Глава 11. КАЗАКИ-РАЗБОЙНИКИ.

Я брела по длинной извилистой улице. За спиной болтался рюкзак. Мое дивное ожерелье из кувшинок окончательно завяло, и я его с сожалением выбросила. Над заборами свисали ветви деревьев, усыпанные яблоками. Яблони росли по соседству с пальмами и другими экзотическими растениями, что было непривычно моему северному глазу. За заборами возвышались деревянные дома, похожие на постройки термитов: мезонинчики, пристройки, веранды, сарайчики. Из запутанных двориков доносились визгливые голоса хозяек, на веревках болталось белье, с надрывным воем младенца мешался хриплый баритон Розенбаума, с натугой выводивший: " Полем, полем, полем…белым-белым полем дым…"

На дух не переношу Розенбаума. Только законченный сноб и пижон мог публично, в печати заявить, что чудесный северный город Ленинград-Петербург для него – это "Тула с гранитными берегами".

Разговор в "Редиссоне" меня, мягко говоря, расстроил. Я предъявила в рецепции свой подлинный паспорт, сочинила жалостную историю и импозантный дядька-портье (седые баки, белоснежные, явно искусственные зубы) доверительно поведал, что мои любимые родители продлили свое путешествие по Элладе и появятся здесь только через шесть дней. "Да, они прислали нам факс, что задерживаются. Да, номер забронирован и оплачен. Да, я верю, что вы их дочь, но, к сожалению, я ничего не могу поделать, инструкции", – сокрушенно разводил он руками, а сам все раздевал меня липким взглядом, старый эротоман. Поэтому я несолоно хлебавши убралась из гостиницы и решила, что сниму где-нибудь поблизости квартиру или комнату, затаюсь серой мышкой и буду ждать их возвращения. А что мне оставалось делать после того, как поганый Ловкачище меня предал и бросил? Я наскоро искупалась, побродила по городу, и в конце концов набрела на этот тихий район.

Из калитки вышла молодая женщина с тазом в руках, выплеснула мыльную воду в канаву. Я поговорила с ней, спросила, не сдаст ли она мне комнату или квартиру. Женщина сокрушенно покачала головой, сказала, что у них в доме все уже занято квартирантами. Потом показала в дальний конец улицы. Там, дескать, в доме десять, можно попытаться. Женщина скрылась за калиткой, а я пошла в указанном направлении.

Я подошла к забору дома номер десять. За ним в саду стоял добротный домище с разнообразными пристроечками. Под решеткой, обвитой виноградом, несмотря на еще вполне ясный день, горела лампочка, полускрытая шелковым абажуром с кистями. Она слабо освещала вкопанный в землю столик, уставленный харчем: тарелки с овощами, арбуз, накромсанная колбаса, разломанная на куски курица. А за столиком в гордом одиночестве вольготно расположился здоровенный амбал в сетчатой футболке, тренировочных штанах и шлепанцах на босу ногу. На груди и плечах амбала сквозь ячейки сетки пробивалась густая черная шерсть. Амбал жадно, с хрустом пожирал копченую курицу, запивая ее пивом. Мне сразу ужасно захотелось есть.

– Эй, хозяин! – позвала я. В глубине сада загремела цепью, захлебнулась басовитым лаем собака.

– Чего надо? – неприветливо откликнулся амбал. Голос у него оказался на удивление тонкий. Тоненький такой голосок, как у кастрата из сераля.

– На постой не пустите? На неделю. Я хорошо заплачу.

Амбал, держа в толстых пальцах куриную ногу, неторопливо подошел к штакетнику.

– А откуда ты?

– Из Москвы.

– А ты одна или с кем?

– Одна, одна.

Амбал уставился на меня маленькими свинячьими глазками. Внимательно оглядел с головы до ног. Облизал сальные губы и ухмыльнулся.

– Ну, коли одна, у меня местечко найдется. С одной недорого возьму.

– Сколько?

– А это от тебя, милашка, зависит. Может и совсем задаром поселю, – пропищал амбал.

