Двое

      – Вадь, ты можешь приехать и сменить меня?
      Вадим Алексеевич удивился. Редко, очень редко звучали в голосе Валентины такие просительные нотки. Обычно (к этому он уже привык и смирился) голос нынешней Валентины был не просто уверенным, в нем даже стала присутствовать некая властность. А тут…
      – В чем дело, Валя? – Гаяровский решил, что стоит быть пожестче, просто так, на всякий случай.
      – Понимаешь… – она замялась. – Я сегодня маму перевожу, я нашла обмен, помнишь, говорили про это?
      – Помню, и что? Ну молодец, ну нашла. Я-то тут при чем?
      – Пятый у меня дома.
      – И что с того? Он чуть не каждый месяц у тебя, про это все знают.
      – Кроме мамы. Вадь, я не могу его оставить одного, но и маме объяснить, что я взяла работу на дом, я тоже не могу.
      – Что с ним на этот раз? – поинтересовался Гаяровский. Он уже знал, что согласится, но все же стоило для начала прояснить ситуацию.
      – Туберкулез опять. Его уже двое суток знобит, прямо трясет всего, ему плохо, вставать не может…
      – Привезла когда? – спросил Вадим Алексеевич.
      – Я не привозила, он двое суток назад пришел…
      – «Не виноватая я, он сам пришел!» – передразнил Гаяровский. – Ладно, посижу. Ты во сколько обратно вернешься?
      – Вечером, часов в десять. Надо же хоть как-то мебель поставить, распаковаться, сам понимаешь. Да еще пока машина придет, пока то, пока се… Вадь, я тебя умоляю!…
      – Кончай волынку, скоро буду. Лекарства нужны или нет?
      – Все есть, ничего не надо. Просто посидеть, может, водички дать… Он даже не просит ничего, лежит – и все. Выберется сам, я больше чем уверенна в этом, но антибиотики я решили пока что делать. Мало ли что… Я все-таки волнуюсь… Вадим, я тут еще…
      – Валя, если мы станем про все твои дела разговаривать, я до завтра не доеду, – предупредил Гаяровский. – Все, пока.
 

