Лин тихо засмеялся.
      – Что вам не нравится? – спросил Пятый. – Я лежу, никуда идти не собираюсь. Опять что-то не так?
      – Пятый, ну хватит, – попросил Володя. – Ты для кого этот цирк устраиваешь? Для меня? Так мне он не нужен.
      – Для Лина, – пояснил Пятый. – Ему полезно немного поразвлечься. А то заскучает ещё ненароком – что я потом буду делать?…
      – Не дадут ему поскучать, – ответил врач. – Его скоро возьмут в оборот, вот увидишь.
 

* * *

      – Может, не стоит? – с тревогой спросил Пятый Эдуарда Гершелевича. – Это же тяжело – ехать. А вдруг…
      – Замолчи и послушай, – приказал тот. – Оперировали его десять суток назад. Мы просто обязаны проверить, что там и как. Так что не возражай.
      – Но…
      – Без “но”, – отрезал старый хирург. – Нельзя же столько времени прибывать в неведении. Тем более, что это не так долго, как тебе может показаться. А тебе ехать нельзя ни в коем случае – я всё ещё побаиваюсь за тебя. То есть с сердцем у тебя всё почти нормально, но вот с нервами… Так что сиди тут.
      …Этот разговор происходил в коридоре перед медпунктом, в некотором отдалении от двери – чтобы не слышал Лин. Оба старика – и Алексей Лукич, и Эдуард Гершелевич – сошлись на том, что Лина нужно свозить на рентген. На первое предприятие, благо там была установка. Не прозванивая на “трёшку” они вызвали из города рентгенолога, а сами поехали за Лином. И наткнулись на препятствие – Пятый был категорически против поездки.
      – Я не понимаю, зачем вам это нужно. То есть, не зачем вам это нужно вообще, а зачем вам это нужно сейчас, – сказал Пятый под конец разговора. Он явно сдался, но всё же пытался найти хоть какое-то объяснение происходящему. Лин воспринял идею хотя и насторожено, но всё же более спокойно, чем Пятый.
      – Сиди тут, – приказал Лукич Пятому. – Никуда мы не пропадём, не волнуйся. И с Лином ничего плохого не случится. Подумаешь, снимки сделать, велика важность. В конце-то концов, его этот шунт довёл уже по самое не могу. Может, его скоро можно будет снять.
      После того, как они уехали, Пятый встал на бессрочную вахту подле окна. Он волновался с каждым часом всё больше и больше. Ему всё не нравилось – и то, что Лина, которому всё ещё нельзя было лежать, вынесли на стуле; и что они взяли с собой только два одеяла; и что их всё ещё нет, а прошло уже почти четыре часа, и что…
      Наконец, когда Пятый уже стал потихонечку собираться биться головой о стену, на дороге показался “УАЗ”. Который ехал очень-очень медленно. Пятый бросился вниз, остановился у проходной (его бы всё равно не пропустили, а рисковать и выходить принятым у него и у Лина способом, он не хотел), до боли сжал кулаки и прислушался.
      – Уже почти пришли… ну потерпи, рыжий… хватит, я сказал!…
      Дверь открылась. Двое охранников тащили стул, на котором, опустив низко голову, сидел Лин, затем вошли врачи.
      – Ребят, не уроните, – попросил Лукич. – Наверх, в медпункт… Пятый, ты здесь?
      – Да.
      – Пока они ждут лифт, пойди, поправь постель, – распорядился Лукич. – Эдик, это что-то!… Ты согласен?
      – Лёша, не травите мине душу, как говорят в Одессе, – сквозь смех ответил Эдуард Гершелевич. – Нонсенс, право слово…
      – Что случилось? – спросил Пятый, останавливаясь.
      – Иди, стели, – поморщился Лукич. – Потом расскажем.
      Когда Лина, наконец, устроили, Пятый подошёл к нему, спросил:
      – Лин, ну как?…
      Лин посмотрел на Пятого, взгляд его был совершенно измученным, губы потрескались и пересохли, их обметало лихорадкой.
      – Кошмар… – прошептал Лин. – Если бы я знал…
      – Попить принести? – спросил Пятый. Лин кивнул.
      – Никаких “попить”, – отрезал Лукич. – Пить и есть – после уколов. И не раньше, чем через час.
