Лин её не понял. Он ещё до конца не проснулся, и всё никак не мог сообразить – кто его разбудил, и что от него хотят.
      – Надь, ты погоди, дай ему маленько очухаться. Он ещё дурной со сна. Сейчас отойдёт – и спросим. А пока попить ему принеси. Сколько за раз даёте?
      – Три ложки. Он ещё просит, но нельзя, ты же сам дозу назначал… Смотри, вроде проснулся.
      – Лин, ты есть хочешь? – Лукич присел на краешек кровати. Лин на секунду прислушался к своим ощущениям а затем с сомнением поглядел на врача. – Скорее всего не хочешь, – ответил за него Лукич, – но начинать надо. А то помрёшь. Про то, что ты худой, знаешь?
      Лин кивнул.
      – Жить хочешь?
      Лин опять кивнул.
      – Говорить больно?
      – Да… сухо во рту… Алексей Лукич…
      – Что, милый?
      – Пятый не спит… совсем… Алексей Лукич…
      – Молчать! Всё, не продолжай, я понял. Вот пока ты есть не начнёшь, он спать не ляжет, – Лукич вовсю делал за спиной знаки Надежде Михайловне, мол иди, перехватывай того остолопа, который курит. Та поняла и потихонечку вышла в коридор.
      – Лин, ты сейчас попьёшь, потом отдохнёшь ещё капельку, а потом попробуешь поесть. Совсем немножко, ладно? Чайную ложку сможешь осилить – и то хорошо будет.
      – А вы… меня… больше резать… не будете?…
      – Ну что ты несёшь, право слово!… Ну кому надо тебя резать, глупый?… Совсем больной, да ещё и на голову тоже, по-моему, долбанутый… Всё, закрыта тема. Лучше скажи – болит сильно? Обезболить? Или потерпишь?
      – Больно… но если надо… то потерплю…
      – Кому это надо? Тебе, мне, Пятому? Опять несуразицу несёшь. Сейчас, погоди… Я чего-то не помню, ты анальгин переносишь? Не отвечай, ради Бога, сам вспомню. Или лучше чего посильнее?
      – Сильнее ему не надо, – сказал вошедший Пятый. “Слава Богу, предупредила, – понял Алексей Лукич. – Успела. Теперь твоя очередь, дружок”,
      – А почему?
      – Он будет спать долго, а ему, сами понимаете, надо есть. А если он есть не начнёт, я спать не буду. Усёк? Рыжий, я не шучу.
      – Хорошо, уговорили… я постараюсь. Согласен, на всё… Хорошо…
      – Ты бы не трепался понапрасну. Ладно, хорошие мои. Надюша, ты пока приготовь что-нибудь, а мы тут повозимся малость…
      Пятый молча помогал Лукичу – подавал то, что тот просил, делал что-то. Но – на автомате. Он думал о чём-то совершенно другом, мысли разбегались и путались. Лину поменяли повязки, сделали какие-то уколы, поудобнее устроили. Потом Лукич и Надежда Михайловна ушли по своим делам, а Пятый снова остался с Лином.
      – Ну что? – спросил он, подождав, пока шаги в коридоре затихнут. – Как ты?
      – Пятый, у меня… рука болит… левая… – Лин жалобно посмотрел на Пятого. – Очень…
      – Прости, я как-то забыл. Сейчас, я помогу.
      Из-за дренажа, стоявшего с левой стороны, Лину зафиксировали руку, чтобы невзначай не сбил трубку. Это, конечно, было правильно, но рука, хоть и находилась в мягкой марлевой петле, затекла от долгой неподвижности и, естественно, разболелась. Пятый освободил руку, положил её к себе на колени и стал потихонечку массировать, чтобы возобновить кровообращение. Лин благодарно улыбнулся и прикрыл глаза.
      – Так лучше? – спросил Пятый.
      – Да… что бы я… без тебя… делал… – Лин говорил шепотом, Пятый с трудом различал слова. – Пятый… я хотел спросить…
      – Что?
      – Долго мне… ещё… осталось так?…
      – И даже не думай! Сказал тоже – “долго”! Пока не поправишься, – строго ответил Пятый, хотя внутри у него всё сжалось от боли в тугой ноющий узел. От боли и от страха. – Сказали же, что ты…
      – А если… болеть?… Долго?…
      – Я не знаю, – честно ответил Пятый. – Правда, не знаю. Мне никто ничего не говорит. Но, честно признаться, предполагаю, что ещё порядочно. А что?