* * *

      – Ну чего, клиент, как жизнь? – Вадим Алексеевич сел на стул рядом с диваном, на котором лежал Пятый, потянулся, зевнул. – На что жалуешься на этот раз? Мне тут Валя доложила, что тебя два дня подряд лихорадит.
      – Холодно, – Пятый подтянул повыше одеяло. – Знобит постоянно, да так, что зуб на зуб не попадает.
      – Ты сам как думаешь – туберкулез, или нет?
      – Не уверен, – покачал головой Пятый. – Прошлое обострение выглядело не так, я же помню… Вадим Алексеевич, а дверь точно закрыта?
      – Закрыта конечно.
      – А окна? – Пятый выглядел растерянным. – Может, просто дует?…
      – И окна тоже. До такой степени холодно?
      – Не то слово. И голова какая-то дурная. Словно туман… хочу руку поднять, а она поднимается, как в воде, медленно…
      – Температуру мерили?
      – Да, тридцать пять с копейками. Спать все время хочется, только нормально не получается. Постоянно от холода просыпаюсь.
      – Так за чем дело стало? Пойдем греться.
      – Куда? – не понял Пятый.
      – В ванную. Посидишь там, я горячую открою, паром подышишь. Подняться помочь?
      – Нет, спасибо, я сам. Вадим Алексеевич, там где-то были мои вещи… я только не помню, куда их Валентина Николаевна положила.
      Гаяровский прошелся по комнате, заглянул в шкаф и, поколебавшись секунду, вытащил оттуда первые же попавшиеся пижамные штаны и какой-то старый свитер Валентининого мужа.
      – Твои я не нашел, но, по-моему, это сойдет. Олег это, наверное, и не носит, ему женушка кое-что поновей прикупила. Давай, одевайся, и пошли.
      Оделся Пятый сам, но Гаяровский видел, что ему трудно – руки и ноги действительно слушались плохо. Гаяровский заметил на правой руке Пятого множество следов от уколов и пару новых гематом, а на левой – длинную ссадину. Такая же ссадина красовалась на плече. Когда Пятый натягивал свитер, майка, которая уже была на нем, задралась, и Гаяровский на секунду увидел у него на ребрах здоровенный синяк, уже налившийся черным цветом.
      – Это тебя так в «девятой» приложили? – поинтересовался он.
      – Нет, на этот раз – «Зарница», – пояснил Пятый.
      – Чего? – не понял Гаяровский. – Какая «Зарница»?
      – Это такая игра, – Пятый встал с кровати, пошатнулся, Гаяровский поддержал его и они неспешно пошли в сторону ванной. На пороге Пятый приостановился, бросил взгляд в окно и удивленно сказал:
      – Снег… вот это да… а два дня назад не было…
      – Только вчера лег, пора уже, – кивнул Гаяровский. – Так что такое «Зарница»?
      – Юра иногда подходит и предупреждает, что мужики хотят поразмяться, – Пятый потряс головой. – Иногда даже кормят еще раз… скорее всего для того, чтобы лучше бегал. Я принимаю к сведению, инсценирую побег, но далеко не ухожу, прячусь, вожу их… Всем очень весело.
      – И чем это обычно кончается?
      – Пятьдесят на пятьдесят. Иногда удается уйти, иногда ловят. Тут есть четкое условие, его поставили Коля и Юрка – я не имею права выходить определенное время из определенного квадрата. Продержался – свободен. Встреча на шоссе, на безопасном расстояние от охотников. Лин всегда им машет, изображая прощание…
      – Он тоже играет? – со вздохом спросил Гаяровский.
      – У нас не так много альтернатив, – вздохнул Пятый. – Всего четыре. Зал, «девятая», ремонт машин и «Зарница». Но «Зарница» – это только летом и осенью. Зимой и весной в лесу тяжело передвигаться. Снег и грязь, понимаете ли…
      – А если поймают? – Гаяровский помог Пятому сесть на низкую скамеечку и открыл горячую воду.
      – Приводят обратно, слегка бьют по морде, потом шумно празднуют победу. Впрочем, ловят не столь уж часто.
      – А в этот раз?
      – Не поймали. Вышли, показались друг другу – и разошлись с миром. – Пятый привалился плечом к стене, прикрыл глаза. – Они обратно, а я – в Москву. Это было оговорено, я сразу предупредил, что если мне повезет, я уйду. И ушел.
      – Тебе плохо? – спросил Гаяровский.
      – Нет, просто хочется спать. Вы были правы, тут действительно гораздо теплее… Кстати, мне эта «Зарница» нравится… хорошая игра… не злая…
      – Что тебе колола Валя?
      – Я не помню, ампулы там, в комнате, – неразборчиво пробормотал Пятый. – Можно я…
      – Спи, конечно. Только не свались. Я сейчас подойду, слышишь?
      Пятый не ответил. Голова его упала на грудь, глаза закрылись. Гаяровский принес из комнаты плед, укрыл Пятого. Плед, конечно, отсыреет. А Валя, конечно, будет ругаться. Ладно, ерунда… Гаяровский поставил чайник, отыскал заварку, заварил чай и вернулся в ванную.
      – Эй, – позвал он и потряс Пятого за плечо. – Давай-ка чаю выпьем, а потом ты мне расскажешь, что там дальше было.
      – Спасибо… – Пятый поднял глаза и Гаяровский увидел, что у него явно поднялась температура. Причем сильно – глаза лихорадочно блестели, на скулах появился нездоровый румянец, лицо покрывала испарина. – Только можно не горячего?…
      – Теплого, – заверил Гаяровский. – Ты согрелся?
      – Более чем… странно… когда заснул, было холодно, а проснулся – стало жарко… может, можно пойти обратно? А то тут душно…
      – Обратно не надо, по крайней мере пока. То, что взмок и температура поднялась – это хорошо. Токсины надо вывести, понимаешь? А для этого надо пить и потеть. Доступно?
      – Какие токсины? – не понял Пятый.
      – Да антибиотики проклятые, которыми Валя тебя пичкала почем зря!… Давай, пей чай, а потом будем думать, как тебя еще можно прогреть получше. Знаешь, Валя – хороший фельдшер, но диагност она – отвратительный. Ты-то сам понял, что с тобой?
      – Нет…
      – О, Боже!… Ты простыл самым тривиальным и пошлым образом. И лечиться тебе надо тоже тривиально и пошло – чай с малиной, ингаляции, спать побольше. И все. Через неделю забудешь, что вообще чем-то болел. А она что сделала? Стала тебя антибиотиками кормить. Впрочем, пуганая ворона куста боится…
      – Давайте тогда плед унесем, а то…
      – Хрен с ним, с пледом. Забудь. Садись поудобнее и получай удовольствие. Сейчас я лимон принесу, нашел у Вали в загашнике.
      – Вадим Алексеевич, спасибо, – Пятый взял у Гаяровского чашку с чаем и аккуратно поставил ее на кафельный пол ванной. – Наверно, не стоит брать лимон… вдруг она рассердится?…
      – Это я рассержусь. Вернее, уже рассердился, – успокоил его Гаяровский. – Тоже мне, ученица чародея! Это надо было так…
      – По-моему, ничего страшного. Я бы вполне нормально перенес эти антибиотики… по крайней мере, я спокойно переносил их раньше…
      – Совсем не факт. Ладно, ты давай, рассказывай дальше.
      – О чем? – Пятый немного удивленно посмотрел на Вадима Алексеевича.
      – Что с тобой было после этой «Зарницы»?
      – А, вы про это… собственно, я всего лишь решил сделать то, что собирался сделать довольно давно… – Пятый понял, что уйти от разговора не удастся, и принялся рассказывать, иногда с надеждой поглядывая на врача – может, тот разрешит остановиться?…
 

