Ты одинок. И правишь бег
Лишь ты один — могуч и молод —
В косматый дым, в атласный снег
Приять вершин священный холод.
В горах натянутый ручей
Своей струею серебристой
Поет — тебе: и ты — ничей —
На нас глядишь из тучи мглистой.
Орел вознесся в звездный день
И там парит, оцепенелый.
Твоя распластанная тень
Сечет ледник зеркально-белый.
Закинутый самой судьбой
Над искристым и льдистым пиком,
Ты солнце на старинный бой
Зовешь протяжным, вольным криком.
Полудень: стой — не оборвись,
Когда слетит туманов лопасть,
Когда обрывистая высь
Разверзнет под тобою пропасть.
Но в море золотого льда
Падет бесследно солнце злое.
Промчатся быстрые года
И канут в небо голубое.
 
      1904
      Москва

 
Грустен взор. Сюртук застегнут.
Сух, серьезен, строен, прям —
 
 
Ты над грудой книг изогнут,
Труд несешь грядущим дням.
 
 
Вот бежишь: легка походка;
Вертишь трость — готов напасть.
 
 
Пляшет черная бородка,
В острых взорах власть и страсть.
 
 
Пламень уст — багряных маков —
Оттеняет бледность щек.
 
 
Неизменен, одинаков,
Режешь времени поток.
 
 
Взор опустишь, руки сложишь…
В мыслях — молнийный излом.
 
 
Замолчишь и изнеможешь
Пред невеждой, пред глупцом.
 
 
Нет, не мысли, — иглы молний
Возжигаешь в мозг врага.
 
 
Стройной рифмой преисполни
Вихрей пьяные рога,
 
 
Потрясая строгим тоном
Звезды строящий эфир…
 
 
Где-то там… за небосклоном
Засверкает новый мир; —
 
 
Там за гранью небосклона —
Небо, небо наших душ:
 
 
Ты его в земное лоно
Рифмой пламенной обрушь.
 
 
Где-то новую туманность
Нам откроет астроном: —
 
 
Мира бренного обманность —
Только мысль о прожитом.
 
 
В строфах — рифмы, в рифмах — мысли
Созидают новый свет…
 
 
Над душой твоей повисли
Новые миры, поэт.
 
 
Всё лишь символ… Кто ты? Где ты?..
Мир — Россия — Петербург —
 
 
Солнце — дальние планеты…
Кто ты? Где ты, демиург?..
 
 
Ты над книгою изогнут,
Бледный оборотень, дух…
 
 
Грустен взор. Сюртук застегнут.
Горд, серьезен, строен, сух.
 
      Март 1904
      Москва

 
Упорный маг, постигший числа
И звезд магический узор.
Ты — вот: над взором тьма нависла…
Тяжелый, обожженный взор.
 
 
Бегут года. Летят: планеты,
Гонимые пустой волной,—
Пространства, времена… Во сне ты
Повис над бездной ледяной.
 
 
Безводны дали. Воздух пылен.
Но в звезд разметанный алмаз
С тобой вперил твой верный филин
Огонь жестоких, желтых глаз.
 
 
Ты помнишь: над метою звездной
Из хаоса клонился ты
И над стенающею бездной
Стоял в вуалях темноты.
 
 
Читал за жизненным порогом
Ты судьбы мира наизусть…
В изгибе уст безумно строгом
Запечатлелась злая грусть.
 
 
Виси, повешенный извечно,
Над темной пляской мировой,—
Одетый в мира хаос млечный,
Как в некий саван гробовой.
 
 
Ты шел путем не примиренья —
Люциферическим путем.
Рассейся, бледное виденье,
В круговороте бредовом!
 
 
Ты знаешь: мир, судеб развязка.
Теченье быстрое годин —
Лишь снов твоих пустая пляска;
Но в мире — ты, и ты — один,
 
 
Всё озаривший, не согретый,
Возникнувший в своем же сне…
Текут года, летят планеты
В твоей несчастной глубине.
 
      1904,1908
      Москва

 
Туманы, пропасти и гроты…
Как в воздух, поднимаюсь я
В непобедимые высоты,
Что надо мной и вкруг меня.
 