      – Я устал… не хочу… мучаться…
      – Ты эти разговоры прекрати! Устал!… Помучаешься, не развалишься, – Пятый старался не подать виду, не показать, как его пугают такие слова, и это ему удалось. – Рука прошла?
      – Да, нормально… ты посидишь?…
      – Да куда ж я денусь. Спи, горе моё!
      – Я не привык… сидя спать…
      “Может, она права? – подумал Пятый. – Если бы рыжему было совсем плохо, он бы не говорил ни про руку, ин про то, что сидеть ему надоело… Словом, не капризничал бы. То есть мне так кажется. А на самом деле… Я же ничего толком про это всё не знаю, а сам – чертовски плохой пример того, как себя ведут больные. Может, им так положено? Ладно, спрошу, когда они придут”.
      Пятый просидел с Лином три часа – и всё это время держал его руку у себя на коленях, чтобы снова не затекла. Так его и застал вернувшийся Лукич.
      – Что это ты делаешь? – спросил он, прикрывая дверь в коридор.
      – Он жаловался, что рука болит, вот я и… – начал было Пятый.
      – Молодец, правильно сообразил. Но с чего ей затекать было, не пойму. Фиксаж совсем свободный.
      – Капризничает он, – признался Пятый. – Всё ему не так.
      – Это хорошо, что капризничает. Когда всё равно – плохо. А придирается – значит, немножко ожил.
      – Ему можно будет полежать? – спросил Пятый.
      – Нет, отёк усилится. Ты пока пойди покури, а мы его покормим и понаблюдаем, – Лукич снова закрепи Лину руку фиксажем. – Хочешь – полежи немножко.
      – Не хочу, – Пятый поднялся со стула. – Когда мне возвращаться?
      – Через часок-полтора. Сменишь нас.
 

* * *

      Пятый вернулся в медпункт раньше, чем через час – волновался. Надежда Михайловна встретила его на пороге.
      – Зачем пришёл так рано? – спросила она сварливо.
      – Как он?
      – Он совершенно нормально поел и спит. И не мешай ему, ради Бога, отдыхать! Что тебе неймётся?…
      – Он один?
      – Лукич с ним сидит, караулит.
      – Рвоты не было? – с тревогой спросил Пятый.
      – Говорят тебе – не было. На всякий случай царукал ему вкололи. Иди, отдыхай.
      – Я тогда тут посижу, рядом. Я мешать не буду, правда, – Пятый умоляюще посмотрел на медсестру. Та сжалилась.
      – Ладно, сиди. Только в комнату не лезь.
      Пятый даже пробовать не стал спать. Знал, что не уснёт. Час он просидел на корточках подле двери, потом сходил покурил, потом опять вернулся к медпункту. Надежда Михайловна вышла из медпункта ещё через час.
      – Сидишь? – спросила она.
      Пятый кивнул. Тяжело поднялся на ноги.
      – Ну как? – спросил он.
      – Всё нормально. Второй раз покормили, ест хорошо, рвоты нет. Иди спать, Пятый. Вечером ты нас сменишь.
      Пятый отрицательно покачал головой.
 

* * *

      На следующий день Лину стало получше. Он стал просить, чтобы в комнате выключили свет – мешает спать. Чтобы не ходили – от шума болит голова. Чтобы отвязали руку – опять затекает. Чтобы дали хоть немножко полежать. Чтобы… Всё кончилось тем, что Лукич прогнал Пятого прочь из медпункта и, немало не стесняясь, наорал на Лина так, что тот сразу сник.
      Примерно через полчаса в медпункте появился Володя, врач-терапевт из смены, который буквально волок на себе Пятого.
      – Он что – в обморок там упал? – с интересом спросил Лукич.
      – Нет. Но, по-моему, собирался, – Володя помог Пятому сесть на кушетку и пощупал пульс. – Во частит, а! За сотню.
      – Пятый, ты сколько суток на ногах? – спросил Лукич.
      – Шесть, по-моему, – неуверенно ответил Пятый. Последнее время он не обращал никакого внимания на смену дня и ночи.
      – А не ел ты сколько?
