В этом ужаснике за мной по бесконечным переходам мрачного подземелья с поросшими липким мхом стенами лениво гонялись какие-то жутковато-бледного вида клыкастые многоножки размером с "запорожец", они визгливо орали на всех мыслимых и немыслимых языках и палили в меня из шипастых, черных, костяных, судя по виду, автоматов. Я от них убегала что был сил: естественно, как и полагается в кошмарном сне, все движения мои были замедленно-скованы, и в результате я попала в какой-то уставленный гигантскими зеркалами полутемный зал. Обернулась на мерный звук шагов и увидела в метре от себя своего милого дружка Антонио. Судя по его виду, он был немножко не в себе. Глаза у него были вытаращены и пылали кровавым огнем. Оскалив десятисантиметровые клыки и протянув прямехонько к моей шее пальцы с кривыми когтями, с которых капал желтый гной, он гнусно ухмылялся и что-то сладострастно бормотал. Я отчетливо поняла – это пришла моя неминуемая смерть.

И от этого понимания я наконец-то проснулась – вся с головы до пяток в липком холодном поту. Прямая проекция моих сегодняшних дачных приключений отнюдь не придала мне бодрости – сердце колотилось так, будто я пробежала десятикилометровый кросс. Светящиеся стрелки будильника, стоящего на тумбочке рядом с постелью, показывали половину второго ночи. Я еще полежала в темноте с открытыми глазами, постепенно успокаиваясь. Возвращаться в жуткий сон к стреляющим многоножкам и зубастому Антонио-Дракуле совсем не хотелось. Я решила пойти на кухню, покурить и попить чего-нибудь прохладительного. Лучше со льдом.

Мне совсем не светило вылезать из-под теплого пухового одеяла в выстуженную темноту спальни. Но пить и курить хотелось отчаянно. Я уже было протянула руку, чтобы откинуть одеяло, как вдруг услышала легкий протяжный звук. Скрип половицы. Он донесся из коридора. В ночной тишине звук слышался отчетливо – ведь дверь в коридор я оставила открытой, как и дверь на балкон.

Сначала я подумала, что рассохшиеся половицы дубового паркета скрипят сами по себе. Такое иногда бывает в старых московских домах. Но когда скрип раздался снова, а потом повторился еще и еще – я замерла, заледенев от охватившего меня ужаса.

Половицы скрипели вовсе не сами по себе. Они потрескивали под тяжестью чьих-то очень осторожных и медленных шагов. Это казалось продолжением моего кошмара – и как во сне, я не могла ни пошевелиться, ни закричать, ни убежать. Меня по рукам и ногам сковал страх.

В дверном проеме выросла высокая фигура человека и только тогда, вжимаясь в подушку, я сдавленно застонала от ужаса. Человек мгновенно метнулся к кровати и схватил меня. Я не успела даже сказать "мама", как рукой в перчатке он зажал мне рот. Я было вцепилась в его руку, но в тот же миг перед моим носом очутился зловеще поблескивающий тонкий длинный стилет. Это вполне тянуло на глупый ужасник, ремесленную американскую поделку, если бы не происходило на самом деле. Причем со мной лично. Человек наклонился и в полумраке я наконец разглядела его лицо. Оно был таким же узким и острым, как его стилет. Глаза его под низко нависающей косой челкой неестественно блестели, словно он был пьян или нанюхался пресловутого кокса. Черные зрачки-буравчики медленно и ритмично передвигались то влево, то вправо, как у толстомордого кота, нарисованного на часах-ходиках. Такие часики висят у нас на кухне – мамулино приобретение на какой-то постмодернистской выставке.

– Тс-сс! – прошипел Узколицый, наклоняясь ко мне и показывая неровные редкие зубы. Изо рта его волной ударил такой резкий и неприятный запах, что меня сразу затошнило. – Не дергайся, детка, иначе пришью. Усекла?

