Темнота за окном – как проклятье. Непонимание происходящего и темнота. Сколько времени они здесь? Дзеди на секунду задумался. Уже больше месяца, почти сорок дней. А он, вместо того, чтобы хоть что-то понять, ощущал, что запутывается всё больше и больше. Он закусил губу, наморщил лоб и подошёл к чёрному пустому окну, забранному внушительной решеткой из толстых некрашеных железных прутьев, выглядевших настолько недвусмысленно, что хоть плач. Это – плен. И ничто другое. Вот только… как же так? Неужели они и впрямь совершили нечто такое, за что заслужили то, что имеют сейчас? Похоже, что заслужили. Он ощущал во всём присутствие какой-то страшной, древней и огромной силы, это место, да и вся страна была, похоже, буквально пропитана этой силой; её отпечаток лежал на лицах людей, он читался в разрывах тяжёлых облаков, его повторяли в своём узоре камни и стволы деревьев, неподвижные стены и унылые пейзажи… Понять природу этой силы не составляло для них никакого труда, но вот осознать её масштаб сумели лишь Арти и Дзеди. И осознав – ужаснулись. Нигде, никогда доселе они не видели такого, не ощущали столь сильного и постоянного давления… и не ведали, что им может стать жутко от одной только мысли, что подобное возможно. Страна называлась Россия. То есть она называлась так раньше, сейчас её звали весьма странно и неблагозвучно – СССР. Почему – никто из них так и не понял.
      Говорили тут на русском языке, его, по счастью, правда, с грехом пополам, но знали Дзеди, Арти и Дени. Из отрывочных фраз, подслушанных под дверью, они установили, что по местному летоисчислению здесь сейчас идёт 1967 год и что сейчас – осень. Это им ни о чём не говорило, только неугомонный Лин всё время шутил, что они из конца столетия вдруг попали в середину. Лин за то время, пока они находились в этом странном месте, освоил пару сотен слов и теперь при каждом удобном (и не удобном) случае забавлялся с новой игрушкой – языком. Его выверты приводили охрану и персонал в состояние нервной дрожи – фразы типа: “А ну-ка, вы, идите ты сюда!”, систематически оглашавшие коридор, почему-то раздавались столь неожиданно, что люди пугались, хоть и старались не подавать вида…
      Это было невероятно, но это происходило. Дзеди понимал, что по отношению к Айкис они поступили нечестно, конечно, можно было бы предупредить её… но Дзеди тогда это и в голову не пришло. Ведь только отправив людей домой, они сообразили, чей это был бункер. Только тогда они осознали, что не худо бы было применить к спасённым хоть какое-то внушение, что они своим импульсивным поступком на самом деле подвергли Дом немалой опасности. Но всё это было осознано позже, много позже. Тогда, когда менять что-либо стало уже бесполезно. Теперь же они находились в полном замешательстве – им с трудом верилось, что Айкис могла так поступить с ними. Какое жуткое место! Дзеди и помыслить не мог, что подобные бывают. Неужели это и есть то самое наказание, что уготовано им советом? Но, чем дольше они здесь находились, тем лучше он понимал – это оно самое и есть. Он ещё не придумал, как это можно назвать – наказание, испытание, проклятье?… Но он чувствовал, что от них теперь зависит очень многое. Это был стан врага, извечного врага, и Дзеди понял, что придётся сопротивляться этой силе. Правда, он ещё не разобрался – как. Остальные же (кроме него и Арти) пока ещё не восприняли ситуацию всерьёз – слишком легко было уйти, детекторы у них не сняли – считай координаты и иди, куда хочешь. Поначалу Лин с Ноором развлекались тем, что ходили друг к другу в гости через стену, разделявшую их камеры. Позже к ним присоединился Дени и вакханалия с хождениями взад-вперёд достигла прямо-таки хулиганских масштабов. Это безобразие прекратил Арти. Он несколько дней следил за перемещениями, прислушивался к смеху Лина, периодически доносившемуся то из одной камеры, то из другой… а потом, вечером четвёртого дня приказал всем придти к нему.
      – Тебе скучно, что ли? – весело спросил Лин, когда все уселись. – Заняться нечем?
      – Нечем заняться тебе, – ответил Арт. Он один остался стоять посреди камеры, лицом к зарешеченному окну. – Пока кое-кто бегал, я думал. Позвольте мне предоставить вам некоторые из выкладок. Время есть?
      Дзеди, а за ним и Дени кивнули.
      – Итак, пункт первый, – продолжил Арт, – прежде всего – о мерах предосторожности… не стоит улыбаться, Лин. Ты пока не понял, во что мы влипли.
      – А ты понял? – ехидно поинтересовался Лин. – Интересно, как?
      – Сопоставил факторы.
      – Какие? – спросил Дзеди.
      – Всё, до чего смог дотянуться. Итак. Айкис отправила нас в ловушку. Зачем?… Сложно сказать, но, по-моему, мы сильно её разозлили. Вероятно, через некоторое время она может сменить гнев на милость и вызволит нас отсюда. Но этого может и не произойти.
      – Как? – не понял Дени. – Она что – навсегда нас здесь оставила?
      – Это утверждение верно на девяносто восемь процентов, – кивнул Арти.
      – Но детекторы! – вмешался Лин. – Их же не сняли! Мы же можем вернуться в любой момент!
      – Присутствие детектора плюс отсутствие совести – самая короткая дорога обратно, – согласно кивнул Арти. Дзеди поднял на него изумлённый взгляд. – Лин, дорогой мой, пойми, что мы не можем вернуться. Не имеем права.
      – Но почему? – Лин был удивлён до крайности.
      – Ты хочешь этим… можно сказать, что людям… показать дорогу домой? К нам домой?… – в голосе Арти звучало ехидство. – Может, отведёшь их туда за руку?! Ты имеешь представление о том, какой след в энергетическом поле оставляет детектор? Это тебе не Дом, мой милый. Это в Доме всё пронизано такими полями, поэтому отдельное поле фактически невозможно выделить из фона. А здесь? Здесь оно спокойное, нетронутое, понимаешь? Кстати, в коридорах я не раз засекал людей, чувствительных к подобным возмущениям и способных их распознать. Удивительно, что до сих пор ещё…
      – Постой, – прервал его Дзеди, – значит детектором пользоваться нельзя?
      – Ни в коем случае, – кивнул Арти, – ты правильно меня понял. И думать об этом забудьте. Ходить только пешком.
      – Ты прямо как Айкис, – обиделся Лин. – То – нельзя, это – нельзя…
      – Я только начал, – ответил ему Арти. – “Нельзя” ещё очень много.
      – И что ещё? – обречено спросил Лин.
      – Отвечать на любые вопросы, которые касались бы Дома. Ни на какие, вы поняли? Они и по намёкам поймут всё, что им нужно. Кстати, не отвечать никому, то есть даже если человек, задающий вопрос, вам симпатичен.
      – А если – очень? – спросил Лин.
      – Даже если “очень”. Особенно – если “очень”. Ты удовлетворён?
      – Вполне. Продолжай.
      – Спасибо. Следующее. Не говорить ни с кем о нашей работе.
      – Подумаешь, секрет, – отмахнулся Дени, – чего там интересного?…
      – Для тебя – ничего, но для местных жителей… для них ты – клад, сокровищница знаний. Ты скоро в этом убедишься, мой дорогой. Я уже видел некоторые предпосылки.
      – Это почему это их заинтересует наша работа? – спросил Лин.
      – Да потому, что их уровень несоизмеримо ниже нашего. Понятно?
      – Понятно, – Дзеди кивнул. – Но может и не заинтересовать, ведь так?
      – Так, – легко согласился Арти, – но посмотрим. Не будем торопить события. И ещё. В присутствие посторонних говорить только на русском.
      – Это ещё зачем? – опешил Лин.
      – Чтобы у них не было возможности проанализировать наш язык и понять, о чём мы беседуем между собой.
      – Если кто-нибудь возьмётся анализировать рауф, – заметил Лин, – я посмотрю, что у него получится! Кто сможет проанализировать полуинтуитивный язык, в котором правил больше, чем слов в словарном запасе среднего обывателя?… Нет, Арти, это нереально. Я сколько лет на нём говорю, а со всеми правилами так до конца и не разобрался. Ты думаешь, что они способны?…
      – Давай всё же подстрахуемся, – попросил Арти, – тебе самому спокойнее будет. Всё понятно?
      – В общих чертах, – Дзеди поднялся на ноги и принялся мерить шагами камеру.
      – Арти, а как ты думаешь, есть хоть какой-то шанс, что нас заберут обратно? – спросил Дени.
      – Ты хочешь правду? – по выражению лица Арти было невозможно ничего понять. Дени кивнул. – Такого шанса нет. Удовлетворён?
      – Почему? – Лин больше не улыбался, на лице его проступило выражение горестного изумления.
      – Точно не скажу, но чувствую, что нет. Обычно интуиция меня не подводила. – Арти пожал плечами и добавил: – До сих пор не подводила.
      – Ребята, это же всё из-за меня! – Дзеди покачал головой. – Не понеси меня тогда нелёгкая через Эстен, не вспомни я про эту гряду, что перед Ролом…
      – Да ладно тебе, – утешил его Лин, – не переживай. Мы же все это сделали, не ты один. Да и не могли мы этих бедолаг там оставить, ведь правда, ребята?
      – Правда, – отозвался доселе молчавший Ноор, – не по человечески бы это было. Вот только…
      – Что? – спросил Дзеди.
      – Почему она так с ними поступала? – спросил Ноор. – Зачем ей было нужно их…
      – …их что? – теперь все смотрели на Ноора, и он продолжил:
      – Зачем ей нужно было их убивать?…
      – С чего ты взял, что она?… – начал Лин, но Арти его прервал:
      – Мы не успели вам сказать тогда, но… пока вы их выводили, мы с Ноором проверили помещение. И нашли утилизатор. В нём – одна органика. Ну, не совсем одна… восемьдесят девять процентов. Я подозреваю, что всё остальное – это одежда. А эти восемьдесят девять…
      – Боже, – шепотом сказал Дзеди. – Почему вы раньше не сказали?
      – Мы думали. – Арти побарабанил пальцами по столу. – За Ноора я, конечно, не отвечаю, но я сам…
      – Тогда всё ясно, – заключил Дени. – Зачем ей свидетели? А в совете у неё столько знакомых, что пальцев на руках и ногах не хватит. Вот от нас и избавились. Я правильно понял?
      – Почти, – Арт кивнул, – есть ещё одна маленькая деталь. Совета, как такового, не было. По крайней мере, мы на нём не присутствовали. Так?
      – Так, – согласился Дзеди.
      – Смею предположить, что его не было вообще, – подытожил Арти, – а вопрос с нами был решён на несколько более высоком уровне.
      – Вечные? – удивился Лин. – Неужели они могли оправдать её и так поступить с нами? Это невозможно…
      – Вполне возможно. Вы всё поняли?
      – Арти, что же нам теперь делать? – тревога, прозвучавшая в голосе Дзеди, заставила остальных повернуться к нему. – Если рассуждать, опираясь на то, что ты сейчас сказал, то… у меня пока выходит вот как: мы должны соблюдать осторожность и не выдавать никакой информации ни о себе, ни о своей работе; мы не должны вступать ни в какие контакты и разговоры; мы должны просто сидеть и терпеливо ждать… чего?! Скажи, ради Бога!
      – Если бы я знал, – вздохнул Арти. – Пока я понял, чего делать нельзя. И никак не могу понять, что же всё-таки делать можно.
      – Ну, хоть поприкалываться-то разрешишь? – жалобно вопросил Лин. – А то такая скука…
      – Не переходя пределов разумного – можно, – сжалился Арти. – Только никого не зли. Понял?
      – Ладно, – Лин поднялся со стула. – Пошли по домам, что ли? Спать охота…
      – Пошли, – согласился Дени. – Арт, мы уж последний раз по координатам проскочим, хорошо?
      – Естественно, – Арт улыбнулся, – пусть дорога будет интересной и приятной!
 

* * *

      Опасность. Вот что он понял. Прошло ещё сколько-то времени. Вначале было странно – к ним в камеры приносили еду, всегда в одно и то же время, смену постельного белья; их три раза в неделю водили в душ. Но с ними никто не разговаривал и вообще не проявлял к ним интереса. Так продолжалось почти три месяца. За это время они несколько раз собирались в комнате Арти, Лин потешался над всё более мрачными прогнозами, которые тот высказывал.
      – Ведь ничего не происходит, – с жаром доказывал Лин, – подержат – и обратно!
      – Нет, – возражал ему Арти, – нет! Они отпустили нам сколько-то времени на адаптацию. И это время заканчивается.
      Арти оказался прав. Ещё через месяц появилась бумага.
      Её принесли в комнаты утром, ясным морозным солнечным утром. Принесли совершенно новые люди, не те, что носили еду, не охрана.
      – И что нам с этим делать? – полюбопытствовал Лин, который к тому времени освоил язык на вполне приличном уровне.
      – Пишите, – ответил ему человек и положил пачку бумаги на узкий стол, стоящий у окна.
      – Что? – спросил Дзеди. Его кольнуло неприятное предчувствие.
      – Всё, – и человек удалился.
      – Ничего не понимаю, – сказал Лин. – Сразимся?
      – А как же! – в тон ему ответил Дзеди.
      До вечера они вспомнили почти все игры, которые можно было осуществить с помощью бумажного листа – от тривиальных крестиков-ноликов, практикуемых, вероятно, во всей обозримой и необозримой вселенной, до моделирования трёхмерного боя “скивет”, в который играть на бумаге оказалось весьма сложно. Ночью, пока они спали, листы бумаги кто-то унёс, а взамен исписанных появились новые.
      – Вот нахалы! – возмутился Лин. – Мы эту партию вчера не закончили, а они…
      – Ничего, у нас бумаги ещё много, – утешил его Дзеди, – сегодня я тебе, так и быть, дам фору…
      – Это ещё кто кому даст! – Лин хлопнул ладонью по столу. – Это я тебе дам!
      Этот день прошёл точно так же, как и предыдущий. И ещё несколько недель происходило то же самое – безделье днём… и исчезающие по ночам листы. В камере Дени и Ноора происходило примерно то же самое, с некоторыми вариациями, правда незначительными. В камере же Арти стопка бумаги, принесённая в первый день, лежала нетронутая и потихонечку покрывалась пылью.
      Исчерпав свои игровые возможности, Лин вспомнил про искусство, которому обучился в посёлке. Сложенные из бумаги кораблики, журавлики, лягушечки и прочая дребедень скапливалась в комнате во всё больших и больших количествах. На вопрос охраны: “Что это значит?” Лин невозмутимо ответил:
      – Оригами. Понятно?
      – Понятно, – ответил один из охраны.
      Больше вопросов на эту тему не возникало. А через неделю бумагу перестали приносить. И снова потянулись пустые, ничем не заполненные дни. А потом Арти обнаружил в своей камере следящую аппаратуру, очень примитивную, грубо сработанную… но перепугался так, как никогда в жизни. И в срочном порядке созвал всех на совет.
      – Они начали, – Арти был бледен, но полон решимости, – удвойте осторожность!
      – Хорошо, Арт, мы постараемся, – Лин ободряюще улыбнулся и похлопал друга по плечу. – Ты только нами руководи по мере возможности, а мы не подкачаем. Пойдёт?
      – Конечно. Постарайтесь не делать глупостей, особенно ты, рыжий. И проверьте свои комнаты. Сумеете?
      – Наверное, – Дзеди пожал плечами. – А как ты это делал?
      – Для начала простучите стены. Только аккуратно. Потом… зеркало у вас там есть?
      – Было, – сказал Дени.
      – У нас тоже, – добавил Лин.
      – За зеркалом посмотрите… и на стенах все неровности и странности проверьте. Отключить сможете?
      – Конечно, – Дзеди поднялся. – Потом – к тебе?
      – Да. – Арти тяжело вздохнул. – Хотя, конечно, всё это уже без толку.
      – Почему? – не понял Ноор.
      – Они видели, как вы выходили, – ответил Арти, – и, вероятно, не единожды. Остаётся только одно…
      – Что? – спросил Дзеди.
      – Можно попробовать дать им понять, что все ваши хождения возможны только с моим участием.
      – Зачем? – спросил Лин.
      – Чтобы хоть как-то оградить вас от лишних расспросов.
      – Но почему – только с твоим? – на лице Дени было написано непонимание.
      – Посмотри на себя в зеркало, а затем посмотри на меня. Если ещё вы хоть как-то похожи на местных, то я… – Арт усмехнулся и добавил: – я слишком другой, меня они боятся и все аномальные проявления списывают на мою скромную персону. От души надеюсь, что и на этот раз номер пройдёт.
      – А что, и до этого?… – начал Дзеди, но осёкся. – Конечно, как я мог забыть. Ты же сканировал их, они могли заметить…
      – Они и заметили, – Арти улыбнулся, – слежку, вероятно, установили немногим позже… Послушайте, ребята! Мы здесь уже полгода, я думаю, вы все поняли, что это – надолго. Не хочу говорить о плохом, но вам, скорее всего, придётся прожить остаток своей жизни здесь… не перебивай, Лин! Я ещё не закончил!… Так вот. Запомните! Что бы с вами не происходило, что бы ни случилось – не позволяйте им вытянуть из вас что-либо, касающееся Дома и вашей прежней жизни. И, конечно, работы. Это – первое. Второе. Держитесь друг друга! Только так вы сможете выжить. Ясно?
      – Ясно, – ответил за всех Дзеди, – не ясно только одно: почему ты всё время говоришь “вы”? А сам ты? Что будет с тобой? Почему ты разделяешь себя и нас?
      – Я уже говорил, Дзеди, – Арти подошёл к Дзеди и глянул тому прямо в глаза своим пронзительным светло-зелёным взглядом, – я другой. И ты это знаешь. Тем более что они уже разделили нас, поселив в разных камерах. Или ты этого не заметил?
      – Не ехидничай! – Лин тоже подошёл к Арти. – Ну и что? И потом почему – остаток жизни?! Мне, к примеру, только девятнадцать; Дзеди двадцать, а остальным, включая, кстати, тебя, и того меньше! Ты, между прочим, младше нас всех.
      – Самый младший не означает самый глупый, – заметил Арти. – А тебе, Дзеди, я могу дать один дельный совет на будущее.
      – Это какой? – нахмурился тот.
      – Даже два. Первый: самый старший – не обязательно самый умный, а второй – самый старший – не обязательно самый ответственный. Всё, мои дорогие. Расходитесь по своим камерам и готовьтесь в самом скором времени их покинуть.
      – Почему? – Лин уже потихонечку бесился, остальные это заметили. – Откуда ты всё знаешь?
      – Я просто подслушал разговор в коридоре, – пожал плечами Арти, – через несколько дней нас переводят в другое место.
      – Зачем? – спросил Дзеди.
      – Говорят, что мы не идём на сотрудничество и поэтому к нам разрешено применить какие-то меры воздействия.
      – Какие меры? – спросил Дени.
      – Не знаю, – Арти покачал головой, – про это они не говорили.
      – А куда нас переводят? – спросил Ноор.
      – Не всё ли равно, правда? – Арти глянул в тёмное окно. – Здесь везде одно и то же. Какая разница?…
      – Арти, а ты не боишься? – взгляд Дзеди потяжелел, в голосе зазвучало напряжение.
      – Нет. Я придерживаюсь одной доктрины, которая гласит…
      – Только не философствуй, ради Бога! – Лин возвёл глаза к потолку. – Лучше расскажи, что ещё ты подслушал?
      – Да, собственно, больше ничего.
      – А если сказать правду? – ни с того, ни с сего спросил Дзеди.
      – А если правду, то они решили вытянуть из нас то, о чём я говорил, любым способом. Это дословно. Только я не знаю, зачем тебе это понадобилось? Если хочешь что-то узнать, не привлекая лишнего внимания, тогда проникай в мысли и действуй.
      – Я не умею, – мрачно сказал Дзеди.
      – Учись, – предложил Арти.
      – А я? – возмущённо спросил Лин.
      – И ты тоже, – добавил Арти. – И все остальные. Это не так трудно, как может показаться на первый взгляд, а в жизни вполне может пригодиться.
      – Только вот не пойму, зачем, – встрял Дени. – Я никогда в жизни ни от кого не прятался, не скрывался. И не собираюсь так поступать в дальнейшём…
      – Ты просто-напросто никогда в жизни своей не сталкивался с насилием, – жестко сказал Арти, – у тебя поэтому и сложилось столь примитивное мнение на этот счёт…
      – Я сталкивался, – заметил Дзеди. – И Лин – тоже. Однако мы превосходно обходились без таких крайних мер.
      – Это где же ты с ним сталкивался? – прищурился Арти.
      – А кого высылали в посёлок?! – ощерился Лин.
      – А кому Ноор расквасил лицо на поединке?! – возмутился Дзеди.
      – А кто получил по полной программе за подводную лодку?!!! – заорали они в один голос.
      – И вообще, ты не прав, – добавил Дзеди, немного остыв. – Мы-то как раз сталкивались.
      – Это было не насилие, а детский лепет, – отрезал Арти. – Тоже сравнили…
      – Откуда ты всё знаешь? – в который уже раз спросил Дени.
      – Да не знаю я ничего! – взорвался Арти. Дзеди удивился – он впервые видел Арта в таком состояние. – Я тут нахожусь наравне со всеми вами, если ты не забыл. Я только думаю всё время и пытаюсь, по мере сил, делать какие-то выводы из того, что я вижу и слышу. Кое-что я чувствую, ещё до чего-то дохожу своим умом, что-то додумываю… Понимаешь, мне это всё очень не нравится, и… моли Бога, чтобы я оказался не прав!
      – Арти, мы все знаем, что голова у тебя светлая, – примирительно сказал Дзеди, пожимая плечами, – но всё-таки может же так случится, что на этот раз ты ошибёшься…
      – Дай Бог, Дзеди, – Арти низко опустил голову и еле слышно добавил, – вот только зачем тогда вся эта бодяга с микрофонами в стенах и камерами за зеркалом… и причём тут бумага, на которой было предложено писать всё. Что – “всё”? Никто не знает. И почему я всё время ощущаю угрозу…
      – Ладно тебе, Арти, – Дени подсел к другу и обнял его за плечи. – Мы же все вместе. Всё нормально будет, вот увидишь…
      – Не стоит меня успокаивать, Дени, – Арти вздохнул. – Я и так спокоен. Мне, если что случиться, есть, куда деться, а вот вам…
      – Куда это ты денешься? – полюбопытствовал Лин.
      – А у нашего Арти среди Вечных друзья завелись, ты разве не знаешь? – в тон ему ответил Ноор. – Ведь так, Арти?
      – Не так. И не будем об этом. Но факт остаётся фактом. Вы, в отличие от меня, беззащитны.
      – Мы ещё посмотрим, кто тут беззащитный, а кто – нет, – пообещал Дени.
      – Мы с Лином – к вашим услугам, – галантно предложил Дзеди.
      – Арти, если хочешь кого спасти – можешь начинать сейчас. Спаси меня от скуки, пожалуйста, – вежливо попросил Лин. – А то я прямо загибаюсь. Я на Дзеди уже всё перепробовал – и ничего. Этому уже на всё наплевать.
      – И всё ты врёшь, – обиделся Дзеди, – кто вчера с тобой весь день считал деревья и слушал твой бред о том, что они бегают? Не я, что ли?
      – Это – фигня, – отмахнулся Лин. – Охранников ты считать отказался.
      – Он же только один.
      – А интереснее думать, что их там много, – доверительно сообщил Лин, – я вот попробовал сосчитать, сколько их прошло мимо камеры за день…
      – И сколько? – спросил Ноор.
      – Я сбился со счёта на двадцать восьмом, – гордо сообщил Лин.
      – А я – на тридцать четвёртом, – ещё более гордо ответил Ноор.
      – Я же говорил, что их там много! – радостно сказал Лин. – А вы мне не верили! Вот Ноор тоже считал…
      – Тот ещё придурок, не хуже тебя, – проворчал Дени. Дзеди согласно кивнул.
      – Небось, просил тебя помочь посчитать охранников, пока он считает деревья? – проницательно спросил Дзеди. Теперь пришла пора Дени кивать, что он и сделал. – Вот-вот… а потом полночи ругался из-за того, что он, якобы по твоей вине, сбился со счёта?
      – Точно. А ты откуда знаешь?
      – А я подслушал, как они сговаривались, – объяснил Дзеди и тут же получил от Лина оплеуху. – Так всегда, – пожаловался он, потирая щёку, – за правду больнее всего достаётся…
      – Тебя вообще надо выпороть, стукач! – Лин надулся. – Всю малину изгадил…
      – Ты сам кому хочешь изгадишь не только малину, но и всю жизнь в придачу. Я из-за тебя полночи не спал, между прочим!
      – И я! – взревел Дени. – А ну-ка вздуем этих негодяев!
      – Лин, бежим! – Ноор ликовал, он был в превосходном расположение духа. Он схватил Лина за руку и они скрылись в стене. Дзеди и Дени улыбались им вслед.
 

