Марианна. Кирилл Михайлович! Умоляю вас, не говорите так!
      Писатель. А мне что? Не хотите, не надо. Мое дело - сторона. Я только предупредил. А там делайте, как знаете. Я просто по-товарищески. Дело ваше. Скажите спасибо, что с вами еще столько цацкаются. Если бы не личные, так сказать, симпатии, то от вас уже давно остались бы только пуговицы и гвоздики. Это просто какое-то счастье, что Верховный, так сказать, в некотором роде, того, этого самого... Ха-ха-ха!
      Марианна. Перестаньте, ради Бога!..
      Писатель. Молчу, молчу. И на счет этого, вы тоже не пренебрегайте. Эдакое счастье привалило, так не зевайте!
      Марианна. Умоляю вас, перестаньте!
      Писатель. Могу перестать. Только это я для вашей же пользы. Не для своей же. Мне б такое привалило, так уж я бы знал, как им попользоваться. Все это вы оба ни к чему затеяли. Поломались и будет. А то прямо не знаю, чего из этого выйдет. Сожрем вас без соли. Сырыми.
      Аркадий. Скажите вашему идеологу, что я умирал от многого, но еще никогда не умирал от страха. И еще скажите ему, что я начинаю думать, что вы более правы, чем я думал, в вопросе о борьбе. Мир действительно очень плохо устроен и, наверное, ни один порядочный человек не имеет права спокойно созерцать это прискорбное обстоятельство. Идите к вашему идеологу и скажите ему, что мы не будем присягать и не будем изучать это людоедское ученье. Мы верим в свободу, счастье и лучшее будущее народов.
      Писатель. Ух, ты! Ну, смотри, боком выйдет тебе этот монолог. Схаваем, как воробьев! (Уходит)
      (Молчание)
      Марианна. Аркадий, это конец. Этого не простят. Что делать?
      Аркадий (пожав плечами). Писать лирические сонеты.
      Марианна. Аркадий!
      Аркадий. Что бы мы сейчас ни сделали, Марианна, кроме, конечно, принесения извинений за скверное поведение, будет борьбой с ними.
      На этом обрывается последний вариант II акта, начатого 1 сентября и законченного 7 сентября 1950 г. По сохранившимся ранним вариантам можно представить, каким замышлял продолжение этого акта автор.
      Из черновика, начатого в июне 1950 г.
      Марианна. Да... (Молчание)
      Арк. Марианна.
      Мар. Что милый?
      Арк. Вы рады, что нам удалось отстоять свое право на свободное мышление?
      Мар. Да, рада.
      Арк. Почему такой грустный голос?
      Мар. Нет, нет, я очень рада. Вы знаете, Аркадий, я думала сейчас о том, как было бы прекрасно, если бы люди могли думать и писать, что им нравится.
      Арк. Да, это было бы прекрасно.
      Мар. Все были бы веселы и счастливы. Все любили бы друг друга и могли бы смотреть друг другу в глаза.
      Арк. Да, это было бы прекрасно. Но, к сожалению, это невозможно.
      (Входит Генрих)
      Арк. Здравствуйте, Генрих. Очень рад вас видеть.
      Генрих. Здравствуйте, Марианна. Здравствуйте, Аркадий.
      Арк. Садитесь.
      Генрих. Благодарю вас. (Садится. Пауза) Итак, что же вы собираетесь делать дальше? Дело в том, что шеф, после того как его едва не разбил от негодования апоплексический удар из-за вчерашней сцены, долго кричал, что он сотрет вас обоих в порошок. И нет никаких оснований не верить в то, что он без особенного труда и без задержки выполнит свое обещание.
      Арк. Ну и что же?
      Генрих. Ничего. Лучше только этого избежать.
      Арк. И это все, что вам хотелось сказать?
      Генрих. Нет, не все. Мне больше хотелось сказать о том, что шеф, если оставить некоторую повышенную динамику и несколько бычьи методы (можете даже называть их скотскими) - прав.
      Мар. Вы находите?
      Генрих. Нахожу. Странно, что вас это удивляет.
      Мар. Нет. Знаете, пожалуй, меня это не удивляет.
      Генрих. Это сказано таким тоном, что легко понять, что вас в людях моего образа мыслей уже ничего не удивляет. Например, если бы я вам сказал, что я поджег детский сад или убил собственную мать, вы бы сочли, что это вполне естественно.
