Лица и маски

Есть ли характерные психологические особенности у третьего пола, если считать ведущим признаком этого состояния отсутствие коренных биологических признаков?

Когда я только начинал работу с с больными, страдающими гипогонадизмом, главными экспертами в этой области считались психиатры и эндокринологи. При этом психиатрам поневоле приходилось искать постоянных контактов со своими «смежниками»: ни понять причин психического расстройства, ни грамотно провести лечения без консультаций с эндокринологами они не могли. Эндокринологи же легко обходились собственными силами и только в каких-то из ряда вон выходящих случаях обращали внимание на психическое состояние больных.

Обобщая свои наблюдения, специалисты по душевным заболеваниям пришли к выводу о крайне тяжелых психических последствиях гипогонадизма. Считалось, что у больных складывается особый «евнухоидный характер», в котором собраны сплошь негативные черты. Слабоволие, пассивность, апатичность, непродуктивность, педантизм, мелочность, эгоистичность, жестокость, мстительность в парадоксальном сочетании с угодничеством и слащавостью, инфантилизм, узость кругозора, ограниченность интересов… Если суммировать, евнухоид рисуется настоящим социальным инвалидом, требующим опеки. Ну, как получить образование, как вписаться в жизнь общества, как обеспечить свою самостоятельность, будучи слабовольным, пассивным, непродуктивным, а в придачу еще и глубоко ограниченным?

Впрочем, встречались мне и такие публикации, в которых заведомая нетрудоспособность и зависимость от других рассматривалась как частое, но невсеобщее явление. Не у всех пациентов, страдающих евнухоидизмом убита способность адаптироваться к жизни, хотя и наиболее сохранных в интеллектуальном смысле связывает по рукам и ногам «пассивная покорность судьбе».

Много времени спустя, соприкоснувшись не с одним десятком больных разными формами гипогонадизма, я понял, что эти воззрения и справедливы, и ошибочны в одно и то же время. У талантливых и проницательных исследователей, сделавших такие обобщения, был резко сужен обзор. К ним попадали пациенты, нуждавшиеся в профессиональном участии психиатра: больные со значительно сниженным интеллектом, с серьезными деформациями личности, а то и с обычными психическими заболеваниями, на течение которых гормональный статус этих пациентов накладывал особый отпечаток. Люди, которым, что называется, нечего было делать в психиатрической клинике, туда соответственно, не попадали и пищу для размышлений своим примером не разнообразили. А сколько таких людей было, имелись ли у них тоже какие-нибудь психические особенности и в чем они выражались – этого, до появления психоэндокринологии, никто просто не знал.

Уже через несколько лет после начала совместной работы с ведущими специалистами Института экспериментальной эндокринологии выяснилась полная несостоятельность прежних представлений.

Мы убедились, что черты пресловутого «евнухоидного характера» не связаны напрямую с недостаточной функцией тестикул. Чаще всего рука об руку с нею идут поражения мозга, вегетативно-сосудистая неполноценность. Не только грубые, явные, как бывает, например, после перенесенного в раннем детстве острого инфекционного заболевания, менингита или энцефалита, но и скрытые, как бы ползучие, не встревожившие в свое время даже педиатров. О них косвенно свидетельствовали некоторые подробности начального этапа биографии. Чуть позже, чем положено, ребенок начал ходить, разговаривать, казался слабее своих сверстников, быстро уставал, причем переутомление оборачивалось потерей аппетита, нарушением сна. По каждому из таких симптомов в отдельности трудно сделать определенное заключение, но когда их набирается много, когда все детство (так, кстати, было с Сергеем) проходит под знаком этих небольших отклонений, начинает угадываться какая-то серьезная проблема общего характера. Она же, возможно, становится первопричиной и поражения половых желез.

Мозг, сосудистая система не справляются со своими функциями, в том числе и с регулированием психических процессов. Отсюда и весь этот дезадаптивный «букет»: апатия, вялость, нерешительность, беспомощность, отсутствие вкуса к жизни. Человек, как называют это в быту, становится трудным. Он вечно пребывает в плохом настроении и портит его другим. С ним тяжело разговаривать, а договариваться просто невозможно: он сам увязает в мелочах и собеседникам не дает оторваться от них и осмыслить ситуацию по существу. Противодействие делает его конфликтным, злобным, агрессивным… Это состояние М. Блейлер определил в 1953 г. как эндокринный психосиндром. Вечная трагедия людей с таким психическим складом: чтобы справляться с жизнью, им необходима помощь и поддержка близких, но их поведение выводит из себя даже святых.

