Ванда БЕЛЕЦКАЯ
      Хирурги
      Ванда БЕЛЕЦКАЯ
      Ванда Владимировна Белецкая родилась в Москве, окончила Историко-архивный институт. Сразу после окончания института начала работать в редакции журнала "Огонек". Сейчас она заведует отделом науки и техники, член редколлегии журнала "Огонек".
      С командировочным удостоверением редакции Ванда Белецкая побывала на Дальнем Востоке и на Украине, в Сибири и на Кавказе, в Заполярье и Средней Азии. В своих очерках она рассказывает о нелегком, порой героическом труде ученых -- медиков, геологов, физиков, биологов, астрономов, тех, кто работает на переднем крае советской науки.
      Белецкая -- автор очерковых и научно-популярных книг "Техника и эстетика", "Луч из антимира", "Гордость отечества". В 1981 году она удостоена звания "Заслуженный работник культуры РСФСР".
      СОДЕРЖАНИЕ
      - Вместо предисловия
      - Ядро успеха
      - "Душа кафедры"
      - "Не Маят, а маяк"
      - Учитель об ученике
      - История болезни No
      - День рождения
      - Точность
      - Немного истории
      - Новая профессия магнитов
      - "Милосердие -- наше призвание"
      - Терапевт среди хирургов
      - Лечить, но как?
      - Главное -- метод и направления
      - Без скальпеля
      "Все отдать, чтоб побороть недуг,
      цель свята, но святость этой мысли
      требует предельно чистых рук
      в прямом и переносном смысле".
      Из девизов конкурса в НИИ проктологии
      Минздрава РСФСР на лучшую сестру милосердия
      ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
      Книжку эту меня побудили написать письма совсем разных людей, пришедшие в редакцию после опубликования в журнале "Огонек" моего очерка, где кратко рассказывалось о работе НИИ проктологии. Возглавляет институт молодой член-корреспондент Академии медицинских наук профессор В. Д. Федоров. Среди многочисленной редакционной почты было и письмо из Волгограда, которое мне хочется привести почти полностью:
      "В журнале "Огонек" я прочла статью, где говорилось о директоре института проктологии тов. Федорове Владимире Дмитриевиче. Вот уже месяц хожу под впечатлением. Я не могу молчать о таком чутком человеке, как Федоров В. Д.
      Живу я в г. Волгограде, и к Федорову В. Д. 19 лет назад привело меня несчастье.
      Был у меня тяжелейший приобретенный сердечный порок, и так получилось, что в Институт грудной хирургии меня не положили. Я поехала еще в одну больницу, где почему-то забыли, что я ожидала приема, и лишь в конце рабочего дня направили в 5-ю городскую больницу. Я уже собиралась ждать и здесь часами, как вдруг буквально через 10 минут вышел Федоров В. Д. и пригласил меня. Почему, не знаю, но я сразу почувствовала доброту его сердца и поверила ему. Я буквально ходила за ним по пятам (попала не в его палату). И вот 26 декабря 1963 года Федоров сделал мне операцию! Первое, что я увидела и услышала после операции,-- это множество трубок, прослушивающих мое сердце, и слова: "Поздравляем, Владимир Дмитриевич, если бы мы не знали эту больную, не поверили бы, что здесь был такой порок, поздравляем".
      На протяжении всего послеоперационного периода я чувствовала теплую заботу Владимира Дмитриевича, хотя он делал это незаметно. И когда 31 декабря мне стало плохо, придя в себя, я вновь увидела склонившегося надо мной Федорова, а было 4 часа утра, он просидел в палате всю новогоднюю ночь!
      Потом несколько лет я приезжала в больницу на консультацию и каждый раз чувствовала чуткость Владимира Дмитриевича. Был такой случай: приехала я в 5-ю городскую больницу Москвы -- Владимир Дмитриевич назначил час консультации. Я пришла, сижу, ожидаю приема, и вдруг выходит молодой доктор и говорит: "Кто к Федорову? Он просил передать, что примет вас позже, операция у него затягивается".
