ГЛАВА 17

Король сказал, что рад моему появлению из-за возможности поговорить, и это было правдой. Мы вели долгие, долгие разговоры, и я не стану притворяться, будто всегда понимал его. Могу лишь сказать, что я всеми силами воздерживался от поспешных суждений. Просто слушал и держал ухо востро, памятуя о его предупреждении, что истина может облечься в самую неожиданную форму, к которой я могу быть неподготовлен.

Попробую вкратце изложить суть его взглядов на мир. Ему была свойственна убеждённость в существовании тесной взаимосвязи между внутренним и внешним, особенно в том, что касалось людей. Он был весьма начитан и мог этак небрежно уронить: «„Психология“ Джеймса — увлекательнейшее чтение»! Его захватила идея преобразования человеческого материала путём неустанной работы — идя от оболочки к сердцевине или от сердцевины к оболочке. Плоть воздействует на сознание, сознание воздействует на плоть, та вновь воздействует на сознание, и так далее.

Своей убеждённостью он был похож на Лили. Оба были фанатичными приверженцами каких-нибудь идей и выдвигали любопытные гипотезы. Король тоже любил поговорить о своём отце. Тот, по его мнению, был настоящий лев — если не считать отсутствия бороды и гривы. Из скромности Дахфу умалчивал о своём собственном сходстве со львами, но я-то видел! Видел, как он вихрем носился по арене и ловил черепа на длинных лентах. Видел его прыгающим в камере с львицей. Он шёл от элементарного наблюдения, которое многие делали и до него: люди гор похожи на горы, люди равнин — на равнины, люди, живущие у воды, уподобляются воде, а разводящие скот («Да, да, друг мой, я говорю об арневи») — домашним животным. «Нечто подобное можно найти у Монтескьё», — разглагольствовал король и приводил бесчисленные примеры. Сколько раз он наблюдал, как у любителей лошадей отрастали чёлка и «лошадиные» зубы, а смех начинал напоминать ржание. Люди и их собаки становятся похожими друг на друга, а супруги — и подавно. От волнения я подался вперёд.

— А как насчёт свиней?

Король ответил уклончиво:

— Природа — великий имитатор. А человек, как венец природы, — мастер адаптации. Он — художник с изощреннейшим воображением. И он же — главное произведение своего искусства. Преображая свою плоть, он трансформирует душу. Какое чудо! Какой триумф! И в то же время — какая катастрофа! Сколько слез пролито!

— Действительно, ваше величество, если это так, то это очень грустно.

— Обломками кораблекрушения битком набиты гробы и могилы. Прах поглощает прах. Но животворный поток все ещё течёт; существует эволюция. Вот о чем нужно думать.

С его точки зрения, мало сказать, что отдельные болезни тела начинаются в мозгу, — они ВСЕ проистекают оттуда.

— Не хочу снижать пафос нашего разговора, но даже прыщ на носу дамы — следствие какого-то завихрения в её душе. Более того, сама форма носа, хотя и является отчасти наследственной чертой, в значительной мере выражает её представления о мире.

Голова моя стала лёгкой, как плетёная корзинка.

— Прыщ, говорите?

— Да, прыщ. Он — свидетельство рвущихся наружу желаний. При этом нельзя никого осуждать. Мы далеко не в полной мере — хозяева положения. Главное, что я хочу сказать, — все идёт изнутри. Болезнь — язык души. Если позволите, приведу метафору из жизни цветов. Роза говорит о любви, лилия — о чистоте и невинности. Так же и части тела. Определённая форма щёк свидетельствует о надежде, ног — о почтении, рук — о справедливости. Должен, однако, заметить, что душа — великий полиглот. Одни и те же симптомы могут быть свойственны разным болезням. К примеру, страх способен принимать ту же форму, что и надежда.

— Признаться, — сказал я во время одной из бесед, — ваши взгляды задевают меня за живое. Разве я виноват в том, какая у меня внешность? Вообще-то я и сам немало размышлял о своём физическом облике. В этом смысле я для себя — загадка.

