Она бросила на стол перетянутую пачку, от удара которой вздрогнул кудрявый Шиллер со скульптурно отрезанными руками и звякнули тяжелые чернильницы. Фотографий ее у меня больше не было.
      Она отошла от двери и прислонилась к косяку, как к рампе.
      Прощание состоялось.
      Но каденция парила над нами. Ее нужно было взять с клавишей и наполнить комнату новыми звуками.
      Она продолжила прощание:
      - Я требую, чтобы вы не пытались предпринять что-либо для встречи со мной.
      Об этом сам я еще не думал. И мне показалось это глубоко оскорбительным. Я тихо сказал:
      - Я не прошу даже ваших фотографий.
      Но она уже не слушала и продолжала резко и раздраженно:
      - Я категорически настаиваю на этом. Это мелко и унизительно. Я не думала, что Вы окаже-тесь способным на некрасивый и низкий поступок.
      Я побледнел. Потом начал перелистывать томик Блока. На каждой странице попадались страшные строки, которые могли стать эпиграфом. Это значило, что книжка наша почти дописана.
      А она говорила, задыхаясь от возмущения, сердцебиения, обиды и гнева:
      - Оставьте в покое мою мать. Как это низко! Оставьте ее в покое! Если бы не она, я была бы всю жизнь самым несчастным человеком. Вы самый низкий, самый ничтожный и отвратительный человек, которого я знала! Вы - позер и фат.
      Эпиграфа не было. Это было слишком не похоже на изящную словесность. Я не знал, что делать. Я сидел и внимательно слушал. Иногда я даже повторял за ней. Потом я испугался и, пошатываясь, подошел к ней.
      Наши дыхания сталкивались. Ноздри были сильными и острыми. Они могли каждое мгнове-ние впиться в лицо.
      - Вот вы как... - продышала она дымом в глаза мне. - Вы... Вы негодяй!
      Я ворвался в ее плечо и, давя ее руку, задыхаясь и в дрожи дробя зубы, ударил ее, в послед-ний раз ощутив захлебнувшимися ладонями удивительную теплоту и нежность ее лица...
      Запахло гарью. Потом улица легла на бок. Автомобили стекали по отвесно повисшей стене, обрывая крылья и стекла об острую хвою звезд.
      Ночь шагнула из мрака. Вечер привстал на носках, но уже ничего не мог разглядеть. Ночь была изрыта дождем, как оспой. Дождь стоял на тротуаре и, когда к нему подходили, - отходил.
      Дом был похож на аккуратно сложенную стопку книг. У подъезда стояли черные большие автомобили. Дождь осторожно отходил и любопытно заглядывал в фары. Фары были синие, и только в центре их были желтые пузырьки света. Как в аквариуме. Фары были похожи на подве-денные глаза чаек.
      Из подъезда выносили большие плоские ящики. Осторожно ставили их в автомобили. Что-то тихо говорили. И автомобили осторожно отходили на несколько метров в сторону.
      Дождь бормотал что-то по брезенту. Фонари, автомобили устало мигали. Тучи были асфаль-товыми. Дождь подошел вплотную к автомобилям. Он заглядывал в кабину шоферу и с любопыт-ством приподнимал край брезента.
      Было тихо и значительно настороженно. Тучи терлись о воздух. И был ветер и дождь. И настежь распахнутые двери музея.
      Апрель - июль 1942, Ильинское
      Октябрь - январь 1942-1943, Москва