– …да где, как не здесь… хорошо, что я знаю все эти места… смотри, вон…
      – …забыли… Вадим, мы же просто про него забыли… слушай, а ты серьезно, что он так на тебя?…
      – …да так, что мало не покажется… едва ли не матом… вместо благодарности, должно быть…
      – …слушай, если уж здесь… проследить… мест нет… понимаю…
      – …место можно… ладно… не надо, я сам… хотя погоди…
      – …горит весь!… Вадя, у него сорок…
      – …уйди с дороги… не мешайся под ногами… не надо, я донесу… позови дежурного!…
 

* * *

      Утро не так уж сильно отличалось от ночи – было пасмурно, темно, только что лед на дорогах снова превратился в лужи. И вся разница. Пятый промучался кошмарами почти всю эту недолгую ночь, почему-то ему снились какие-то странные перевернутые деревья, коридоры, стекла… Впрочем, сон про деревья утром получил объяснение, причем совершенно реалистическое – кровать, на которой он спал, стояла почти вплотную к окну, и деревья из него действительно было видно. Все остальное Пятый так и не понял – то ли бред, то ли галлюцинации…
      Когда он проснулся окончательно, уже давно наступил день. Возле кровати обнаружилась серая от усталости Валентина, которая с ходу резко спросила:
      – Ты чего Вадиму натрепал, а? Совесть есть?!
      – Как Лин? – не отвечая, спросил Пятый.
      – Выкарабкался. Переливание крови ему делали, до шести утра держали…
      – Остановили?
      – Да, остановили, – едко сказала Валентина. – С большим трудом. Как ты посмел, скотина, так разговаривать с Вадимом? Нашел себе объект для словесного поноса! По-хорошему, он вообще бы не должен был тебя сюда впускать! Человек тратит свое время, едет, сидит с тобой, потом кидается в эту авантюру, ты его подставил так, что тебе и не снилось, сволочь ты этакая! Ты соображаешь, что делаешь, а? Привезти человека на «третье»… да его же убить могли!…
      – Лин поправится? – спросил Пятый ровно.
      – Да, поправится, – резко ответила Валентина и вышла, шибанув дверью палаты так, что стекла жалобно звякнули.
 

* * *

      Одеться было делом нескольких минут. Покинуть больницу – и того проще. Никто и не подумал ему мешать. Скорее всего, они просто не предусмотрели саму возможность того, что он решит куда-то уйти.
      …На улице было совсем темно и шел дождь. Сначала Пятый удивился – почему стемнело так быстро? а потом сообразил, что он, оказывается, ходит по улице уже довольно долго. Свитер и брюки вымокли насквозь, абсолютно мокрые волосы постоянно сваливались на глаза, мешали смотреть под ноги… Пару раз он упал, впрочем это уже не имело никакого значения… Через некоторое время он почувствовал, что его трясет – видимо, начался мороз. До этого момента он холода не ощущал, а теперь подумал, что надо бы пойти и погреться в подвале. Дом нашелся неожиданно быстро – Пятый несказанно удивился этому, ему казалось, что он ушел из знакомых мест еще несколько часов назад. Замок скорее всего заело, Пятый провозился с ним почти полчаса – ключи почему-то не нашлись на обычном месте, в щели между бетонными блоками. Весь этот день и вечер был каким-то странным и неправильным, поэтому Пятый почти не обратил внимание на то, что подвал тоже выглядит как-то немного непривычно. Впрочем, ему было все равно. Он пробрался в дальний угол, лег у теплых труб и задумался. На Валентину он не обиделся, ни в коем разе, просто… она была не права, вот и все. И Гаяровскому он не хамил. И подставлять никого не хотел. Он просто очень сильно волновался за рыжего. Теперь он немного полежит тут, отдохнет, а потом придет к ним, и все им расскажет. Они поймут…
