Рассказы о базарах, гусарах и комиссарах

      Ходит мужичок-с-ноготок присматривается, приглядывается, да все молодицы ему не по нраву, слишком он привередливый. Так он выбирал, выбирал, выглядывал снизу вверх, толкался среди праздного народа, чуть в пыль его не затоптали, вконец умаялся... Вот выбрался кое-как из людской бучи к торговым рядам, где калеными семечками торгуют... Сидят бабы и девки на мешках с семечками, все красавицы писаные, румяные да пригожие, щелкают белыми зубами семечки, посмеиваются меж собой, балагурят, из Киева, торговать приехали, хохлушки.
      Пригляделся к ним мужичок-с-ноготок и приметил среди них одну бабу-девицу, темноглазую, чернобровую, губы у нее пухлые, жаркие, сама веселушка, сильно она ему по сердцу пришлась. Подошел он к ней и говорит веселым баском:
      - Слышь, красна-девица, выбрала бы ты меня в мужья, а я бы тебя тогда в жены взял, хватит мне скакать-гусарить, пора домом обзаводиться.
      А хохлушка-веселушка ничего понять не может, кто это с ней разговаривает - голос как из-под земли доносится, спрашивает:
      - Это кто там такой шутки шутит, щекочет меня, под юбки заглядывает?
      - Это я, - отвечает голос, - Гусар Иваныч, мужичок-с-ноготок, невесту себе выбираю.
      Присмотрелась баба, и точно. Стоит перед ней в пыли мужичок-с-ноготок, Гусар Иваныч, нарядный, в белой рубашке, в брюках со штрипками, в сюртучке, в туфлях лаковых, одеколоном пахнет. Рассмеялась хохлушка, показала зубки белые, сахарные, отвечает со смехом:
      - Да как же я тебя в мужья возьму, а ты меня в жены, если ты всего с ноготок? Как же мы с тобой жить то будем? А пойдут у нас детки мальчики-с-пальчики, что же я с вами с такими мужичками делать стану? сама все смеется.
      - А ты не говори гоп, - гнет свое мужичок, - пока не перепрыгнула.
      - Ах ты, прыткий какой! - совсем развеселилась хохлушка. - Был бы хоть от горшка два вершка, а то ведь всего-то с ноготок, ну да ладно, делать нечего, полезай пока за пазуху, там видно будет.
      Забрался Гусар Иваныч в теплое место, пригрелся там, хорошо ему, приятно у невесты за пазухой.
      Вот пришли они вечером домой... Поужинали, чем Бог послал, стали спать укладываться. Разобрала хохлушка постель, скоро зовет мужичка:
      - Ну, иди, что ли, Гусар Иваныч, мучичок-с-ноготок, муж мой любезный, спать будем укладываться...
      Обрадовался мужичок, пришел к жене любезной, завалился к ней под бочок, стал ее ласкать, обнимать, прытко бегать по ней взад-вперед, щекотать-защекотывать... Да так утомил, измаял ее к утру, чуть до смерти не защекотал...
      Пошли они утром торговать, баба с мешком идет, Гусар Иваныч у нее за пазухой сидит, веселым баском указания дает.
      Пришли в торговые ряды, стала его жена бойко торговать, а товарки над ней смеются, приспрашиваются:
      - Ну и как, подружка, ночь ночевала, ублажливый муженек попался?
      - Да ничего, справный, - отвечает баба, улыбается, не понять: шутит, не шутит, а сама опустит руку за пазуху да поглаживает его по голове. Радуется мужичок, добрая жена ему попалась, ласковая.
      Стали они жить-поживать, семечками торговать и добра наживать. Скоро родились у них детки, все мальчики-с-пальчики, один другого краше.
      А Гусар Иваныч остепенился, гусарить совсем бросил, домовитым стал, домашним, любящим отцом и мужем, хоть сам-то и всего мужичок-с-ноготок. Жена на него не нарадуется - таких мужей поискать! Что и говорить: мал золотник да дорог.