 
Как в воздухе, в луче эфирном
Вознесся белоснежный пик,
И от него хрустальным фирном
Слетает голубой ледник…
 
 
У ледяного края бездны
Провеял облак ледяной:
Мгла дымная передо мной…
Ударился о жезл железный
 
 
Мой посох бедный, костяной:
И кто-то темный из провала
Выходит, пересекши путь,
И острое вонзилось жало
 
 
В мою взволнованную грудь…
Раскатам мстительного смеха,
Раскатам бури снеговой
Ответствует громами эхо…
 
 
И катится над головой —
Тяжеловесная лавина,
Но громовой, летящий ком
Оскаленным своим жерлом
 
 
Съедает мертвая стремнина.
Глухие стоны урагана
Упали в пасти пропастей,
Скользнули на груди моей,
 
 
Свиваясь, лопасти тумана,
Над осветленной крутизной
Истаяв ясными слезами…
И кто же! — брат передо мной
 
 
С обезумевшими очами —
Склонился, и железный свой
Он поднял жезл над головой…
Так это — ты?.. Но изумленный,
 
 
Безгневный, улыбнулся лик;
И жезл упал окровавленный
На звонкий, голубой ледник.
«Высоких искусов науку
 
 
И марева пустынных скал
Мы поняли», — ты мне сказал:
Братоубийственную руку
Я радостно к груди прижал…
 
 
Пусть шел ты от одной долины,
Я — от другой (мой путь иной): —
Над этой вечной крутизной
На посох бедный, костяной
 
 
Ты обменял свой жезл змеиный.
Нам с высей не идти назад:
Мы смотрим на одни вершины,
Мы смотрим на один закат,
 
 
На неба голубые степи; —
И, как безгрешные венцы,
Там ледяных великолепии
Блистают чистые зубцы.
 
 
Поэт и брат! В заре порфирной
Теперь идем — скорей, туда —
В зеркальные чертоги льда
Хрустальною дорогой фирна.
 
      1909
      Бобровка

 
Снега синей, снега туманней;
Вновь освеженной дышим мы.
Люблю деревню, вечер ранний
И грусть серебряной зимы.
 
 
Лицо изрежет ветер резкий,
Прохлещет хладом в глубь аллей;
Ломает хрупкие подвески
Ледяных, звонких хрусталей.
 
 
Навеяв синий, синий иней
В стеклянный ток остывших вод,
На снежной, бархатной пустыне
Воздушный водит хоровод.
 
 
В темнеющее поле прыснет
Вечерний, первый огонек;
И над деревнею повиснет
В багровом западе дымок;
 
 
Багровый холод небосклона;
Багровый отблеск на реке…
Лениво каркнула ворона;
Бубенчик звякнул вдалеке.
 
 
Когда же в космах белых тонет
В поля закинутая ель,
Сребро метет, и рвет, и гонит
Над садом дикая метель,—
 
 
Пусть грудой золотых каменьев
Вскипит железный мой камин:
Средь пламенистых, легких звеньев
Трескучий прядает рубин.
 
 
Вновь упиваюсь, беспечальный,
Я деревенской тишиной;
В моей руке бокал хрустальный
Играет пеной кружевной.
 
 
Вдали от зависти и злобы
Мне жизнь окончить суждено.
Одни суровые сугробы
Глядят, как призраки, в окно.
 
 
Пусть за стеною, в дымке блеклой,
Сухой, сухой, сухой мороз,—
Слетит веселый рой на стекла
Алмазных, блещущих стрекоз.
 
      1907
      Петровское

1

 
Год минул встрече роковой,
Как мы, любовь лелея, млели,
Внимая вьюге снеговой,
Как в рыхлом пепле угли рдели.
 
 
Над углями склонясь, горишь
Ты жарким, ярким, дымным пылом;
Ты не глядишь, не говоришь
В оцепенении унылом.
 
 
Взгляни чуть теплится огонь;
В полях пурга пылит и плачет;
Над крышею пурговый конь,
Железом громыхая, скачет.
 
 
Устами жгла давно ли ты
До боли мне уста, давно ли,
Вся опрокинувшись в цветы
Желтофиолей, роз, магнолий.
 
