Пятый

      Валентина привезла Пятого к себе домой утром. Она была очень и очень недовольна – опять его побили, сильно покалечили лицо, вся левая половина – один сплошной синяк, три зуба выбили – смотреть противно, вывихнули руку, чем-то тяжёлым заехали по ноге… В машине он ещё кое-как держался, но дома, как только они вошли, свалился на пол прямо в прихожей и мгновенно уснул. Валентина его разбудила, велела снять с себя рвань, принять душ и только потом смилостивилась и позволила улечься в кровать. Пятый снова заснул. Валентина черканула мужу записку о том, что сейчас она поедет на работу, а затем – на дачу, без заезда домой, дала в записке указания касательно Пятого и отбыла.
      Олег Петрович приехал примерно через полтора часа после отъезда жены. Прочтя записку, он покачал головой, тяжко вздохнул и отправился в комнату – посмотреть. То, что он увидел, ему не понравилось – Пятого явно лихорадило, он часто дышал, спал неспокойно, бредил. Олег Петрович вышел в прихожую и набрал Валентинин рабочий номер.
      – Валюш, привет, – сказал он в трубку. – Да, приехал… посмотрел, поэтому и звоню. Валь, ему, по-моему, жарко в майке. Он весь мокрый. Снять можно?… Как – почему спрашиваю такие глупости?… Откуда ж я знаю… хорошо. А подушку ему ещё одну можно положить?… С чего решил?… Так у него лицо разбито, вот я и подумал, что для того, чтобы отёк был поменьше, надо… ладно, сделаю. Пить ему можно?…
      – Вот что, Олежка, – строго сказала Валентина. – Делай с ним всё, что хочешь. Лишь бы хуже не стало. А уж от компота из холодильника ни тебе, ни ему хуже не будет. И от второй подушки – тоже. Уловил?
      – Уловил. Когда ты приедешь?
      – Завтра, в первой половине. Ты присмотри за ним, он ночью может пойти куда-нибудь…
      – Присмотрю. Пока, Валюш.
      – Пока.
      Олег Петрович возвратился к Пятому. Кое-как немного разбудил, помог снять майку, притащил вторую подушку из шкафа… Пятый так и не смог толком разлепить смеженные сном веки, и делал всё, что просил Олег Петрович только на автомате – поднимал руки, садился, ложился. Пить он отказался, так и не поняв, что от него хотят. Выглядел он как всегда плохо, но Олег Петрович отметил про себя, что за последнее время Пятый ещё сильнее изменился в худшую сторону – и до того был худым, как щепка, а сейчас, пожалуй, осталась одна тень, волосы ещё сильнее поседели, глаза ввалились… Совсем плохой, а сам, верно, этого и не замечает. Уже перестал обращать внимание на такое, сил на анализ ситуации и собственного состояния не осталось. “Куда уж ему, – подумал Олег Петрович, – вон какой стал… А я… Что – “я”?… Да то же, что и он, только не снаружи, а внутри. Душа, она тоже подвержена этим изменениям, она тоже страдает и мучается, только этого не видно глазами. Что сохранилось от моей прежней души, интересно?… Осколки, обломки, дым. Всё кончилось, осталась только эта малюсенькая полумёртвая зацепка, этот смысл. Ведь сумел же кто-то. Вот он, Пятый, передо мной. И пока ещё не мёртвый. Жаль, что всё это кончится очень скоро. И глупо ждать, что он мне что-то расскажет – он упрямый, как я не знаю кто. Жаль, я не могу ему помочь – Валя поймёт, что кто-то возился с капельницей и лекарствами, начнутся ненужные расспросы, разговоры… не дай Бог, она ещё догадается. Это будет страшно обидно – столько лет молчать, а потом выдать себя со всеми потрохами родной жене. Нет, не буду я ничего делать. Сам выберется, не впервой. Жалко, что он не смог попить – это было бы полезно. Вон он как взмок – футболка вся мокрая, хоть выжимай. Опять же и гликолиз… Компот-то сладкий, ему бы полегчало… ладно, проснётся сам – напьётся, ограничивать не буду”.