      ПИРОЖОК С ПОВИДЛОМ
      Сошлись как-то домушник с карманником, оба почтенного возраста, и заспорили, чья профессия почетней и нужней: домушника или все-таки карманника? первым стал карманник разглагольствовать:
      - Нет, брат домушник, как не крути, а моя работа большого интеллекта требует. Тут тебе и психология, и импровизация, и хирургическая точность. Вот, к примеру, вхожу я в автобус, а он полным-полнехонек, - время час пик, фронт работ обеспечен, - пройдусь по сумкам и карманам, и все, заметь, через музыкальные пальцы, без порчи народного имущества. Прошелся, значит, по салону туда-сюда, набил мешок кошельками и бумажниками, вывалился из автобуса, и только меня и видели!.. Прихожу домой, сажусь по-турецки, закуриваю сладкую папироску и давай раскладывать, чего Бог послал... Рубли с тугриками в одну сторону, фунты со стерлингами - в другую, паспорта - в третью. Хочешь стать Ивановым - пожалуйста, хочешь - Петровым - без проблем, а если покажется, что звучат они непоэтично, стань Менделем с Кренделем, всякой рыбы привалило.
      - Нет, брат карманник, - парирует домушник, - я лично толчеи и суеты не уважаю, одна грубость, ругань, локти, опять же запах пота, а нос у меня нежный, слух тонкий, поэтому люблю я исключительно тишину и гордое одиночество. Вот смотри, совершаю я вечерний променад... Примечаю по ходу дела: в окне форточка отворена... Совершаю кульбит, и вот я yжe в богатых хоромах, в гостях у дорогих сограждан, провожу инспекцию. Шубы собольи и песцовые в мешок уминаю, кольца с бриллиантами - за пазуху, я не брезгливый, выхожу обратно тем же манером и ищи-свищи...
      Так слово за слово заспорили они, чья профессия почетней и нужней, что спору конца и края не видно, уже и смеркаться начало...
      Тут подходит к ним медвежьей походкой здоровый мужик мрачного вида, спрашивает:
      - Что за спор, дехкане, дыму много, а огня нету?
      Те к нему.
      - Рассуди ты нас, мил-человек, рядимся мы из-за того, что никак не решим, чья профессия почетней и нужней, домушника или карманника?
      Поскреб мужик щетину, усмехнулся.
      - А сыр-бор у вас, дехкане, на пустом месте образовался. Спору нет, профессии ваши почетные и нужные, но ведь они детские забавы по сравнению, скажем, с профессией медвежатника. Вот иду я, допустим, за полночь, при мне всегда фома - инструмент подручный, для тех, кто не знает. Гляжу Сбербанк... Вынимаю я одну решетку, вынимаю окно вместе с рамой, следом другую решетку...
      - А сигнализация? - хором спрашивают домушник с карманником.
      - Сигнализация молчит от испуга, - серьезно отвечает медвежатник. Подхожу я к сейфу... А он громадный, сталью отливает, сам в объятья броситься норовит... Начинаю я с ним душевно, как с женщиной, беседовать, ласково по бокам поглаживать, потом вставляю ноготь мизинца в замок: щелк и готово, открываю дверцу... И вот они, пачки с дензнаками, дамы сердца моего, лежат одна к одной, нецелованные, меня ожидают. Пакую я их, сиротинушек, в мешок и - растворяюсь в ночи... Так-то, дехкане, a вы говорите: карманы, форточки, фуфло все это, позор для серьезного человека. Сейфы, одни только сейфы - настоящие мужские игры, сделал дело и - гуляй, Вася, ешь опилки!
      Разинули рты домушник с карманником, нечем им возразить. Тут, в аккурат, выворачивает на них конный милицейский патруль: трое, на Трех Богатырей здорово смахивают... "Что тут такое, - думают, - что за базар? Кто у станка трудится, болванку точит, кто в поле хлеб сеет, убирает, а здесь какие-то подлецы не спят, митинг устроили!" Подъехали поближе, присмотрелись... "Эге, да тут один из них, кажется, сам Медведев?"
      - Медведев, ты, что ли? - спрашивают они здорового мужика. Тот сразу засмущался, глаза потупил.
      - Да нет, какой же я Медведев, хлопцы, Зайцев я, мамой клянусь!
      - Нет, ты - Медведев, точно, вяжи его, парни!
      Повязали богатыри медвежатника.
      - Будешь знать, козел, как сейфы ломать, в холодную его, братцы, в кутузку!
