ст. 7. Медный Ужас! Печать Вавилона нечистого!
ст. 8. И будет все печально? Почему оно печально? Жизнь печальна… И все будет печально… И……
ст. 9. И… вот с кубком чар<в>леного вина еле двигающийся мертвец, и еще скелет с гримасой слащавой, пляшет… обняв женщину.
ст. 10. Окружающие поплясывают и подсвистывают и берут себе все.
ст. 11. Немногие разбирают все. А те, что ничего не получили, идут и дерутся.
ст. 12. Пожирает сын старика своего. Мать детей пожирает своих.
ст. 13. Медный Ужас! Печать Вавилона проклятого!
ст. 14. Что-то красное, липкое, воровское и пламенное.
ст. 15. Чу! Слышите? Чу! Слушайте! Будто огненный мир зажигается, будто пробивается пламень из самого ада и запахиваются тучей небеса.
ст. 16. Тогда вижу убогих я в мантиях пламенных; тогда вижу калик в мантиях пламенных. Вакхический танец калик распаляет.
ст. 17. Но еще вижу я других,
ст. 18. которые в грязи; которые в рубище; которые все заросли допотопными космами.
ст. 19. Те идут на пляшущих.
ст. 20. И берут камни, и побивают пляшущих; и берут камни, и побивают мантии красные.
ст. 21. Бьют друзей. Каждый за всех против одного, и один против всех.
ст. 22. И запахиваются небеса тучей черной, словно пламень пробивается из ада.
ст. 29. Словно метеоры над землей повисли.
ст. 30. Словно Грозящий и Бредовый накатился на землю.
ст. 31. Пожирает сын старика своего. Мать пожирает детей своих.
ст. 32………А летает ворон ледащий; окровавленным клювом раздирает сердца неимущих.
ст. 33. Корона из камней самоцветных на голове его пернатой.
ст. 34. Выедает глаза ворон черный с воронами черными и женам.
ст. 35. Выедает глаза ворон черный с воронами подвластными и старцам.
ст. 36. Выедает глаза ворон черный с воронами подвластными и детям.
ст. 37. Глохнет все от горделивого граянья.
ст. 38. И над всей свалкой я вижу гиганта: рака придирчивого, что держит мир меж клешней своих.
ст. 39. Тогда побивают сильные слабых; богатые бедных, а тех самый богатый.
ст. 40. И говорит тот — самый богатый: «Я царь, я и Бог; свято сверхумие мое!»
ст. 41. Так говорит ворон ледащий, пес и рак; и все поклонились ворону ледащему, псу и раку. И все с трепетом, и все с ненавистью тайной поклонились раку и псу.
ст. 42. Были они слепы. И был он зряч.
ст. 43…Но не так, не так: был он самый слепой.
ст. 44. А не слыхали ль вы, мои братья, как слепой кривых вел, как кривые видели обоими глазами?..
ст. 45. И воцарился он… И был он Богом.
§ 10 (Adagio)
ст. 1. Голубое озеро. Лотос на озере. Все храмы по берегу и дворцы.
ст. 2. И дворцы сверхчеловеку. И сверхчеловеку те храмы.
ст. 3. И, Боже мой, Боже мой! Все в небесах онемело. В синей да?ли грозные зарницы. А близ заката серебряно-бледного Кто-то Гигантский в два взмаха взлетел куполом облачным. Мощным зигзагом стоит в небе Гигантский и Бледный над закатом серебряным в небесах.
[ст. 3. Все замерло. Все ждет того, чего не миновать больному ребенку.
ст. 4. Сохрани, Боже, род людской. Да будет Тихий Крест Твой над миром.]
§ 11 (Allegro doloroso)
ст. 1. Терраса белого мрамора. Черные рабы играют на гуслях. Влагой дышат водометы. Горизонт в луне. Воспаленная зноем луна. Глядит она знакомым рылом из тучи. Смотрит ужасом, глупая.
ст. 2. Из дальних лесов рев слонов, гром львиный с визжанием тигриным.
ст. 3. И песня! И черная песня рабов!!
ст. 4. Слушает песню ребенок — и плачет; слушает песню рак — и плачет; слушает песню проклятый — и плачет. Рабы поют.