 
И отошла… И смотрит зло
В тенях за пламенной чертою.
Омыто бледное чело
Волной волос, волной златою.
 
 
Почерк воздушный цвет ланит.
Сомкнулись царственные веки.
И всё твердит, и всё твердит:
«Прошла любовь», — мне голос некий.
 
 
В душе не воскресила ты
Воспоминанья бурь уснувших…
Но ежели забыла ты
Знаменованья дней минувших,—
 
 
И ежели тебя со мной
Любовь не связывает боле,—
Уйду, сокрытый мглой ночной,
В ночное, в ледяное поле:
 
 
Пусть ризы снежные в ночи
Вскипят, взлетят, как брошусь в ночь я,
И ветра черные мечи
Прохладным свистом взрежут клочья.
 
 
Сложу в могиле снеговой
Любви неразделенной муки…
Вскочила ты, над головой
Свои заламывая руки.
 
      1907
      Москва

2

 
Над крышею пурговый конь
Пронесся в ночь… А из камина
Стреляет шелковый огонь
Струею жалящей рубина.
 
 
«Очнись: ты спал, и я спала…»
Не верю ей, сомненьем мучим.
Но подошла, не обожгла
Лобзаньем пламенно текучим.
 
 
«Люблю, не уходи же — верь!..»
А два крыла в углу тенистом
Из углей красный, ярый зверь
Рассеял в свете шелковистом.
 
 
А в окна снежная волна
Атласом вьется над деревней:
И гробовая глубина
Навек разъята скорбью древней…
 
 
Сорвав дневной покров, она
Бессонницей ночной повисла —
Без слов, без времени, без дна,
Без примиряющего смысла.
 
      1908
      Москва

 
В окне: там дев сквозных пурга,
Серебряных, — их в воздух бросит;
С них отрясает там снега,
О сучья рвет; взовьет и носит.
 
 
Взлетят и дико взвизгнут в ночь,
Заслышав черных коней травлю.
Печальных дум не превозмочь.
Я бурю бешеную славлю.
 
 
Когда пойду в ночную ярь,
Чтоб кануть в бархате хрустящем,
Пространство черное, ударь,—
Мне в грудь ударь мечом разящим.
 
 
Уснувший дом. И мы вдвоем.
Пришла: «Я клятвы не нарушу!..»
Глаза: но синим, синим льдом
Твои глаза зеркалят душу.
 
 
Давно всё знаю наизусть.
Свершайся, роковая сказка!
Безмерная, немая грусть!
Холодная, немая ласка!
 
 
Так это ты (ужель, ужель!),
Моя серебряная дева
(Меня лизнувшая метель
В волнах воздушного напева),
 
 
Свивая нежное руно,
Смеясь и плача над поэтом,—
Ты просочилась мне в окно
Снеговым, хрупким белоцветом?
 
 
Пылит кисеи кисейный дым.
Как лилия, рука сквозная…
Укрой меня плащом седым,
Приемли, скатерть ледяная.
 
 
Заутра твой уснувший друг
Не тронется зеркальным телом.
Повиснет красный, тусклый крут
На облаке осиротелом.
 
      1908
      Москва

 
Уж оттепельный меркнет день.
Уж синяя на снеге тень.
 
 
Как прежде, у окна вдвоем
 
 
Попыхиваем огоньком.
Мгла пепельный свой сеет свет.
 
 
Уехала она… Но нет —
Не примиренье, не забвенье
 
 
В успокоенье чую я.
Из зеркала, грустя, отображенье —
 
 
Из зеркала кивает на меня.
И полосы багровые огня,
 
 
И отблески далекие селенья, —
Истома улетающего дня…
 
 
Рояль… Ревнивое забвенье.
Я говорю себе:
 
 
«Друг, взор полуживой закрои:
Печален кругозор сырой,
 
 
Печален снеговой простор,
И снеговой сосновый бор,
 
 
И каркающий в небе грач,
И крыши отсыревших дач,
 
 
И станционный огонек,
И плачущий вдали рожок…»
 
      1908
      Москва

 
Декабрь… Сугробы на дворе…
Я помню вас и ваши речи;
Я помню в снежном серебре
Стыдливо дрогнувшие плечи.
 