* * *

      …До города он добрался легко. Не так легко, как хотелось бы, но, в принципе, и неплохо – удалось поймать попутку. Возле кольцевой с машиной пришлось расстаться – она уходила по МКАД к северу, а Пятому на этот раз нужно было попасть в город с южного направления. Поэтому в Москву он вошел на этот раз пешком.
      С погодой ему чудно повезло – мало того, что удалось добраться засветло, до заката еще оставалось около двух часов, так еще и выглянуло солнце, и стало совсем уж хорошо. Мелочи типа синяка на боку его почти не волновали…
 

* * *

      – …кстати, – начал Гаяровский. – А откуда синяк?
      – Вы станете смеяться, Вадим Алексеевич, – мрачно сказал Пятый. – Может, не надо?…
      – А все же?
      – Я упал с дерева, – Пятый опустил глаза, тяжело вздохнул и тихо добавил: – Хорошо, что меня не слышит Лин!… Вот уж кто сейчас точно загнулся бы со смеху…
      – А ссадина на руке откуда? – полюбопытствовал Гаяровский, старательно хмурясь и изображая интерес.
      – А это я убегал. После того, как упал с дерева. На это, к сожалению, обратили внимание четыре надсмотрщика, – еще тише сказал Пятый.
      – И убежал? – Гаяровский уже понял, что спросил зря.
      – Как видите, – Пятого аж передернуло – врать он не умел, а говорить такую правду ему было невероятно стыдно. – Можно продолжать?
      – Конечно, – заверил Гаяровский. – Я весь внимание. Рассказывай.
 