      – Так что случилось? – спросил Пятый.
      – Да ничего особенного… поначалу. Приехали. Ну, тоже конечно, не сахар, но… нормально. Но потом!… Как всегда у нас в стране: то плёнки нет, то снимок не вышел, то аппарат барахлит. Рыжий уже поустал, а прилечь… ну, не прилечь, а присесть нормально, так, чтобы кровать или кушетка была, просто негде. Сам на столе ночую. Пока ждали, пока снимки сохли, пока смотрели… устал ещё сильнее. Так, Лин?
      – Так, – ответил Лин. – Я же не…
      – Я так и понял. Ну и вот. После того, как всё это кончилось, мы поехали сюда. И по дороге Лина пробрало…
      – В смысле? – не понял Пятый.
      – Он стал стонать на каждой кочке и рытвине. Причём с каждой ямой громкость потихонечку повышал. Водитель наш сегодняшней, Серёжка, парень добрый, совесть у него есть, стал нашего Лина жалеть. А пожалеть он мог одним только способом – ехать помедленнее. Так мы и ехали – где двадцать пять километров в час, где тридцать… И вместо получаса мы тащились полтора.
      Пятый покачал головой и посмотрел на Лина. С тревогой.
      – Лин, ты как сейчас? – спросил он.
      – Да уже получше, – ответил тот. – Только очень… хочется пить… я же весь день… не пил… ну дайте… хоть чай…
      – Хорошо, сейчас дадим, – смилостивился Лукич. – Не тошнит тебя?
      – Нет… – Лин посмотрел на Пятого умоляющим взглядом. – Я же говорил, что… не тошнит…
      – Алексей Лукич, что там было на снимках? – поинтересовался Пятый. Он сел рядом с Лином на кровать и отдал тому чашку с холодным чаем. Руки Лина слушались неважно, так что чашку приходилось придерживать.
      – Да всё ничего. Могло бы быть лучше, но, учитывая его общее состояние – вполне нормально.
      – Слава Богу, – Пятый взял у Лина кружку, постави её на тумбочку. – Я боялся, чего скрывать. Расскажите подробней.
      – Я сомневаюсь, что ты поймёшь, – промямлил Эдуард Гершелевич. – По крайней мере, шунт снимать ещё рано. Плеврит – нехорошая штука. Понимаешь, Пятый?
      – Понимаю, – ответил Пятый. – Что с отёком?
      – Почти прошёл. Но я бы не рекомендовал пока лежать, много пить… Мы попробуем повторить курс антибиотиков, сменим препарат… Помнишь, тебе тоже меняли?
      – Помню, конечно. У меня память хорошая.
      – Заживление идёт хорошо, швы снимем скоро. Да больше и рассказывать-то не о чем. Лин!
      – Да…
      – С завтрашнего дня будешь пробовать садиться без опоры. Готовься к тому, чтобы начинать вставать. Залёживаться вредно, и так уже пролежни появились.
      – А как я буду… ходить с шунтом?…
      – А так же, как другие ходят, – отрезал Лукич. – Ничего в этом страшного нет. Теперь поспи часок, а потом поужинаешь. Пойдёт? – Лин кивнул. – Пятый, ты тут побудешь?
      – Побуду, – ответил Пятый. – Я как раз об этом хотел попросить.
      – Ну и славно. Пойдём, Эдик, кофейком побалуемся…
      Они вышли. Пятый снова подсел к Лину. Спросил:
      – Устал сильно?
      – Очень… У меня всё болит… и холодно… я бы лучше… умер… чем всё это… терпеть… – прошептал Лин.
      – Ты сам слышишь, что говоришь? – спросил Пятый, набрасывая на Лина второе одеяло. – Слова-то какие: “болит”, “холодно”, “терпеть”. Если ты чувствуешь боль и холод, если ты можешь… или не можешь их терпеть – это значит, что ты живой. Это очень много, уж поверь мне.
      – Почему?…
      – Хотя бы потому, что я влипал несколько чаще, чем ты, – ответил Пятый. – И ещё. Зачем ты так себя повёл в дороге?