Голос у него был глухой, бесцветный. В ответ я только невнятно замычала, пытаясь согласно покивать. Получилось не очень хорошо, потому что он здорово вдавил мою голову в подушку. Я чувствовала сильный запах хорошо выделанной кожи, исходивший от его новеньких перчаток. Он так сильно зажимал мне рот, что губы вмялись в верхние резцы и на языке появился терпкий вкус крови. Узколицый легко провел холодным жалом стилета по моей щеке от виска к уголку носа.

– Ответишь на мои вопросы – будешь жить, – все так же негромко и внятно сказал он. – Не ответишь – сразу умрешь. Говорить будешь тихо, шепотом. Попытаешься орать – тут же пришью. Ясно, детка?

Я, уже и не пытаясь шевелиться, усиленно заморгала в знак согласия. Узколицый медленно убрал руку с моего рта. Потом рука опустилась ниже и вцепилась мне в плечо. Стилет тоже опустился вниз, исчез из поля зрения, и я ощутила, как его острие сбоку уперлось мне в шею под подбородком. Прямо в сонную артерию. Я осторожно перевела дух, стараясь не делать резких движений. Способность соображать очень медленно возвращалась ко мне.

– Кому ты рассказала про то, что видела в подвале? – спросил он.

– Никому, честное слово, никому, – прошептала я, облизывая пересохшие губы.

– Ты врешь, детка, – ласково сказал он.

– Нет, правда, я и не видела никого, я оттуда сразу домой поехала, – заторопилась я.

– Ты отсюда кому-нибудь звонила?

– Нет, нет, что вы! Тоже никому! Я просто очень испугалась. Я ведь ничего такого толком в подвале и не разглядела. Отпустите меня, пожалуйста, я буду молчать! – голос у меня невольно повысился. – Я никому ничего не скажу! Прошу вас!..

– Тихо! – пальцы его сжались крепче, так, что я ощутила сильную боль в плече. – Не ори, детка.

Он замолчал, что-то обдумывая.

– А родители? Ты им звонила?

Они уже знали, что папули с мамулей нет дома! Господи, ну я и влипла! Я молчала, лихорадочно соображая. А что если наврать, будто я успела позвонить и все рассказать родителям, – может быть это его остановит? Ведь в таком случае тайна уже перестала быть тайной. Но я поняла – это не выход. Если уж они добрались до меня, значит им ничего не стоит добраться и до папули с мамулей. И тогда… Мысли у меня снова стали путаться.

– Ну? – острие стилета сильнее впилось в кожу. – Ну?! Что ты молчишь, детка?

– Нет. Не звонила.

– Правда?

– Да, да! Правда!.. Правда!..

Он снова замолчал. Я пыталась понять, каким образом они меня вычислили. О, Господи! Какая же я дура! Катерина! Ну, конечно, они сцапали Катерину и все из нее вытрясли. Или из Владика. Или из них обоих. Другого объяснения нет. Я опять вспомнила, какими методами красавец Антонио выбивал сведения из несчастного Карбышева и мне окончательно и бесповоротно поплохело. Совсем не исключено, что Катерина вместе с беднягой отмороженным Владиком уже лежат на дне какого-нибудь подмосковного водохранилища. Тихие, молчаливые и совсем не болтливые. Зацементированные в бочки из-под солярки. А теперь пришла и моя очередь к ним присоединиться. В общем, сбылись самые худшие мои предположения.

– Вставай, – вдруг сказал мой незваный гость. Он смотрел на меня немигающим взглядом, только зрачки по-прежнему безостановочно качались из стороны в сторону.

– Зачем это? – глупо пролепетала я.

Вместо ответа он резко сдернул с меня одеяло, но стилета так и не отвел. Снова схватил меня за плечо и силой усадил на постели. Я осторожно, все время чувствуя жало стилета на шее, сползла с кровати и спустила босые ноги на ледяной пол. Меня сразу заколотило – то ли от холода, то ли от страха.

– Тапочки надень, детка, – проронил он.

Заботливый какой, мать его в задницу! Может быть, он и не собирается убивать меня прямо сейчас? Какого хрена тапочки-то одевать? Мог бы ведь и босую отправить на тот свет.

