Если суммировать все переживания, то можно в итоге сказать, что неумытый Кавалеров был уступкой и неразрешимым противоречием писателя.
      Но независимо от переживаний, уступок, противоречий и намерений писателя, главное оставалось незыблемым: поэт, общество, борьба поэта и общества.
      Спор о победителе в этой борьбе связан с центральным конфликтом произведения, потому что в этом конфликте победа должна достаться хорошему.
      Центральный конфликт произведения начинается сразу.
      Два человека встретились, поняли, как они далеко разведены, и безошибочно определили друг друга. "У него нет воображения", - с презрением думает один, "...ты - обыватель, Кавалеров", - всем своим видом показывает другой. Это сообщено на первых страницах романа. На тринадца-той странице поэт говорит государственному деятелю "Вы хам!", а через тридцать пять страниц после этого государственный деятель отвешивает поэту затрещину. Еще через двадцать страниц фразы, эмфазы, переживания, восклицания и затрещины собираются в отчетливые формулы конфликта.
      Формулы эти таковы:
      Иван Бабичев. - ...целый ряд человеческих чувств кажется мне подлежащим уничтожению...
      Следователь.- Например? Чувства...
      Иван Бабичев. - ...жалости, нежности, гордости, ревности, любви, словом, почти все чувства, из которых состояла душа человека кончающйся эры. Эра социализма создает взамен прежних чувствований новую серию состояний человеческой души.
      Следователь. - Так-с.
      Иван Бабичев. - Я вижу: вы не понимаете меня. Гонениям подвергается коммунист, ужаленный змеей ревности. И жалостливый коммунист также подвергается гонениям. Лютик жалости, ящерица тщеславия, змея ревности эта флора и фауна должны быть изгнаны из сердца нового человека.
      ...Таким образом, видим мы, что новый человек приучает себя презирать старинные, прославленные поэтами и самой музой истории чувства.
      А через десять страниц Андрей Бабичев опровергает брата Ивана:
      "Значит, там, в новом мире, будет тоже цвести любовь между сыном и отцом. Тогда я получаю право ликовать: тогда я вправе любить его и как сына, и как нового человека. Иван, Иван, ничтожен твой заговор. Не все чувства погибнут. Зря ты бесишься, Иван! Кое-что останется".
      Все это совершенно естественно: если был пролеткульт, то должен быть и пролетчувств. Не может не быть.
      Но еще раньше, чем Андрей брата, Иван опровергает самого себя:
      "Я думал, - говорит Иван, - что женщина - это наше, что нежность и любовь - это только наше, - но вот... я ошибся".
      Один брат думает так, а другой - ничего? Даже еще проще: один брат полагает, что так должен думать другой брат. От спора ничего не остается; он распадается, разваливается. На второй фразе становится ясным, что спорить не о чем.
      Иван и Кавалеров говорят (не очень уверенно и часто в пивной), что новый мир уничтожит все человеческие достоинства. Андрей утверждает, что этого не произойдет.
      Совершенно ясно, что Иван и Кавалеров ошибаются.
      Ну и что же?
      А конфликт?
      А роман?
      Ведь не на этом же построен конфликт, построен роман?
      На этом.
      Один из характернейших романов русской литературы построен на недоразумении.
      Несостоявшаяся коллизия романа, несостоявшаяся трагедия заключаются в том, что ссора с веком возникает из-за того, что он упразднил нежность, любовь, благородные порывы, возмож-ность прославиться. Но, оказывается, что ничего подобного не произошло. В чем же трагедия?
      Ведь недоразумение не может породить трагедию. Из недоразумения может получиться водевиль. Трагедия, о которой мы узнаем, возникает не из-за того, что герои не хотят толком понять друг друга, а из реальных жестоких и неминуемых столкновений человека с эпохой.
      Это реальное жестокое и неминуемое столкновение в романе и есть трагедия.
      Но столкновение происходит не на той теме, которая предлагается.
      Предлагаются зависть, заговор чувств...
      Все это оказалось не очень важным, не очень верным и очень скоро потерявшим значение.
      Важным оказался конфликт значительный и точно написанный, конфликт подлинный, а не мнимый, и этот конфликт заключался в том, что при замещении одного общественного слоя другим гибнут люди, умирают концепции, рождаются концепции, разрушаются иллюзии, рождаются иллюзии.