      Мысли были вялые и ни чему не обязывающие. Постепенно он начал впадать в оцепенение, думать не было сил. Он просто лежал, привалившись спиной к трубе и отчужденно глядя в подвальное окошко, в котором почему-то вставал очень красивый восход… просто картинка из детской книжки… было немного душно, временами ему начинало казаться, что надо выйти и сделать снаружи что-то очень важное, только он никак не мог вспомнить – что. Позже он про это забыл… Восход в окне неожиданно сменился темнотой, столь полной и непроницаемой, что она казалась чем-то, что можно осязать. Он протянул руку вперед и погладил темноту, на ощупь она оказалась неожиданно твердой и шершавой… Пятый удивился – ведь она только что выглядела мягкой, как ткань… Потом он неожиданно увидел, в подвале светло, но и свет был каким-то неправильным – серым, туманным… Предметы, его окружавшие, выглядели расплывчато и нереально, они словно выцвели, потеряли все цвета, кроме серого… но и он мерк, растворялся в самом себе, таял, исчезал в никуда…
      Пятый не мог понять, сколько прошло времени, где он находится и что происходит вокруг него. Через какой-то неопределенный промежуток времени он почувствовал, что тело его почти полностью перестало повиноваться ему, и подумал, что это, наверное, хорошо… теперь-то уж точно никто не заставит его идти в зал или в «девятую» – как можно заставить что-то сделать человека, если у него нет тела?… Подвал снова погрузился в ту же осязаемую темноту… Дальше был какой-то отрезок времени, о котором у Пятого не сохранилось никаких воспоминаний, потом он ощутил, что его сильно ударили по груди и чей-то голос над головой рявкнул: «Дыши, дрянь!», но дышать совершенно не хотелось. Говоривший это понял, поэтому по груди снова ударили, потом ее сдавили, принуждая к вдоху… откуда-то потянуло свежим воздухом, снегом, ранней зимой… его опять насильно заставили вдохнуть… и все провалилось.
      Потом он снова вынырнул из небытия, ненадолго, на какие-то секунды. В воздухе резко и неприятно пахло нашатырем, какой-то человек тряс его за плечо и постоянно повторял:
      – Проснулся, живо!… Посмотрел на меня!… Глаза открыл быстро, козел!… На счет «три» резко выдохнул, понял? Считаю. Раз… два… три… давай!
      Пятый послушно выдохнул – и тут его бронхи обожгла страшная боль. Он почувствовал, что ни за какие сокровища мира он не вдохнет. Ни за что. В глазах потемнело…
      – Дыши сам, урод долбанный!…
      Дальше снова на какое-то время стало больно, и снова все пропало.
 

* * *

      – Ну, здравствуй, Пятый, – в голосе Гаяровского звучал сарказм размером с останкинскую телебашню. – Это, надо так понимать, была программа-максимум, да? Спасибо тебе, дорогой! – хирург с усмешкой поклонился, приложив правую руку к груди. – Особое спасибо – за экскурсию по подвалам. Больше сорока домов – это своего рода рекорд. Век не забуду!… Замечательно время провели, целых восемь дней, переполненных впечатлениям. Тебе мало, что у рыжего было сотрясение мозга и кровотечение, нет, тебе понадобилось, чтобы Лин оказался с нервным срывом, а половина работников больницы с карманными фонариками искала тебя по подвалам. Ты никого без работы не оставил – ни нас, ни реанимацию, ни терапию. Мне очень понравилось, как тебя нам доставили – ввезли каталку в коридор, бросили посредине и спросили – ваше? Правильно, кому еще такое дерьмо может понадобиться?!
      Пятый молчал. Он уже все знал – и про то, что его привезли на восьмой день после того, как он ушел, всего в грязи, с реанимационной травмой – перелом ребер и с температурой тридцать два. Что несколько дней он пролежал в коме, что первая попытка снять его с аппарата едва не закончилась плохо. Валентина, на вторые сутки увидев, что он выбрался, сразу же уехала домой и не звонит… и, скорее всего, не приедет вообще и не позвонит больше… Лина она, кстати, забрала с собой, потому что после такой встряски ему надо приходить в себя как минимум месяц…
      Поэтому он молчал. После того, как его перевели в обычную палату, прошло трое суток. Гаяровский зашел за это время один раз, наорал на Пятого и удалился. Пятый теперь ни с кем не разговаривал. Ел, что давали, потом, невзирая на боль в заживающих ребрах, отворачивался к стене и замирал. Если ему и хотелось чего-то – так это только поскорее смотаться подальше от больницы, Гаяровского, и, желательно, медицины вообще.
