Но тут Саша слепо качнулся вперед и уткнулся лицом в руль. Руки его упали вниз. Куртка на левом плече и части спины была разорвана в клочья, наружу торчали куски меха, пропитавшиеся темно-красным. А сквозь них проглядывало изодранное, сочащееся кровью тело. Я похолодела от ужаса. Он умер! Я схватила его и начала трясти. Голова у него безвольно болталась, глаза были закрыты. Я приподняла у него веко: зрачки закатились. Я расстегнула ему куртку и прижалась к его груди: сердце еле слышно, редко, но билось. Он был жив. Сзади что-то затрещало. Я обернулась и обомлела: за нами быстро разгоралось удушливое коптящее пламя. Я поняла, что с минуты на минуту может взорваться бензобак и тогда мы заживо сгорим в этой железной гробнице на двоих. Я ужаснулась.

Я обхватила Сашу, сумела усадить. Открыла дверцу со своей стороны. Липкими от его же крови пальцами я вцепилась в отвороты куртки и потащила Сашу из машины. Омерзительно воняло горелой резиной. Мы вывалились из "джипа" и шмякнулись на мокрую траву. Он упал на спину. По его запрокинутому белому лицу молотили мелкие капли дождя, сползая по щекам и казалось, что он, закрыв глаза, беззвучно плачет. Мне стало совсем страшно. Я схватила его сзади за воротник куртки и с трудом поволокла по густой траве в сторону дороги, подальше от горящей машины.

Ноги разъезжались, увязали в раскисшем грунте. Но я продолжала тащить Сашу по уходящему к дороге пологому склону, срываясь и падая. Я поднималась и снова тащила его, причитая, как будто он мог меня услышать:

– Ловкач, милый, ну давай, ну давай же…

За нами оглушительно громыхнуло. Бензобак-таки взорвался к чертовой матери. Но мне было не до того. Задыхаясь, я вытянула Сашу через канаву на обочину дороги, а потом на скользкий асфальт покрытия. Здесь силы меня окончательно оставили, я выпустила его куртку из пальцев и шлепнулась на задницу. Голова его упала мне на колени. Я наклонилась над Сашей и заплакала от бессилия.

И тут я почувствовала, как меня отрывают от земли сильные руки, ставят на ноги, разворачивают, и я увидела перед собой опушенные мягкими длинными ресницами серые глаза, которые внимательно смотрели на меня из прорезей черной маски. Вокруг внезапно затопали, зашумели, заговорили, зарычал автомобильный мотор; кто-то склонился над Сашей, ловко разрывая перевязочный пакет. На плечи мне легла нагретая чужим теплом куртка, перед носом очутилась открытая фляжка, из которой потянуло крепким коньячным духом, и я неожиданно оказалась в самой гуще возвышавшихся надо мной, словно несокрушимые башни, плечистых парней в черных комбинезонах и масках. От них терпко пахло потом, кожей, оружием и – спасением.

Меня внезапно затрясло: от пережитого ужаса, от холода и страха за Сашу.

– Вы не ранены, Лена? – озабоченно спросил меня чей-то мужественно-хриплый голос.

– Нет, – прошептала я, глотая слезы. – Саша, Саша, помогите ему… Он умирает…

– Не волнуйтесь, с ним все будет хорошо, – ответил тот же голос.

Я повернула голову и посмотрела на обладателя этого мужественного голоса. Он стоял в метре от меня. Внешне он ничуть не отличался от остальных бойцов: те же маска и комбинезон, такой же короткоствольный автомат необычной формы. Но что-то в нем было такое, что сразу говорило – это командир. Он тоже посмотрел на меня. И вдруг взялся за маску рукой в перчатке с обрезанными пальцами и медленно стянул ее с головы.

Коленки у меня враз ослабли.

Передо мной стоял Владимир Николаич.

Тот самый гэбешный полковник, который был в подвале с Антонио и латиносами, который присутствовал при убийстве Карбышева, тот самый, который по уши залез в контрабанду колумбийского кокаина и замазан теперь так, что ввек не отмоется!.. Перед глазами у меня все поплыло. Как это так?! Кто же он на самом деле?

Сбоку к Владимиру Николаичу чертом подскочил еще один комбинезон в маске и вытянувшись в струнку, зачастил:

– Товарищ Первый, Третий докладывает по связи, что на объекте сопротивление подавлено, у нас потерь нет, спрашивает вас…

Владимир Николаич небрежно махнул рукой, останавливая его:

– Сейчас.

В голове у меня что-то щелкнуло и наконец все встало на свои места: внезапность появления этих бравых ребят, письмо, которое Хиппоза отвезла на Лубянку, "товарищ Первый" и слова папули про "важную шишку в бывшем КГБ".

