— Я тоже от неё в восторге, — сказал я принцу.

Я попросил его втолковать королеве, что плащ, в который она поспешила облачиться, так называемый ватерпруф, сделан из непромокаемой ткани, а так как он оказался в затруднении, лизнул рукав. Она истолковала этот жест по— своему и тоже лизнула мне руку. Я чуть не вскрикнул.

— Нельзя кричать, сэр, — поспешил предупредить Ромилайу. Я сделал над собой усилие и удержался. Королева облизала мне ухо, небритую щеку, а затем прижала мою голову к пышным телесам в области пупка.

— Это ещё зачем? — проворчал я.

Ромилайу кивнул косматой головой.

— Нормально, сэр. Все нормально.

Я понял, что это — особый знак внимания. Итело выпятил губы, показывая, что я должен поцеловать Виллатале в живот. Я проглотил слюну. Нижняя губа была рассечена: пострадала при моем падении во время борьбы. Рядом с моим лицом оказался узел из львиных лап. Я почувствовал старушечий пупок. У меня было такое чувство, будто я лечу на воздушном шаре над «Островами Пряностей», то бишь Молуккскими, и меня качают идущие снизу удушливые волны экзотических запахов. Впиваясь в губу, меня нещадно колола собственная щетина. По окончании торжественного эпизода, в ходе которого я в буквальном смысле соприкоснулся с исходившей от королевы эманацией власти, к моей голове потянулась Мталба, чтобы проделать то же самое, но я притворился, будто не заметил.

— Скажите, принц, почему в то время, когда все остальное племя в трауре, ваши тётушки находятся в отличном расположении духа?

— Они обе Битта — воплощение Биттаны.

Я принял «Битта» за искажённое bitter — «горький» — и страшно удивился.

— Воплощение горечи? Я не могу назвать себя крупным знатоком горечи и сладости, но если это — не пара счастливых сестричек, значит, у меня что-то с головой. Похоже, они веселятся напропалую.

— Да, Битта. Высшая степень Биттаны, — возразил Итело и приступил к объяснениям.

Оказалось, что Битта — это воплощение божественной сущности, подлинного совершенства, дальше некуда. Битта является мужчиной и женщиной одновременно. Виллатале, как старшая, обладает Биттаной в большей степени, чем Мталба. Некоторые люди из её свиты — её мужья и жены. Жены называют её своим мужем, мужья — женой, а дети — и мамой, и папой. Она парит высоко— высоко над мирскими заботами и делает все, что хочет, ибо продемонстрировала своё превосходство во всех сферах. Мталба тоже Битта, но пока что находится на пути к полному совершенству.

— Хендерсон, вы понравились обеим моим тётушкам. Это большая удача для вас.

— Серьёзно, Итело? У них обо мне сложилось хорошее мнение?

— Очень хорошее. Превосходное. Они восхищены вашей внешностью и знают, что вы положили меня на обе лопатки.

— Слава тебе, Господи, хоть кому-то я принесу пользу вместо того, чтобы, как обычно, быть обузой. Вот только скажите: неужели эти достойные женщины, воплощение Биттаны, бессильны против лягушек?

Он кивнул: да, бессильны.

Теперь пришла очередь королевы задавать вопросы, и она первым делом поинтересовалась, рад ли я, что посетил народ арневи. Разговаривая, Виллатале не могла ни секунды пребывать в неподвижности, а постоянно дёргала головой в знак благоволения, тяжело дышала и подносила ладонь к лицу.

У меня оказалось целых два переводчика, потому что Ромилайу тоже нельзя было сбросить со счётов. Мой проводник продемонстрировал развитое чувство собственного достоинства и доскональное знание правил придворного этикета, как будто всю жизнь провёл во дворце.