      Пятый проснулся только под вечер. Пошёл дождь, в открытое окно потянуло свежестью и грозовым ветром, дышать стало легче. Жара и духота отступили, вместо них на Москву опустилась, наконец, желанная прохлада. Пятый полежал, приходя в себя, осторожно потрогал разбитую половину лица, поморщился, ощупывая языком дырки, оставшиеся на месте зубов (зубы-то вырастут, но пока придётся пару месяцев жевать на другую сторону), попробовал подвигать только что вправленной рукой. Пока ещё болит, но это-то как раз и не страшно – пройдёт, куда денется. Нога слушалась вполне пристойно, ходить он сможет, и ладно. А синяки и ссадины за неделю подживут. Нет, всё не так уж и плохо, если посмотреть повнимательнее. Конечно, хорошего мало, но всё же – на своих ногах. Нормально. Он сел, поправил сползшую на пол простыню, оглянулся в поисках какой-нибудь одежды. На спинке стоящего рядом с кроватью стула обнаружились штаны и старая, но чистая майка. Сойдёт. Видно, Валентина для него эту одежду и приготовила. Пятый оделся и для пробы прошёлся по комнате. Нет, положительно всё гораздо лучше, чем он мог себе представить. Вот только то, что Валентины нет дома, плохо. А её муж… Валентина и сама не знает, за кем она замужем, а Пятому последние полгода стало казаться, что он начал что-то понимать. От него не укрылись ни внимательные взгляды Олега Петровича, ни заданные словно бы вскользь, незначительные с виду вопросы, ни неосторожные мысли. Может, стоит попробовать объясниться? Хотя, с другой стороны, что это может дать?… Немного спокойствия? Тоже хорошо…
      В дверь постучали.
      – Владимир Валерьевич, проходите, – сказал Пятый. – И стучаться было совершенно незачем.
      – Откуда ты знаешь? – спросил тот, останавливаясь на пороге комнаты. С Олега Петровича словно бы слетела в один короткий миг маска – ссутуленная спина выпрямилась, из глаз исчезло выражение, которое Пятый для себя окрестил словами “вам что-нибудь нужно?”, он даже стал выглядеть моложе лет на пять. – Как ты догадался?
      – Я не о чём не догадывался, – пожал плечами Пятый. – Просто фамилию “Айзенштат” я слышал очень много раз в самом начале… как бы сказать… своего пребывания у вас… вы меня поняли. По-моему, ваше исчезновение по сию пору тревожит некоторые умы…
      – Ты давно… это знаешь? – выражение лица Валентининого мужа стало жестким, предельно сосредоточенным. – Для меня это важно. Давно?
      – Около полугода, – честно ответил Пятый. – До этого мне было несколько недосуг думать о подобных вещах.
      – Ты говорил об этом с кем-то?
      – Естественно, нет. За кого вы меня принимаете? – Пятый даже слегка возмутился. – Я бы никогда не позволил себе…
      – Стоп, стоп, довольно, – поднял руку Айзенштат. – Не продолжай. Прости, я просто…
      – Вы боитесь кому бы то ни было верить. Даже жене, что уж говорить про меня. Это я понимаю и нисколько на вас не сержусь. Я подумал, что вы, вероятно, захотите поговорить на интересующие вас темы, но предупреждаю сразу – есть вещи, о которых я говорить не буду. Вовсе не из принципа, не подумайте. Только ради того, чтобы не подвергать опасности вашу жизнь.
      – Господи, да о чём речь! Идём на кухню, чаю попьём и поговорим.
      На кухне они прежде всего закурили, Пятый сел, а Олег Петрович поставил на плиту чайник.
      – Я, кстати, не сомневался не секунды, что ты рано или поздно поймёшь, кто я, – заметил он. – Но ты не торопился.
      – Во-первых, зачем? – пожал плечами Пятый. – Во-вторых – как это объяснить Валентине Николаевне?…
      – В этом ты прав, незачем, – согласился Айзенштат. – Незачем бередить прошлое и будить спящих собак. Всё верно. Но всё же… понимаешь, для меня это важно. Я всю жизнь шёл к этому. Всю жизнь. Скажи, то, чему я отдал столько лет… это возможно?…
      – Зачем столько патетики? – поморщившись, спросил Пятый. – Возможно, я же сижу перед вами. Вам этого достаточно?