Боже, какая я дура!

– Не может быть, – пролепетала я. – Это…это вы?

– Нет, это не я, – сказал Владимир Николаич и весело мне подмигнул.

– В мою машину обоих, быстро, – приказал он в никуда.

Все те же сильные руки легко подхватили меня и понесли вместе с курткой куда-то в сторону. Надо мной проплывало низкое, нахмуренное небо. Все в мышиного цвета тучах, из которых падали мне на лицо капли дождя.

Я закрыла глаза. Я знала, что рано или поздно дождь кончится.

Саша пришел в себя на четвертые сутки после операции, во время которой у него из спины вытащили кучу волчьей картечи. У него было разворочена лопатка, сильно задето легкое, а одна картечина вообще прошла в семи миллиметрах от сердца. К тому же в пылу перестрелки он даже не заметил, что его еще ранило в бедро. К счастью, не очень серьезно, пуля прошла навылет через мягкие ткани. А вообще Сашу спасло чудо. Так мне сказал Рауф Рашидович, – хирург, который его оперировал, – толстый черноусый азербайджанец, все время напускающий на себя строгий вид. Но я-то видела, что на самом деле он – добрейшая душа. И "золотые руки", как мне по секрету сообщила хорошенькая медсестричка Сонечка, с которой мы успели сдружиться за те дни и ночи, которые я провела в больнице. Так что вообще-то Сашу спас Рауф Рашидович. Он пустил меня к Саше на следующий день после того, как Саша очнулся. Дал нам на все про все ровно пять минут и напрочь запретил ему разговаривать, а мне рассказывать про то, что связано с его ранением. То есть, вообще все запретил.

Я тихо прошла в палату. Он там лежал в гордом одиночестве. Поставила на тумбочку вазу с роскошным букетом красных роз. Наклонилась и осторожно поцеловала Сашу в щеку. Уселась на жесткий стул, придвинутый к кровати, сложила на коленях руки и уставилась на него. Саша был обмотан бинтами, как мумия фараона. Под носом у него были прикреплены пластиковая трубки, какие-то провода шли от груди к пощелкивающим и попискивающим электронным приборам. Из-за бинтов, проводов и кучи электроники он был похож на киборга из фантастического фильма. Подбородок и щеки густо заросли щетиной. Запавшие глаза лихорадочно блестели, но он был в сознании. Более того, когда я его поцеловала, он чуть заметно улыбнулся.

Я смотрела на него, молчала и тоже улыбалась, хотя мне, как глупой деревенской бабе, жутко хотелось завыть и запричитать над своим раненым миленком.

– Ну, вот видишь, все и обошлось, – выдавила я наконец из себя. – А ты боялся, глупый. Меня прикончить ух, как трудно, мы, кошки, страшно живучие. У нас, у каждой, по девять жизней. Веришь?

Он слабо шевельнул бровью. Что, по-видимому, означало согласие. Я помолчала, теребя край застиранного больничного халата. А потом собралась с духом и сказала то, что хотела ему давно сказать:

– Я тебе часом никогда не говорила, что я тебя люблю?

Он чуть качнул головой: нет.

– Ну, так я тебя люблю, Ловкач, – выпалила я. – Очень. Невероятно. Жить без тебя не могу. Если ты меня бросишь, я сразу же умру от тоски. Через час. Нет, даже через полчаса. Хочешь верь, хочешь не верь. Вот так. И еще я тебе ужасно благодарна, что ты меня спас от этих уродов.

И я снова замолчала. Говорить больше было не о чем, ведь строгий Рауф Рашидович остальные темы не разрешил затрагивать. Саша внимательно смотрел на меня и тоже молчал. Так мы молчали и смотрели друг на друга, словно в гляделки играли. Быстро бежали минуты. Негромко скрипнула дверь. Я оглянулась. В щель просунулась голова Сонечки.

– Лена, все! Ваше время кончилось, – сделала Сонечка страшные глаза. – Рауф Рашидыч мне сейчас голову открутит!..

Дверь закрылась. Я вздохнула и сказала:

– Ну, что ж. Поправляйся, Саша. Я пойду.

Я встала, прикусив губу, чтобы не разреветься. Я изо всех сил старалась не уронить свое достоинство и не поступиться своей высокой девичьей гордостью. Не любишь – и не надо. Не очень-то и хотелось. То же мне, герой под хвостом с дырой!

Саша, не сводя с меня глаз, вдруг что-то еле слышно произнес. Я не расслышала сначала – что. Но когда он снова зашептал, я по движению его губ поняла, что он мне сказал. Вот что: "Иди сюда". Сердце у меня заколотилось, как бешеное. Я наклонилась к нему близко-близко, так, что его горячее дыхание защекотало мне ухо. И услышала, как он прошептал:

– Я люблю тебя, глупая кошка.