      Разве можно забыть такое внимание и чуткость? Нет, никогда, я это помню уже 19 лет!
      Когда после операции меня направили в сан. Лунево, под Москвой, пришла ко мне врач Валентина Александровна и говорит: "Вы знаете, что вас с другого мира вернули золотые руки хирурга?". Вот уже скоро 20 лет я слышу это.
      Была в санатории не раз, и мне всегда говорят: "Вам делали операцию золотые руки". А мой лечащий врач-ревматолог студентам так и объясняет: "Здесь была операция, но ее делали золотые руки".
      Все не опишешь. И таких, как я, не одна: живут и в Ульяновске, и в Смоленске, и в Киргизии, которых спас 20 лет назад Владимир Дмитриевич, а мы все были обречены, и нам везде отказывали в операции. Я воспитала сына, сейчас уже бабушка, а ведь когда меня оперировали, сын только пошел в 1-й класс. Я не нахожу слов, которыми можно выразить благодарность этому доброму человеку с золотыми руками (не мои слова, так говорят врачи, где бы я ни показывалась).
      Все эти годы я работаю, никакой группы не имею...
      С уважением Суслина М. Ф. г. Волгоград".
      После этого письма мне захотелось рассказать подробнее о хирурге, его учителях, о том, как сегодня работают коллеги и ученики профессора Федорова, люди, сама профессия которых "требует предельно чистых рук в прямом и в переносном смысле"...
      Владимир Дмитриевич Федоров встретил меня сурово.
      -- Давайте сразу договоримся. То, что сделано в нашем институте,-плод работы всего коллектива, поэтому...
      -- О вас не писать,-- закончила я за профессора, уже немного представляя его характер.
      -- Да, пожалуйста, не надо.
      -- И не упоминать.
      Владимир Дмитриевич не принял шутку.
      -- Упомянуть можно.-- Вежливой улыбкой он пытался смягчить категоричность своего решения.-- Пишите об институте, о сотрудниках, у нас работают замечательные люди...
      Я пришла в НИИ проктологии Минздрава РСФСР в день, когда здесь был праздник -- накануне Владимира Дмитриевича избрали членом-корреспондентом Академии медицинских наук. Не многие советские врачи удостаивались столь высокой чести до пятидесяти лет: ведь надо иметь исследовательские работы, книги, внести крупный вклад в медицину, пользоваться высоким научным авторитетом. А хирургам, как известно, книг писать некогда,-- они лечат, они спасают людей.
      Впрочем, работа в институте шла, как всегда. О том, что здесь радостное событие, можно было догадаться лишь по обилию телефонных звонков. Мягкая, неторопливая Наталья Карповна -- секретарь директора своим сердечным, теплым голосом ежесекундно отвечала на поздравления. Сам же профессор Федоров к телефону подойти не мог: утром он проводил ежедневную институтскую конференцию, консультировал больных, с десяти -- оперировал, потом читал лекцию врачам на кафедре проктологии Центрального института усовершенствования врачей. А сотрудники были твердо убеждены, что их "В. Д." -- так зовут они между собой Владимира Дмитриевича Федорова -- давно достоин этой высокой чести. Им лучше, чем кому другому, на деле известен его "научный вклад в медицину", цена которому -- возвращенное людям здоровье. Не только каждая его операция, но и каждая научная работа, каждая монография спасают людей. В его работах сосредоточен уникальный опыт. Их ждут с нетерпением и врачи и больные.
      Известие, что я собираюсь писать очерк о работе института, врачи приняли удивленно и несколько настороженно. Искренне пожалели меня: "О нас мало писали, и вам трудно придется. Оперируем мы не сердце или хотя бы легкие, а разные там неполадки на кишках и промежности. Названия заболеваний неэстетичные. Ничего сенсационного. Да и больные здесь особые: замкнутые, ранимые. Каждому не станут распространяться о своей болезни. Общение с ними требует особого такта, внимания, чуткости, доброты..."