 
В марсельских белых кружевах
Вы замечтались у портьеры:
Кругом на низеньких софах
Почтительные кавалеры.
 
 
Лакей разносит пряный чай…
Играет кто-то на рояли…
Но бросили вы невзначай
Мне взгляд, исполненный печали.
 
 
И мягко вытянулись, — вся
Воображенье, вдохновенье,—
В моих мечтаньях воскреся
Невыразимые томленья;
 
 
И чистая меж нами связь
Под звуки гайдновских мелодий
Рождалась… Но ваш муж, косясь,
Свой бакен теребил в проходе…
 
 
_______
 
 
Один — в потоке снеговом…
Но реет над душою бедной
Воспоминание о том,
Что пролетело так бесследно.
 
      Сентябрь 1908
      Петербург

 
Чернеют в далях снеговых
Верхушки многолетних елей
Из клокотаний буревых
Сквозных, взлетающих метелей.
 
 
Вздыхающих стенаний глас,
Стенающих рыданий мука:
Как в грозный полуночи час
Припоминается разлука!
 
 
Непоправимое мое
Припоминается былое…
Припоминается ее
Лицо холодное и злое.
 
 
Пусть вечером теперь она
К морозному окну подходит
И видит: мертвая луна…
И волки, голодая, бродят
 
 
В серебряных, сквозных полях;
И синие ложатся тени
В заиндевевших тополях;
И желтые огни селений,
 
 
Как очи строгие, глядят,
Как дозирающие очи;
И космы бледные летят
В пространства неоглядной ночи.
 
 
И ставни закрывать велит…
Как пробудившаяся совесть,
Ей полуночный ветр твердит
Моей глухой судьбины повесть.
 
 
Прости же. тихий уголок,
Тебя я покидаю ныне…
О, ледени, морозный ток.
В морозом скованной пустыне!..
 
      1907
      Париж

 
Я шел один своим путем;
В метель застыл я льдяным комом…
И вот в сугробе ледяном
Они нашли меня под домом.
 
 
Им отдал все, что я принес:
души расколотой сомненья,
Кристаллы дум, алмазы слез,
И жар любви, и песнопенья,
 
 
И утро жизненного дня.
Но стал помехой их досугу.
Они так ласково меня
Из дома выгнали на вьюгу.
 
 
Непоправимое мое
Воспоминается былое…
Воспоминается ее
Лицо холодное и злое…
 
 
Прости же, тихий уголок,
Где жег я дни в бесцельном гимне!
Над полем стелется дымок.
Синеет в далях сумрак зимний.
 
 
Мою печаль, и пыл, и бред
Сложу в пути осиротелом:
И одинокий, робкий след,
Прочерченный на снеге белом,—
 
 
Метель со смехом распылит.
Пусть так: немотствует их совесть,
Хоть снежным криком ветр твердит
Моей глухой судьбины повесть.
 
 
Покоя не найдет они:
Пред ними протекут отныне
Мои засыпанные дни
В холодной, в неживой пустыне…
 
 
Всё точно плачет и зовет
Слепые души кто-то давний:
И бледной стужей просечет
Окно под пляшущею ставней.
 
      1907
      Париж

 
Пылит и плачется: расплачется пурга.
Заря багровая восходит на снега.
 
 
Ты отошла: ни слова я… Но мгла
Легла суровая, свинцовая — легла.
 
 
Ни слова я… И снова я один
Бреду, судьба моя, сквозь ряд твоих годин.
 
 
Судьба железная задавит дни мои.
Судьба железная: верни ее — верни!
 
 
Лихие шепоты во мгле с лихих нолей.
Сухие шелесты слетают с тополей.
 
 
Ни слова я… Иду в пустые дни.
Мы в дни погребены: мы искони одни.
 
 
Мы искони одни: над нами замкнут круг.
Мой одинокий, мой далекий друг,—
 
 
Далек, далек и одинок твой путь:
Нам никогда друг друга не вернуть.
 
      1908
      Петербург

 
Хотя бы вздох людских речей,
Хотя бы окрик петушиный:
Глухою тяжестью ночей
Раздавлены лежат равнины.
 
 
Разъята надо мною пасть
Небытием слепым, безгрозным.
Она свою немую власть
Низводит в душу током грозным.
 