Так. Я уже милашка. Понятно. Я покачалась на носках, откровенно любуясь этим туземным Квазимодо. И с самым серьезным видом поинтересовалась:

– Слушай, хозяин, а цирк у вас в городе есть?

– Есть. Хороший цирк, – похлопал глазками амбал. – А зачем тебе?

– Не мне. Это тебе надо. Обратись туда. Может у них вакансия есть. В аттракционе с дрессированными обезьянами. Тебе там самое место будет.

– Кому, мне?

– Ага. Главной гориллой будешь выступать. Бабок нарубишь – море.

До амбала доходило медленно, я буквально видела, как он со скрежетом двигает всеми своими тремя извилинами. Одновременно он недоуменно шевелил толстыми, похожими на гусениц бровями. Это было жутко уморительное зрелище, и я, естественно, дико захохотала. До амбала наконец дошло. Рожа у него налилась черной злобной кровью, рот приоткрылся, и я тут же, не медля, дунула от него по улице. Мимо меня пролетела и зарылась в пыль полуобглоданная куриная нога.

– Пришмандовка! Хипесница! – орал мне вслед амбал своим тоненьким фальцетом. – Я щас ноги-то тебе повыдергаю, гадюка! Проститутка московская!

Московская проститутка замедлила шаг и обернулась. Амбал бесновался, наполовину вывалив толстое брюхо за забор. Он явно рисковал схватить инфаркт миокарда. Я сунула два пальца в рот и оглушительно свистнула:

– Береги голос, Шаляпин! Пока!

Я сняла рюкзачок с плеч (чтобы он получше разглядел мою очаровательную попку) и, нахально виляя бедрами, пошла вниз по улице. Свернула за угол и резко остановилась. Улица круто сбегала вниз и упиралась в небольшую площадку, огражденную парапетом. А на площадке стояла "БМВ" цвета "золотистый металлик" с поднятым капотом. За задним стеклом виднелась белая табличка с транзитным номером.

Есть все же Бог на свете!

И я, прижимаясь к заборам, прячась за деревьями, двинулась вниз. Я добралась уже почти до самой машины, а он меня и не заметил. Правда, он сидел ко мне спиной. На правом переднем сиденье. Я осторожно стащила кроссовки и босиком бесшумно подкралась к открытой передней дверце как раз в тот момент, когда он перочинным ножиком стал аккуратно вскрывать полиэтилен, в который был упакован какой-то небольшой ящичек. Еще три таких же ящичка, уже распакованные, лежали на сиденье рядом с Ловкачем. Он содрал с ящичка полиэтилен и скотч, которым тот был обклеен. Взялся за крышку ящичка. "Пора", – решила я.

– Ну, здравствуй, Ловкач! – радостно заревела я.

Как он подпрыгнул! Резко обернулся и увидел меня, сидящую перед ним на корточках. Челюсть у него отвисла, и Ловкач, с вытаращенными глазами и приоткрытым ртом, очень стал похож на иллюстрацию к статье "Врожденное слабоумие" в медицинском учебнике. Я ласково, как палач приговоренному к казни, ему улыбнулась.

– Он же Ловкачев Александр Николаевич, он же Смирнов Игорь Александрович, – вещала я прокурорским голосом, залезая в машину со стороны водителя. – А может, ты вовсе не тот и не другой? Может, на самом деле ты мистер Мориарти или какой-нибудь там дон Корлеоне, а? Припух, мафиоза?..

Я открыто наслаждалась его растерянностью.

– Но я, собственно, к тебе по-другому поводу, – заметила я. – Я ведь не успела вернуть тебе сдачу.

Я вытянула из кармана шорт оставшиеся после кафе рубли, расправила их, подровняла. Осторожно на них сплюнула и с размаху влепила деньги прямо ему в лоб. Ловкач от неожиданности дернулся, ящичек у него на коленях раскрылся. И из него мягко высыпались на упругое сиденье какие-то маленькие прямоугольные брусочки тускло-желтого цвета. Четыре штуки.