— Действительно, — ответствовал король, — я никогда не видел такого носа. С точки зрения теории превращений ваш нос — находка.

— Право, король, ничего более неприятного вы не могли сообщить — разве что уведомить меня о кончине близкого родственника. Разве я несу ответственность за форму моего носа? Будь я ивой, вы бы не сказали ничего подобного.

В ответ Дахфу засыпал меня рассуждениями о мозжечке, вегетативной функции и прочих малопонятных вещах. Мало того — он завалил меня книгами. В то же время он по-прежнему очень серьёзно относился к моей должности короля дождя и резко одёргивал меня, если я позволял себе шутить по этому поводу.

Необходимость просматривать горы специальной литературы вызвала во мне большое внутреннее сопротивление. Во-первых, я боялся разочароваться в короле. Стоило переться в самое сердце Африки, поднимать Мумму и терпеть издевательства, связанные со вступлением в должность короля дождя, чтобы убедиться в том, что Дахфу — всего лишь маньяк или просто экзальтированная натура.

Кроме того, мне присуще особо эмоциональное отношение к книгам. Какая— нибудь одна фраза способна вызвать у меня в мозгу извержение вулкана. Я начинаю думать сразу о многих вещах. Лили говорит, что я обладаю повышенной умственной энергией, а Фрэнсис — что, наоборот, она у меня напрочь отсутствует.

Я полагал, что вся эта литература, которой меня завалил Дахфу, имеет отношение ко львам, но о львах там не было сказано ни слова. Одна медицина. Я попытался было осилить первую главу книги какого-то Шеминского, так как первый абзац показался мне лёгким. Однако дальше пошло гораздо хуже. Во всяком случае, я думал так до тех пор, пока не наткнулся на «аллохирию Оберштейнера». Эта «аллохирия» меня доконала. Какого черта? Если я признался, что всегда мечтал стать врачом, это ещё не повод забивать мне голову абракадаброй.

Тем не менее, я все же не бросил читать. БОльшая (ударение на «о» — В. Н.) часть книг была посвящена взаимозависимости тела и мозга и внушению. Например, человека с нормальной конечностью можно убедить в том, что у него — слоновья нога. И тому подобное.

Однажды, когда я, отдыхая от Шеминского, отводил душу за пасьянсом, в мою комнату на первом этаже вошёл дядя короля, Хорко, в сопровождении Бунама, за которым тенью следовал его помощник — чёрный кожаный человек. Выстроившись у порога, они пропустили внутрь пожилую женщину, по всем признакам вдову. Она-то и была главной посетительницей. У неё было круглое асимметричное лицо, курносый нос и крупные, словно вывернутые наизнанку, губы. Несмотря на беззубый рот, по этим губам и красноватому оттенку глаз я сразу признал в ней родственницу Дахфу. «Должно быть, это его матушка».

— Ясра, — представил её Хорко. — Королева. Мама Дахфу.

— Мадам, вы оказали мне большую честь, — галантно проговорил я.

Она взяла мою руку и возложила себе на голову — разумеется, обритую наголо. Все замужние женщины варири ходили с обритыми головами.

Из вежливости я снял тропический шлем и тоже положил себе на голову её руку.

— Леди, Хендерсон к вашим услугам. Переведи, Ромилайу. И ещё — скажи ей, что у неё прекрасный сын. Мы с королём большие друзья. Я горжусь таким знакомством.

Мысленно я говорил себе: «Дамочка попала в плохую компанию. Ведь это обязанность Бунама — устранять пошатнувшегося монарха. Так сказал Дахфу. Бунам отправил на тот свет его отца. А королева, как ни в чем не бывало, наносит вместе с ним светские визиты».

Должно быть, мать Дахфу прочла мои мысли, потому что на её лице появилось выражение грусти и тревоги. Бунам пялился на меня, очевидно, надеясь когда-нибудь со мной разделаться; Хорко был мрачен. Цель их визита была двоякой: разведать насчёт львицы и употребить все моё влияние на короля, чтобы он от неё избавился. Из-за Атти короля ждали большие неприятности.