      Тут и других разглядели.
      - Ба, знакомые все лица, и Карманов здесь с Форточкиным, большие мастера своего дела, весь цвет на толковище собрался, вяжи и этих!
      Те заблажили, мол, нет такого закона, что они давно в почетных пенсионерах ходят, что за давностью лет и прочее...
      Арестовали и их, повели в тюрьму.
      А навстречу им девочка маленькая идет, напевает себе под нос "Путана, путана, путана..." и пирожок между делом с повидлом кушает. Увидела процессию и обращается к богатырям:
      - Вы зачем это, редиски, моего папу Медведева арестовали? А? Не дам вам за это пирожок с повидлом! - и кукиш им показала.
      Кому что в жизни надо: кому - деньжат в лапу, а кому - в дом папу! Пойди, разберись...
      КУРАЖ
      Один шустрый малый по прозванию Торчок со своим закадычным приятелем Тычком решили разбогатеть. Свели они ночью из колхозного табуна Каурку, взгромоздились на него и поехали в соседнюю деревню винную лавку подломить. Едут потихоньку, разные умные разговоры разговаривают.
      - Как думаешь, Тычок, - спрашивает Торчок, - как подломим лавку, много ли добра возьмем?
      - Много. He без этого, - отвечает Тычок.
      - А как много возьмем, поскольку же нам отломится, если в деньги перевести, тоже помногу?
      - Ясное дело, помногу.
      - А как разбогатеем, ты куда свою долю определять будешь? - не унимается Торчок.
      - Да уж обнаружу куда, не пролежат...
      - А-а-а... - с сожалением произнес Торчок. - А то я думал, может, ты мне свою долю на сохранение передашь... У меня, как в банке, надежно, сам знаешь.
      - Да уж нет, у меня у самого надежно, крепче крепкого.
      Обескуражился маленько Торчок, ну да делать нечего. Так и едут они по холмам, по горкам, yжe ночь проехали, а соседней деревеньки все не видать, стало не до разговоров. Только на третью ночь кое-как доковыляли, уже и лошадь под ними пала, увидели с горы деревеньку... Ну, думают, сейчас за все наши потуги, невзгоды, - разговеемся, может, еще и каких купчих толстых подловим...
      Прокрались они в деревню, - ни огонька не видно, сморил сон деревню вот и лавка винная! Сбили замки, забрались внутрь... Снаружи-то лавка вроде неказистая была, а внутри просторно, богато оказалось. С одной стороны ящики с белым вином громоздятся, с другой - с красным, выбирай, что душе угодно, всякого добра навалом. А посредине стол стоит, белой скатертью накрыт, яствами ломится...
      Стали на радостях Торчок с Тычком гулять-пировать, разговляться... Эх, думают, нам бы сейчас еще каких купчих сдобных для куража подловить, совсем бы хорошо было. Только подумали, смотрят в окошко, а там и впрямь две купчихи сдобные идут-переваливаются... Вот повезло! Поманили их мужики, те и заглянули на огонек. Купчихи и вправду ладные, белотелые с полными запазухами оказались. Стали они праздник вчетвером продолжать. Пьют, гуляют, весело им, стали уже к друг дружке прилаживаться, ласково в глаза заглядывать и в сахарные уста целовать. Вот она, любовь-то, что вытворяет из ничего родилась!
      Вдруг, что такое? Не успели толком распалиться, а купчихи-то враз из ласковых и веселых любовниц в лютых ведьм оборотились! Вцепились мужикам в волосья, морды квасят, по полу катают... никак с ними не совладать, сила недюженная навалилась. Взвыли Торчок с Тычком, нет им никакого спасения, одна сплошная погибель!
      - Прощай, товарищ! - один кричит.
      - Не поминай лихом! - другой отвечает. Только крикнули, навсегда попрощались, вдруг обнаруживают себя на бугорке, перед ними внизу их деревня родимая, под ногами ведро из-под самогона гремит-перекатывается... А в головы-то им драгоценные супруги впились, по земле их возят, ногами топчут... Чтоб впредь неповадно было. А все потому, что не надо самогоном выше ушей заливаться, не пойдешь тогда на воровство и грабеж, и на разврат не потянет. Пей, но дело разумей! Так-то.