* * *

      …Еще в позапрошлый побег Пятый нашел где-то карту Москвы и обнаружил на ней при ближайшем рассмотрении заповедник Царицыно. В прошлый побег попасть туда не удалось – они бежали вместе, Лин был нездоров, поэтому поехать туда, куда хотелось, у Пятого в очередной раз не получилось. Этот побег, с точки зрения Пятого, подходил идеально – Лин остался на предприятии, Валентина о побеге пока ничего не знала, побоев он избежал (жалкие ссадины Пятый побоями не считал), да и погода благоприятствовала. До места он добрался на рейсовом автобусе минут за двадцать. И принялся бродить по запущенному осеннему парку… что-то в нем было, что – Пятый и сам толком не мог объяснить. Почувствовал потребность побыть одному именно в таком месте…
      …Гаяровский видел – Пятый что-то явно не договаривает. Строить догадки и предположения он и не пытался. Временами понять Пятого было совершенно невозможно – обычно последовательный и более чем разумный в своих поступках, он вдруг срывался, совершал что-то, что можно было бы назвать безрассудным, несуразным, даже глупым… но Гаяровский отчетливо понимал – то, что может показаться на первый взгляд нелогичным и странным, на самом деле имеет более чем серьезное объяснение. Поэтому он не приставал до поры с расспросами, а просто сидел и слушал…
      …так вот. Уже ночью он набрел на дворец. Что интересно – в этом дворце явно никто никогда не жил…
      – Почему? – спросил Гаяровский. – Ну-ка давай твою версию.
      – Эманации… ничего нет. Я слушал, старался понять – но там пусто. Символы какие-то есть, в них что-то изначально было заложено… но это «что-то» уже почти исчезло со временем… очень странно…
      – Ты понял все совершенно правильно. Это Екатерининский дворец, там действительно никто не жил. Как ты только догадался?…
      – Печаль. Это место… оно словно обижено на то, что было забыто. Но и печаль очень старая… ее тоже почти что нет…
      – Но красиво, правда?
      – Правда… наверное… я почти не видел, было уже темно… внизу вода, обрыв, деревья… а потом начался ветер… Вы знаете, Вадим Алексеевич, там, перед этим пустым дворцом есть такая поляна… а потом там стоит церковь… все это – и дворец, и поляна, и храм, – давным-давно пришло в запустение, но… между храмом и дворцом в эту ночь было сердце ветра…
      – Что было?… – удивился Гаяровский.
      – Не знаю, как это назвать правильно, но… ветер не просто дул на этой поляне. Он там жил. И я жил эту ночь там же, вместе с ним…
      – И где конкретно ты в результате… прожил, если это можно так назвать, ту ночь? – нахмурился хирург. Пятый поднял на него глаза, и Гаяровский искренне поразился этому взгляду – в нем стояла боль, и – одновременно – столь глубокое понимание сущего, что боль начинала казаться радостью…
      – Возле дворца… я не спал, сидел и слушал… это невозможно передать словами… ветер и ночь… они умеют как-то рассказывать… о том, что только они и знают… знают про то, что только они действительно вечны… что пройдут годы и годы, что кто-то, может быть, изменит то место, на котором они сейчас поселились… но все равно, рано или поздно, они встретятся тут – ветер и ночь… и все станет, как прежде… – Пятый смотрел куда-то в сторону, мимо врача, мимо стен, мимо времени, глаза его были широко открыты, зрачки расширились – словно он видел в тот момент ту великую темноту, которая посетила его той памятной ночью…
      – Ты скоро начнешь говорить стихами, – заметил Гаяровский. – И что было потом?
      – Ничего… – слабо дернул плечом Пятый. – Утром я поехал к Валентине Николаевне. Собственно, это все. Она не говорила, как там Лин?
      – Говорила. Нормально. Коля после вашей «Зарницы» взял больничный, так что Лин по совместительству командует «шестеркой». Можешь за него не волноваться. По крайней мере, пока.
      – Это хорошо, – Пятый зевнул, прикрыв рот ладонью, и умоляюще посмотрел на Гаяровского. – Вадим Алексеевич, можно мне лечь?
      – Спать хочешь?
      – Глаза не открываются, – признался Пятый. – Можно?
      – Ложись прямо здесь, – распорядился Гаяровский. – Только сначала скажи – в ушах часом не звенит?
      – Постоянно. Давление? – вяло поинтересовался Пятый, укладываясь на пол. Гаяровский помог ему пристроить под голову свернутый плед.
      – Оно самое. Спи, я сейчас тонометр принесу… ванны эти – просто смех какой-то, – пожаловался сам себе Гаяровский. – Пятый, убери руку, а то наступлю… пол очень холодный?
      – Теплее, чем в «тиме», – сонно ответил Пятый. – Только из-под двери дует.
      – Ладно, это мы поправим. Отдыхай.
 