      Мар. Возможно. Прибавьте только к этому еще статью в "Литературной газете" о высшем понимании гуманизма. И тогда будет все в порядке.
      Генрих. Да, вы правы. Если во имя очень больших целей нужно поджечь детский сад или убить собственную мать, то это следует сделать. А что касается статьи в "Литгазете", то разве такую статью не написал Раскольников перед тем, как убить старуху? Конечно, написал. Всякому поступку нужно идеологическое, именно идеологическое, а не какое-либо другое оправдание. Вор и тот ворует не просто потому, что не хочет трудом получить деньги, а потому, что считает себя борцом со своим врагом - обществом. Все дело именно в идеологической мотивировке. Я могу или я должен уметь поджечь детский сад или убить свою мать, если это понадобится победе того дела, в которое я верю.
      Арк. Да, да, вы правы. Вы знаете, я все больше и больше убеждаюсь, что дело, которому вы служите, именно в этом и нуждается: в убийстве детей и женщин.
      Генрих. А вы? Скажите, если делу, которому служите вы, понадобится это убийство, вы совершите его?
      Мар. Никогда!
      Арк. Делу, которому я служу, убийство не нужно.
      Генрих. Позвольте, но ведь могут же появиться такие обстоятельства, когда это понадобится. Скажем, ваша дочь оказалась виновницей проигранного сражения, это ведь может быть, не так ли? Что же вы сделаете? Ведь надо же понимать, что на ожесточенность врага приходится волей-неволей отвечать ожесточенностью. У вас могут быть самые благородные, по сравнению с нашими, просто божественные идеалы, но для осуществления их вам необходима победа над нами, а для достижения победы приходится иногда быть и жестоким и решительным.
      Арк. Не отвечая вам на многое из сказанного, скажу, что этой борьбы, пожалуй, вообще не нужно: вы сами себя уничтожите, как скорпионы.**
      Генрих. Вы непоследовательны: борьбу вы не исключаете, вы только не хотите сами принимать в ней участия. То, что мы делаем, не говорю все, что мы делаем, и не говорю, как мы делаем, в основном нужно для революции.
      Арк. Помилуйте? Какая революция?! Неужели вы не понимаете, что вся серия ваших деяний за последние 25 лет по укреплению семьи, школы, дисциплины, единоначалия, субординации и пр. увела вас от ваших же идеалов революции?
      Генрих. Вы путаете методологию с результатом: когда мы придем к коммунизму, все это само отпадет. Это нужно только для того, чтобы прийти к коммунизму.
      Мар. А когда вы думаете к нему прийти?
      Генрих. Видите ли, я думаю, что это еще страшно далеко и долго. Но поскольку между социализмом и коммунизмом нет такой ясной границы, как между капитализмом - или его последствиями - и социализмом, то можно прийти в наше время, в сущности, когда угодно. Шеф и компания просто ждут подходящего случая, чтобы "открыть" коммунизм.
      Арк. Имейте в виду, что они "откроют" его обязательно еще при жизни автора. Незадолго до его смерти. И скорее всего опять на каком-нибудь съезде. Он и умрет, очевидно, тоже во время съезда. Один раз уже так было, получилось хорошо. Зачем же придумывать новое. Дело верное - традиция.
      Генрих. Возможно, Аркадий, ваша беда в том, что вы отождествляете их поступки с истинным учением. Неужели вы не понимаете, что коммунизм сам по себе прекрасен, что это просто они его изгадили?
      Арк. Видите ли, дорогой Генрих, может быть, коммунизм и прекрасен, но все дело в следующем. Если вы посмотрите на идеалы итальянских фашистов, немецких нацистов, американских демократов, русских меньшевиков, то окажется, что у всех у них одинаковый идеал человеческого общества: свобода, равенство, братство, счастье. Это не они придумали, мой друг. Это придумали иудеи в Библии, индусы в [отточие в тексте, возможно: в Ведах], христиане в Евангелиях, Мор в "Утопии", Кабе в Икарии и т. д., и т. д. Все дело в методологии, с которой идут к этому. И я считаю, что никто в мире еще не дал соответствующей методологии. И в этом отношении и Иисус, и Маркс, и Гитлер в одинаковом положении. Более того, я думаю, что эту методологию не могут найти несколько тысяч лет не потому, что плохо ищут, а потому, что найти ее невозможно. Коммунизм противоестествен человеческой природе. Дело не в том, как думал Чехов, что сегодня во всем городе только три чистых человека - три сестры, - а через пятьдесят лет их будет тридцать, а в том, что хорошие человеческие качества не социальны, а физиологичны, как талант, и, может быть, через пятьдесят лет их случайно совсем не окажется.