      – Как?…
      – Зачем ты стал ныть? – удивился Пятый. – Неужели трудно было потерпеть? Я не верю, что…
      Лин судорожно вздохнул и отвернулся, чтобы Пятый не видел, что он помимо воли плачет. Ему хорошо говорить!… А попробовал бы он просидеть десять дней подряд, с этой кривой железкой, торчащей из бока, с швом, который постоянно зудит, с болью в разрезанной шее… А потом бы говорил. Ему легко…
      – Лин, не надо, – попросил Пятый. – Я был не прав, прости. Хочешь ещё чаю?
      – Нет… – ответил Лин. – Я спать хочу…я устал…
      – Лин, прости меня, – Пятый поставил стул рядом с кроватью, сел. Погладил Лина по худому острому плечу, поплотнее укутал одеялом. – Ты согрелся?
      – Да… немного… – Лин повернулся к Пятому и сказал: – Я – не ты… я не могу… так терпеть… молча… то есть… не всегда… могу… Я сорвался… мне показалось, что… они нарочно… выбрали такую… плохую дорогу…
      – Ты же знаешь, что это не так.
      – Тогда мне было… проще думать… что это так… я сам себя… оправдывал… понимаешь, о чём я?…
      – Понимаю, – ответил Пятый. – Я знаю, что так делать просто нельзя. Что это – не выход. Тебе нужно отдохнуть, поспать, потом поужинать – и ты сам поймёшь, что это просто была минутная слабость. Что ты на самом деле не такой.
      – Не оправдывай… меня… – попросил Лин. – Я и так… знаю…
      – Хорошо, не буду, – пообещал Пятый. – И ругаться не буду, и оправдывать. Я тоже немного полежу, за компанию. Хорошо? Или посидеть с тобой?
      – Посиди… за компанию… потому что полежать… за компанию… не получится… из-за шунта… чтоб его…
      – Хватит, Лин. Отдыхай.
 

* * *

      Шунт Лину сняли через шесть дней. А ещё через день ему наконец-то разрешили лежать. Оказывается, для счастья нужно совсем немного – вынуть из бока железку и убрать две лишние подушки. Лин после всех манипуляций проспал почти сутки, ему было наплевать и на уговоры Лукича, что надо вставать, и на просьбы Пятого поесть. Он лежал – и это оказалось счастьем. На вторые сутки за Лина взялись Лукич и Пятый, которые решили объединить усилия.
      – Нет, это просто какой-то подлец! До чего упрямый, а! – возмущался Лукич. – Надо было оставить этот шунт ещё на месяц!…
      – Лин, у тебя совесть есть? – спрашивал Пятый.
      – Да иди ты… – вяло огрызался Лин и натягивал одеяло на голову.
      – Лин, перевернись на спину, мне надо…
      – Не хочу!… Отстаньте от меня…
      – Лин, мне надо снять швы, – строго сказал Лукич.
      – Завтра…
      – Нет, сейчас! Я тоже упрямый, – Лукич сдёрнул с Лина одеяло и силой перевернул на спину. – И не рыпайся!
      – Да что вы все – с ума посходили!… Не трогайте!…
      – Лин, заткнись, – ласково попросил Пятый. – Лежи и молчи.
      – Я же сказал, что… ой! Больно же!…
      – Терпи. Пятый, пойди и позови кого-нибудь на подмогу.
      – Зачем?
      – Держать этого идиота.
      – Я сам могу, – Пятый подошёл к Лину и так на того глянул, что Лин сразу притих. – Пойдёт?
      – Пойдёт. Так и стой. Я скоро всё сделаю, рыжий. Осталось немного. Да, накладывать эти швы – процесс гораздо более трудоёмкий и долгий, чем их снимать… всё. Свободен. Можешь спать дальше.
      – Я теперь не хочу, – ответил Лин, садясь. За последние дни ему существенно полегчало. Ходить он, правда, ещё не мог. А вот сидеть получалось очень даже ничего. – Пятый, помоги добраться до стула.
      – Зачем? – спросил Лукич.
      – Сидеть у окна и считать ворон, – зло ответил Лин. – Зачем ещё? Что тут можно делать?