      – Так ты… – начал было Айзенштат, но Пятый его прервал:
      – Да, я! – взорвался он. – Я – именно то, что вы пытались создать столько лет подряд. Жалкий, некому не нужный, несчастный урод. Вы этого хотели добиться? Вы этого столь сильно жаждали, что…
      – Погоди, – оборвал его Айзенштат. – Спокойнее, не волнуйся. Зачем так?…
      – Только за тем, что всё это – не от Бога. Зачем кому-то в голову вообще когда-то пришла эта идея – идти против самой природы человека, как такового?… Зачем? Плодить таких несчастных, как мы или “рабочие”? – Пятый тряхнул головой, которая потихонечку стала кружиться. – Я хочу сказать, что…
      – Эй, дружок, пойдём-ка мы с тобой в комнату. А то ты упадёшь мне тут сейчас в обморок, не ровен час…
      – Я не собираюсь падать в…
      – Идём, я сказал! – Айзенштат взял Пятого за локоть и повёл собой. – Зря я тебя потащил на кухню, можно и в комнате чая выпить. Приляг, я сейчас принесу. Тебе как – послабее, покрепче?
      – Среднее что-нибудь, – попросил Пятый, – а то я потом не спать не смогу.
      – Ладно, сейчас, – Айзенштат пропал, снова появился Олег Петрович, – не засыпай пока что, хорошо?
      – Я не собираюсь, – ответил Пятый. – Олег Петрович… то есть, я хотел сказать…
      – Называй, как привык, – вздохнул тот. – Я и сам уже привык. Странно слышать своё старое имя. А это… приляг, пожалуйста, и не обижайся, хорошо? Я слишком рьяно начал, не подумав. А, кстати, Лин тоже?…
      – И Лин – тоже, – кивнул Пятый. – Вообще-то мы – самая большая ошибка, которую возможно совершить…
      – Ну у тебя и самомнение, – усмехнулся Олег Петрович. – Завидую.
      – Чему? – удивился Пятый. – Мы на самом деле единственные в своём роде. И то, что мы – ошибка, у меня никаких сомнений не вызывает. Как же иначе?
      – Мне так почему-то не кажется, – осторожно ответил Олег Петрович. – Я ни на секунду не сомневался в том, что вы оба – уникальные представители своего вида…
      – Такого вида, как мы с Лином, не существует в природе, – ответил Пятый, садясь на кровати. – Мы – единственные. Геном…
      – Подожди, – попросил Олег Петрович. – Как – единственные?
      – Совмещённый геном. Нас создали искусственно от начала до конца. Отчасти мы – люди, а отчасти… – он замялся и добавил: – в языке аналога нет, а говорить на своём я не хочу, мало ли что.
      – И всё же?
      – Другая раса. Разумная, хорошая, может, даже и добрая. Но для вас – совершенно чужая.
      – Так это поэтому у тебя такие глаза?
      – Если бы только глаза, – вздохнул Пятый. – А то ведь… и говорить-то стыдно. Мы не такие, как вы. Внешне похожи, а на практике… спросите жену.
 

* * *

      Они пили чай в комнате, как и предложил Олег Петрович. Пятый уже смирился с тем, что ему придётся отвечать на кучу ненужных и нелепых вопросов, но поделать ничего не мог. Да и не хотел. Тем более, что проболтаться о чём-то важном он не сумел бы при всём своём желании – сам поставил себе ограничитель, да такой, что иногда страшно от его присутствия становилось…
      – Пятый… а вы способны?… – смущённо начал Олег Петрович, но Пятый его прервал, сказав:
      – Нет, то, о чём вы подумали, отсутствует. Детей мы иметь не можем. Ни Лин, ни я. Это – один из главных законов генной инженерии, принятый у нас: любая изменённая особь лишена права на репродукцию. Так – со всем, вплоть до растений. У нас на каждый сезон конструируются новые виды…
      – Так у вас и с растениями проделывают…
      – А как вы думаете? Планета почти что не годится для земных видов, население – исключительным образом земляне… есть-то что-то надо. Вполне естественно, что этим занимаются. Пищевики у нас ещё как ценятся, я бы и сам был не прочь пойти к ним работать… но начальница не отпустила.