      Зависть же и заговор чувств - это лишь синонимы, лишь метафоры конфликта. Конфликт без синонимов и метафор и был бы такой: поэт и Толстяк. И чем дальше уходят реальные частности эпохи, тем меньшее значение имеют реальные частности спора, но не теряет значение конфликт человека и государства и не уходит в небытие конфликт поэта и общества.
      В этом конфликте важно то, что Кавалеров умен, талантлив и значителен. Важно то, что в другую эпоху он мог бы сделать многое, что в другую эпоху главным были бы не все раздавившие Толстяки, а сдерживающая разнузданные инстинкты диктатуры оппозиция, что разные эпохи ищут в людях разные качества, и, если в эпоху разнузданных инстинктов диктатуры Кавалеров пьяница и куплетист, то, может быть, в Риме он был бы Брутом или Периклесом в Афинах. Ведь тот, рожденный в оковах, кого поэт видел Брутом и Периклесом, был тоже осмеян, освистан, ошельмован, объявлен безумцем. Кавалеров талантлив и умен. Если бы он был бездарен, то не было бы конфликта и не было бы романа. Если он только завистник, то социальная драма разрушается и начинается физиологический очерк, быт, нравы, характеры, случаи из жизни.
      Настоящий конфликт это, конечно, такой: "поэт и толпа".
      Но, конечно, Олеша не может решиться на этакое дело. Поэтому он немножко улучшает толпу и немножко ухудшает поэта. В результате означенных мероприятий конфликт тоже становится немножко меньше.
      Но это не всегда хорошо получается.
      Иногда даже получается совсем не то, что хочет писатель.
      Например, писатель хочет показать, какой мерзавец отрицательный герой Кавалеров, а показывает, какой мерзавец положительный герой Бабичев.
      Сначала все идет хорошо.
      Конечно, чего ждать от человека (т. е. Кавалерова), который не только оклеветал своего благодетеля (т. е. Бабичева), но даже бросил тень на честь девицы?
      От такого человека ничего хорошего ждать нельзя.
      И прекрасно. Ведь именно это и нужно было, чтобы книга, наконец, стала художественной.
      Но потом оказывается, что все не так замечательно, как хотелось бы и, несомненно, могло быть.
      И вот уже в драме "Заговор чувств", сделанной Ю. Oлешей по роману "Зависть", упомянутый благодетель действительно соблазняет указанную девицу, оставаясь при этом совершенно положительным.
      Позвольте, но в таком случае Кавалеров, высказывающий в романе предположение, что "Андрей Петрович успеет побаловаться Валей в достаточной степени...", вовсе не оклеветал положительного благодетеля и не был уж так далек от истины?
      В романе баловства не было. Чего не было, того не было.
      Но уже был человек, который мог побаловаться.
      Для того чтобы уклониться от всех этих конфликтов, социальных драм, навязших в зубах мировых катастроф, из-за которых всегда возникает ряд дополнительных трудностей, больше того - вообще вся жизнь утрачивает свое подкупающее обаяние, люди сочиняют утешительные концепции.
      Про Юрия Олешу сочинили такую.
      Зачем конфликты, социальные драмы и мировые катастрофы?
      В самом деле?
      Мы же знаем, что ничего подобного не было.
      То есть было, но при чем здесь Олеша?
      Никаких социальных драм и мировых катастроф. Жизнь и так необыкновенно сложна. А эти драмы так мешают, так мешают жить и издаваться часто и большими тиражами.
      Все, все выглядело совершенно иначе.
      Добрые дяди с безупречной репутацией из дружбы к Олеше, с мягкой улыбкой разбивая стекла, уверяют, что их приятель никогда в жизни даже не произнес слова "конфликт", а так называемые "мировые катастрофы" вообще были вне его поля зрения.