      Однако, выслушав мои возражения, выдали белоснежный халат, шапочку, тапки, показали расписание конференций, врачебных обходов, операций. Ходить по институту могу везде, говорить, с кем понадобится. И врачами, и сестрами, и больными. Разумеется, при строгом соблюдении дисциплины и гигиены, обязательных здесь для всех. Для журналиста -- замечательные условия, свобода и доверие. Только вот одно "но"... тот разговор с В. Д. Федоровым. Получается, что я должна писать об институте и не говорить о его директоре, рассказывать о работах учеников и молчать о трудах учителя, говорить об успехах советской проктологии и не заикаться о жизни того, кто стоит сегодня во главе ее. Задача не из легких... Впрочем, попробую...
      ЯДРО УСПЕХА
      -- Не охай, Наталья. Раньше никак нельзя. Операцию сделаем только на следующей неделе. Тебя еще надо подкормить. Поколем витамины, перельем белок, подготовим тебя получше. А ты пока используй время, чтобы позаниматься,-- не зря же учебники привезла.
      -- Юлий Вячеславович, а гулять мне можно?
      -- Можно. Выпишем тебе пропуск. Только слово -- гулять час в день и лишь по нашей территории, туда, где машины, не ходить. Теплая одежда есть? А то достанем... Да, Наталья, а сессию как сдала?
      Перед заведующим отделением общей проктологии Ю. В. Дульцевым, недавно защитившим докторскую диссертацию, сидит хрупкая девушка. Нежный овал лица. Синеглазая, темноволосая. Она из далекого сибирского города. Студентка, первокурсница. В клинике уже второй раз, и Юлий Вячеславович, видно, полностью в курсе ее дел.
      -- Планы наши, Наталья, такие. Сейчас -- небольшая операция. В конце лета опять к нам, ненадолго. А потом будем думать о серьезной полостной операции. Июль, август, сентябрь -- наши. Подгадаем, чтобы не срывать тебе учебу. Следующим летом -- опять к нам. К пятому курсу постараемся тебе все наладить. Ясно?
      Сквозь деловой, товарищеский тон хирурга пробивается чуть заметная ласка: ему хочется ободрить девушку, не обидеть жалостью, а вселить в нее уверенность.
      После ухода Наташи Юлий Вячеславович раскрывает историю ее болезни...
      Девушка родилась без прямой кишки -- бывают такие врожденные дефекты. Ей было пять дней от роду, когда она перенесла первую операцию. В три года -- вторую. Случай был сложный, и врачи думали тогда лишь о том, чтобы спасти девочке жизнь.
      В Москву Наташу привезли уже ослабленной, с повышенным кровотечением. Четыре месяца она лечилась в институте гематологии. И сейчас ей предстоит сложнейшая для хирургов многоэтапная пластическая операция кишечного тракта, рассчитанная на несколько лет. Врачи планируют лечение, стараясь всячески приноровиться к больной, к условиям ее жизни.
      -- Мы должны думать о социальной и трудовой реабилитации наших пациентов,-- говорит Юлий Вячеславович.-- Наташа, например, если, разумеется, все пройдет, как мы задумали, а я надеюсь, что так и будет, после завершения серий пластических восстановительных операции сможет нормально жить и работать, выйти замуж, рожать детей... И, слава богу, забыть нас, хирургов.
      -- Вот забыть -- вряд ли...
      -- Конечно, наверное, будет иногда вспоминать, возможно, и с благодарностью, но лучше бы вовсе забыла. Много страданий переносят наши пациенты, такие у них болезни.
      Каждая операция, которую делают тут, в институте, чрезвычайно сложна, по существу уникальна. Вся восстановительная хирургия почти на 50 процентов складывается из исправлений либо врожденных пороков, либо последствий предыдущих операций. Иногда лечение растягивается на долгие годы. Оно требует от хирургов чрезвычайного мастерства, знаний, опыта. И, пожалуй, самые искусные врачи в этой области работают здесь.