* * *

      Арти, как всегда, оказался прав. Не прошло и недели, как в один из пасмурных дождливых вечеров за ними пришли. Их всех вывели из камер и повели по длинному узкому коридору прочь, к выходу. Дзеди вдруг почувствовал, что ему больше не суждено вернуться обратно и его вновь, уже в который раз, укололо нехорошее предчувствие. Тем более что этому были и другие причины. Те же охранники перестали себя вести так, как раньше – исчезли вежливость и обходительность, а взамен них появилось что-то новое. Грубые, отрывистые команды, скупость движений, деловитые, отрешённые лица… Охранники и конвоиры словно сбросили с себя надоевшие маски, и Дзеди очень не понравилось то, что он под этими масками увидел.
      Их вывели на улицу. Холод и непогода, слякоть и темнота кругом.
      – Лицом к стене, руки за голову, – скомандовал конвоир. Они повиновались, даже Лин, у которого вдруг пропала всякая охота острить. В этом неудобном положение они простояли минут десять, пока не подошла машина. Она была точной копией той, на которой их привезли в это место и Дзеди понял, что дорога не займёт много времени. Видимо эти примитивные механизмы служили для поездок на небольшие расстояния. Их затолкали в кузов, предварительно сковав руки наручниками (поняв, что с ним делают, Дени поразился, но возражать не стал, решил не связываться), и машина тронулась. В кузове её было холодно, откуда-то сквозило, плохо пахло. Они сели на пол, тесно прижавшись друг к другу, чтобы хоть немного согреться, и принялись шепотом обсуждать своё нынешнее положение.
      – Куда это они нас? – спросил Ноор. – Арти, ты же у нас всё знаешь… может, ты в курсе?
      – Нет. Я вам тогда рассказал всё, что сумел подслушать.
      – А они не говорили про то, что с нами собираются делать?
      – … нет, я же сказал.
      – …или про то, что им от нас нужно? – закончил за всех Лин.
      – Нет. Речь шла о каких-то мерах воздействия. – Арти передёрнул плечами. – До чего же здесь холодно, что за дурацкая планета…
      – Планета-мать, планета-исток, – менторским тоном произнёс Лин. Дзеди усмехнулся, и Лин продолжил, вдохновлённый таким проявлением одобрения, – вы, не смотря на то, что родились вдали от неё, обязаны знать, какие обычаи, какие культурные традиции, какие…
      – Лин, заткнись, – попросил Дени.
      – Вот ещё! – отмахнулся тот. – Так на чём я?… А! Какие языки там существуют. Вы обязаны бережно хранить в своей памяти…
      – Лин, чёрт возьми! – взорвался Дени. – Ты сегодня замолчишь?
      – Я просто хотел вспомнить самое начало курса лекций по истории переселения и субкультур. – Лин пожал плечами. – Я не виноват, что у меня память такая хорошая.
      – Ты бы лучше нашёл в своей памяти, что такое “меры воздействия”, – попросил Ноор. – А то я так не могу долго. В неведение, то есть…
      – Вряд ли это что-то хорошее, – заметил пессимистически настроенный Дзеди. – Ты же видел, как они с нами сегодня обходились…
      – Но и вряд ли что-то плохое, – Дени, как всегда, старался быть оптимистом. – Мы им всё-таки нужны…
      – А ты что скажешь, Арти? – спросил Ноор. Машину сильно тряхнуло на ухабе, Лин шепотом выругался.
      – Я уже говорил. Посмотрим, зачем торопить события.
      – А кто их торопит? – Арти осторожно отодвинулся подальше от стенки кабины и произнёс: – Только не вздумайте бежать или ещё как-то им сопротивляться.
      – Почему, Арти? – Дзеди старался говорить тихо.
      – Ты пока не поймёшь, прости. Просто делайте то, что я говорю. Всё равно уже поздно что-либо менять.
      – И что, нам теперь на всю жизнь… здесь? С этими? – Лин кивнул в сторону кабины. Хотя они говорили на рауф, Лин тоже не повысил голоса, опасаясь, что их могут подслушать. Беспокойство Арти постепенно овладевало всеми.
      – Да. Похоже, мы подъезжаем, – заметил Арти.
      – Слушай, а здесь нас тоже сунут под замок? – ехидно поинтересовался Ноор. – Или как?
      – А как же! – Дзеди улыбнулся и потряс скованными руками. – В эти… как их там? Арти, подскажи.
      – Камеры, естественно, – вздохнул Арти. – Ты потише, хорошо?
      – Ладно, – Дзеди снова сел на пол и привалился плечом к стенке кабины.
      …Они и впрямь подъезжали. Если бы они имели возможность хоть на минутку выглянуть наружу, они бы увидели подсыпную дорогу, окруженную лесом, состоящим преимущественно из осин и берёз, сумевших выжить на сильно заболоченной почве. Дорога упиралась в железные ворота, крашенные в унылый зелёный цвет, над воротами нелепым выростом стояла сторожевая вышка. Примыкавший к воротам забор был поверху опутан колючей проволокой аж в три ряда. Темнота, сошедшая на землю ещё несколько часов назад, систематически разрубалась надвое всевидящим лучом огромного прожектора, расположенного на другой вышке, стоящей в глубине территории. И если бы они могли прочесть название, табличку, висящую над дверью уродливого, приземистого двухэтажного здания из серого бетона, они прочли бы что-то уже совершенно непонятное. Табличка гласила “Пошивочные мастерские. Филиал отдела снабжения ВС СССР”. Обилие охраны наводило на совершенно недопустимые для советского человека мысли о том, к примеру, что родина изобрела какой-то сверхъестественный фасон военной формы, и теперь старательно прячет это достижение народного хозяйства от посторонних глаз. К примеру, шпионских. Впрочем, никто из посторонних при всём желании не смог бы пробраться в эту запретную зону, даже если бы очень этого захотел. С трёх сторон забор выходил на болота, тянувшиеся по стылым лесам не один десяток километров. Одна-единственная не заболоченная сторона была защищена не хуже, чем иные стратегические объекты. Если не лучше. Мало того, даже те военные, которые с озабоченным видом проверяли у приехавших документы, даже те, что торчали у входа в здание “пошивочных мастерских” и сидели на вышках с заряженными АКМ в руках, не знали, что они охраняли. Внутрь здания их никто никогда не впускал. Их привозили из самых разных частей на дежурство, а по холодному времени те, кто ждал, когда придёт за ними машина, чтобы увезти обратно в родную часть, имели право погреться в караулке, что стояла на проходной. И всё. Впрочем, внутрь здания никто и не стремился.
      Машина въехала по пандусу внутрь. В тот момент, когда они пересекли границу, отделявшую улицу и внутренние помещения, Арти вздрогнул и, поморщившись, словно от боли, вдруг едва слышно прошептал:
      – Я отсюда живым не выйду.
      – Почему, Арти? – спросил Дзеди.
      – А ты не чувствуешь?
      – Эманации… структура… – Дзеди задумался и добавил: – почти так же, как и везде здесь…
      – Уровень Быка, – вздохнул Арти, – низкий порог различения, несовершенство воспринимающей системы… Активизируй все рецепторы. Постарайся подняться хоть немного выше. Да опомнись же ты, наконец!
      – О чём вы? – спросил Лин.
      – О Господи! – лицо Арти исказило отчаяние. – Это же смерть, идиоты!
      – С тобой всё в порядке, Арти? – Дени с участием заглянул Арти прямо в глаза.
      – Я, кажется, понял, – неуверенно начал Дзеди, – ты имеешь в виду…
      – Молчать, – приказал Арти, – кто-то идёт. Ни звука.
      Дверь машины открылась и они увидели, что находятся в скудно освещённом помещение с низким потолком, серыми бетонными стенами, и полным отсутствием окон. Двое людей с автоматами наизготовку не добавляли этому месту очарования. Один из них ткнул стволом вначале в сторону кузова, а затем указал им же куда-то в сторону. Просто и ясно, без изысков. На выход.
      – Лицом к стене, руки за голову, – приказ был подкреплён тычком стволом автомата в спину, охраннику не понравилось, что Ноор замешкался. Глаза Ноора нехорошо сверкнули, он мгновенно изготовился к прыжку. На его счастье, это заметил Арти.
      – Ёт соре! – повелительно крикнул он. – Ноор, ёт соре!
      Ноор неохотно повиновался. Это было к лучшему, теперь угрозу этого места почувствовали все, тем более что речи Арти, хоть и встречали часто скептическую реакцию, делали своё дело. Они покорно выстроились у стены, ожидая, что же будет дальше.
      – Вперёд, по одному, – приказал охранник, – не задерживаться.
      Его приказание было бы исполнено, но тут Лин, из чисто научного интереса, как сам он позже объяснял, остановился, нагнулся и принялся поправлять шнуровку на ботинке. За это он получил весьма чувствительный удар прикладом между лопаток. Лин неспешно распрямился и спокойно посмотрел охраннику прямо в глаза. От такой наглости тот немного опешил, однако ему на помощь пришёл второй охранник.
      – Вперёд, – сказал он, – шевелись, гнида!
      Их вывели из полуподвального помещения и по коридору, в котором почти не было дверей, (Дзеди насчитал всего три) провели к новому месту их пребывания. Комната, в которой они очутились, была тесной для пятерых, метров двенадцать. В неё кое-как были впихнуты пять кроватей с продавленными панцирными сетками, на которых лежали несвежие полосатые матрасы. Ни стульев, ни стола в комнате не было. Узкое грязное окно, опять же зарешеченное, выходило во двор и они могли наблюдать за перемещениями охранников, видеть въезжающие машины, и то, что здесь, видимо, называлось свободой – облетевший лес, выглядящий крайне неприглядно, да полоску дороги, скрывающуюся за тёмными стволами. Поворот – и нет её, словно и не было вовсе…
      – Это уже слишком! – Лин, когда дверь за охранниками закрылась, наконец дал волю своему гневу. – Скотство какое! Да я его…
      – Остынь, рыжий, – попросил Дзеди, – ты сам виноват. Он же приказал идти…
      – И что?! Я что – не шёл? Подумаешь, шнурок развязался…
      – Ничего у тебя не развязалось, – сказал Арти, – ты специально нарываешься.
      – А пусть и специально! – огрызнулся Лин. – Он не имел права…
      – Ты не дома, – напомнил Дени.
      – И что с того? Почему этот хам…
      – Лин, ты – дурак, – проникновенно начал Дзеди, – ты же видел, что было с Ноором. Зачем ты его провоцировал?
      – Я хотел узнать, что получиться, – Лин уже успокоился, теперь он был просто расстроен.
      – И что получилось? – ехидно спросил Ноор.
      – Спина болит, – признался Лин, – правда, когда меня во время регаты приложило гиком…
      Он не договорил. Замок в окованной железом двери щёлкнул, в комнату зашёл охранник и остановился на пороге, внимательно рассматривая всех пятерых. Взгляд его остановился на Арти, он замер, явно находясь в нерешительности, но опомнился на удивление быстро.
      – Кто из вас Арт? – спросил он. Арти встал и слегка опустил голову, представляясь. – На выход.
      Арти кинул быстрый, еле уловимый взгляд на друзей и с непроницаемым выражением на лице вышел, следом за ним вышел и охранник. Дверь снова заперли. С минуту все ошарашено молчали, а потом Дени произнёс:
      – Куда это они его?
      – Я почём знаю, – на лице Дзеди было написано сильнейшее беспокойство. – Мне это не нравится…
      – Может, выломаем дверь? – предложил Лин, любивший действовать быстро.
      – А правда? – поддержал его Ноор. – Дени, ты как?
      – Вам бы только ломать, придурки! – огрызнулся Дени. – Не мешайте думать…
      – Я предлагаю так, – сказал Дзеди. – Ждём несколько часов… ну, скажем, десять… а после этого ломаем дверь. Согласны?
      – Пойдёт, – Лин вздохнул и сел на койку, сетка противно скрипнула. – Я боюсь за Арти, ребята. Он, конечно, сильный, и всё такое, но…
      – Но здесь слишком много народу, – закончил за него Дзеди. – За это не бойся, Арти считает втрое быстрее всех нас, вместе взятых. Он, в случае чего, сможет уйти.
      – В случае чего? – спросил Ноор.
      – Не знаю, – Дзеди покачал головой.
      – А не посчитать ли нам? – спросил Лин. Ему никто не ответил, поэтому Лин в одиночку подошёл к стене, приложил к ней ладонь, секунду постоял, не шевелясь, словно прислушиваясь, а затем отошёл к окну и замер.
      – Ну что? – спросил его Дзеди через пару минут.
      – Семь выходов, близких – только два, остальные… скажем, вне пределов нашей досягаемости.
      – Где близкие?
      – По-моему, в стенах этой же халупы, – Лин поморщился, задумался и добавил, – а, вот! Ещё один нашёл, семьдесят километров отсюда. Но само по себе место мне не нравится.
      – Почему? – спросил Дени.
      – Там столько всего намешано, не передать. Плохое место, очень грязное. В энергетическом плане.
      – А где здесь чисто? – устало спросил Ноор. – Всё буквально пропитано… – он щёлкнул пальцами, не находя подходящего слова.
      – Тоской, – подсказал Дзеди. – И пустотой.
      – Это ты круто берёшь, – возразил ему Лин. – Может, это только в этой стране… как её там?
      – Россия, – ответил Ноор. – Может быть.
      Последующие три часа они изо всех сил старались чем-то себя занять, только бы не думать постоянно о том, что сейчас происходит с Арти. А на четвёртом часу дверь отворилась, вошёл Арти, и дверь за ним поспешно закрыли. Даже слишком поспешно, отметил про себя Дзеди. Арти подошёл к своей кровати и тяжело, устало сел на неё. И вдруг закрыл посеревшее, осунувшееся лицо руками. Которые дрожали. Это было так не похоже на Арти, что все растерялись. Первым опомнился Дени. Он подсел к Арти и осторожно обнял его за плечи, разворачивая к себе лицом. Тот не сопротивлялся.
      – Что случилось? – с тревогой спросил Дени. Арти не ответил, лишь слабо потряс головой, словно отгоняя что-то невидимое, нереальное.
      – Что такое? – Дзеди сел с другой стороны.
      – Всё плохо, ребята. – Арти, наконец, нашёл в себе силы говорить. – Мы попались. И гораздо крепче, чем я мог предположить. Это… это то самое, что у нас называется злом. Причём в таком проявление…
      – В каком? – Дзеди был напряжён до предела, его затрясло. – Ты хочешь сказать… вообще? Такого не бывает, только в теории…
      – Я не сказал, что оно чистое, – Арти снова вздрогнул. – Просто никто из нас никогда не видел его столь близко. Ни вы, ни я. Если это возможно, поделитесь со мной энергией, кто-нибудь. Он с меня столько стянул… А я сопротивлялся! Боже, как я сопротивлялся!… Я и не думал, что они бывают такие сильные… их тут всего-то с десяток, но… это их база, если я правильно понял. Незаконная база, они ещё не вошли в соглашение с остальными, и, по-моему, не знают об их существование. Не знают, но догадываются. Формация не из высоких, но до чего сильны… И им очень хочется узнать от нас страшное количество интересующих их вещей.
      – К примеру? – Дзеди сидел, подавшись вперёд и, с всё нарастающим ужасом, слушал Арти.
      – К примеру, как выйти на себе подобных. Как осуществлять качественную связь на больших расстояниях. Как привлечь внимание этих самых себе подобных. С помощью этой самой связи. Он был страшно разочарован, когда узнал от меня, что такой связи не существует. И что мы, в общем-то, не имеем касательства к технике. “Ах да! – заметил на это мой вежливый и на редкость обходительный враг. – Вы же биологи. Вот и поработайте в хорошо знакомой вам области. И вам интересно, и нам полезно. Вы в накладе не останетесь, обещаю”. И что же вы можете нам предложить? – спросил я. “Жизнь, юноша. Думаю, она вам пригодится”. Я промолчал, и он добавил что-то ещё про хорошую жизнь, сытую, без проблем. “Ведь ваши от вас всё равно отказались, – заметил он вскользь, – неужели вам не всё равно, на кого работать?”
      – А ты что? – спросил Лин.
      – Я сказал, что подумаю.
      – И что ты надумал? – спросил Дзеди.
      – Ты же знаешь, – откликнулся Арти, – ты меня знаешь, Дзеди. Всю мою жизнь…
      – Я понял. – Лин встал. – Ну что ж. Будем сопротивляться, если на то пошло. А что он хотел от нас по части биологии?
      – Догадайся с трёх раз.
      – Воссоздание?
      – В промышленном масштабе. В ускоренном варианте. И срочно. Вы поняли, куда мы попали?
      – Да, – сказал Дзеди. – Более чем. Давай-ка я поделюсь с тобой, Арти. Ты просил.
      – Спасибо, Дзеди, – Арти закрыл глаза и на секунду расслабился. – Спасибо, хватит. Я уже в полном порядке.
      – Если хочешь, я тоже могу… – вызвался Лин.
      – Не стоит.
      – Да ладно тебе!… У меня много, – похвастался Лин.
      – Это сейчас, – поправил его Арти.
      – А куда она денется? – спросил Лин.
      – Дождись первого же допроса, – посоветовал Арти.
      – Я им не позволю! – ощерился Лин.
      – А кто тебя спросит? – вздохнул Арти. – Ты же знаешь, сколько лет я этим всем занимался…
      – И что? Может, у меня получится? – сказал Лин.
      – Всё может быть. Давайте-ка ложиться спать, время – третий час ночи, – подытожил Арти.
      Они улеглись на кровати, не раздеваясь и попытались заснуть. Именно попытались. Не прошло и получаса, как Дзеди, сев на своей кровати, спросил:
      – Я чего-то не понял, кажется?… Ты сказал, здесь их база?!
      – Совершенно верно, – откликнулся Арти, – это ты понял правильно. У них тут создана очень крепкая система, если не сказать больше. Они тут оприходовали всё – начиная политической структурой и заканчивая мировыми представлениями. Они внедрились во всё, до чего сумели дотянуться. И, если я правильно понял, эта планета – далеко не единственная, на которой они исхитрились проделать подобное.
      – Ты хочешь сказать, что есть ещё?… – Дени тоже сел на кровати.
      – Да.
      – А какой цикл? – Ноор перебрался на койку Дени и уселся рядом с ним, чтобы лучше слышать Арти, говорившего в полголоса.
      – Апрох, четыре цикла от нас. Этот сразу понял, из какого лагеря мы… тем более что его, вероятно, кто-то предупредил.
      – Само собой разумеется, – покачал головой Лин, – понятное дело. Не просто так это всё, как я теперь вижу.
      – Вы только не пугайтесь, когда вас будут допрашивать. Это тут, кстати говоря, называется “беседовать”. Мой был в маске, манеры имел вполне пристойные, говорил спокойно. Я больше чем уверен, что люди, которые здесь работают, даже не знают, с кем имеют дело. Только может кто-то и обратил внимание на то, что после долгого общения с шефом болит голова и шумит в ушах…
      – Шумит в ушах? – удивился Лин. – Почему?
      – Побочный эффект от сильной энергопотери, повышается давление, – объяснил Арти, – у меня тоже шумело. Потом, конечно, проходит…
      – А у меня от Айкис всегда болела голова, – заметил Дзеди, – интересно, почему?
      – А у меня – задница, – пожаловался Лин. – Она никогда не упускала случая чем-нибудь меня приложить…
      – Да брось ты, – отмахнулся Дени, – вот только что нам теперь делать?…
      – Терпеть, – ответил Арти. – Больше ничего не остаётся. Обратно нам ни в коем случае нельзя. Поняли?
      – Слушай, а они давно здесь? – спросил Дзеди.
      – По его словам – около сотни лет. Не так уж много. Но им вполне хватило времени на то, чтобы развалить эту страну к чертям собачим…
      – А как он назвал эту формацию… то есть, я хотел спросить, как они называют сами себя?
      – Кинстрей.
      – Я запомню, – сказал Дзеди.
      – Захочешь – не забудешь. Отдыхайте, ребята, кто знает, кого из вас потащат туда следующим, – посоветовал Арти.
      – Меня, – вдруг сказал Дзеди. – По праву самого старшего.
      – А почему меня повели первым? – ехидно спросил Арти.
      – По праву самого умного, – парировал Дзеди.
      – Сдаюсь! – Арти улыбнулся. – А ну-ка слушайте приказ самого умного! Всем спать, негодяи! Ради смеха, хотите услышать его последнюю фразу?
      – Ну? – спросил Дени.
      – Ты ещё наплачешься, нелюдь, так и знай! – произнёс Арти спокойным и даже несколько довольным тоном, довольно удачно сымитировав голос своего собеседника. Лин усмехнулся, состроил противную рожу, щёлкнул зубами и, улёгшись поудобнее, через несколько минут заснул. Вскоре спали все, только Арти ещё долго лежал без сна, уставившись в потолок. Он думал изо всех сил, чем он может помочь всем тем, кого любит. Он видел, что они уже встали на путь, по крайней мере двое из них – точно, но при мысли о том, каков этот путь, ему становилось не по себе. Те, кто его вёл, предупредили, что часть этого пути – и его тоже, поэтому Арти и мог с точностью предсказывать, даже несколько предопределять события. Но только относительно себя. “Что будет с ними? – думал Арти. – Меня ведут. А их? Да, я знаю, кто я есть на самом деле. Да, моё будущее предопределено, моё прошлое известно. А Дзеди? Я же чувствую в нём, да и Лине тоже что-то такое… по-моему, они тоже не просто так здесь находятся… Боже, дай мне силы понять, что происходит… и волю, чтобы выдержать это”.
      Арти уснул только тогда, когда серенький утренний свет стал несмело смешиваться со светом шестидесяти вольтовой голой лампочки, висевшей под потолком. Лампочка никогда не гасла, а погасить её сами они могли, только разбив или вывинтив – выключателя в комнате не было. Но они пока что этого не заметили.
 