      После первого памятного разговора Гаяровский зашел к Пятому еще раз, через день. Он сел на стул у окна, потер пальцами подбородок и произнес:
      – Н-да… ты понимаешь, что ты сделал? Ты в состоянии понять, что ни Валентина, ни я с тобой никаких дел иметь больше не захотим, и не будем, даже под страхом смертной казни? Судя по упорному молчанию, дошло. Так вот, милый мой. Умирай теперь, как знаешь. Я больше шутом гороховым себя выставить не позволю. Если бы не Лена с ее бабским сочувствием, гнить бы тебе сейчас в том подвале. Так что двигай отсюда со своей дешевой философией.
 

* * *

      На следующий день Пятый ушел. До предприятия он добрался с трудом – все еще сильно болели ребра, от недоедания его шатало, да и несколько дней в реанимации тоже не прошли даром.
      Охранник на проходной проводил его обалделым взглядом. Пятый беспрепятственно спустился вниз и, поколебавшись секунду, вошел в свой зал. Дежурил Юра. Он встревожено посмотрел на Пятого и спросил:
      – Ты чего, из больницы смылся? – Пятый кивнул. – Ну ты вообще… бледный такой… пойдем, приляжешь, что ли.
      Он отвел Пятого в каптерку, помог лечь на раскладушку. Ночь, проведенная на «третьем» была, пожалуй, первой по-настоящему спокойной ночью за все это время. Пятый хорошо выспался, потом подменил Колю, которому срочно надо было отъехать в город, перекинулся несколькими словами с Юрой, который дал ему поесть хлеба, потом помог Никите дотащить баланду для «четверки», за что ему перепало от Никиты несколько вареных в шкуре картофелин и пара яблок… Надсмотрщики его не трогали – видели, что он болен, знали, что вернулся сам. А может, просто получили сверху распоряжение…
      Ни Валентина, ни Лена, ни Лин не появлялись. Прошел почти что месяц после начала событий, приближался Новый год. Пятый уже снова работал в «тиме» – двух недель ему хватило на то, чтобы восстановиться полностью. По крайней мере, он не падал, когда надо было тащить ящик, спокойно выдерживал двадцать рабочих часов, время, отведенное для сна спал, хотя иногда и мучался кошмарами. Ребра зажили окончательно, кашель, мучавший его почти месяц, прошел. В «девятую» его пока не водили, вероятно, надсмотрщиков все еще пугала перспектива того, что он может не выдержать допроса.
      На «третьем» предприятии поселилось какое-то неестественное спокойствие, даже Андрей почему-то присмирел, если от него кому-то и доставалось – то только по делу. Пятый ждал, во что перерастет это спокойствие – он прожил на предприятии достаточно долго, и знал, что за такими периодами затишья следуют обычно большие перемены. И он не ошибся. После Нового года половина надсмотрщиков ушла в загул. Да и причина затишья получила свое объяснение – оказывается, народ ждал квартиры. А получив (или не получив), занялся привычным делом – начал пить.
      Снова потекли бесконечные дни, полные боли – в «девятую» он попадал почти каждый день, те надсмотрщики, которые жилья так и не дождались, срывали злобу на всем и всех – несколько раз дело даже доходило до драк. Пятый устал за эти дни больше, чем за предыдущий месяц. Он перестал есть, ему становилось все хуже, но теперь рассчитывать было не на что, и Пятому оставалось только одно – терпеть. И он терпел, внутренне смирившись с тем, что помощи не будет, и что придется либо умирать, либо пытаться уходить самостоятельно… впрочем, от этой мысли он вскоре отказался – понял, что сил не хватит даже на то, чтобы подняться наверх. Он почти перестал реагировать на побои, сносил все молча, покорно. Впрочем, если он попадал в Колину или Юрину смену, ему иногда давали передохнуть – Юра пару раз даже не водил его в зал, а Коля пытался подкармливать, но безуспешно – от одного вида еды Пятому становилось дурно. Остальные надсмотрщики только удивлялись – не ест почти две недели, а все же как-то умудряется по двадцать часов в сутки таскать ящики.
