Один раз Юрий Олеша нарушил правила так:
      "Делакруа пишет в дневнике о материальных лишениях Дидро...
      Я вспомнил об этой записи Делакруа, когда шел сегодня по Пятницкой, рассчитывая, хватит ли у меня денег на двести граммов сахара, и имел ли я поэтому право купить газету. Три года назад, когда жил в этом (же. - А. В.) районе, было то же самое: я иногда выходил на улицу, чтобы у кого-нибудь из писателей одолжить трешницу на завтрак для себя и для жены. Если прошли три года с тех пор, а все то же, то и я могу подумать, что это не случайность, а именно удел"1.
      1 Как член комиссии по литературному наследству Ю. К. Oлеши, я разбирал архив покойного писателя. Публикуемый мною текст является подлинным. Составители книги "Ни дня без строчки" почему-то сочли нужным внести некоторые сокращения. Это очень хорошо. Потому что в таком виде все выглядит гораздо благополучнее и достойнее и, что особенно важно несравненно больше соответствует истине, чем это пытался изобразить сам Олеша.
      Но писателя схватили за ногу, и в такой позиции он стал делать более короткие шаги в русской литературе.
      Не нарушающий правила Юрий Олеша теперь выглядит так: "Делакруа пишет в дневнике о материальных лишениях Дидро...
      Я вспомнил об этой записи у Делакруа, когда шел сегодня по Пятницкой. Три года тому назад, когда жил в этом же районе, было то же самое: я иногда выходил, чтобы у кого-нибудь из писателей одолжить трешницу на завтрак".
      Таким образом, мы видим, как Юрий Олеша оказался партнером по партии Виктору Шкловскому. Правда, уже после смерти. На страницах 169-170 книги "Ни дня без строчки", изданной благодаря усилиям и с предисловием Виктора Шкловского.
      Нарушивший вдруг правила, Юрий Олеша написал одни из самых чистых и горьких своих строк.
      Их точность, строгость, сосредоточенность и беспощадность таковы, что могут даже оказать влияние на прочитавшего их человека. Этого почти никогда не бывает.
      Вниз с большой высоты бросился человек на голый и белый издательский камень.
      Автор "Строгого юноши" знал, что это опасно, и за двадцать шесть лет, прошедших после киноповести, старался совершать опасные поступки как можно реже. Но ведь он же был, был когда-то большим художником! И что-то мощное, но уже искалеченное и тогда, нечто без рук и ног тяжко ворочалось в нем, и он повторял то, что говорило ему это искреннее и значительное существо, которое люди зовут искусством, и тогда он делал искренние и значительные вещи, без которых не бывает искусства.
      Но это, конечно, случалось не каждый день, и роль такого явления не следует преувеличивать.
      В связи с этим особенно интересно понять, как Юрий Олеша стал несчастным страдальцем русской литературы. Это обстоятельство заслуживает самого пристального внимания, ибо установлено, что истинные страдальцы русской литературы - только те, кто может говорить искренние и значительные вещи и кому их говорить не дают.
      Те, кто не может их говорить, страдальцами не являются. Те, кому не запрещают их говорить, обладают счастьем, выше которого ничего нет, ибо это счастье творчества и свободы.
      Юрий Олеша страдал ошибочно.
      Юрий Олеша не пережил самого страшного несчастья, какое может выпасть на долю писателя: запрет говорить людям то, что он знает о них.
      Все остальное писатель пережить может: голод, пытку, гибель близких, тюрьму, непризнан-ность, клевету, истязания, разбитые надежды, несправедливость.
      Так как Юрий Олеша говорил людям все, что считал нужным, и никогда не знал никакого запрета, то представление его к почетному званию заслуженного страдальца республики лишено всякого основания.
      Его нужно представить к другому званию: любимого умельца почтенной публики.
      В самом деле:
      Товарищ Руссель из ЦК партии срочно требует повернуть в данный момент карусель.
      Юрий Олеша поворачивает.
      Потом этого товарища расстреливают и товарища Руссо назначают на его место. У еще не расстрелянного товарища совершенно другое отношение к данному моменту. Он требует немедленно повернуть колесо.
      Юрий Олеша поворачивает.
      Он всегда вместе со всей его литературой поворачивал, куда велят. И поэтому он и вся его литература полвека вертят карусель и колеса истории, и каждый новый круг приносит новые страдания, беды и горе людям этой обреченной страны.