      – Не знаю… столько же, наверное. А что?
      – А то, что ты все эти дни только то и делал, что курил, сидел тут и нервничал. Ты на грани срыва, поэтому…
      – Что поэтому?
      – Только то, что сейчас ты выпьешь полчашки слабого чая, разденешься и ляжешь. Понял?
      – Я не хочу…
      – Ляг, урод недоделанный! Немедленно, понял! Мне тут второй клиент не нужен. Вечером поешь нормально… не перебивай меня! Поешь и снова ляжешь спать. А утром – посмотрим, будешь ли ты годен для употребления. Всё, я сказал.
      Пятый хотел что-то возразить, но, едва лёг – все возражения куда-то пропали, улетучились. Спать! Господи… Только спать…
      Лукич с сомнением поглядел на Пятого, уснувшего на не застеленной койке прямо в одежде. Покачал головой.
      – Грязный, как чёрт, – с осуждением сказал он. – Ладно, пусть отдохнёт, а то намаялся. Нельзя так нервничать, так и с ума сойти не долго.
      Он подошёл к Лину.
      – Что, довёл друга? – с упрёком спросил он. Лин промолчал. – Не стыдно?
      – Я не хотел… – ответил Лин тихо. – Я…
      – Я знаю, что ты не нарочно, – успокоил его Лукич. – Просто…
      – Да ничего… я же… вижу… что не прав… но…
      – Успокойся. Всё будет хорошо. Да и Пятый, конечно, тоже хорош, нечего сказать. Ладно, всё образуется.
      – У вас… одеяла для него… нету?… – спросил Лин. Ему было совестно, досадно, жалко Пятого. Конечно, он, Лин, тоже виноват. Но когда Пятого нет рядом, ему почему-то становится хуже – усиливаются боли, немеет привязанная рука, кружится голова. Почему – Лин и сам не мог понять. Просто Пятый, видимо, был ближе всех на этом свете. Остальные – чужие. Совсем чужие. Да, они стараются, помогают, но они не понимали Лина. А Пятый – понимал. Это для рыжего и был самый важный критерий оценки. Только Пятый мог догадаться о том, о чём Лин никогда бы не посмел признаться, сказать вслух. Даже без обмена мыслями. Просто знал. Как себя. Ты же не будешь сообщать своему уху о том, что у тебя заболел палец.
      – Я поищу. Лин, вот ещё что. Скажи ему, когда он проснётся, чтоб поел. А то, сам пойми, его так надолго не хватит. Можешь его даже отругать. Это только на пользу пойдёт.
      – Он мне… не поверит… – Лин закашлялся, еле остановился, всхлипнул от боли в шве. – Лучше вы…
      – Я тоже скажу. Когда кашляешь, кстати, стоит придерживать живот рукой, так поменьше боль.
      – Сил нет… может, привязать?…
      – Не выйдет. Боюсь я тебя трогать. Терпи тогда. Пить будешь?
      – Да. Только немножко…
 

* * *

      Пятого разбудили к ужину. Проснулся он с трудом, вставать ему совершенно не хотелось, но Лукич заставил его встать, сходить в душевую для надсмотрщиков, помыться, переодеться в чистую одежду.
      – Я уж молчу про то, что неприлично в таком виде ходить, – ворчал он. – Так ведь это ещё и вредно! И вообще – как только человек начинает опускаться, он первым делом перестаёт мыться и как-то следить за собой. Так нельзя, и поэтому я не позволю тебе превратиться в такую пакость. Вымой голову, мыло я тебе дам.
      Из душа Пятый вышел уже поувереннее, чем вошёл – вода немного взбодрила, но хватило этой бодрости ненадолго. Лукич и Надежда Михайловна заставили его съесть тарелку картошки и выпить чаю. Причём сумели весьма ненавязчиво – усадили за стол ужинать вместе с ними самими. После еды Пятого мгновенно сморило, он едва дотащился до кровати и уснул в тот же момент, как прилёг.
      – Совсем измучался, – заметила Надежда Михайловна. – Почти неделю просидел, как приклеенный. Первый раз такое вижу.
      – А я уже не первый. Тут несколько лет назад их понесло в город зимой. Сами понимаете – истощённые, больные, раздетые. Лин застудился, капитально причём – почки, лёгкие. Так этот просидел с ним неделю на чердаке. Сам вывел из кризиса – уж не знаю, где, но сумел достать лекарства, какую-то одежду. Потом сам же привёз обратно. Как справился – до сих пор загадка.