Хорко заговорил, мешая английские, французские и португальские слова — должно быть, на этих языках говорили в Ламу, когда он ждал там короля. Он сказал несколько слов об этом современном городе с разноязычным говором, автомобилями, кафе и музыкой. «Tres distingue, tres chic»[17], — так и сыпалось у него изо рта. Когда я ответил ему по-французски, он значительно оживился. Чувствовалось, что он влюблён в этот город. Это был его Париж. Там он снял себе дом, завёл слуг и девочек и проводил целые дни в кафе, одетый в лёгкий полосатый пиджак — может быть, даже с бутоньеркой. И при этом осуждал племянника, который умотал Бог знает куда на добрых восемь или девять лет.

— Уехал школа Ламу, — рассказывал Хорко. — Плохо, плохо. Он далеко, мы далеко. Папа Гмило умирать. Мы искать Дахфу. Один год.

Заметил, что меня коробит его раздражённый тон, Хорко переменил тему:

— Вы — друг Дахфу?

— Черт меня побери, если это не так!

— О, я тоже. Новый король. Новые цели. Не пыль в глаза. Однако опасно.

— Не понимаю, к чему вы клоните.

Королева-мать неожиданно запричитала:

— Саси ай. Ай саси. Сунго.

Для убедительности она принялась целовать мне костяшки пальцев — все равно что Мталба накануне инцидента с лягушками.

— Не надо, леди! Ромилайу, скажи ей, чтобы немедленно прекратила. Что ей нужно? Эти ребята явно оказывают на неё давление.

— Спасите её сына, сэр.

— От чего спасти?

— Она плохая львица, сэр. Колдунья. Очень, очень плохая львица.

— Запугали старушку, чёртов пономарь. Навозный жук. Мало ему возни с трупами! А посмотрите на эту летучую мышь, его кожаного дружка! Мог бы играть в «Привидении оперы». Душегуб поганый! Передай им моё мнение: Дахфу — умнейший, благороднейший человек! Пусть старая леди знает.

Но, сколько бы я ни расхваливал короля, эти трое упорно возвращались к одной и той же теме — теме львов. Они пришли меня просветить. Все львы, за исключением одного, служат воплощением душ злых колдунов. Король поймал Атти и поселил во дворце вместо своего покойного отца Гмило, который все ещё бродит на воле. Они принимают это очень близко к сердцу и пришли предупредить меня, что Дахфу вовлекает меня в чёрную магию.

— Ну что вы, — со вздохом произнёс я. — Какой из меня маг?

Тем не менее, они довели до моего сведения: дело пахнет керосином. Народ волнуется. Львица приносит беду. У нескольких женщин, бывших в прошлой жизни её врагами, случился выкидыш. Она же вызвала засуху, от которой я спас народ варири, подняв Мумму. Поэтому я пользуюсь большим авторитетом. (У меня порозовели щеки). Но мне не следовало спускаться в подземелье. Пока Дахфу не поймал Гмило, он — ненастоящий король. Бедному бывшему королю приходится влачить свои дни в буше, в плохой компании. Львица хочет соблазнить Дахфу, чтобы он не смог выполнять свои прямые обязанности. И она же не даёт Гмило приблизиться к городу.

Я пытался втолковать им, что существует иная точка зрения на львов. Нельзя считать их всех, кроме одного, исчадиями ада. Я обратился непосредственно к Бунаму, так как, судя по всему, именно он возглавлял антильвиную коалицию:

— Вам следует поддержать короля. Он — исключительный человек и делает исключительные вещи. Иногда великие выходят за рамки общепринятого. Например, Цезарь. Или Наполеон. Или зулус Чака. Король Дахфу увлекается наукой. И, хотя я не специалист, мне кажется, он объемлет мыслью человечество в целом. То самое человечество, которое устало от самого себя и нуждается во внутривенной инъекции, дабы избавиться от рудиментов звериной натуры. Вам бы следовало радоваться, что он — не Чака и не посылает вас в нокаут.