      Генрих. Но существенное отличие социализма именно в том и заключается, что он выявляет и развивает таланты, а не создает их. Об этом еще сказал Энгельс на похоронах Маркса.
      Арк. И это оказалось неправдой. Вы сами видите, что сделал социализм с талантами: он не выявил ни одного, а те, что были, погубил: Эренбург, Шкловский, Олеша, Мандельштам, Зощенко.
      Генрих. Итак, вы решили не присягать и не изучать?
      Арк. Да.
      Генрих. Подумайте, чем это может для вас и для Марианны кончиться.
      Арк. Я очень хорошо знаю, что я делаю, и прошу вас не наставлять меня. Я не комсомолец! (Выходит)
      Мар. Он прав.
      Генрих. Он погубил себя, а теперь погубит и вас.
      Мар. Может быть. Но то, что он сделал, - честно и поэтому правильно.
      Генрих. Может быть. Может быть, это честно и правильно. Но я не могу думать о том, чем это для вас кончится. Марианна, поймите, что я говорю с вами не как противник ваших и, главным образом, Аркадия идей, но как человек, который всем сердцем вас любит! Я люблю вас, Марианна! Понимаете, люблю! Люблю всем сердцем, всей страстью человека, никогда не любившего, впервые встретившего женщину, о которой он мечтал всю жизнь!
      Мар. Перестаньте. Я люблю Аркадия. Я верю ему. Я верю в него. Я очень хорошо отношусь к вам, понимаю, что вы не похожи на всех этих, с кем вы связали свою судьбу, верю в честность и даже серьезность ваших убеждений. Но люблю Аркадия. Люблю, наверное, потому, что люблю. Наверное, если бы у Аркадия были ваши убеждения и они были бы мне глубоко чужды, все равно я бы любила его.
      Генрих. Неужели, это безнадежно?
      Мар. Безнадежно.
      Генрих. И вы никогда никого не полюбите?
      Мар. Никогда, никого.***
      (Генрих уходит)
      Мар. Как все это тяжело. Особенно теперь, когда все так страшно.
      (Входит Аркадий)
      Арк. Марианна, вы знаете, они сами лучшее свое опровержение. Действительно, не нужно разоблачать их. Они это делают сами и, чем более они убеждены и искренни, тем это выходит лучше.
      Мар. Аркадий, мне очень тяжело.
      Арк. (садится в кресло, усаживая Марианну рядом с собой). Милая, долг всякого честного художника, всякого честного человека учить других людей добру. Если люди этого не понимают, их надо убеждать.
      Мар. А если они и тогда не поймут?
      Арк. Тогда... тогда их надо заставить.
      Мар. Аркадий!..
      (Входит Член)
      Член. Эй, вы! Ну что, не одумались?
      Арк. (вставая). Нет, не одумались.
      Член. Сейчас я вам покажу кузькину мать!
      Арк. Уйдите отсюда.
      Член. Сейчас сам уйдешь отсюда.****
      (Член поджигает библиотеку и бросает в огонь рукописи Аркадия)
      Арк. Подождите! Остановитесь!
      Член. Ну как? Будете?
      Арк. Будем.
      Член. Ну вот, то-то же. (Свистит. Входит подручный. Останавливается у дверей. В руках у него винтовка) Вот посторожишь тут. Гляди, чтобы изучали. (Уходит)
      Мар. Аркадий! (Плачет)
      (Арк. и Мар. берут К. К.***** и садятся за стол друг против друга)
      Арк. "Количество заводского пролетариата в России..."
      Мар. "Рост стачек перед событиями на Лене".
      Арк. (вполголоса). Да кого же они хотят обмануть? Революция произошла потому, что кругом были дураки, а они были паханами... "Идеологические основы марксистской партии..."
      Мар. Может быть, все это и нужно, но в этом нет гуманизма и любви к людям.... "В книге Ленина "Что делать"..."
      (Они поднимают глаза друг на друга и обнаруживают, что у них выросла на лице шерсть, зубы вылезли изо рта, превратившись в клыки, а ногти загнулись и стали когтями. Они смотрят друг на друга налившимися кровью глазами и рычат
      тезисы из К. К.)