      – Пятый, а кто ты по специальности? – поинтересовался Олег Петрович. – В смысле… сейчас… у вас вообще есть какие-то специализации или нет?
      – Есть, – вздохнул Пятый. – Ещё как есть. Лин и я – конструкторы, мы создаём… вернее, создавали, коды… интересно, не спорю. Доводкой мы не занимались, чаще всего это вообще были чисто теоретические изыскания. Потом… работа с группой анализа ситуаций… я примерно перевожу, не совсем точно получается…
      – Статистика? – спросил Олег Петрович.
      – Нет. Это – другое… скорей, аналитический прогноз, с начатками всестороннего апробирования… чёрт, опять нет слова. Знаете, вы лучше спрашивайте сами, что вас интересует, а я буду пробовать отвечать, хорошо? – попросил Пятый. – А то мы просидим с вами до утра, а я и без того неважно себя чувствую.
      – Ты сейчас-то как? – поинтересовался Олег Петрович. – В состоянии говорить, или лучше тебе пока что поспать немножко?
      – Я не настолько плохо себя чувствую, чтобы лежать в лёжку, – ответил Пятый. – Пока могу – говорю. Всё в порядке, вы не волнуйтёсь за меня так…
      – Ты хоть сам понимаешь, что с тобой? – тихо спросил Олег Петрович… вернее, не Олег Петрович, а Айзенштат. – Или это у вас процесс старения и умирания как-то отличается от нашего?…
      – Как же – не понимаю, – мрачно сказал Пятый. – Ещё как понимаю… Да, процесс старения у нас протекает несколько иначе, но почему – хоть убейте, рассказывать не стану. А мы с Лином… просто есть предел, какой-то порог стойкости сопротивляемости организма, а за ним… – Пятый пожал плечами. – За ним – уже ничего. Мы с Лином очень сильно износились, пока ещё держимся, но… сами видите, что мы сейчас из себя представляем.
      – А лет тебе сколько? – поинтересовался Айзенштат.
      – Тридцать восемь, – ответил Пятый. – В принципе это не столь уж много, живут у нас долго, но… никто, даже там, не сумел бы как-то продлить нам жизни. Во-первых, это дорого, во-вторых, мы ни там, ни тут никому не нужны, в третьих мы и сами этого уже не хотим.
      – А долго – это сколько?…
      – Долго – это, как минимум, пятьсот лет. – ответил Пятый. Айзенштат поднял на него изумлённый взгляд. – Да не удивляйтесь вы так, это же наполовину техническое достижение, это не биологи так постарались. И они тоже, конечно, но… поймите, это всё – пропасть. Непреодолимая для вас. Мы можем спуститься на ваш уровень, но чтобы вас всех дотянуть до нашего… – Пятый развёл руки, – как минимум, ещё триста лет. Это мне так кажется, что триста, на самом деле может, конечно, и меньше… не знаю, это не мой профиль. Может, половина этого срока. Может, треть… но долго. А пока – вынужден вас огорчить. Продление срока жизни вам не грозит. Простите.
      – И это мне говорит вот этот полумёртвый дурак, который доживает свои последние месяцы! – взвился Айзенштат. – Да ты погляди на себя, дурья башка! Ты же умираешь, ты понимаешь это?!
      – Конечно, – спокойно кивнул Пятый. – Я это знаю.
      – Но зачем?…
      – Вы не поймёте, а сказать то, что я понял, я не имею права, – отрезал Пятый. – Ещё раз простите…
      – Пятый, скажи мне тогда другое, – попросил его Айзенштат. – То, что мы сделали тогда… оно имеет непосредственное отношение к происходящему сейчас или нет?
      – Имеет, – кивнул Пятый. – Самое что ни на есть прямое отношение.