Когда Ромилайу кончил переводить, Бунам зловеще сверкнул глазами и щёлкнул пальцами, давая знак своему помощнику. Тот вытащил из складок одежды то, что я спервоначала принял за увядший баклажан. Помощник, держа за стебель, поднёс его к моему лицу. На меня смотрели два сухих мёртвых глаза, а в бездыханном рту сверкали зубы. Это было чёрное, сухое, злобно скалящееся чучело головы то ли ребёнка, то ли карлика, повешенного за шею. Мертвец что-то говорил мне невразумительным шёпотом.

Оказалось, что это голова одной из женщин — ведьм, имевших сношения со львами. Она отравляла и насылала проклятия на людей. Помощник Бунама разоблачил её. Её пытали и удушили. Но она возродилась в облике Атти.

— Откуда такая уверенность? — пробормотал я, не отводя глаз от скукоженной головы с застывшим выражением безысходности. Она силилась что— то сказать мне — как осьминог за стеклом аквариума в Баньоле. И так же, как тогда, у меня мелькнула мысль: «Это уже конец».

ГЛАВА 18

В тот вечер Ромилайу молился особенно горячо. Он сильно выпячивал губы; мышцы тяжёлыми буграми так и ходили под чёрной кожей.

— Правильно, Ромилайу, — молвил я, — молись. Молись так, как никогда в жизни. Вложи в молитву всю душу без остатка.

Мне показалось, что он недостаточно старается, и я поверг его в изумление тем, что сполз с кровати и присоединился к нему. Если хотите знать, это был не первый раз за последние годы, когда я обращался к Богу. Ромилайу взглянул на меня из-под падающей на низкий лоб копны курчавых волос, из-за чего он был похож на пуделя, а потом глубоко вздохнул, и по всему его телу пробежала судорога — вот только не знаю, от радости ли, что во мне обнаружилась искра веры, или от моего уродства.

Тот череп и вид несчастной королевы Ясры произвели на меня глубочайшее впечатление, так что я забормотал:

— Эй, там!.. Кто-нибудь!.. Помоги мне исполнить волю Твою! Ты, кто дал мне сбежать от свиней, — не допусти, чтобы меня растерзал лев! Прости мне все заскоки и преступления и позволь вернуться к Лили и детям!

Я был в полном смятении чувств, ибо ясно увидел себя меж двух огней. С одной стороны — король, а с другой — фракция Бунама. Дахфу с головой ушёл в наш эксперимент. Он считал, что человеку даже в зрелом возрасте не поздно измениться. В качестве примера он выбрал меня и был абсолютно уверен в моей способности перенять от настоящего льва львиные качества.

После визита Хорко, Бунама и Ясры я попросил об аудиенции и был принят королём в его личном павильоне. Это был своего рода садик с четырьмя карликовыми апельсиновыми деревьями по углам. Цветущие виноградные лозы оплели дворец, словно бугенвиллии. Там-то я и нашёл короля сидящим под раскрытым зонтиком. На нем была здоровенная шляпа из лилового бархата с нашитыми человеческими зубами. Жены отирали ему лицо разноцветными шёлковыми лоскутками, раскуривали для него трубку и подавали прохладительные напитки. При каждом глотке они закрывали его от посторонних взоров, ибо пить на людях было не принято. Под одним из апельсиновых деревьев старик играл на каком-то струнном инструменте. Очень длинный — ненамного короче виолончели — и закруглённый снизу инструмент стоял на чем— то вроде пенька; музыкант водил по нему смычком с конским волосом. Человек этот был, что называется, кожа да кости, сморщенный, с ногами, согнутыми в коленях, и лоснящимся лысым черепом. Немногие оставшиеся седые волосы развевались на ветру тонкой паутинкой.