      Когда встречаешься с такими хирургами, как, скажем, Юлий Вячеславович Дульцев, всегда интересно знать, почему они выбрали именно эту профессию, что помогло им угадать в себе божий дар.
      -- Не знаю,--честно отвечает хирург и шутит:--Наверное, то, что в девятом классе мне сделали операцию по поводу тяжелого аппендицита и я два месяца провалялся в больнице.-- И уже серьезно:-- А может, это влияние моих родственников -- тети и дяди, военных врачей, людей, преданных медицине, влюбленных в нее.
      Выпускник 2-го Медицинского института, теперь заместитель директора единственного в стране НИИ проктологии, начал свой путь хирурга в 1961 году на целине, в сельской больнице.
      -- Запомнили первую операцию?
      -- Конечно, хотя она не была "операцией века" -- грыжесечение,-улыбается Юлий Вячеславович.
      В сельской больнице, где работал тогда Дульцев, оперировать приходилось все -- травмы, полученные при несчастных случаях, аппендицит, грыжу, холециститы...
      -- Нас несколько человек с курса поехало на целину,-- вспоминает Юлий Вячеславович.-- Я работал в Северо-Казахстанской области, а Геннадий Воробьев (он здесь тоже заведует отделением) недавно защитил докторскую диссертацию, был в Целиноградской области.
      Накануне сквозь стеклянный фонарь в операционной, затаив дыхание, я следила за операцией, которую делал Геннадий Иванович Воробьев. Всего выполнено 17 таких операций. Я присутствовала на восемнадцатой. Воробьев оперировал молодого мужчину, у которого в результате рака полностью удалили прямую кишку и сделали искусственный вывод на брюшную стенку, как говорят врачи, наложили колостому. Прошло пять лет, и хирурги решились делать восстановительную пластическую операцию, возвращающую теперь уже излеченного пациента к обычному состоянию.
      Разработаны подобные сложнейшие операции в НИИ проктологии. А начинал их -- как почти все здесь -- В. Д. Федоров.
      Беседуя потом с Воробьевым, я спросила, возможна ли пересадка отделов кишечника от одного человека к другому.
      -- В принципе возможна, но необходимости большой в этом нет. У человека, как известно, только одно сердце и лишь две почки. Здесь поиски по пересадке неизбежны. Но при операциях на кишечнике можно изыскать резервы за счет собственных тканей оперируемого. В этом ядро успеха проктологических операций.
      Ядро успеха... Есть оно и в работе института. Чем больше я присматривалась к отношениям врачей и больных, тем яснее понимала, что вмещает в себя это емкое понятие: ядро успеха. Конечно, в него входят высокий научный уровень исследований, квалификация врачей, богом данный талант хирургов... Но есть здесь еще нечто, объединяющее весь коллектив, от директора до санитарки, будто все они прошли некую общую морально-этическую подготовку. Это особое, бережное, тактичное отношение к больным, сопереживание их страданиям. "Здесь как ставят руку, так ставят и поведение",-- сказал мне совсем молодой врач секретарь комсомольской организации института Саша Титов.
      Существует мнение: хирург должен быть жесток. В этом его сила, иначе он не поможет больному. Из современных фильмов, книг, очерков начинает складываться некий стереотип хирурга: на операциях он от напряжения рычит на сестер и ассистентов, "разряжается", ругаясь чуть ли не матом, до предела груб с провинившимся подчиненным. Он борется с устаревшими авторитетами, молод, ультрасовременен, смел, талантлив, умен, но... Нет, об этом прямо не говорится, но получается, что такой хирург никого не любит и не уважает, кроме себя. А вдруг и больных тоже?