* * *

      Чай они пили все-таки на кухне. Пятый выглядел уже получше – он, не взирая на протест Гаяровского, все-таки вымылся, потом переоделся в чистую одежду. Его все еще сильно тянуло в сон – сказывались двое суток, во время которых он основательно вымотался, но все же, по сравнению с утренним состоянием, ему стало не в пример легче.
      – Слушай, ты, философ доморощенный, – сказал Гаяровский, – вот объясни ты мне такую вещь. Мы, москвичи, сидим тут, в своем родном городе, постоянно. Так?
      – Так, – осторожно согласился Пятый.
      – Тогда скажи мне, почему ты, невесть откуда взявшийся дорогой товарищ, видишь и ощущаешь какие-то эманации, о которых мы слыхом не слыхивали?
      – Трудно сказать. Может быть, мое восприятие в какой-то мере острее…
      – Твое? – засмеялся Гаяровский. – Посмотри на себя! Тебе по ребрам заехали, руку разодрали, до этого наваляли столько, что зашивать можно – и ты этого всего просто не воспринял. А увидел какие-то старые развалины… там, небось, еще и кирпичи со стен падали, да? – Пятый кивнул. – Так вот, увидел – и что-то такое понял?
      – К чему вы клоните? – Пятый выжидающе посмотрел на Гаяровского. – Вы пытаетесь доказать мне, что я ненормален?
      – А как ты сам считаешь?
      – Скорее нет, чем да, – согласился Пятый.
      – Что есть «нет»? – поинтересовался Гаяровский.
      – Это не шизофрения, это ближе к шизотимии, – осторожно сказал Пятый. – Пограничное состояние. Неустойчивое. Или туда, или… Неужели вы считаете, что у меня в этих условиях был хоть малейший шанс остаться нормальным?
      – Не знаю, – поморщился врач. – Но, по-моему, можно было сообразить в этом случае несколько моментов… К примеру, можно было доехать до Вали, взять у нее одежду или машину, а потом двинуться на эту твою поляну хоть на всю ночь. Так?
      – Нет, не так, – отрицательно покачал головой Пятый. – Совсем не так. Вы мыслите логично и правильно – есть набор определенных условий, есть набор определенных действий. Например, если погода плохая, надо одеть теплую одежду. Так?
      – Совершенно верно, – согласился Гаяровский. – И что, по-твоему, неправильно в этом построении?
      – Все, – отрезал Пятый. – Для меня – все. Оставьте формальную логику – и вы поймете. Есть одно главное, определяющее условие – необходимость какого-то действия. Причем и необходимость, и действие – абстрактны, они не воспринимаются с обывательской позиции вообще. С обывательской позиции это выглядит именно так, как вы и увидели – такой-то должен оказаться в таком-то месте в такое-то время. Если окажется – это уже не обывательская позиция – этот такой-то сумеет соблюсти условие, мало того, он сам превратится в условие. Изменит внутреннюю позицию.
      – Бред сумасшедшего, – без колебаний ответил Гаяровский. – Держи градусник. Давай-давай, не стесняйся…
      – Может, я попробую объяснить проще? – спросил Пятый.
      – Валяй.
      – Ладно… по-моему, проще уже некуда… мне надо было оказаться на этой поляне потому, что мне надо было оказаться на этой поляне.
      – Иначе что? – с интересом спросил Гаяровский.
      – Иначе меня бы там не было, – пожал плечами Пятый. – Вы пытаетесь найти вывод. Его искать бесполезно.
      – Ага, перевести все на рефлексивный уровень… не морочь мне голову.
      – Вадим Алексеевич, поймите, это просто одно из условий для… – Пятый осекся. Он никогда бы не сумел объяснить Гаяровскому, что это такое – плавить собственную душу, искать несуществующие ответы на непоставленные вопросы. Он нес на себе материал, он был «условием», он (и Лин) несли в себе отражение цепи эгрегора этого мира, поэтому они оба автоматически тоже превращались в «условия»… И один, и второй занимали вполне определенные внутренние позиции, иногда, правда, очень редко, они меняли эти позиции… собственно, именно за этим Пятый и отправился в тот старый парк… а ведь порядочно было мест, подумал Пятый, куда они уходили друг от друга и вообще ото всех, чтобы либо подтянуться на уровень выше, либо просто закрепиться на ранее занятой позиции… «Сердце ветра» – это было так… развлечение для подсознания. А на уровне сознания в ту ночь был сдан сложнейший экзамен, полностью подтвердивший его статус, с таким трудом обретенный всего-то четыре недели назад. Как Лин сказал? «Серый воин… обалдеть…» Этот экзамен занял всего несколько секунд, только вот сил после него хватило только на то, чтобы как-то добраться до Валентины и позвонить в дверь…
      – Давай термометр, – строго сказал Гаяровский. Пятый с трудом отвлекся от своих мыслей и спросил:
      – И что там?
      – Почти тридцать девять. Лучше бы ты лежал, правда… или аспирин прими, все-таки стоит попробовать… – Гаяровский не закончил – в прихожей зазвонил телефон. – Посиди, я сейчас. Может, Валентина про нас вспомнила?
      Пятый пожал плечами. Гаяровский вышел в прихожую и снял трубку.
 