      – И наоборот бывало?
      – А как же. Пятому, кстати, везёт ещё меньше, чем Лину. Постоянно он влипает в какие-то неприятности – то под пулю попадёт, то под чью-нибудь горячую руку. Защитить некому – на “трёшке” нет ни фельдшера, ни постоянного кабинета. Сама видишь – пусто. А Пятый… куда он денется. Отоспится.
      – Ты прав, наверное. Спи, сынок. Всё хорошо будет. И с тобой, и с ним. Какая же это всё-таки несправедливость, а, Лукич? Ребята-то хорошие, честные, не какая-то шваль подзаборная, не преступники. Ведь так?
      – Так, – согласился Лукич. – Вот только на счёт оценки я бы воздержался. Не нам судить о том, какие они на самом деле. Понимаешь, Наденька, это задачка не для нас с тобой. Мы – просто прислуга при господах. Нам сказали – мы сделали. А то, чтобы судить, кто тут прав, а кто виноват… уволь.
      – Может, это и так. А может, и нет. Мне жалко одного мальчишку, которого покалечили и чуть не отправили на тот свет. Мне жаль второго мальчишку, который сходит с ума, видя, что происходит с его братом…
      – Братом? – удивился Лукич. – Это что-то новое. Он так и сказал – с братом?
      – Не совсем. Это не важно.
      – К сожалению, важно всё, что окружает эту парочку. В отчёте напишешь про брата. Поняла?
      – Хорошо. Мне-то что?… Хоть про марсиан напишу.
      – Не ёрничай, Надежда. Не смешно. И ещё момент, на счёт мальчишек. И одному, и второму – далеко за тридцать. Я их мальчишками помню, кстати. У меня язык не повернётся их сейчас так назвать.
      – А мне показалось…
      – Не тебе одной. Я до сих пор удивляюсь – как они ещё живы? Может, и правда Бог есть и он им как-то помогает?… Не знаю. Ты только никому про это не скажи, Надя, но… Я расстроился, когда понял, что Лин останется жив.
      – Почему?! – несказанно удивилась Надежда Михайловна.
      – Да потому, что мы его снова, понимаешь, снова! обрекли на такие муки, что и в страшном сне не приснятся. Вот поэтому я и расстроился. Думал, что он отмучался. А он выжил, на свою голову. Всё – по кругу… Нет, я больше не могу. Дам заявку на постоянного фельдшера для третьего, пусть ищут. А я не хочу больше всё это видеть. Это не для меня. Увольте.
      – Ну не надо, – успокаивающе сказала медсестра. – Всё образуется. Зачем так переживать-то, Лукич?… Что сделано, то сделано.
      – Может, и так.
 

* * *

      Пятый проснулся посреди ночи. Его немного лихорадило, хотелось пить. Он сел на постели, зевнул, посмотрел на Лина (тот спокойно спал), потряс головой, отгоняя сон.
      – Ты чего? – спросила медсестра. – Спи дальше.
      – Курить хочется. Да и познабливает чего-то. Может, я зря поел?…
      – Брось болтать глупости. А если курить хочется, то сходи по быстрому, я разрешаю. Лукич спит, я пока дежурю.
      – Спасибо. Вы меня просто спасли. Вот только где взять сигарету?… – в пространство спросил он. – На вахте, наверное, все спят…
      – Давай я с тобой схожу, что ли, – проговорила Надежда Михайловна. – Как думаешь, не проснётся он за пять минут?
      – Наверное, не проснётся, – с сомнением сказал Пятый.
      – Ладно, мы скоренько. Пойдём.
      Они встали у окна, Надежда Михайловна вытащила из кармана пачку “Явы”, вынула сигарету для себя и протянула сигареты Пятому.
      – Вы курите? – удивился Пятый. – Я и не думал…
      – Нашёл тоже ангела небесного, – усмехнулась она. – Курю. Давно.
      – Понятно, – Пятый повернулся к окну, посмотрел в холодную черноту за стёклами. – Мы, наверное, представляем собой жалкое зрелище, правда?…
      – Правда, – ответила она. Надежда Михайловна курила совсем не по-женски, держа сигарету огоньком в ладонь. – Но это, как мне кажется, не ваша заслуга. Я права?