      В Институте проктологии стиль иной и врачи тоже иные, хотя они молоды и вполне современны. И по внешнему виду и по привычкам:
      занимаются верховой ездой, горнолыжным спортом, ездят отдыхать на модный сейчас Север. Возраст в основном до пятидесяти, тридцать и моложе. Из 500 сотрудников института свыше ста -- комсомольцы. И оборудование здесь по последнему слову техники, и здание -- модерн, и операции. Но лежит на институте легкий налет очаровательной старомодности, с которой связываются такие понятия, как воспитанность, тонкая интеллигентность, пунктуальность, уважение младших к старшим и доверие старших к младшим. И даже за тем, как на ежедневных конференциях все встают, когда входит профессор Федоров, или начинают доклад словами "уважаемый Владимир Дмитриевич, уважаемые коллеги", как говорят вместо "заболевания больных" "страдания больных", видится не внешняя форма, а самая суть.
      Не было случая, чтобы кто-либо из врачей или сестер не приехал ночью, если больному стало плохо, или чтобы помочь коллеге при операции. Не было случая, чтобы отказался дать свою кровь больному. Закричать на операции или разрядиться руганью просто никому не придет в голову.
      -- Грубый, жестокий хирург?! Нет! Хирург должен быть добрым. Очень добрым. Достаточно того, что сами по себе методы нашей работы жестоки,--сказал мне Геннадий Иванович Воробьев. И добавил:-- А насчет стиля института вы правильно подметили. Он идет от наших учителей -профессоров старой школы. И еще объясняется личностью Владимира Дмитриевича Федорова. Его характером, его влиянием на всех нас...
      И здесь я хочу сделать отступление, чтобы рассказать о них, "профессорах старой школы" -- Валентине Сергеевиче Маяте и Игоре Николаевиче Рыбушкине.
      Не много найдется в истории советской медицины имен, освещенных сиянием столь пронзительной чистоты души и помыслов, тем бескорыстным служением науке, наконец, той высокой человеческой дружбой, что отличает этих людей. Не было у них высоких званий академиков. О них не написаны книги. Нет очерков, телевизионных передач, документальных кинофильмов. Лишь две-три статьи в специальном журнале "Хирургия" и, конечно, собственные глубокие, яркие научные статьи и монографии. Оба они всегда по своей скромности и складу характера держались в тени. Однако их хорошо знали в узком кругу специалистов и очень широком -- больных, учеников.
      Мне приходилось беседовать и с теми и с другими. И всегда на лицах людей, будь то медсестра или академик, при упоминании имени Маята и Рыбушкина появлялось одинаковое выражение какой-то особой мягкости, теплоты. И все они выражали благодарность судьбе, что жизнь столкнула их с таким человеческим чудом...
      "ДУША КАФЕДРЫ"
      Так все, кто был связан с кафедрой госпитальной хирургии 2-го Медицинского института, называли профессора Игоря Николаевича Рыбушкина. Заведующий кафедрой Валентин Сергеевич Маят -- глава кафедры, ее ум, а душой был его старый товарищ, его друг Игорь Николаевич Рыбушкин. "Ум" и "душа" кафедры жили в постоянной гармонии. Валентин Сергеевич Маят, извещая сотрудников и студентов о каком-либо решении руководства кафедры, всегда говорил:
      "Мы с Игорем Николаевичем думаем..." А если по своей занятости он не мог сделать операцию или проконсультировать больного, то обычно замечал: "Обратитесь, пожалуйста, к моему другу Игорю Николаевичу", "За меня закончит мой друг Игорь Николаевич". Они доверяли друг другу беспредельно, работая рядом, вместе более тридцати лет.
      Родился И. Н. Рыбушкин в 1904 году в дворянской семье. Его семья, как почти вся передовая русская интеллигенция, приветствовала Октябрьскую социалистическую революцию. В 1927 году юноша оканчивает медицинский факультет Томского университета и едет работать заведующим участковой больницы в Казахстане. А с 1930 года работает в Москве, в клинике, которую" возглавлял профессор В. С. Левит. Здесь и встретились молодые хирурги, будущие ученые И. Н. Рыбушкин и В. С. Маят. Здесь прошли свой путь от ординатора до профессора.