ст. 5. И выходят тени в дымных мантиях. Словно туман встает над землею. И вздыхает, и стелется.
ст. 6. Призраки выходят в золотых венцах. Гусли в руках у певцов [мировой скорби] [мерзости].
ст. 7. Поют они о злодеяниях старого рака. Поник рак седой бородой и кудрями седыми.
ст. 8. Словно туман встает над бедной землей… И вздыхает, и стелется.
[ст. 9. Эти песни, что они? Эти певцы — рабы???]
ст. 9. Рабы поют. Поник рак седыми кудрями.
ст. 10. Смутные жалобы… Печальные жалобы…
ст. 11. Я взлетаю над миром. Я вижу черную тень. Слышу раскатистый хохот безумного.
ст. 12. Что-то сидит у сырой трясины, что-то плачет о загубленном счастье.
ст. 13. Кто-то слышит тупую пропасть, висящую над миром катарактом.
ст. 14. Словно туман встает над бедной землей… И вздыхает… И стелется… О безумные песни, безумные песни рабов!!
ст. 15. На мраморе террасы вороново крыло распласталось: это песня погибшего человечества.
ст. 16. Это болезнь мира — рак придирчивости: тот держит мир меж клешней своих.
ст. 17. Слушает песню царь и плачет.
……………….
ст. 18. Все пролетает пылью… Все рассыпается прахом — там, где-то, куда нет нам доступа.
ст. 19. Бледнеет ворон, как светильник без масла.
ст. 20. Клокочет бессмысленная плоть. Сатана ходит по кладбищу, где ивы ревут, изогнувшись.
ст. 21. Это — песнь погибших, песнь униженных.
ст. 22. Уходит богатый, в чертог свой уходит… И в чертог проникает злая песня ограбленных.
ст. 23. И поганый ведун очернен, и звон чаш на пиру у ведуна смолкает… Оглушает песня раковая! Она летит и бьется к богачу. Она зла, и стучит, и грозит пальцем в окна дворца… Смотрят: — в окнах женщины растрепанные кричат, предостерегают. И унылая полночь бьет!
ст. 24. Это — песнь рабов?
ст. 25. И вспыхивает ведун, и мечется, хилый, по чертогу, и больная луна показалась в окне.
ст. 26. И черна, и горька песня сирых, бездомных и ограбленных!
ст. 27. Песня о том, что мир — клоака позолоченная.
ст. 28. Песня о том, что нет здоровых.
ст. 29. Песня о том, что зловоние бьется из позолоты и что мир протух.
ст. 30. Что живое все обмотано ногою Крокена, что чудовищный осьминог присосался к человеку.
ст. 31. И черна, и горька песня сирых, песня бездомных, песня ограбленных.
ст. 32. В окнах женщины растрепанные, невесть откуда, кричат, предостерегают… И больная луна показалась в окне.
ст. 33. И задумался ведун… И все на пиру задумались…
ст. 34. И говорил ведун: «Покажите мне тощих и ограбленных»… И собирали бедных.
ст. 35. И пришли: все старики, все старухи… пришли в язвах и рубище, пороком запечатленные, нищетой озлобленные… Пришли… и стали слепнуть от огней ярких, от блеска золотого.
ст. 36. И погасил огни ведун, и сказал: «Вы печальны: пляшите!»
ст. 37. Вот бедняки иссохшие заплясали так, что хрустели кости; плясал сам царь-ворон, сам царь-зверь в лунном полусвете.
ст. 38. А сама луна кружком горьким и насмешливым стояла в окне.
ст. 39. И вышли из дворца бедные, скача, и разошлись по миру бедные, скача… И заразили пляской своей других… И все плясали.
ст. 40. Думали — веселы они, когда слезы были выплаканы, так что не осталось что выплакивать.
ст. 42. И с сухими глазами, с кулаками сжатыми, полунагие, смрадные, скакали в берлогах нищеты с немым проклятием.
ст. 43. А богач ведун умилялся, глядя на пляски с террасы мраморной… А кадили угодники ведуну из золотых кадильниц…
ст. 44. А когда стали доноситься вопли страдания, когда, заплясавшись, падали, конвульсивно подергиваясь, — ст. 45. тогда закричал ведун, тогда заломил руки ведун и онемел ведун с распростертыми к небу руками.