      Юрий Карлович, будучи легко ранимым человеком, совсем не собирался писать о конфликтах и катастрофах и еще Бог знает о чем, а просто, без всяких хитростей или жульничества скромно хотел к уже имеющимся произведениям мировой литературы на разные темы прибавить нечто свое. В самом деле, отчего бы к великим произведениям о грандиозных человеческих страстях - любви, ненависти, честолюбии, алчности - не прибавить художественное изображение зависти? Ну, как у Шекспира о честолюбии или там у Мольера о скупости. Пушкин, Бальзак. Понятно? А Олеша о зависти. Потому что о зависти, в общем, никто толком не написал, хотя некоторые (Эсхил, Тассо, Диккенс, Лев Толстой) крутились где-то совсем рядом. Действительно, почему бы не прибавить? Я тоже часто подумывал об этом. Но едва я успел об этом подумать, как лучший знаток жизни и творчества Юрия Олеши Л. Славин сразу сказал: "К мировым произведениям о больших страстях - о ревности, о честолюбии, о любви, о скупости Олеша захотел прибавить поэтическое исследование зависти. Вскрыть не только его психологические, но и общественные корни". Сказано - сделано. Захотел и прибавил. "Мне кажется, продолжает Славин, - что это ему удалось на очень высоком уровне ". В самом деле, Юрий Олеша берет и прибавляет к великим произведениям о великих страстях произведение о зависти. Не только Л. Славин, но и многие другие находят, что у него это тоже хорошо получилось. И сам Олеша был не плохого мнения о себе. "У меня есть убеждение, - потупившись, как-то шепнул он, что я написал книгу ("Зависть"), которая будет жить века". И потом уже громче добавил: "У меня сохранился ее черновик, написанный мною от руки. От этих листов исходит эманация изящества". И снова потупившись: "Вот как я говорю о себе"1.
      Именно потому, что в произведении есть невыдуманный конфликт, писатель может подвергнуть своего героя всяческим испытаниям - на крепость, на стойкость. Но, обеспокоенный натиском противников Кавалерова, автор начинает подыгрывать победителям. Он придумывает своему герою толстый нос, пиджак с оборванными пуговицами и душевную нечистоплотность. Для того чтобы показать недоброкачественность идеологии Николая Кавалерова, писатель устраивает ему моральное разложение.
      Все это уступки, боязнь серьезного спора, попытка ускользнуть.
      Но в произведении есть невыдуманный конфликт, и трагизм романа в том, что герой не может проявить своего ума, таланта и значительности в обстоятельствах, созданных Бабичевым.
      Кавалеров не может стать героем бабичевского времени.
      Пристально и тревожно всматривается поэт в проносящуюся мимо, лязгающую железом историю.
      "...глаза, - говорит поэт, - единственное, что у меня есть. Одни глаза. Больше ничего. Я все вижу"2.
      1 Юрий Олеша. Ни дня без строчки. Из записных книжек. М., 1965, с. 161.
      2 Юрий Олеша. Заговор чувств. Пьеса в четырех действиях и 7-ми картинах. На правах рукописи. "Модпик", с. 52.
      Ему показывают колбасу. Но он все видит.
      Писатель уступает, оглядывается, уверяет, что его неправильно поняли. Он дает понять, что человек с толстым носом вообще не может быть героем. Это, конечно, заблуждение дилетанта. На самом деле все было не так. Научно установлено, что толстые носы фридриховских полководцев во время Семилетней войны по мере продвижения в Силезию (1756-1763) начали методически выравниваться, а после исторической победы под Фрейбергом немедленно стали римскими (1762). Чувствуется, что писатель не знает этого научного факта.
      Но в эти годы уступки писателя еще не носили разрушительного характера, и сложная противоречивость романа была связана преимущественно не с ними. Она была связана с тем, что Кавалеров жил в переломную эпоху, а переломная эпоха это такая, которая переломлена на старую и новую. И в этих еще не соединившихся частях Кавалеров - из старой эпохи. Трагизм перелом-ных эпох в том, что люди старой эпохи не входят в новую естественно и легко, что многие люди сламываются и уничтожаются этой сменой. Если бы люди одной эпохи без тяжелых усилий могли стать людьми другой, то не было бы революции. Преемственность и наследственность истории заключается не в том, что все люди до революции делают одно, а после нее начинают делать другое, а в том, что после революции часть людей продолжает дело, начатое до нее, старается на свою сторону привлечь как можно больше союзников и уничтожает сопротивляющихся.
      Что же касается Кавалерова, то Олеша говорит, что в его "лице... хотел изобразить представи-теля той части интеллигенции, которая находится на бездорожьи. Лучшие и умнейшие найдут новые пути, а те, которые не смогут отказаться от своего высокопарного "я", обречены на гибель"!1 К какой части интеллигенции, стоящей на бездорожьи, - к той ли, которая может отказаться от своего высокопарного "я", или к той, которая не может этого сделать, относится Кавалеров, Олеша не говорит.