* * *

      Лин пел. Он сидел на узеньком подоконнике и тихонько что-то мурлыкал себе под нос, наблюдая за повседневной дворовой жизнью. Ходили туда-сюда охранники, кто-то вывел из здания здоровую чёрно-подпалую собаку (Лин никогда не видел таких в Доме), въехала во двор машина, неуклюжая, уродливая; человек с собакой забрались в кузов и машина, сделав по двору круг, выехала за ворота. Натужный вой её мотора был слышен ещё долго, хотя сама она давно скрылась за обнаженными некрасивыми деревьями. К вышке, что стояла где-то за зданием, протопал наряд, вскоре основательно промёрзшая предыдущая смена удалилась в караулку… Тоска, подумал Лин. Правильно сказал Дзеди, всё верно. Тоска и пустота. Зачем мы здесь?…
      Их водили на так называемые “беседы” почти ежедневно, иногда по двое, по трое, но чаще – по одиночке. То страшное существо, с которым довелось встретиться Арти, больше не появлялось. Они разговаривали с совершенно обыкновенными людьми, может, слегка замороченными невесть чем, с немного странной (с точки зрения друзей) позицией и миропониманием, но в общем и целом… люди как люди. Время ползло медленно, словно толстый противный слизняк, и Лин постепенно начал ощущать, что в его душе назревает что-то очень похожее на бунт. Ему всё надоело – и этот проклятый двор, и эти хмурые молчаливые рожи, и эти чёртовы “беседы”, суть которых сводилась к одному – им предлагали сотрудничать, причём давали понять, всё явственнее и явственнее – не согласитесь, так заставим. Лин мучался от скуки. И ещё ему очень не хватало Жанны. Он злился на Айкис, которая одним движение руки превратила его устоявшийся, спокойный и весёлый мир, в котором он с таким трудом нашёл себе место, в невесть что…
      Лин стукнул кулаком в окно и пробормотал:
      – Уроды чёртовы, чтоб вам…
      – Это ты про кого? – спросил Дзеди. Он лежал на своей кровати и курил – ему удалось выпросить у конвоира сигарету.
      – Про всех, – ответил Лин. – Надоело…
      – Ещё бы, – вздохнул Дзеди.
      Они пока что были одни – всех остальных увели на очередную “беседу”. Почему-то последнее время стали чаще водить парами, видимо в этом был какой-то смысл, которого они, при всём своём желании, не могли понять. А пока Лин и Дзеди маялись.
      Всё стало хуже в последнее время и настроение, и погода, и, как ни странно, еда. Их стали меньше и хуже кормить, Лин удивлялся – почему? Прежние завтраки, обеды и ужины, вызывавшие прежде у Лина лёгкое отвращение и недоумение (как они могут это есть? не пойму…) отошли в прошлое. Теперь же Лин вспоминал о их прежних обедах с чувством лёгкой зависти к себе самому. Еду приносили дважды в день, причём весьма скудную и плохую. Труднее всего, пожалуй, приходилось Дени и Ноору, они, в отличие от Дзеди, Лина и Арти, были крупными, и те порции, которые им давали, если и могли насытить с грехом пополам остальных, этим двоим были явно малы. Ноор и Дени постепенно становились раздражительными и угрюмыми.
      – Неужели вам не понятно? – спрашивал их Арти. – От вас же именно это и требуется, глупые! Сейчас вас немного поморят голодом, а потом вы за тарелку каши продадите Дом. Надо держаться, Дени! И я предупреждал об этом ещё несколько месяцев назад. И про то, что это будет трудно, я тоже говорил.
      Постепенно перед Дзеди стала вырисовываться картина истинного положения вещей. Их новые хозяева оказались умными, расчетливыми и терпеливыми. Те полгода, когда товарищи жили в относительном спокойствие и неведение, были потрачены их врагами на то, чтобы изучить в деталях склонности и особенности каждого пленника. И теперь полученные сведения использовались во всю. Лина и Дзеди старались поймать на скуке, самой тривиальной и простейшей скуке, которую Лин органически не переносил. Дзеди, хоть и владел собой немного лучше, тоже страшно мучался. Им не разрешали читать (вернее, им просто нечего было читать), разговаривать с охраной, их максимально оградили от любых источников информации. Даже на “беседы” их водили реже, чем остальных. Ноор и Дени попались на голод, даже не на голод, а на недоедание. Вот только Арти оставался спокоен и ровен, никакие уловки на него не действовали. Если ему было нужно чем-то себя занять, он просто выходил в астрал и устраивал там себе длительные прогулки, беседы не знамо с кем, бои… Количество и качество еды на его психическое состояние не влияло, равно как и ограниченность круга общения. Если и происходили в его душе какие-то движения, то об этом знал только он сам и никто другой…
      – Дзеди!… – позвал Лин. – Давай лампочку вывинтим, а?
      – В темноте хочешь посидеть, что ли? – огрызнулся Дзеди. – Тебе надо, ты и вывинчивай. Вот только кончится это тем, что тебе набьют морду. Ты же каждый день калечишь по лампочке, не надоело?
      – А ты можешь предложить что-то ещё? – спросил Лин.
      – Нет, – ответил Дзеди.
      – Тогда давай… – Лин не договорил. В коридоре послышались шаги.
      – Нытики идут, – вздохнул Дзеди.
      – А мы будто лучше, – отозвался Лин.
      В камеру ввели Ноора и Дени, дверь за ними закрылась. Дени зевнул и потряс головой.
      – Тоска такая, – сказал он, не дожидаясь, пока его спросят, как дела. – Всё о том же, будто других тем нету… Поспать что ли до ужина?
      – Можно, – согласился Ноор, – а откуда табаком несёт? – насторожился он.
      Дверь снова открылась.
      – Лин, Дзеди, на выход, – позвали из-за неё. Лин встал, одёрнул рубашку и пошёл на голос. Дзеди сказал:
      – Ну, слава Богу, – и вышел за ним следом.
      Всё тем же коридором их повели к той же комнате. Дзеди с Лином уселись на предложенные стулья и приготовились провести несколько не очень-то приятных часов. На этот раз человек, пришедший к ним, был новым, незнакомым. Прямо с порога он начал:
      – Вы не думайте, я не за тем пришёл, о чём вы сейчас подумали… Это не допрос, мне просто нужен совет… совет специалиста… мне дали всего полчаса. Умоляю, помогите мне, а то меня уволить могут… – он повернулся в сторону коридора и крикнул: – Приведите образец! И побыстрее…
      Лин и Дзеди быстро переглянулись. Дзеди едва заметно отрицательно покачал головой, у Лина в глазах возник вопрос.
      – Тер сихсо рие, – сказал Дзеди одними губами. (Нельзя ему лгать.) Р.
      – Ин кас? (Почему?) Р.
      – Тер, – повторил Дзеди. (Нельзя.) Р.
      – Та рие, – усмехнулся Лин. (Я совру.) Р.
      Их новый знакомый повернул к ним удивлённое лицо.
      – Ничего-ничего, – успокоил его Дзеди, – это мы просто немного поспорили.
      – Можно узнать, о чём?
      – Отчего же. Лин хотел разбить лампочку, которая у нас в комнате. Я запретил. Если бы я умел ругаться по-русски, я бы отругал его на вашем языке, – сказал Дзеди, пристально глядя прямо в глаза своему оппоненту. Он давно заметил, что его взгляд всегда немного пугает незнакомых с ним людей. А уж здешних, неподготовленных, и вовсе приводил в трепет один только вид его вертикальных зрачков. Дзеди улыбнулся, Лин тоже. Два пай-мальчика, все внимание и участие.
      В комнату вошёл охранник, который гнал перед собой… Лин и Дзеди от удивления подались вперёд. То, что привёл охранник, они опознали в одно мгновение. Они были профессионалами, и этим объяснясь их реакция. То, что находилось перед ними, нельзя было назвать человеком. Это явно было изделие местных, неуклюжая пародия на разумное существо, продукт работы здешних биоинженеров. Существо стояло на двух ногах, было одето, имело руки, волосы на голове, но… Этих самых “но” было очень много. Уже после нескольких секунд Дзеди понял, что это существо полу разумное, что оно не полноценно, что если бы они взялись за это, они бы сделали всё не так. Что, в принципе, если здесь немного доработать, изменить технологию, то можно получить вполне приличные результаты… И что ему очень не нравится сама эта мысль… ведь эта раса, Кинстрей, с их помощью может получить огромное количество дешёвой рабочей силы, с которой сможет продвигаться всё дальше и дальше. И он окончательно понял, для чего их тут держат. И ему стало страшно.
      – Вы поймите, у меня тут проблема с речевым центром, – немного заикаясь от волнения проговорил человек. Он открыл портфель, на пол посыпались какие-то бумажки. Человек чертыхнулся и полез под стол, поднимать. Лин и Дзеди тоже опустились на корточки и принялись помогать. Модель, которую пригнал охранник, взирала на эту возню с коровьим равнодушием, не проявляя никакого интереса к их действиям. Дзеди исподтишка рассматривал это существо. Крупная голова, на которой росли реденькие светло-рыжие волосы, бесцветные глаза, короткая шея, длинное туловище, покатые плечи, короткие руки с неуклюжими пальцами без ногтей. Лицо плоское, напрочь лишённое мимики. “В собаке больше выразительности и души, чем в этой твари”, – подумал Дзеди, но вслух ничего не сказал. Они, наконец, собрали все бумажки и чинно расселись по стульям.
      – Так вот, у нас такая проблема, – продолжил человек, – мы никак не можем активизировать речевой центр. Ну никак. Эта модель у нас идёт по коду 3/8, то есть третья серия, эксперименты восьмой стадии серии… Они, между прочим, прекрасно слушаются. То есть я хочу сказать…
      – …что вы не можете заставить “это” говорить, – закончил за него Дзеди. – Вряд ли мы сможем вам помочь. Мы не занимались мозгом, тематика не наша. Мы – генетики, инженеры, у нас – совсем другая область…
      – Я вам сейчас продемонстрирую, – сказал человек. – Лечь! – приказал он модели. Приказание действительно было выполнено немедленно.
      – Пусть так и лежит, – сказал Лин. – Так лучше.
      – А почему он такой худой? – спросил Дзеди. – Вы его что – не кормите?
      – А зачем? – искренне удивился человек. – Они всё равно больше трёх месяцев у нас не задерживаются. Мы новых привозим…
      – Они? – переспросил Дзеди. – Их много?
      – Да. Только на этом предприятие – больше трёх сотен. Мы можем и больше производить, но нам нужна речь… и не только… а это так, экспериментальная серия. Она не в массовом производстве, да мы и не собирались…
      – И сколько же… особей вы делаете для экспериментов? – спросил Лин.
      – Ну, в этой серии – не много. Три тысячи. Они у нас физически слабые в этот раз получились, хоть и более подвижные и разумные, чем все прошлые…
      – Сколько времени у вас занимает воспроизводство? – спросил Дзеди.
      – Около двух месяцев, – ответил человек.
      – Вот вам и ответ на ваш вопрос, – заметил Дзеди, – речевой центр просто не в состояние сформироваться за такой короткий срок. Больше я вам ничего не могу посоветовать. Да и не хочу, если быть честным. Я не в восторге от того, что вы делаете.
      – Я тоже, – вздохнул человек и пожал плечами, – но что поделаешь? Это – моя работа. И я должен её выполнять.
      – Тогда почему вы этим занимаетесь? – искренне удивился Лин. – У нас, если человек не хочет чего-то делать, он этого и не делает…
      – Особенно ты, Лин, – Дзеди посмотрел на Лина с таким выражением, что тот сразу понял – слишком много болтаешь!
      – Ну, я конечно хотел бы валяться кверху пузом на берегу моря… – робко сказал человек, – но это не возможно… Кстати, – оживился он, – а хотите, я его вскрою? И вы тогда сами посмотрите. Может, у вас появятся какие-то идеи?…
      – Нет! – сказали в один голос Дзеди и Лин. Потом Лин добавил:
      – Ни в коем случае!
      – Да как вы можете! – с возмущением сказал Дзеди. – Он же живой!
      – Ну и что? – в голосе человека звучало смущение и некоторая растерянность. – Это же модель, образец…
      – Как это “ну и что”? – не понял Дзеди. – Вы что, не понимаете? Так нельзя. Нельзя убивать живое…
      – Так вы поэтому не едите мясо? – спросил человек.
      – Ну да… и не только, – немного замялся Лин. – Ещё потому, что…
      – Лин, остановись, – попросил Дзеди. – Вряд ли это будет интересно. Скажите, обратился он к человеку, – неужели среди ваших учёных нет ни одного, способного справиться с подобной проблемой?
      – Понимаете, – начал тот, – после ряда событий наш институт… вы представляете, что это такое?… ах, знаете… претерпел множество кадровых перестановок. После них большинство учёных оказались не у дел. Я, кстати, и не учёный вовсе, так, исполнитель…
      – И где же теперь ваши учёные? – спросил Дзеди.
      – По большей части… их нет. Из тех, кто остался в… ну, в общем, был, к примеру, у нас такой Володя Айзенштат, он, собственно, один и остался… но он уехал, никто не знает, где он теперь…
      – Одним словом, – заключил умный Лин, – он от вас удрал. Что ж, он молодец. Значит, жив только он? Тёмными вы делишками тут занимаетесь, как я погляжу.
      – Вы неправильно поняли…
      – Мы всё правильно поняли, – сказал Дзеди вставая. – И не хотим иметь с вами дел. Ни теперь, ни после. Можете передать своим, что мы впредь не желаем больше беседовать на подобные темы. Ни с кем. То, что вы делаете, отвратительно и недостойно. Вы всё поняли?
      – Я всё понял, мальчик, – человек усмехнулся. – Жизнь по сути своей – отвратительная штука. Только ты этого пока не знаешь. Видимо, твоя прежняя жизнь была другой… у нас иная система ценностей.
      – И какая же главная ценность у вас? – спросил Лин.
      – Жизнь, – коротко ответил тот. – Прежде всего – своя. Прощайте.
      Лин и Дзеди ничего не ответили. Человек ушёл, пришёл охранник и увёл уродливое существо прочь, закрыв на замок дверь. Друзья переглянулись, Дзеди закусил губу и сокрушенно покачал головой. Лин тяжело вздохнул. Обоим после этого разговора было не по себе, как-то муторно.
      – Какая сволочь, – прошептал Лин. – Как так можно?…
      – А ты представь, сколько тут таких же, как этот! – Дзеди вздрогнул, словно от холода, поёжился. – А какой финт, ты только подумай! Он же ценит больше всего то, что больше всего ненавидит.
      – Он боится, – с отвращением сказал Лин. – Как последняя шушера он больше всего боится за себя.
      – Потом поговорил, там охранник идёт, – попросил Дзеди, – ладно?
      – Хорошо, – кивнул Лин. – Обязательно.
 

* * *

      В комнате происходило бурное обсуждение того, что рассказали Лин и Дзеди. Арт был мрачен, Дени и Ноор постепенно, с новыми подробностями, которые преподносил Лин, приходили в бешенство.
      – Да поубивать их всех за это надо! – орал Дени. – И вы, два придурка, ещё говорили с этой скотиной, вместо того, чтобы размазать его по ближайшей стенке!
      – Дени, не ори! – приказал Арти. – Дзеди, сколько у них особей в серии?
      – Три тысячи.
      – И срок воссоздания…
      – Два месяца. Только это не воссоздание, это что-то совсем другое. Я не знаю, что. Но у нас так не делают. – Дзеди помолчал и добавил: – Жизнь на поток не поставишь.
      – Обычными средствами, – возразил Арти. – Но вот если привлечь какую-нибудь темную гадость, она вполне может ускорить процесс… дать ему требуемый темп и производительность.
      – Но как? – спросил Лин.
      – Я откуда знаю? – пожал плечами Арти. – Я же не тёмный. Пока что прими это, как факт. Может, ты теперь поймёшь, с кем мы имеем дело.
      – Я уже понял, – сказал Лин и побарабанил пальцами по столу. – Что касается меня, то я не скажу им не слова правды. Может, совру что-нибудь… чтоб надолго хватило…
      – Я тебе ещё там сказал, что врать нельзя, – заметил Дзеди. – Но ты у нас, видимо, от природы таков, что спокойно отказаться отвечать не сможешь.
      – Не стоит этого делать, Лин, – попросил Дени. – Ещё, не ровен час, обидишь кого… и как бы чего не вышло…
      – Вот, – поднял палец Арти, – даже Дени понял! А тебе, идиоту, сколько раз не повтори, всё мало…
      – Слушайте, вы! Да подожди ты, Арти, со своими нравоучениями! – Ноор хлопнул по столу ладонью. – Рыжий, расскажи подробней, как эта штука выглядела. Может, мы что и поймём…
      Лин принялся рассказывать, Дзеди изредка его останавливал, поправлял… Постепенно все погрузились в унылое молчание, как раз к тому моменту, когда Лин обнаружил, что рассказывать ему, собственно, больше нечего.
      – М-да… – протянул Дени. – И что теперь, Арти? Опять терпеть молча?… Или как?
      – Да, мой дорогой. Терпеть. Или ты можешь предложить ещё что-то?
      – Могу! Мы запросто прорвёмся через охрану, выберемся отсюда подальше… Туда, где наши детекторы никто не сможет обнаружить… И там уже будем решать, куда дальше. Вполне вероятно, что и домой. Как тебе такой план?
      – Не пойдёт, – поморщился Арти. – Во-первых, ты не справишься с охраной, их слишком много. Во-вторых, на своих двоих ты далеко не убежишь, нужно ехать на том, что здесь есть, а ты не умеешь.
      – Мне хватит и пяти минут, чтобы разобраться, – заметил Лин.
      – Пяти минут не будет. Времени не будет вообще. Ты пока не умеешь думать, дружок. Поэтому предоставь это тем, кто умеет.
      – Тебе, что ли?
      – Можно мне, – согласился Арти. – Или подумай сам, только остынь немного. Ты принимаешь слишком близко к сердцу то, на что полагается смотреть сквозь пальцы, Лин. Живи легче.
      – Как бы не так, – заметил Дзеди, – будет он тебе жить легче, жди! Он, пока всё тут не разнесёт, не успокоится…
      – Не надо, – ответил Лин, – это ты у нас такой, а я…
      – Не начинайте, – попросил Арти. – Вы как дети, ей Богу.
      – Мы не можем быть “как дети”, потому, что мы ими никогда не были, – сказал Дени. – И всё же, Арти, если по делу, если серьёзно… Что ты об этом всём думаешь? И об этой твари, и об этом исполнителе…
      – Я уже говорил. Могу добавить только то, что малейшая ошибка с нашей стороны может очень дорого стоить не только нам, но и…
      – Кому? – спросил Лин.
      – Всему Окисту.
      Лин захлопнул разинутый было рот, да так, что прикусил себе кончик языка. Дзеди чуть не свалился с кровати, когда Дени от неожиданности плюхнулся рядом с ним. У Ноора глаза вылезли на лоб.
      – Теперь объясни, при чём тут Окист? – вопросил Лин.
      – Не понимаешь? Ты сам откуда сюда попал? Из соседней комнаты?! Если ты им расскажешь, откуда ты, они будут этому очень и очень рады. Не изволь сомневаться. Потом они пожелают узнать, как ты сюда попал…
      – А как же Айкис? Она же должна была знать, куда она нас…
      – Она могла знать, она могла и не знать, – отрезал Арти. – Я не Айкис и ответить тебе не могу. Что касается нашего способа передвижения, то она могла и не ставить их об этом в известность… Какие же вы все молодые и глупые, ребята! Слушать вас тошно.
      – Нашёлся, умный, – хмыкнул Ноор. – Хотя этот курьер… ну, когда они поменялись… тот был наш, а потом пришёл другой, и он был уже местный…
      – Соображаешь, – похвалил его Арти. – Эти курьеры могли даже не видеть друг друга, совершенно верно. Кроме того…
      Дзеди слушал и одновременно с этим он пытался выудить из подсознания нечто, насторожившее его в тот день, когда они попали сюда. Это “нечто” не давало покоя, тревожило… И вдруг он понял, что же его смущало. Звуки. Эти странные звуки в глубине леса, те, что предшествовали появлению второго курьера. Далёкие, размытые и отфильтрованные приличным расстоянием… словно кто-то несколько раз резко хлопнул в ладоши. И он понял, что происходящее с ними напрямую связанно с этими звуками. Но остальным ничего не сказал. Решил пока подождать, не торопить событий. Успеется. Пока не стоит. Сейчас речь о другом, и надо максимально собраться, чтобы хорошо справиться с ситуацией.
      – Арти, – позвал он, – может, мы ещё подумаем… и только тогда что-то будем решать?…
      – Ты прав, – Арти кивнул и опустил голову, – решать мы будем потом…
 

* * *

      Дзеди точно знал, когда это всё началось. Он на всю жизнь запомнил этот день, настолько нелепый и страшный, что он так и не смог потом полностью вписаться в картину его мира. Того прежнего мира, в котором он жил. Тот самый день, когда Лин позволил себе солгать.
      Лина увели на допрос, и он был рад, что его ведут. Последнее время они беседовали с интересным, совершенно нормальным человеком; беседовали на темы, которые не касались ни их работы, ни места, откуда они прибыли, ни предложений сотрудничества. Немного смущало лишь то, что человек этот был, по их меркам, стар, вернее, выглядел старым – ему было больше пятидесяти лет. Его звали Алексей Лукич. Он был врачом, прежде они ни разу не сталкивались здесь с представителями этой профессии, и поэтому проявляли огромный интерес к тому, что он рассказывал.
      Именно потому Лину, которого увели, завидовал даже невозмутимый Арти. Что говорить об остальных! Дзеди шатался из угла в угол, Дени валялся на кровати, уставившись в потолок, а Ноор, сидя на подоконнике, считал ворон (он совсем недавно узнал, что чёрно-серые крупные птицы, которые умудряются себя вести одновременно столь обаятельно и нагло, так называются). А через три часа дверь в комнату открылась и в неё втолкнули, да, именно втолкнули Лина. Тот сделал несколько неуверенных шагов и вдруг опустился на колени посреди комнаты. Только в этот момент Дзеди вдруг заметил, что Лин прижимает к груди левую руку, что он побледнел и страшно чем-то напуган.
      – Что случилось? – Дзеди в мгновенье ока подскочил к Лину и помог ему сесть на кровать. – Что такое?
      – Они мне… – Лин судорожно вздохнул, в его глазах плескалось непонимание и ужас, – руку… раздавили… я же пошутил… больно…
      – Лин, покажи кисть! – потребовал Арти, осторожно, но твёрдо отнимая правую руку Лина от левой. – Чтобы помочь, надо видеть.
      Было похоже, что кисть левой руки Лина со страшной силой сжали. Мелкие кости были переломаны, кожа – местами содрана. Лин не стонал, он лишь повторял раз за разом одно и то же “я не нарочно… я пошутил… я не думал…”. Все ошарашено переглядывались, никто не знал, что предпринять. Первым, как всегда, опомнился Арти.
      – Сейчас мы всё поправим, – твёрдо сказал он. – Только вы мне при этом поможете. У меня одного не хватит энергии.
      На самом деле энергии у Арти хватило бы на то, чтобы полностью восстановить руки ста Линам, но он считал, что остальным знать об этом совершенно не обязательно. Они, конечно, и понятия ни имели, что он из себя представлял на тот момент; он и сам до конца этого не понимал. Только в первые годы своей жизни в Доме он был “как все”, а потом, когда к нему впервые пришли Вечные, всё в корне изменилось. Но об этом не знал никто. Ни Айкис, у которой он работал всё это время, ни Толу, его подруга, немая девушка, которую он привёз из посёлка и сделал своей любовницей ни смотря на все запреты, ни его друзья. Ни одна живая душа. Кое-кто, в частности Дзеди, смогли увидеть в его поведение некоторые перемены, но усмотреть в этих переменах нечто большее, чем тривиальное взросление, не сумели. Шутки же Дзеди на счёт Вечных имели чисто интуитивный характер, их никто не принимал всерьёз. На самом же деле Арти был одним из редких представителей Третьей силы, силы, управляющей двумя низшими, силы Равновесия… но он был ещё слишком молод и неопытен, чтобы суметь объяснить окружающим, кто он есть. Он учился, но мастером пока что не стал. Его время было пока что впереди.
      – Сядьте так, чтобы казалось, что Лином занимаюсь один я, – сказал Арти. – Дзеди – спиной ко мне, Дени – рядом, Ноор – на пол. Не теряйте физический контакт и постарайтесь максимально сосредоточиться. Всё поняли?
      – Да, – ответил за всех Дзеди.
      – Тогда – начали.
      Несколько минут прошли в молчании, а затем Лин сказал:
      – Хватит… правда, хватит, Арти. Всё уже нормально.
      Рука его и вправду выглядела почти здоровой, хотя и сохранила несильную деформацию – некоторые кости не совсем правильно срослись. Она всё ещё побаливала, но Лин старался не показывать этого. Дзеди хватило одного оценивающего взгляда на эту покалеченную кисть, чтобы понять – играть на гитаре так, как раньше, Лин не сможет. По крайней мере до тех пор, пока руку не приведут в первоначальное состояние. Эта мысль почему-то огорчила его, причём гораздо сильнее, чем должна была.
      – Лин, объясни, как это произошло? – спросил Дени. – Ты что им такое сказал? За что они так с тобой обошлись?…
      Лин принялся рассказывать. Во-первых, в камере для допросов находилось трое “мерзавцев”, которые принялись Лину угрожать самым что ни наесть настоящим образом. Во-вторых, они вели себя столь развязно и вызывающе, и употребляли такие выражения, что Лин не понял и половины того, что ему говорили. Через час Лин немного озверел и начал ругаться с ними, от недостатка слов вплетая в свою речь самые изысканные ругательства, которые в превеликом количестве имели хождение на родном Окисте. А потом удачно воспроизвёл некоторые особенно яркие речевые обороты своих оппонентов. У него вежливо спросили, знает ли он, что он сейчас сказал. Лин ответил, что знает. И не преминул добавить, что ему здесь надоело, что они все его бесят, что он им всё равно ничего не скажет, а если и скажет, то они, по своей природной тупости, всё равно ничего не поймут, что…
      – Довольно, – сказал Дзеди. – Что было дальше?
      – Они… ну, они спросили, что значит это выражение. То, которое я у них подхватил. Я сказал… Арти, а нужно повторять?…
      – Бог с тобой, – отмахнулся тот. – Продолжай.
      – Они опять спросили. И опять. Я, конечно, могу перевести… то есть, объяснить, но… – Лин замялся. – Одним словом, я сказал, что не знаю. Вот после этого они и принесли эту железку… – Лин вздрогнул, – и двое… двое меня держали… а третий, самый молодой, между прочим, стал… Нет, не могу! Только вот когда они крутили эту штуку, они меня спрашивали совсем про другое…
      – Например? – спросил Дени.
      – Например, кто такой Арти. Почему у нас с Дзеди вертикальные зрачки. Почему мы отказываемся на них работать… Я отвечал на все вопросы “не знаю” и “не скажу”, а они в это время…
      – Я понял. Ты им ничего не сказал? – спросил Арти.
      – Нет, – ответил Лин.
      – Молодец, рыжий. Всё правильно. А с рукой потом разберёмся, не волнуйся.
      Потом, ночью, когда все уснули, Дзеди потихонечку подсел к Лину и потряс его за плечо. Тот повернулся сразу, будто и не спал вовсе.
      – Лин, – едва слышно прошептал Дзеди, – что там на самом деле было?
      – Ты о чём? – так же тихо ответил тот.
      – О том, что с тобой случилось. Я слишком хорошо тебя знаю, чтобы поверить в эту байку о том, как ты с ними ругался. Я же вижу…
      – Понимаешь, они спросили, каким образом мы, ну… ты, я и остальные… созданные искусственно, получили разум… чушь, конечно. Я ответил, что не знаю. Они сказали, чтобы я не врал. Я ответил, что работал в другой области. А они сказали, что осведомлены о том, чем мы занимались дома… он так и сказал “дома”… Тогда я поинтересовался, почему они проявляют такую осведомлённость о нашей личной жизни и при этом не знают столь элементарных вещей. А они… – Лин тяжело вздохнул. – Что-то у них не получается, Дзеди. Из-за чего-то они не могут подняться выше того результата, который мы с тобой видели. И поэтому малейшая неосторожность с нашей стороны может привести к чему-то подобному…
      – Боюсь, рыжий, скоро для этого ваша осторожность не понадобится, – вмешался в разговор Арти. – Они обозлились не на шутку. Как твоя рука?
      – В порядке. Спасибо, Арти. Что бы мы без тебя делали?…
      – Не знаю, – пожал плечами тот. – Возможно, не будь меня с вами, ситуация была бы куда проще… для вас. Дело в том, что я вызываю у них двойной интерес, и их можно в этом понять. Вспомните свои первые годы в Доме…
      – Да, это было что-то нездоровое, – поморщился Дзеди. – Нам с Лином прохода не давали года три, если не больше. Пока это всё забылось…
      – Вот именно. А я там до сих пор числюсь уникумом. Не представляю, как там Толу, её без меня изведут. Девочка моя… когда я вернусь?
      Вопрос повис в воздухе. “А когда вернусь я? – подумал Дзеди. – До сих пор я не осознавал до конца, что же случилось. Мы играли. Как дети. Но только до сегодняшнего дня. Бедный Лин! Жених… А Жанна! Как она рыдала, когда нас уводили… ей-то это всё за что?! А Толу? Она не умеет плакать… Она не красивая, но какие глаза… Толу говорит глазами. А я оказался слишком глупым для того, чтобы суметь за всю свою жизнь хоть кого-то полюбить. Или, наоборот, слишком умным. Не знаю. Но мне, по крайней мере, не так больно, как всем остальным. В этом – моё преимущество. И слабость. А ведь, по сути, есть ли смысл в этом возвращение? Кому я там нужен? Почти все, кто любит меня просто за то, что я есть, здесь. По моей вине. Какой я идиот!”
      – Дзеди, перестань, – приказал Арти. – У меня после тебя голова раскалывается.
      – А ты не лезь в мою голову, – фыркнул Дзеди. – Тебе своих мыслей мало? Зачем в моих-то копаешься?…
      – А ну-ка попробуй войти в мои, – предложил Арти. – Я тебе тут картиночку припас… в награду…
      – Я не умею.
      – Я покажу, как. – У Дзеди в голове возникла довольно забавная, но в то же время понятная и почему-то знакомая картина. Как правильно войти в резонанс с полем нужного тебе человека. Как при этом остаться незамеченным… или наоборот, привлечь к себе внимание. Как освободить в чужом мозгу пространство, если передаваемая информация обширна… Как среагируют нервные клетки на правильное вмешательство… и на неправильное. Тут Дзеди ощутил, что в этой информации чего-то не хватает. Она была неполной, и он это знал. Только вот чего не достаёт – так и не понял.
      – Тебе рано это знать, – строго сказал Арти, отвечая на вопрошающий взгляд Дзеди. – Потом.
      – А сейчас?
      – А сейчас – спать.
      – А я не хочу, – сказал Лин. – Не спиться мне что-то последнее время.
      – Спи, – посоветовал ему Арти. – Ещё пожалеешь, что не спал, пока можно было.
      – Откуда ты всё знаешь? – спросил Лин.
      – А я умный. И проницательный. И денег у меня на счету много, про них даже Айкис не знает.
      – У нас тоже есть деньги… не много, правда, но кое-что. Всего она у нас не стащила. Мы потом ещё подзаработаем и вторую яхту построим. Деньги есть.
      – Это хорошо, – похвалил Арти. – Только вы пока что про них можете забыть. Воспользоваться ими вы сможете ещё очень нескоро. И не говори про то, что я прав. Я это и сам знаю.
 