ст. 46. Так вековой дуб, обезумевший от горя жизни, застывает в глухом порыве.
ст. 47. И потом побежал ведун, и законопатил ведун окна, чтобы ничего не слышать от мира сего. И стал предаваться ведун оргиям диким. В палатах золотых старикашка безобразничал.
ст. 48. И глухи и слепы развратники вавилонские, и глухи и слепы.
ст. 49. Хотя идет Вечность света и мрака.
ст. 50. Ныне злой одержим бесом: не видят они… Ныне чистый в ангелах — не видят они.
ст. 51. Пели о земле — понимали. Запели о Мире — не поняли.
ст. 52. Судный звон принимают они за бессмыслицу, откровение Бога небесного за бессмыслицу.
ст. 53. Блаженны заблуждающиеся во имя Сущности. Они видят Бога Зарниц.
ст. 54. Блажен — кто глух и кто слеп, а верит.
ст. 55. Горе тому, кто верит вполовину.
ст. 56. Если не можете совершенными быть, убейте жену свою, Бога своего; падите: и очиститесь: болели душою, пали со зла на скверны мира сего.
ст. 57. Вот тот, кто болеет, кто борется. Хоть разбойник он — а человек.
ст. 58. Так я лечу… Меж бурь и туманов… Птицы рыдают. Мне светит бледная луна.
ст. 59. Так слышу я — голоса заоблачные, голоса примирения, голоса тихие.
ст. 60. Так — вижу я, что ворон прощается, так знаю я, что и убийца прощается: он боролся, страдал Он во имя Бога, Господа моего.
ст. 61. Меж бурь и туманов… Светит бледная луна.
ст. 61. Люди, болящие духом, бегут от жизни. Люди, чистые сердцем, бегут от жизни. Они видят «сущее».
ст. 62. Черствые бегут от вечности: не будьте им подобны.
ст. 63. Благословляйте «сущее», или болейте о сущем, или проклинайте «сущее», но не забывайте его:
ст. 64. Проклиная — вы любите; болея — вы любите.
ст. 65. А вы забываете, а я плачу о вас.
ст. 66. Братья, возлюбленные мои! Обижают меня за ничтожество мое. Гонят меня за любовь мою к вам.
ст. 66. И плачу я один, братья мои; страдаю за вас, а вы гоните меня.
ст. 67. Не смотрите на меня, на ничтожество мое; внимайте мне. Внимаете не мне, а Тому, Кто во мне.
ст. 68. Если б не от Него говорил — верили бы мне: но говорю о сущем от Сущего, а вы не верите симфонии вечности.
ст. 69. Говорю, а они не слышат симфонии вечности.
ст. 70. Вон туманы встают… и вздыхают, и стелются…
ст. 71. Вон откуда-то издали прощение и счастье. Но еще потерпит царь, но еще потерпит за любовь свою, за песни свои, за кровь невинных, за безумие свое.
ст. 72. А уже откуда-то издали я слышу тихую песенку… Далеко еще оно, за пределом времен……
ст. 73. Меж бурь, меж туманов [светит бледная луна… И вздыхают, и тают туманы.]
§ 12 (Tristium)
ст. 1. Бегут века. Планетные системы меняют свое направление. Жизнь в «одинокой» комнате.
ст. 2. Други, где я? Нет меня! Отыщите меня.
ст. 3. Века бегут. Планетные системы меняют свое направление. Жизнь в «одинокой» комнате…
ст. 4. Почему «это» печально? Почему оно печально? Жизнь печальна.
§ 13 ([Andante])
ст. 1. Дальше и дальше в глубь веков. Дальше и дальше в грядущее… Дальше и дальше… Чтобы снова раскрылась картина того, чего не избежать ребенку седому.
§ 14 (Adagio)
ст. 1. Проходят времена, когда горы яств и вин в золотых и серебряных ковшах на столе у мудреца.
ст. 2. Проходят те времена.
ст. 3…И тихо. Небеса онемели. Близ заката серебряно бледного Кто-то Гигантский в два взмаха взлете куполом облачным, белым. Мощным зигзагом стоит, гигантский и бледный.
ст. 4. И тогда разливается вдумчивая тишина.