      – Нет, – коротко ответил Пятый.
      – Знаешь, я хотела спросить кое-что. Вы с Лином говорили про ваш сон. Я запомнила одно слово – “арги”. Хотела спросить – кто это такие?
      – Для чего вам это нужно? – спросил Пятый.
      – Честно?
      – Если можно.
      – Для отчёта, – вздохнула она. – Мы же каждый день пишем отчёты, если работаем с… прости, не могу сказать, но я… у меня спросят.
      – Вы пишите на кассету или на бумаге? – спросил Пятый, мучительно вспоминая, какие ещё носители информации тут существуют. Но кроме бумаги и магнитной ленты ничего не вспомнил.
      – Да Бог с тобой, милый! Какие кассеты!… Всё пишем. Говорят, бумага стерпит. Да что тут поделаешь? Положено. Мы люди подневольные.
      – Жалко, – сказал Пятый. – Я-то думал, что мы тут одни такие… Давайте, пишите. Есть на чём?
      – Я принесу. И Лина проверю заодно.
      Она вернулась быстро, принесла несколько листов, шариковую ручку и планшет. Пятый всё ещё курил.
      – Ну что там? – спросил он.
      – Спит. Давай, диктуй.
      – Так… Арги – крупные рептилии, хищники, внешне напоминают ихтиозавров, но могут выходить на сушу… агрессивны, опасны для человека. Что ещё?…
      – Да хватит, наверное, – сказала Надежда Михайловна.
      – Дайте, я посмотрю, – Пятый взял у неё листок, скользнул по нему взглядом. Потом поднял с подоконника ручку и приписал внизу листа: “С моих слов записано верно. Номер пять, “тим” номер восемь, предприятие номер три”. Он писал крупными печатными буквами, немного странными – “е” перевёрнутое, гротескное, “л” и “м” имели непривычно вытянутые вверх добавления – палочки перед каждой буквой, соединенные с начальными штрихами… Надежда Михайловна с удивление посмотрела на эту приписку.
      – Откуда ты это взял? – спросила она. – Я имею в виду форму…
      – Я как-то побывал в отделении милиции, – ответил Пятый.
      – Понятно.
      – Там всё обошлось, – сказал Пятый. – К счастью. Я не ожидал, что я так легко отделаюсь.
      Он прислонился виском к холодному стеклу, закусил губу. Надежда Михайловна смотрела на него с любопытством, изучая. Он это видел, но ему, вероятно, было всё равно. Кстати, ни он сам, ни Лин, не вызывали у Надежды Михайловны какого бы то ни было сочувствия. Они были слишком странными, всё, с её точки зрения, выдавало в них чужаков, но она по многолетней привычке выполняла свою работу, не сильно задумываясь о том, для кого или для чего это надо. Те слова, что она говорила для Лукича, были просто принятой формой для обозначения стандартного сочувствия, внешнего проявления, которое ничего в себе, по сути дела, не несло.
      – Слушай, может стул тебе принести? – спросила она. – Посидел бы тут, покурил, почитал. Если не спиться…
      – Не стоит, я сейчас пойду, – ответил Пятый. Поднял голову, поглядел на Надежду Михайловну. Тяжёлые волосы упали на глаза, он отвёл их ладонью, медленно, словно через силу. Странный. Непривычный. Поэтому – потенциально опасный. По крайней мере, ей так кажется. Смешная, ей Богу!… Он посмотрел на приоткрытую дверь в комнату, на светлое пятно в тёмном коридоре, потом перевёл взгляд на медсестру. Зрачок, только что превратившийся в тоненькую щёлку, снова стал расширяться.
      – И вы меня боитесь, – констатировал Пятый. – Почему?
      – Да не боюсь я, – натянуто усмехнулась она. – Просто… как бы это сказать…
      – Да что там, – Пятый снова отвернулся. – Вы не первая. Хоть отвращения не вызываю – и на том спасибо.