Потом королева пожелала узнать, кто я такой и откуда. Этот вопрос в значительной мере отравил мне удовольствие. Сам не знаю, почему мне так неприятно говорить о себе. Да и что сказать? Что я — денежный мешок из Америки? Может, она не представляет, что такое Америка: даже очень умные женщины бывают не сильны в географии, так как творят свой собственный мир. Лили, например, может нагородить вам кучу умных вещей о смысле жизни и о том, что можно, а чего нельзя, но вряд ли имеет хоть какое-то представление о том, куда течёт Нил — на восток или на юг. Чтобы ответить Виллатале, я должен был не просто назвать страну, но и добавить что-то ещё. Поэтому я долго стоял перед ней в молчании, выпятив брюхо и щурясь так, что мои глаза были практически закрыты. Но все равно я чувствовал на себе взгляды множества женщин, которые отрывали от груди младенцев и поднимали их над собой, чтобы те насладились знаменательным зрелищем. Африка — континент крайностей, так что арневи одобрили особенности моей внешности. Наконец младенцы начали реветь из-за того, что их разлучили с материнской грудью; это напомнило мне найдёныша из Данбери, которого моя непутёвая дочь Райси принесла домой. При этом воспоминании я совсем пал духом. Кто же я все-таки такой? Странствующий миллионер и бродяга. Грубый дикарь, каким-то образом затесавшийся в среду достойных людей. Человек, бежавший из родных мест, обжитых его предками. Тот, чьё сердце безустали повторяло: «Я хочу, я хочу, я хочу!» Который от отчаяния начал играть на скрипке и бежал из дома, чтобы взорвать сон своей души. Как объяснить пожилой королеве — которая уже успела облачиться в дождевик и даже застегнуть его на все пуговицы, — что я пренебрёг дарованными мне благами и пустился в дорогу в поисках выхода? Как объяснить ей то, что я и сам-то не вполне понимаю?

Королева заметила, что, несмотря на грозный вид, я пребываю в растерянности, и сменила тему разговора. К этому времени до неё уже дошло, что такое ватерпруф, так что она подозвала одну из своих жён и попросила её плюнуть на материю, а затем растёрла плевок и пощупала изнанку. Там было сухо. Это её чрезвычайно удивило, и она заставила остальных жён и мужей слюнить и щупать загадочную ткань. Все стали хором повторять: «Ахо!», свистеть и хлопать в ладоши. От избытка чувств Виллатале во второй раз прижала мою голову к шафранному животу; я вновь ощутил исходящее от неё могущество, и в мозгу вспыхнули слова: «Час, взорвавший сон души».

Если при первом же взгляде на деревню у меня возникло предчувствие, что жизнь среди этих людей способна изменить меня к лучшему, то сейчас оно начало сбываться. Все, чего я страстно желал, это сделать для них что— нибудь хорошее. Будь я врачом, я мог бы прооперировать глаз Виллатале. О, я хорошо представляю себе, что значит операция по удалению катаракты, и не собираюсь пробовать! Мне стало стыдно оттого, что я не врач. Стоило проделать такой долгий путь, чтобы в конце концов осознать свою никчёмность! Быстро и органично вписаться в африканский дизайн — и оказаться не тем человеком! Так я лишний раз убедился, что занимаю чужое место на земле.

Я вспомнил один разговор с Лили.

— Как ты думаешь, дорогая, мне уже поздно учиться на врача?

(Вообще-то она не мастер давать практические советы, но я все-таки спросил).

— Почему, милый? В жизни никогда ничего не поздно. Ты можешь прожить сто лет (ну да, ведь я «на редкость живуч»!)

По крайней мере, она не посмеялась надо мной, как Фрэнсис.

«Если бы я изучал разные науки, — мелькнуло у меня в голове, — сейчас я нашёл бы способ разделаться с лягушками».

Пришёл мой черёд получать подарки. Сестры преподнесли мне обшитый леопардовой шкурой валик под подушку и корзину холодных лепёшек из ямса, накрытую соломенной крышкой. Мталба выпучила глаза, слегка приподняла брови и захлюпала носом — очевидно, все это были признаки влюблённости. Она лизнула маленьким язычком мою руку. Я украдкой вытер её о штаны.

Но вообще-то я чувствовал, что мне сказочно повезло. Я попал в красивое, особенное место и оно затронуло потаённые струны моей души. Я поверил, что при желании королева может помочь мне исправиться. Как будто стоит ей раскрыть ладонь, и там окажется самая суть, ключ к тайне, зародыш новой жизни. Я был убеждён в её могуществе. Земля — огромный шар, удерживаемый в пространстве силами движения и магнетизма, и мы, населяющие её разумные существа, считаем себя обязанными тоже двигаться. Мы не можем позволить себе лечь и ничего не делать. А теперь посмотрите на Виллатале, женщину Битта: в ней нет беспокойства и суеты — и тем не менее она уцелела. Она не сошла с орбиты и не рассыпалась на куски. Наоборот — довольна своей жизнью, даже счастлива! Посмотрите на её радостную улыбку, приплюснутый нос, дырки на месте зубов, седые волосы, один глаз нормальный, другой перламутровый… Один лишь вид этой женщины подействовал на меня успокаивающе. Я поверил, что тоже смогу уцелеть, если последую её примеру. И вообще, у меня появилось такое чувство, словно близится час моего освобождения — час, который взорвёт сон моей души.