      – Неужели мы создали тогда… – начал было Айзенштат, но Пятый его прервал:
      – Ничего вы не создали! – ответил он. – Вы много о себе возомнили. Создали, породили… не смешите меня. Вы ничего не создали, вы просто привлекли внимание тех, от кого стоило бы держаться подальше. И поплатились за это. А теперь платим мы, поскольку вас уже не осталось. И за себя платим, и за ваши прошлые грехи – тоже. Вот только кому от этого легче?…
      – Да никому, пожалуй. Прости, Пятый, я просто надеялся на то, что ты мне хоть что-то расскажешь…
      – Сейчас – вряд ли, – подумав сказал Пятый. – Голова – как не своя, ей Богу.
      – Тогда отдыхай, а после поговорим, если захочешь и силы найдёшь. Только пойми, тогда, когда всё это лишь начиналось… я был не один. И все те, кто был рядом со мной, кто был для меня важен и кого я любил – все мертвы. До одного. Остался лишь я, да и то… – Айзенштат горестно махнул рукой, – я – это уже и не я вовсе. Понимаешь?
      – Я всё понимаю, – тихо ответил Пятый. – Но я ничем не могу вам помочь, равно как и вы мне. Те, кого я любил раньше, тоже, как и ваши друзья, погибли. Вы верно сказали – я уже почти мёртв. Меня здесь держит фактически только то, что жив Лин. Не станет его – не станет и меня. Точно так же и с ним. Мы просто стараемся уступить эту честь – умереть первым – другому. Не спрашивайте, почему. Догадались? – спросил Пятый. Айзенштат отрицательно покачал головой. – Последнему будет страшнее, – сказал Пятый. – Последнему придётся сделать то, что здесь называется…
      – Суицид, – кивнул Айзенштат. – Одно время я был близок к этому, но потом понял, что жить – лучше. Не важно, как. Видимо, я оказался не столь твёрд в своих позициях и убеждениях, как ты.
      – Об этом я не имею никакого представления, – Пятый встал с кровати, подошёл к окну, прикрыл его, оставив лишь узенькую щель. Задёрнул шторы. – Я не могу ни судить вас, ни думать за вас. И прошу – поступите со мной так же.
      – Спокойной ночи, Пятый, – Айзенштат вышел из комнаты и отправился в кухню – помыть чашки, привести в порядок холодильник, протереть пол… Снова понять, что он давно уже не Володя Айзенштат, а простой советский человек, Олег Петрович, работник НИИ, примерный муж и старый дурак… В комнату он заглянул часа через два, приоткрыл дверь и остановился на пороге. Пятый спал неспокойно, даже ещё хуже, чем днём. Айзёнштат вошёл, подсел к нему, потряс за плечо, позвал. Пятый проснулся далеко не сразу, он выходил из своего кошмара тяжело, долго. Айзенштат снова потряс его за плечо, похлопал тыльной стороной ладони по скуле со здоровой стороны. Наконец Пятый всё-таки открыл глаза и сел на смятой истерзанной постели.
      – В чём дело? – спросил он.
      – Стонешь, дёргаешься, – объяснил Айзенштат. – Очень плохо спишь. Снотворное принести? Выпьешь?
      – Лучше не стоит, – покачал головой Пятый. – Потом ещё хуже будет…
      – Давай температуру посмотрим, – предложил Айзенштат.
      – Ничего не нужно, – ответил Пятый. – Я хочу спать. Вы меня разбудили. Если вас не устраивает что-то, просто попросите меня уйти. Я не обижусь, оденусь и уйду. Сейчас лето, не холодно… дождь кончился… а то, что вы…
      – Ну-ка ляг, – распорядился Айзенштат. – Тридцать восемь, не меньше… лежи! Прости меня, ради Бога, что я к тебе полез с этими разговорами… лежи, сказал! Я сейчас приду, только принесу таблетки тебе.
      – Снотворное? – неразборчиво спросил Пятый, Айзенштат его едва понял.
      – Нет, аспирин и какой-нибудь антибиотик, чего найду, – Айзенштат поднялся и вышел. Когда он через несколько минут вернулся, неся стакан воды и таблетки, он увидел, что Пятый сидит на кровати и непослушными пальцами пытается зашнуровать ботинки.