      В годы Великой Отечественной войны И. Н. Рыбушкин -- ведущий хирург медико-санитарного батальона, потом нейрохирургического госпиталя, потом армейский нейрохирург. Он лично провел более 2500 трепанаций при ранениях черепа. Уже после победы над фашистами свой опыт военного хирурга и ученого Рыбушкин обобщил в докторской диссертации "Огнестрельные черепно-мозговые ранения".
      Научные интересы И. Н. Рыбушкина были чрезвычайно разнообразны. Он занимался нейрохирургией и анестезиологией, вопросами общей и военно-полевой хирургии, а также хирургическим лечением заболеваний желудочно-кишечного тракта и сердечно-сосудистой системы.
      Как хирург Игорь Николаевич был удивительно точен и нежен, как врач и ученый буквально потрясал всех своей интуицией, своим предвидением, что бывает только у талантливых и умных специалистов, а как педагог пользовался такой любовью студентов, о которой каждый профессор в глубине души мечтает. Долгие годы он руководил научным студенческим обществом 2-го Медицинского института, воспитывал в своих учениках чувство глубокой ответственности за жизнь больного, прививая студентам вкус к научно-исследовательской работе.
      Свое шестидесятилетие Игорь Николаевич Рыбушкин встретил осенью 1964 года, окруженный любовью и огромным уважением учеников и коллег. А всего через два года его не стало. Операция язвы желудка, разошлись швы...
      Его ученики сидели в палате ночами, стараясь выходить, спасти. Но шел только 1966-й год, и то, что подвластно медицине сегодня, в 1983-м, тогда было несбыточным...
      "Знаете, когда был жив Игорь Николаевич, когда он был рядом, казалось, ты навсегда защищен от всякой несправедливости, всего мелкого, нечистого, окружен чем-то особым, чего не коснется никакая гадость",-сказал мне один из его учеников, теперь сам известный хирург и ученый А. М. Никитин.
      О скромности И. Н. Рыбушкина теперь рассказывают легенды, впрочем, абсолютно достоверные. Например, жил профессор, заместитель заведующего кафедрой, награжденный пятью орденами и медалями, с женой и дочерью в одной комнате большой коммунальной квартиры. Из всех житейских благ ценил, пожалуй, только книги да билеты в Консерваторию и Большой театр. Музыку и балет Игорь Николаевич любил страстно, знал в них толк.
      Работал, писал он обычно в клинике. Часто ночами. В кабинете стоял диван, где можно было поспать два-три часа. Молодые ординаторы, хирурги и даже студенты знали об этом и довольно "нахально" использовали в свою пользу: во время ночных дежурств или неожиданной операции всегда можно спросить совета профессора, лишний раз проконсультировать у него своего больного, попросить интересную книгу, просто поговорить о жизни за чашкой крепкого чая. Профессор никогда им не отказывал в своей помощи и внимании, был прям, доступен, естествен.
      И в то же время его боялись. Точнее, опасались сделать что-либо не так, совершить просчет, ошибку, вызвавшие недовольство профессора. Хотя Игорь Николаевич никогда публично резко замечаний не делал, не позорил врача у всех на глазах. Скажет только: "Зайдите ко мне в кабинет". И там наедине своим интеллигентным голосом, спокойно "дает совет", как и что надо было сделать правильно. Он не прощал малейших просчетов, если они касались больного, профессионализма врача. При нем каждому хотелось стать лучше, чище, сделать все по самому высокому счету, чтобы заслужить похвалу.
      И еще маленькая деталь. Игорь Николаевич, как вспоминают все его ученики, всегда знал о домашних делах и трудностях молодых ординаторов, аспирантов, в трудную минуту стремился помочь всеми возможными способами, но делал это очень деликатно, не вызывая стеснения, неназойливо.
      Профессор Рыбушкин никогда не хотел чем-то казаться. Всегда был. Личностью, талантом, другом. Душой кафедры, ее совестью.