* * *

      Звонил Лин. Гаяровского он в первый момент не узнал, и очень огорчился – подумал, что не туда попал.
      – Вадим Алексеевич, это правда вы? – поняв, с кем он говорит, Лин обрадовался. – Может, вы мне сможете подсказать?… А?… Я чего-то… недопонял… может, я того… что-то делаю не так?…
      Голос у Лина заплетался, и он почему-то говорил немного в нос.
      – В чем дело, рыжий? – спросил Гаяровский.
      – Меня Андрей ударил… ребром ладони по переносице… вот… а она идет и не останавливается… я хотел Валентину… эту… Николаевну спросить…
      – Давно он тебя ударил? – Гаяровский инстинктивно насторожился.
      – Еще днем… то есть, вечером… часа три, что ли… или четыре… я что-то не соображу… Я викасол принимал… и сидел… только что-то ничего не получается…
      – Лин, крови много?
      – Наверно… – Лин говорил неуверенно. – Я не того… то есть, не считал…
      – Рыжий, послушай. Ты можешь отвечать?
      – Могу… попробую…
      – Вытяни правую руку, закрой глаза и попади пальцем указательным в кончик носа, понял? Попал?
      – Нет… но я же не пьяный, у меня просто кровь из носа идет…
      – У тебя уже координация движений от потери крови нарушилась, кретин! Все, я выезжаю, буду через…
      – Вас того… не пропустят… – Лин говорил тихо, но, вероятно, сумел собраться, потому, что речь его обрела связность. – Вы рискуете… вас могут на КПП задержать до выяснения, понимаете?… Если бы Валентина Николаевна…
      – Пока она приедет, ты можешь… – Гаяровский не договорил. В прихожую вышел Пятый и, кивнув на аппарат, спросил:
      – Рыжий?
      – Да, – ответил Гаяровский. Он вкратце обрисовал Пятому ситуацию, тот на секунду задумался, потом резко кивнул.
      – Едем, – сказал Пятый. – Дайте мне трубку. Лин?… слушай внимательно. Сейчас выйдешь на проходную, еще лучше – прямо на КПП, но только не на улице стой, а зайди в караулку… ну, мало ли… они тебя тоже знают… сиди и жди нас… «Жигули», да… светло-бежевые… мы скоро… нет, я нормально, потом расскажу… все, жди.
      – Пятый, тебе надо остаться дома, у тебя температура, – начал было врач, но Пятый, повернувшись к нему, тихо сказал:
      – Лина вам не отдадут. Без вас он запросто истечет кровью. Валентины нет, и, скорее всего, не будет до завтра. Это надо принять, как факт, быстро собираться и ехать. Что же до моей температуры – пройдет, это не пуля в голове, и не последствия общения с Андреем в комнате номер девять. Все в порядке. Едем.
 