ст. 5. И в этой тишине различает дитя и аккорд немой повселенного счастья.
ст. 6. И меч Божий, тихо скорбящий над миром.
ст. 7. Я снова подымаю завесу над вечностью; перстом беспристрастным указую на сущее…
§ 15 (Adagio)
ст. 1. Опять замок ведуна, озлащенный потиром вечерним. Горизонт в луне!.. Воспаленная зноем луна!
ст. 2. Горы с вершинами в тумане… Волны ударяются о берег… Чайка…
ст. 3. Терраса белого мрамора! Заря на мраморе! Огонь на мраморе! Заря белого мрамора!
ст. 4. И вот уж [бредет пес, и бредет колдун, и] бредет старик, и царь, [и рак, и ребенок бредет] по плитам зари белого мрамора.
ст. 5. Весь объятый порывом нездешним с остатками бреда и пляски виттовой.
ст. 6. [Тащится глупый и старый.]
ст. 7. [Изнуренный разгулом, ] услышал он глас в синей вышине.
ст. 8. [И он] слышит песенку чистую, [и он слышит песенку] белую, как жалоба голубки.
ст. 9. И грустит [пес, ] и стыдится [пес]. И отчаяние заволакивает горы.
ст. 10. Словно гигантское крыло ворона застилает мир, словно рак сжал мир меж клешней своих.
ст. 11. И льется грустная песенка на просторе… И нет бреда луны… И уже мерцанье зарниц.
ст. 12. В горы ушел дух черный, в горы ушел пан черный, пан тиран, ушел погибать.
ст. 13. Там, не здесь, еще ледяная пропасть, еще катаракт тупой, еще бред косматый.
ст. 14. Еще гаснут, как светильники без масла. Еще клокочет бессмысленная плоть. Сатана ходит по кладбищу, где ивы ревут, изогнувшись.
ст. 15. Это там — а здесь… Здесь — ст. 15. — страждущий Иуда получает утешение; [страждущий Иуда]. Жизнь улетает из камышей грозным призраком. Роза наклоняется над волною. Шепот серебра в лунной сказке.
ст. 16. Слыша тихую песенку, прилетают белые Ангелы, погружают воспаленных безумием в хрустальный холод небес. Блеск неба: Бог ходит по святой земле… Кипарисы уплывают в даль холода и чистых стремлений.
ст. 17. Но различает дитя во?рон, [сиречь паршивый рак], аккорд немой повапленного счастья.
ст. 19. Слышит — Меч Праведник звучит в глубине небесной пустыни.
ст. 20. Видит — собрались у горизонта глыбы небесные с налетом свинцовым.
ст. 21. Слышит — несчастный — говорит у горизонта Сам Ветхого Завета, весь глыбами туманными заваленный.
[ст. 22. Слышит…… Стоит рак в розовом блеске.
ст. 23. Все заглушает тихая, вечерняя песня.
ст. 24. Слушает вечернюю песню. Слушает далекую зо?рю.
ст. 25. Точно подул ветерок с негой и лаской.
ст. 26. Но и в ночи звучит нищета, и в ночи свинец копошится.
ст. 27. И горька сладкая песня. И сладка горькая.]
ст. 28. И сам колдун побежал на призывный голос из палат воровских и виттовых.
ст. 29. Вот несется согбенный и старый… Простирая руки… Развевается плащ… багряный… блестят запястья и корона… Звенят кольца и обручи.
ст. 30. И сам старик побежал на призывный голос из палат воровских, из палат виттовых.
ст. 31. Вот… на голой скале… Вечеровы?м блеском осыпанный бледный царь-вор проклинает угодников своих. Грозит сухая рука…
ст. 32. Вот на голой скале озаренный старик! Вот звучит горькая песенка.
ст. 33. И бежит голь к королю своему, и ковыляет убожество к пророку своему… Собираются у старика своего справлять зори багровые.
ст. 34. И пришли… И стали… Все худые, все бледные… старики седые, <де>ти… дети.
ст. 35. Пришли… Стали… Молчат…
ст. 36. Глянул на них царь взором пронзительно-ясным.
ст. 37. Убожество понял и наготу понял вечерний старик.
ст. 38. Пали на колени юродивые, моля о милости.