      Арк. Убью! Крови!
      Мар. Крови! Крови!******
      Из черновика, помеченного августом 1950 г.
      Мар. "Большевики тут же, на залитых рабочей кровью улицах, объясняли рабочим..."
      Арк. "Эти белогвардейские пигмеи, силу которых можно было бы приравнять всего лишь силе ничтожной козявки, видимо, считали себя - для потехи хозяевами страны и воображали, что они в самом деле могут раздавать и продавать на сторону Украину, Белоруссию и Приморье".
      Мар. "Эти белогвардейские козявки забыли, что хозяином Советской страны является советский народ, а господа рыковы, бухарины, зиновьевы, каменевы являются всего лишь временно стоящими на службе у государства, которое в любую минуту может выкинуть их из своих канцелярий как ненужный хлам".
      Арк. "Эти ничтожные лакеи фашистов забыли, что стоит советскому народу шевельнуть пальцем, чтобы от них не осталось и следа".
      Мар. "Советский суд приговорил бухаринско-троцкистских изуверов к расстрелу".
      Арк. "НКВД привел приговор в исполнение".
      Мар. "Советский народ одобрил разгром бухаринско-троцкистской банды".
      Арк. "И перешел к очередным делам".
      Мар. "Борьба за ликвидацию капитулянтов в партии была продолжением борьбы за ликвидацию..."
      (В то время, как они читают сии тезисы, голоса их грубеют, становятся
      хриплыми, из их уст вырывается рычанье и вой.)
      Арк. "Нельзя терпеть в своей среде оппортунизма". Крови!
      Мар. "Вести смертельную борьбу с буржуазией..." Крови! Крови!!
      Арк. "Без разгрома этих..." У-у-у! Смерть!
      Мар. "История нашей партии есть история борьбы и разгрома... Смерть! Смерть! (В ужасе останавливается. Кричит каким-то полузвериным, получеловеческим голосом) Аркадий! Что это? Помогите! Помогите!
      Арк. (приходит в себя. Мгновенье, потрясенный, стоит недвижно). Марианна! Так вот что делают идеи с человеком, звериные идеи с человеком! Человек превращается в зверя! (Застывает в оцепенении.)
      Мар. Аркадий!
      Арк. Люди, любимые! Боритесь со зверем за великого человека! Скрутите шеи черным идеям! Человек прекрасен и создан для борьбы, да, да, да для борьбы за великие и честные человеческие идеи! Эти идеи надо защищать и завоевывать не только строками светлых и тихих поэтов, но штыком, ножом, восстанием, взрывом. Люди! Боритесь за свое счастье, за то, чтобы человек был человеком. Коммунисты принесли в мир идеи ненависти и уничтожения. Уничтожайте коммунистов и их идеи! Это они ввергли мир в пламя войны. Это из-за них люди не спят спокойно ночами, учат своих детей ненависти и страху. Судьбы мира перед нами. Будущее истории народов на краю гибели. И я, и ты, и они, и все, все, все честные люди земли отвечают перед грядущим. Нет покоя и счастья. Каждый человек, если дорога ему человеческая история, должен убить коммуниста!
      (И, когда он говорит эти слова, их звериные морды превращаются снова в молодые и прекрасные человеческие лица. Они стоят в позах, полных сил и надежды. "Убей, коммуниста!" - кричит Аркадий и, схватив за руку Марианну, бросается на Члена. Член, присутствующий во время его монолога, стоит на широко расставленных ногах и, нагнув бычью голову, смотрит исподлобья на Арк. и Мар. Арк. бросается на него, но коротким и сильным ударом головы тот отбрасывает его. Аркадий кидает в него тяжелую бронзовую вазу. Член тяжело опускается на четвереньки и с громким рычаньем, щелкая зубами, идет на Арк. и Мар. В дверях появляется косматая стая волков, гиен, собак, шакалов, плечи их украшают погоны небесно-голубого цвета. Мгновенье стая стоит, оглядываясь, и вдруг, по знаку Члена, с громким воем, рычаньем и лаем бросается на Арк. и Мар. Аркадий и Марианна выскакивают из окна. Вой. Пожар. Набат. Погоня.)
      Конец II акта.
      * Константин Симонов - псевдоним Кирилла Михайловича Симонова.