* * *

      До предприятия они добрались без затруднений – дорога по вечернему времени опустела, начался гололед, поэтому машин почти совсем не было. Гаяровский, сидевший за рулем, тихо чертыхался сквозь зубы, ругая во все тяжкие тоненькую ледяную корку, покрывшую дорогу, Пятый же молча отвернулся к окну и, казалось, полностью отрешился от происходящего. Ему снова стало скверно, но другого выхода из сложившейся ситуации он не видел, поэтому приходилось терпеть. Лес, мелькавший за окном, слился в неясную темную полосу, стремительно уносившуюся прочь, фонарей было мало, дорога едва виднелась в темноте. Когда свернули на подсыпную, ведущую к самому предприятию, едва не угодили в кювет – темнота стала совсем уже непроглядной. Снег, которому так удивился Пятый утром, растаял, и ночь, казалось, заполнила собой все – и пространство между деревьями, и дорогу, и небо над головой…
      КПП была ярко освещена, метался туда-сюда ставший уже привычным Пятому прожектор на вышке, выхватывающий из темноты то кусок леса, то заграждение, то угол двора предприятия. В луче света и лес, и само предприятие, низкое, приземистое, уродливое здание, выглядели отвратительными, гнетущее тяжелое ощущение усиливалось еще и оттого, что на улице не было ни одного человека. Только прожектор на решетчатой вышке – глаз, не дающий ни малейшего шанса. И – тишина. Почти абсолютная. Шум дороги не достигал этого места. Гаяровский, попавший в окрестности «трешки» впервые, поежился и спросил:
      – И вот тут вы живете?…
      – Почти, – тихо ответил Пятый. – Внизу. Ладно, я пошел. Сидите и ждите. Из машины не выходить ни под каким видом. Вышку заметили?
      – Еще бы, – Гаяровский в замешательстве посмотрел на Пятого. Луч прожектора метнулся к ним, на секунду осветил салон, выхватив из темноты призраки их лиц, и исчез.
      – Это займет несколько минут. И вот еще, чуть не забыл. Пересядьте на заднее сиденье, Лина я пихну к вам, а потом нам нужно будет ехать очень быстро. Вы так ездить не умеете.
      – Зачем быстро? – удивился Гаяровский. – Ты толком объяснишь, в чем дело?
      – Во-первых, за нами могут погнаться, – ответил Пятый.
      – Как?! – опешил врач. – Я никого не вижу… и зачем, ты же говорил с ними.
      – Ну и что? – пожал плечами Пятый. – Я же спросил – вы видите вышку? Вы кивнули. А на вышке стоит пулемет. По-моему, даже два, но я не проверял. Именно с этой вышки началось наше с вами знакомство. Это периметр.
      – А во-вторых? – с тщательно скрываемым испугом спросил Гаяровский.
      – А, во-вторых, вы сами сказали, что Лину плохо. Поэтому надо быстрее попасть в больницу.
      – Все так. Ладно, иди. Только быстрее. Очень неприятное место…
      – Еще бы, – без тени улыбки сказал Пятый. – Вы себе слабо представляете, насколько.
      Он выскользнул из машины и быстро пошел к проходной. Его окликнули, он махнул рукой. Гаяровский наблюдал за ним, ощущая смутное беспокойство. Наконец дверь открылась, и Пятый скрылся внутри. Дверь открылась минут через десять, когда Гаяровский начал уже сильно волноваться. Пятый вел под руку Лина, который шел более чем неуверенно – его шатало из стороны в сторону, словно пьяного. К лицу Лин приживал окровавленную тряпку неопределенного происхождения. Гаяровский, не взирая на запрет Пятого, выскочил из машины, подхватил шатающегося Лина под другую руку и втолкнул его в салон. Пятый уже садился на водительское место. На секунду он обернулся, и Гаяровский поразился выражению его лица – это была неприкрытая злоба, почти бешенство. Глаза лихорадочно блестели, Пятого просто трясло от злости.
      – Какого черта вы вышли? – процедил он сквозь зубы.
      – Но… надо же было помочь, и я…
      – Идиот, – Пятый ткнул ключом в замок зажигания. – Почему все кретины так любят притворяться умными?…