Не сводя глаз с Узколицего, я нащупала ногами тапочки и залезла в них. Выпрямилась. Узколицый оказался даже чуть ниже меня ростом. По-прежнему не отводя руки со стилетом от моего горла, он сунул другую в карман куртки. Достал плоскую металлическую фляжку с какой-то жидкостью и одной рукой ловко отвинтил пробку. Придвинул горлышко фляжки к моим губам.

– Пей, – приказал он.

Уж не собирается ли он меня отравить?

– Что это? – спросила я.

– Пей. Согреешься.

Он ткнул мне горлышком фляжки в зубы. Я невольно сделала здоровенный глоток и чуть было не захлебнулась. Во фляжке был выдержанный коньяк. Он еще больше наклонил фляжку, насильно вливая мне в глотку обжигающую жидкость. Я закашлялась, пытаясь отстраниться. Коньяк полился мне за пазуху. Узколицый убрал фляжку, завинтил так же ловко и сунул обратно в карман. Стилет снова уперся мне в шею. Урод подтолкнул меня в сторону открытой двери на балкон.

– Иди, иди, детка.

Я послушно, словно робот, двинулась вперед. В голове слегка зашумело от выпитого. Но я не успела опьянеть: коньяк только привел мои путанные мысли в порядок. Чего это он задумал? На кой черт он меня на балкон тащит? Воздухом подышать, что ли?..

Он вывел меня на балкон. Над Москвой висело чистое, по-осеннему звездное небо. Внизу не было ни души. Было тихо, только со стороны Центра доносился глухой гул не прекращающегося даже ночью траффика.

Я уперлась в перила пузом и даже через толстую ткань халата почувствовала холодный металл изогнутой балконной решетки. Внизу виднелся слабо освещенный одиноким фонарем мокрый черный асфальт тротуара. Узколицый потянул меня за плечо и развернул лицом к себе. Стилет от моего горла он так и не отвел, разве что чуть-чуть ослабил давление.

Он отпустил мое плечо и его рука, затянутая в перчатку медленно поползла к центру моей груди, к вырезу халата. Я невольно посмотрела вниз. Никак он решил меня трахнуть на глазах у всей Москвы?! Господи, да пожалуйста! Да я ему с удовольствием отдамся, прямо тут, на балконе, в любой позе, как хочешь, – лишь бы он меня в живых оставил! Я подняла глаза и встретилась с ним взглядом.

И тут я все поняла.

Он вовсе не хотел меня трахнуть. Он не был сексуальным извращенцем, или садюгой, или кем-нибудь еще. Он был простым нормальным киллером, которому было велено сделать свою работу так, чтобы по возможности никто ничего не заподозрил. Чтобы все выглядело как можно более естественно. Именно поэтому-то он не перерезал мне горло в комнате, поэтому он заставил меня надеть тапочки, влил в глотку коньяк и вывел на балкон. Поэтому-то и руку опустил пониже.

Потому что сейчас он толкнет меня в грудь и скинет с балкона. С неслабой высоты шестого этажа, головой прямо на негостеприимный асфальт. Чтобы потом все выглядело, как тривиальный несчастный случай. Подумаешь, выпила девушка лишнего, вышла покурить и по-пьяни нечаянно свалилась с балкона. Бывает.

И вот еще что я прочитала в его глазах в эти доли секунды: Узколицый понял, что я наконец-то обо всем догадалась. Он даже приопустил руку со стилетом, отвел ее в сторону и радостно оскалился, гад вонючий, будучи в полной уверенности, что теперь-то я ничего не смогу сделать. Даже заорать – не заору. Не успею. Потому что мне, глупой любопытной девчушке, пришел шандец. А шандец, как известно, не лечат.

А вот тут он крупно ошибался.

Напрасно он, сволочь самонадеянная, оставил мне руки свободными. Я криво улыбнулась в ответ, не сводя глаз с его поганой морды, словно непонятливая дурочка. А в это самое время, в растянувшиеся до бесконечности секунды, пальцы моей правой руки нащупали лежавший на бабулиной тумбочке булыжник (какое счастье, что я его не выкинула!) и крепко сомкнулись на нем. Я почувствовала, как мышцы его руки напряглись, и в тот же момент моя рука с зажатым в ней булыжником описала стремительный полукруг, и булыжник со всей силы опустился ему сверху на темя.