      О КОМИССАРАХ
      Комиссары, они разные бывают. Наш, к примеру, был не то чтобы совсем лютым, но человеком слишком пристрастным.
      Вот, после побудки построит нас командир и начинает лясы точить: то да се, определяет стратегическую задачу дня, обычная канитель. А комиссар, подлюка, тут как тут, ходит рядом, зыркает на всех, каверзные вопросы задает, все ему не нравится:
      - Почему-де хари не умыты, зубы не чищены? Где элементарная чистоплотность? Как вы в таком виде завоевания революции защищать будете?
      Можно подумать, мы их вообще, хари-то, когда-нибудь мыли или зубы чистили, смешно просто.
      Или больше того, начнет принюхиваться и лезет опять с погаными вопросами:
      - Кто из вас в штаны таким образом и таким наделал? - только все в грубой форме. - От кого вонь несусветная?
      Короче, заездил придирками.
      Дальше, гонят нас на завтрак, затем на плац, - строевая подготовка, никуда не денешься. Вываливаем на улицу - и пошло поехало... А ходить-то надо еще не просто так, куда кривая вывезет, а под песню. Вот комиссар и выдает нам очередную дуру, чтобы пели во время ходьбы "Что тебе снится, крейсер "Аврора". Да разве ж это строевая! Мы к нему с просьбой:
      - Дай нормальную, маршевую, "Соловья-пташечку" или, на худой случай, "Имел бы я златые горы", - невозможно же топать.
      Он категорически против.
      - Это пережитки!
      Ну, ладно, "Аврора" так "Аврора". Тянем мы эту тягомотину, а ходим-то как, одна умора! Кто взад, кто вперед лезет, ничего не соблюдаем, друг на друга натыкаемся, кто вдобавок на карачках ползет, сплошная куча-мала! А комиссар коршуном вьется, заклевать норовит.
      - Вы почему строй не держите, носок не тяните, шаг не отчеканиваете?! Да как вам можно доверить светлое будущее строить и прошлые завоевания защищать?
      Так и хочется сказать ему: следи за базаром, товарищ.
      Ну, наконец, оттопали, отволынили - обед. Обед - дело святое, всем скопом на кормежку, хрен кого удержишь. А уж после того, как наелись, начинается потеха: кто успел до постели доползти - хорошо, кто не успел ладно, прямо здесь, в столовой, падает на пол, невозможно сну-богатырю сопротивляться, всех он поборол. Комиссар еще пытается противостоять всеобщему лежачему положению, кричит:
      - А политзанятия, засранцы? А ликвидация близорукости?!
      Да где там, по нам хоть из пушек пали.
      Видя полное к его словам безразличие, он дает свободу трехэтажным выражениям, высшим образованием бахвалится:
      - Ах, вы, такие-сякие, ах, вы, иваны, не помнящие родства, родину проспать решили?! На Ленина нагадить?! Гвардия хренова! А кто себя под Лениным чистить будет?
      И все примерно в таком роде. Так и хочется его спросить: при чем здесь иваны? Какой к хренам Ленин? Но возможности спросить нет, как говорится: когда повар спит, он только дышит, а все остальное ему до фени, даже суп.
      К ужину, естественно, глаза всяко продерем. Тут уж правдами-неправдами, а свою законную вечернюю пайку у врага из глотки зубами вырви. Часок перед этим покопошимся, позанимаемся черт знает чем, лишь бы ничем не заниматься. А позорный голос комиссара опять достает:
      - Не приставать к женскому контингенту!
      А кто к нему пристает-то? Никто не пристает, так, простая любознательность, загребущие руки девать некуда.
      За ужином все уже задумчивые, сказывается дневная усталость, каждый о своем думает, в основном о доме. После ужина мы еще, как водится, слегка поразвлекаемся, за волосы друг друга потаскаем и на боковую, на заслуженный отдых, потому как утром эта бодяга по новой начнется и въедливый комиссар опять досаждать будет.