      Потом вернулась Валентина. Оказывается, она брала отпуск за свой счет. Вниз она не спускалась, но Пятому удалось узнать от Коли, что рыжий этот месяц прожил у нее дома. Лин сильно болел, сказал Коля, Валентина его привозила сюда, несколько дней назад, он плохо выглядел – осунувшийся, глаза потухшие. Валентина сказала, что у него был нервный срыв. Что еще пару недель она его не отпустит. Пятый в ответ кивнул, словно соглашаясь с услышанным, но ничего не ответил. Да и что было отвечать?… И зачем? Тем более, что говорить ему не хотелось – несколько дней назад его снова сильно избили и разговаривать было все еще больно.
      Какое-то время прошло в неведении. В «девятую» его теперь водили каждый день. А потом вернулась Лена.
 

* * *

      В «тиме» была «условная ночь» – рабочие спали, впрочем к тому моменту в «тиме» живых было – раз, два – и обчелся. Новая партия «рабочих» еще не приходила, а от старой осталось только три особи, да и те явно доживали последние дни.
      Пятый спал на своем законном месте, прикрывая голову рукой. Конечно, он не мог видеть, как Лена подошла, но открыл глаза сразу же после того, как она потрясла его за плечо. Пятый проснулся от удивления – его уже очень долго никто так не будил. Кое-как сев, он поднял взгляд и увидел Лену, сидящую перед ним на корточках и с тревогой смотревшую ему в глаза.
      – Как ты тут? – спросила она шепотом.
      – Нормально, – тоже шепотом ответил Пятый. – Я в порядке.
      – Я вижу, в каком ты порядке… давай я тебе хоть хлеба принесу. Хочешь?
      Пятый отрицательно покачал головой. Есть не хотелось, хотелось пить. И очень хотелось принять таблетку анальгина, чтобы хоть немного приглушить боль от побоев. Хоть на полчаса…
      – Спасибо, не стоит, – ответил он. – Лен, как там рыжий?
      – Была бы его воля – жил бы в медпункте… он очень тебя ждет, Пятый. Он считает, что перед тобой виноват, и он теперь боится даже…
      – Что?! – Пятого словно током ударило. – Что ты сказала?!
      – Боится… А Валентина уже совсем не сердится на тебя… и Гаяровский тоже… Они очень переживают из-за того, что так с тобой обошлись, и не знают, что им теперь делать…
      – Это они тебя послали? – спросил Пятый.
      – Нет, я сама пришла. Они не знают… Пятый, ты плохо выглядишь, тебе же можно хотя бы на двое суток освобождение выписать. Пойдем, а?
      – Погоди, – Пятый встал, прошелся по «тиму», остановился у двери. – В голове не укладывается… – он потер ладонями виски, поморщился. – Лена… я не смогу, наверное… я действительно страшно виноват, и философия у меня действительно дешевая, и я действительно дурак, какого еще поискать… Ты что-то путаешь.
      – Путаю? – Лена сделала большие глаза. – Пойдем. Все сам увидишь.
      Осторожно прикрыв дверь «тима», они вышли в коридор и пошил к лестнице. Поднявшись наверх, Пятый по привычке хотел прикрыть рукой глаза, но Лена сказала, что не нужно – сейчас вечер. Через минуту они подошли к двери медпункта и Пятый в замешательстве остановился у порога.
      – Подожди тут, – попросила Лена. – Я понимаю, ты идти боишься, наверное… сейчас, секунду.
      Она скрылась в медпункте. Пятый встал напротив двери, привалившись спиной к стене, тяжело вздохнул. Зря он пошел, сейчас начнется… В то, что Валентина действительно переменила свое мнение о нем, он не верил.
      Дверь открылась и на пороге показался Лин. За его спиной маячила Лена, она, кажется, была чем-то довольна.