      1 Ю. Олеша. Заговор чувств. Пьеса в 7-ми картинах. М., 1930, с. 11.
      Через четыре года после этой декларации писатель высказывается более решительно. Он заявляет: "Кавалеров смотрел на мир моими глазами".
      Писатель защищает своего героя, но от гибели не спасает. Он заставляет его совершать отвратительные поступки, но восхищается его поэтичностью и верой в свою правоту.
      Происходит нечто такое, что привычно называется "противоречием".
      Противоречие возникает между неким явлением, именуемым "индивидуализмом" (в романе это тоже называется "завистью"), к которому писатель считал себя обязанным относиться отрицательно, и реальным человеком в реальных исторических обстоятельствах. В судьбе этого человека писатель был лично заинтересован. Противоречие возникло от безвыходного положения. Но главное оставалось незыблемым: поэт общество, борьба поэта и общества. В реальных исторических обстоятельствах, человек, не отказавшийся от своего "я", мог быть только небритым поэтом, верящим в свое высокое назначение и в свою правоту, не находящим себе дела, не вынесшим позора мелочных обид, задыхающимся от отчаяния, погибающим.
      Реальный, жестокий и неминуемый конфликт в романе Юрия Олеши "Зависть" происходит не из-за невразумительного недоразумения с чувствами, а из-за права на победу.
      Право на победу в социально-метафорическом романе Юрия Олеши называется "завистью".
      Николай Кавалеров завидует тем, "которых созвали ради большого и важного дела", он осознает "полную ненужность... оторванность от всего большого..." Ему хочется туда, на "эту недостижимую сторону". "Я оттуда", кричит он. "Вы не оттуда", - холодно отвечают ему. Щемящей, тоскующей фразой жалуется изгнанный человек: "Но праздник, шумевший там, манил меня".
      Кавалерову не досталось славы, успеха, дела. Все это досталось бездарностям и ничтожествам. Среди них ходит Жюльен-Сорель-Кавалеров. Он растерянно говорит о молодости века, о своей молодости. Он не понимает, что его век, как и за сто лет до него век Сореля, прошел. Революция закончена. Наполеон томится на острове. Пришло время людей настойчивых, холодных, не брезгающих ничем. Абстрактный конфликт человека и общества, существующий во все времена, в реальных условиях диктатуры приобретает точное выражение: победа отбирается у значительного человека и отдается бездарному. Это происходит в послереволюционном государстве, и кажется особенно отвратительным потому, что самую серьезную переоценку ценностей совершает именно революция. Но реставрация - и одно из важнейших ее проявлений невозможность полного самораскрытия человека - к революции отношения не имеет. Она имеет отношение к послереволюционному государству, которое неминуемо возникнет в результате неизбежного перерождения революции. Это неопровержимый закон всех революций, связанный с тем, что они должны создавать мощное государство для того, чтобы защитить себя. Но мощное государство создается для того, чтобы своей мощью раздавить все, что ему мешает, и поэтому оно может быть только государством диктатуры. Такое государство оказывается естественным следствием революции, но к намерениям, с которыми совершается революция, оно отношения не имеет.
      Зависть в романе Юрия Олеши это лишь условное название очень широкого круга чувств, состояний, отношений, коллизий.
      В эту эпоху Бабичев создает прославившую его колбасу.
      Славу колбасника Кавалеров презирает.
      Олеша показывает, что такое настоящая слава: немецкий футболист Гецкэ, пролетающий в романе коротко и стремительно, как мяч. Это западная индивидуальная, старая слава. Гецкэ был человеком, который "дорожил только собственным успехом".
      О чем же роман? Ведь не о том же, чья слава слаще - директора треста пищевой промышлен-ности или спортсмена.
      В романе Юрия Олеши завистью называются разные вещи. Но чаще всего завистью называется неудовлетворенная жажца справедливости. "Почему ты ездишь в автомобиле, а я хожу пешком?" Писатель спрашивает: у кого больше права на победу, кто прав?
      Почему Андрей Бабичев ездит в автомобиле и проходит на аэродром, а Иван и Кавалеров ходят пешком и на аэродром их не пускают? Это совершенно ясно: все это происходит потому, что Андрей был на каторге, совершал революцию и теперь получил власть.