      ...Таков один из двух любимых учителей Владимира Дмитриевича Федорова. В научном кружке профессора Рыбушкина начал Федоров свой путь хирурга и ученого.
      Именно И. Н. Рыбушкин лично, как и большинству молодых хирургов в клинике, ассистировал Федорову на первой операции по поводу холецистита, при первой операции на сердце и других. Он незаметно приобщал Федорова к работе по редактированию научных медицинских изданий, был самым строгим критиком первых проб пера молодого хирурга -- 12 статей в медицинских журналах.
      Отеческое отношение Игоря Николаевича к совсем тогда еще, молодому Федорову иногда вызывало некоторую ревность у окружающих, но мало кто знал, что каждый шаг Федорова в хирургии, каждая выполненная им операция и каждая написанная им строчка подвергаются доброжелательной, но очень взыскательной критике учителя. Именно эта бескомпромиссная критичность, не оставлявшая незамеченным ни одного штриха в поведении и в делах, стимулировала постоянное стремление к чтению, желание научиться правильно ставить сложные диагнозы, хорошо, чисто оперировать, методично и грамотно излагать мысли на бумаге, ни в коем случае не повторяя ошибок, однажды указанных учителем.
      Наверное, именно такая работа учителя с учеником привела к тому, что написанная Федоровым через б лет после окончания института диссертация, посвященная хирургии сердца, не вызвала замечаний руководителя (так и сказал. И. Н. Рыбушкин на научной конференции) и была представлена к защите без исправлений.
      Это было победой педагогического дара, методической и редакторской школы Игоря Николаевича, но это же осталось и его наследием для непосредственных учеников, а от них и для многих других врачей и ученых уже следующего поколения.
      "НЕ МАЯТ, А МАЯК"
      В 1983 году профессору Валентину Сергеевичу Маяту, Герою Социалистического Труда, заслуженному деятелю науки, лауреату Государственной премии, исполнилось 80 лет. И радостно видеть, что здоров он и бодр и нет в нем даже признаков профессионального старения. Как бывает у людей талантливых, удивительно трудолюбивых и преданных своему делу. Годы, словно пальцы гениального скульптора, выявили главное, основное в его натуре, добавив ему мудрости опыта, а лишнюю глину сняли.
      Еще до личного знакомства с Валентином Сергеевичем мне казалось, что я его уже хорошо знаю -- постарались его ученики, коллеги, медсестры, нянечки и, конечно, вылеченные больные. Я намеренно не написала "бывшие ученики", ибо все они, теперь сами профессора, учатся у Маята по-прежнему. И по-прежнему окружают его молодые ординаторы, хирурги, студенты кафедры госпитальной хирургии 2-го Медицинского института. И по-прежнему в самых трудных, самых острых ситуациях, когда диагноз не установлен, просят профессора Маята проконсультировать больного. И по-прежнему слово профессора, его мнение считается решающим.
      Из рассказов о Валентине Сергеевиче складывался образ человека и врача таких исключительных качеств, что невольно закрадывалась мысль: а бывает ли так на самом деле?
      Теперь я точно знаю -- бывает.
      Он родился в 1903 году. На воспитание будущего ученого большое влияние оказала бабушка. Она происходила из государственных крестьян, была женщиной, не боявшейся никакого труда, умной, одаренной от природы, но так и умерла неграмотной. Зато отец Валентина не только окончил гимназию, но и поступил в Московский университет по специальности химика-провизора. Чего это стоило ему до революции, можно себе представить! Работал и учился и на всю жизнь получил привычку к постоянному, каждодневному труду, которую передал и двум своим сыновьям. А мать Валентина Сергеевича была швеей, умела красиво и ловко шить бисером. Работа трудная, кропотливая.
      Наверное, от отца унаследовал Валентин Сергеевич любовь к естественным наукам, к медицине, уважение и привычку к труду ("работный человек" -- в его устах и сейчас высшая похвала), а от матери достались ему чуткие, нежные, умелые руки, что составили его славу хирурга.