      – Господи… – прошептал Лин. Лицо его исказила гримаса отчаяния, он неуверенно сделал шаг вперед. – Пятый, прости… я не хотел…
      – Рыжий, что ты!… – Пятый чувствовал, что у него почему-то разом пропали все слова. – Это ты меня прости, я не подумал… у меня, наверное, что-то с головой было не то… Лин… я так виноват перед всеми вами…
      – Да заткнись ты, идиот! – раздраженно крикнул Лин.
      – Сам дурак! – с чувством сказал Пятый, ощущая, что с его плеч падает огромная, непосильная ноша, которая все это время тянула его к земле сильнее, чем все ящики и плетки. – Рыжий…
      Несколько минут они стояли обнявшись, неподвижно, и Пятый все эти минуты думал, что ближе Лина у него на свете никого нет, что только один человек во всем мире способен волноваться за него до такой степени, что может заболеть, что… «Впрочем, я и сам хорош, – подумал он. – Я тоже за него боюсь. Примерно в той же степени… Гаяровского кто привез? Правильно…»
      – Все нормально, Лин, – сказал он тихо. – Мы друг друга стоим. Верно?
      – Верно, – тихо вздохнул Лин. – Пойдем, тут холодно.
 

* * *

      Через два часа он лежал в кровати, чувствуя, как тело покидает недавняя боль, от которой, казалось бы, нет спасения. Все кончилось, и кончилось, скорее всего, хорошо. По крайней мере, ему было удивительно легко, его не покидало ощущение какой-то странной, невероятной свободы… словно он сбросил с плеч не только ящики с грузом, но и всю боль своих последних недель. У него все никак не получалось заснуть, хотя вело его со страшной силой – в глазах двоилось, руки не слушались, он не мог даже сам поправить одеяло…
      – …согласились, все нормально будет… надо приехать… конечно, возьмем, но не сегодня. – Валентина говорила по телефону с Гаяровским. – Только завтра… да… пусть поспит, он еле ходит… хорошо, Вадь, я перезвоню… ну и что с того, у нас переночуешь… нет, одного оставим… не страшно, но не тащить же его в таком виде?… Вот и ладно. Все, счастливо…
      – Как – оставим?! – в голосе Лина звучало возмущение. – Да вы что?!
      – Рыжий, ему лучше пока будет отлежаться тут, – возразила Валентина. Впрочем, особой уверенности у нее в голосе не было.
      – Я его тут не оставлю, – Лин был в бешенстве. – Как вы можете так говорить!… Вы что – ослепли?!
      – Ладно, – сдалась Валентина. – Собирайтесь.
      – А я? – робко спросила Лена.
      – А что – «ты»? – с вздохом переспросила Валентина. – Поедешь с нами. Отдохнуть мне теперь точно не удастся…
 

* * *

      Гаяровский и Валентинин муж, Олег Петрович, пили на кухне чай.
      – Да, Вадим, все это как-то… неправильно… – Олег Петрович кротко вздохнул. – Я тут подумал, и понял – ведь мы все очень сильно ошиблись.
      – Что-то я, Олежка, не очень тебя понимаю, – Гаяровский с удовольствием похрустел суставами, улыбнулся каким-то своим мыслям. – О чем ты?
      – Мы ошиблись прежде всего тогда, когда приехали обратно в Москву… – начал Олег Петрович.
      – Эк ты хватил! – засмеялся Гаяровский.
      – Хватил, – согласился Олег Петрович. – А что теперь?… Валя просто сама не своя, этих двоих жалко… ведь все это на ней в первую очередь отражается…
      – Любишь ее? – Гаяровский перестал улыбаться и выжидающе посмотрел на Олега Петровича.
      – Сложно сказать, – ответил тот. – Скорее всего – да. По крайней мере, она для меня самый близкий человек. Я за нее переживаю.
      – Я вот тоже… переживаю… – проговорил Гаяровский.
      – Именно по тому-то ты у нас и ночуешь, – засмеялся Олег Петрович.
      – Именно. Я назидаю. И наказываю, – Гаяровский погрозил кому-то невидимому пальцем. – Что же касается моей негодной Алки, то это для нее – хуже любого скандала. Она ненавидит, когда я молчу и ухожу. Сейчас она сидит и кусает локти – во-первых, от обиды, а во-вторых, от волнения – и где это он, и что это с ним?…
      – Шанс на примирение остается?