      Юрий Олеша печатал все, что писал. Он не печатал только то, что не написал.
      После его смерти завершается и печатается все то, что он сам не успел завершить и напечатать.
      Он не пережил самого страшного несчастья, какое читатели придумали для писателя: не давать ему говорить.
      Все остальные беды писатель может, а многие и должен перенести.
      Но ведь и их не было.
      Его читали с восторгом, писали о нем с восхищением, чтили, сочувствовали, аплодировали, восторгались, пересказывали его слова, разносили его остроты, придумывали их за него.
      Его просили писать, его умоляли печатать, и он писал и печатал. У него не было конфликта с обществом, в котором он жил. Он не изведал непризнанности: его стихи в "Гудке" создали ему славу, его первый напечатанный роман вызвал сенсацию. Он не знал семейной трагедии и не пережил голода, тюрьмы, непризнанности, клеветы, истязаний, несправедливости. Но разбитые надежды ему пришлось пережить, по некоторым данным можно заключить, что он рассчитывал со временем заменить Льва Толстого в русской литературе и, кроме того, он предполагал получить орден "Знак почета". Но эти надежды не оправдались. Ни первая, ни тем более другая.
      (Сохранилось одно историческое свидетельство, которое я приведу.)
      Лучший знаток жизни и творчества Юрия Олеши Л. Славин, исследуя эти вопросы, в известной мере приближается к сходным с моими выводам:
      "Он жаждал шума вокруг себя, чтоб на него указывали пальцем на улице, как на Толстого: "Вот Олеша!"
      Его обошли орденом. Он страдал"1.
      1 Лев Славин. Портреты и записки. М., 1965, с. 14.
      Он страдал. И как всякий человек сложной душевной организации, он страдал, конечно, не только из-за того, что в общем так никогда и не стал Львом Толстым, и из-за того, что у него буквально из рук вырвали орден "Знак почета". Он не был до конца счастлив, счастлив спокойно, уверенно и твердо. Все было хорошо, а жил он, как человек, которого ранили и в теле которого застрял осколок: иногда ночью, во время бессонницы, когда лишь свет звезды падает на воспоми-нания и никто не слышит тебя, и мрак прячет краску стыда, тогда сердце, которое днем на заседаниях Литфонда и в периоды других видов общественной деятельности бьется размеренно и ритмично, начинает кровоточить.
      Люди с неосознанным уважением относятся к ночи. Ночью говорят тише и слышат лучше. Ночью расстреливают людей.
      Как хорошо, что Юрий Олеша был здоровым, крепким человеком и любил поесть и поспать.
      Днем же человеку всегда некогда, и обычно его мало занимают мысли об осколке. Юрий Олеша предпочитал мраку ночи свет дня. Он любил лето, солнце, зеленую добрую землю, летящих стрекоз, строящиеся здания, веселые лица и успехи на хозяйственном и культурном фронте. Он был осторожен, умен и завистлив.
      Он думал не об осколке. Он думал, что необходимо быть несчастным, потому что без этого человек не может быть великим писателем. Но Юрий Олеша не был несчастным человеком. Он был человеком с плохим настроением. Он был осторожен, умен и тщеславен.
      Итак, за двадцать шесть лет - от "Строгого юноши" до своей смерти Юрий Олеша еще сто шестьдесят два раза публиковал свои произведения.
      Будучи уже немолодым человеком, он, со всей серьезностью, всмотрелся в пройденный им творческий путь. Он увидел, что теперь может, наконец, изжить свою интеллигентность, поторопиться с перестройкой и взяться, хоть и с большим опозданием, но с огромным зарядом энергии за творческую работу. Результаты не замедлили сказаться: именно в эти годы и было создано громадное, с трудом подлежащее учету, количество произведений, сразу же превратив-ших Юрия Олешу из сомнительного покачивающегося попутчика в одного из наиболее ярких и характерных представителей советской литературы эпохи расцвета.
      Всего этого он достиг только тогда, когда твердо встал на горло собственной песне и двадцать пять лет, не сходя, простоял в такой позе, создавая высокохудожественные и понятные народу произведения. Но слишком поздно он сообразил, что нужно бросить это интеллигентное манерничанье, это "у меня, знаете ли, свое мнение" и пр. Слишком поздно... Слишком поздно он всем своим чутким, отзывчивым и ранимым сердцем понял, что надо создавать подлинно художественные ценности. Он хорошо себя знал. Уж он-то знал цену всем этим принципам, убеждениям, сомнениям, побуждениям и почем нынче торгуют. Он все знал. Обо всех. И о самом себе. О себе самом особенно хорошо:
      "...я был не воин, не мужчина, трус, мыслитель, добряк, старик, дерьмо..."1
      1 Юрий Олеша. Ни дня без строчки. Из записных книжек. М., 1965, с. 30.