      Валентину было 14 лет, когда произошла Октябрьская социалистическая революция. Вскоре он поступает на медицинский факультет 2-го Московского университета. (Тогда было такое высшее учебное заведение.)
      То были трудные, голодные годы. Надо было не только прокормить себя, но и помочь семье. Валентин Маят работает и учится. Сначала, чтобы получать хоть какой-то паек, устраивается в Московское потребительское общество; со 2-го курса перебирается поближе к медицине -- лаборантом на кафедру анатомии; потом фельдшером в подмосковную деревню Храпуново. Разные больные, разные люди проходят перед ним. Он уже тогда был влюблен в хирургию, знал, что пойдет именно по этому пути, однако, чтобы лучше знать и понимать больного, чтобы стать хорошим диагностом, занимается и в группе терапевтов. Конечно, занятия эти очень помогали ему в работе сельским фельдшером.
      В 1925 году молодой врач приходит работать в городскую больницу, разместившуюся в здании бывшей богадельни, тогда на окраине Москвы. Здесь, как и теперь, была кафедра госпитальной хирургии. И вот (уже почти шестьдесят лет!) работает здесь В. С. Маят. Отсюда, оставив уже написанную докторскую, ушел в 1939 году на фронт военным хирургом.
      С 1941 года В. С. Маят -- ведущий хирург эвакогоспиталя, потом главный хирург всех военных госпиталей Пензенской области. Сутками стоял он в те годы у операционного стола, спасая людей, помогая им скорее вернуться в строй, чтобы добить ненавистного врага, прервавшего нашу мирную жизнь. А после Победы -- опять кафедра госпитальной хирургии 2-го Медицинского института. В 1945 году он защищает ту самую докторскую, подготовленную еще до войны (даже защита была назначена!),-- о лечении ожогов желудка. Работу издали потом в виде монографии, первой по этому вопросу в отечественной медицинской литературе. И теперь, спустя почти сорок лет, не потеряла работа своего значения.
      Научные и хирургические интересы В. С. Маята чрезвычайно разнообразны. И желудочно-кишечные заболевания и сердечно-сосудистые. По всем областям у профессора десятки научных работ. Одним из первых в Союзе он начал оперировать на сердце, одним из первых уже в последние годы занялся осмыслением различных принципов хирургического лечения язвенной болезни. Во врачебной среде его знают не только как блестящего хирурга, но и вдумчивого талантливого диагноста. Знают как ученого, педагога.
      -- У нас были удивительные учителя Маят и Рыбушкин,-- рассказывала мне врач отделения эндоскопии Института проктологии Галина Ивановна Ежова.-- Им еще что-то досталось от земских врачей прошлого, они знали человека целиком, от головы до пят. И нравственные традиции, сочувствие к больному были тоже от лучших русских земских врачей. А как требовательно и нежно относились Рыбушкин и Маят к своим студентам! Подумать только -профессор лично ассистировал нам на первой операции! Ассистировал и деликатно подсказывал, что и как, внушал веру в себя. Помню, мне ассистировал на грыжесечении. А когда мы стали ординаторами, как же сражались мы за право ассистировать своим любимым профессорам!
      Мы, студенты, чувствовали дружбу Рыбушкина и Маята и учились от них этому тоже. Теперь часто употребляют выражение "друзья-соперники". А они не были соперниками, были единомышленниками, всегда и во всем помогали друг другу.
      Я спросила Галину Ивановну: кто из них лидер? Она удивилась.
      -- Никто. Наш коллектив строился на иных принципах -- уважения друг к другу, профессиональной честности, особой у хирургов, сочувствия к больному. Маят и Рыбушкин давно работали вместе, даже сидели в одном кабинете. Теперь бы сказали: "У них полная психологическая совместимость, хотя и разные характеры". А мы говорили проще: они друзья.
      -- А какая все же главная черта Маята?