      – О, Господи! – Айзенштат… вернее, уже не Айзенштат, а Олег Петрович, поставил стакан на столик, сел на корточки рядом с Пятым и, легко преодолев слабое сопротивление того, снял-таки с него ботинки. Потом заставил принять таблетки (Пятый опять начал спрашивать, не снотворное ли это, Олег Петрович очень убедительно врал, что нет, хотя снотворное тут тоже присутствовало – седуксен не только противоотёчное средство), а затем заставил лечь в кровать. “Какой же я дурак, – с раскаянием подумал Олег Петрович, – парень в таком состоянии, а я с расспросами лезу. Сам себе работы добавил, придётся ждать, когда он успокоится и нормально заснёт. А что делать? Не оставлять же его одного… того и гляди, треснется обо что-нибудь или с кровати упадёт. Куда это, интересно, он собрался сейчас идти? В подвал, что ли?… Вполне возможно, они же с Валентиной как-то умудрились поссориться, он удрал, а потом его ещё найти не могли почти неделю – дома в бреду перепутал, искали в одном месте, а нашли в другом, по соседству. Лин чуть с ума не сошёл, потом его ещё дней десять выхаживали – горячка на нервной почве, крыша поехала. Сумасшедший дом какой-то!… Ладно, хватит о плохом. Температуру я ему вроде сбил, к утру полегчает. А ну-ка, попробую-ка я его напоить по-человечески, пусть пропотеет получше, токсины выйдут, и вообще… столько лекарств принял, а воды выпил совсем мало”. Олег Петрович подождал момента, когда Пятый сам попросит пить, дождался, помог напиться и отправился, наконец, спать. За ночь он, правда, раза три вставал к Пятому, проверить, как тот. Всё было относительно нормально, к утру Пятый, наконец, уснул спокойно – кризис прошёл, его полностью отпустило. Если бы в ту ночь дома была Валентина, она бы объяснила мужу, что подобные кризисы – самое что ни на есть обычное явление и справиться с ними можно только одним способом – уговорить принять жаропонижающее, снотворное, обезболивающее посильнее, и сутки, или хотя бы ночь, дать просто отлежаться – пусть сам справляется. Обычно это помогало лучше всего. Конечно, если проблема была только в переутомлении. Под утро, когда Пятый крепко уснул, Олег Петрович сообразил наконец оставить его в покое.
 

* * *

      Валентины не было часов до трёх дня, Олег Петрович уже начал волноваться. Наконец она появилась, причём далеко не в самом лучшем настроении. Причина её плохого настроения висела у неё на плече, уцепившись за шею правой рукой.
      – Лин, отпусти, ты меня удушишь, – сдавленно похрипела Валентина, стряхивая рыжего на пол. – Олег, принеси из прихожей продукты, у меня руки заняты.
      – Господи, да откуда ты этого-то взяла? – изумился Олег Петрович.
      – Поймала на подходах к дому, он там свалился на дороге, кто-то уже хотел милицию вызывать. Как я поняла, он к Пятому пошёл… Лин, убери ноги от двери, я не могу закрыть… Олег!… а, он ушёл… нет, уже пришёл, гляди-ка… как Пятый?
      – Да так себе, – Олег Петрович поставил на пол тяжеленные сумки, – мы с ним полночи не спали, пока я ему таблетки не дал…
      – А я тебе и сказать-то забыла… а, вот он, болезный!… Выплывает.
      Из комнаты вышел Пятый, после сна вид у него был истерзанный и растрёпанный, левый глаз заплыл совершенно, майка съехала на одно плечо. Он опёрся о косяк двери и посмотрел на лежащего на пороге Лина. Провёл рукой по лбу, отводя спутанные волосы от здорового глаза и, прихрамывая, побрёл в сторону ванной.
      – Ты умываться, что ли? – спросила его Валентина.
      – Угу, – отозвался голос из ванной.
      – Воду из-под крана не пей, – сказала Валентина.
      – Угу…
      – Олег, подержи рыжего, я сейчас, – быстро сказала Валентина.
      – А чего его держать, он же лежит, – запоздало отозвался ей вслед муж.
      – Я тебе… – из ванной донёсся звук крепкой затрещины, – Я тебе сказала – воду из-под крана не пить!
      – Больно же…
      – Будешь знать… так, налей воду для Лина.
      – У меня голова кружится…
      – И что мне теперь – разорваться?! – возмутилась Валентина.