Раздался смачный треск. Ублюдок замер, пошатнувшись. В глазах у него плеснулось изумление. А из-под челки, по лбу, на удивление быстро потекла струйка черной крови. Ублюдка снова качнуло. Я метнулась в сторону и еще раз его ударила – теперь сбоку, по затылку. Руки у него упали вниз, он как-то странно не то хмыкнул, не то хрюкнул, и на подгибающихся ногах сделал пару коротеньких шажков вперед, к перилам. Согнулся, безвольно наваливаясь на них всем телом. Звякнул о кафельный пол балкона стилет, выпавший из его внезапно обессилившей руки.

Он все же сумел повернуть голову и посмотреть на меня снизу вверх быстро затуманивающимся взглядом, в котором смешались удивление, злоба и неверие в случившееся. Но на большее его, к моему счастью, уже не хватило.

Тело его, уже неуправляемое, начало перегибаться через перила, – сначала медленно, а потом все быстрее: оно наклонялось вниз, подчиняясь неумолимому закону земного притяжения. А потом передо мной черным циркулем мелькнули растопыренные ноги, и он без единого звука исчез за перилами балкона. Я зажмурилась. Кажется, прошла целая вечность, прежде чем снизу донесся глухой стук падения.

Я открыла глаза и тупо уставилась на зажатый в руке окровавленый булыжник. Все-таки он мне пригодился, этот каменюга. Я размахнулась и швырнула его с балкона далеко в сторону. Он прошуршал в листве деревьев и беззвучно исчез в темноте. Я заставила себя подойти к перилам и посмотреть вниз.

Тело моего несостоявшегося убийцы, нелепо раскорячившись, лежало на асфальте прямо под фонарем. Возле головы, видное даже с высоты шестого этажа, расплывалось темное пятно. Я увидела, как в доме загораются огни – сначала в одном окне, затем еще в двух. Потом еще, и еще. Потом снизу отчетливо донесся испуганный женский крик. Я отпрянула от перил, подхватила с пола стилет и бросилась назад в квартиру.

Трясущимися руками я натянула на себя первое, что попалось под руку: джинсы, свитер, плащ. Но сейчас я не думала об изысканных нарядах – надо было срочно убегать. Не обязательно быть семи пядей во лбу, чтобы понять: с минуты на минуты появится милиция, несомненно уже вызванная случайными свидетелями падения. А для милиционеров, тем более из уголовки (что бы там ни писали досужие газетчики про их тупость и некомпетентность), не составит особого труда понять, с балкона какой именно квартиры свалился этот парень. И выяснить, почему он упал – это будет вопросом не очень большого времени. Я, конечно, действовала в пределах необходимой самообороны – так, кажется, это называется. Ведь меня хотели убить, а я защищалась, чем могла. Но это дела не меняет. Пока они со мной разберутся, пока я, а скорее всего выдернутый из волн теплого моря папуля вместе со сворой своих адвокатов, докажут мою невиновность, Антонио наверняка снова доберется до меня. Даже если я буду сидеть в тюрьме. Боюсь, что в тюрьме Антонио даже легче будет заставить меня замолчать навеки. И меня непременно прикончат. Тем более после того, как я нечаянно замочила его киллера. И даже если в тюрьме меня не убьют, не будут ли меня поджидать у выхода из зала суда молчаливые громилы с автоматами?..

А посему мне надо было бежать. Куда угодно – но бежать. Думать я буду потом, когда непосредственная опасность попасть в лапы бандюг или милиции, даст Бог, минует.

Мамочки, как же мне было страшно!..

Я сунула ноги в ботинки, щелкнула застежками. Выматерилась, в спешке обломав ноготь на указательном пальце. У меня еще хватило ума схватить сумочку с деньгами и документами – хорошо, что я всегда таскаю с собой паспорт, – где бы я его сейчас искала?..