 
Ее пророческое дно
Мой путь созвездьями означит
Сквозь вихрей бледное пятно.
И зверь испуганный проскачет.
 
 
Щетинистым своим горбом:
И рвется тень между холмами
Пред ним на снеге голубом
Тревожно легкими скачками:
 
 
То опрокинется в откос,
То умаляется под елкой.
Заплачет в зимних далях пес,
К саням прижмется, чуя волка.
 
 
Как властны суеверный страх,
И ночь, и грустное пространство,
И зычно вставший льдяный прах —
Небес суровое убранство.
 
      Январь 1907
      Париж

 
Кругом крутые кручи.
Смеется ветром смерть.
Разорванные тучи!
Разорванная твердь!
 
 
Лег ризой снег. Зари
Краснеет красный край.
В волнах зари умри!
Умри — гори: сгорай!
 
 
Гремя, в скрипящий щебень
Железный жезл впился.
Гряду на острый гребень
Грядущих мигов я.
 
 
Броня из крепких льдин.
Их хрупкий, хрупкий хруст.
Гряду, гряду — один.
И крут мой путь, и пуст.
 
 
У ног поток мгновений.
Доколь еще — доколь?
Минуют песни, пени,
Восторг, и боль. и боль —
 
 
И боль… Но вольно — ах,
Клонюсь над склоном дня,
Клоню свой лик в лучах…
И вот меня, меня
 
 
В край ночи зарубежный,
В разорванную твердь,
Как некий иней снежный,
Сметает смехом смерть.
 
 
Ты — вот, ты — юн, ты — молод,
Ты — муж… Тебя уж нет:
Ты — был: и канул в холод,
В немую бездну лет.
 
 
Взлетая в сумрак шаткий,
Людская жизнь течет,
Как нежный, снежный, краткий
Сквозной водоворот.
 
      1908
      Петербург

       Голос ветра
 
«Когда сквозных огней
Росы листок зеленый
На мой томящий одр
Нальет и отгорит,—
 
 
Когда дневных лучей
Слепящий ток, червленый,
Клоня кленовый лист,
По купам прокипит,—
 
 
Когда, багров и чист,
Меня восток приметит,
Когда нальет поток
Своих сквозных огней —
 
 
Твоя душа, твоя,
Мою призывно встретит
(Последних дней моих,
Твоих весенних дней…)
 
 
Ну что ж? Тревожиться?
Тревожиться не надо:
Отрада вешняя кругом —
Смотри: зари
 
 
Отрада вешняя
Нисходит к нам, отрада.
Теперь склонись, люби,
Лобзай — скажи: „Умри…“
 
 
Лобзай меня! Вотще:
И гаснет лик зажженный,
Уже склоненный в сень
Летейской пустоты…
 
 
Прости, мой бедный друг!
Прости, мой друг влюбленный!
Тебе я отдал жизнь…
Нет, не любила ты…»
 
       (Голос ветра замирает)
 
Тогда сквозных огней
Поток дневной, червленый,
Клоня кленовый лист,
По купам прокипел —
 
 
Вотще! И, как слезой,
Росой листок зеленый
Так скромно их кропил…
И скорбно отгорел.
 
      Сентябрь 1907
      Петербург

 
Как минул вешний пыл, так минул страстный зной.
Вотще покоя ждал: покой еще не найден.
Из дома загремел гульливою волной,
Волной размывчивой летящий к высям Гайден.
 
 
Презрительной судьбой обидно уязвлен,
Надменно затаишь. На тусклой, никлой, блеклой
Траве гуляет ветр; протяжным вздохом он
Ударит в бледных хат мрачнеющие стекла.
 
 
Какая тишина! Как просто всё вокруг!
Какие скудные, безогненные зори!
Как все, прейдешь и ты, мой друг, мой бедный друг.
К чему ж опять в душе кипит волнений море?
 
 
Пролейся, лейся, дождь! Мятись, суровый бор!
Древес прельстительных прельстительно вздыханье.
И дольше говорит и ночи скромный взор,
И ветра дальний глас, и тихое страданье.
 