* * *

      – Выходить по одному! – голос говорившего человека был совсем незнакомый, грубый, резкий. – Лицом к стене!
      – Репертуар у них бедноват, – заметил Лин, выходя вслед за Дзеди и становясь возле стены, как было приказано. – Одно и то же…
      – Лин, заткнись, – попросил Арти. – Без тебя тошно.
      – Вперёд! Около лестницы – остановиться.
      – Куда это нас? – спросил Ноор еле слышно. Ему никто не ответил.
      – Вниз, – приказал охранник. Они повиновались. Остановиться приказали тогда, когда они спустились вниз на шесть пролётов. “Три этажа… мы под землёй, – подумал Дзеди. – Всё верно. Этот тип говорил, что в этом здание не менее трёх сотен этих тварей. Наверху они не сумели бы разместить такое количество… будет логично предположить, что тут не меньше четырёх подземных этажей”.
      Комната, в которой они очутились на этот раз, была напрочь лишена чего бы то ни было похожего на мебель. Когда дверь за конвоиром захлопнулась Лин подошёл к ней и стал прислушиваться.
      – Там кричит кто-то, – удивился он. – Не так далеко отсюда…
      – Я, кажется, догадываюсь, кто, – заметил Дзеди.
      – Помолчите, – сказал Арти.
      Дверь открылась. В камеру вошёл человек, швырнул на пол кучу какого-то тряпья неприятного зелёного цвета и приказал:
      – Переодеться! И поживее! – он подтолкнул тряпьё ногой в сторону Арти, который даже не пошевелился. – А ну, быстро! Пока я не разозлился.
      Никто не пошелохнулся. Неизвестно откуда в руках у человека появилась вдруг длинная чёрная плётка, которой он выразительно щёлкнул в воздухе. Все рефлекторно отпрянули.
      – Чего, страшно? – человек улыбнулся. – Кто будет стоять, тому по спине.
      На этот раз они повиновались. С отвращением натягивая на себя эти неудобные и неопрятные вещи, они старались одеваться как можно быстрее. Все молчали, только Дзеди, когда дело дошло до обуви, спросил:
      – Ботинки можно оставить?
      – Ладно, валяй, – разрешил человек. – Значит, так! Вы все идёте в “тим” номер восемь… ну, то есть мой. Кто попробует мне чего вякнуть или ещё чего… Прибью сразу как собаку, ясно? Если говорю “номер три, подойти” ты, – он ткнул пальцем в Арти, – должен со всех ног… понял, недоделанный? Ты и будешь третий. Ты, – он показал на Дзеди, – будешь пятый. И не лыбься, урод! Ты, – палец упёрся в Лина, – седьмой. Ты и ты, – Дени и Ноор переглянулись, – девятый и… этот… а, первый. На выход.
 

* * *

      Один ужас назывался “тим” . Второй ужас назывался “зал”. Первый они вскоре научились любить, если возможно назвать это чувство любовью. Второй – возненавидели. Потому, что поняли, куда они попали. Поняли до конца.
 
      Зал представлял из себя длинное, метров шестьдесят, и довольно узкое, не больше пятнадцати метров шириной, помещение с наклонным полом. В пол были вмонтированы рельсы, по которым перемещалась вагонетка с откидывающимися бортами. В вагонетке лежали так называемые грузы – битые перебитые деревянные ящики с захватами, в которых находились чугунные болванки весом по пятьдесят кило. Ящиков было двадцать. В дальнем углу зала валялись на полу ещё десять ящиков, болванки в которых были уже стокилограммовые. Всё было просто, предельно просто и потому особенно страшно. Полную тележку сталкивали вниз, она с грохотом съезжала по рельсам и со всего хода ударялась в две покрышки от колёс, которые от постоянных ударов лохматились ободранными резиновыми лоскутами. Вслед за тележкой в нижнюю часть зала спускались вереницей “рабочие” (так здесь было принято называть модели, проходящие испытания), они по очереди взваливали себе на плечи тяжеленные ящики и шли с ними в верхнюю часть зала. Ящики сваливали кучей на полу и шли за следующими. Когда ящики внизу заканчивались, надсмотрщик командовал:
      – Тележку наверх! Номер восемь и номер семь.
      Указанные им номера спускались вниз и заталкивали тележку в исходную точку. Подходил надсмотрщик, ставил тележку на тормоз, откидывал борт (“рабочие” этого сделать не могли), ящики спешно укладывали в тележку и она, освободившись от тормоза, съезжала вниз. И всё начиналось заново. За любое неповиновение надсмотрщик запросто мог ударить, здесь применялись чаще всего плётки, вроде той, что была у их первого надсмотрщика, или палки. Неповиновением же считалось всё, что угодно – задержка при погрузке, слишком медленный шаг, неосторожно брошенный взгляд, слово… Кстати сказать, “рабочие”, хотя и не умели говорить, понимали многое. В первый же день произошёл такой, с виду незначительный, эпизод. Надсмотрщика кто-то позвал и тот вышел в коридор. Когда дверь за ним закрылась, все до одного “рабочие” разом покидали свои ящики и улеглись на пол. Арти и компания остались стоять посреди зала, недоуменно оглядываясь. Тут Дени почувствовал, что кто-то дёргает его за штанину. Он посмотрел вниз и увидел одного из рабочих. Тот хлопнул рукой по полу – ложись, мол, и отвернулся.
      – Чего это он? – спросил Дени.
      – Он старается тебе сказать, что нужно отдохнуть, – сказал садясь Арти. – Думаю, он прав. Сколько мы здесь часов?
      – Примерно девять, – ответил Лин. – Арти, я устал…
      – Я тоже. Сидите, пока есть время.
      В “тим”, комнату, где содержали рабочих, их отвели только по истечении двадцати часов непрерывного перетаскивания ящиков. Ни кроватей, ни даже матрасов в “тиме” не было. Пол этой длинной комнаты был расчерчен белой масляной краской на прямоугольники, по углам которых помещались номера – с первого по десятый.
      – По стойлам! – приказал надсмотрщик. – Лежать!
      Два раза ему повторять не пришлось – все, кто находился в “тиме”, были вымотаны до предела. Когда все улеглись, надсмотрщик высунулся в коридор и крикнул:
      – Эй, Вась! Конвой хренов, где шатаешься? Шевели ходилками, а то спать я хочу до усрачки…
      Тяжёлая железная дверь закрылась, лязгнул замок. Некоторое время в “тиме” стояла тишина, затем её нарушил голос Ноора, который скорее простонал, чем проговорил:
      – О, Боже!… Мои плечи… Ребята, вы как?
      – Хреново, – ответил за всех Лин. – И это что теперь – каждый день так будет, что ли?…
      – Всю жизнь, – прошептал Арти. – Отсюда не выйти… я пробовал найти координаты, но тут кругом вода… у меня ничего не вышло… это ловушка.
      – Что ты несёшь? – спросил Дзеди. – Не может быть…
      – Попробуй сам, – предложил Арти. – Выйти можно только с верхних ярусов, но не снизу.
      – И что теперь? – Дени сел и прислонился спиной к стене. – Не сдаваться же. Пришибём этого… как его?… не важно. Прорвёмся наверх – и поминай, как звали.
      – Этот сам подневольный, между прочим, – заметил Дзеди. – Он конвоира звал.
      – Умница, – похвалил Арти. – А ты, Дени, мог бы и сам понять, что их там много. Не поддавайтесь, ребята, держитесь. Всё зашло слишком далеко. Поворачивать поздно.
      – Давайте спать ляжем, – предложил Дзеди. – А то неизвестно, когда за нами придут…
      Его совету последовали незамедлительно – все страшно устали. Они даже не заметили, что в помещениях нижнего яруса холодно, что в воздухе висит неприятный тяжёлый запах застоявшейся воды. Понимание и осознание всего этого пришло значительно позже. А пока они спали и не ведали, что же ждёт их впереди. Арти же ещё продолжал надеется, что ему позволят изменить всё к лучшему.
 

* * *

      Их разбудили через четыре часа. Они не успели ни отдохнуть, ни выспаться. Их погнали в зал. На вопрос Лина: “А вы нас кормить не собираетесь?” был дан простой ответ:
      – Заткнись, сука. Молчать.
      Лин немного опешил, но вопросов больше не задавал. В молчание они дошли до зала.
      – Тележку наверх, живо! Номер три и номер семь. Шевелись, немочь херова!
      – А зачем наверх-то? И почему мы? – поинтересовался Лин.
      – Заткнись, сука!
      Лин не стал оспаривать это замечание. Вместе с Арти они с трудом закатили тележку в верхнюю часть зала.
      – Грузи, – приказал надсмотрщик. Началась погрузка. Один из рабочих на несколько секунд замешкался, не понимая, видимо, что от него требуется. Он бестолково тыкался со своим неподъёмным ящиком, пытаясь пройти к тележке, но наталкивался лишь на спины других рабочих. Дзеди с Лином, которые уже положили свои ящики, с ужасом наблюдали за тем, что происходило. Надсмотрщик вначале прикрикнул на рабочего, а когда это не помогло, поднял плётку. Засвистел тоненько и пронзительно разрезаемый воздух и в этот же момент раздался крик Дзеди:
      – Прекрати! А ну остановись!
      Надсмотрщик повернулся к Дзеди и, склонив голову к плечу, принялся рассматривать того, словно что-то ну очень необычное, вдруг забредшее к нему в “тим”.
      – Чё ты сказал? – медленно процедил он. – А ну-ка повтори!
      – Ты за что его бьёшь? – спросил Дзеди. – Он ничего не сделал, а ты…
      – Ты откуда такой умный выискался, сучок? – в голосе надсмотрщика зазвучал сарказм. Он ехидно ухмыльнулся. – Ща я тебе сделаю прививку от наглости!
      Плётка снова свистнула в воздухе и Дзеди, не успевший ничего сообразить, вдруг ощутил, что его плечи словно обняло жидким огнём. От неожиданности он оступился и сел на пол. Надсмотрщик ухмыльнулся и обвёл взглядом остальных.
      – Все поняли? – спросил он. Ответом ему было молчание. – Если ещё кто вякнет, получит по полной программе…
      Через двадцать часов в “тиме” происходил такой разговор:
      – …я его мог голыми руками пришибить! – орал Дени. – Одной рукой! И брось эти свои штучки, Арти! “Всем стоять!” Нашелся командир!
      – Дени, заткнись, – вежливо попросил Арти. – Дзеди, как плечи?
      Дзеди склонил голову, прислушиваясь к своим ощущениям, а затем сказал:
      – Вроде нормально… Сейчас почти не болит. Вот сначала – да. Я даже испугался.
      – Я тоже, – признался Лин. – Я и не думал, что он нас способен поднять руку. А он, оказывается, вот как…
      – Арти, ну хоть себя-то мы можем защищать, а?
      Арти отрицательно покачал головой.
      – Нет, – сказал он. – Если вы станете защищаться, вас перебьют, как мух. И не спорь со мной, Дени. Стоило ему крикнуть, в зале появились бы люди, вооруженные не плётками, а кое-чем похуже…
      – Что теперь, Арти? – спросил Ноор. – Что – теперь?…
      – Не знаю, – одними губами прошептал тот.
 

* * *

      Время исчезло. Они и не заметили толком, как и когда это произошло. Они потеряли счёт дням и неделям. Сначала ещё теплилась какая-то надежда, потом её сменило отчаяние, а затем пришла усталость, а с ней – безразличие. Они перестали замечать, что вообще с ними происходит, все мысли были только об одном – хотелось лечь. Просто лечь. Скинуть со спины этот тяжёлый ящик, выпрямиться, потянуться. И улечься прямо на этот грязный пол. Спать. Им не хотелось ничего – ни есть, ни говорить, ни думать… Только спать. Хоть немного отдохнуть от этой непрерывной пытки. Плётка всё чаще и чаще гуляла по их спинам, но и это не являлось самым страшным во всём происходящем. Они перестали замечать даже друг друга. Усталость нарастала, как снежный ком, и только тут они стали понимать, что же по-настоящему страшно. Арти первым понял, что будет самым страшным. В одну из их коротких “ночей” он, превозмогая усталость и боль во всех мышцах, сказал:
      – Одна просьба, ребята. Оставайтесь на ногах. Пока вы на ногах – вы живы. Ясно?
      – Ясно, – ответил за всех Дени. Он сел и вдруг спросил, ни к кому конкретно не обращаясь: – За что? Я не хочу умирать… За что?…
      Этот вопрос въелся в память Дзеди на долгие годы, и он никогда так и не смог забыть этой картины – Дени, сидящий на холодном полу “тима”, обхвативший себя руками, голая лампочка под низким потолком, узкая полоска света из-под двери и отсвет, дальний отсвет живого огня, неизвестно откуда тут взявшийся, но играющий на лице, уже исхудавшем, но всё ещё таком живом лице Арти. “А он ведь знает, за что, – подумал Дзеди. – Всё он знает. И понял, что я догадался. Но он не хочет отвечать…”
      А дальше не было ничего. Он при всём желание не мог вспомнить те дни. Да, впрочем, они не изобиловали подробностями или новыми событиями. А затем…
      Окончился очередной “рабочий день”, их пригнали в “тим”, они легли. Вернее, не легли, а попадали на пол от ужасной усталости. А через полчаса дверь “тима” открылась и голос конвоира произнёс:
      – Номера семь и пять, на выход!
 

* * *

      – Проходите, садитесь, – предложил вежливый вкрадчивый голос. Лин и Дзеди, поражённые, остановились на пороге. Только теперь они поняли, чего испугался Арти. Это существо (они даже в мыслях не решились назвать его человеком) выглядело сейчас и впрямь по-человечески, но они сразу почувствовали в нём врага. Извечного врага всего рода человеческого. Даже не дьявола. Это было нечто большее, необъяснимое. Одно присутствие его было подобно шоку. Они замерли, не в силах сдвинуться с места.
      – Идите, идите, – позвал их этот чужак. – Не стесняйтесь… Вы, как я вижу, плохо выглядите. А ведь пошло всего лишь полтора месяца… Ну, как вам наше предприятие? Забыл вам сказать, где вы находитесь. Так вот, это – наше экспериментальное предприятие номер три, всего их десять. Не удивляет?
      – Нет, – ответил Дзеди. – Мы уже поняли, что вам очень нравиться масштаб того, что вы делаете…
      – А как вам персонал? – поинтересовался сидящий. – Это, между прочим, заключенные. Смертники. Для всех они уже давно формально мертвы. Они, впрочем, и будут мертвы… после того, как станут не нужны. А пока… – он неопределённо махнул рукой. – Вы везучие, раз до сих пор живы. Впрочем, перейдём к делу. Я вас убедил?
      – В чём? – спросил Лин. Он чувствовал, что силы стремительно покидают его – существо стягивало на себя энергию, так мощный электромагнит притягивает железную стружку.
      – В том, что пора начинать сотрудничать. Вы долго тут не протянете, тут никто долго не живёт. Думаю, это вы поняли. А ваши знания нам очень бы пригодились.
      После его слов на некоторое время воцарилось молчание. Игра пошла в открытую, это поняли все. И тут Дзеди вдруг ощутил, что страх уходит. Он уступал место чему-то совершенно новому, вместо него появилось удивительное спокойствие – Дзеди принял решение. И понял это. Он ощутил, как крепнет уверенность, пропадают ненужные вопросы, становится ясным то, что ранее было скрыто…
      – Знаете, что? – подумав, спросил Дзеди. – Если вы этим стремитесь чего-то добиться… то имейте в виду – что бы вы с нами не сделали, вам будет проще сразу нас убить. Не старайтесь. Это напрасно. Никто, слышите, никто не в силах убедить нас в том, что теперь всё может быть как-то иначе…
      – Это почему же?
      – Я сказал, вы слышали. Вы – просто сволочь, вам кто-нибудь когда-нибудь об этом говорил? Нет? Теперь говорю я. Это всё. Вы ничего от нас не добьётесь.
      – Это ты так полагаешь, – сказал их оппонент. – У меня в запасе много сюрпризов. Гораздо больше, чем ты можешь предположить, старый враг, – Дзеди с непониманием посмотрел на говорившего, – гораздо больше, смею тебе заметить. Ты ещё будешь меня просить, чтобы я тебя выслушал.
      – Ну вот ещё! – вступил в разговор Лин. – И не подумаем. А потом, у вас не хватит смелости сделать с нами что-то серьёзное.
      – Это почему, мой второй старый враг?
      – Мы вам нужны.
      – Не настолько, мой дорогой, не настолько.
      – Почему вы говорите “старый враг”? – спросил Дзеди. – Мы вас не знаем…
      – Узнаете, если доживёте, – пообещал тот. – Хотя это – вряд ли. Я об этом позабочусь. Через некоторое время мы встретимся снова, и я посмотрю, не изменилась ли ваша точка зрения… Увести! – крикнул он в сторону коридора. – С этими пятерыми действовать по плану С. Пока не убивать, остальное дозволенно. Почаще напоминайте им, зачем они здесь… Вы сами напросились, – сказал он Дзеди и Лину. – Потом вы ещё пожалеете, что отказались сейчас. Я же предлагаю вам жизнь, дураки! И неплохую, между прочим.
      – Нет. – Дзеди покачал головой. – Вы хотите, чтобы мы совершили предательство и нарушили свои принципы. Не добьётесь.
      – Я посмотрю на твои принципы через пару месяцев, – пообещал их собеседник.
      – Зачем вам эта маска? – вдруг спросил Дзеди, повинуясь внезапному порыву.
      – Её ещё рано снимать, к сожалению. Поэтому носим. А что, заметно?
      – Да нет. Если не знаешь…
      – А им и не надо знать. Им и так хорошо. И вам было бы хорошо, если бы вы…
      – Довольно, – отрезал Дзеди. – Мы это уже слышали и не хотим говорить об этом.
      – Вы это слышали от меня, – сказал, вставая, человек. – Теперь услышите от других.
 