      – Утром. Обязательно. Уже проверял, – отмахнулся Гаяровский.
      В прихожей загремел замок, послышались голоса, шаги.
      – Пойду посмотрю, – Гаяровский встал. – Ты пока сиди, Олег, а то твоя Валентина, судя по голосу, явно не в духе.
      Столпотворение в коридоре было еще то. Лин с Пятым на руках, Лена, которая подбирала с пола упавшее одеяло, и Валентина пытающаяся одновременно снять сапоги и отругать Лина за то, что он все это затеял.
      – О, да тут вся гоп-компания! – всплеснул руками Гаяровский. – Валь, а чего вы его привезли?
      – Спроси об этом у рыжего, – процедила Валентина.
      – Нельзя было оставить, – Лин старался говорить убедительно. – Ему стало плохо…
      – Ему всегда плохо! – гневно проговорила Валентина. – Чтобы подсчитать дни, когда ему было хорошо, хватит пальцев на одной руке.
      – Валентина Николаевна, можно пройти? – спросила Лена. – А то тут тесно из-за меня.
      – Так, – Гаяровский железной рукой принялся наводить порядок. – Рыжий, давай этого сюда… давай, не бойся… Олег, включи воду в ванной, надо помыть, они его опять из «тима» привезли грязного… Лена, перешагни через Валю… Блин, девушки, вы чего, решили тут навеки поселиться? Рыжий, раздевайся и пойди нам помоги.
      Через полчаса все приобрело более ли менее пристойный вид. Пятого определили на диван в маленькую комнату, Лена и Валентина обосновались на кухне, а Гаяровский и Олег Петрович продолжили свой разговор в гостиной. Лин мотался от одной компании к другой, задавая один и тот же вопрос – все ли нормально? Впрочем, этот вопрос он умудрялся задавать по-разному. Варианты были такие: «это ничего, что мы заняли комнату?», «Валентина Николаевна, можно чай поставить?», «Вадим Алексеевич, я хотел спросить – я вам не помешал?», «мы даже диван не разложили… В комнате совсем не тесно, правда?» В конце концов он всех довел. Поэтому когда он прибежал в гостиную, чтобы срочно позвать Вадима Алексеевича, тот был морально готов к неприятностям.
      – Что? – мрачно спросил он, спокойно продолжая сидеть в кресле.
      – Я не знаю, но его трясет! – выпалил Лин.
      – Ты его будил?
      – И не думал даже! Он вроде спал, а потом…
      – Пошли, – заключил Гаяровский. – И позови Лену. Валю не трогай ни в коем случае. По крайней мере – пока не трогай.
      …Пятого не просто трясло, как выразился Лин. Это были самые настоящие судороги – напряженное до дрожи тело, широко открытые пустые глаза. Приступы были короткими, но и повторялись они с интервалом буквально в несколько секунд.
      – Хорошая была мысль – не раскладывать диван, – заметил Гаяровский, увидев, что происходит. – Просто-то таки прозорливая мысль… Если бы не спинка – он бы сейчас расшиб себе башку. Лин, придержи его за плечи, пока он кого-нибудь не убил или сам не убился. Лена, попробуй удержать ноги… Только осторожно, он сильный.
      – Я знаю, – ответила Лена.
      – Из-за чего это? – спросил Лин.
      – Сложно сказать, – вздохнул Гаяровский. – Скорее всего – нервное истощение.
      – И что теперь делать? – спросила Лена.
      – Рыжий, это давно началось?
      – Нет, минут десять, наверное.
      – Хрена себе – «нет»! – возмутился Гаяровский. – Зови Валю. И принеси полотенце, воду, и…
      – Чего у вас тут такое? – Валентина вошла в комнату и замерла. – Ну, я так и знала!… Спасибо тебе, Лин, спасибо, рыжий! Молодец!…
      – Валя, Лин тут не причем, – отмахнулся Гаяровский. – Что есть из того, что может пригодиться?
      – Гексенал, кое-что по мелочи из транквилизаторов… – Валентина задумалась. – Дизепам…
      – А кислород у тебя есть? – ехидно спросил Гаяровский.