Я машинально взяла один брусок, упавший рядом со мной и поднесла к глазам. Он был очень тяжелый, словно отлитый из свинца, мелкопористый, а по форме больше всего напоминал крышку маленького гробика. Я повернула его. На нижней стороне бруска был выдавлен герб СССР и ниже цифры: девятки и год: 1990.

И тогда до меня, глупой кошки, наконец дошло: это был золотой слиток.

Ох, как же мне стало страшно! Опять я влипла в историю! Я, не выпуская слитка из правой руки, левой незаметно полезла в рюкзак и одновременно потихоньку-потихоньку стала отползать мимо баранки к спасительно распахнутой двери. Глаз я не поднимала, боялась, что он обо всем догадается. Наконец нащупала в рюкзаке баллончик с адской смесью. И тут я одновременно швырнула слиток на сиденье, выхватила Хиппозин подарок из сумки и рванулась спиной к открытой двери.

Но я не успела воспользоваться баллончиком. Я почувствовала, как у меня на запястьях смыкаются прямо-таки нечеловеческие, стальной жесткости пальцы; он рванул меня назад, разворачивая к себе. Одновременно (три руки у него, что ли?) он вырвал из моих пальцев баллончик и зашвырнул его куда-то в пространство. Я увидела перед собой жестко сощуренные глаза, обтянутые скулы, зло сжатые губы и тогда я тоненько и отчаянно, как попавшая в мышеловку глупая мышь, заверещала, потому что поняла: вот она пришла, моя смертушка. Широкая шершавая ладонь зажала мне рот и нос так, что я чуть не задохнулась. Я замычала, выдираясь из его крепких рук. Он наклонился к моему уху.

– Да не ори ты! Я сейчас все тебе объясню, – слышала я торопливый шепот, он горячо дышал мне в щеку:

– Это не мое золото, так получилось, случайно… Ну не дергайся же ты… Лена, прекрати!.. Я все тебе объясню. Я ни в чем не виноват. Ты меня слышишь, Елена?! – вдруг рявкнул он.

Этот рев слегка привел меня в чувство. Он снова развернул меня к себе. Я с опаской посмотрела ему прямо в глаза. И тут же ему поверила. Почему? Потому что в его глазах я не увидела ничего, кроме отчаянной тоски. Не был он похож на убийцу или контрабандиста-золотоношу. Не был.

Он чуть ослабил нажим ладони на мой рот. Я жадно хлебнула воздуха и сказала:

– Немедленно убери руку, болван, я сейчас задохнусь.

Он послушно убрал руку. Я села поровнее.

– Дай мне сигарету. А теперь выкладывай все. По порядку, – сказала я.

Всего он, конечно мне не рассказал. Он не называл фамилий, имен, адресов. Поведал в общих чертах историю про то, что перегонял машину и по чьему заказу. В лицах изобразил арест местного гангстера. Передал содержание телефонного разговора со своим боссом, назвал сумму, которую он ему предложил. И то, как он заподозрил неладное. А под конец рассказа вежливо извинился, что в суете событий совсем забыл про меня. Случайно.

– Да ладно, с кем не бывает, – отмахнулась я.

Он угрюмо молчал.

– И давно ты для них перегоняешь машины?

– Давно. Но чтобы такое…

– Часто?

– Да.

– И ничего-ничего не знал?

– Не знал, Лена! Я тебе слово даю – не знал. Не знал я! – заорал он.

– Что ты орешь, как белый медведь в теплую погоду? Спокойно. Наверняка и другие были нафаршированы чем-то подобным… Влип ты, Ловкач. Круто влип. Не поверит тебе наша родная контрразведка.

– Слушай, шла бы ты…

– Сам иди, – огрызнулась я.

Я повертела в руках тяжелый золотой брусок.

– Сколько здесь, как ты думаешь? – спросила я.

– Чего тут думать. Килограмм, – хмуро ответил он.

Где-то я такой слиточек уже видела. И кажется, совсем недавно. Хотя где я могла увидеть слиток химически почти чистого золота? Я выбросила эту мысль из головы и сказала:

– И ты думаешь, что этот твой гангстерюга отвалит тебе десять штук?