ст. 39. Потрясая худыми руками, обнимая колени вечернего богача, плача об убожестве своем.
ст. 40. И дрожал вечерний, и молчал вечерний пред бедными.
ст. 41. И бедные не поняли, спрашивая: «Что сие?»………… Справили зори багровые… Настала ночь…… Молчал старик…… Слышался голос из черноты вечной, бездонной, пустой, но небесной……….. Горели звезды……… Голос Вечности великой, Вечности Правящей…
ст. 42. Плакал старик многовековой о ничтожестве своем.
ст. 43. Плакал люд темный о ничтожестве своем.
ст. 44. Была тишина пред грозовым ненастьем…
ст. 45. Уж желтые тучи неслись бесформенными клоками, озаренные гаснущим пожарищем.
ст. 46. Уже птицы и звери укрылись в жилищах своих, и все рыбы ушли на дно морское.
ст. 47. Кто-то Грозящий, кто-то Бредовый навалился на бедную землю.
ст. 48. Вот, вот — все слетит с места, все полетит к бесконечному…… и уже в воздухе стоит бесконечное………… Уже льются песни на фоне Вечности Святой, Вечности Суровой, Великой Вечности!
§ 16 (Adagio)
ст. 1. Дерево: патриарх многовечный. Чудовищно запрокинулось в немом, но безумном экстазе… с иссохшими ветвями к небу… Просит бури.
ст. 2. Летит буря.
ст. 3. Взревел сухой дуб, изломанный титан.
ст. 4. И песне внимали.
ст. 5. И как будто горькие слезы, и как будто поздние слезы искупления проли?лись над бедной землей.
ст. 6. То не дерево пело… То дитя, больное и замученное.
ст. 7. Вот заревой нищий, весь трепет и песня… Склонился народ и внимал песне.
ст. 8. И как будто идет Бог Ветхого Завета… И как будто склонились деревья…… Тронулись в поле одинокие былинки… Бог Ветхого Завета, помилуй нас.
ст. 9. Рассы?пались города. Пустыня засыпала золото и роскошь… Шелк и бархат — все, все это скрылось навеки из мира.
ст. 10. Ужас и бред сменились чем-то смутным, чем-то неопределенным… Какой-то горькой печалью.
ст. 11. И уже ведун не ведун, а нищий весь седой, весь смиренный.
ст. 12. Вот он удаляется молиться Тому, кто вдруг заговорил в нем… Кого все забыли, но Кто никого не забывал; всех любил и печалился за всех.
ст. 13. Вот человечество забывается, как больное дитя в люльке… Вот Кто-то Незримый и Ласковый ходит по бедной земле.
ст. 14. И раскачивает люльку больного ребенка, и покрывает его поцелуями…
ст. 15. Никого… Одни облака — титаны небес и степей — поднялись над горизонтом… И застыли на небе… И, застывши, плывут и плывут.
ст. 16. Спи, спи, измученное дитятко! Спи до радостного пробуждения…
ст. 17. Никакой ужас, никакая раскаленность не потревожит твоего глубокого сна.
ст. 18. Кто-то весь Радужный, весь Воскресный, Чистый, Убаюкивающий над тобою склонился и крыльями опахивает.
ст. 19. И ласкает, и нянчит спящего…… Тянется черная ночь………. В кипарисовых гробах все спят, все покоятся.
§ 17 (Adagio)
ст. 1. Только один не спит, один не успокоится.
ст. 2. Это тот, кто был богат и страшен; и кто смиренен и кто беден стал.
§ 18
ст. 1. В пустыне дикой стоит мелодия Вечности и песни в унылых сагах.
ст. 2. И равнины в покое, и песни на горизонте в унылых сагах.
ст. 3. Проходят дни за днями, проходят года, десятки лет в бешеном потоке Вечности… Встает солнце….. И садится солнце….. И пески поют суровую песню… И никого… И кости погибших порою торчат из песку.
ст. 4. Настает Архангельская ночь холода и чистых стремлений. И субботний закат красен и весь объят холодным огнем.
ст. 5. Спускается Архангельская ночь холода и чистых стремлений.
ст. 6. Гаснут вечерние зори.
ст. 7. Кучи титанов степных точно глыбы гор на горизонте.