      – Мало, – призналась Валентина. – Не хватит… Лин, он сейчас останется без языка! Поверните его на бок, идиоты, и держите так!… И ты, Вадим, тоже как маленький, правда! Подождите, я сейчас принесу все, что есть, и будем думать дальше.
      – Тащи, – распорядился Гаяровский. – Ничего, Лин, все обойдется. Тахикардию снимем, судороги тоже… Валя, гексенал не надо, лучше дизепам… про туберкулез забыли. Про такой препарат – френолон называется – слыхала?
      – Только слыхала. У меня нет. Вадь, давай я подержу, а ты подготовишь.
      – Ты пока иди, мы тут разберемся. Если понадобишься – позовем… слушай, Валь, а у тебя случайно нет ли аминазина? При таких делах – самое хорошее средство.
      – Аминазин есть. Литический коктейль решил изобразить? – поинтересовалась Валентина.
      – Два, – серьезно сказал Гаяровский. – Ты дура или где, Валя? Или все позабыла за давностью лет?… Все. Иди, неси препараты, потом бери Лену и идите чирикайте дальше. Мы тут сами великолепно справимся.
      Валентина принесла сумку с лекарствами, поманила Лену и они ушли. Гаяровский сел за стол и принялся копаться в коробках с ампулами.
      – Так… аминазин просрочен на год, – заключил он. – Так что этот номер не прошел.
      – Почему? – спросил Лин. Он все еще пытался как-то удержать Пятого, но удавалось ему это неважно.
      – Потому, что просроченный препарат я не вколю даже кошке. Дизепама нет, ошиблась Валентина. Остается гексенал. Что ж, тоже вариант.
      – Что мне делать? – спросил Лин.
      – Пока ничего. Потом будешь помогать, – Гаяровский вытащил блестящие металлические коробочки со шприцами. – Интересно… рыжий, спроси Валентину – давно она шприцы стерилизовала?
      Лин вышел. Гаяровский подсел к Пятому, немного приподнял ему голову и сильно хлестнул его ладонью по скуле.
      – Очнулся, быстро! – прошептал он. – Посмотрел на меня. Хорошо, молодец. Узнал?
      Пятый попытался кивнуть. На скуле у него уже наливался кровью большой синяк, и Гаяровский тут же пожалел о том, что пришлось прибегнуть к таким мерам. Впрочем, что еще оставалось?
      – Воды… – прохрипел Пятый на вдохе. В его глазах плескался ужас и непонимание, тело сотрясали волны дрожи.
      – Какой тебе воды, – отмахнулся Гаяровский. – Сейчас считать будешь. Я тебе введу наркоз, и надо будет проследить, как он действует. Понимаешь?
      – Да…
      – Тебе больно?
      – Да! – лицо Пятого исказила судорога. – Можно… быстрее?…
      – Не все сразу. Лин, ну что?
      – Говорит, что шприцы в порядке, – отрапортовал тот. – Что теперь?
      – Сядь и разговаривай с ним, не давай отключиться до срока, – приказал Гаяровский. – Спрашивай о чем угодно, тормоши, хоть песни пойте.
      – Хорошо… как ты? – Лин подсел к Пятому, поплотнее укрыл его одеялом. – Держишься?
      – Пытаюсь… Лин, прости меня… – Пятого трясло все сильнее, он уже был не в силах бороться с судорогами. – Я не хотел…
      – Господи, опять! Да у меня и в мыслях не было обвинять тебя в чем-то!… Каждый может заболеть, ничего в этом такого нет. Поправишься…
      – Я про другое… тогда… Лин, я не хотел… уходить… я бросил тебя… Валентину… Вадим Алексеевич, простите меня… я так подвел вас… Если я умру… сегодня… я должен попросить у вас… прощения… заранее…
      – Еще одно подобное заявление – и разозлюсь по-настоящему, – Гаяровский постучал по шприцу, выгоняя пузырьки воздуха. – Лин, спирт на столе, вата тоже. Приготовь руку. Теперь послушайте меня, оба. Пятый, я понимаю, что это сложно, но постарайся не двигаться. Лин, держи его крепко, понял? – Лин кивнул. – Далее. Пятый, по моей команде начинаешь считать. Вопросы есть? – поинтересовался Гаяровский, наполняя второй шприц и укладывая его в коробку.