      – Ты вёл себя… прямо как нормальный человек, понимаешь? – сказала она. – Я не раз видела, как люди переживают, когда у них такая же беда. Совсем, как они. А теперь, как другу твоему полегче стало…
      – Мой друг – точно такой же, как я. Понимаете вы это? – Пятый отошёл от окна, с мольбой посмотрел на медсестру. – Я не хотел бы, чтобы между нами, хотя бы в эти дни, пока Лин… пока ему настолько плохо… чтобы между нами стояло это непонимание и неприятие. Я вас очень прошу – не принимайте преждевременных решений, не оценивайте нас так…
      – Как? – спросила она.
      – Как чужаков, способных на что-то плохое. Я понимаю, что выгляжу… с вашей точки зрения, несколько непривычно, но я в этом не виноват.
      – Не переживай, хорошо? – медсестра уже овладела собой, собралась. Нет, в самом-то деле, может, он прав? Что ей показалось странным?… Волосы? Ну да, густые очень, хорошие в принципе. Только прямые и чёрные, а она в юности приходила в восторг от вьющихся светлых. Глаза? Да, тут ничего не поделаешь – глаза сильно подкачали. Пугают. Чёрные, зрачок этот мерзкий. Как у кошки или у чёрта. Вот только мольба в этих страшных глазах – человеческая. И мука – тоже. И боль… Лицо? За такой худобой и не разберёшь, что там в лице не так. Кстати, у Лина это “что-то” тоже присутствует. Она вдруг поняла – что. Слишком скулы высокие. И нет этой мужской угловатости, грубости. А она не привыкла к таким лицам, почти бесполым – не поймёшь, мужик или баба, бороды-то у них нет… Вот, точно! Бороды не растут. Тоже неправильно. Много всего…
      – Простите, – тихо сказал он. Опустил взгляд. Привычно, покорно. Плечи ссутулились, несколько прядей сильно поседевших волос снова скрыли лицо. – Я не хотел поднимать эту тему. Это случайность. Я пойду…
      – Иди ложись спать, – попросила она. – Лукич рассердится.
      – Он не узнает. Я хочу побыть один. Вы не возражаете?
      – Возражаю, я же уже сказала. Пойдём, ладно?
      – Хорошо, – согласился он. Опустил голову ещё ниже, схватился за подоконник, несколько раз глубоко вздохнул. – Простите… я сейчас…
      – Идём.
 

* * *

      Он проснулся днём, в окна медпункта светило яркой зимнее солнце. Проснулся – и понял, что совершенно не хочет вставать. Словно он не отдыхал ночью, а, напротив, провёл её в зале, таская ящики. Он как будто устал ещё больше. Пятый посмотрел на Лина. Возле того стояла Надежда Михайловна, она что-то собирала с тумбочки, Пятый не видел – что. Лукич сидел на стуле у стола и что-то быстро записывал в большую тетрадь в унылом коричневом переплёте.
      – Алексей Лукич, – позвал Пятый, – мне вставать?
      – Проснулся? – Лукич закрыл тетрадь, подошёл к Пятому. – Как спал-то?
      – Неважно, – признался Пятый. – Устал ещё больше, чем было…
      – Реакция, – ответил Лукич, пожав плечами. – Полежи ещё, если хочешь.
      – Я не знаю… А как Лин? Если он без меня, то…
      – То всё лучше, чем с тобой. И не выпендривается, и ест хорошо. Надя, как там? Поел?
      – Всё до крошки. Лин, вон смотри, Пятый проснулся, – позвала Надежда Михайловна. – Как думаешь – вставать ему, или ещё полежать?
      – Пусть лежит… Пятый… – позвал Лин. Пятый сел на постели, с тревогой посмотрел на друга. – Не спишь?…
      – Нет. Я сейчас, Лин, сейчас встану и…
      – Не надо… отдыхай… пожалуйста… – попросил Лин. – Алексей Лукич… вы посмотрите, на кого… он похож… не разрешайте ему…
      – На кого похож… – проворчал Лукич. – Так смерть рисуют, вот на что он похож. Всё, Пятый. Это вопрос решённый. Сегодня ты лежишь.
      Два раза предлагать не пришлось – Пятый обессилено опустился на подушку и закрыл глаза. Через минуту он уже спал.
      – Зачем он так… себя довёл… – прошептал Лин. – Если бы я… мог… хоть как-то…
      – Рыжий, ты не по делу думаешь, – с упрёком сказал Лукич. – Ты бы придумал, как нам его сутки в кровати удержать – это было бы дело. А то… казниться-то и плакаться любой может. Мысли есть?