Я уже было шагнула к двери, как вдруг с кухни, из открытой форточки донеслись громкие невнятные голоса и урчание автомобильного двигателя. Я шмыгнула на кухню, прижала нос к стеклу: на листве деревьев уже мелькали синие отблески милицейской мигалки. Я кинулась назад, в прихожую, дрожащими пальцами нащупала на двери замок и через десять секунд, захлопнув дверь квартиры, уже неслась вверх по лестнице. На десятый этаж. На лифте я не могла поехать – его вызвали вниз, судя по удаляющемуся звуку. Может вооруженные до зубов милиционеры уже топают наверх?.. А во дворе, под кустом, затаился напарник моего киллера и точит на меня зубы, горя желанием отомстить за дружка.

Итак, я перлась на десятый этаж. Дело в том, что еще в прошлом году какие-то предприимчивые люди перестроили у нас чердак и превратили его в весьма благоустроенные мансарды. Каковые мансарды и были потом проданы не менее предприимчивым людям. Все эти мансарды по десятому этажу соединены сплошным коридором. Вот до этого коридора (к счастью, сейчас, глубокой ночью, безлюдного) я и взлетела по лестнице на одном дыхании. Едва переведя дух, я поплелась (бежать уже совсем сил не было) по нему к лифту самого дальнего подъезда.

А еще через десять минут, благополучно избежав встречи как с милицией, так и со взбудораженными соседями, я была уже достаточно далеко от родного гнезда. Не успев отдышаться, я неслась ночными переулками в сторону Садового кольца, как перепуганный усатый-полосатый, к хвосту которого привязали связку пустых консервных банок.

Страх. Страх подгонял меня, бедную кошку.

В какой-то не очень умной книге я в свое время вычитала умное изречение: если хочешь спрятать какую-нибудь вещь в своем доме, спрячь ее на самом видном месте. Родным домом для меня в данный момент была Москва-матушка, а вещью – я. Оставалось найти самое видное место.

В теории, разумеется, самое видное место в моей ситуации – это белоснежная фазенда красавца Антонио. Но меня туда теперь и на аркане было не затащить. Надо было найти другое, не менее видное место. Но вот с этим как раз была напряженка.

Я топала по мирно спящим московским улицам и мучительно размышляла о том, что же мне делать.

Как-то раз я натолкнулась в своем любимом "Московском Комсомольце" (вы обратили внимание – я вообще девушка начитанная) на статью про одного питерского беднягу. Он умудрился в своем собственном доме пристрелить из попавшегося под руку охотничьего ружья парочку бандитов из местной ОПГ. Они хотели похитить его дочку. Так вот, мало того, что суд его оправдал, так по отношению к нему еще и применили нечто вроде американской программы защиты свидетелей. То есть дали ему и его семье новую фамилию, квартиру, деньги. Короче, спрятали от мстителей.

И я подумала о том, что если пойти не в милицию (а следовательно – сразу в обычную тюрьму), а в КГБ, то бишь в ФСБ, или как там они теперь называются, и честно рассказать нашим контрразведчикам про дела красавца Антонио, они не только простят мне скинутого с балкона Узколицего, но и спрячут, как того питерского парня. И папулю с мамулей тоже. Пока не разберутся с мафией. А потом, глядишь, все успокоится и мы с папулей и мамулей усталые, но счастливые, вернемся домой.

Значит, мое видное место – это ФСБ. И именно там меня спрячут. Эта идея мне в общем даже понравилась. Итак, надо дождаться утра и заявиться на Лубянку. И рассказать им все, как на духу. Пусть в этом кровавом деле разбираются профессионалы. А когда я еще живо представила себе, как на крышу особняка Антонио выпрыгивают из приземляющихся пятнистых вертолетов бравые парни в черных комбинезонах, как они палят из автоматов и изничтожают всех подряд, включая моего колумбийско-русского красавца, даже на душе потеплело. И я чуть-чуть успокоилась.