      Человек с таким характером и с такой судьбой стал флагом отечественного благородства, страстотерпчества и моральной вершиной. Все, кто слишком много наврал и по постановлению июньского (1957 г.) пленума ЦК неожиданно почувствовал угрызения совести, берут в руки его томик и через некоторое время чувствуют себя очистившимися.
      Человеку с таким характером было, конечно, нелегко в наш динамический и насыщенный продуктами ядерного распада век.
      А страдания и переживания? Постойте, постойте, ведь всем известно, что у Юрия Олеши были страдания и переживания. Где муки и поиски, где страстная жажда гармонии? Бессонные ночи, горькие дни? Безнадежность, усталость, сжигающие раздумья, обжигающее отчаяние, горечь и скорбь, желание забыться, зарыться в подушку, опьянеть, чтобы не думать, не знать, не видеть? Где же все это? Где? Во вступительных статьях Виктора Шкловского к двум публикациям "Ни дня без строчки", в книге Льва Славина "Портреты и записки", в предисловии В. Перцова к "Избранным сочинениям", в предисловии Б. Галанова к "Повестям и рассказам", в книге И. Рахтанова "Рассказы по памяти", в статье В. Огнева, воспоминаниях писателей, в разговорах приятелей, в высоком артистизме натуры, в искусстве перевоплощения.
      Решающее отличие произведений, написанных в "годы молчания", от произведений, написанных во второй половине 20-х годов, в том, что произошло благотворное возвращение к традиции "Гудка", к художественной практике Зубила. И в этом смысле Виктор Шкловский был прав, говоря, что неудачи писателя связаны с тем, что "он перестал быть "Зубилом", потому что вокруг него не было друзей рабкоров"1 (а может быть, было бы еще лучше приставить к нему кого из напостовцев, и тогда он стал бы премного одаренней содержанием). Удачи же Юрия Олеши безусловно вызваны тем, что "он вернулся с новым опытом в газету и начал собирать новые кирпичи для того, чтобы построить здание, достойное времени"2.
      1 Виктор Шкловский. Об авторе и его книге. Предисловие к "Ни дня без строки" Ю. Олеши. - "Октябрь", 1961, № 7, с. 148.
      2 Там же.
      Широкое идеологическое возрождение "Гудка" было абсолютно органичным и вызвало серьезный резонанс во всем сложном сооружении, которое в бытовой, ненаучной речи именуется просто "писатель". Это возрождение немедленно стимулировало повторение приема эпохи "Гудка": снова одним из капитальных способов изображения становится противопоставление, контраст, антитеза. И снова писателю это удается прекрасно. Внимательно вглядываясь в возрожденный и усовершенствованный прием, поражаешься искусству художника, сумевшего так наивно, поэтично и естественно перепутать седые усы выжившего из ума старика с развевающи-мися хвостами пионерского галстука. Здесь органически совместились огромный жизненный опыт пожилого писателя и его литературной эпохи с очарованием юного литкружковца.
      Искусство контраста развело в противоположные стороны героев, намерения, стилистические ряды, авторские симпатии. С большим или меньшим преобладанием прием присутствовал и в газетном фельетоне, и в романах, и в "Списке благодеяний" , и позднее в публицистике Юрия Олеши. И это искусство было лучшим или худшим, но всегда находящимся в прямой и ненарушаемой зависимости от того, куда в этот момент дула вся литература, чего она требовала от писателя и сколько писатель ей уступал.
      И в этом смысле наиболее замечательным является программное произведение Юрия Олеши "Наша Родина - Российская Социалистическая республика".
      Что же так важно и значительно в этом произведении?
      Чувство гордости за Российскую Социалистическую республику.
      Безоговорочное растворение автора в коллективе.
      Безупречное единство формы и содержания.
      Сложная простота зрелого классического искусства.
      Патриотический порыв.
      "Необъятные размеры. Неисчислимые богатства. Самая большая республика Советского Союза"1.
      "Природа ее разнообразна и прекрасна".
      "Сосны, кедры, степи, Волга, горы Урала, тайга"2.