* * *

      – Номер три, на выход!
      Арти покорно поднялся с пола и поплёлся по коридору вслед за своим конвоиром. Он уже знал, что ему предстоит, и внутренне подготовился к тому, что его ожидало. Ему ещё повезло, его побаивались. Не то, что всех остальных. Он вспомнил, как выглядели Дзеди с Лином, когда их впервые привели из камеры номер девять после первого допроса. Дени первым бросился к ним навстречу…
      – …Что случилось? – выпалил он.
      – Они нас били… – выдавил из себя Лин. – Плёткой… по очереди… били и спрашивали… Можешь догадаться, о чём.
      – Ребята, помогите Лину, кто-нибудь, – попросил Дзеди. – Ему больше досталось, он начал с ними говорить…
      – Понятно… Дзеди, посторонись.
      Дзеди был в шоке. Он, когда прошёл первый порыв, стал с трудом отвечать на вопросы друзей, которые стремились хоть чем-то ему помочь. Никто и никогда не бил его по-настоящему (поединок Дзеди за какие-то побои не считал, да и было это всего один раз в его жизни), а тут… Это не было соревнование или просто честный бой. Их с Лином били методично, расчётливо, стремясь унизить, причинить боль, оскорбить. Надсмотрщиков, присутствовавших при сём действе, было трое, и упражнялись с плёткой они поочерёдно, сменяя друг друга. Пока один бил, двое других стояли рядом, покуривали, посмеивались, давали тому, кто “работал”, полезные советы. Двое из надсмотрщиков были зеками, один – из солдат-срочников. Он охранял тех двух. Впрочем, ни Дзеди, ни Лин особой разницы между своими мучителями не заметили. Но была одна деталь, которая особенно поразила их обоих – полное отсутствие каких бы то ни было эмоций у людей, которые проводили экзекуцию. Ни гнева, ни злобы, ни радости. Равнодушие. Через час, когда всё кончилось, их спины были исполосованы вдоль и поперёк тупо саднящими рубцами, которые слабо кровоточили. Их обоих отвели обратно в “тим”… а через три часа разбудили и погнали в зал – начался этот двадцатичасовой “рабочий день”. После него в девятую камеру повели Дени. Он пошёл с гордо поднятой головой, и вернулся точно так же, но когда дверь за ним закрылась, плечи его поникли, а в глазах заплясали, как пламя, искры страха. Все, хотя и чувствовали себя плоховато, поделились с ним энергией, через час-другой он уже не помнил о боли. А на следующий “день” его участь разделил Ноор. Затем – Арти. Затем – Дзеди, уже отдельно от Лина. Потом – Лин. И – по кругу. Без передышки.
      – Арти, – спросил как-то Дзеди, когда они ложились спать, – зачем мы здесь? Я не к тому, что нам нужно бежать… или что-то вроде того, но… скажи мне, будь другом, есть ли во всём этом смысл? Предположим, мы не сдадимся, будем и дальше так молчать… но ведь это всё не может продолжаться до бесконечности, верно? Кто-то из нас должен быть в ответе за то, что происходит сейчас с остальными…
      – Мне кажется, что отвечаю я, – сказал в ответ Арти. – Раньше у вас было право выбора, но решения, причём почти что все, принимал я, поэтому…
      – Но начал всё это я, – ответил Дзеди. На лице его проступило страшное отчаяние, мука… и раскаяние. – Это я нашёл ту гряду, Арти. Это я предложил посмотреть, что там такое. Всё я… Это я послужил причиной. А теперь…
      – Дзеди, ты забыл, что я тебе говорил про ответственность, – упрекнул его Арти, покачав головой, – никто, кроме вашей же совести, не держит вас здесь. А так… ты волен идти, куда тебе заблагорассудиться, я тебя и остальных не держу.
      – Не могу я идти, – прошептал Дзеди. – Сам не знаю до конца, почему. Но не могу. Я должен…
      …Арти шел, стараясь держаться прямо, хотя плечи так и норовили согнуться, ссутулиться. Охранник шёл поодаль. “Девятая”, как они между собой стали называть пыточную камеру, располагалась в самом конце коридора, за “залом” десятого “тима”. К слову сказать, на третьем подземном этаже находились “тимы” с седьмого по десятый, всего четыре. На втором и первом подземных этажах было по три “тима” и зала на каждом, плюс каптёрки для охраны. На четвёртом такой роскоши не имелось, зато имелось кое-что другое – например, люки резервуаров с серной кислотой. Резервуары эти были заглублены метров на двадцать и предназначались для тел погибших рабочих – это оказалось дешевле, чем вывозить тела и кремировать их. Раз в неделю со всех этажей к этим резервуарам совершали паломничество обитатели всех этажей. На армейских зелёных носилках останки сносились к двум люкам. Приходил фельдшер (о нём друзья только слышали, но ни разу за полгода не видели), проводил краткое освидетельствование, затем трупы укладывали на крышки, люди отходили в стороны, уполномоченный (из вольных) поворачивал неприметный рычаг, где-то далеко внизу раздавался слабый всплеск, и створки люков снова плотно сходились. До следующей недели. Никто не горел желанием подходить к этому месту в какой-нибудь другой день, кроме пятницы. Даже “рабочие” инстинктивно боялись этого места, причём до такой степени, что в непосредственной близости от него у них начинались судороги. Здесь даже стены пахли смертью, причём не в переносном смысле, а в самом что ни на есть прямом. Запахи разлагающейся плоти и запах, правда, несколько рассеянный, но всё же ощутимый запах кислоты, создавали непередаваемую смесь. К счастью “девятая” находилась в противоположном конце коридора и запах туда не проникал. В “девятой” и без этого запаха хватало неприятных ощущений.
      На этот раз мучителей было двое. Арти терпел боль молча, стоял прямо, на лице его не отражалось и тени страха. Это, видимо, злило избивающих, поскольку они старались во всю. “Если бы им позволили, они бы меня убили, – подумал Арти, – но пока им этого делать нельзя”. Плётка вновь опустилась на его плечи. Он снова промолчал.
      – Лицом к стене, сволочь, – приказал надсмотрщик, – и говори, давай. Или разучился? Напомню сейчас, как это делают…
      Его огрели по спине палкой, это было тоже не в первый раз, но в прошлый били не так люто. Арти стало не по себе.
      – Ты не очень… того, – попросил второй надсмотрщик. – Смотри, а то…
      – Чё будет-то? – спросил первый.
      – Сказали же, чтобы не очень…
      – А плевал я, что сказали! – огрызнулся второй. – Если он заговорит, то нас досрочно…
      – Это кого? – засмеялся первый. – Тебя, что ли? Память отшибло? Приговор свой забыл? Чё у тебя досрочно-то будет? Вышка твоя?
      – А тебя ебёт, что будет? Как по мне, так этот урод вообще боли не чувствует. Мы его по-всякому, а он – ни слова…
      – Может, они все такие? – спросил первый. – Они же все молчат.
      – Ага. Партизаны. Да, – махнул рукой второй надсмотрщик, – я тоже, как меня на бану повязали, в партизана два дня играл. А кореши мои, суки…
      – Душу не трави. Один что ли такой…
      Арти слушал. Из этого разговора он вынес для себя нечто забавное – оказывается, эти подонки, надсмотрщики, люди не только подневольные, но и заранее обречённые. И что если у него и у его друзей есть пока какой-то, пусть маленький, шанс выжить, то у этих – нет. Вообще. От этой забавности ему стало немного не по себе, но вида он не подал.
      – Ладно тебе, Серёга. Не гуди, – сказал первый надсмотрщик. – Ты не так смотри. Мы же живые, а? Для всех нас нет, и для ментов тоже нет. А мы – есть. На пару, глядишь, и сгоношим потом чего. И отсюда выйдем. Ты не дрейфь, Серый. Живые – и ладно.
      “Мы – тоже живые, – подумал Арт. – И мы ещё посмотрим, кто кого переживёт”.
      – Хватит на сегодня, намахался я, – сказал первый надсмотрщик. – Повели, что ли?
      – Давай, – согласился второй. – Эй, урод! – иначе они Арти и не называли. – Двигай, нелюдь! Жопой шевели, чего стоишь…
      Арти только что позволил активизироваться центрам чувствительности (на время избиения он их просто отключил), поэтому шёл он медленно – тело болело, саднило. Надсмотрщик подтолкнул его, дверь “девятой” скрылась за поворотом коридора. Бетонные стены, серые, не крашенные, словно сдавливали и так небольшое пространство, оно становилось зрительно ещё меньше, невзрачнее. Под низким потолком через равные промежутки горели слабенькие лампочки, помещавшиеся в затянутых сеткой колпаках; между ними пролегали темные места, свет ламп был не в силах рассеять этот мрак. Вездесущий мрак. Как проклятие. Двери, выходившие в коридор, были сейчас плотно закрыты – “рабочий день” кончился около часа назад, поэтому все четыре зала стояли пустыми и безмолвными, в “тимах” же царила тишина несколько иного толка – не тишина пустоты, но тишина могилы. Так, во всяком случае, казалось Арти и остальным.
      Арти шел, а мысли его в это время были где-то далеко. Он старался осмыслить происходящее, но почему-то неизменно заходил в тупик. Впрочем, сил на то, чтобы думать о чём-то другом, кроме отдыха, уже почти не было.
      – Стоять, лицом к стене, – приказал надсмотрщик. – Заходи.
      Дверь захлопнулась. Арти прошёл к своему месту и улёгся на пол.
      – Как ты? – это был Дзеди. Он приподнялся на локтях и с тревогой посмотрел на Арти.
      – Нормально, как всегда, – пробормотал тот в ответ. – Спи, дружок, я в порядке. Только устал.
      Дзеди не расслышал его ответа до конца – он уже спал. Не смотря на то, что физически все они были в полтора, если не в два раза сильнее любого человека, уставали они точно так же, как и любые другие люди. Пусть не так быстро, но уставали. Арти уже пробовал прикидывать, на сколько же времени их хватит при такой нагрузке и столь скудном питание – раз в день им давали что-то вроде жидкой похлёбки, в которой иногда плавала какая-то непонятная крупа (позже они узнали, что это – перловка) или капустные листья. Впрочем, и эта похлёбка не лезла в горло – от изнеможения. “Пожалуй, пару лет мы протянем, если постараемся, – мрачно думал Арти. – А дальше… простая перспектива – мы умрём. Вот и всё. А может, и нет… Не знаю”.
 

* * *

      – Подъём! – гулкий коридор разносил голоса надсмотрщиков по своим закоулкам, они, похожие друг на друга, перекликались, словно эхо. – А ну встать, падаль! Шевелись!
      Кое-где уже привычно посвистывали плётки, кого-то били, кто-то кричал. В одном из “тимов” ночью умер “рабочий”, теперь же двое надсмотрщиков, сменный и сменяемый, ругались друг с другом – кто эту смерть будет оформлять. Возиться не хотелось никому. В восьмом “тиме” пока что было тихо – надсмотрщик немного задерживался. “Тим” спал, как убитый. Это было вполне закономерно.
      Лин проснулся сам, и очень этому удивился. За последний год он научился спать стоя, спать на ходу, есть и спать одновременно… Так что это внезапное побуждение показалось ему самому немного странным. Он сел, тихо шипя от уже ставшей привычной боли во всём теле, и огляделся. Все вокруг него пока спали. Спал Арти, он лежал на боку, положив исхудавшую руку под голову; спал Дени, этот лёг на грудь, чтобы дать ссадинам на спине хоть немного подзатянуться. Спины стали проблемой, это была мука. Во время допросов били чаще всего плёткой по спине, потом проходило три часа – и на ещё не успевшие хотя бы засохнуть рубцы опускался первый пятидесятикилограммовый ящик. Раны на спине воспалялись, болели. Поначалу они старались как-то помогать друг другу, но потом оставили это – смысла не было. Теперь каждый был за себя, и с каждым новым днём становилась всё больше заметна разница между ними. Они все словно бы вернулись к своим первым годам в Доме. Снова образовались две пары “по интересам” – Лин с Дзеди и Ноор с Дени. И – явный лидер этих пар, немного, правда, отстоящий от них – Арти. Лин и Дзеди придерживались мнения Арти, они уже оставили всякую надежду, что когда-либо сами выйдут из этих стен, но фаталистами они не были – жили верой в то, что что-то ещё может измениться без их непосредственного участия. Вторая пара – Дени и Ноор, были сторонниками активного действия. Эти считали, но необходимо спасать свои жизни, причём чем скоре – тем лучше. Дзеди, по доброте душевной, объяснял это их молодостью и неопытностью, Арти же, со свойственной ему прямотой, говорил об элементарном эгоизме. Лин, Арти и Дзеди переносили все тяготы, как ни странно, легче, чем Дени и Ноор. Они пока что находили в себе силы не впадать в отчаяние и смотреть на мир всё же с некоторой, пусть маленькой, долей оптимизма…
      Лин понял, что разбудило его. Он с недавних пор ощутил в себе некоторые способности, например, к предсказанию предстоящих событий. Он, конечно, не мог с уверенностью сказать, что произойдёт, но изменения информационных структур вокруг себя стал чувствовать постоянно. Дзеди тоже заметил в себе эту способность, причём у него она проявилась в более избирательном, но и более точном варианте. Поэтому Лин, не вставая на ноги, подполз к Дзеди, толкнул его кулаком в бок, чтобы разбудить, и спросил:
      – Ты это тоже чуешь?
      – Давно, – ответил тот, не открывая глаз. – У нас сегодня будут гости.
      – А кто?
      – Попробуй, догадайся сам, – Дзеди тоже сел и зевнул. – Это не трудно…
      – Вы чего? – Арти поднял голову и осмотрелся. – Ах, это…
      – Ты тоже понял? – спросил Лин.
      – Понял, – Арти снова лёг. – Спите, пока можно. Сюда никто ещё долго не придёт, я уверен.
      – Хорошо, Арти, – Дзеди лёг и мгновенно уснул. Эта способность – спать где угодно и как угодно – теперь спасала его.
      Через три часа дверь “тима” открылась. Надсмотрщик, войдя, споткнулся о рабочего, заматерился и от его голоса все моментально проснулись.
      – Вы, которые придурки, на выход! – сказал он. – И пошевеливайтесь!
      Все пятеро покорно вышли из “тима” и выстроились в ряд возле стены, не дожидаясь приказаний. Потом надсмотрщик скомандовал “вперёд” и они пошли. В сторону “девятой”. И Лин, наконец, понял, что их сегодня ждёт. И не ошибся.
      Во-первых, в “девятой” появились стулья, аж целых два. Во-вторых – лампа на штативе. В-третьих – в стену были вделаны три железных крюка. Два – на уровне плеча, третий – гораздо выше, почти под самым потолком. Их ввели внутрь и приказали сесть на пол вдоль стены, что они и сделали. Потом в комнату вошёл тот самый человек-нечеловек, с которым в своё время беседовал сначала Арти, а потом Дзеди с Лином. И вошёл не один. Его сопровождал, вне всякого сомнения, самый обычный человек – пожилой, обрюзгший мужчина с очень самодовольным лицом. Мужчина этот был хорошо одет, совсем не так, как одевалось здесь большинство людей и, что самое странное, он явно исполнял здесь главенствующую роль. Их главный враг играл роль подчинённого, да так тонко, что превосходно обманывал и окружающих и своего мнимого начальника.
      – Садитесь, Афанасий Михайлович, – он услужливо подвинул своему начальнику стул. – Располагайтесь поудобнее…
      – Ты мне, Паша, мозги-то не пудри, – немного брезгливо сказал тот, но опустился, тяжело и неуклюже, на предложенный стул. – Ты мне уже год тут зубы заговариваешь… и что? Результаты пока что нулевые… Так, по порядку давай.
      – Это те самые и есть. Поступили к нам, так сказать, в результате…
      – Это я всё и без тебя знаю, – отмахнулся от него Афанасий Михайлович. – Ты бы хоть сказал – кто тут кто?
      Псевдо-подчиненный принялся называть своему шефу имена и номера. Дзеди, когда его назвали, посмотрел на Афанасия Михайловича долгим изучающим взглядом, стараясь понять лишь одно – неужели тот не видит? И понял, не только не видит, но и не желает видеть вообще ничего вокруг. Это был уже не человек, это была послушная марионетка, которая сама не в состояние была понять, что ею кто-то управляет. Она наивно полагала, что управляет всем сама.
      – Чего уставился? – процедил Афанасий Михайлович. – Паша, мы с этого тогда и начнём. А то уж больно зенки у него наглые… Зови охрану!
      Павел Васильевич что-то неразборчиво крикнул в коридор и через минуту в “девятую” вошли два надсмотрщика.
      – Поставьте этого, – он кивнул в сторону Дзеди. – И начинайте, нечего зря время терять…
      – Встать! – Дзеди покорно встал. – К стене, руки к крюкам, – приказал надсмотрщик, – лицом к стене!
      Дзеди выполнил приказание, хотя делать этого не хотелось, ой как не хотелось!… Вот если бы он умел, так же как Арти, на время отключать рецепторы… А то ведь это так больно, когда плёткой… или палкой… да когда же это всё… кончится… Он терпел удары молча, стиснув зубы, лишь прерывистое короткое дыхание выдавало, что ему и самом деле приходится плохо. С такой силой раньше не били, да и с такой злобой, пожалуй, тоже. Он старался как-то отвлечься от того, что происходило с ним сейчас, но на этот раз номер не проходил – мозг отказывался отрицать происходящее, он жаждал одного – спасения. Они и не думали останавливаться, они продолжали! Дзеди ощутил, что остальные волнуются, что Арти с большим трудом удерживает их от того, чтобы они не предпринимали каких бы то ни было действий. “Терпи! – голос Арти внезапно раздался прямо в голове у Дзеди. – Только терпи! Молчи!” “У меня что, получилось?… Арти! – мысленно позвал Дзеди. – У меня получилось? Ты меня слышишь?” “Да, получилось. Видимо, реакция на стресс, – отозвался Арти. – Впрочем, давно пора… Ты ещё сможешь продержаться?” “Говори со мной, так легче” “Всё хорошо, ты молодец. Всё хорошо, ты всё выдержишь и всё будет в порядке, я тебе клянусь. Только не сдавайся, ладно? Терпи – и всё будет хорошо”.
      Когда всё закончилось и Дзеди, наконец, отвязали, он сделал несколько неуверенных шагов и свалился на руки друзей, которые вовремя сумели подхватить его. В мгновенье ока Дени с Ноором взлетели на ноги и загородили собой Лина и Арти, которые поддерживали Дзеди.
      – Это ещё что такое? – спросил Афанасий Михайлович.
      – А то, что к нам сегодня никто не подойдёт, – тихо, но внятно произнёс Ноор. – А если подойдёт, будет иметь дело с нами. Понятно?
      – И что? – спросил Афанасий Михайлович. – Это они каждый раз так?
      – Нет, не каждый, – хмуро сказал один из надсмотрщиков. – Обычно они просто молчат…
      – Так… – протянул тот, кого тут называли Павлом. – В следующий раз я не позволю себе повторить эту ошибку… Увести! Всех – в зал!
      – Вы что, – начал Лин, – вы в своём уме?! Ему же плохо!
      Афанасий Михайлович уже уходил прочь по полутемному коридору в сопровождение своей охраны. Дени и Ноор стояли между надсмотрщиками и своими друзьями. Все молчали, но сценарий продолжения уже носился в воздухе.
      – В зал! – повторил Павел Васильевич.
      – Нет, – спокойно ответил Дени. Он, хотя и исхудавший и утомлённый, был всё же выше и сильнее любого надсмотрщика. Ноор не уступал ему в сложении, поэтому надсмотрщикам хочешь, не хочешь, а приходилось считаться с их присутствием. – Уйди с дороги, мразь!
      – Ты за это ответишь, – процедил его противник.
      – Вполне возможно, – ответил Дени. – Но не тебе. Пропустите нас.
      Они осторожно, не поворачиваясь спиной к своим врагам, пошли по коридору к “тиму”. Надсмотрщики последовали за ними на порядочном расстояние. Подойдя к “тиму”, Дени сказал, обращаясь к надсмотрщикам:
      – Ключи! Бросьте сюда ключи, понятно?
      – Понятно, – едко сказал один из надсмотрщиков. Он медленно вынул связку ключей из кармана и швырнул к ногам Дени. Тот не спеша нагнулся, поднял тихо звякнувшую связку, нашёл нужный ключ и открыл дверь. Потом он аккуратно положил ключи на пол рядом с дверью.
      – Мы никого из вас не трогали, – спокойно сказал Арти. Все уже вошли в “тим”, лишь он один остался стоять в дверном проёме. Надсмотрщики подошли было ближе, но Арти предостерегающе поднял руку. Они остановились. – Единственное, о чём мы сейчас просим, так только о том, чтобы вы оставили нас в покое до завтра. Это всё. Давайте разойдёмся мирно.
      – Не будь вас пятеро, мы бы сейчас по-другому говорили, – мрачно сказал самый старший надсмотрщик. – Вас много, вот вы и обнаглели. Ничего, мы это потом поправим, урод. Не боись.
      – Я не боюсь, – ответил Арти и слабо улыбнулся. – Боитесь вы. И не хотите себе в этом признаться. А на счёт наглости… тут вы не правы. Мы просто защищаем своего друга. Не знаю, как принято у вас…
      – Арти, иди сюда! – позвал Ноор. – Ты нужен…
      – Простите, – Арти кивнул и ушёл внутрь, тихо прикрыв за собой дверь. Через секунду замок щёлкнул.
      Арти подошёл к Лину, сидящему на полу рядом с Дзеди и тоже причел рядом с ними.
      – Как ты? – спросил он Дзеди. – Очень плохо?
      – Нет, – ответил тот, – нормально…
      – Да врёт он всё! – с отчаянием в голосе сказал Лин. – У него вся спина в крови, а он… Дзеди, ну перестань, ну повернись…
      – Повернись, дружок, – приказал Арти, – я взгляну. Дени, Ноор, вы пока что ложитесь спать, а мы Лином пока с ним посидим.
      Дзеди досталось изрядно, но всё же не так сильно, как показалось Лину. Хотя побили его гораздо сильнее, чем били раньше, ничего особенно серьёзного с его спиной не случилось.
      – Синяки и ссадины, – констатировал Арти. – Всё обойдётся. Вот только…
      – Что? – спросил Дзеди. Он снова натянул на себя балахон и повернулся к Арти.
      – Плохо то, что они накапливаются, эти ссадины. Ты же некоторое время жил в лесу, ты должен знать. Ты когда-нибудь видел старых, очень старых животных? Нет? А знаешь, почему?
      – Тогда не знал, а теперь догадываюсь, – прошептал Дзеди.
      – Так вот, – продолжил Арти. – Все эти ранки и царапинки со временем переходят некую критическую черту. А там, за ней – смерть. Чтобы выжить, зверь должен двигаться, охотиться. А когда…
      – Я понял, – сказал Лин.
      – Посмотри на мою спину, – предложил Арти. – На один след от плётки, не успевший толком зажить, накладывается второй, совсем свежий. И так далее. Однажды придёт день, когда мы уже не сможем стоять на ногах и двигаться. И тогда…
      – А что тогда, Арти? – спросил Дзеди. – Что нам делать, когда перестанут держать ноги, а дыры в шкуре уже не смогут зарастать, как сейчас?
      – Тогда вам придётся снова делать выбор, – сказал Арти. – Снова делать выбор. А тебе повезло, Дзеди. И тебе, рыжий, тоже…
      – Это чем же? – спросил Лин.
      – В вас нет ненависти, – сказал Арти. – Вы терпите всё, не впадая в отчаяние. Поэтому у вас есть шанс. Держитесь друг друга.
      – А друг за друга можно? – спросил Лин. – А то я замёрз, как собака, на этом проклятом полу.
      – Скажи спасибо, что здесь сухо, – ответил ему Арти. – Эти говорили, что в десятом на полу стоит вода. Рабочие больше двух месяцев не выдерживают.
      – Я скажу, – оживился Лин. – А кому?
      – Не знаю, – признался Арти. – Наверное, некому. Простите, что я так, ребята. Я просто больше ничего не смог придумать. Я же весь этот проклятый год думал, как проклятый. И – ничего, ровным счётом.
      – Зато я всё понял, Арти, – тихо, на пределе слышимости, сказал Дзеди. Он сидел, прислонившись к холодной стене спиной, пытаясь таким образом немного усмирить боль от побоев. – Мы сюда пришли умирать. По крайней мере я. За других не отвечу. Не имею на это права. Ведь каждый волен решать за себя, верно? Я тут подумал, – он натянуто усмехнулся, – что даже сейчас Окиста может уже не существовать в природе. Так, Арти?
      – Не так, – покачал головой тот. – Пока мы здесь, они до Окиста не доберутся. А вот если кто-то из нас решиться на это… – он беспомощно развёл руками. – Мы все – под наблюдением, нас так просто не отпустят. А они, кстати, ждут, когда нам тут надоест и мы удумаем рвануть обратно…
      – Не дождутся, Арти, – твёрдо сказал Дзеди. – Я тебе это обещаю.
      – Ты это себе пообещай. Не мне. И постарайся выполнить обещанное. Сможешь?
      – Смогу, – сказал Дзеди. Лин в разговор пока что не вмешивался, просто молча слушал. – Ты меня знаешь, Арти. Если я сказал – значит, сделаю. Чего бы мне это не стоило.
      – Я тогда с ним, – встрял Лин. – Куда он без меня, правда, Арти? В случае чего – двое не один, всё лучше. Мы и так все почему-то по кучкам разбились, – Лин изобразил на лице вежливое удивление, – не могу понять – почему?… А ты ещё и нас Дзеди разделить вздумал.
      – В мыслях не было, рыжий, – ответил Арти. – Можешь считать, что я говорил с вами двоими. Просто, начиная этот разговор, я как-то не подумал…
      – …что найдётся ещё один такой же дурак, который согласится по своей доброй воле тут остаться, – закончил за него Лин. – Арти, пойми правильно, не обижайся… Вы тут все считаете, что я несерьёзный приколист, этакий дурак, шут её величества. Это не так, Арти. И ты, между прочим, это знаешь.
      – Я не хотел говорить, но…
      – Что “но”? – спросил Лин.
      – Это же смерть, рыжий, – сказал Дзеди. – Подумай ещё раз. И не ты в этом всём виноват, а только я…
      – Чья была помолвка? – тяжело спросил Лин. Он говорил медленно, с расстановкой. – Кто предложил полететь покататься? Кто предложил посмотреть, что это там такое светится? Кто, я спрашиваю?
      Все молчали.
      – Кто предложил освободить людей, а? Кто пригнал второй катер?
      – Ну ты, – примирительно сказал Дзеди. – И дальше что?
      – А то, что не стоит брать всю вину на себя, – сказал Лин. Теперь пришла очередь Арти слушать. – Мы её никогда не делили с тобой раньше, Дзеди. Она у нас всегда была общая. Я тоже всё для себя решил… и не пробуй даже мне возражать. Я и так всё знаю…