– Да он скорее удавится, – криво усмехнулся он. – Я теперь для него очень нежелательный свидетель…

– Ну, так знаешь, что надо делать? Смываться! Бросить машину и удирать. Срочно! А золотишко прибрать.

– Это как? – полюбопытствовал он.

– Молча!

– Значит, ты предлагаешь украсть это золото?

– Почему это украсть? – возмутилась я. – Отвезти в Москву. Пойти на Лубянку. Все, как на духу, рассказать. Ты ведь ни в чем не виноват, тебя просто использовали.

– Это ты здорово придумала, – невесело усмехнулся он. – Но даже если на Лубянке мне и поверят, все равно мои друзья до меня потом доберутся. И тогда…

Я загрустила. Я хорошо знала, что это такое, когда до тебя "добираются".

– В общем, прилетим в Москву, там разберемся, – сказал он.

– Да ладно заливать – "прилетим", – поморщилась я. – Опять слиняешь где-нибудь по дороге. Тем более теперь…

– Ну сколько тебе можно говорить – случайно так вышло!

– Ага, все у тебя случайно – золото случайно, опоздал случайно, насчет имени тоже случайно наврал…

– Святые угодники! Ну, ты и зануда, Елена… Да не брошу я тебя! Ну, что мне теперь – на крови клясться? – взвился он.

– Все равно я тебе больше не верю, – сказала я.

Это я лукавила. Говорил он явно искренне. Но мне надо было проверить его до конца, убедиться, что я в нем не ошибаюсь.

– Значит, ты все же решил их золото забрать?

– Там разберемся, – повторил он.

Мы замолчали. Я бросила взгляд на валявшееся золото. Потом открыла ящички и собрала слитки в кучу. Всего их оказалось шестнадцать.

– Ловкач, – позвала я его.

– А?

– Знаешь, сколько сейчас грамм такого золота стоит? В баксах?

– Ну-у… – неуверенно начал он.

– На Чикагской бирже тройская унция стоит около трехсот двадцати долларов, может нынче даже побольше, давно котировки не смотрела, – тоном отличницы перебила я его, припомнив папулины рассказки. Я вообще насчет золота и брюлов – дока.

– Какая унция?

– Тройская. Это тридцать один с небольшим граммов золота. А это ведь, – кивнула я на слитки, – чистое, девяносто девятой пробы. Значит, будем считать, примерно десять баксов за грамм. Ита-аак…

Я думала лишь несколько секунд. С устным счетом у меня всегда было хорошо. Килограмм потянет на тридцать тысяч. Тут – шестнадцать килограммов. Понятно.

– Здесь как минимум четыреста восемьдесят тысяч долларов, Ловкач, – ткнула я пальцем в слитки.

– Ну, и что?

– Мы сюда вместе ехали, Ловкач?

– Ну.

Он явно не понимал, куда я клоню.

– Если бы нас менты с золотом застукали, мы бы вместе загремели?

– Ну.

– Не нукай, не запряг. Значитца так, Ловкач. Я – не твои злобные бандюги. Меня вполне устроит пятьдесят процентов от данной суммы. Это будет по-джентльменски. Гони половину золотишечка!

Я посмотрела ему прямо в глаза. Он уставился на меня так, словно перед ним материализовалось привидение:

– Прямо сейчас?

– Ага, – внутренне я веселилась от души. – Прямо сейчас. Гони, гони. Я сама со своей долей разберусь. Мне шубу на этот сезон покупать надо. Соболью. Гони.

Насчет шубы я приврала – она у меня уже есть. И не одна, две. Правда, не из соболей – длинная из чернобурки, покороче – из норки, подарки папули с мамулей. А вот из соболей действительно не помешает. Я представила себя в широкой, почти до щиколоток шубе колоколом и такой же, из соболей, шапочке. Я такую совсем недавно видела в "Галерее Актер". К ней прикуплю навороченные сапоги из шкуры пони с "коровьим" рисунком, от Fendi, потом еще пары четыре, нет, пять итальянских лайковых перчаток в тон к шубе и сапогам, потом…

– Хорошо, – вернул меня на землю его голос.