Но сначала я должна была повидать Катерину. Должна была поехать к ней и по крайней мере убедиться в том, что она жива. Особенно после сегодняшнего ночного визита Узколицего. Потому что как бы там ни было, но в эту ужасную историю она влипла по моей вине. Ведь не потащись я вчера за Антонио в подвал, не застукай он меня за подглядыванием – ничего бы и не случилось. Да чего уж там – снявши голову, по волосам не плачут. И еще – я должна была убедить Катерину тоже на время спрятаться, залечь в тину где-нибудь поглубже.

Это я додумывала, уже сидя на жесткой скамейке в одном из залов ожидания Курского вокзала. Здесь я решила окончательно обмозговать ситуацию. Вокруг, несмотря на ночь, было полно бодрствующего народа. Отъезжающие, приезжающие, ожидающие своего поезда, какие-то бродяги, милиционеры, торговцы, челноки – веселое местечко. Сначала я настороженно оглядывалась по сторонам, но потом поуспокоилась. Где-где, но уж здесь меня вряд ли будут искать. Даже если Антонио уже знает, что его ночной посланец ненароком расколол черепушку об асфальт.

К Катерине я решила ехать, как только немного рассветет и на улицах появятся люди. Причем ехать либо на тачке, либо на метро. Я было подумала о том, чтобы добраться до нашего гаража и забрать оттуда свою верную "ауди", но кто даст гарантию, что меня не поджидают какие-нибудь набриолиненные латиносы с пистолетами наизготовку?.. С сожалением отказавшись от этой мысли, я окончательно присмирела и принялась ждать. Про Узколицего, который уже лежит, небось, на оцинкованном столе в морге, я старалась не вспоминать. А пока суть да дело, купила в ближайшем киоске вполне съедобную на вид пиццу и пакет сока. Быстро, как баклан, срубила пиццу и выпила сок. Потом засунула сумочку поглубже за пазуху, подняла воротник плаща, устроилась на скамейке поудобнее и закрыла глаза. Впереди меня ждал явно нелегкий день и силы следовало поберечь.

Возле дома Катерины, в Кунцево, я нарисовалась в шесть утра – отсиживать задницу на жестком дереве вокзальной скамейки в попахивающей нестиранными носками компании каких-то транзитников у меня больше не было сил. Я заняла наблюдательный пункт в подъезде блочного дома напротив. Забралась с ногами на подоконник между первым и вторым этажами, курила и внимательно следила за домом Катерины. Она еще не приехала, в этом я была почти на сто процентов уверена. Почему? А потому что, во-первых, я несколько раз звонила ей из телефона-автомата, расположенного в двух шагах от моего временного бункера (в панике после смерти Узколицего мобильный я, естественно, захватить не удосужилась). А во-вторых, в окнах ее квартиры не горел свет. А Катерина с детских лет ужасно боится темноты и всегда хоть где-нибудь, хоть на кухне, но свет включенным оставит. Бороться с этой ее привычкой бесполезно, уже проверено. Она и у меня, когда остается ночевать, вечно свет в коридоре на ночь не выключает.

Дом постепенно пробуждался ото сна. Заурчали вразнобой водопроводные трубы, послышались из телевизоров голоса утренних дикторов. Время от времени на разных этажах хлопали двери и вниз-вверх ездил лифт, а я все сидела на подоконнике и ждала. Владикина "БМВ" все так же сиротливо мокла на стоянке под мелким утренним дождем, на том самом месте, куда я ее вчера приткнула. Вот и люди заспешили на работу, прикрываясь зонтиками от дождя, а Катерины все не было и не было. Я посмотрела на наручные часы. Половина восьмого. Если учесть, что вчера Владик чего-то там бормотал о съемках в уголке Дурова, на которые он должен явиться к девяти, Катерине давно пора быть дома.

Я решила еще раз позвонить. Загасила сигарету, кряхтя, сползла с подоконника, разминая затекшие ноги, и пошла вниз, к выходу.