      Июнь 1907
      Петровское

1

 
Зарю я зрю — тебя…
Прости меня, прости же:
Немею я, к тебе
Не смею подойти…
 
 
Горит заря, горит —
И никнет, никнет ниже.
Бьет час: «Вперед». Ты — вот:
И нет к тебе пути.
 
 
И ночь встает: тенит,
И тенью лижет ближе,
Потоком (током лет)
Замоет свет… Прости!
 
 
Замоет током лет
В пути тебя… Прости же —
Прости!
 

2

 
Покров: угрюмый кров —
Покров угрюмой нощи —
Потоком томной тьмы
Селенье смыл, замыл…
 
 
Уныло ропщет даль,
Как в далях взропщут рощи…
Растаял рдяных зорь,
Растаял, — рдяный пыл.
 
 
Но мерно моет мрак,—
Но мерно месяц тощий,
Летя в пустую высь
Венцом воздушных крыл —
 
 
Покров, угрюмый кров —
Покров угрюмой нощи —
Замыл.
 

3

 
Душа. Метет душа,—
Взметает душный полог,
Воздушный (полог дней
Над тайной тайн дневных):
 
 
И мир пустых теней,
Ночей и дней — осколок
Видений, снов, миров
Застывших, ледяных —
 
 
Осколок месячный: —
Над сетью серых елок
Летит в провал пространств
Иных, пустых, ночных…
 
 
Ночей, душа моя,
Сметай же смертный полог,—
И дней!
 

4

 
Угрюмая, она
Сошла в угрюмой нощи:
Она, беспомощно
Склонись на мшистый пень,—
 
 
Внемля волненью воли
(Как ропщут, взропщут рощи),—
В приливе тьмы молчит:
Следит, как меркнет день.
 
 
А даль вокруг нее
Таинственней и проще;
А гуще сень древес,—
Таинственная сень…
 
 
Одень ее, покров —
Покров угрюмой нощи,—
Одень!
 
      Март 1908
      Москва

 
Как пережить и как оплакать мне
Бесценных дней бесценную потерю?
Но всходит ветр в воздушной вышине.
Я знаю всё. Я промолчу. Я верю.
 
 
Душа: в душе — в душе весной весна…
Весной весна, — и чем весну измерю?
Чем отзовусь, когда придет она?
Я промолчу — не отзовусь… Не верю.
 
 
Не оскорбляй моих последних лет.
Прейдя, в веках обиду я измерю.
Я промолчу. Я не скажу — нет, нет.
Суров мой суд. Как мне сказать: «Не верю»?
 
 
Текут века в воздушной вышине.
Весы твоих судеб вознес, — и верю.
Как пережить и как оплакать мне
Бесценных дней бесценную потерю?
 
      1907
      Москва

 
Внемлю речам, объятый тьмой
Философических собраний,
Неутоленный и немой
В весеннем, мертвенном тумане.
 
 
Вон — ряд неутомимых лбов
Склоняется на стол зеленый:
Песчанистою пылью слов
Часами прядает ученый.
 
 
Профессор марбургский Когэн,
Творец сухих методологий!
Им отравил меня N. N.,
И увлекательный, и строгий.
 
 
Лишь позовет она, как он
Мне подает свой голос кроткий,
Чуть шелковистый, мягкий лен
Своей каштановой бородки
 
 
Небрежно закрутив перстом,
И, как рога завьются турьи,
Власы над неживым челом
В очей холодные лазури;—
 
 
Заговорит, заворожит
В потоке солнечных пылинок;
И «Критикой» благословит,
Как Библией суровый инок.
 
 
Уводит за собой; без слов
Усадит за столом зеленым…
Ряды прославленные лбов…
С ученым спорит вновь ученый.
 
      1908
      Москва

 
Уж год таскается за мной
Повсюду марбургский философ.
Мой ум он топит в мгле ночной
Метафизических вопросов.
 
 
Когда над восковым челом
Волос каштановая грива
Волнуется под ветерком,
Взъерошивши ее, игриво
 
 
На робкий роковой вопрос
Ответствует философ этот,
Почесывая бледный нос,
Что истина, что правда… — метод.
 
 
Средь молодых, весенних чащ,
Омытый предвечерним светом,
Он, кутаясь в свой черный плащ,