      Но в романе не сказано главное: что же изменилось от того, что власть у одних людей была отобрана другими людьми, что же произошло из-за смены власти, что же дала революция.
      В романе не сказано, что революция отобрала власть у худших и передала ее лучшим.
      Надо же понять, что смысл и назначение революции - во благо.
      Одно из условий возникновения революции заключается в том, что огромное большинство людей и среди них наиболее значительные, мыслящие и талантливые не могут с достаточной полнотой выразить себя.
      Революция может начаться тогда, когда голодают и не хотят работать крестьяне, когда голодают и бастуют рабочие, когда остатки еще не сдавшейся, еще не продавшейся интеллиген-ции предпочитают смерть рабству, когда властители прячутся в дворцах за крепостными стенами и рвами, когда грохочет военщина, хохочут над своими законами законодатели и ненависть всех ко всем сжигает сердца. Тогда может начаться революция. И она нужна для того, чтобы огромному большинству людей стало лучше и свободнее жить. И только это может быть мерой необходимости и правильности революции.
      Но если огромное большинство людей и особенно самые значительные, мыслящие и талантли-вые снова утрачивают возможность полного социального самовыражения, то это значит, что революция исчерпала себя. Некоторые современные государства ведут свое начало от революции. Но они считают, чтo революция, приведшая их к власти, - конечно, последняя.
      С горестью и неохотой расстается художник со своими героями, ощущениями, волнениями. И этой неохотой предопределена последовательность и связанность его пути. Из книги в книгу несет художник свои любимые мысли, метафоры, наблюдения, воспоминания, краски, слова, героев, ощущения, волнения.
      Из "Трех толстяков" Юрий Oлеша взял слово "зависть".
      До того как это слово стало названием и главной метафорой самого значительного произведения писателя, оно появилось в первом его романе.
      "Зависть - дурное чувство" - наставительно сообщено в романе-сказке голосом сказочника.
      "...нас гложет зависть... Ужасна изжога зависти. Как тяжело завидовать! Зависть сдавливает горло спазмой, выдавливает глаза из орбит", "...да, зависть. Тут должна разыграться драма, одна из тех грандиозных драм на театре истории, которые долго вызывают плач, восторги, сожаления и гнев человечества", - сказано в социальном романе голосом, полным тревоги. "Я говорю о зависти... О, как прекрасен поднимающийся мир, о, как разблистается праздник, куда нас не пустят!" - голосом, полным горечи и тоски, говорит изгнанник.
      Через годы писательского пути проходит метафора "зависть".
      Метафора сопоставляет эпохи и оценивает их.
      "Кончается эпоха... Ворота закрываются". "Погибающая эпоха завидует тому, что идет ей на смену".
      Это говорит писатель, который знает, что "...в глазные прорези маски мерцающим взглядом следит за нами история".
      На метафоре зависти строится главный конфликт романа, главный конфликт творчества Юрия Олеши - конфликт поэта и общества.
      Конфликт поэта и общества вводит роман в систему важнейших проблем литературы и не связывает его только с частным случаем десятилетия.
      В самых ответственных местах писатель извлекает из метафоры корень первоначальных значений.
      Последовательность и связанность пути Юрия Олеши были определены событиями истории - революцией, гражданской войной, нэпом, послереволюционным государством диктатуры пролетариата.
      Поэтому после книги об интеллигенции и революции он пишет о сложной и важной проблеме взаимоотношений интеллигенции и послереволюционного государства.
      Писатель знает: как в предреволюционном обществе скрыта революция, так и в революции есть все, чему суждено быть после нее: революционное государство, общество, институты, идеология.
      Писатель начинает догадываться, что революция легко уничтожает старых Толстяков, но широко открывает ворота новым.
      Он настаивает на серьезной оценке взаимоотношений интеллигенции и государства. В своем романе он показал неудачные, но симптоматичные варианты этих взаимоотношений: пути, уводящие с исторического театра, и пути, ведущие к перерождению и культу властителя.
      Юрий Олеша не исчерпал всех возможностей и не сказал о пути, о железной дороге, по которой зашагала история, оставляя за собой насыпи узкие, столбики, рельсы, мосты и отдельные составные части скелета (косточки).