      Из ванной они вышли всё же вместе – Пятого шатало слишком уж сильно и Валентина не рискнула оставить его в ванной одного. В результате всех пертурбаций Пятый пошёл спать дальше, Олег Петрович был послан разбирать рыночные сумки, а злая Валентина отправилась в ванную мыть Лина, который так и не проснулся. Он прошёл пешком расстояние от предприятия до Валентининого дома и так устал, что перестал реагировать на какие бы то ни было внешние раздражители. По дороге он изгваздался неимоверно и Валентина, которая и до того была сердита, рассердилась так, что казалось – вот-вот взорвётся. Лина перенесли в комнату, ту самую, где спал Пятый, и до самого позднего вечера в доме воцарился относительный покой. Олег Петрович приготовил вкусный ужин: поджарил мясо, потушил полную сковородку овощей, нарезал салат. Валентина немного оттаяла. Однако часов в десять, когда Валентина и Олег Петрович примерились было прилечь посмотреть телевизор, проснулись Лин и Пятый. Лин выполз на кухню первым, зевнул, поглядел на настенные часы, изображавшие гжельскую тарелку, и сказал:
      – Доброе утро, Валентина Николаевна.
      – Сам ты утро, – ответила та. – В окно посмотри.
      – Это вечер? – не понял Лин. – Ну, дела…
      – Ты ужинать будешь? – спросила Валентина.
      – Я не хочу, – ответил Лин. – Я пить хочу, у меня температура жарит, кажется…
      – Померим, – Валентина сняла с полки коробочку с градусником. – А Пятый где?
      – Я здесь, – Пятый вошёл в кухню, осмотрелся, вытянул из пачки сигарету, сел за стол, прикурил… выжидающе посмотрел на Валентину.
      – Чего уставился? – спросила та.
      – Жду, когда ругать начнёте, – пожал плечами Пятый.
      – За что?…
      – Я почём знаю… за воду, к примеру.
      – Да ну тебя, – отмахнулась Валентина. – Ещё не хватало. Тебе картошки положить?
      – Нет, только если чаю. А то у меня…
      – И у тебя – температура? – спросила Валентина. – Тогда жди, термометр пока занят.
      – Я так и понял. Лин, как спалось?
      – Так себе, – признался Лин. – Неважно. Пятый, тебе когда глаз подбили?
      – Позавчера ещё. Валентина Николаевна, а откуда Лин тут взялся? Сейчас же суббота… или нет?…
      – Сам пришёл, ненормальный. Давайте-ка по чашке чая – и спать. Кстати, вы по сколько дней не ели?
      – Я – три, – ответил Пятый, подумав.
      – А я – по-моему пять, если не больше, – сказал Лин.
      – Поесть надо, – Валентина с тоской посмотрела на часы. – Я вам сейчас овсянку сварю, с маслом. И с сахаром…
      – А мне ещё можно с молоком, – добавил Лин, а Пятый сказал:
      – Мне – с солью и без всего остального. И вообще, я могу всё сварить сам.
      – Лучше не надо, пожалей плиту и продукты, – посоветовал Лин. – Правда, Валентина Николаевна?
      – Правда, правда. Поставь воду.
      Как выяснилось на поверку, есть они хотели и после еды почувствовали себя хорошо. Пятый, хоть и упирался, съел в результате всё, что положили, а потом ещё и добавки попросил – ощутил, наконец, голод. После еды они напились чаю и только потом отправились спать, оба порядком повеселевшие. Лин позабыл даже, что час назад ныл о своей температуре, которой, к слову сказать, у него и не было. Пятый впервые за последние дни почувствовал себя лучше – ушло напряжение, отступил страх. Всё было в порядке. Спать они легли не сразу, много новостей накопилось за эти дни и у одного и у другого. Если бы не Валентина, в два часа ночи решившая проверить, почему это в комнате горит свет, они бы не уснули до утра. Она живенько разогнала болтунов по кроватям и гордо удалилась в свою комнату – досыпать.
      – Чего это она? – с возмущением спросил из темноты Лин, когда дверь за Валентиной закрылась. – Так орать из-за…
      – Всё правильно, время-то уже много, – Пятый подтянул одеяло повыше. – Кстати, Лин, мы её до сих пор не предупредили. И её, и Ленку.