      ** Дальше приписка рукой автора, обведенная красным карандашом: "Дать эту тему в финале - сжирание, но не как следствие тезиса о ненужности борьбы".
      *** Дальше приписка рукой автора, обведенная красным карандашом: "Тему утраты человеческого при зверином мировоззрении ввести в диалог Арк. и Ген.".
      **** Дальше приписка рукой автора: "Перепалка".
      ***** К.К. - "Краткий курс истории ВКП (б)".
      ****** Дальше приписка рукой автора, обведенная красным карандашом: "Тема бегства за границу".
      А к т III
      Аркадий и Америка. Аркадий и народ
      Железнодорожная станция в дачной местности неподалеку от Москвы. Ночь. Мелкий дождь. Далекие замирающие гудки паровозов. Тусклый фонарь над расписанием поездов. Колокол. Темный состав в глубине сцены. Через несколько часов после бегства.
      На перрон входят два сотрудника американского посольства. Только что они получили записку Аркадия, в которой он просил их немедленно приехать из Москвы на станцию. Первый американец искренне сочувствует Аркадию. Он знает его еще со времен войны, когда они встречались на пресс-конференциях. Он уже тогда обратил внимание на то, что Аркадий поступает весьма оппозиционно. Сам же американец ехал в Россию еще полный "восточных иллюзий". Но несколько лет (5-6) жизни здесь убедили его в страшной опасности, которой Россия угрожает миру. Он отнюдь не изменил рузвельтовским демократическим идеалам, так же как и другие, близкие Рузвельту американцы (Маршалл, Эйзенхауэр, Макартур и др.). Он по-прежнему стремится к тому же, к чему стремился и Рузвельт, который в нынешних условиях без сомнения сделал бы то же самое, что делает Трумен. Поэтому он считает, что война неизбежна, и чем скорее она будет, тем лучше.
      Он знает, что произошло с книгой Аркадия (?)* и историю с К. К. Он очень высокого мнения об Аркадии. Он догадывается о том, что, вероятно, Аркадий попал в такое положение, что ему нужно помочь бежать из России.
      Второй американец в противоположность первому мало обеспокоен потрясениями эпохи и судьбами Мироздания. Что касается Аркадия, то его, главным образом, беспокоят два обстоятельства: можно ли извлечь из истории с ним что-либо для своей карьеры и финансового успеха и как это сделать с наименьшим количеством хлопот и риска.
      Именно поэтому он собирается предложить Аркадию самому остаться в России, а ему передать рукопись, снабженную авторским предисловием, в котором сообщается, что автор во имя высоких идей и любви к USA обрекает себя на гибель, но верит в победу и бессмертие своего дела.
      Довольно ясно представляя себе характер и склонности Аркадия, он почти не сомневается в успехе своего предложения, обладающего столь соблазнительным для Аркадия сюжетно-пропагандистским ходом. Что же касается Марианны, то он убежден, что и она не устоит перед искушением приобрести венчик великомученицы.
      Первый американец упрекает второго не только за черствый практицизм, но и, в конце концов, за узость намерений: безусловно, Аркадий может принести в дальнейшем большую пользу и просто непрактично терять его из-за соображений чуть ли не рекламного порядка. О том, сколь аморально, в сущности, намерение его коллеги, он предпочитает не говорить. Оба американца - две Америки: Америка идеи спасения мира и Америка циничного и легкомысленного преуспевания.
      На перроне появляются какие-то темные личности, в которых американцы узнают сотрудников мин. госбезопасности, и американцы скрываются.
      Темные личности (среди них и Генрих) явились сюда, зная, что найдут здесь Аркадия и Марианну. Хорошо зная, что Марианна менее Аркадия тверда в своих принципах, они стараются уговорить ее сдаться идеологу и наставить на этот путь Аркадия. Это для них важнее элементарного ареста, и поэтому они (Генрих?) задерживают каким-то пустяком Аркадия на дороге, а на перрон пропускают одну Марианну. В ожидании Марианны они разглагольствуют о том, как в советском обществе ценен каждый его член и сколько усилий иногда нужно потратить для возвращения этого заблудшего члена в социалистическое лоно.