Те же явления гипогонадизма, но без признаков поражения центральной нервной системы, никаким специфическим «евнухоидным характером» не создавали. У нас было немало таких пациентов. Люди как люди. Более или менее активные, внушаемые, самостоятельные но без болезненного заострения отдельных черт, без патологических сдвигов настроения.

То же самое можно сказать и об инфантилизме, который раньше считался неизбежным спутником евнухоидизма. При отсутствии неблагоприятного органического фона, создаваемого теми же церебральными и вегетативно-сосудистыми нарушениями, наши больные вовсе не выглядели большими детьми, сохраняющими до седых волос свойственные раннему возрасту черты: впечатлительность, восторженность, безответственность и неумение справляться с собой. Единственное что можно было о них сказать – психическая зрелость приходила к ним с некоторым запозданием. Но и это я бы не решился объявить особенностью третьего пола. Те же самые черты незрелости я постоянно наблюдал у молодых и не очень молодых вполне здоровых мужчин и женщин. Объяснялось это не только традициями воспитания, но и шире – пороками социальной системы.

Типология характеров, формирование которых обусловлено принадлежностью к третьему полу, в принципе не оригинальна. В ее основе лежат три главные формы душевных реакций на постоянный психотравмирующий фактор. Можно капитулировать перед ним. Можно его игнорировать. А можно встать на путь обмана – надеть маску, которая в глазах окружающих, а в значительной степени и в своих собственных, сделает этот фактор как бы недействительным. Начинается все с внешних проявлений, с поведения: человек в чем-то интуитивно, но частично и вполне сознательно выбирает такой образ действий, какой помогает ему избегать самых чувствительных столкновений с суровой действительностью. Но постепенно избранная система защиты проникает все глубже, распространяясь на все психические структуры личности.

Любое меньшинство, организовавшееся по признаку, который массовое сознание третирует как недостаток, характерологически распадается на эти три основные группы. Это свойственно и двоечникам, если детский коллектив ориентирован на успехи учебе; и евреям, живущим в обществе, где преобладают антисемитские настроения; и неудачникам всех мастей; и девочкам из бедных семей, когда образуется большой разрыв между их возможностями наряжаться, получать удовольствия и эталонами, установившимися в их микросреде; и инвалидам, если их дефект бросается в глаза… Различия лишь в том, какое значение придается этому недостатку, перечеркивает ли он личность целиком или воспринимается как некая досадная частность. Мы с вами уже знаем, что такое пол: это точка отсчета, если вообще не пропуск для вхождения в общество. Отсутствие пола исключает всякие шансы на получение такого пропуска. Отсюда и чрезвычайный характер психической самозащиты.

Я вспоминаю людей, которых буквально истребляло отвращение и презрение к самим себе. Их самоимидж воспроизводил самые глупые предрассудки массового сознания. «Я не мужчина» звучало для них как «я не человек». Все впечатления жизни для них окрашивались в беспросветно мрачные, черные цвета. Стремление к изоляции нередко становилось у них самодовлеющим, руководило ими при выборе занятия (стать, например, лесником), разрушало даже естественные связи с другими людьми – с родителями, с родными. Одиночество же делало их еще более апатичными, равнодушными ко всему, включая и собственную участь. Таких пациентов было у меня не много, но это, подозреваю, вовсе не потому, что такая реакция на мужскую неполноценность свойственна лишь единицам. Врач ведь, напомню, не устраивает подводных обходов, он видит перед собой только тех, кто к нему обратился, попросил о помощи, а уже одно это говорит о проблесках надежды, о готовности к борьбе. Большинство же пропадает безвестности. Зачем жить – видимо, такой вопрос возникает перед этими людьми постоянно, превращая их в потенциальных, а нередко и во вполне реальных самоубийц.

Насколько пассивна и инертна эта категория евнухоидов – настолько же активны и деятельны ее антиподы, наглядно демонстрирующие, что психические ресурсы личности границ не имеют. Движущей силой у этих людей становится стремление взять реванш. Они с головой уходят в работу, в дело, не оставляют себе свободного времени. Несколько человек из числа моих пациентов сумели найти себя на общественной ниве, то есть они не только не прятались, не избегали контактов, но даже словно бы специально ставили себя в такое положение, чтобы представать перед максимально широким кругом наблюдателей. Они создавали для себя свою систему ценностей, в которой главенствовало то, что у них было (профессиональное умение, способность приносить пользу, кому-то помогать), а то, чего у них не было, опускалось куда-то в самый низ ценностной шкалы. Это делало их неуязвимыми для нескромных взглядов – ни враждебность, ни насмешки их не ранили и не задевали, неустанным аутотренингом они в точном смысле слова приучали себя вставать выше. Это спокойствие и видимая самодостаточность могли показаться совершенно натуральными, но при длительном общении всплывали нередко нюансы, показывавшие, какого неимоверного напряжения внутренних сил все это стоило. Например, я заметил, что люди этого склада избегают говорить не только о собственных проблемах (беседы с врачом не в счет) – они с виртуозной ловкостью обходят любые темы, хотя бы косвенно соприкасающиеся с полом.