      – Нет… пока нет… я постараюсь… – Лин поморщился, вздохнул. – Попробую…
      – Ты пока тоже поспи, а то через час приедет Гершелевич. И будут тебя мурыжить часа два, не меньше. Правда, есть и хорошие моменты. К примеру, трубку могут снять. По крайней мере, я считаю, что можно.
      – Господи… какую?… – с надеждой спросил Лин.
      – Канюлю. Хоть говорить сможешь получше.
      – А шунт?…
      – А шунт нельзя. И про то, что полежать охота, тоже можешь не заикаться. Терпи. Вены тоже пока плохие, поэтому катетер оставят.
      – Катетер… это нормально… больно немного… но терпимо… вот шунт…
      – Ты дурной, что ли? Я же сказал – нельзя.
      …Сменная бригада приехала через полтора часа. Эдуард Гершелевич первым делом осмотрел Пятого, сказал, что с такими симптомами впору везти на базу, и что нечего было распускать – сами виноваты. Сильнейшее переутомление, нервный срыв, голодовка. Со всеми проистекающими оттуда последствиями. В общем, ни о каких “вставать” и речи не может идти – опасно. Лежать, спать, если проснётся – кормить понемножку, желательно – тоже лёжа.
      – А это почему? – удивился Лукич.
      – Сердце не выдержит. Чуть перегрузишь – и привет. Ты ему сейчас “буку” покажешь или наорёшь на него – ему этого хватит. Понял?
      – И долго ему лежать?
      – Хорошо бы недельку. Но минимум – три дня. И вот ещё что, Лукич. Постарайся впредь не позволять ему загонять себя до такой степени. Он это умеет очень хорошо, просто мастерски умеет, не спорю, но… Я понимаю, что тут некому следить было, что все были сильно заняты Лином. Что постоянного фельдшера пока что нет. Что вы все тоже устали. Но если он помрёт у вас на глазах от переутомления – это вам, да и мне, с рук просто так не сойдёт. Это – приговор. Последи.
      – Постарайся найти сюда фельдшера. Иначе твой прогноз, Эдик, и впрямь может сбыться. Только не с моим участием, а…
      – Я тебя понял. Ищем, но ты сам знаешь – кого попало не возьмут. Проверяю ту бабёнку, что сейчас сидит на первом с тобой, но ей до этой работы – как от земли до неба.
      – Валя?… – с сомнением протянул Лукич. – А что?… Она бы справилась. Вполне потянула бы. Я буду её рекомендовать.
      – Смотри, у себя от сердца отрываешь, – пожал плечами Эдуард Гершелевич. – Впрочем, как бы то ни было, до того, как тут появится свой фельдшер пройдёт как минимум год. И этот год надо выдержать. Желательно – без эксцессов. Понятно?
      – Понятно. Сердечное ему колоть?
      – Коли конечно. И витамины коли. И транквилизаторы, чтобы сильно не рыпался. Пошли посмотрим, как там рыжий. Заскучал небось…
      Лин встретил их улыбкой, правда она получалась пока немного жалкая, но всё лучше, чем ничего. Эдуард Гершелевич улыбнулся в ответ, присел на край кровати.
      – Как дела? – спросил он. – Ожил?
      Лин кивнул.
      – Это хорошо. Боялись мы, дружок. Ты так больше не делай, не пугай нас.
      – А что… я сделал?… – не понял Лин.
      – Помирать ты собрался. Постарайся впредь не попадаться. Ни мне, ни Лукичу. На этот раз пронесло, слава Богу.
      – Хорошо…
      – Так, ладно. Лирику оставим на “после чая”. Лукич, что ты хотел предложить?
      – Давай канюлю снимем. Он замучался с ней совсем. Пожалей человека.
      – Жалей тут вас всех… надоели! Ладно. Готовь заморозку, а я пока шовный достану.
      Через двадцать минут Лину наложили на шею последний шов и Эдуард Гершелевич отправился мыть руки. Алексей Лукич забинтовал Лину горло и спросил:
      – Доволен?
      Лин кивнул – говорить пока что было нельзя. Показал глазами на шунт, с мольбой посмотрел на Лукича.
      – Эдик, – позвал тот. – Он ещё про шунт много всего приятного говорил.
      – Рыжий, и не мечтай, – отрезал старый хирург. – Ещё две недели.