      Так что не знаю, какие у кого комиссары были, а у нас он был не то чтобы лютым, но человеком слишком пристрастным, хоть и был он женского полу, комиссаршей то есть, все ей было не так, все не этак, даже в штаны никаким образом не наделай. Было все это, правда, очень давно, еще в детском саду. Но я с тех пор ни комиссаров, ни комиссарш, ни детских садов не люблю. Ну их всех в баню. А вот баню люблю. Настоящую, с хорошим паром, с веником, с пивком, можно и с женским контингентом, даже с комиссаршами, кому как нравится. Главное: чтобы без насилия над личностью.
      ПОЖИВА
      В Сибири дело было.
      Решили два мужика на охоту пойти. Набили в патроны дроби, картечи, жаканов, ну, думают, пойдем в лес, настреляем дичи, зверья всякого разного, наведем там шороху и душу отведем.
      Снарядилсь как надо, отправились на охоту... Прибыли в лес, а лес-то перед ними какой-то совсем непонятный стоит, и не лес вовсе - а сплошная разруха. Весь - исхожен, изъезжен вдоль и поперек, одни обломки и головешки торчат, не то что рябчика завалящего - белки и бурундука не видно, какая уж тут охота.
      - Нy что за люди? - возмутился один охотник. - Нисколько природу не берегут!
      - Да уж... - согласился другой. - Словно Мамай прошел, ничего живого нет.
      Ну делать нечего, пошли они по разрухе шататься, пока вконец не уморились, присели на пеньки отдохнуть. Стали соображать: как быть? Нечем в лесу-то поживиться! А домой стыдно с пустыми руками возвращаться, засмеют жены, на порог не пустят. Думали-кумекали, как им среди этого беспорядка звериное место отыскать. Наконец, один говорит, а он охотник битый, во многих облавах побывал:
      - А давай по-хитрому сделаем, пойдем наобум, туда, не зная куда... Ни взад, ни вперед - а задом наперед! Авось, кривая вывезет...
      - Тогда хорошо бы и спирту хлебнуть, чтоб не заблудиться, подсказывает второй, у него тоже охотничий стаж порядочный.
      Так и сделали, хлебнули спирту из фляги, закружились на одном месте и пошли задом наперед, куда глаза на затылке смотрят...
      Идут, бредут, затылками смотрят, на ровном месте спотыкаются... Когда порядочно отмахали, огляделись вокруг, а лес-то и вправду гуще и плотней стал - птицы защебетали, белки запрыгали, бурундуки засвистели... Развернулись охотники и ахнули... Перед ними уже и не лес нехоженный - а тайга дремучая стоит! Если сосна - то корабельная, если кедр - то великан.
      - Э-э-э-х, - вздохнул один, - смотри, товарищ, сколько добра стоит, пропадает, жалко... А если бы его спилить разом да сплавить куда надо, это ж сколько бы мы денег с тобой огребли?
      - То-то и оно, что жалко, - посокрушался второй, - надо это место на будущее приметить.
      А сами вглубь пошагали... Радуются: в заповедное место попали, будет, чем поживиться. Долго не прошли - слышат впереди себя шум великий: шелест, гомон, свист-посвист... Скоро увидели перед собой озеро и рты от изумления разинули... Мать честная! А на озере птицы - видимо-невидимо: и утки, и гуся, и всякой пернатой живности, какой хочешь...
      Обрадовались охотники, ну, думают, отведем сейчас душу, набьем дичи на сколько зарядов хватит, обрадуем домашних! Только вскинули ружья, а тут и смеркаться начало, да так быстро, что вмиг темно сделалось, глаз выколи ничего не видно, нельзя стрелять.
      Попереживали охотники, да делать нечего, надо утра ожидать. Развели они костерок на берегу, достали консервы, фляги со спиртом, стали душу отводить, прихлебывают из эмалированных кружек, закусывают, разные истории друг другу рассказывают, радуются, большая пожива их завтра ожидает.
      Вдруг слышат, откуда-то неподалеку звук - низкий, страшный: у-у-у... у-у-у... - и следом стук такой, будто кто колотушкой по стволам колотит: бум-бум-бум... и опять: бум-бум-бум...
      - Что за черт! - удивились охотники.
      А звук повторяется, еще более низкий, страшный: у-у-у-у... и следом стук: бум-бум-бум-бум...
      - Да что же это такое! - подскочили охотники. - Кто тишину баламутит, душе отдохнуть не дает?
      - Тебе сильно страшно? - спрашивает один.