      Он не сказал об этом пути, потому что думал в те годы естественно и просто и не обманывая себя и других. Он еще думал, что человек должен делать только то, что он может делать хорошо, и то, что он считает нужным делать. Олеша оправдывался: "В то время... страна строила заводы... Это не было моей темой... Я не был в этой теме настоящим художником. Я бы лгал, выдумывал; у меня не было бы того, что называется вдохновением. Мне трудно понять тип рабочего, тип героя-революционера... Это выше моих сил, выше моего понимания. Поэтому я об этом не пишу"1.
      1 Первый Всесоюзный съезд советских писателей. Стенографический отчет. М., 1934, с. 235-236.
      И действительно, об этом он не писал. Но после того как критика выразила "Зависти" некоторое неудовольствие, Юрий Олеша стал писать немного иначе. Даже в "теме", где он был "настоящим художником".
      Писатель старается объяснить, что его неправильно поняли. Что он вовсе не хотел. Ну, как не так. Это уже попахивает передержкой. Вот именно.
      Сдаваясь,он написал второй вариант "Зависти". Этот вариант называется "Заговор чувств" и представляет собой инсценировку романа.
      В инсценировке сохранены главные герои и повторены основные события "Зависти". Но в отличие от романа, где не все было ясным, в пьесе становится ясным все. Из пьесы мы узнаем, что Кавалеров - ничтожество и мерзавец, а Андрей Бабичев - замечательный человек и герой.
      При инсценировании роман искажается очень легко. Мастер достигает этого с помощью минимума выразительных средста.
      Наиболее простой и безошибочный способ заключается в передаче реплик одного действую-щего лица другому. Так, реплики, которые в романе принадлежали Кавалерову и должны были выражать его глубокую поэтичность, теперь переданы Бабичеву для выражения того же.
      В романе Кавалеров говорит:
      "Комната где-то когда-то будет ярко освещена солнцем, будет синий таз стоять у окна, в тазу будет плясать окно..."
      А в драме Олеша не дает Кавалерову говорить поэтические слова.
      Теперь их говорит Бабичев.
      Бабичев. - Смотрите, какой синий таз. Красота! Вон там окно, а пожалуйте, если нагнуться, то видно, как окно пляшет в тазу...
      В некоторых случаях реплики не передаются, а изменяются таким образом, что герой опять же становится очень нехорошим человеком.
      В романе герой, о котором еще не известно, хороший он человек или плохой, говорит:
      "Я хотел бы родиться в маленьком французском городке, расти в мечтаньях, поставить себе какую-нибудь высокую цель и в прекрасный день уйти из города и пешком прийти в столицу и там, фанатически работая, добиться цели. Но я не родился на Западе".
      (Это напоминает молодого Растиньяка, собирающегося завоевать Париж, а также молодого Олешу, устремившегося из Одессы в Москву.)
      В драме последняя фраза исправлена:
      "Но, к сожалению, я родился в России".
      Из этого соображения становится совершенно ясным уже на первых страницах, что Кавалеров очень плохой человек.
      В романе этот человек говорит, что убьет Бабичева. Он говорит это, получив от Бабичева пощечину. Можно предположить, что в таких случаях всегда говорят что-нибудь в высшей степени радикальное. Например: "Провались ты сквозь землю". Или: "Черт бы тебя взял". Или: "Чтоб ты сдох". Или что-нибудь еще в этом роде. Хотя каждый человек, не склонный ввязываться по любому поводу в спор, вероятно, согласится, что ни один из намеченных вариантов, в сущности, совершенно не реален.
      В пьесе Кавалеров абсолютно серьезно собирается убить Бабичева и даже припасает для этого бритву. Но так как он жалкий человек, которому ничего не удается, то естественно, что в самый решительный момент он "уронил бритву" и произнес нижеследующие слова:
      "Что ж... теперь и я прошу минутку внимания... Андрей Петрович, я поднял на вас руку... и не могу... судите меня... накажите... выколите мне глаза... я хочу быть слепым... Я должен быть слепым, чтобы не видеть вас... вашего праздника... вашего мира".
      А в театре сделали даже еще лучше: там решили, что этого недостаточно, и эту самую оброненную бритву подняли и стали резать ею колбасу. И это, конечно, была та самая колбаса, которую вывел Андрей Бабичев.
      Олеша отступал.
      Он уступал людям (я имею в виду критиков из правления РАППа), которые считали, что искусство только тогда бывает хорошим, когда выполняет требования, которые ему предъявляют соответствующие инстанции (правление РАППа).