Броня, которой защищает себя психика от непереносимых травм, может быть поистине непробиваемой. Но раз и навсегда создать ее невозможно. Ее приходится постоянно укреплять и совершенствовать, подправлять и чинить – а все это требует колоссальных энергетических затрат. Может быть поэтому ни уход с головой в работу, ни самоотверженность в делах не приносят людям этого типа впечатляющих успехов.

Классический портрет мужской маски, которую носит не-мужчина, нарисовал Томас Манн в романе «Иосиф и его братья». Это Петепра, или Потифар, герой библейских сказаний, знатный египетский вельможа, оскопленный в детстве богобоязненными родителями. Точность психологической разработки этого образа заставляет предположить, что писатель был близко знаком с представителями третьего пола, наблюдал их во множестве житейских коллизий. На этом обширном жизненном материале он, видимо, и выработал свое к ним отношение, в котором безусловная симпатия и теплота сочетается с мягкой иронией. К чему относится эта беззлобная насмешка, к самому кастрату или к надетой им на себя маске – точно ответить на этот вопрос, думаю, не мог бы и сам Томас Манн. Скорее всего – к тому и к другому вместе. Что поделаешь, как бы ни был мужчина интеллектуально развит, тонок, душевен и гуманен – не может он смотреть на не-мужчину как на равного себе, без этой самодовольной нотки превосходства…

Естественный мужской образ не предполагает гипертрофии традиционно приписываемых ему черт. Можно быть в меру сильным, в меру храбрым, в меру сексуальным и при этом вполне вписываться в рамки существующего эталона. Иное дело – маска. Она ведь должна не просто вводить в заблуждение окружающих – она призвана создать искомое самочувствие в том, кто ее надевает. А для этого мощный эффект усиления просто необходим. Не просто заявлять на каждом шагу о своей принадлежности к полу, но выглядеть при этом больше мужчиной, чем все остальные мужчины вместе взятые. Иногда мне даже приходит в голову, что сами каноны мужественности обязаны своим существованием не столько супермужчинам, которых природа с завидным постоянством создает в каждом поколении, сколько их собратьям, далеко не достигающим подобного совершенства и страдающим от собственной незначительности.

Мужчины вступают в брак – и у Потифара есть жена, поразительная красавица, настоящий перл среди придворных дам, и он не упускает случая показать себя на редкость благополучным и счастливым супругом. Мужчины славятся умением управлять лошадьми – Потифар проделывает чудеса на своей колеснице, заставляет ее совершать такие маневры, на какие не решается больше никто. Мужчины охотятся – Потифар идет сражаться с крокодилами, то есть с хищниками самыми кровожадными, жестокими и сильными. Мужчины заставляют беспокоиться за себя любящих женщин («он такой смелый, такой отчаянный, презирающий опасность, не сносить ему головы!») – Потифар и в этом хватает через край, он даже не заботится о создании успокоительных иллюзий, как поступают обычно истинные представители сильного пола, наоборот, он всячески подчеркивает грозящие ему напасти, чем доводит родных до полуобморочного состояния…

Отвлекаясь от реалий Древнего Египта, которые и для Манна служили не более чем декорацией, мы получаем точную характеристику этого типа. Наши пациенты не правят колесницей и не вступают в единоборство с крокодилами, они и на зайцев-то не всегда имеют возможность поохотиться, в их распоряжении зачастую нет более достойных мужских атрибутов, чем курение, выпивка и грубоватость манер. Но в их гиперкомпенсаторном использовании они точно так же пережимают, придавая своему мнимому образу черты не столько величия, сколько гротеска. Они любят рассказывать о своих подвигах, либо выдуманных, либо сильно преувеличенных, хвастаться силой, неустрашимостью, намекать на свои успехи у женщин.