ст. 8. Плывут из-за горизонта титаны синие и тают, и тают.
ст. 9. Точно само зло, испаряются они в чистоте и суровости.
ст. 10. У самого края небес один, один, взволнованный, синий, великан застыл, распростертый в замирающем огне заката.
ст. 11. С подъятыми к небу руками.
ст. 12. Застыл в последней вспышке злобы. Застыл, и спустилась ночь.
ст. 13. В ту пору один, один, взволнованный, старый, бродил он в холодном закате: тот, кто был богат и злобен и кто беден, одинок стал.
ст. 14. Уже много веков все спят, все покоятся… Только один он не уснет, не успокоится, а грехи мировые, грехи кровавые замаливает.
ст. 15. Встает солнце, и садится солнце, и пески поют унылую сагу.
ст. 16. И просил он покоя и снисхождения.
ст. 17. Но не было покоя, ни снисхождения. Суровая пустыня молчала. Стонали пески, проносясь в отдалении.
ст. 18. Настала ночь холода и чистых стремлений, но пустыня молчала. Зажглись звезды крупные и молчали.
§ 19
ст. 1. Ночь… Тысячелетия бегут… Все ночь.
§ 20 (Adagio)
ст. 1. Летит ураган в пустыне мировой, пустыне холодной.
ст. 2. И небеса затянуло, и горизонты: море песков несется в пустыне, море песков над пустыней… Летит ураган в пустыне мировой, пустыне холодной.
ст. 3. Чей голос в буре звучит небывалым призывом?
ст. 4. Кто, тусклый, стоит в песках?
ст. 5. Сквозь холод, сквозь мглу звезды мигают, подернутые сухой тучей.
ст. 6. Но кто, тусклый, стоит в песках, кто кричит в небеса?
ст. 7. Прося покоя и снисхождения. Нет ни покоя, ни снисхождения.
ст. 8. И пески напрасны, и напрасны крики. Все заглушает буря, все затмевает Самум холодный.
ст. 9. И сильна Вечность, и не перекричать Вечность… Что-то титаническое, что-то неестественно великое!..
ст. 10. Задыхаясь Самумом холодным, полузасыпанный, обливается слезами.
ст. 11. Песок душит и хрустит на зубах.
ст. 12. Ослепли глаза старые… Падает проклятый, погибший.
ст. 13. Наваливается зыбь сухая… Не выкопать, не выкопать старого.
ст. 14. И, умирая, нищий славит Всевышнего; и, умирая, светлеет.
ст. 15. Наконец громадный порыв бури застилает старого… Тянется черная ночь…
§ 21 (Adagio)
ст. 1. Это был тот, кто смиренен, кто беден стал; над бедным телом его песочный курган возвышается в безмолвии тихом небес.
ст. 2. Так лечу я… меж бурь, меж туманов… светит бледная луна.
ст. 3. Так слышу я — голоса заоблачные, голоса примирения, голоса тихие.
ст. 4. Так — вижу я, что и ворон прощается; так знаю я — и убийца прощается: он боролся, страдал, ища Бога, Господа моего.
ст. 5. Вон туманы встают, и вздыхают, и стелются…
ст. 6. Вон откуда-то издали прощение и счастие… И уже никто не потерпит ни за любовь свою, ни за песни свои, ни за безумие свое.
ст. 7. И пустыня в покое. Под холмом покоятся горькие кости.
ст. 8. Дитя, настрадалось!.. Во сне придет твое детство!
ст. 9. Горькая луна — бледная, мертвая, катится в небесах.
ст. 10. Настрадалось!.. Холодные туманы!.. Бледная, мертвая, катится в небесах!
ст. 11. Вздыхают порывы бури улетающей, «еще порывы» последней бури.
ст. 12. Уже нет ледяной пропасти: не клокочет бессмысленная плоть…
ст. 13. Страждущий Иуда получает утешение. Жизнь улетает из камышей кротким призраком. Роза наклоняется над прудом… Шепот серебра в лунной сказке.
ст. 14. Слыша тихую песенку, прилетают белые Ангелы и погружают воспаленных безумием в кристальный холод небес…
ст. 15. Кипарисы сонными верхушками уплывают <нрзб.> в даль холода и чистых стремлений.