— А, Хендерсон-Сунго, хорошо, что вы пришли. Будем развлекаться.

— Ваше величество, нам нужно поговорить, — сказал я, отирая лицо.

— Само собой — но сперва потанцуем. Моим дамам хочется развлекаться.

«Дамам!» — подумал я и повёл глазами по сторонам, окидывая взглядом обнажённых женщин. Среди них были довольно красивые — высокого роста, с жирафьей грацией и декоративными шрамами на лицах. Стройность их бёдер и грудей не нуждалась в одежде. У них были бархатные глаза и тонкие, трепещущие ноздри; они распространяли сладковатый запах мускуса. Некоторые носили длинные, почти достающие до пола, бусы из золочёных скорлупок грецкого ореха. Другие украшали себя кораллами и перьями. Танцовщицы надели разноцветные шарфы, развевавшиеся у них вокруг плеч.

— Дело не терпит отлагательств.

— Я так и подумал, Хендерсон-Сунго. И все же давайте сперва полюбуемся танцем. Не правда ли, Мупи восхитительна?

— О да — и смотрит на вас таким обожанием! Однако, ваше величество…

— Какое упрямство! Ну ладно. Если это действительно так срочно, идёмте туда, где можно спокойно поговорить.

Увидев, что король встал, женщины заволновались. Послышались тревожные возгласы, среди которых я разобрал слово «леба» — так варири называли львов. Жены предупреждали короля об опасности со стороны Атти и дулись на него за уход. Смеясь, он помахал им на прощанье рукой и что-то сказал — должно быть, что любит их всех.

Женщины беспокоились не зря: король действительно повёл меня не в свои апартаменты, а в камеру. Поняв, куда мы идём, я взмолился:

— Поговорим лучше здесь. Это займёт не более минуты.

— Извините, Хендерсон-Сунго, но мы должны пойти к Атти.

— Нет, это вы меня извините, король, но вы тоже очень упрямы. А между тем, вам грозит большая опасность!

— А, дьявол! Да знаю я, знаю, что у них на уме.

— Эти люди приходили ко мне — показать голову Атти в прошлой жизни.

Король остановился. Тату как раз отперла дверь и стояла, держась за засов, ожидая, когда мы войдём в подземелье.

— Старый, испытанный метод устрашения. Как-нибудь переживём. Иногда приходится идти на риск. Что же, они вам здорово докучают? Это оттого, что я не скрываю свою симпатию.

Он обнял меня за плечи. Растроганный, я еле удержался на ногах.

— Ладно, ваше величество. Ради вас я готов на все. Жизнь меня изрядно помотала, но вообще-то я её не боюсь. Я — солдат, все мои предки были солдатами. Они защищали крестьян, отправлялись в крестовые походы и сражались с магометанами. С одним моим предком по материнской линии случился такой эпизод. Перед тем, как пойти в атаку, генерал Улисс Грант спросил: «Билли Уотерс здесь?» — «Есть, сэр». — «Можете начинать». Так что, клянусь адом, в моих жилах — кровь, а не водица! Но, ваше величество, эта история со львом разрывает мне сердце. А что будет с вашей матушкой?

— К чертям мою матушку! — огрызнулся он. — Вы что, думаете — мир — яйцо и мы явились на свет, чтобы сидеть на одном месте в надежде что-нибудь высидеть? Я вам толкую о величайшем открытии, а вы мне — о материнских чувствах! Мою мать запугивают, вот и все. Давайте-ка лучше переступим через порог, и пусть Тату запрет за нами дверь. Идёмте, идёмте!

Увидев, что я словно прирос к месту, он повысил голос:

— Что я сказал?!

Я нехотя последовал за ним.

Когда я догнал короля, он спросил:

— Что за мрачное выражение лица?

— Оно отражает мои чувства. Король, я нутром чую беду.