      Лин отрицательно покачал головой.
      – Поехали, – подытожил Гаяровский. Он с осторожностью стал вводить иглу – и тут же пропорол вену. – Лин, я же сказал – держи крепко!
      – Я боюсь сделать ему больно, – ответил Лин.
      – Дилемма простая – или ему делаешь больно ты, или я. По мне – так уж лучше ты.
      В вену он попал со второй попытки. Лин закусил губу, следя за иглой, на его лице отразилось переживание.
      – Считай, – приказал Гаяровский. – И погромче, чтобы мы слышали.
      – Один… два… – Пятый сбился, резко вздохнул. – Кутэ… лерэ… дзеди… эфди…
      Глаза его закрылись, голова упала на подушку. Гаяровский еще несколько секунд сидел неподвижно, положив свободную руку Пятому на шею. Потом поднял глаза на Лина и спросил:
      – Так, и что это было?
      – Хи онсо сиерс фа эфдис, – одними губами ответил Лин.
      – Что? – не понял Гаяровский.
      – Я сказал, что он сумел досчитать до шести, – ответил Лин.
      – Какая у вас система счисления, Лин? – еще тише спросил Гаяровский. Лин не ответил. Он молча подал Гаяровскому второй шприц и придерживал Пятому руку, пока тот делал укол. Потом они, не говоря друг другу ни слова, перевязали Пятому руку и сели на стулья. Лин принялся складывать лекарства в пакет, но Гаяровский его остановил.
      – Погоди, может еще чего придумаем, – сказал он. – Не обижайся, я просто…
      – Я и не думал обижаться, – ответил Лин. – Вам показалось.
      В комнату заглянула Валентина.
      – Ну чего тут у вас? – спросила она.
      – Ты проходи, Валя, можно. Спит он… в результате всех усилий. Ты чего такая печальная?
      – Позвонил Коля, – Валентина тяжко вздохнула. – Побеседовали мы с ним… назвал меня бесхвостой сукой. Поделом, наверно.
      – Это еще почему? – поинтересовался Гаяровский.
      – Из-за Пятого. Он, оказывается, две недели не ел. Умирать собрался. Коля справедливо решил, что из-за меня.
      Они посмотрели на Пятого. Тот выглядел жалко – одеяло не могло скрыть худобы, голова безвольно откинулась, мокрая от пота прядка волос прилипла ко лбу. Повязка на израненной руке быстро намокала от крови.
      – Слабо затянули, надо потуже, – Гаяровский встал. – Не расстраивайся, Валь. Ну его, этого Колю.
      – Если бы он был не прав, я бы не расстроилась, – грустно сказал Валентина. – Как же гадко на душе, ребята!… Не передать. Стыдно.
      – Что Бог не делает – все к лучшему, – рассудил Гаяровский. – Иди, Валюш, отдыхай. Лена легла?
      – Да… я еще почитаю. Зовите, если что.
      – Ты нам тогда скажи – витамины, глюкоза… что у тебя есть из того, чем можно его поддержать? Что-то больно большой пост получается, – заметил Гаяровский. – Четырнадцать дней…
      – Вадим, смотри как сильно кровит! Давай скорее викасол сделаем.
      – Шприц еще один есть?
      – Инсулиновый.
      – Тащи. А эти – кипятить. Лин, займись, нечего тут устраивать время великой скорби. Все утрясется. Валь, глюкозу я сделаю подкожно, потом… что еще нашла?
      – Кой чего есть. Котиамин нашла, глюкозы полно, еще есть инозин, В12… Хватит?
      – Более чем. Все, оставляй манатки и иди, наконец, спать. Пожалей нас, грешных.
      – Шприцы готовы, я их остывать поставил, – сообщил Лин. – Что еще сделать?
      – Посиди с ним. А как ты так быстро управился?
      – Воды взял мало, – пояснил Лин, снова садясь рядом с Пятым. – Господи, какая глупость! Ведь этого всего могло не быть…