      1 Юрий Олеша. Наша Родина - Российская Социалистическая республика. "Тридцать дней". 1938, № 4.
      2 См. об этом более подробно: История СССР. Краткий курс. Учебник для 3 и 4 класса. Под ред. проф. А. В. Шестикова. М., 1938.с. 7-8.
      "РСФСР - с ее величественной Москвой."
      И снова - как бы спокойная панорама, могучие крылья полета, покачивающееся пространство...
      "Железный Ленинград... юный Комсомольск... Город, где родился Ленин, город, где родился Горький, город, носящий имя Сталина".
      Если говорить о чисто литературном значении введения этого сложного при кажущейся простоте приема перечисления, то можно сказать, что Юрий Олеша стоял у истока традиции художественных явлений, сыгравших решающую роль в судьбах советской культуры и роста благосостояния трудящихся. Я имею в виду один из наиболее тщательно разработанных приемов советской классики: повышенное количество географической номенклатуры на единицу текста. Высшим выражением этого приема является классическое произведение В. И. Лебедева-Кумача "Песня о Родине" (со стихами "От Москвы до самых до окраин, С южных гор до северных морей"), несомненно, оказавшее влияние (как и все творчество этого удивительного поэта) на формирование художественной системы Юрия Олеши последнего двадцатипятилетия его литературной жизни.
      Дальше происходит разрушительный перелом текста. Здесь следовало бы, конечно, говорить об эмфазе, экстатическом выбросе, взрыве.
      "Великая Октябрьская Социалистическая революция подняла к свободной творческой жизни ранее угнетенные национальности. И в этом подъеме большую роль сыграл русский народ. В социалистическом содружестве народов - русский народ старший среди равных..."
      Уже в те годы, когда еще никому не приходило в голову, какую роль приобретает тема русского народа и борьбы с космополитизмом, Юрий Олеша задел и ее. Это было лишь легким прикосновением к теме, микроимпульсом, сообщившим огромному литературно-патриотическому потенциалу стремительное, все разрушающее на своем пути движение. И это прикосновение сразу же поставило Юрия Олешу рядом с лучшими писателями эпохи, в том числе и с таким писателем, как Константин Симонов, своей поэмой "Ледовое побоище" (написана в том же 1938 году), возродившим линию патриотического порыва русской литературы.
      Все это и много другое, начатое в "Гудке", окончательно сформулированное в "Строгом юноше", в эти годы и, в частности, в лучшем произведении этого периода "Наша Родина - Российская Социалистическая республика" приобрело классически законченные очертания. Все это и многое другое определило художественный образ Юрия Олеши и его место в истории советской культуры.
      Если говорить об определяющей характерности творчества Юрия Oлеши", то в первую очередь следует назвать точность.
      Точность мысли, точность видения, точность знания.
      Под его пером введенная в искусство античастица (цифра), масса и спин1 которой равны массе и спину данной частицы искусства (слова-образа), немедленно вызывает образование эстетическо-го антитела. Вот в этом и заключается несомненная характерность и особенность искусства Юрия Олеши, неповторимая и свойственная только ему. С наибольшей полнотой это выражено в произведении, которое мы с вами читаем сейчас.
      1 Спин (англ. spin - вращаться) - собственный механический момент количества движения элементарной частицы (электрона, протона, нейтрона) или атомного ядра, обусловленных их квантовой природой.
      "На полях, которые принадлежали помещикам, цветут колхозы. Их более 173 тысяч! Промышленность нашей республики достигла уровня промышленности Европы и Америки и во многих отраслях опередила их". Это написано в 1938 году! Здесь мы, несомненно, сталкиваемся с феноменом, именуемым антиципацией, то есть предвосхищением, прозрением явлений или событий.
      "География страны стала еще прекрасней (разрядка моя. - А. Б.) от человеческих сооружений. Башни заводов, конструкции электростанций внесли прекрасную (разрядка моя. - А. Б.) новизну в российский пейзаж. Эти сооружения созданы для того, чтобы делать жизнь народа более сытой, более удобной, более культурной - более счастливой! (Разрядка моя. - А. Б.).
      Это не те достижения техники, которые обогащают предпринимателей, как на Западе... это великая техника социализма, мудрая, работающая на благо человеку, созданная и улучшаемая народом для самого себя..."
      Что это?