— Естественно! Нам и в самом деле угрожает опасность. Но скоро я поймаю Гмило, и она исчезнет. Тогда-то уж никто не посмеет мне перечить! Сейчас ведутся интенсивные поиски Гмило. Судя по донесениям, он уже недалеко. Уверяю вас, ждать осталось недолго.

Я горячо выразил свою надежду на то, что так оно и будет. Тогда эти душители, Бунам и его помощник, перестанут преследовать королеву-мать. При этом новом упоминании о матери Дахфу рассердился и впервые за все время обругал меня. Потрясённый, я последовал за ним вниз по лестнице.

Вот так, мистер Хендерсон, сказал я себе. Вы не знаете, что такое настоящая любовь, если полагаете, что её предмет можно выбрать по своему вкусу. Человек просто любит — и все. Это — стихия. Неодолимое влечение. Вот и Дахфу с первого взгляда влюбился в львицу…

Увлечённый мысленным диалогом с собой, я споткнулся и загрохотал по лестнице вниз — к счастью, осталась всего пара ступенек. Мы приблизились к камере. На меня вновь накатила удушливая волна страха — сильнее прежнего. Заслышав наши шаги, львица зарычала. Дахфу заглянул внутрь сквозь зарешеченное окошко.

— Все в порядке. Можно войти.

— Как, прямо сейчас? Мне кажется, она возбуждена. Давайте, я подожду здесь, пока вы будете проверять, что да как.

— Нет, вы пойдёте со мной. Неужели вы ещё не уяснили, что я делаю это для вашего же блага? Вашей жизни ничто не угрожает: львица совсем ручная.

— Для вас — да, но ко мне она ещё не привыкла. Я, как и всякий другой, не хочу упускать свой шанс. Но что поделаешь — я боюсь.

Король ответил не сразу, и эта пауза показала, как сильно я упал в его мнении. Ничто не могло бы причинить мне большего горя.

— Вот как, — промолвил он наконец. — Помнится, рассуждая об ударах судьбы, вы жаловались на недостаток смельчаков. — И, вздохнув, продолжил: — Миром правит страх. Его преобразующая сила уступает только силе самой природы.

— Разве к вам это не относится?

Он наклоном головы выразил своё согласие.

— Относится, как и ко всякому другому. Просто страх не виден, как радиация. Все люди испытывают страх, только в разной степени.

— Думаете, от этого существует средство?

— Уверен, что существует! Иначе ни одна смелая фантазия не претворилась бы в жизнь. Ладно, не буду заставлять вас входить со мной в камеру и делать то же, что я. То, что делал мой отец Гмило. А до него — мой дед Суффо. Не буду. Раз это для вас совершенно неприемлемо, мы можем проститься и пойти по жизни разными дорогами.

— Подождите, король! Минуточку!

Я досмерти испугался. Для меня не было ничего страшнее разрыва с ним. Я чуть не захлебнулся слезами.

— Вы не можете вот так взять и отшвырнуть меня в сторону. Вам известны мои чувства.

Он был непреклонен. Да, между нами много общего. Да, он питает ко мне чувство истинной дружбы и благодарности за то, что я поднял Мумму. Но разойтись будет лучше всего. Пока я не вникну в эту львиную проблему, ни о каком развитии отношений не может быть и речи.

— Минуточку, король, — повторил я. — Я считаю вас своим самым близким другом и, кажется, готов поверить всему, что вы говорите.

— Спасибо, Сунго. Вы мне тоже очень близки, но я хочу, чтобы наша дружба развивалась. С вами должна произойти некая метаморфоза, а это возможно лишь благодаря общению со львом.

Я видел: перспектива нашего разрыва была для него почти так же страшна, как и для меня. Почти. Ибо кто может сравниться со мной умением страдать?