ст. 16. Вздыхают порывы бури замирающей, еще «порывы» «последней» бури!
§ 22 (Adagio)
[ст. 1. Дальше и дальше в глубь веков… Дальше и дальше в грядущее… Дальше и дальше, чтобы снова раскрылась картина того, чего не избежать спящему ребенку…]
§ 23 (Adagio)
[ст. 1. Зори….. Испуганной птицей слетела ночь…
ст. 2. Все дрожит от предрассветной грезы; забываюсь грезой… Вижу ребенка невинного; он колеблется, спящий, в туманах…..
ст. 3. И подхватывают его… И несут и несут куда-то.
………………
ст. 4. Зори…]
ст. 5. Под холмом покоятся старые кости.
ст. 6………………
ст. 7. И один, один, взволнованный, синий, расплывается титан на Востоке.
[1899 года]
[Послесловие] (Postludium)
ст. 1. Братья мои, не браните меня; вещее есть в песнях моих.
ст. 2. Если бы не от Него говорил, верили бы мне; но говорю сущее от Сущего, а не верите снам моим.
ст. 3. И го?ните меня, проклинаете меня… Ухожу в страны далекие, плача о ничтожестве моем.
ст. 4. А когда загудит труба Кричащего на вас, «вы» придете ко мне, «вы» преклонитесь передо мной.
ст. 5. Но я буду глух и не услышу вас, буду слеп и не увижу вас.
ст. 6. Потому что будет со мной Невеста моя.
ст. 7. Вся в цветах ароматных, вся в песнях.
ст. 8. Херувим горящий Невесты Великой — не услышу стенаний людских.
ст. 9. И будете плакать, вспоминая обо мне.
ст. 10. Вспомните меня, несущегося на Орле меж бурь, меж туманов; вспомните мои символы тайн великих, неизведанных.
ст. 11. И вам станет холодно, и страшно; и увидите меня в радуге.
ст. 12. И помолитесь мне, и не отвечу вам.
ст. 13. И взвоете от ужа<са>.
ст. 14. И придет смерть, и покроет вас хитоном своим.
<18>99 года
ЛИРИЧЕСКИЕ ОТРЫВКИ В ПРОЗЕ
ВИДЕНИЕ
1. Видел я как бы сон.
2. Мне был послан голос: «Гляди… Вот близится время».
3. И я увидел — среди далеких горных вершин, на заре стоял грядущий Царь, как ясное, утреннее солнце.
4. Его ризы были как огненная лава, струящаяся по горным вершинам.
5. И грудь, и плечи, и ноги были окутаны кровавою ризой.
6. И среди кровавых риз, как ясные очи, как далекие звезды, мерцали аметисты,
7. блистали топазы, смарагды, сапфиры, гиацинты, карбункулы.
8. И Он был опоясан алмазным поясом. И на алмазном поясе висели многострунные гусли.
9. И от многих струн исходил звон, подобный серебряным источникам.
10. И в одной руке Он держал посох, прорастающий лилиями и нарциссами.
11. А в другой руке была золотая чаша, а в чаше горячая кровь.
12. Это была кровь праведных, и от нее курился легкий оранжевый пар.
13. И сквозь легкий оранжевый пар смотрело на меня лицо белое, как слоновая кость, с коралловыми губами.
14. И два ряда зубов — два жемчужных ожерелья — обрамляли, словно пасть клокочущего вулкана.
15. И на кровавые плечи, и на окровавленную грудь спокойно, величаво легли белоснежные седины.
16. Вот Он стоял на синем куполе тучи, пронзенном изломами молний.
17. И голос Его вдалеке был как гром и как праведная буря.
18. Уже тихо снимался синий купол с розовых ледников и нес на меня дивного Мужа.
19. Вот придет днем воскресным с утренними облаками.
1900
ВОЛОСАТИК
Посвящается О. М. Соловьевой
На скале мраморная терраса. Рядом бездна, поросшая розами, — розы свесились пунцовыми шапочками и распростертыми ветками. Легко оступиться — полететь сквозь пышные розы в головокружительное ущелье. На террасе веселое общество. Это — не то сон, не то действительность. Сверху на мрамор террасы падает благовонная водяная пыль.