      Лин скучал и ничего не предпринимал, чтобы это как-то скрыть. Он, в отличии от Пятого, никогда не был сдержанным. А после болезни он стал ещё более раздражительным и вспыльчивым, чем до неё. Конечно, это можно было понять. И простить. Если бы Лин, как таковой, был бы кому-нибудь, кроме Пятого, нужен. То есть нужен просто так, не для дела. Поэтому его поведение вызывало преимущественно не сочувствие, а возмущение. Лин в тайне мечтал вернуться поскорее в “тим”, только бы не видеть этих надоевших лиц и не слушать упрёки. Даже в “тиме” было легче. Там, по крайней мере, не было этого постоянного осуждения. Там просто били. И всё.
      – Лин, не надо пока тащиться к окну. Тебе полагается лежать два часа. После того, как снимают швы, нужно полежать, и только потом…
      – Может, хватит? – едко спросил Лин. – Сколько можно…
      – Это разговор ни о чём, – тихо произнёс Пятый. – И мы его прекратим.
 

* * *

      Смеркалось. Погода испортилась, небо стали затягивать низкие облака. В окно бил ветер, не по зимнему тёплый, влажный. За окном уже не возможно было что-либо различить – всё заволокло тяжёлой мутной мглой…
      – Пятый, я был не прав…
      – Я знаю. И что с того?
      – Прости.
      – Хорошо, если ты считаешь себя виноватым, – Пятый стоял спиной к Лину и смотрел в окно. Как будто что-то решал для себя.
      – Хочешь дёрнуть? – напрямую спросил Лин. Пятый кивнул, не оборачиваясь. – Зачем?
      – Просто так.
      – Может, не стоит? – Лин потихонечку поднялся на ноги и, морщась от боли в шве, поковылял к стулу, что стоял подле окна. – Нарвёшься…
      – Ну и что? Я тоже устал от всего. И тоже хочу всё прекратить. Только я говорю об этом редко.
      – Пятый, сколько лет прошло, а ты всё…
      – Да, я о том же. Прошло… четырнадцать лет прошло, Лин. Вернее, почти пятнадцать, – Пятый повернулся к Лину. В его глазах не было ничего – ни осуждения, ни раздражения. Усталость. – Я так долго не выдержу, Лин. И не из-за того, что нас с тобой калечат, как хотят. А потому, что мы с тобой – в тупике. Понимаешь? Если бы хоть кто-то…
      – “Кто-то” – что? – не понял Лин.
      – Хоть кто-то к нам хоть как-нибудь относился. Не как к тренажёру для отработки приёмов. Не как к вещи, которую можно ломать, а потом – чинить. Как к людям. И всё… только это… жизнь бы получила смысл, понимаешь?
      – Понимаю. И что с того? Кому он нужен, этот смысл?…
      – Мне, рыжий. Я не вижу, что у нас впереди. Там так же темно, как сейчас на улице… и так же пусто, как в моей душе… Лин, постарайся поправиться поскорее, хорошо?
      – Это ещё для чего? Может, как раз стоит поболеть немножко подольше?…
      – Нет, не стоит. Я хочу в город. Может, там станет полегче…
      – Пятый, брось! Мы ничего с этим поделать не можем.
      – Нет, можем! Я чувствую, как меня жрёт этот эгрегор, понимаешь, Лин? Я его ощущаю физически, как ветер или как дождь. И, что самое плохое… Лин, я чувствую, что мне это нужно. Что я…
      – Да что ты, – усмехнулся Лин. – Уникум, тоже мне. Я это тоже ощущаю. И не делаю из этого трагедии. Бежать, искать кого-то… глупости это всё. Жрёт!… Это – как наркотик, дружок. Мы оба – уже не те, что были раньше. Мы – часть этой системы, она приняла нас в себя. Детекторы пашут еле-еле, явно на прошлых отголосках своей же работы, мы седеем, даже немного постарели… память, и та подводит. Мы, по-моему, уже вообще непонятно кто. Только трагедии из этого делать не стоит.
      – Лин, ты не понял, – Пятый говорил медленно, едва слышно. – Я не то имел в виду. Детекторы не при чём. Мы сами, Лин. Я… я стал совсем другим, понимаешь? За это время я поменялся внутри… да так, что не могу узнать себя. Мне нужен кто-то, кто скажет мне – кто я теперь?
      – Никто, – ответил Лин. – Даже я не скажу.