— Вы спрашиваете: что такого может сделать для вас львица? — рассуждал король, осторожно вводя меня в камеру. — Очень многое. Прежде всего, от неё не отлынить. А ведь вы — большой любитель отлынивать. Рядом с ней вы всегда будете остро чувствовать настоящий момент. Она отшлифует вашу совесть до блеска. Во-вторых, львы — гении переживания. Как полно они умеют переживать! Не спеша, смакуя. Поэт сказал: «Тигр гнева мудрее кобылы наставления». Да вы только посмотрите на Атти. Полюбуйтесь ею! Как она выступает! Как прохаживается взад-вперёд! Как лежит, смотрит, отдыхает, дышит! Как глубоко она дышит! Свободные сокращения межрёберных мышц и отменная гибкость диафрагмы обеспечивают взаимодействие всех частей тела. Отсюда — алмазный блеск коричневых глаз. Теперь перейдём к более тонким вещам. Как она рассыпает намёки, как источает ласки! Я, разумеется, не жду, что вы сразу все заметите. Она ещё многому вас научит!

— Неужели вы вправду думаете, что она способна меня изменить?

— Вот именно — изменить. Абсолютно! Вы сбежали оттуда, где бездарно влачили свои дни. Не захотели медленно погибать. И бросились в большой мир на поиски последнего, единственного шанса изменить себя. Откуда я это знаю? Да ведь вы очень многое сказали о себе. Вы на редкость откровенны, поэтому перед вами невозможно устоять. У вас все задатки великого человека. Вам присуще благородство. Некоторые части нашего организма так долго спали, что кажется, совсем атрофировались. Можно ли их оживить? Вот тут-то и начинается перемена.

— Считаете, у меня есть шанс?

— В этом нет ничего невозможного, если будете следовать моим инструкциям.

Львица расхаживала перед самой дверью. Я слышал её низкое, мягкое урчание, почти мурлыканье.

Как и в прошлый раз, Дахфу взял меня за руку и повёл в камеру. Я шёл на подгибающихся ногах, чувствуя холодок внизу живота, мысленно твердя: «Господи, помоги мне! Помоги, Господи!» В темноте обозначилась львиная морда. Атти дала королю себя погладить. Но гораздо больше её интересовал я. Она стала кружить возле меня и наконец уткнулась мордой мне под мышку и замурлыкала, вибрируя всем телом, так что я почувствовал себя чем-то вроде кипящего чайника.

Дахфу прошептал:

— Вы ей нравитесь. О, как я рад! Я восхищён. Как я горд за вас обоих! Неужели вам все ещё страшно?

Я только и смог, что кивнуть.

— Когда-нибудь вы посмеётесь над своими страхами. А сейчас они вполне естественны.

— Я даже не могу свести руки вместе, чтобы заломить их.

— Что-то вроде паралича, да?

Львица пошла прочь и стала обходить камеру по периметру.

— Вам хорошо видно? — спросил король.

— Совсем ничего не видно.

— Давайте начнём с ходьбы.

— По ту сторону двери — с превеликим удовольствием.

— Опять отлыниваете, Хендерсон-Сунго! Так вы никогда не изменитесь. Вам нужно сформировать у себя новый навык.

— Ох, король, что я могу поделать? Все отверстия моего тела наглухо закрыты — спереди и сзади. Ещё минута — и я взорвусь. У меня пересохло во рту; я чувствую тяжесть и ломоту в затылке. Вот-вот потеряю сознание.

Он посмотрел на меня с острым любопытством, словно оценивая эти симптомы с медицинской точки зрения.

— Ваше внутреннее сопротивление достигло предела. Попробуем снять напряжение. Я уверен, вы справитесь.

— Рад, что вы так думаете. Если, конечно, меня не разорвут на куски и я не останусь, обглоданный, здесь, в камере.

— Заявляю со всей ответственностью: такой вероятности не существует. Но смотрите, смотрите, как она выступает! Причём это — врождённая, а не благоприобретённая грация. Когда ваш страх пройдёт, его место займёт восхищение красотой. Думаю, в основе эстетического чувства часто лежит побеждённый страх. То же можно сказать о совершённой любви. Нет, вы только обратите внимание, как ритмично она движется! Давайте последуем за ней.