      Это было одним их первых отступлений Юрия Олеши.
      Но уже тогда становилось ясным, как бесплоден, опасен и непростителен этот путь.
      Тревожно всматривается писатель в проносящееся мимо десятилетие, ударов которого ему не удалось избежать.
      Глаза - единственное, что есть у писателя. Одни глаза. Он все видит.
      Для того чтобы правильно оценить век, нужны лишь обычные, нормальные, не склонные зажмуриваться или расширяться глаза. Люди, не обладающие такими глазами, смотрят на век априориями, схемами, преднамеренностями и предвзятостями. И поэтому они видят то, чего нет, не видят то, что есть.
      Но бывают минуты, когда, ослепленный событиями, сообщениями о событиях, писатель прикрывает глаза, как будто его поразил необыкновенной яркости свет.
      Тогда ему кажется, что все прекрасно; кроме того, он считает, что не следует лить воду на вражескую мельницу, говоря все, что видит.
      И тогда он наспех посрамляет героя, загоняет его в угол, сует ему в руки бритву и торопливо нахлобучивает на роман конец, как на пьяного Кавалерова шапку.
      Но главная коллизия романа остается угрожающе неразрешенной, и поэтому роман не мог быть завершен.
      Эта неразрешенность, незаконченность возникла из-за того, что писатель не решился выбрать. Он не мог решиться, потому что выбирать приходилось между людьми, из которых один был не нужен, а другой - опасен.
      Опасный герой, не сомневающийся в своем высоком предназначении, заканчивает пребывание в романе величественным жестом: он протягивает руку девушке.
      Ненужный герой, сомневающийся во всем, "уползает" из произведения, "как насекомое, сложившее крылья".
      Но до того как опустить крылья, опустить руки, уйти навсегда, поэт получает последнюю возможность выбора.
      Перед ним впервые и на мгновенье распахнулась неповторимая возможность... "...Он почувст-вовал, что вот проведена грань между двумя существованиями... порвать, порвать со всем, что было... сейчас, немедленно, в два сердечных толчка, не больше, - нужно переступить грань, и жизнь, отвратительная, безобразная, не его - чужая, насильственная жизнь останется позади..."
      Но преображения не происходит.
      Юрий Олеша не подменяет одного героя другим и роман о ненужном герое романом о нужном.
      Поэтому Юрий Олеша не может позволить себе даже немногое: дать своему герою тихо и разочарованно уйти из романа.
      Поэта выгоняют из книги, выталкивают.
      Автор знает, что не одно и то же - выгнанный и ушедший сам человек.
      Выгнанный человек хочет вернуться.
      Кавалеров возвращается.
      Это нужно для того, чтобы создать безвыходность.
      "Как трудно мне жить на свете", - говорит Кавалеров на первых страницах романа. "Как трудно мне жить на свете", - повторяет он на последних страницах.
      Кольцом этих фраз сдавлена жизнь поэта. Она выделена этими фразами из действительности, из существования других людей, как обведенное, одинокое, не связанное с миром яблоко на холсте кубиста.
      Поэт погибает.
      Перед тем как погибнуть, другой поэт, великий художник Александр Блок написал: "...сейчас у меня ни души, ни тела нет, я болен, как не был никогда еще...
      ...Слопала-таки поганая, гугнивая, родимая матушка Россия, как чушка своего поросенка"1.
      Толпа была сильнее поэта.
      Смерть поэта в русской истории - это убийство поэта.
      Поэта убивают за его свободный, смелый дар.
      Смолкают звуки чудных песен в предгорьи трусов и трусих.
      Тяжек жребий русского поэта.
      Писатель, создавший роман о трудной и горькой жизни поэта, еще писал иногда правду и еще не всегда боялся ее, и не часто придавал ей значения иного, чем то, которое ей свойственно.
      Просто, честно и трезво смотрел еще писатель в эти годы на мир.
      Он еще понимал в те годы, что правда - это когда человек говорит то, что он думает, стараясь как можно ближе подойти к истине.
      Он еще не ясно представлял, во что может превратиться истина, когда от нее требуется "высшая правда".
      Спаси нас Бог от "высшей правды", во имя которой одна часть человечества, не верящая ни в какую правду, обманывает и убивает другую часть человечества, обманывающую только себя.
      1 См.: Письмо А. Блока от 26 мая 1921 года.