      Входит Марианна. Ее встречает сотрудник мин. госбез. (Генрих?). Марианна принимает его за пьяного хулигана. Он объясняет ей, что, пожалуй, она думает о мире лучше, чем он того заслуживает, ибо пьяный хулиган был бы для нее сейчас просто приятной встречей. Сотрудник объясняет ей ситуацию: оба они, в сущности, пойманы, но он имеет указание не арестовать их, а еще раз попытаться переубедить. Он настаивает на том, чтобы Марианна внушила Аркадию, как бесполезна их борьба и бессмысленно сопротивление. Марианна отказывается, ссылаясь на то, что Арк. ее не послушает. Сотрудник напоминает ей о том, что именно она убедила уже раз Аркадия [показать им часть II акта]. После тяжелых сомнений Марианна обещает сделать все от нее зависящее. Она обещает сегодня же ночью быть у идеолога, интересующегося ею не только в связи с вопросами идеологии. Появляется Аркадий. Сотрудник мин. госбез. исчезает.
      Марианна с осторожностью начинает разговор на тему о капитуляции. Аркадий так далек от мысли об этом, что даже не понимает, о чем она говорит. Марианна смущена своей беспомощностью. Она чувствует, что в этой области их взаимоотношений ее возможности крайне ограничены. Входят американцы.
      Аркадий лихорадочно возбужден. Он говорит о необходимости немедленно издать его памфлет (частично уже готовый) в Америке. Причем лучше всего издать как листовку. Он почти кричит строки из памфлета. Американцы просят его говорить несколько потише. Марианна робко намекает на то, что кроме памфлета было бы неплохо, если бы Америка подумала и о судьбе автора с его женой. Американцы переглядываются и улыбаются, встретившись именно с тем, о чем они незадолго до этого говорили. Возбуждение Арк. все возрастает. Он не обращает внимания на немую сцену американцев. Первый американец задает ему вопрос: "Уверен ли он в победе демократии над коммунизмом в будущей войне?" Аркадий отвечает: "Я хочу вернуться в Россию солдатом оккупационной армии с тяжелым черным ружьем и умереть в атаке на подступах к столице". "А победа?" - спрашивает собеседник. Аркадий не может ответить ничего определенного. "Для чего же вы тогда боретесь?" - спрашивает собеседник. Аркадий отвечает, что он больше верит в победу, чем надеется на нее, что потеря этой веры равна для него самоубийству.
      Марианна начинает догадываться, что история с американцами неминуемо кончится катастрофой. Она твердо решает искать любой ценой примирения с идеологом.
      В конце концов американцы предлагают Аркадию "открыть второй фронт на востоке", т. е. самому остаться в России, а книгу издать в Америке. Собственно, к такому решению вынуждает сам Аркадий, требующий немедленного издания своего памфлета и не соглашающийся ждать удобных обстоятельств для отъезда за границу. Решение Марианны становится совершенно твердым. Американцы уходят.
      Марианна пытается убедить Аркадия в том, что затея американцев приведет их к гибели. Оказалось, что предложения сотрудников мин. госбез. о лаврах соблазнили ее больше тернового венчика. Она снова и более решительно возвращается к теме о капитуляции. Аркадий, несмотря на то, что всецело занят своими мыслями о памфлете и его отправке в Америку, наконец, начинает понимать, о чем говорит Марианна. Он поражен. Марианна испугана его реакцией. Она смущенно пытается убедить Аркадия в том, что он ее неправильно понял. В эту минуту в глубине сцены появляется сотрудник мин. госбез. (Генрих). Это напоминание Марианне о ее обещании быть у идеолога. Аркадий также замечает сотрудника. Он говорит, что сотрудник пришел его арестовать. Марианна тоже в глубине души уверена в этом. И тогда она, не простившись, убегает от Аркадия. Она пойдет к идеологу и сделает все, что он потребует от нее. Сотрудник подходит к Арк. Он говорит Арк., что дело его [страница оборвана].
      Аркадий вскипает. Между ними начинается крупный разговор. В это время объявляется посадка. Перрон наполняется народом. Разговор Арк. с сотрудником превращается в шумную сцену. Вокруг них собирается толпа. Аркадий вскакивает на чемоданы. Он произносит горячую речь о свободе, демократии, тиранах и [войнах]. Толпа бросает в него камнями. Потрясенный первой встречей с народом, Аркадий вскакивает в вагон уходящего поезда. Вслед ему раздаются выстрелы.
      Конец III акта.
      * Вопросительный знак поставлен автором.