      Не сон. Это – не сон. И не предчувствие беды. Это она и есть. Беда. На самом деле. “Господи, зачем они это делают? – думал Дзеди, с ужасом глядя на Дени и Ноора. – Верни им разум, Господи!”
      Дени стоял возле двери и молчал. Ноор зашёл в тёмный угол “тима” и теперь его почти невозможно было различить, лампочка светила еле-еле. Арти сидел в своём излюбленном углу и наблюдал за ними. Он тоже ничего не говорил – знал, что бесполезно. Лин сидел рядом с Дзеди. Он за последние три дня сильно сдал, потому вовсе не принимал участия в происходящем. Ему было всё равно, он слишком сильно устал.
      Час прошёл в молчании. Обычно они в это время спали, но в этот день… Дени и Ноор решили бежать. Это решение пришло к ним как-то спонтанно, разом. Раньше они и не мыслили о подобном, но теперь же в них словно что-то сломалось, будто рухнула некая незримая стена, отделявшая ранее здравый смысл и элементарный инстинкт самосохранения от безумия.
      – Я так не могу больше, – прошептал Ноор, когда их вели из зала в “тим” три часа назад. – Не могу…
      – И не надо, – сказал Дени.
      В “тиме” они, вместо того, чтобы поскорее лечь, сели рядышком и принялись торопливо перешёптываться, поглядывая иногда на дверь.
      – Вы про что это там такое говорите? – спросил Арти.
      – Мы отсюда уходим. Вы – как сами пожелаете, – ответил Дени. – Это – ваше дело. Всё понял?
      – Ах, так? – едва заметно усмехнувшись, прошептал Арти. – Желаю удачи… Что толку с того, что я думаю… верно, Дени?
      – Ты уже подумал тут за нас, хватит, – огрызнулся Ноор. – Я хочу жить, понимаешь? Просто жить. И ничего другого.
      – Мы – ни чьи-то игрушки, Арти, – сказал Дени. – Мы вправе решать для себя – жить нам или умереть. Ведь так?
      – Так. Всё так, – ответил Арти. – И ты вправе, и он… и Дзеди, и Лин, и я. Всё верно. Только всё очень сложно, Дени.
      – Я это слышу уже четыре года, – взорвался тот. – И я устал. От всего. Всё, Арти. Мы уходим.
      Арти промолчал. Все снова замерли, прислушиваясь к тишине пустого коридора. Время шло неимоверно медленно, казалось, оно временами останавливалось вовсе. И, наконец, когда нетерпение Дени стало перерастать в панику, в коридоре раздались шаги.
      – Сейчас, – еле слышно сказал Дени. Ноор кивнул.
      Дверь открылась, и Дени бросился на человека, стоящего за нею. Всё произошло в какую-то долю секунды. Раздался крик, топот ног и… в “тим” влетело ещё человек пять надсмотрщиков. Ноор, бросившийся было вслед за Дени, оказался лицом к лицу с ещё ничего толком не понявшими, но вполне серьёзно настроенными людьми. Он выпал в стойку, метнулся вправо, насколько позволяло расстояние до ближайшей стены, ответил на чей-то выпад… надсмотрщики не стреляли, но численный перевес был явно на их стороне, да и дрались они весьма неплохо. “Что с Дени? – подумал Дзеди. – Он же выскочил… где он?” Надо было срочно что-то делать. Дзеди вскочил с пола, где сидел до того и бросился к двери. Момент он поймал удачно – дверь не перекрыли, всё внимание нападавших было направлено на Ноора. Дзеди выскочил из “тима” и понёсся, что было духу, к лестнице. Он помнил, что проход наверх был где-то слева… Да, точно. И никого. Скорее! “Как же я устал! – вдруг понял он. – Как устал”. Четыре этажа он преодолел меньше, чем за минуту. Куда дальше? Один коридор вёл прямо, другой – направо. Куда? Он не мог вспомнить и поэтому остановился в нерешительности. Справа, смутно различимый, раздался чей-то вопль:
      – Падла!…
      Туда, быстрей! Все сомнения разом исчезли. Дзеди бросился по правому коридору. Когда коридор кончился, он столкнулся с каким-то человеком, сбив того с ног, и тут вылетел на свет, который, как нож, резанул с непривычки по глазам. Дзеди остановился, тяжело дыша, почти не слыша, как за его спиной поднимается упавший.
      На улице была зима, день, искрящийся белым-белым ледяным снегом. И солнце. Дзеди вцепился в косяк двери, чтобы удержаться на ногах. Первые секунды он ничего не видел, глаза заполнили слёзы, он болезненно сощурился и заморгал. Боль прошла.
      И тут Дзеди увидел Дени. Далеко, метрах в двухстах, возле какой-то машины. Большой, неуклюжей, бежевого скучного цвета. Дени выскочил их кабины и подбежал к капоту, попытался открыть… что-то у него не вышло, но что?… Дзеди мгновенно оглядел двор и увидел, что люди, стоявшие раньше у ворот, бегут к машине. Внимание Дзеди вдруг привлекли голоса, доносившиеся откуда-то сверху. Шевельнулось какое-то смутное воспоминание четырёхлетней давности… Вышка! Как же он мог забыть! Быстрее!
      – Дени! – закричал Дзеди изо всех сил. – Дени, вышка!
      Но было уже поздно. Потом Дзеди не раз и не два вспоминал этот страшный момент, и каждый раз ему казалось, что крикни он на несколько секунд раньше, всё вышло бы по-другому. Но только казалось. По-другому быть не могло.
      Дени повернулся на его крик, и тут люди на вышке принялись стрелять. Первые пули легли рядом, взбив снег искрящимися фонтанчиками, это выглядело почти красиво. А дальше… Дзеди сделал шаг вперёд и замер.
      – Дени… – проговорил он потерянно.
      Он никогда не видел подобного раньше и, видимо, в его душе продолжала ещё теплиться надежда, что такое произойти не может в принципе. Там, откуда он был родом, никто никогда никого не убивал. Никто и никогда. Никогда…
      Первая пуля ударила Дени в грудь, развернула, но он по какой-то непонятной причине остался стоять на ногах. Он ещё не понял, что же происходит. Вторая попала в спину, Дени пошатнулся и упал на колени. Он пытался подняться, но тут раздалась очередь. И Дени, как миллионы людей до него, упал лицом в этот яркий искрящийся снег, тело его несколько раз дёрнулось, и он затих…
      Дзеди стоял неподвижно и смотрел. Кто-то за его спиной попытался оттолкнуть его в сторону, но тут выстрелы, наконец, прекратились. Тишину, столь полную, что она казалась нереальной, прервал чей-то голос:
      – Кто стрелял, уроды?…
      Дзеди молча пошёл вперёд, туда, где неподвижно лежал его друг. Его никто не пытался задержать. Дзеди, подойдя к неподвижному уже телу, медленно опустился на колени на снег. Слов не было. Не было вообще ничего – ни мыслей, ни эмоций. Ничего. Пусто. Дзеди набрал в ладонь окровавленного снега. Красиво… Это было бы красиво, не будь это смертью. Снег в его руке таял, красная струйка побежала по рукаву… Дзеди перевернул Дени на спину, хотя глаза ему говорили – всё. Человек не сможет жить, если пули снесли ему половину черепной коробки. Дени уже не дышал, его глаза, остановившиеся, бессмысленные, уставились в небо… Дзеди осторожно опустил ему веки вниз. Так положено. Кто-то подошёл и ударил по спине прикладом. Больно. Это ничего, не страшно. Он всё ещё сидел на коленях. Разум отказывался работать. Надо просто посидеть и тогда… может быть, если закрыть глаза, а потом снова их открыть, ничего… нет, нет, нет… этого не может быть… не может…
      – Пошёл, сволочь! Да пошёл, кому говорю!… – надсмотрщик рывком поднял Дзеди на ноги, и потащил прочь. Множество людей (откуда только они появились?) толпилось во дворе, они переговаривались, переругивались…
      Дзеди шёл, ничего и никого не видя перед собой. Он не заметил Лина и Ноора, которых конвой тоже уводил внутрь здания, он не видел вытянувшихся испуганных лиц надсмотрщиков и младших чинов, и озверевших – старших… Ничего не видел.
      Его отвели на второй подземный этаж и заперли в “тиме”. Одного. Света в “тиме” не было, лампочка перегорела. Только узкая полоска света из-под двери, и всё. Он сидел на полу долго, очень долго. Не думал ни о чём, на это просто не осталось сил и души. В ушах всё ещё звенела недавняя тишина, что наступила после выстрелов. Он молча смотрел на полоску света…
      “Дзеди, – позвал Арти. – Ты слышишь меня, Дзеди? Я еле прорвался, говорить трудно… слышишь?” Отвечать не хотелось, но Дзеди всё же ответил: “Слышу”. “Послушай, это важно… у нас беда, – Арти секунду помолчал, словно собираясь с духом, – большая беда”. “Ты о…”, – начал было Дзеди, но Арти прервал его. “Нет, я не о Дени. Десять минут назад Ноор покончил с собой”. Дзеди на секунду прикрыл глаза и судорожно вздохнул. Наконец, собрав все силы, сумел спросить: “Как?” “Разорвал рубашку и повесился на крюке… он был в девятой, ты знаешь, что это за крюк. Вас осталось двое, Дзеди… ты слушаешь?” “Да… почему двое, Арти? А ты?” “Я… Дзеди, сегодня сорвались они и ты видел, что из этого вышло. Недалёк тот день, когда могу сорваться я… и я боюсь. Лучше мне уйти сейчас, пока ещё не поздно. Иначе…” “Как – уйти?! Арти, подожди, не надо! Это же грех, Арти! Не смей! Слышишь, не смей! – Дзеди затрясло от ужаса. – Ты не можешь…” “Я – не они, Дзеди. Я – это я. Крови не будет, я обещаю. Я всегда держу своё слово, Дзеди, и ты это знаешь. А пока… Постарайся сделать одну вещь. Для меня. Это просьба. Зайди прощаться последним. Хорошо?” “Арти… Не надо, пожалуйста… неужели ты не понимаешь, что мы с Лином…” “Это-то я очень хорошо понимаю. И ещё кое-что – тоже. Только вы с Лином сумеете как-то повлиять на ситуацию здесь. На Земле. Только вы. Ты понял?” “Как, Арти?… Не сходи с ума, остановись… О каком влиянии речь?… Господи ты Боже мой, да что же это… Арти, не смей, не надо!…” “Пойдёшь прощаться вторым, – голос Арти затихал отдалялся, – дальше я объясню. Вторым…”
      Всё снова исчезло. Сколько прошло времени, он не знал. Обычно он чувствовал время, о теперь… какое там!… От неподвижности затекли ноги, но он сам этого не замечал. Ни холода, ни усталости… Господи, за что?! Арти… Дзеди впал в какой-то ступор, который тоже длился неизвестно сколько времени. А после этого куска бесконечности в “тим” пришли люди.
 

* * *

      …Дзеди шёл по коридору, конвоиры следовали за ним на порядочном расстоянии – боялись. А ему было всё равно. Совсем всё равно. Когда выводили, сказали:
      – Там ваш этот дурак… удавился… а второй, так и вообще… словом, попрощаться вам разрешили. Пошёл, урод, чего сидишь-то? Заслушался?…
      В этой комнате было холодно. Дзеди вошёл, дверь за ним закрыли, щёлкнул замок.
      Тела на полу никто не даже не удосужился закрыть. Хотя бы лица. Дзеди подошёл ближе, медленно, словно через силу…
      Дени… самый младший из них. Дзеди посмотрел на знакомое (теперь незнакомое, потому что мёртвое) лицо. Посмотрел без страха или жалости. Он ещё не принял то, что произошло. Понял, но не принял. Душой. Принять предстояло позже.
      Ноор… на Ноора невозможно было смотреть без содрогания – посиневшее лицо, вылезшие из орбит глаза… Дзеди отвернулся. Нет сил. Это – не правда. Так не бывает. Повернулся снова. То же, что и раньше. Зачем так?… Так страшно. Прости, Ноор, прости меня, ладно? Это не я, это ты оказался сильнее. Я не прав. В этом страхе прав оказался ты. Ты – свободен. А я…
      Арти… Казалось, что Арти просто крепко-крепко уснул. Дзеди присел рядом с ним на корточки и протянул к телу руку, положил свою ладонь Арти на плечо. И тут же отдёрнул руку – тело уже окоченело. И тут, одновременно с этим движением в голове у Дзеди зазвучал голос Арти.
      “Слушай и не перебивай, – приказал тот. – Это важно, очень важно. Сейчас ты откроешь свой тайник… ты думал, что про него знаешь только ты, наивный… Молодец. Это ты хорошо придумал – сделать в подошве такую штуку. И не сканируется ничем, хорошая работа. Я как знал, что пригодится… открыл? Хорошо. Теперь ты подойдёшь к каждому из нас и возьмёшь материал”. “Мне нечем сделать срез, Арти”, – ответил Дзеди, и подумал – я сошёл с ума. “У тебя есть руки. Действуй. Быстрее, сюда придут с минуты на минуту… правильно, вон там валяется маленький осколок стекла, он подойдёт. Срезы делай в разных местах, совпадения не нужны… скорее… теперь слушай. То, что ты будешь делать – неимоверно тяжело. Даже один материал может запросто угробить носителя меньше, чем за год. Я предупреждаю честно, сразу. Хочешь – можешь отказаться. Дело твоё”. “Арти, пока есть хоть какой-то шанс…” “Не продолжай. По мере своих сил я постараюсь как-то помочь тебе, но… я думаю, ты и сам понимаешь. Жди, пока есть силы. Теперь… отойди в угол, отвернись… постарайся не смотреть. У меня совсем не осталось времени”.
      Боже, какая тяжесть! Это невозможно перенести, физически невозможно… Сколько можно выдержать? Вот так, с таким грузом? Ноги не держали, он сел на пол. Его затрясло, к горлу подступила тошнота. “Терпи, – приказал Арти. – Поднимись на ноги, отойди в сторону… вот так. И не смотри. Постарайся не смотреть. Прощай, Дзеди”.
      Дзеди смотрел и не верил тому, что видел. Он пытался последовать совету Арти, но не смотреть не мог, душа требовала правды. Поэтому он смотрел.
      Тело Арти оделось вдруг языками холодного прозрачного пламени, вспыхнула и испарилась одежда, на мгновение проглянули кости… и тело исчезло. Словно его и не было. Только контур остался на полу, силуэт. Напоминание.
 

* * *

      Он не помнил, что было дальше. Кто-то его бил, кто-то другой спрашивал:
      – Ты спалил, сука?! Я тебя спрашиваю – ты? А ну, отвечай, гнида сратая! Как ты его запалил, падла? Говори!
      Он молчал. Сидел на полу и молчал. Всё равно. Убьют – и ладно. И хорошо. Так и надо… Потом в камеру кто-то вошёл. Кто-то другой. Этот другой сказал:
      – Отставить. Вы чего измываетесь? Парень за эти сутки трёх своих потерял, а вам всё мало…
      – Он этого… нелюдя спалил! Сам видел…
      – Из чего он его мог спалить?… Из пальца, что ли?… Всё, парень, пошли. Поднимайся, давай, не сиди…
      – Эдуард Гершелевич, вы это… это под вашу ответственность. Хорошо?
      – Под мою, не волнуйся. Идём, дружок, надо тебе в тишине посидеть… вот и хорошо, пошли… Не, Василий, конвой не нужен, он и мухи не обидит. Идём, дорогой, нам недалеко…
      В коридоре Дзеди нашёл в себе силы сказать этому человеку:
      – Не говорите Лину… про Арти. Он сойдёт с ума…
      – Про то, что он сгорел?
      Дзеди кивнул.
      – Хорошо, не буду. Нам сюда, почти пришли. Я тебе сейчас дам таблетку, ты от неё уснёшь. Так надо. Хорошо?
      Дзеди не ответил. Он дал усадить себя, выпил, не почувствовав вкуса, воду из железной кружки… Лин сидел рядом с ним, не двигаясь, молча. За узким окном была ночь. Человек, который привёл их двоих сюда, сидел возле стола и читал. Потом он отложил книгу.
      – Спите, ребята, – приказал он. – Хватит.
      В комнату заглянул другой человек, остановился подле двери, спросил:
      – Отвести этих в “тим”?
      – Нет, оставь тут. Достаточно того, что двое с собой покончили… За этими я послежу до утра, от меня не убудет. И принеси чайку, пить охота…
      – Хорошо.
      Дзеди чувствовал, как же много сил теперь стало уходить на то, чтобы как-то поддерживать нужный уровень энергетики. Очень много, гораздо больше, чем раньше. Сказать об этом Лину? Нет. Конечно, нет. Только когда всё кончится. Хорошо ли, плохо ли… не важно. Сейчас не важно… Думать он мог. Но говорить… Это выше всех сил. Как страшно!… Он всё никак не мог оправится от того, что пережил только что. Он не мог чувствовать, словно все чувства испарились разом и исчезли, как ветер или дым. Нет, ничего нет. Ни боли, ни зла на тех, кто убивал. Ничего. Пусто. Совсем пусто…
      “Плохо?” – спросил Лин мысленно. Дзеди не ответил. “Дзеди, тебе плохо? – переспросил Лин. – Помочь?” “Нет”, – наконец ответил Дзеди. Лин отвернулся. “Я не должен говорить, – подумал Дзеди. – Я никому об этом не должен говорить… Лин может заметить… но я постараюсь, чтобы он не заметил. Утомляемость?… Спишем на счёт здешних условий. Потеря ресурса?… Да, это сложнее, но тоже можно что-то придумать. Прости, Лин, по я так должен сделать… хотя бы ради тебя”.
      – Пей, – приказал тот самый человек, что забрал их и увёл в эту комнатку. – Пей, сказал! Это лекарство, его надо принять, иначе не выдержишь… да пей же ты!
      Дзеди немного очнулся от своих мыслей. Оказывается, перед ним сидели на корточках и Эдуард Гершелевич, и Лин.
      – Что? – еле слышно спросил он.
      – Это надо выпить, – объяснил Лин. – Это снотворное. Ты уже три часа так сидишь… молча. Что ты видел? И что с тобой?
      – Что я видел? – повторил Дзеди. – Всё видел…
      – Пей, – приказал Эдуард Гершелевич.
      – Кровь на снегу… – сказал Дзеди. – Это красиво… я и не думал…
      – Не надо, не вспоминай сейчас, – сказал Эдуард Гершелевич. – Будет только хуже. Я понимаю, что трудно… но держаться надо, ты пойми. Иначе вам просто не выжить. Ты понимаешь?
      Дзеди кивнул. Лин сидел рядом с ним, робко заглядывая ему в глаза. И только тут Дзеди вдруг понял, какую ответственность он несколько часов назад взвалил на свои плечи. Четыре жизни теперь зависят от него. Целых четыре жизни! О, Господи!… И как же это будет тяжело. Дзеди прикрыл глаза, от страха у него на секунду пересохло во рту. Он втянул голову в плечи и закрыл глаза трясущимися руками.
      – Выпей таблетку, пожалуйста, – попросил Эдуард Гершелевич, – ну… вот и молодец. А теперь ложись… Ты, рыжий, тоже… Я посижу с вами, чтобы вас не беспокоили до утра. Это всё, что я смог для вас сделать…
      Всё, что смог сделать… “А ведь это верно, – подумал Дзеди, уже засыпая, – всё, что смог… я тоже. И то хорошо”.
 

* * *

      Среди ночи, тихой и нарочито спокойной, Дзеди вдруг проснулся. От лекарства, которое его заставили принять, мысли путались, а тело слушалось плохо. Он сел, прислонился к стене, чтобы удержать равновесие – его почему-то всё время неудержимо тащило куда-то в сторону. Что-то он забыл. Что-то настолько важное, что забывать об этом было нельзя. А он забыл. И вдруг вспомнил.
      – Боже, – прошептал он, – входы… у них же у всех стоят входы… у всех троих… О, Боже… как же так?… как я…
      Эдуард Гершелевич подошёл к нему и опустился на корточки.
      – Что случилось? – спросил он. Дзеди попытался как-то сфокусировать взгляд на лице своего собеседника, но ничего не получалось – он словно видел через слой воды, всё плыло, раздваивалось…
      – Входы… – упавшим голосом повторил Дзеди. – Входы… у них… я не снял… теперь всё точно погибло… детекторы… не снял… забыл…
      – Что такое – входы? – Эдуард Гершелевич подался вперёд, чтобы лучше слышать. – Я могу тебе помочь? Что надо сделать?
      Дзеди не ответил. Он запустил руки в волосы и стал тихонько раскачиваться взад-вперёд, еле слышно плача.
      – Перестань, – Эдуард Гершелевич осторожно взял Дзеди за плечи и развернул к себе лицом. – Объясни, что надо найти? И где искать?
      Дзеди положил руку себе на горло, затем провёл ладонью вокруг шеи.
      – Там… – сказал он. – Это там…
      – Что – там? – не понял его собеседник. – Оно большое?
      Дзеди отрицательно покачал головой. Хотел было что-то добавить, но тут его вдруг повело с новой силой. Голова закружилась, глаза закрывались сами собою. Рука его бессильно опустилась.
      – Спать… – прошептал он, – спать хочется… сил нет…
      – Ну и спи, – одобрил Эдуард Гершелевич. Он помог Дзеди лечь, встал на ноги и прошёлся по комнате, задумчиво потирая подбородок. Затем решительно кивнул, вытащил из своего чемоданчика скальпель и пинцет. И вышел прочь, даже не прикрыв за собой дверь.
 