      Это безоговорочная победа некогда робкой надежды героя "Вишневой косточки", человека, который уже тогда, девять лет назад, знал и робко верил, знал, ждал и надеялся, что его скоро перевоспитают, что именно коллектив разрешит мучительный вопрос: железобетонный гигант или вишневое дерево. И Юрий Олеша его разрешил: железобетонные гиганты!! И вишневые деревья!! Сочная, спелая вишня, наливка, компот, варенье, повидло, джем!!
      Повествовательная динамика произведения, казалось бы уже достигшая предела, у этого писателя предела не имеет. Здесь происходит явление, о котором один из наиболее авторитетных исследователей эстетического восприятия А. Моль пишет:
      "...следует принять за аксиому, что существует некий максимальный предел восприятия индивидуумом информации N за элементарный отрезок времени ("плотность восприятия"), или, если эта плотность восприятия может быть приравнена к постоянной, что существует максимальная скорость восприятия информации N за промежуток О (или за единицу времени, в зависимости от метода рассуждений). И тогда сразу же можно заметить, что эта максимальная скорость усвоения воспринимаемой информации значительно ниже скорости поступления информации от окружающих нас источников информации: видимых, слышимых или осязаемых. Иными словами, мы используем лишь очень малую (разрядка моя. - А. Б.) долю информации, которая приходит к нам из внешнего мира.
      В психологии этот факт общеизвестен. Последние работы, посвященные восприятию человека, показывают, что предельное значение скорости восприятия информации равно, примерно, 10-20 бит/сек"1.
      1 А. Моль. Теория информации и эстетического восприятия. М., 1966, с. 110-111.
      Сказанное имеет самое непосредственное отношение к тексту Олеши. Сейчас мы увидим это на одном из высших пунктов повествования:
      "Сталинская Конституция закрепила победы социалистической революции и все ее великие завоевания. На основании Сталинской Конституции мы, граждане РСФСР, будем выбирать наших представителей в Верховный Совет РСФСР. Жители Ленинграда, Казани, жители городов Сибири и Дальнего Востока будут опускать бюллетени с именами кандидатов в избирательные урны".
      Так писал Ю. Олеша, о неподкупности которого сказано столько прекрасных слов.
      Размышляя над одним из наиболее сложных произведений Юрия Олеши и пытаясь понять его художественную природу, я заметил, что мои мысли все время обращаются к музыкальным образам. Сначала я подумал, что это простая случайность или, быть может, следствие того, что я как раз в это время был занят "Spiegal der Orgelmacher und Organisten", 1511 год ("Зеркало органных строителей и органистов"), гейдельбергского органиста Арнольда Шлика, а также табулатурными и основными книгами для органа Коттера (1513 г.), Клебера (1524 г.) и Бухнера (около 1525 г.). Но вскоре я понял, что мои музыкальные ассоциации связаны не с "Зеркалом органных строителей и органистов" и не с табулатурными книгами и даже не с их авторами: Коттером, Клебером и Бухнером, а с поразительной внутренней музыкальностью произведения Юрия Олеши. И тогда я увидел, что произошло важнейшее событие в творческой судьбе моего героя, а также лучших знатоков его жизни и творчества. Это событие заключалось в том, что именно в это время (1937-1938 годы) Юрий Олеша и другие знатоки жизни и творчества поняли, наконец, великую правду окружающей их действительности, и тогда глубокая гармония соединила его и лучших знатоков с миром, в котором все они жили. Эта гармония, эта пластичность сняли внутренние противоречия, которые нет-нет, а вдруг и вспыхивали в его мятежной душе, и теперь художник заговорил голосом широким, звонким и сочным, и главное - свободным.
      И тогда он стал писать так:
      "Вот встреча Ленина со Сталиным. Круг стоящих возле Ленина раздвинулся, к столу подходит человек с лицом, которое трудно описать, такое на нем выражение оживления, внимания, радости.
      Ленин любовно смотрит на подошедшего"1.
      Так Юрий Олеша писал за пять месяцев до статьи о выборах в Верховный Совет РСФСР в связи с выборами в Верховный Совет СССР. Все это о том же - о взаимоотношениях человека и общества, но разрешившихся наконец с помощью самой яркой демократии Земли.
      Как зачарованный вглядывается писатель в самую яркую демократию Земли и не может от нее оторваться:
      "...Когда мы2 в ночь на 13 декабря подсчитывали голоса - иногда в конвертах обнаружива-лись маленькие записки.
      1 Юрий Олеша. Огни праздника. - "Вечерняя Москва", 1937, 10 ноября, № 257.
