка, Николай Сергеич? – полуутвердительно сказал Михайлишин.

Я тут же согласился – идти полем по жаре в поселок было выше моих сил. Мы залезли в душное нутро михайлишинских "Жигулей". Я поставил корзинку назад и сразу же опустил стекло со своей стороны. Михайлишин – со своей. Он тронул машину с места, и на ходу стало немного полегче – все же ветер обдувал лицо.

Мы неторопливо поехали по дороге мимо одноэтажных домиков райцентра к станции, видневшейся неподалеку. Некоторое время Михайлишин вел машину молча, а потом, когда мы выехали в поле, пожаловался:

– Черт знает что! Майор велел всех проверить в поселке, особенно таких, как этот Головкин. Из недавно освободившихся.

– Он долго сидел?

– Пять лет. Вторая ходка. И все – двести шестая. Ничего серьезного за ним не водится. Так, мелкота, хулиганье. Сидел за одно и то же. Драки, поножовщина. К тому же крепко пьет. Вышел пару месяцев назад и у нас в поселке осел. У Поливанихи комнату снимает.

Я, естественно, знал Поливаниху – несчастное спившееся существо, обитавшее в покосившейся развалюхе возле железнодорожной станции. Хорошенькое жилье нашел себе мой бывший воспитанник.

– Мне кажется, майор – серьезный мужчина, – сказал я, только чтобы поддержать разговор.

– Серьезный, – подтвердил Михайлишин. – Только, вместо того чтобы делом настоящим заниматься, я теперь за грибниками слежу, мальчишек с озера гоняю…

Отвлекшись от дороги, он полуобернулся ко мне.

– А как вы думаете, Николай Сергеич, почему он зверя имитирует? – внезапно спросил Антон.

Сам того не ведая, он думал о том же, о чем и я. Но пока что я не собирался рассказывать Михайлишину о своих умозаключениях. Поэтому в ответ я только пожал плечами:

– Не знаю. К тому же неизвестно кто это был. Может быть, кто-то неудачно подшутил над Андрюшей Скоковым?

Антон только вздохнул и замолчал. Мы миновали переезд, свернули, и на перекрестке у магазина Антон притормозил, потому что зажегся красный свет на единственном в поселке светофоре. Его установили несколько лет назад, после того как пьяный водитель на "КамАЗе" именно здесь насмерть задавил старушку – полуслепую бабушку Глаголеву, на ощупь переходившую перекресток.