И надо же – едва я вышла из дверей, как увидела, что к катерининому подъезду подъехала "волга", за стеклом которой, на заднем сиденье, маячил знакомый курносый профиль. Хлопнули дверцы, и из машины вылезли Катерина с Владиком. Машина развернулась и тут же уехала. Я рванула через улицу, радостно крича на ходу:

– Катерина! Подожди, подожди! Это я! Катерина!..

Она обернулась и остановилась. Я подлетела к ней и только тогда рассмотрела ее лицо.

Мамочка моя родная!

Вот лица-то как раз и не было. Нет, никаких там следов пыток или замазанных синяков. Лицо как лицо. Просто красотка Катерина за прошедшую ночь постарела эдак годков на десять.

– Все в порядке? Ты жива? – глупо спросила я.

Она не ответила. Только продолжала мрачно смотреть прямо мне в глаза. И говорун Владик тоже молчал.

– Ребята, да вы чего? Чего вы молчите, как неродные? – затараторила я. – Да что это с вами такое? Ведь все нормально, да? А, Катерина?!

– Нет, не нормально, – ответила моя красотка. – Давай ключи от машины.

Я протянула ей ключи. Она тут же передала их Владику.

– А теперь быстро вали отсюда, – сказала Катерина.

– Почему это? – я даже растерялась.

– Потому что я тебя знать не знаю! – вдруг истерично заорала Катерина. – Потому что я жить хочу! А не прятаться всю оставшуюся жизнь от бандитов! Ты можешь делать все что угодно, но без меня.

– Но я ни в чем не виновата! – завопила я в ответ. – Они меня чуть не убили! Сегодня ночью! Нам надо смыться, уехать куда-нибудь, ты меня слышишь?!

– Все! – Катерина сделала шаг назад. В глазах ее страх мешался со злобой. – Знать не знаю, как тебя зовут, где ты живешь, я вообще никогда с тобой не была знакома! Тебе понятно?!

И Катерина неожиданно зарыдала в голос. Рот ее скривился, слезы градом покатились по ее лицу, оставляя на щеках черные полоски туши. Владик обнял ее за плечи, что-то забормотал, успокаивая, и быстро повел к машине. Прочь от меня. А я стояла и смотрела им вслед, как полная идиотка. Все понимая и только догадываясь, чего такого мог сделать красавец Антонио или его гориллы с моей Катериной, чтобы довести ее до такого состояния.

– Но я же не при чем! – отчаянно крикнула я вслед Катерине. – Подожди, Катя! Ты же не знаешь, что случилось там, в подвале! Давай спокойно поговорим!..

Катерина даже не обернулась.

Они дошли до "БМВ". Владик открыл дверцу, усадил плачущую Катерину на переднее сиденье. Захлопнул дверцу, обежал машину и уселся за руль.

Все было кончено. Из-за дурацкого любопытства я не только оказалась в роли лисицы, за которой гонится свора распаленных гончих. Я потеряла свою лучшую и, пожалуй, единственную близкую подругу. Печально. Я смотрела на машину, за тонированными стеклами которой смутно виднелся катеринин профиль, в тщетной надежде, что сейчас она вылезет, подбежит к мне, мы вдоволь наплачемся вместе и все образуется.

Но этого не произошло. Негромко заурчал двигатель, машина двинулась с места и стала разворачиваться к выезду со стоянки метрах в тридцати от меня.

Я вздохнула и уже было повернулась, чтобы уйти, но в эту секунду на месте "БМВ" мгновенно распух огненный шар и от страшного грохота заложило уши. Взрывная волна сбила меня с ног и кубарем покатила по асфальту. На какое-то мгновение я отключилась, а когда очнулась, то обнаружила, что сижу на земле – оглохшая, обалдевшая и трясу головой, как собака, которой вода попала в уши. Вокруг меня сыпались на асфальт какие-то мелкие обломки и стеклянная крошка, впереди ослепительно пылало то, что осталось от взорвавшейся "БМВ" – вмиг почерневший остов на горящих колесах с распустившейся железным тюльпаном крышей и без передних дверей. Беззвучно крича, метались какие-то люди, по асфальту разливался горящий бензин и к сумрачному утреннему небу поднимались черные клубы дыма. Я еще успела машинально отметить, что они похожи на гигантскую куклу-неваляшку и тут же с облегчением потеряла сознание.