— Слушайте, принц, — обратился я к Итело, — нельзя ли организовать мне настоящую беседу с королевой?

— Беседу? — изумился он. — А разве сейчас вы не беседуете, миста Хендерсон?

— Я имею в виду настоящую дискуссию, а не обмен любезностями. О смысле жизни. Я уверен, она его знает, и мне не хотелось бы уйти, не получив хоть кусочек этого знания.

— Ах, да. Хорошо, хорошо. Все в порядке. Так как вы меня победили, я не могу ответить вам иначе.

— Значит, вы понимаете, что я имею в виду? Отлично! Буду благодарен по гроб жизни. Вы не представляете, принц, до чего переполнена моя чаша терпения.

Тем временем младшая сестра королевы, Мталба, взяла меня за руку, и я спросил:

— Что ей нужно?

— О, у неё к вам сильное чувство. Она здесь — прекраснейшая из женщин, а вы — самый сильный мужчина. Вы покорили её сердце.

— К чертям её сердце!

Я думал только об одном: как завязать дискуссию с Виллатале. О чем? О счастье и браке? О детях и семье? О долге? Смерти? Внутреннем голосе? Одиночестве? О том, почему порядочные люди лгут? Но нельзя же начать разговор с обладательницей Биттаны с таких сложных вопросов? Нужно подготовиться, прощупать почву. Поэтому я попросил Итело:

— Дружище, скажите ей от моего имени, что общение с ней действует на меня успокаивающе. Не знаю, в чем тут дело: во внешности, львиной шкуре или в исходящей от неё эманации власти, — но она возвращает покой моей душе.

Итело передал ей мои слова и ответ улыбающейся Виллатале:

— Вы ей тоже пришлись по душе.

Я просиял.

— Правда? Вот здорово! Передо мной открываются врата в рай! Огромная честь — находиться здесь! — Я вырвал свою руку у Мталбы и обнял Итело. — Знаете, принц, на самом деле вы сильнее меня. Я, несомненно, силён, но это сила отчаяния. Нет, нет, не спорьте. Я мог бы объяснить, но на это ушли бы многие дни и месяцы. Моя душа, как ломбард, полна невыкупленных сокровищ: старых кларнетов, фотокамер, изъеденных молью мехов… Но не будем углубляться в дебри. Главное, я здесь себя прекрасно чувствую. Я люблю вас, Итело, люблю эту пожилую женщину. И постараюсь избавить вас от лягушек, даже если это будет стоить мне жизни.

Все заметили, что я растроган. Мужчины отреагировали свистом, а Итело передал мне слова королевы:

— Тётушка спрашивает, чего бы вам хотелось, сэр.

— Для начала спросите её, что она обо мне думает — ведь я так и не сумел объяснить, кто я такой.

Виллатале приподняла брови характерным жестом арневи и медленно заговорила:

— Вы — сильная личность, сэр. (С этим трудно не согласиться). Ваша голова пухнет от мыслей. В вас есть капелька Биттаны. (Здорово!) Вы гоняетесь за сенд… — он не сразу нашёл нужное слово, — сендсациями.

Я кивнул. Итело продолжил перевод:

— Вам плохо, о сэр, миста Хендерсон! Ваше сердце надсажено и сплошь в болячках. Оно тявкает.

— Правильно, — подтвердил я. — Всеми тремя головами, как сторожевой пёс Цербер. Но почему оно тявкает?

Продолжая вслушиваться в речь королевы, Итело слегка согнул ноги и отшатнулся от меня, словно испытывая отвращение к человеку, с которым имел неосторожность выйти на ринг.

— Безумие.

— Да-да, так оно и есть! Эта женщина — ясновидящая.

Я с жаром обратился к ней: — Говорите, королева Виллатале, говорите дальше! Я хочу знать правду. Не нужно меня щадить.

— Вы страдаете, — перевёл Итело. Мталба взяла меня за руку в знак сочувствия.

— Верно!

— Теперь она говорит, миста Хендерсон, что вы очень сильный человек. Об этом говорят ваши размеры. Особенно носа.

Я с грустью ощупал своё лицо.

— Когда-то я был симпатичный малый. Но, по крайней мере, этим носом я могу обонять весь мир. Я унаследовал его от основателя рода. Этот бывший голландский колбасник стал самым беспринципным капиталистом в Америке.

— Королева извиняется. Вы ей очень нравитесь. Она не хочет причинять вам страдания.

— Потому что их и так более чем достаточно. Но послушайте, ваше высочество, я приехал сюда не затем, чтобы ходить вокруг да около. Пусть ничто не мешает королеве говорить правду.