      - Нет, не сильно, я же спирта выпил, - отвечает другой.
      - Нy так пойдем, посмотрим, кто это безобразничает, честных людей пугает, мы - цари природы, никого не боимся.
      Взяли они дробовики и пошли в темноту. Ходили-бродили, стучали-гремели, страх отгоняли. Скоро один из них кричит:
      - А ведь я кого-то вроде поймал!
      - Ну так волоки к огню!
      Вышли они к костру, в руках у одного что-то непонятное вьется, трепыхается, роста небольшого, - человек не человек? - в лохмотьях, лицо, как печеная картошка, жалобно всхлипывает, а в руках - клюка... присмотрелись, а это сама Баба-Яга в руки угодила! Подивились охотники, ну да, делать нечего, связали ее веревкой, сами спать легли, утро вечера мудренее.
      С первым светом поднялись, стали добычу так и сяк вертеть, разглядывать, диву даваться... И впрямь Баба-Яга попалась! Вот пожива так пожива! Росточку - махонького, ножки - кривенькие, сама - в рванье, в лохмотьях, волосы - зеленые, лицо - сморщенное, безобразное, но больше жалкое, чем страшное.
      - Ага, попалась, Ягиня! - взъярились на нее охотники.
      Заплакала Баба-Яга, завозилась в веревках...
      - Отпустили бы вы меня, добры молодцы, на все четыре стороны, ничего я вам плохого не сделала.
      - А зачем ночью шумела, клюкой стучала?
      - Попугать хотела.
      - Вот и попугала на свою голову, держи теперь ответ! - не унимаются охотники, не хотят ее отпускать. - Зачем козни людям строила, детей маленьких ела?
      - Да никого я не ела, я бабушка постная, травкой да ягодкой перебиваюсь, враки насчет детей, оклеветали меня.
      А охотники свое продолжают гнуть.
      - Иван-царевича хотела со свету сжить?
      Никак не может им Баба-Яга втолковать, что она без вины виноватая, что на самом деле она бабушка добрая, вреда никому не сделала, просит-умоляет ее в лес отпустить, слезами уливается... последний аргумент у нее остался:
      - Я ведь, соколики, сказочная, древняя, лет мне уже столько веков, что я и сама со счета сбилась, пожалели бы вы меня, отпустили старушку на покаяние.
      А охотники в ответ только ухмыляются.
      - А ничего, что сказочная, уж мы за тебя копейку сшибем, мы тебя в саму Америку спровадим, сбагрим куда надо!
      Нашли они жердину подходящую, связали бедную Бабу-Ягу за руки, за ноги, подвесили ее, как дикого зверя, и поволокли домой, в город.
      А она смирилась, некуда ей деваться, нет никакого спасения, не отпустили ее охотники обратно в лес, в избушку земляную, голова ее безвольно опущена, космы зеленые по земле волочатся, изо рта желтый клычок светится...
      Что там дальше было, нам не известно.
      Только недавно слух прокатился, что где-то неподалеку от тех мест леший завелся, видели его там. Буянил, говорят, пугал отдыхающих, ругался, что никакого житья от них не стало. Так вот промысловые мужички теперь туда на охоту намылились. А Бабу-Ягу все-таки жалко, одна она была.
      САБАНТУЙЧИК
      Организовал один хороший человек сабантуйчик. Пригласил старинных друзей-приятелей, чтоб выпить-закусить и душевные разговоры поразговаривать. А то давно с ними не встречался, соскучился. Только поставил одно условие: чур, в зеркало не плевать. А то всякое бывает, пригласишь в гости хороших, порядочных людей, а они потом возьмут и в зеркало наплюют. А друзья ему отвечают:
      - К чему ты нам это говоришь? За тем ли мы собираемся, чтоб тебе в зеркало наплевать? Дружба у нас старинная, временем на вшивость проверенная.
      Ладно, пригласил он дорогих друзей, рад, что наконец-то они вместе собрались, а то в одном городе живут, а десять лет встретиться не могли. Сидят за столом - выпивают, закусывают, ведут душевные разговоры. Вдруг жена залетает на кухню разъяренная...
      А они-то на кухоньке примостились и еще дверь за собой прикрыли, чтоб ей отдых не беспокоить, она отдыхать-то день и ночь любила.