Я пришла в себя оттого, что кто-то весьма бесцеремонно хлопал меня по щекам. Открыла глаза и с удивлением обнаружила, что лежу на садовой скамейке, а надо мной склонился усатый человек лет сорока в сером плаще и мягкой шляпе, снова замахнувшийся, чтобы шлепнуть меня по щеке. Он поймал мой взгляд и сказал со вздохом облегчения:

– Слава Богу, хоть эта жива.

Таким образом я выяснила, что снова обрела возможность слышать.

– Чего это вы меня по лицу лупите? – осведомилась я и с трудом повернула голову.

В голове у меня шумело, перед глазами все плыло. Я еле сообразила, где нахожусь. Отвела взгляд в сторону и увидела на стоянке горящие останки машины, вокруг которых суетились милиционеры, а поодаль колыхалась толпа зевак, увеличивающаяся прямо на глазах. Отвратительно пахло гарью, в воздухе летали мелкие хлопья черной сажи. Меня затошнило.

– Как вы себя чувствуете? – спросил Усатый.

Я не ответила. Голова у меня была, как пивной котел – в ней шумело и даже, кажется булькало. Я никак не могла понять, что же произошло. Наконец кое-что я все же припомнила – кажется был взрыв, взорвалась машина. Кто-то в ней был.

Видимо, все это отразилось на моем лице, потому что Усатый снова протянул к моей щеке ладонь. Я неуверенно отвела его руку в сторону.

– Не надо. Я уже в полном порядке.

На лице Усатого отразилось сомнение. Но я упрямо повторила:

– Да. В порядке.

Из-за спины Усатого выглядывали две худосочные бабульки. Они качали головами и таращились на меня с таким интересом, словно ожидали, что я вот-вот радостно сыграю в ящик прямо у них на глазах.

Послышался вой сирен и к стоянке подкатили две пожарные машины. Из них горохом посыпались пожарные, на ходу разматывающие шланги.

– Давайте, я вас сейчас отвезу в больницу, – сказал Усатый. – Вам нужно показаться врачу. Хорошо?

– А где же Катерина? – вместо ответа спросила я Усатого, еле ворочая языком.

– Какая Катерина? – послышался сбоку чей-то голос.

– Ну, Катерина. Моя Катерина. Только что была тут.

– Где она была? – спросил тот же строгий голос, сделав ударение на слове "где". – Что она здесь делала?

Я вцепилась в рукав Усатого и уселась на скамейке. Подняла голову на голос (при этом шея у меня весьма ощутимо скрипнула) и увидела стоящего в метре от меня белобрысого здоровяка-милиционера. Он был в серой куртке с лейтенантскими погонами. На плече у него висел автомат с коротким стволом. И смотрел милиционер на меня отнюдь не как добрый заботливый папашка.

В голове у меня что-то щелкнуло, и я наконец-то все-все вспомнила. Меня охватил ужас. От горя и отчаяния у меня сразу перехватило дыхание, и я поняла, что сейчас обязательно разревусь. Мою Катерину только что убили. Прямо у меня на глазах. И все это произошло из-за меня, дуры треклятой, из-за моего поганого любопытства. Я еле-еле сдержала слезы. Но мало того, что я все вспомнила, еще я отчетливо поняла, что дяденьке милиционеру со строгим взглядом нельзя говорить ни грана правды. Потому что абсолютно не исключено, что он тоже работает на Антонио. Может быть, у меня уже начался маниакальный психоз, но рисковать собственной шкурой, особенно после того, что только что произошло, мне совсем не хотелось.

Поэтому я пробормотала, облизав пересохшие губы:

– Катерина. Моя собака. Карликовый пудель. Серенький такой… Я ее вывела погулять… Я здесь живу, рядом… И взрыв. Где же Катерина? Куда она убежала?..

Бабульки загомонили, заоозирались по сторонам в поисках моей мифической, якобы бесследно пропавшей пуделихи. Милиционер присел передо мной на корточки.