* * *

      Их не трогали. Уже который день. Не били, не издевались. Когда они находились в зале, им каждые десять часов стали давать часовой отдых. Кормить стали каждый день, да и сами порции увеличили. Дзеди есть перестал. Вообще. Лин страшно переживал, но поделать ничего не мог – разговаривать друг с другом им запретили, а Дзеди выглядел настолько подавленным, что Лин и не думал пробовать общаться мысленно – сказывалась врождённая тактичность. Безучастность друга, его угнетённое состояние пугало Лина. “Что такое? – думал он. – Что происходит? Что с ним? Как помочь?” За эту неделю Дзеди сильно ослабел, он еле таскал ноги. Ночами Лин старался как-то поговорить с другом, но пока это было тщетно – Дзеди просто не отвечал. Не потому, что не хотел – просто не было сил, чтобы как-то общаться. Не мог. Он временами начинал думать, что уже больше никогда не сможет говорить – все силы, что были, без остатка уходили на то, чтобы как-то поддержать материалы. Которые сжирали всё. Он старался, очень старался не подавать вида, насколько ему тяжело – и это ему удалось. Лин так и не понял, что на самом деле происходит с его другом. И не понимал ещё много-много лет…
      В один прекрасный день всё изменилось. Они снова были в зале, им дали полежать, и они дремали, сидя в высокой части зала. Дзеди проснулся и неожиданно вдруг ощутил в себе невесть откуда взявшиеся новые силы. “Откуда? – ошарашено подумал он. – Не может быть!…” Силы… этого запаса вполне хватит на полгода, если расходовать экономно! Хватит на всё – и на полноценную поддержку материалов, и на собственные нужды. “Как? – подумал он. – Не мог же я…” “Это и не ты, – раздался знакомый голос у него в голове. – Это я”. “Арти! – удивлению Дзеди не было предела. – Но ты же…” “Это ещё не повод для того, чтобы не помогать друзьям, – отрезал тот. – Не распускайся. Я сказал, что при первой же возможности помогу тебе. И помог. По мере своих возможностей. Если позволят – потом помогу ещё. Всё. До свидания, Дзеди”. “Арти…” Дзеди потихонечку оглянулся. Всё было спокойно – Лин ещё спал, надсмотрщик не обращал на них никакого внимания. Ему велели – не трогать. И он не трогал. Велят убить – убьёт. А пока… Что ж, как говориться – наше дело маленькое…
      Лин проснулся минут через десять и первое, что он увидел – это Дзеди, который дремал, сидя рядом с ним. Дзеди проснулся через несколько минут, пристально посмотрел в дальнюю часть зала, словно соображая что-то, а затем вдруг сказал:
      – Лин, я так хочу есть… сегодня ещё не кормили?…
      – Слава Богу, – тихо сказал Лин. – Слава Богу… я-то уж думал, что я и тебя потерял… Не делай так больше, слышишь? Не делай!… Не пугай меня, не надо…
      – Прости, рыжий, – Дзеди отвёл взгляд, – я просто не мог собраться… собраться с силами… после всего… я не нарочно…
      – Да всё я понимаю, – Лин взял Дзеди за руку. – Мне до сих пор невмоготу. Как будто ломается что-то… что-то внутри… А, хочешь ты этого, или не хочешь – надо быть сильным. Так?
      – Так, – согласился Дзеди. – Всё верно, Лин. И я постараюсь, чтобы с нами всё было хорошо.

Страх

      Это был живой ужас. Сил не осталось вовсе. Они уже не сознавали, сколько времени прошло с тех пор, как погибли остальные, это уже не волновало. В тот страшный день обстоятельства сперва ополчились на Лина, а затем не пощадили и Пятого.
      Лин не смог удержать на плечах тяжеленного стокилограммового ящика и упал. Он надорвался, но даже не понял, что с ним произошло. Под непрерывными ударами он несколько раз пытался подняться, у него ничего не вышло. Пятый, не в силах дольше видеть того, что происходит с его другом, подскочил к надсмотрщику и попытался выхватить у того плётку. Надсмотрщик даже не обратил на него внимания, он просто оттолкнул Пятого прочь. Лин лежал на полу, надсмотрщик бил его ногами… и тут у Пятого внутри словно что-то надломилось. Он мгновенно выпал в низкую стойку и бросился на своего врага. Тот от неожиданности немного опешил, но что началось, когда он сориентировался… Пятый потом смог вспомнить лишь то, что его били трое или четверо, и что потом, когда на него уже наступала темнота, он пытался позвать Лина…
      Пятый очнулся от холода. Он лежал на полу, вокруг было темно, он ничего не видел. Рядом с ним, привалившись к стене, лежал Лин. Пятый потряс его за плечо, но Лин не ответил – он был в глубоком обмороке. Время тянулось страшно медленно, Лин всё не приходил в себя, да и самому Пятому становилось всё хуже. Предыдущие избиения и в сравнение не шли с тем, что ему довелось испытать в этот раз. Он ненадолго заснул.
      Разбудили его грубые голоса, доносившиеся из коридора, потом кто-то пнул его ногой и приказал встать. Лин так и не очнулся, поэтому его волоком вытащили из камеры. Пятый шёл сам, но он не понимал, куда его ведут и что происходит. Только очутившись на первом наземном, он сообразил, что их куда-то увозят.
      Их запихнули, не особо церемонясь, в кузов машины. Ехали долго, сильно трясло. Пятый старался, по мере своих сил, поддерживать Лина – он боялся, что тот от тряски может удариться головой. Сам Пятый чувствовал себя прескверно – ему жутко хотелось пить, во всём теле ощущалась какая-то странная слабость.
      Машина остановилась, дверцы кузова распахнулись и их обоих вытащили на свет. Впервые за все эти годы он снова оказался на улице. От вида неба у него страшно закружилась голова, и он пошатнулся, жадно ловя ртом влажный воздух. Была зима, но вовсе не такая, к какой он привык у себя дома. Какая-то странная мокрая зима, талая грязь под ногами, тёплый, совсем не зимний, ветер, светло-пепельные облака. Но снег… Это же настоящий снег! Пятый мгновенно сообразил, что надо делать. Он, собрав все силы, вырвался из рук своего конвоира и бросился со всего размаху к ближайшей снежной кучке. Пить! Если нет воды, надо есть снег! Скорее, пока они ещё не подошли… Пятый чувствовал, что если он не попьёт сейчас – он умрёт. Кто-то засмеялся рядом с ним, кто-то сильно, но без злобы, ткнул его ногой…
      – Вот чокнутый! – сказал кто-то. – Смотри, снег жрёт…
      – Веди его, не телись там. А мы пока этого дотащим. И смотри, поосторожнее с ним, он там надсмотрщика побил.
      Дальше стало ещё хуже, чем было. Их раздели догола, завели в какую-то комнату, в которой имелось окно в стене и матрас на полу, им связали руки, завернув их за спину, едва не выворачивая лопатки из суставов, затем связали ноги, положили на матрас, прикрыли одеялом… и оставили одних. Одни они пробыли двое суток – Пятый наблюдал в окне целых два заката, а восходов не видел вовсе – окно было западное. В голове у него всё мутилось, никогда раньше ему не было так плохо. Боли от недавних побоев он почти не ощущал, это уже вошло за пять лет в привычку, но связанные руки в первый день страшно болели. Потом, уже позже, по ним разлилось онемение, они словно бы стали существовать отдельно, независимо от него. Его знобило, хотелось пить. Он то засыпал, то на короткое время просыпался, каждый раз заново удивляясь – как это они очутились здесь, что они здесь делают?…
      На вторые сутки очнулся Лин, он пытался спрашивать, куда они попали и что происходит, но Пятый не мог ему ничего связно ответить. Лин, которому стало немного получше, всполошился, но поделать ничего не мог – руки им вязали с тем расчётом, чтобы не могли освободить друг друга. А на третий день в комнате появились, наконец, люди.
 

* * *

      Вошедших было трое. Один – пожилой, в гражданской одежде, при потёртом кожаном портфеле, двое – молодые, в военной форме с сержантскими нашивками. Старший, войдя, брезгливо осмотрелся и спросил:
      – Ну, и?…
      – Согласно распоряжению, доставили, – забубнил себе под нос один из молодых.
      – И где? – с сарказмом спросил пожилой.
      – Да вот же, – второй проворно откинул одеяло и отступил. – Вроде, живые…
      – Это что ещё за мужской стриптиз? – спросил пожилой. – И почему вы их связали?
      – Один из них на надсмотрщика напал. Прямо в “тиме”, – объяснил первый сержант.
      – Это тот, который снег жрал, – добавил второй. – Этот вроде, чёрный, – он толкнул Пятого ногой. – Придурок такой, сил нет…
      – Когда привезли, тогда и связали? И когда? – спросил пожилой.
      – Да тридцать первого, днём.
      – Вы ошалели? – возмутился пожилой. – Кто ещё тут придурок… Быстро развязать! К ним что – эти дни вообще никто не заходил?
      – Да нет, вроде, – промямлил второй сержант. Он нагнулся над Лином и принялся возиться с узлами. – Тут же не было никого. Новый Год, всё-таки…
      – Дай я, – сказал второй. У него в руках появился перочинный нож, которым он в минуту разрезал верёвки. – А этот, который снег-то жрал…
      – Чего? – с неодобрением спросил пожилой. – Холодный уже, небось?
      – Да нет, как раз горячий. Температура у него, что ли?…
      – Вы, оба, – приказал пожилой, – быстренько достаньте койки для этих двоих. Бельё там, одеяла… и срочно принесите что-нибудь им попить. Что найдёте – чай, компот… что угодно. И шевелитесь, нечего стоять. О том, что вы тут натворили, мне придётся доложить. Сегодня же.
      Оба сержанта вышли в коридор.
      – Сволочь жидовская, – пробормотал один. – Скотина…
      В коридор высунулась голова пожилого.
      – А вот за это ты мне ответишь отдельно, – ласково сказал пожилой и прикрыл дверь. Он вернулся в комнату и присел на корточки возле матраса.
      – Что, плохо? – спросил он. Лин попытался поднять голову, в его взгляде появился страх. – Не бойся, не надо, – попросил пожилой, – я же не из них. Я врач, меня зовут Эдуард Гершелевич. А ты – номер семь, не так ли?
      – Да, – прохрипел Лин.
      – Сейчас я вас посмотрю, – пообещал Эдуард Гершелевич. – Всё будет в порядке, я обещаю. Имя-то у тебя есть? – спросил он.
      – Лин, номер семь в “тиме”, – ответил Лин. – А это Пятый, номер пятый… Так получилось… Что с ним?
      – Он и вправду ел снег?
      – Я не помню. Я вообще не понял, как мы сюда попали…
      – Ты руки ощущаешь?
      Лин отрицательно покачал головой.
      – Надо растереть, тогда кровообращение быстрее восстановиться… А, вот и наши начальнички пожаловали. С кроватью, – с удивлением добавил он. Сержанты внесли койку в комнату и с грохотом водрузили у стены. – Пока положите вот этого, – Эдуард Гершелевич махнул рукой в сторону Лина, – потом идите за второй койкой, а я осмотрю вон того…
      Сержанты удалились. Эдуард Гершелевич подсел к Пятому.
      – Так, что тут у нас, – проговорил он. – А ну-ка, проснись, дружок! Это чего же глаза-то такие мутные… Как пьяный, ей Богу, – он немного приподнял Пятому голову и сказал: – у тебя болит где-нибудь?
      Тот сделал попытку кивнуть. Эдуард Гершелевич на секунду задумался и спросил:
      – Не горло, часом? Ну, я так и знал. Открой рот… пошире, я так ничего не вижу… ого! Как это тебя так угораздило…
      – Чего с ним такое? – спросил один из сержантов. Они, поставив вторую койку у противоположной стены, с интересом наблюдали за действиями врача.
      – То ли дифтерит, то ли ангина, так сразу не скажешь, – ответил Эдуард Гершелевич. – Без мазка не разберёшь. Но у него всё горло в нарывах, не мудрено, что он говорить не может. И вы, идиоты, ещё добавили. Попить принесли?
      – Только чай холодный, – второй сержант протянул Эдуарду Гершелевичу алюминиевый мятый чайник и два мутных стакана, вложенных один в другой. – Компот нам не дали…
      – И на том спасибо, – констатировал врач. – Налей и напои. А мне надо позвонить, чтобы перенести допрос, который должен был быть сегодня. Может, оно и к лучшему, они хоть отдохнут.
      – Допрос? – изумился первый сержант. – Сегодня?!
      – В том-то всё и дело. А вы, дураки, вон чего натворили… Ты пей, пей, не стесняйся, – подбодрил он Лина. Тот уже сам взял в непослушные руки стакан с чаем. Руки пока что сильно тряслись. – Помогите этому, – сказал Эдуард Гершелевич.
      – Я не могу… – прохрипел Пятый. – Больно…
      – Ну ты постарайся.
      Пятый слабо отрицательно покачал головой и прикрыл глаза.
      – Ну и что мне теперь прикажете делать? – с раздражением вопросил Эдуард Гершелевич. – Идите, звоните. Срочно вызывайте сюда шефа.
      – Это зачем? – спросил второй сержант.
      – А затем, что ты нагни свою тупую голову и посмотри на его глаза. Внимательно. Они оба – не отсюда, понятно? Вот ты, к примеру, не можешь ли мне сказать, как он будет реагировать на лекарства? А если он помрёт? Ты за это отвечать будешь? Нет? Правильно, отвечать заставят меня, но только в том случае, если я что-либо стану делать без санкции. Улавливаешь?
      – Ну…
      – Умница. Значит, мне нужна санкция, да побыстрее. Если я сейчас что-нибудь не предприму, он к утру может загнуться. Тоже улавливаешь?
      – Да…
      – А вот если он загнётся, у нас всех будут большие неприятности. Так что кругом, а затем – бегом марш!
      Сержанты исчезли, словно по мановению волшебной палочки.
      – Ты антибиотики нормально переносишь? – спросил Эдуард Гершелевич у Пятого.
      – Что переношу? – прошептал тот.
      – Антибиотики. Ну, пенициллин там…
      – А что это… такое? – Пятый не понял вопроса. Видимо, речь шла о каких-то лекарствах, но названия ему ничего ровным счётом не говорили. А он-то считал, что знает этот проклятый язык в достаточной степени. Ему стало стыдно. – Я просто не понял…
      – Это плохо, – покачал головой врач. – Видимо, придётся рисковать. Ну, как говориться, риск – благородное дело. Да! – спохватился он. – А где ваша одежда?
      – Не знаю, – ответил Лин. – Может, вон эти тряпки в углу?…
      – Это не подойдёт. Я им скажу… поищем чего-нибудь.
      – Что со мной? – спросил Пятый.
      – Ты болен. Чем – точно не скажу. Пока что надо попробовать разобраться с твоим горлом…
      Вошли сержанты.
      – Приедет Павел Васильевич, – сказал первый. – Через сорок минут будет…
 

* * *

      Они сразу узнали вошедшего. Ещё бы! Их мучитель не изменился ни на йоту с того дня, год назад, когда они видели его последний раз.
      – Ну что? – спросил он с порога. – Не одумались? Я вас предупреждал.
      – На это мы никогда не пойдём, – ответил ему Лин. – Я уже говорил, что…
      – Давайте вы потом про это всё побеседуете, – попросил Эдуард Гершелевич. – Тут проблема, и весьма серьёзная.
      Он вкратце обрисовал ситуацию. Павел Васильевич слушал молча, затем спросил:
      – И что вы предлагаете?
      – Можно попробовать начать пенициллин, – ответил немного неуверенно Эдуард Гершелевич. – Во всяком случае, это пока видится мне единственным выходом.
      – Так что вы ждёте? – довольно резко спросил Павел Васильевич. – Моей санкции? Считайте, что она у вас есть. И ради этого вы меня вызвали?…
      Он резко повернулся и вышел. С минуту в комнате было тихо, затем Эдуард Гершелевич вздохнул, устало потёр глаза и спросил у всё ещё молчавших сержантов:
      – Кто-нибудь из вас уколы делать умеет?
      – Ну я своей собаке делал когда-то, – неуверенно начал второй сержант. – Она рожала, а к ветеринару ездить… – он не договорил, Эдуард Гершелевич прервал его:
      – Вот ты и сделаешь, – заключил он. – Ничего тут сложного нет. Я всё покажу. Завтра позвоните мне и скажете, как тут дела. Мне работать надо, я и так здесь сижу с вами чёрти сколько…
      – Ладно, сделаем, – отозвался сержант. – Мы ещё вот что… простите нас, Эдуард Гершелевич. Мы, это… не правы были… Простите.
      – Ладно, чего уж там, – отозвался врач. – Поеду я, ребятки. Телефон мой спросите на вахте.
      Эдуард Гершелевич оставил подробные указания, что и как следует делать и отбыл. На душе у него было неспокойно. Он нервничал, хотя сам слабо сознавал, из-за чего это происходит. Не то, чтобы он испытывал к этим двоим какую-то жалость, нет. Он просто в меру своих сил сочувствовал им, прекрасно сознавая, что они обречены. Он понимал их, но то, что они делали, вызывало у него недоумение и лёгкую зависть. Он знал, почему. Они не продавались. А он продался. И, хотя теперь горько сожалел об этом, не смел сказать и слова поперёк тем, кто стал с некоторых пор его хозяевами. “Сильные ребята, – подумал он с уважением, – вот только… Я всё же попрошу, чтобы меня больше не ставили на подобные задания. Не могу на это смотреть. Этот раз – последний”.
      Он ехал домой. Только там он ещё имел право быть тем, кем считал сам себя. Он устал от лжи, от постоянного раболепства, от страха. Как бы он хотел сбросить с себя эту маску и стать… он уже и сам не помнил, кем же он был до этого всего. И не вспомнить уж теперь, ведь прошло столько лет…
      – Будьте вы все прокляты, – прошептал он, открывая дверцу своей машины и садясь на водительское сиденье. Да уж, было за что “пострадать” – своя “Волга”, трёхкомнатная квартира, дача в красивом месте, хорошая, если не сказать больше, зарплата. Главный патологоанатом проекта “Сизиф”, как же… – сволочи, – добавил он. Двигатель новой “Волги” тихонько заурчал. – Как же мы все дёшево стоим, – пробормотал он.
 

* * *

      Телефонный звонок в его квартире раздался часов в девять утра. Он, ещё сонный, подошёл к беснующемуся аппарату и снял трубку. Искажённый расстоянием голос произнёс:
      – Доброе утро, Эдуард Гершелевич. Хотя доброе-то оно доброе, но вот…
      – Выкладывайте, что у вас там, – поморщился он. Ехать никуда не хотелось, хотелось спать. – Что такое?
      – Ему, кажется, стало хуже, – сказали на том конце провода. – Вы бы приехали.
      – Хорошо, – согласился он. – Раз надо, то буду.
      На месте он был через час. Давешние сержанты дожидались его на пороге комнаты. Войдя, он увидел, что они не ошиблись.
      Казалось, прошедшая ночь изменила даже черты лица лежащего перед ним человека. Он был очень бледен, а когда Эдуард Гершелевич подошёл ближе и Пятый, услышав его шаги, приоткрыл глаза, тот понял, в чём дело. Это был обречённый взгляд, в нём стояла безнадёжность. Эдуард Гершелевич потрогал Пятому лоб и понял, что температура не только не упала, нет, она поднялась ещё выше. Говорить Пятый уже не мог. Лин, лежавший на соседней койке, был пока не в силах подняться, но он слишком хорошо видел, что происходит. Он был в ужасе, и, что самое страшное, он ничем не мог помочь другу – сам был на нуле. Лин молча наблюдал за людьми.
      – Не отчаивайся, – сказал Эдуард Гершелевич. – Что-нибудь придумаем. Раз одно лекарство не помогло – другое поможет. Вот только санкции, – он сделал намерено ударение на этом слове, – я больше просить не буду. Сегодня я с вами посижу, пожалуй. А то, я смотрю, вы без меня плоховато справляетесь.
      – Что теперь колоть? – спросил сержант.
      – Ампициллин. Развести дистиллированной водой и по пять кубиков – каждые четыре часа, – распорядился Эдуард Гершелевич. – Не надо его переворачивать, коли прямо в ногу, только немного повыше… а ты умеешь, чего прибеднялся-то… вот так. Теперь подождём и посмотрим, как пойдёт дело…
      – А когда станет ясно, получилось или нет? – спросил Лин.
      – Через пару часов, дружок. Не пойдёт этот антибиотик, попробуем следующий… Да ты не волнуйся зря, всё будет в порядке. Я тебе обещаю.
      Через некоторое время Лин сполз со своей койки и на нетвёрдых ногах доковылял таки до кровати Пятого. Тот приоткрыл глаза, и Лин увидел, что Пятому легче – взгляд его посветлел, прояснился. Он с минуту посмотрел на Лина, сидящего рядом, и вдруг сказал:
      – Рыжий, как ты похудел… я только сейчас заметил…
      – А у тебя седые волосы появились, – заметил Лин. – Много. А уж про худобу я вообще молчу…
      – Ты тоже поседел, – ответил Пятый. – Я вот только не могу понять, когда это произошло…
      – Год назад, – Лин вздохнул. – И ты, кстати, тогда же, я вспомнил.
      – Просто там как-то не до волос было. Лин, а ведь мы живы до сих пор. Сколько лет прошло?… Я что-то путаюсь…
      – Я сейчас спрошу, – сказал Лин. Он слез с кровати и, подойдя к двери, принялся ожесточённо стучать в неё кулаком.
      – Лин, ты зачем шумишь? – с упрёком спросил Пятый. – Тебя и так услышат.
      – Я так ночью с ними общался, – ответил Лин, прекратив, однако, долбить несчастную дверь. – Они иначе не услышат. А ты всё проспал, жалко. Тут такая комедия была…
      Лин так и не рассказал свою “комедию” – к двери подошёл сержант.
      – Чего надо? – спросил он.
      – Во-первых, Пятому лучше, – отрапортовал Лин закрытой двери, – поэтому ему можно попить принести. А во-вторых, скажите пожалуйста, какой сейчас год?
      – Как это – какой? – удивился сержант. Он приоткрыл дверь, вошёл в комнату, поставил на стол чайник. – Я вам тут чаю принёс, как чувствовал, что звать будешь… А год мы только-только семьдесят второй встретили. Три дня назад.
      Лин молча посмотрел на Пятого, тот ответил ему таким же, полным горечи и боли, взглядом. Пять лет. Они потеряли, в общей сложности, год. Вот вам и ошибки в расчётах… Как же так… А кем они стали за эти пять лет! Они смотрели друг на друга и с огромным трудом узнавали сами себя. “И это мы, – подумал Пятый. – Кошмар какой… не вериться даже… Если бы этот человек напротив меня не шутил со всеми напропалую, я бы, наверное, не узнал в нём Лина. Это и не человек вовсе, это вешалка для одежды. Неужели и я такой же?” Там, на предприятие, им было просто не до того. У них была одна цель – выжить. Не упасть. Не дать себя убить просто так, на потеху.
      – Лин, – позвал Пятый, – налей мне попить, пожалуйста. А то я сам вряд ли…
      – И думать забудь, лежи. Мы так за тебя волновались. – Лин подсел к Пятому и протянул ему чашку с чаем.
      – Спасибо, рыжий, – Пятый вздохнул. – Так и вправду лучше… А горло у меня почти что не болит, – с удивлением заметил он. – Просто здорово…
      – Это всё врач. Тот самый, между прочим, – сказал Лин.
      – Какой это “тот самый”? – спросил сержант.
      – У него спросите, – посоветовал Пятый. – Вот только расскажет ли он?… И помнит ли нас?…
      – По-моему не очень, – с сомнением в голосе сказал Лин. – Спрашивал, как меня зовут, как тебя… Да он нас тогда и не видел нормально, может так, мельком. Хороший мужик.
      – Я пойду, Гершелевичу доложу, что тебе полегчало, – сказал сержант. – А то тут наш этот был…
      – Не трави душу – попросил Лин. – Я только забывать стал.
      – Кто был? – спросил Пятый, когда сержант вышел.
      – Шеф, – ответил с отвращением Лин. – Та самая тварь. А ты не помнишь разве?
      – Я и сейчас плохо соображаю, – признался Пятый. – А уж тогда и подавно…
      – Ничего, – примирительно сказал Лин. Он снова сел рядом с Пятым и взял его за руку. Лицо его стало печальным, наигранная бравада пропала. – Я боялся, что ты умрёшь, – сказал Лин. – И ещё все эти сволочи вокруг… Мы никому не нужны, Пятый. Ты это понимаешь? Вообще никому…
      – А там, в “тиме”, страшно испугался за тебя, – признался Пятый. – Я думал – он тебя убьёт. Я не мог стоять и смотреть на это всё… поэтому я и… – он не договорил. Губы его предательски дрогнули, он на секунду прикрыл глаза. – Ты знаешь, рыжий, я был близок к тому, чтобы… я был готов убить его, Лин. И я бы убил, клянусь. За тебя…
      – Молчи, ради Бога, – попросил Лин. – Не надо. Я же знаю, ты – не такой. Ты бы не смог, ты бы остановился. Хватит. Вон, слышишь? Эдуард идёт, сейчас позабавимся… Да улыбнись ты, придурь!
      – Я не могу, – Пятый слабо пожал плечами. – По-моему, я забыл, как это делают…
      Лин посмотрел на него с недоумением и подошёл к двери. За ней всё явственнее слышались шаги человека, который был первым, кто отнёсся к ним двоим по-хорошему. Первым – в этом мире. До него они знали здесь лишь боль.
      – Хороший мужик, – повторил Лин. – Сам увидишь.
 