      - Иди-ка, муженек, - говорит злорадно жена, - полюбуйся, на что зеркало похоже!
      Поднимается муж в недоумении... Что такое? Идет вслед за женой, а зеркало у них в прихожей висит - большое, красивое. Смотрит в зеркало, а там действительно - наплевано, да не просто наплевано, а с большим усердием.
      Жмет муж плечами, берет тряпку и утирает все это нехорошее дело. Садится обратно с гостями, продолжают они дальше выпивать и закусывать и душевно разговаривать, а у них есть о чем поговорить, много разного за плечами. Вдруг опять жена врывается, лицо от гнева перекошено и пятнами покрыто.
      - А ну-ка, - говорит, - муженек, иди, полюбуйся еще раз на зеркало!
      Соскочил муженек - и в прихожую... Смотрит в зеркало, а там еще хлеще, чем в первый раз, так наплевано, что смотреть страшно, и все плевки какие-то верблюжьи. Взял муж молча тряпку и молча же вытер зеркало начисто и пошел с гостями дальше праздник продолжать...
      Только сели они за стол, стаканы поднять не успели - опять жена летит, лицо еще пуще перекошено, сама заикается от злости:
      - Ид-ди, - говорит, - п-посмотри, муженек, и г-гостей своих к-ку-льтурных пригласи!
      Побежали все смотреть... А в зеркало на этот раз так наплевано, что зеркала самого не видно. И гости рядом стоят, разволновались не на шутку: да что же это такое! Кто сабантуйчик портит, душевно поговорить не дает?..
      Ладно, взял муж тряпку, сам на всех зло косится, стал вытирать.
      - Последний раз, - говорит, - вытираю, больше не буду, все. Баста! вытер и тряпку ликвидировал.
      После этого пошли они еще раз садиться... а сами не сели, сделали вид, что сели. Стали за дверью и глядят в прихожую, что произойдет? А сами разговаривают, стаканами брякают, вроде как застолье в самом разгаре...
      Глядят, через некоторое время жена его выбежала на цыпочках, стала напротив зеркала и давай в него плевать и харкать... Да так ловко это у нее получается, что скоро все зеркало заплеванным оказалось. Сделала она это поганое дело, перекосила харю и с криком на кухню бросилась.
      - А ну-ка, - кричит, - муженек, иди-ка, погляди, что у нас с зеркалом творится и гостей своих гребаных прихвати, пусть полюбуются!
      Влетает на кухню... А за дверью ее yжe муж с компанией поджидает, сам все своими глазами видел и гости тоже видели.
      - Ах вот оно что... - тихо и внятно произнес он. - Вот, оказывается, в чем дело... Ах ты, пакостная жена, ты ведь не в зеркало, ты мне в душу наплевала!
      А жена завизжала, что ее разоблачили - шмыг в ванную и там заперлась. Она хотела таким способом друзей от мужа отвадить. И отвадила. Стоят гости как оплеванные, уходить собираются... и ушли, чтоб больше не приходить. Отвадила их жена от мужа, здорово у ней это получилось.
      А жена сидит в ванной, радуется: хороший она спектакль разыграла для дураков, чтоб впредь неповадно было собираться. У мужа-то изо всех друзей только один друг настоящий и должен быть - жена собственная, а остальных гнать в шею!
      Один муж не радуется, сидит за столом, подпер голову руками, от стыда и позора не знает куда деться, и водка не помогает. Потом встал, оделся, плюнул напоследок в зеркало и пошел, куда глаза глядят...
      НА ЧИСТУЮ ВОДУ
      Вce по-разному живут. Одни, люди, как люди, живут, - живут да и все и в ус не дуют! Другие же - все никак успокоиться не могут, все что-нибудь переусовершенствовать хотят, слишком пытливые.
      Вот, выйдет утром один такой неспокойный на балкон свежим воздухом подышать, на мир и вечность поглядеть. Поглядит, и начинает сокрушаться:
      - Не-ет, братцы мои, что-то в мире и вечности не так... Мир-то несовершенен, вон все углами и ребрами выпячивается, упорядоченности не хватает... Да и сама вечность как-то не так стоит... кособоко... Значит, непорядок... Да-а, плохо дело.