Еще через три недели Саша выписался. Я привезла его домой на своей "ауди". В его квартиру на Ордынке, в которой я жила практически все время, пока он был в больнице. Потому что в его отсутствие я хотела дышать запахом, которым он дышал, трогать вещи, которые он трогал, смотреть на двор, в котором он вырос. В общем, я окончательно сбрендила от любви к проклятому герою Ловкачу. Мамулю и папулю, попытавшихся было протестовать по поводу моего переезда, я быстренько поставила на место, и они смирились с моим, как им казалось, очередным и временным увлечением. Вообще после всего того, что со мной случилось, они даже дышать на меня боятся и делают все, что я скажу. К сашиному возвращению я вылизала всю квартиру. Наняла лихих мастеров (деньги папуля и мамуля дали без звука) и за неделю сделала косметический ремонт: побелка там, покраска, обои. Выкинула к чертовой матери его жуткую клопастую мебель и купила новую, итальянскую. Подарила старушке-соседке его старый телевизор и купила хорошенькую "Соньку" последней модели (пятьдесят четыре сэмэ по диагонали) и видак; еще прикупила кресло-качалку (будет отлеживаться в ней с книжкой в руках), шторы, миленькую люстру, кое-какую посуду, чайник со свистком, микрволновку и тостер.

А в финале могучей перестройки приобрела роскошный финский смеситель, вызвала местного сантехника Витю, и он мне его за двадцать баксов с удовольствием установил в ванной.

Так что, когда исхудавший Саша, чуть прихрамывая, вошел в свою квартиру и увидел, во что я ее превратила, то на него напал столбняк. Придя же в себя, он начал на меня наезжать, рычать, что он меня не просил этого делать, что он немедленно вернет мне все деньги, которые я потратила (во сколько тебе это встало, отвечай немедленно!): но я быстренько его увела на кухню, где заранее накрыла стол. Налила полную тарелку огнедышащего борща собственного (!) приготовления. Вытащила из холодильника (черт, не сообразила, – тоже надо было бы заменить на новый) запотевшую бутылку смирновской водки. Налила себе пол-стопки, а ему – на самое донышко. Мы выпили за его возвращение. Потом второй, не чокаясь, помянули бедную красавицу Катерину и ее Владика. Потом выпили по третьей – за нас с ним. Саша постепенно отмяк, а когда съел борщ и перешел к котлетам (их я, правда, купила в супермаркете на Тишинке), то вообще пришел в чрезвычайно благодушное состояние.

В такое состояние, кстати, он пришел, когда я ему еще в больнице сказала, что бандиты меня не тронули. В смысле? В смысле трахнуть.

Кстати, Ловкач долго не спрашивал меня, что же до его приезда на фазенду со мной вытворяли бандюги. Он, бедняга, переживал, что меня зверски изнасиловали. Синяки и царапины у меня на пузе ввели его в заблуждение. Ха! А как им не быть, царапинам, если бандюги меня втроем из квартиры не могли вытащить, так я отбивалась. Справились они со мной, только вколов подлым образом какую-то гадость, от которой у меня крыша поехала. С этой гадостью они, правда, перестарались. Потому что, когда на фазенде дон Антонио принялся меня пытать, куда подевался Ловкач с золотишком, я ничего толком и ответить-то не могла: мозги у меня отшибло от их поганой наркоты так, что я на время даже забыла свое настоящее имя. Какое тут, к черту золото?

Ух, как тогда покойный дон Антонио орал на своих незадачливых подручных!

Может быть они меня и изнасиловали бы, да времени не хватило. Потому что на фазенду приперся герой Ловкач. А дальше он их начал крошить, и бандюгам стало совсем не до сексуальных забав.

А Ловкача я успокоила: девушкой я от них ушла, девушкой.

Я еще раз посмотрела на сытого и довольного Ловкача.

И поняла: чего тянуть кота за хвост? Вот он, подходящий момент для того, чтобы он узнал то, что ему узнать рано или поздно все равно придется.

Мы сидели друг напротив друга за кухонным столом, возле широкого подоконника, на который после покраски я вернула все его лечебные травки, переложенные старыми газетами. Саша держал во рту незажженную сигарету – курить ему нельзя еще по меньшей мере месяца три. Мы болтали, перескакивая с пятого на десятое.

– А помнишь, Саша, как тебя в больнице Владимир Николаич все по поводу свинцового золота расспрашивал? – небрежно спросила я.

– А то, – усмехнулся он. – Хорош бы я был, если бы поволок эти фальшивые слитки к…

Он резко оборвал себя, и я на него ничуть не обиделась. У мужчин должны быть свои, строгие мужские секреты. И нечего нам, бабам, попусту лезть в них. У нас свои есть. Не хуже.