      Он завел машину и, не дожидаясь, когда прогреется мотор, рванул с места. Через несколько минут, когда грунтовка осталась позади, Пятый прямо со второй скорости врубил четвертую и вдавил газ в пол.
      – Не надо, – попросил Гаяровский. – Ты убьешь движок…
      – Надо, – отрезал Пятый. – Посмотрите на Лина.
      Гаяровский потряс рыжего за плечо и обнаружил, что Лин не откликается. Вадим Алексеевич перевернул его на спину и сдавленно охнул. Мало того, что рыжий был бледен, как мел, нижняя половина его лица была перепачкана засохшей кровью, мало того, что под обоими глазами у него налились гематомы, а на переносице – здоровенный синяк… хуже всего было то, что кровотечение продолжалось. Гаяровский кое-как усадил Лина, сунул ему под спину свою куртку и вытащил из-под стекла аптечку.
      – Что вы ищите? – не оборачиваясь спросил Пятый.
      – Перекись и нашатырь, – ответил Гаяровский. – Должен тебе заметить, что твоя идея ехать быстро по такой дороге…
      – Понял, но ничем не могу помочь, – машина пошла еще быстрее. Гаяровский подумал, что ему действительно никогда не удастся выжать из своих «Жигулей» сто пятьдесят с гаком. – Что вы хотите сделать?
      – Привести его в себя и попробовать приостановить кровотечение. Я открою окно, если ты не возражаешь.
      – Открывайте. Только не сильно, и так аэродинамика паршивая, да еще и ветер боковой.
      – Ему воздух нужен, – начал было возражать Гаяровский, но Пятый его прервал:
      – Занимайтесь своим делом, а мне не мешайте заниматься своим. Вы меня отвлекаете, – машина, взвизгнув тормозами, вошла в поворот. – Ни слова больше.
      Гаяровский справедливо решил, что бороться с хамством – бесполезное занятие, поэтому промолчал. Пятый, казалось, полностью слился с машиной, для него не существовало с этот момент ничего, кроме обледенелой дороги, скорости и ночи. Пост ГАИ они проскочили так, как его проскакивают преступники в детективных фильмах – не просто с ветерком, а еще и сбив какое-то дорожное заграждение, по счастью деревянное и нетяжелое. Гаяровский услышал только хруст под колесами и успел подумать, что резина, похоже, осталось цела – иначе бы они в момент разбились.
      У больницы Пятый подогнал машину вплотную к крыльцу, и, резко повернувшись, спросил:
      – Что?
      – Сиди, я за каталкой. Не остановил я ничего, и в себя он не пришел. Быстрее надо…
      – Так идите, что вы пялитесь на меня, как баран на новые ворота! – взорвался Пятый. – Или мне самому все за вас сделать?!
      Гаяровский молча вышел из машины. Через минуту он вернулся в сопровождении санитаров с каталкой, Лина спешно повезли наверх, а Пятый остался один. Он медленно, не торопясь, запер машину, проверил все дверцы и тоже побрел наверх. В ординаторской никого не было, поэтому Пятый просто положил ключи от машины на стол, а потом пошел в сторону палат. То, что в палату его никто не пустит, он знал, но все же надеялся хоть одним глазком увидеть Лина. Это ему удалось – Лина положили во вторую терапию, дверь в палату была из матового стекла, и Пятый смог рассмотреть, что Лином занимаются сразу двое врачей. Искать Гаяровского Пятому совершенно не хотелось. Ему вообще ничего не хотелось. Он отошел от двери и двинулся вглубь темного коридора, удивляясь тому, как громко звучат его собственные шаги… По дороге он вспомнил, что там, в конце этого коридора, имеется пара лавочек, на которых можно если и не полежать, то хотя бы посидеть. И точно, память его не подвела. Выбрав самый скудно освещенный угол, Пятый сел, опустил голову на руки и вдруг ощутил удивительное спокойствие и отрешенность. Руки почему-то враз стали слабыми, голова – неожиданно тяжелой, спина заныла, глаза закрывались сами собой. Он тяжело вздохнул, привалился плечом к стене и прикрыл глаза. Дальше он почти ничего не помнил. Так, какие-то смутные обрывки. Голоса рядом… знакомые, но ненужные…