Виллатале вновь заговорила — медленно, скользя по моей наружности единственным здоровым глазом и словно бы любуясь.

— Она просит сообщить ей о цели вашего путешествия, миста Хендерсон. Вам пришлось долго бродить по горам и долам; вы человек в возрасте и весите что-то около ста пятидесяти килограммов; от возраста и бед ваше лицо пошло буграми и пятнами. Вы похожи на старый паровоз. Вы очень сильны, сэр, я признаю ваше превосходство. Но такое обилие плоти — все равно что гигантский памятник…

Я слушал, страдая от его слов, морщась и мигая. Потом вздохнул и сказал:

— Спасибо за откровенность. Я понимаю, что мои странствия по пустыне кажутся вам странными. Передайте королеве, что я предпринял эту поездку в интересах своего здоровья. — От удивления Итело хихикнул. — Знаю, на вид я несокрушим, и вообще, такому верзиле не пристало жаловаться. О, как трудно быть человеком! Ты живёшь — и не сразу понимаешь, что являешься таким же, как другие, вместилищем разных человеческих болезней: дурного нрава, тщеславия, суеты и так далее. Все эти вещи занимают то место, где должна быть душа. Но, раз уж королева начала, пусть произнесёт приговор целиком и полностью. Если понадобится, я дополню, но это вряд ли потребуется. Она сама все знает. Похоть, гнев и все такое прочее…

Итело перевёл, как мог, сие пространное рассуждение. Королева слушала и сочувственно кивала, то сжимая, то разжимая ладонь, покоившуюся на узле, которым была завязана львиная шкура.

— Она говорит, — сказал Итело, — что для ребёнка мир — странный и чужой.

Но вы — не ребёнок, сэр.

— Она чудо! — восхитился я. — Правда, истинная правда! Я никогда нигде не чувствовал себя своим. Мой внутренний разлад уходит корнями в детство.

Я всплеснул руками и, уставившись в землю, начал усиленно размышлять. А когда доходит до размышлений, я веду себя как третий бегун в эстафетной гонке. Не могу дождаться эстафетной палочки. А стоит ей оказаться у меня в руках, бегу отнюдь не в заданном направлении. Вот ход моих мыслей. Ребёнку мир кажется странным и чужим, но он не боится его так, как взрослый. Ребёнок наслаждается — тогда как взрослый испытывает ужас. А из-за чего? Из— за смерти. Поэтому он позволяет себя похитить, как дитя. Чтобы снять с себя ответственность. И кто же этот похититель, этот цыган? Странность жизни, вроде бы отдаляющая смерть.

Откровенно говоря, я пришёл в восхищение от собственных мыслей. И сказал Итело:

— Передайте глубокоуважаемой даме, что большинство людей боится взрослых забот. Неприятности дурно пахнут. Никогда не забуду вашей доброты. А теперь послушайте. — И я запел из «Мессии» Генделя: — «Он был презираем и гоним, он знал горе и скорбь». — А потом другое место из той же оратории: — «Ибо кто дождётся пришествия Его? И кто переживёт тот день, когда Он приидет?»

Я пел, а Виллатале, женщина Битта, слегка качала головой — вероятно, в знак восхищения. На лице Мталбы читалось то же чувство. Женщины хлопали в ладоши, а мужчины свистели с пальцами во рту.

— Отличное исполнение, сэр, — молвил Итело.

Один лишь Ромилайу — плотный, коренастый, весь в морщинах — казался недовольным, но это было его обычное выражение.

— Грун ту молани, — молвила королева.

— Что это значит? Что она сказала?

— Она говорит, вы любите жизнь. Грун ту молани. Жажда жизни.

— Да, да, о да! Молани. Точно — я молани! Как она догадалась? Господь вознаградит её за эти слова. Я сам её вознагражу. Взорву к чертям этих мерзких лягушек, чтобы полетели вверх тормашками до самого неба! Они у меня пожалеют, что спустились с гор и напали на это благословенное селение. Молани! Я жажду жизни не только для себя, но и для других людей. Не смог вынести того, что мир полон скорби, вот и пустился в путь. Грун ту молани, госпожа королева. Грун ту молани — всем вам. — Я приподнял шлем, салютуя членам монаршего рода и придворным. — Грун ту молани. Господь не играет в кости нашими душами, а посему — грун ту молани!

Все заулыбались. Мталба не разомкнула щербатого рта, но всем своим видом выражала восторг и прямо-таки таяла под моим взглядом.