      – А ты думал, как можно об этом помягче сказать? – В голосе Лина зазвучали ехидные нотки.
      – Понятия не имею, – признался Пятый. – Я не дипломат.
      – А я так думаю, – сказал Лин. – Подойти к ней завтра… нет, уже сегодня утром, и сказать: “Валентина Николаевна, мы вам хотим сказать, чтобы вы поскорее увольнялись с работы и ехали к едрени-фени только потому, что мы тут с другом решили немножко поупражняться с глобальным изменением энергетических цепей. Это почти совсем не опасно, только вот предприятия ваши посыплются самыми первыми, потому как они напрямую связанны с высшей формацией”. Хорошо сказал?
      – Отвратительно, – ответил Пятый. – Она или пошлёт нас подальше или ничего не поймёт. Или и одно, и другое сразу.
      – Значит, пошлёт и не поймёт, – подытожил Лин. – А что предлагаешь ты?
      – Просто не стоит так утрировать и драматизировать, – предложил Пятый. – По-моему, стоит просто предостеречь её… ну, сказать, что работая на “трёшке” она подвергает свою жизнь опасности, и немалой. Напомнить ей, что случилось с твоей рукой тем летом.
      – Я поправился, – сказал Лин.
      – И слава Богу, – ответил Пятый. – Я бы объяснил ей кое-что, что можно. Опасность она чувствует не хуже нас с тобой. А то и лучше. Вот только…
      – Что? – спросил Лин.
      – Она не боится, – ответил Пятый. – Думает, что справится. А я в этом не уверен. Я слишком хорошо отношусь к ней и к Ленке, чтобы позволить…
      – Можешь не продолжать, – Лин вылез из-под одеяла и пошёл закрывать окно – ему показалось, что дует.
      – Как красиво, – сказал он тихо, стоя у приоткрытого окна. – И как будет жаль, если это всё сгинет. Правда?
      – Правда, – согласился Пятый. Он тоже любил ночной город, но сейчас чувствовал себя слишком уставшим, чтобы вставать. Уставшим и опустошённым. Собираться с силами и опять начинать всё снова не хотелось. Страшно хотелось покоя, просто покоя. И тишины.
      – Давай спать, Лин, – предложил он. – Не знаю, как ты, но я…
      – Я – хоть до утра, – признался Лин. – Ты спи, а я ещё почитаю, пожалуй. Как думаешь, поймёт?…
      – Думаю, что да, – ответил Пятый. – Ложись спать, рыжий. А то завтра я буду бегать, а ты – ходить варёный.
      – Ладно, – Лин зевнул. – Пусть дорога будет интересной…
      – …и приятной, – закончил Пятый.
 

* * *

      Среди ночи Пятый проснулся от какого-то тихого звука. Он встал и, стараясь не на что не наткнуться в плохо освещённой комнате, подошёл к Лину. Точно, он. Лину было нехорошо, это Пятый понял сразу. Он тяжело дышал, вздрагивал, словно от холода.
      – Ну, ну, рыжий, не надо, – шепотом попросил Пятый, садясь рядом с Лином на кровать. – Тише, спокойно… это я…
      – Пятый… это ты, что ли?… – Лин с трудом открыл глаза и повернулся к Пятому. Двигался он тяжело и осторожно, словно у него болело всё тело. – Что такое?…
      – Ты стонал, – объяснил Пятый. – Я услышал и проснулся. Тебе ничего не нужно? Может, попить принести?
      – Нет, не надо… спасибо, конечно, но не стоит. Вот если бы ещё одно одеяло…
      – Замёрз?
      – Есть немного, – признался Лин. – Это, наверное, от того, что я поел…
      – Может быть, Лин. Сейчас, я принесу одеяло и спи дальше, хорошо?
      – Хорошо, – Лин вздохнул и добавил: – Пока мы тут, всё хорошо.
      – Я что-то не могу понять, – побормотал Пятый, укрыв Лина пледом и присев рядом с ним на край кровати, – как только тебе плохо, ты начинаешь говорить про “хорошо”.