Общество состоит из девушек и юношей в пунцовых тогах с золотом. Девушки блаженно замирают в вечернем пиршестве, как жрицы храма невинно-чистых восторгов. Их мечтательные головки среди пышных роз кажутся выточенными из мрамора. Одни, ощипав розу, бросают в стоящих юношей розово-красным дождем. Другие едят бархатно-золотые абрикосы, запивая теплым, красным, как кровь, вином. А та, что всех строже и тоньше, сурово стиснув губы, играет на арфе, охваченная вечерней светозарностью.
На террасе зажигаются цветные фонарики. Терраса в огоньках…
Над бездной, под розами, уцепившись за колючие кусты, висит странное существо. Это огромный паук… На жирном черно-паучьем теле, усеянном мохнатыми волосами, быстро повертывается головка старого, безбородого, злого гнома: это дух пропасти. Он заманивает в предательскую бездну и сосет там жертву свою. Это он насадил розы над пропастью. Вот из-под атласных лепестков выставляет два глаза волосатик — два сверкающих глаза… Волосатик смотрит на пирующих. Сверху кажется, словно бриллиантовые светляки расположились на розах.
Спускается ночь. Веселие пира чем-то прервано. Какая-то задумчиво-грустная струна оборвалась… Что-то новое, чуждое вплетается в настроение, но все замалчивают случившееся. Никто не желает первым заявить об этом вслух. Одна девушка выронила абрикос и тревожно оглянулась. Все повернули головы в ту сторону, куда она поглядела. А самая тонкая, выпустив арфу из рук, откинулась на спинку сиденья, закрывая руками испуганное лицо.
Тогда разом встают юноши в красных тогах с золотом. Иные из них ощупывают оружие. Все ясно почувствовали, что носится кто-то нездешний, кто-то страшный, непреоборимый.
Задумчивый юноша, знающий тайны колдовства, прикидывается веселым и наивным, чтоб задушить растущий ужас. Он приглашает присутствующих продолжить трапезу, в изысканно-пышной хвале прославляет огненное вино и золотые абрикосы, но разговор не возобновляется.
И вот сидят. Фонарики — кроваво-красные пятна: их отблеск на мраморе кажется чем-то ужасным. Будто из невидимой раны выступает пятнами кровь. А светляки, как два сверкающих глаза, приковывают всеобщее внимание.
На террасе нет никакой возможности оставаться, потому что фонарики окончательно наполняются кровью, а потушить их никто не смеет. Самая стройная из пирующих, выпив чашу огненного вина, порывисто играет танец, но в бешеных звуках — ужас. И летят, и мчатся эти отравленные звуки, и все понимают, что им уже нет спасения.
Тогда волосатик, наткавший своей ядовитой паутины, начинает нежно чирикать, умильно вытянув свое гномье лицо, нетерпеливо перебирая черными, насекомьими, пауково-мохнатыми лапами. И они, завороженные блеском светляковых глаз, идут на гибель…
Но в бриллиантовом небе тихий запрет, но в рассветной зорьке кроткий призыв… Опоздал волосатик… Чары ночи не погубят их.
И вот молятся Творцу, благодаря за избавление. Задумчивый юноша воздевает торжественно руку, и крестное знамение ложится на мрачную бездну. Тогда предательские розы свертываются и блекнут. Озаряются безысходные ущелья, откуда на них еще горят два озлобленных глаза: это волосатик, не упившийся кровью, жадно кусает свои трясущиеся, вампирные губы.
С отвращением отвертываются и восходят на мраморную террасу встречать красное золото восхода чашами вина, за блюдами солнечных абрикосов.
1900
РЕВУН
Мы сидели на террасе у провала. Перед нами хребты причудливых гор торчали безысходными изломами. Были покрыты верхи их пятнами грязного льда.
Сбоку была страна скорбящих молений. Было царство неведомых могил. Железная часовня глухо порывалась в пространство, застывая под кипарисами. Два серебряных ребенка с очами, полными слез, тяжелели на кровле. Над ними ненастье рвало кипарисы.
В небе была свинцовая бледность. На сером мазались синие, фиолетово-черные налеты. Больше, все больше наплывало их невесть откуда. Горячие лампады желтым бредом точно старались рассеять налетавший сумрак. Время над ними изогнуло кипарисы.