      – Лин, это больше меня. Понимаешь? Больше, чем я сам. Это – не идеи, не стимулы… даже не пресловутое становление… Как будто кто-то вывернул меня наизнанку. Понимаешь?
      – Я это тоже чувствую. Только… не вывернул, конечно… а словно бы вложил что-то внутрь души.
      – Огонь, – прошептал Пятый.
      – Да, – ответил Лин. Он пододвинул стул поближе к другу и предложил: – Присаживайся. А то стоишь тут, как неприкаянный. Места хватит…
      – Спасибо, Лин. Это ты хорошо придумал. Слушай, я тут на досуге подумал, и понял, почему нас боятся местные.
      – И что у тебя получилось? – с сарказмом спросил Лин. – Опять из-за глаз?
      – Конечно. Только в Доме нас с аргами путали, а тут…
      – Ну-ка, ну-ка, просвети…
      – А тут – с чертями, ни много, ни мало.
      – Да, великолепно, – печально вздохнул Лин. – Чего только о себе не узнаешь!… Нет, это правда?
      – Естественно правда. Я что, тебе лгал когда-нибудь, что ли? Мы – посланники дьявола, потом эти… как их?… Забыл.
      – Исчадия ада, – подсказал Лин.
      – Это ты слишком. Там ещё что-то было связано то ли с волком, то ли ещё с кем-то похожим.
      – Класс какой! – Лин даже привстал от волнения. – А что ещё говорили?
      – Это всё, что я услышал, – признался Пятый. – Я курил за углом, а они у окна трепались.
      – Кто?…
      – Надежда Михайловна и какой-то хмырь из персонала. Шептались. Очень им хотелось выговориться на эту тему. Покоя мы и не даём.
      – Брось, не бери в голову. Покоя… – Лин, опираясь на подоконник, встал на ноги и поплёлся к кровати. – Спать ляжешь?
      – Не сейчас. Пойду, потолкую с Эдуардом.
      – Опять про меня? – с негодованием вопросил Лин, плюхаясь на кровать. Пружины звякнули, Лин выругался. – Не надоело?…
      – Надо, рыжий. И не про тебя, не волнуйся ты так. Хорошо? Так просто, от нечего делать. Мне кажется, нас ещё на несколько лет хватит, хотелось бы у него узнать, согласен он или нет. По моим представлениям мы ещё очень ничего. Пока не дошли, слава Богу до стадии “Господи”.
      – Это ещё что такое?
      – Я вижу несколько вопросов, которые мы на протяжении времени задаём сами себе. Первый был – Господи, куда мы попали? Второй – Господи, что же нам делать? Третий будет – Господи, что же мы наделали? А последний – это уже не вопрос, а так… просто – Господи… И всё.
      – Может, ты и прав, – заметил Лин. – Значит, по-твоему, мы ещё пока ничего не сделали? Ты имеешь в виду то, о чём я думаю, не так ли?
      – Примерно так. Только ты, Лин, хочешь как-то уничтожить эгрегор, а я… я и сам не знаю, чего я хочу. Если его убить, этот эгрегор, то могут погибнуть люди. Так?
      – Так. И что? Они так и так погибнут. Живут-то мало… – Лин был смущён.
      – Может, это и правильно. Но я очень стараюсь найти какой-нибудь иной путь, не такой болезненный. Пока – безрезультатно.
      – Я тоже подумаю, – пообещал Лин. – Вот смех, а! Они там думали несколько дней, как спасти меня, а теперь я сижу и думаю, как спасти их. Долг платежом красен, что ли? Не знаю. Эдуарду от меня привет, – добавил он, увидев, что Пятый направляется к двери. – Передашь?
      – Как скажешь. Лин, ты только постарайся никому не ляпнуть про то, что я смыться хочу. А то эгрегор эгрегором, а плётка плёткой. Сам понимаешь… Да, по-хорошему у нас с тобой не получится. Статус не тот. Не сумеем. Сорвём всё к чертям собачьим. Ещё испортим чего-нибудь. Ты это умеешь. Думай…
      – Я подумаю, Дзеди. А статус… его можно поднять искусственно на короткое время. Я помню технику. Признаться, весьма смутно, но помню.
      – Я её хорошо помню, а что толку?… Система опознает истинный статус.
      – Не бойся, что-нибудь придумаем. Всё будет хорошо.

Время