      2 Как явствует из этой фразы, Ю. К. Олеша был удостоен высокой чести состоять членом участковой избирательной комиссии по выборам в Верховный Совет СССР 1-го созыва.
      "Привет великому Сталину!"
      "Да здравствует первый депутат Сталин!"
      Всем хотелось голосовать за Сталина. Но избирательный закон разрешает голосовать за данного кандидата только по тому району, по которому депутат утвержден... Нельзя приписывать никаких имен к бюллетеню... Но в конверты вкладывались записки с именем Сталина.
      Эти записки выпадали из конвертов, как лепестки огромного венка, окружающего закон"1.
      Глаз художника-гражданина подмечает все. И все, что настоящий художник увидел, выходит за пределы частного, единичного. Все это обобщается, и мы уже понимаем, что стоит за мелочами нашего ежедневного бытия:
      "В Москве очень хорошие вывески.
      Некоторые - длинные из синего стекла со словом "рыба" или "бакалея" просто великолепны. В такой магазин непременно хочется войти...
      "Гастроном".
      О том, что когда-то были затруднения, лишь изредка и улыбаясь, вспоминают хозяйки.
      "Гастроном". Это слово говорит о выборе, об удовлетворении вкуса. Об изобилии...
      ...трудно предположить, чтобы у нас могло происходить то, что происходит в Америке с ее высоким уровнем техники во всех областях. Чтобы могла найтись мать, которая была бы не в состоянии преподнести сыну эскимо на маленькой, вращающейся в пальцах палочке.
      В капиталистической Америке это будет всегда"2.
      Все, что он создавал теперь, было естественным продолжением старых концепций и форм. И поэтому одна из генеральных тем молодого Олеши - Россия и Запад, прошедшая через все годы его литературного пути и получившая особое значение в "Зависти" и "Списке благодеяний", - теперь обретает окончательное решение. Но как непохоже новое решение на те сомнительные паллиативы и компромиссы, которые в эпоху "Зависти" и "Списка благодеяний" казались венцом интеллектуального совершенства!.. Обобщенный образ империалистической язвы приобретает такую экспрессию, что выскакивает из гастронома и вскакивает в огромный безумный мир. Став выскочкой, Oлеша пишет одно из программных своих произведений "День мира"3.
      1 Юрий Олеша. В день выборов. - "Литературная газета", 1937, 15 декабря, № 68.
      2 Ю. Олеша. Перед праздником. - "За пищевую индустрию". 1936, 5 ноября, № 256.
      3 Ю. Олеша. День мира. - "Молодая гвардия", 1937, №№ 10-11, с. 314-345.
      Вот эти два мира в один день.
      "В дне Англии ярче всего отражена гнусная путаница капиталистического мира. Это самый запутанный, самый неясный, самый туманный день. И только светится в этом тумане плакат коммунистической партии:
      "Национальное правительство готовится совершить грязную сделку с Муссолини!.."
      Устав от гнусных предательств и сделок английской буржуазии, Юрий Олеша заходит в родную советскую "Рыбу" или "Бакалею".
      Подкрепившись рыбой и бакалеей, он возвращается к проблемам социологии, филологии и теологии.
      "Мы забываем, между прочим, - замечает писатель, - что в капиталистических странах существует Бог! Существует церковь!.."
      Это невозможно стерпеть. Юрий Олеша забегает в избирательный участок глотнуть свежего воздуха, а, если удастся, то пропустить и рюмочку.
      Набрав сил и глотнув, писатель снова окунается в борьбу. Окунается он так:
      "Но вот мир жандармов; кошмаров и ужасов. Мир бездарных, тщеславных политиканов, которые только во имя власти, только во имя своей власти заламывают руки и зажимают рот своему народу и обещают и уже начали заламывать руки и зажимать рот другим народам.
      День Германии!.. Эта страна начинает казаться огромным сборищем людей, которых кучка авантюристов сводит с ума..." - пишет Олеша.
      На воздух! На воздух! В "Гастроном"! В "Рыбу"! На избирательный участок! Здесь он, свободный человек самой свободной в мире страны, может, не согласовав с райкомом, закричать во все горло: "Да здравствует милый, родной и великий Сталин!" и 15 декабря в статье, напечатанной "Литературной газетой", нравственный эталон советского интеллигента Юрий Олеша так именно и кричит.
      "День СССР.