Петепра был любимцем у фараона, человеком могущественным. Он мог не бояться разоблачений – все знающие правду так же старательно прятались за маску наивных и ни о чем не догадывающихся. И в этом смысле тоже моим пациентам далеко до него. Их неумеренная болтливость, бахвальство никого не вводят в заблуждение, и тайны окружающие чаще всего из этого не делают. Если человек вам симпатичен, тяжело смотреть, какими насмешливыми взглядами обмениваются слушатели за его спиной, а иногда и не только за спиной. Неужели он ничего не замечает? Неужели всерьез считает свою маску непроницаемой для посторонних глаз? Думаю, что это совсем не так, презрение пробивает любую броню. Чем более завлекательной выглядит маска, тем сильнее подтачивает душу горечь глубочайшего, безысходного разочарования. В себе, в своей несостоявшейся жизни…

Конечно, я радуюсь, видя своих пациентов спокойными, бодрыми, успешно преодолевшими острый физический и психически дискомфорт. Но ни мне, ни им недоступно торжество полной победы. Наши успехи относительны, по принципу «могло быть хуже». Слишком хорошо и им, и мне известно, что третий пол слаб по определению. Нет для него в нашем мире достойного места.

Ни один из моих пациентов свою судьбу не выбирал. Как и любая другая, их болезнь явилась без приглашения. Перейти в третий пол по собственному выбору, добровольно, сознательно – такое просто не укладывается в голове.

Но ведь такое было…

Огненное крещение

Так сами скопцы называли произведенную над собой операцию, точно выражая в этих словах и содержание, и мистический смысл этого страшного обряда. Все они были православными христианами, таинство крещения однажды уже было совершено над каждым из них. Следовательно, приобщение к скопчеству, символизируемое повторным крещением, означало одновременно и отход от канонического христианства, и сохранение единства с ним. Не переход в иную веру, не принятие нового божества, а как бы возвышение над каноном, совершенствование в верности и преданности Богу, доводимых до абсолюта, до исключения самой возможности компромисса. В терминах коммунистического вероучения этому соответствовал оборот «лучшие из лучших».

Почему «огненное»? Буквально – такова была техника операции. Есть свидетельства, что первоначально гениталии выжигались. Позже стали прибегать к ножу, а раскаленное добела на огне железо служило для остановки кровотечения (и для обеззараживания раны, добавили бы мы теперь). Отрезанное тоже бросалось в огонь, из чего следует, что вся процедура должна была включать в себя разжигание пламени. Его отсветы, вместе с адской болью, должны были навсегда впечататься в чувственную память тех, кто подвергал себя вивисекции.

Но есть, несомненно, и прямая перекличка ритуального оскопления с самым древним из всех существовавших на земле культов – культом огня. В самом христианстве тоже угадывается это дальнее родство. Представления о грешниках, горящих в аду, о том, что смерть на костре искупает совершенные против веры преступления, особое волнение, охватывающее душу при зажигании свечей и лампад, при виде огней, горящих в храме, поэтический строй множества библейских образов, связанных с преображением силой огня или, наоборот, с неподвластностью огню – все это опирается на нашу генную память, заложенную духовным опытом пещерных предков. Скопцы, как можно представить себе, искали и нашли более прямой и короткий путь к этому универсальному источнику. Где-то здесь, на мой взгляд, лежит объяснение того, что на первый взгляд кажется необъяснимым. Как могло возникнуть это уникальное общественное явление? Почему появилось оно именно в России и никуда за пределы ее границ не ушло?

Не считаю себя большим знатоком религиозных систем ни в историческом плане, ни тем более в теологическом. Но среди моих пациентов было много людей, глубоко верующих, в том числе и православных. Разумеется, они оскорбились бы, если бы я вслух назвал их язычниками. Но при анализе процессов, организующих духовную сферу личности, я неизменно обнаруживал ясные следы идолопоклонства, причудливо уживающиеся с истовой верой в Святую Троицу. И это не должно нас удивлять. Христианство пришло на Русь сравнительно поздно, при этом крещение вовсе не было разовым, одномоментным актом. Психологическая эволюция, подразумеваемая им, растянулась на столетия. Как зримо показала Октябрьская революция, исчерпывающего завершения она так и не получила. Совсем сравнительно недавно, в XVII, чуть ли не в XVIII веке православным священникам приходилось сражаться с почитателями местных языческих божков. Но что можно сделать с человеком, который верит? Заставить его посещать православный храм? Запретить ему творить кощунственные, по меркам господствующей церкви, обряды? Это запросто, как выражаются мои внуки. Но вера не поддается насилию. Оно приводит лишь к появлению двоеверия. Не в смысле приобщенности к двум параллельным культам, хотя, как показывают архивные материалы, и такое порой случалось, а скорее к их духовной ассимиляции. К сращиванию символики, к специфическому восприятию христианского Бога как языческого божества.

Идея оскопления органически вытекает из смысла христианской проповеди, как сок из спелого плода.