      Акт IV
      Ночь. (Рассвет.) Пригород [мрачной] угрюмой столицы. Медленно проступает сквозь низкие тучи рассвет. Появляются птицы, рыбы и гады. Вдали показывается человек (разведчик). Просыпается город. Все это происходит медленно и величаво, полное густой и сочной музыки.* Возникает симфоническая тема сотворения мира.
      Глыбы железа и камня темнеют в предутренней дали. Из низкого весеннего перелеска выступает мощенная булыжником дорога. Железнодорожная насыпь в далекой перспективе пересекает дорогу. Далекие, задавленные туманом гудки паровозов. Как сквозь зажатые зубы, между зубчатым облаком прибиваются языки солнечного пламени. Остатки костра слева у просцениума. В глубине сцены справа вырисовываются блиндажи и укрытия военного расположения. Редкие выстрелы.
      У остатков костра стоит, опираясь на винтовку, Аркадий. Около блиндажей и окопов снуют волки, шакалы, лисицы, собаки и пр. основы м.-л.**
      Несколько реплик Аркадия по поводу просыпающейся природы (сотворения мира). Появляется Марианна. Радость встречи. Аркадий удивленно спрашивает, каким образом ей удалось разыскать его. Марианна теряется, но весьма быстро (наученная идеологом) находит ответ: все сегодняшние газеты полны сообщениями о происшедшем. Марианна приходит к Аркадию гонимая идеологом, требующим безоговорочной капитуляции, и [нрзб] еще не снятой страхом любви к нему. Она рассказывает Арк. о своем визите к идеологу. Но посредине своей речи она, запутавшись, останавливается, не сказав правды. Она обманывает Арк., сообщая, что идеолог ее повлушался и обещал оставить их в покое. Аркадий встречает иронией это сообщение: во-первых, он уверен, что идеолог их обманет, во-вторых, он сам ищет войны с идеологом.
      Входит Генрих. Марианна страшно испугана. Генрих уговаривает Арк. сдаться. Арк. произносит гневную речь, разоблачающую Генрихову компанию. Генриху, многое узнавшему за это время и ставшему внутренне обреченным (он знает подробности визита Марианны к идеологу), печем возразить Аркадию. Этот кусок рифмуется с аналогичной сценой II акта. Убедившись в невозможности повлиять на Аркадия, Генрих возвращается к своим. Перед уходом он рассказывает Марианне о том, что его обвиняют в измене род...[страница оборвана] за связь с Аркадием и за симпатии к нему. Ему предложено или притащить Аркадия, или сагитировать его. В случае, если он не добьется успеха, то ему угрожает смерть. Он уходит, опустив голову. Пройдя несколько шагов, он неожиданно останавливается, припадает к дереву и дважды стреляет Аркадию в спину. Промахнувшись, он бежит к своим.
      Марианна потрясена. Она умоляет Аркадия сдаться. В это время со стороны вражеских окопов раздаются крики, предсмертный вопль и в воздух летят члены сжираемого Генриха. Молчание. Марианна плачет. Арк. тихо говорит ей о том, к чему привела капитуляция даже Генриха, их [типичного] единомышленника. Предчувствие гибели толкает Марианну к решительным поступкам. Она советует Аркадию отступить, зная, что приведет его в засаду. Тогда у него не будет выхода. Он должен будет или капитулировать, или погибнуть. В отчаянии она признается Аркадию в том, что была у идеолога и своей честью и обещанием сдаться спасла его и свою собственную жизнь. Аркадий потрясен и не принимает жертвы Марианны. Он требует, чтобы она ушла. Она идет к м.-л. Ее хватают. Слышатся крики, подобные крикам при сжирании Генриха. После гибели Марианны осаждающие идут в атаку. Они окружают Арк. Он отказывается сдаться, и они сжирают его.
      Они разводят костер и устраивают вокруг него танец, не поделив между собой кость и идеологические триумфы, они набрасываются друг на друга и друг друга сжирают. Восходящее солнце освещает груду окровавленных тел и поднимающуюся над ними окровавленную волчью морду идеолога.
      25.5.1951
      Рукопись пьесы в 4-х актах "Роль труда" на 41 ласте написана мною и изъята у меня при обыске.
      Аркадий Белинков.
      * Следующая фраза по неясности пропущена. В ней упоминаются птицы, рыбы, гады и пр., что должно образовать как бы пролог акта.
      ** Марксизма-ленинизма.