      Лин тихонько застонал сквозь стиснутые зубы.
      – Понимаю. Но ничем помочь не могу. Терпи.
      – Что я и говорил, – заметил Лукич. – А он не верил.
      – Он хороший, но настырный… Всё будет в порядке, Лин. Я тебе обещаю.
 

* * *

      Пятый проснулся уже под вечер. Он всё ещё чувствовал себя неважно, но по сравнению с тем, что было днём, ему стало полегче. Присел на постели, поёжился – под одеялом было тепло, а когда вылез из-под него – стало зябко и неуютно. Осмотрелся по сторонам. Ни Лукича, ни Надежды Михайловны. Вообще никого, кроме мирно спящего Лина. А что это у него с шеей такое? Трубку вынули, догадался Пятый. Слава Богу.
      Он встал с кровати, натянул штаны, одел балахон. Подошёл к Лину, сел рядом с ним на стул, дотронулся до руки, поправил сползшие подушки. Руки у Лина были тёплыми. Он хорошо дышал, ровно, спокойно. Выбрался. Господи, спасибо тебе… спасибо от недостойного. Спасибо за то, что не дал перейти ту грань, за которой уже ничего не имеет значения – ни раны, ни голод, ни усталость. Если бы Лин умер, для Пятого исчезло бы всё, что он знал. И некому бы было напомнить о том, что было раньше. Спасибо, Господи. Не отнял, простил. На этот раз простил…
      Пятый глубоко вздохнул, встал со стула и вышел из комнаты. И тут же его поймал Володя, врач из второй бригады.
      – Ты куда? – с ужасом в голосе спросил он.
      – Я? – удивился Пятый. – Простите, но… я должен докладывать о каждом шаге, что ли?
      – Должен. Куда тебя понесло?
      – Вообще-то в туалет, – шепотом сказал Пятый. – Я не могу понять – что тут такого? Почему…
      – Немедленно в постель!
      – Да вы что – с ума тут все посходили, что ли? – Пятый покрутил пальцем у виска. – Я что – не имею права…
      – Тебя утром хотели везти на базу, об этом ты знаешь?
      – Это ещё почему?
      – Потому, что Эдуард тебя посмотрел и сказал, что ты еле живой. Тебе полагается лежать в лёжку трое суток.
      – Но при чём тут…
      – Пошли обратно.
      – Уйдите с дороги!
      – Хорошо, пошли. Только вместе со мной и потихонечку, – согласился Володя. – Если тебе меня не жалко, то пошли.
      – Чем он это мотивировал? – спросил Пятый по дороге. Идти и в самом деле было тяжеловато, но не настолько тяжело, как это бывало с “тиме” или в зале. Вполне терпимо.
      – Он сказал, что ты переутомился и что если тебя не прикрутить на трое суток к койке ремнями, ты можешь отдать концы. Про стресс говорил. И про недоедание. И вообще, мы обратно сегодня пойдём?
      – Минуту подождите. А то мы с вашим темпом, Володя, дойти никак не можем, – со вздохом сказал Пятый. Его раздражало общество врача, но послать его куда подальше он не мог. Из-за Лина. – Подождите минутку.
      Володя отстал только тогда, когда Пятый снова лёг на койку. Лин к тому времени проснулся и молча наблюдал за происходящим.
      – Пятый, поесть тебе принести? – спросил Володя. – Ужин сегодня хороший, мы-то все поели, а ты проспал. Там твоя порция дожидается.
      – Я мог бы и сам пойти и поесть, – спокойно сказал Пятый. – Я чувствую себя совершенно нормально. Правда.
      – Вы не верьте… – тихо сказал Лин. – Сказали, чтобы он лежал… Врачи же лучше знают?…
      – Согласен. Пятый, пойми, это – для твоего же блага. Тебе же не зла желают, а только хорошего.
      – Я понимаю, – ответил Пятый. – Только лежать мне совершенно не хочется.
      – А как же, – вздохнул врач. – Только это распоряжение не я отдавал. Потом сам со стариками разбирайся.
      – Я разберусь, – пообещал Пятый. Он лёг на кровать поверх одеяла и с вызовом посмотрел на врача. – Устраивает?
      – Нет, – ответил тот. – Так не положено.
      – Могу перевернуться на какую-нибудь другую сторону.