Саша примирительно улыбнулся и заговорил о том, что золотые слитки действительно все до одного оказались фальшивыми, из свинца с позолотой, но уж очень похожи были на настоящие. Зачем Антону понадобилось переправить их на юг? Почему он так хотел вернуть их назад? Может, его перехитрил кто-то из своих? Никто никогда этого уже не узнает, потому что Антон мертв.

А как именно он умер, нам с большой неохотой, уступив лишь моему настойчивому подлизыванию, рассказал Владимир Николаич. Дон Антонио-Антон отстреливался до последнего патрона. А когда его все же окружили в том самом, памятном мне подвале и предложили сдаться, он громогласно послал всех на русском и испанском к такой-то матери и пустил себе пулю в висок. Последний патрон, да-с, господа офицеры. Мне этого подонка совсем не жаль, нет. Но он поступил как настоящий мужик. А настоящих мужиков я уважаю.

– А ты что думаешь по поводу этого золота? – спросила я.

Саша пожал плечами.

– Ничего. А что?

– Ты только не волнуйся, ладно, – сказала я.

– А чего мне волноваться? – снова пожал он плечами. – Все уже давно быльем поросло.

Я молча встала, подошла к кухонному подоконнику и осторожно сняла старые газеты с травами. Под ними аккуратной поленницей лежали тускло поблескивающие в свете осеннего дня золотые слитки. Все шестнадцать.

Сигарета вывалилась у него изо рта. Выпученные глаза полезли на лоб. Бедный обманутый Ловкач побагровел, начал хватать воздух широко открытым ртом, и я всерьез испугалась, что его хватит кондратий. Я поспешно налила полную стопку водки и сунула ему в руку. Он ее махнул залпом и тут же, уже сам, наполнил стопку снова. Проглотил и ее, и только тогда ожесточенно захрумкал маринованным огурчиком.

Отдышался. Я молчала.

– Значит, это по твоей милости я рисковал своей жизнью ради шестнадцати кусков крашеного говна? – наконец прохрипел он.

– Нет. Ты рисковал ради меня.

– Выкладывай все, – он сверлил меня взглядом.

В общем, мне пришлось ему рассказать все в подробностях. Помните, что когда я впервые увидела эти слитки – ну, когда Ловкач раскурочивал свою "БМВ" в Сочи, то у меня промелькнула мысль, что точно такие же брусочки где-то недавно видела? Так вот, тогда мысль промелькнула и, казалось, ушла. Фигушки, она и не думала уходить! Потому что потом, по возвращении в Москву, когда Ловкач уехал в свой неудачный поход в банк, а я пошла пить чай и снова увидела их здесь, на кухонном подоконнике, я начала активно думать эту мысль. Так ведь я ее додумала! И вспомнила, где я видела похожие слитки.

На столе у Хиппозы, вот где!

Тогда я позвонила Валентине, велела взять ее слитки (она, кстати, приволокла их целых двадцать штук, лишние потом увезла назад) и срочно ехать ко мне. Слитки эти, точнейшие копии настоящих – даже вес был один и тот же – отлили и покрасили ей для съемок рекламного ролика какого-то крутого банка. Ролик отсняли, а слитки Хиппоза забрала себе и оставила лежать на столе. Так, для пафоса.

Когда Валентина приехала, я рассказала ей про свой план и она пришла от него в восторг. Не долго думая, мы подменили слитки, и настоящие я спрятала в грязном ловкачевском белье под ванной. Хотела разыграть Ловкача. Заодно хотела выяснить заметна подмена или нет?

Выяснила: незаметна.

Зачем я вообще подменила слитки? Но я же не знала, что Ловкач сам собирается их слямзить, я думала, он их собирается вернуть хозяину. Я вообще ничего не знала про его грандиозные планы: ни в отношении слитков, ни в отношении меня. И меня задушила жаба – как так, отдавать пол-лимона баксов поганым мафиозам? Которые меня чуть не убили? Да ни за что! Тогда я и придумала свой план. Естественно, что я собиралась все тут же рассказать Саше. Но приехали бандиты, уволокли меня в свое логово и помешали предупредить Ловкача. А что произошло потом, вы и сами знаете.

Вот приблизительно в таких выражениях я и рассказала Саше про то, как настоящие золотые слитки снова оказались под его травками.

Он долго-долго молчал. С очень мрачным видом. Сначала я думала – он меня убьет. Потом решила – выгонит. Потом поняла: сейчас пойдет сдаваться. Но я не угадала. Он взял один слиток, покачал-покачал на ладони, как я когда-то, и сказал, хитро мне улыбнувшись:

– Ну, и правильно сделала.