      Москва. 27 сентября "Правда" печатает отклики трудящихся красной столицы на декрет правительства об отмене карточной системы и снижении цен на продукты питания.
      Голодные в Германии. Голодные в Америке. Изобилие и сытая жизнь в СССР..."
      Искусство контраста, которым без промаха во все стороны владел Юрий Олеша, развело в противоположные и враждебные стороны два мира, метафорические ряды, авторские симпатии и антипатии, а также художественную литературу и обожаемую партию.
      Голосом, в котором слышится уверенная поступь миллионов, он говорит:
      "День СССР.
      В Кремль приглашено 25 человек. Сейчас им будут розданы ордена...
      День СССР...
      Колхозные портнихи в Калуге обсуждают новые фасоны заказчиц, а заказчицы стали требовательными. Да и материалы не те. Что годилось ситцу, не годится шелку".
      Это, конечно, могло быть сказано только в эпоху, когда товарищ Сталин учил нас, что "самое ценное это люди, кадры". В шелковых платьях.
      "День СССР.
      Земля. Наша священная, социалистическая земля отдана колхозникам навечно...
      День наступил только у нас. На Западе продолжалась ночь..."
      Затем он читает доклад о международном положении в исполнении на трубе.
      "День 27 сентября этого, 1937 года окрашен несколько иначе. Мир начал многое понимать... Объединяются силы прогрессивного человечества. Капитализм обнажен. Появляется новый патриотизм. Патриотизм народа, полного ненависти к захватчикам, к насильникам, интервентам. И народ понимает, что ненавистное ему рождено капитализмом".
      В столице нашей родины Москве люди, слушающие такой доклад с высокой трибуны, говорят - "простенько, но со вкусом".
      Юрий Олеша достает из сундука трубу и играет такую симфоническую музыку:
      "Вино 1600 бутылок, морковь 445,5 килограммов, ячмень - 859, пшеница жареная - 386, помидоры сушеные - 103,2..."1.
      1 Юрий Олеша. Эшелон. В кн.: "В бою и труде". Ашхабад, 1943, с. 86.
      Когда Олеша говорит, то хочется, затаив дыхание, впитывать в себя каждое его слово, хочется, чтобы он говорил всегда, не останавливаясь ни на минуту. Об этом вы можете прочесть у всякого, кто имел счастье слышать его и имел несчастье о нем писать. Это непреодолимое желание впитать в себя каждое слово Олеши невольно заставляет думать о том, что писатель, сказав о 1600 бутыл-ках вина, о моркови, ячмене, пшенице жареной и помидорах сушеных, так ничего и не сказал о металлоломе. А вместе с тем его роль в народном хозяйстве страны неуклонно повышается. Но как в свое время тонко отметил Б. Галанов, "будем же благодарны Олеше за то, что он сделал".
      Идут годы, но неотдыхающая история трудного нашего века не меняет голос художника. Художник пишет о поэзии:
      "Главная же ценность этого стихотворения в мысли, заключенной в нем. Слава тех, кто строит ныне коммунизм - бессмертна"1.
      Художник пишет о войне:
      Книга Мотицура Хасимото "...потрясает, ее нельзя читать без огромного волнения, без чувства гнева против капитализма, совершающего чудовищное насилие над человеческим духом..."2
      Художник пишет о "необыкновенной повседневности, нашей советской повседневности":
      "Целый отряд советского народа идет в "Третьяковку"..."3
      1 Юрий Олеша. История человека-торпеды. - "Новый мир", 1957, № 5, с. 26.
      2 Юрий Олеша. Ни дня без строчки. Из записных книжек. М., 1965, с. 275.
      3 Там же, с. 276.
      Художник пишет о фотографии:
      "Как радует то обстоятельство, что появляется все больше и больше фотографов-любителей... В них, в этих снимках, будущий историк увидит, как изменилось лицо великой страны социализма".
      1937, 1938, 1943, 1952, 1957, 1960... Годы, десятилетия...
      Все дни этого замечательного человека были густо исписаны такими строчками. Но отдельные периоды были застроены многоэтажным эпосом. В такие периоды он создавал киносценарии. В киносценариях "Вальтер" и "Лагерь на болоте" Юрий Oлеша рассказал о том, что люди читали ежедневно в газетах и журналах, и, если это получилось хуже, чем в газетах и журналах, то винить следует не Юрия Олешу, а то, что искусство не в состоянии стерпеть то, что стерпит газетка.