Он отделил от кучки восемь брусков и пододвинул их ко мне.

– Забирай.

Вот так, милая. Он, конечно, не жадюга. Но неужели он, взрослый мужик, не понимает, что на самом деле мне от него нужно? Я криво ухмыльнулась, не притрагиваясь к золоту:

– Нужно оно мне, как рыбе зонтик… Бывай, Рокфеллер.

Я вылезла из машины и пошла прочь. Я очень хотела, чтобы он меня остановил. Я мысленно приказывала ему – ну же, ну же! Скажи!

– Лена!..Эй! Эй, Хиппоза! Да подожди ты!

Я обернулась. Но он, стоя возле машины, всего лишь держал в поднятой руке кассету.

– Пленку свою любимую забыла.

Я вернулась. Потянула из его руки кассету. Он кассету не выпустил. Я потянула сильнее. Он держал по-прежнему крепко. Я не поднимала глаз. Мне было грустно. И – почему-то – обидно, хотя я сама его спровоцировала.

– Послезавтра октябрь наступит, – сказал он.

– Послезавтра не будет.

– Почему это?

Я вздохнула:

– Потому что через день "послезавтра" будет называться "сегодня". Есть только "сегодня", Ловкач. А остального не бывает.

– Но октябрь-то все равно наступит.

Я молчала.

– А за ним ноябрь. А потом – зима придет. Ты меня слышишь?

Я посмотрела на него, как на идиота:

– А потом весна. И лето. А Волга впадает в Каспийское море… При чем здесь я?.. Что ты несешь?

– Я не несу. Я думаю о том, что тебе будет холодно зимой без хорошей шубы из русских соболей.

– Ты как маленький, Саша, – улыбнулась я. – Шуба. Есть у меня шуба. Что делать-то собираешься?

Ловкач покосился на раскуроченную "БМВ".

– Быстро приведу ее в порядок. Поставлю на стоянку. Как и обещал им.

– А золото?

Он посмотрел на меня и ничего не ответил.

Внутри здание аэропорта напоминало сумасшедший дом перед эвакуацией. Люди ходили и сидели, отдыхали и спали где попало. Возле касс толпился, орал и матерился народ. Бедлам дополнял надрывный вой самолетов, доносившийся снаружи.

Ловкач присмотрелся и отправился прямиком к открытой двери регистрации, у которой еще не началась посадка. Я пошла следом. Увидела возле двери шустрого парня в потрепанном форменном комбинезоне. Парень таскал в дверь какие-то неподъемные ящики. Дождавшись, когда парень освободится, Ловкач поймал его взгляд и поманил к себе. Парень недоумевающе посмотрел на нас. Но все-таки подошел.

– Чего звал? – неприветливо спросил он.

Ловкач незаметно показал ему пятидесятидолларовую купюру:

– Пятьдесят баксов будут твои, если поможешь достать два билета на ближайший рейс до Москвы. Кассиру за билеты – еще полтинник сверху. Идет?

Парень раздумывал недолго.

– Пошли.

Он повел нас в сторону, к стенке, где было сравнительно меньше народа.

– Ждите здесь, – сказал парень и исчез за какой-то служебной дверью.

Ждали мы недолго. Парень выскочил и зашептал:

– Нормалек, все в порядке. Четвертая касса, вон там. Она закрыта, но ты постучи. Зовут Марина, она в курсе. Скажешь, что от Димы. Деньги отдашь сразу все вместе, только не светись. Давай грины.

– Ну, смотри, Дима, если что…

Ловкач протянул ему купюру. Она мгновенно исчезла в немытом кулаке парня.

– Да ты шо, земляк? Я ж всегда здесь, рядом! – искренне удивился шустряк Дима и растворился в толпе.

– Побудь пока здесь, с вещами, – сказал Ловкач и быстро пошел к четвертой кассе. Паспорт он взял не мой, а хиппозин – я ему про нее рассказала, пока мы добирались до аэропорта.