      Потом соберется, на улицу пойдет, среди народа потолкаться, посмотреть, все ли там тихо и гладко?.. На земле - как в большом человеческом общежитии, все должно быть чинно и благородно, как в хорошем муравейнике, или в улье. Посмотрит, и опять не нравится ему, опять - не то. Этот - не так прошел, этот - не то сказал... "Да-а, - думает, - этот человеческий муравейник-то - еще тот! А откуда ж тогда счастью взяться? Неоткуда! То-то и оно. Только вразумлять надо народ-то, сам он никогда не образумится, только о брюхе думает, вразумлять его действием и поступком!"
      Так, бывало, мысли его разогреют, что он сразу действовать начинает.
      Увидит торговку на углу и сразу наваливается на нее, даже угрожает:
      - Та-а-к, значит, на весах - обвес, а в карман - привес? Всех я вас на чистую воду выведу!
      Испугается торговка, думает, где это она словчила да не так, что глазастый мужик приметил? А он распаляется:
      - Вы у меня света белого невзвидите!
      Дрогнет торговка, начнет каяться:
      - Не суди ты меня строго, добрый человек, я - хохлушка, из Хохляндии приехала, у нас там голодно, холодно, так я у вас тут немного промышляю, все деткам на хлеб с молочишком.
      - Ладно, - смилостивится он. - Ты только того, сильно-то не шельмуй, не вводи народ в большой убыток и растрату, а то я вас всех выведу! - Потом поразмыслит и добавит: - Я, если надо будет, и самого градоначальника тряхну, а то и до президента доберусь, околочу его, как грушу.
      Так и действует, неспокойно ему на душе и все. Увидит милиционеров и прямиком к ним направится... Чтоб они чего не забыли, что им по работе требуется.
      - И чего это мы стоим? Так сказать, мордой лица торгуем? Раз вышли на работу - работать надо, народ шмонать, документы проверять, вдруг да они липовые окажутся, коль числитесь на службе, надо преступников ловить, а не стоять по стойке смирно. А то автоматы им дали, собаку дали, а толку нет.
      Те смотрят с удивлением: что это, блин, за шутник такой?
      А он продолжает им мозги вправлять:
      - Особенно к кавказской национальности приглядываться, вдруг да они диверсанты с террористами окажутся, нехорошее дело замыслили, всех их разом на чистую воду вывести!
      Тут уже милиционерам становится интересно.
      - А ты сам-то не с Кавказа?
      - Кто, я? Ну вы даете, братцы-кролики! Да я самый что ни на есть русский из русских, коренной москвич в седьмом колене, ко мне грязь не пристанет!
      - А ну показывай документы! - спрашивают его уже серьезно.
      А ему от этого вопроса ужасно весело.
      - А вам на какую фамилию лучше, на Иванова или на Петрова?
      - Ну, если ты такой ловкий, давай тогда на Сидорова, - переглядываются милиционеры, думают: подловим сейчас козла.
      - На Сидорова? - вынимает он паспорт. - Будьте любезны...
      Те глядят в паспорт, вертят его так и сяк, а он действительно на фамилию Сидоров, и фотография его, и паспорт настоящий, странно все это. А он и вправду Сидоров и Сидоровым с детства был.
      - Ты дурак или клоун? - спрашивают его уже зло.
      - Ага, - продолжает он острить, - цирк сгорел, а клоуны в депутаты подались... Да вы прописку-то потщательней проверяйте, а то вдруг да я печать подделал, из каблука ее вырезал да шлепнул, долго ли...
      Тут милиционеры не выдерживают.
      - Вот что, генацвале, поехали с нами, у нас таких мастеров, как ты, как раз недокомплект, - и повезут его в каталажку.
      Везут, а он довольнехонек, выглядывает из-за решетки, распевает: "Мой адрес не дом и не улица, мой адрес Советский Союз..." Привезут, начинают выяснять: что да как? А он все отпирается, изворачивается: мол, я - не я, и свадьба - не моя. Потом устанет, расколется... Продержат его в каталажке день и ночь, для острастки, чтоб впредь неповадно было, утром вытолкают взашей, даже не попрощаются, только пальцем у виска покрутят.