* * *

      – Ну, как у нас дела? – спросил Эдуард Гершелевич. Он вошёл и плотно притворил за собой дверь.
      – Нормально, – сказал Пятый. Он и вправду чувствовал себя вполне сносно.
      – Хорошо, – удовлетворённо произнёс врач. – Дай-ка я посмотрю… отлично. Я же говорил, что подействует.
      – Эдуард Гершелевич, а в чём разница между этими двумя препаратами? – спросил Лин. Он сидел на своей кровати и, склонив голову к плечу, смотрел на врача. – Названия-то похожи…
      – Группа одна, – согласился тот, – но по силе действия они разные. Да и по вредности тоже.
      – Простите, – вмешался Пятый, – я немного не понял… Так это были вы или нет?… Тогда, в прошлом году?… Когда…
      – Это был я, – просто ответил врач.
      – Спасибо вам, – сказал Пятый. – Если бы не вы…
      – Не стоит, – врач вздохнул. – Я и так понял, что, оставь я те капсулки… вы понимаете, о чём я?…
      – Естественно, – прошептал Лин. Пятый кивнул.
      – …там, где я их нашёл… тогда и мне, и вам не обойтись без очень больших неприятностей. Поэтому я и решил, что разумнее будет извлечь их и уничтожить. Что я и сделал. Вот, собственно, и всё.
      – Это было более, чем разумно, – сказал Пятый. – Это было провидение. Этим вы спасли себе жизнь.
      – Я так и понял. Так вот, наши хозяева очень интересовались вашими друзьями. Мало того, они присутствовали при вскрытии…
      Лин закрыл лицо дрожащими руками. Пятый облизал пересохшие губы и после нескольких секунд молчания нашёл в себе силы спросить:
      – И что? – голос звучал хрипло, низко, как чужой.
      – Ничего, – ответил Эдуард Гершелевич. – Я успел сделать всё до того, как они там появились. Для очистки совести скажу, что ничего интересного я там не нашёл. Не потому, что не искал, я привык работать честно. Просто ваши друзья были самыми обычными людьми.
      – А Арти? – с недоумением спросил Лин. – Он же не был…
      – Я не хотел расстраивать тебя, Лин, – сказал Пятый. Лин с недоумением посмотрел на него. – Я не хотел, но… Лин, пойми, ты не прожил бы этот год, если бы знал. Ты бы не выдержал…
      – Что ты мелешь?! – возмутился Лин. – Не знал – чего?! С каких это пор ты завёл моду мне врать?!
      – Я не врал тебе, – без выражения сказал Пятый. – Просто… ты помнишь, я заходил прощаться после тебя?…
      – Ну да, – ответил Лин. – Естественно, помню…
      – Так вот. Арти, вернее его тело… оно сгорело Лин. Само. Смею тебя заверить, я тут не причём. Это произошло в какие-то секунды, я и сам ничего не понял… вернее, не успел понять. Но Арти знал, что делает. Ты можешь себе представить…
      – И ты молчал? – на лице у Лина было выражение полнейшего замешательства и растерянности. – Ты весь этот год жил с этим и… молчал? С ума сошёл, ей Богу! Точно! Теперь я понял, почему ты улыбаться перестал… Он сумасшедший, ведь так, Эдуард Гершелевич?
      – Я бы так не сказал, – подумав произнёс Эдуард Гершелевич. – Он просто пытался уберечь тебя, вот и всё. Думаю, ты должен сказать ему за это спасибо.
      – Сказать-то я могу, – медленно ответил Лин, – но не скажу. Да, Пятый, ты меня временами поражаешь. Так почему ты молчал? Объясни, будь добр.
      – Я просто не мог, – тихо произнёс Пятый. – Прости, рыжий…
      – Да, Лин, – поддержал врач. – Ты уж его прости на этот раз. Не гоже вам ссориться, не те у вас сейчас времена. А что до того, что произошло тогда… может, оно и к лучшему. Начальству волей-неволей пришлось довольствоваться тем, что осталось.
      – Не говорите так, – попросил Лин. – Мне уже и так дурно…
      – А ты приляг, – посоветовал врач. – Тебе бы вообще не вставать недельку. Кто, кстати, вас так избил?
      – Будто вы не знаете, – усмехнулся Лин.
      – Знать-то знаю, и поболе, чем вы. В самое ближайшее время надсмотрщиков должны заменить. Вот я и подумал, что у вас это, возможно, уже произошло…
      – Заменить на кого? – спросил Пятый.
      – На вольнонаёмных.
      – А этих, которые были?…
      Врач собрал руку в кулак, отставив в сторону большой палец и медленно, выразительно, перевернул кисть так, что палец указал прямо в пол. Этот жест римлян представлялся ему самым подходящим для подобного случая. Было удивительно, но он, патологоанатом, не любил слова “смерть”. И старался его не применять. Пятый и Лин жест прекрасно поняли.
      – Вот даже как, – задумчиво протянул Лин. – Странно…
      – Ничего странного. Эти иногда бегут, а кое-кому не нравиться, что происходит утечка информации. Поэтому этот кое-кто немного усложнил систему. Её уже два года проверяют, она доказала свою эффективность.
      – Значит, убежать всё же можно? – тихо спросил Лин. В его глазах загорелись огоньки. Пятый приподнял тяжёлую голову от подушки и с удивлением посмотрел на него.
      – Можно, – так же тихо ответил врач. – Я потом объясню вам, как. Кстати, в тридцати километрах от “трёшки” находится большой и красивый город Москва, столица нашей Родины. От души советую посетить. Не пожалеете.
      – Что ж, – сказал Лин. – Мы учтём. Спасибо, что сказали.
      – Теперь – о вас, – Эдуард Гершелевич немного повысил голос. – Про тебя, Лин, я могу сказать, что ты в принципе здоров. Конечно, если вычесть побои, переутомление и голод. – Лин усмехнулся, а врач продолжил. – Единственный совет, который я могу тебе дать – лежи. Пока есть такая возможность. И ешь. Вас пока не кормили?
      – Нет, – сказал Лин. – Сказали – слишком много чести…
      – Я распоряжусь, – ответил врач. – С тобой, Пятый, дело пока что обстоит хуже, но, думаю, всё будет в порядке. Ещё четыре дня поколем тебе лекарство и посмотрим, что получится. Пока – лежать, много пить, поменьше разговаривать. Лучше всего – спи. Как ты сейчас себя чувствуешь?
      – Нормально в принципе… – Пятый на секунду прислушался к своим ощущениям и добавил: – Только вот слабость, а так…
      – Тогда – ладно, – врач поднялся со стула и направился к выходу. На пороге он задержался и сказал: – Вы пока отдыхайте, если что – зовите. Вечером поговорим… о том, что я вам обещал. Поняли? И разговаривайте немного потише, там, в коридоре – отличная слышимость.
      Он вышел. Лин поудобней улёгся, пристроил под голову подушку и сказал:
      – Слушай, а ведь это – настоящие кровати! Ты только подумай!
      – Да, – согласился Пятый. Спать ему пока что не хотелось, а вот вопросов, напротив, накопилось слишком много. – Рыжий, а что было вчера? Я так и не понял. Приезжал этот, что ли?
      – Ну да, – подтвердил Лин.
      – И что? Ты с ним говорил?
      – Гершелевич не дал, – с удовольствием констатировал Лин. – Я же тебе говорю, он классный мужик. Может, он как-то поможет нам…
      – Не особо рассчитывай, – возразил Пятый. – Он слишком много лет прожил, чтобы кому-то помогать. Он дорожит тем, что прожил.
      – Может, ты и прав, – подумав сказал Лин. – А может, и нет.
      – Узнаю Лина, – сказал Пятый. – Ты всегда оспаривал то, что я говорил.
      – А я с очень большим трудом узнаю тебя, – сказал в ответ Лин. – Будто ты – и в то же время – не ты… Чёрт возьми, да что же с тобой случилось? – с отчаянием в голосе произнёс Лин.
      – Я и сам не пойму, рыжий. Просто во мне что-то сломалось… по крайней мере, я это вижу именно так. – Пятый устало вздохнул. – Я начал всё видеть как-то по-другому… Знаешь, раньше всё это показалось бы мне диким, странным… я, может быть, испугался бы или удивился тому, что происходит. А сейчас… – он на секунду замялся. – Мне это всё кажется простым и обыденным. Даже если бы мы умерли – я бы не удивился. Теперь меня страшно удивляет Дом – мне не верится, что мы там жили, что всё это было… Временами мне начинает казаться, что мы всю свою жизнь прожили здесь, что в ней ровным счётом ничего не было. И ещё одно.
      – Что же? – спросил Лин.
      – Я понял, что они все в какой-то степени правы. Каждый для себя. Они ценят жизнь… Что ж, всё верно. Здесь жизнь коротка, поэтому она и стоит столь дорого. Вот только мы с тобой плохо вписываемся в эту картину.
      – Да, друг мой, ты болен, – покачал головой Лин. – И это ещё мягко сказано! Могу себе представить, до чего ты в состояние додуматься. А что будет ещё через некоторое время… м-да. Ты хоть сам-то понял, что сейчас сказал?
      – Понял, – ответил Пятый. – Ты считаешь, что я свихнулся?…
      – Можно сказать и так, – покачал головой Лин. – Дома у нас, оказывается, не было…
      – Да был он конечно, всё я знаю. Просто на меня временами находит такая безнадёга, что можно додуматься до чего угодно. И потом… когда ребята погибли… ты видел, как это было?…
      – Немного, самый конец. Ты же знаешь, я выскочил позже…
      – А я – с самого начала, – Пятый на секунду зажмурился. – Лин, налей попить, что-то голова кружится…
      – Плохо? – взволновался Лин. – Эдуарда позвать?
      – Нет, всё нормально, не беспокойся. Давай поспим немножко, Лин. Ладно? А то я так устал…
      – Хорошо, – Лин встал со своей кровати и сел рядом с Пятым. – Знаешь, что я тебе скажу? – спросил он. Пятый промолчал. – Мне всё равно, можешь ты улыбаться или нет. Мне всё равно, сошёл ты с ума или за одну ночь вдруг стал гением. Мне всё равно, что ты там говоришь о Доме. Ты только не умирай, ладно? Пока ты жив – я жив тоже. Помнишь, мы с тобой обещали Арти, что останемся вместе не смотря ни на что?
      – Помню, – тихо сказал Пятый. – Конечно, рыжий. Ты тоже постарайся. – он прикрыл глаза. – А Дом… да Бог с ним, с Домом. Какое это теперь имеет значение?…
 

* * *

      Вечер наступил незаметно, сумерки, пробравшиеся к окнам, обосновались за ними робко, словно не веря в своё право сменить рассеянный пасмурный дневной свет. Лин и Пятый даже не поняли, что свечерело – они проспали почти весь день. За этот день Эдуард Гершелевич заходил к ним ещё дважды, а они так и не узнали об этом. В последний свой приход старый врач несколько долгих минут просидел рядом с Пятым, осматривая его и сокрушенно качая головой. Пятый был жестоко избит, но сам даже не замечал этого.
      – Бедный мальчик, что они с тобой сделали, – прошептал Эдуард Гершелевич под конец. Он накинул на Пятого одеяло, встал. – А второй?… Да разве так можно?… Чего подобным образом они хотят этим двоим доказать? Что они оба – собственность, с которой можно обращаться как хочешь? Ничего они не добьются, это однозначно.
      Врач вышел и пошёл по коридору к кабинету, который ему предоставили во временное пользование – пока он вынужден помогать этим двоим. Плохой кабинет – тесный, маленький. Окно не заклеено, дует из всех щелей… Настроение у Эдуарда Гершелевича было отвратительное, утешало лишь то, что он смог помочь парню – Пятому стало лучше, антибиотик действовал. “Надо спросить, сколько им лет, – подумал врач. – Уж больно молодо выглядят… Неужели они и впрямь что-то могут знать?… Сомнительно, однако наше руководство редко ошибается, если дело касается вопросов, связанных с нужной информацией. Странно. Кто-то говорил, что они – биологи, а что такое пенициллин – не знают… Что ж это за биологи такие?”
      Лин проснулся первым. Он встал, на нетвёрдых ногах подошёл к столу, налил себе чая, залпом выпил. Какая роскошь! Спать сколько влезет и пить сладкий чай. Лин подошёл к кровати друга и посмотрел на Пятого. Тот всё ещё спал, но выглядел гораздо лучше, чем утром. Исхудавшее лицо его было спокойно, безмятежно. Тело едва просматривалось под одеялом. “Разбудить его, что ли? – подумал Лин. – Они же ужин обещали, было бы жалко, если бы он проспал”.
      – Эй, Пятый, – тихонько позвал Лин и несмело потряс друга за плечо. – Просыпайся, давай. Вечер уже.
      – Чего… – проговорил Пятый неразборчиво. Он открыл глаза и попытался было сесть, но Лин удержал его.
      – Лежи, вставать не надо, – сказал он. – Просто укол скоро, да и поесть обещали.
      – Надо… – Пятый всё ещё не проснулся до конца. – Лин, вставай… изобьют опять… – на секунду лицо его исказило отчаяние, но вместе с тем – решимость. У Лина болезненно сжалось сердце. Это всё – проклятый “тим”, будь он неладен.
      – Лежи, – умоляюще повторил Лин. – Лежи, пожалуйста! Это я, Лин, это не они… вот так… проснись немножко, ты просто забыл, где мы…
      – Рыжий, ты? – взгляд Пятого прояснился, он встряхнул головой, отгоняя сон. – Я перепутал, наверное… мы всё ещё тут?…
      – Сообразил наконец! – вздохнул Лин. – Я уже за тебя испугался…
      В дверь постучали.
      – Да, – откликнулся Лин, – Эдуард Гершелевич, это вы?
      – Я, – раздался голос из-за двери, – Лин, открой, у меня руки заняты…
      Лин бросился к двери и открыл, пропуская врача. Тот поставил кастрюльку и чайник на стол и достал из кармана лекарство и шприц.
      – Лин, – попросил он, – сходи к охране за тарелками. А я пока тут разберусь…
      – А можно? – спросил с недоверием Лин. – Они, вроде, нас боялись.
      – Я уже дал им понять, что вдвоём не сумеете справиться даже с мухой, – ответил ему врач. – Иди. Есть-то небось хочешь? – Лин кивнул. – Попроси тарелки, стаканы и ложки.
      Лин вышел.
      – Ну, как дела? – спросил Эдуард Гершелевич Пятого.
      – В порядке, – ответил тот. – Я просто не знаю, как вас благодарить.
      – Брось, это смешно, – отмахнулся врач. – Тем более, что здесь я занимаюсь не своим делом, пусть и успешно. Спина не беспокоит?
      – Не очень, – Пятый с трудом сел, поправил подушку. Врач молча наблюдал за ним. – Я, по-моему, всё ещё наполовину в “тиме”…
      – Почему?
      – Лин меня стал будить, а я решил, что надо идти в зал. Он даже немного испугался. Голова неважно работает, всё как в тумане…
      – Пройдёт, – пообещал врач. – Откинь одеяло, я сделаю… не больно было?
      – Нет, – покачал головой Пятый. – По сравнению с плёткой это пустяк.
      – Вы сколько лет на трёшке находитесь? – спросил Эдуард Гершелевич.
      – Пять. Плюс-минус три месяца, – ответил Пятый.
      – А сколько лет тебе?
      – Получается, что двадцать пять. Лину на год меньше, стало быть двадцать четыре. Вообще это как посчитать… По другой версии мне уже сорок три.
      – Это как же так получилось? – удивился Эдуард Гершелевич.
      – А нам на момент рождения было по восемнадцать.
      – Ничего не понимаю, – пожаловался врач.
      – Да я тоже, – успокоил его Пятый. – Ваше начальство совершенно справедливо полагает, что мы – не рождённые, а созданные.
      – Я про это слышал.
      – Ну вот. Живём мы по двадцать с лишним лет – это конкретно с момента появления. А казус в том, что появились мы на свет уже взрослыми. Условно этот возраст и был обозначен, как восемнадцать. Теперь понятно?
      – Но прожили-то вы по сколько? – спросил окончательно сбитый с толку врач. В это время в комнату вошёл нагруженный тарелками Лин.
      – Ты чего человеку мозги пудришь? – спросил он. Пятый промолчал. – Двадцать пять ему, – сказал Лин. – А мне – двадцать четыре. Вот и всё. И нечего создавать проблему там, где её нет.
      – Ладно, – сдался Пятый.
      – Вы ешьте, – сказал врач. – А я вам пока кое-что расскажу. Это пригодится вам в будущем. Конечно, я не в силах дать вам советы на все случаи жизни, но всё же…
      Вечер улетал прочь, а Лин с Пятым, покончив с ужином, всё ещё слушали пожилого врача. Как же они мало знали об этом мире! Его примитивное очарование пока ещё не прижилось в их душах, но одно они поняли чётко – выжить здесь можно. Оказывается, чтобы выйти на волю с того же самого предприятия, нужно прежде всего как-то нейтрализовать охрану (– Это мы сможем, – сказал Лин), а затем, добравшись до первого наземного этажа заблокировать двери остальных этажей, включив сигнализацию. Выйти за ворота сложнее, но тоже вполне реально: либо переодевшись в форму, либо на машине (Лин и Пятый переглянулись, в их взглядах появилась боль). Машиной управлять просто, объяснил врач. Можно завести её, соединив напрямую провода, что в рулевой колонке. Конечно, ещё лучше, когда есть ключ. Доехав до города, машину можно бросить, пересесть на какой-нибудь другой транспорт. В городе всегда можно найти еду и ночлег…
      – Но мы не хотим бежать, – возразил Пятый, – мы уже решили, что…
      – Зачем же оставаться в городе навсегда? – улыбнулся врач. – Никто не мешает вам потом вернуться обратно.
      Лин и Пятый снова переглянулись. В глазах Лина стояло что-то похожее на безумную надежду на невесть что. Пятый подумал, что выражение это уже навсегда покинуло эти глаза, но – надо же! – оно появилось в них снова.
      – Вот только как мы докажем там, – Пятый сделал ударение на слове “там”, – что мы уходим не на совсем? Им же не скажешь…
      – Остаётся надеется лишь на то, что они поймут через некоторое время сами. Я говорю серьёзно, дорогие мои. Если то, что с вами происходит сейчас, будет идти такими же темпами и дальше – вы долго не подержитесь. Мне почему-то кажется, что ваши… друзья… рано или поздно одумаются и вернуться за вами. Не знаю, почему, но я в этом почти уверен. И мне было бы очень жаль, если бы вы… не дождались их.
      – Мы подумаем над вашими словами, – проговорил Пятый, – но я не могу понять одного – зачем вы это делаете? Ведь всё, вами сказанное, идёт в разрез с планами ваших начальников. То, что мы понимаем, слушая вас, не вяжется с нашими представлениями о том, что от нас здесь хотят.
      – Мне всё равно, что от вас хотят, – поморщился Эдуард Гершелевич. – А свою позицию относительно вас я легко могу объяснить. Что я вижу, когда вхожу в эту комнату? – вопросил он. – Секретных агентов США? Нет. Агрессивно настроенных пришельцев? Нет. Врага рода человеческого? Нет, и ещё раз нет! Я вижу двоих измученных до крайности, больных, полумёртвых мальчишек, которые попались в западню, явно не им предназначенную. Или я не прав?
      – Отчасти правы, отчасти нет, – ответил Лин. – На счёт того, что вы видите… нас здесь держат потому, что мы и вправду учёные. Но область нашей работы столь специфична, что здесь ей невозможно найти какое-то ни было применение. Ну, сами посудите, где здесь работать инженерам биохимических и генетических процессов? Смешно, ей Богу… Да и ваши хозяева не вызывают у нас больших и тёплых чувств, скорее наоборот.
      – А что касается западни, так тут вы не правы, – добавил Пятый. – Она была приготовлена для нас – и мы в неё попали. Причём по собственной же глупости. Теперь расплачиваемся.
      – Пятый прав, – сказал Лин. – И не за что нас жалеть. Мы – большие дураки, раз уж на то пошло…
      – Не знаю, – покачал головой Эдуард Гершелевич, – вам решать… Давайте я вас ещё немного просвещу, авось пригодится.
      Лин и Пятый были готовы выслушивать то, что он говорил, хоть до утра, но врач вскорости заторопился домой, пообещав вернуться на следующий день и продолжить разговор.
      …Они узнавали. Этот мир, доселе не виданный, представал перед ними через призму взглядов и представлений этого человека, он переставал быть совсем чужим и непонятным. Странно было узнать, например, про то, что за продукты надо платить, за то, чтобы на чём-то ехать – тоже. Это было удивительно. Можно иметь только одну жену, по крайней мере, в этой стране. Нельзя не приходить на работу, если тебе этого просто не хочется. Все вычисления производятся чуть ли не в ручную (Лин и Пятый недоумённо переглядываются, Лин выразительно крутит пальцем у виска…). Люди живут очень мало – от силы восемьдесят лет. Женщины живут дольше мужчин. В стране есть правительство, которое указывает, кому, что и в какие сроки надо делать. Нет, по-своему нельзя. Могут наказать. Как? Уволят с работы с “волчьим билетом”. Что это такое? А то, что больше ты работы не найдёшь. В смысле, хорошей… Что такое плохая работа? Мыть полы… Женщины не занимают руководящих постов, считается, что они не справятся с подобным. Почему? Женщины слабее и глупее… Я тоже считаю, что это – чушь, но это же не я придумал.
      – Простите, – сказал как-то Пятый, – я не могу понять ещё одной вещи. Зачем столько условностей? Нет, я ничего такого в виду не имею, у нас тоже существует немало дурацких правил, возведённых в ранг законов, но я не могу понять, почему, к примеру, вы не имеете права сказать вашему начальнику, что вы думаете по тому или иному вопросу? Что в этом плохого?
      – Только то, что существует правило “я – начальник, ты – дурак”, – ответил Эдуард Гершелевич. – И никак иначе. Считается, что раз он – начальник, то знает и понимает всё лучше, чем его подчинённые. Есть, конечно, подхалимы…
      – У нас тоже, – поморщился Лин, – но дело не в этом. Я, к примеру, не с состоянии понять первопричину этого сумасшествия. В чём дело?
      – Деньги, – коротко ответил врач. – Всё они, проклятые. Ответ на все вопросы.
      – Понятно. В этом плане мы от вас не сильно отличаемся ответил Пятый, – а скажите, пожалуйста…
      Прекрасные вечера и чудесные дни. Никаких допросов и побоев. Только спокойные, неспешные беседы вечерами, закаты и сон. Что ещё было нужно?…
 

* * *

      – Слишком рано, – мрачно сказал Эдуард Гершелевич. – Он всё ещё болен.
      – Он может вставать на ноги и этого вполне достаточно. Они вам так ничего и не сказали. План “откровенность за откровенность” провалился с треском. Я возвращаю их обратно. Сегодня же.
      – Может, завтра?
      – Сегодня.
      – Поймите правильно, но не долеченная ангина в девяноста девяти процентах случаев даёт осложнения на сердце. Вы его убьёте.
      – Это уже не ваша забота. Вы своё дело сделали.
      – Я не призываю вас к тому, чтобы вы жалели его, но, как я понял, он вам нужен. Если вы отправите их обратно сейчас, он просто не выдержит нагрузки. Вам нужен ещё один труп для вскрытия?
      – Повторяю, это не ваше дело. Чтобы совесть вас особо не мучила, могу сказать, что новый состав надсмотрщиков предупреждён о том, что этих двоих доводить до кончины не рекомендуется… Вы просили, чтобы я больше не ставил вас на подобную работу?
      – Да, конечно. Я – человек сентиментальный, старый, – Эдуард Гершелевич вымученно улыбнулся. – Не скрою, мне их жаль. Знаете, как бродячих собак. Идёшь иной раз по улице…
      – Не продолжайте. Я постараюсь, чтобы вас больше не привлекали к выполнению таких заданий. Возвращайтесь к своей работе и постарайтесь поскорее забыть о том, что вы здесь наблюдали. Чем скорее, тем лучше. Всего хорошего.
 

* * *

      Снова машина. Дорога обратно. Они молчали, не в силах произнести ни слова от охватившего их отчаяния. К тому же они боялись говорить, могли лишь обмениваться скупыми, короткими мыслями. Когда их вели к двери, Пятый остановился и посмотрел на небо… словно стараясь запомнить, как оно выглядит, он будто хотел впитать небо в свою душу… конвоир подтолкнул его и он покорно, опустив глаза, пошёл вперёд. Теперь он не боялся – небо вернулось к нему. “Попрощался?”, – услышал Пятый у себя в голове голос Лина. “Нет, – ответил он, – наоборот”. Двери сомкнулись за их спинами.
      Снова четвёртый подземный. Снова зал. Вот только…
      – Ты гляди, Гришук, это к тебе клиенты пожаловали! – раздался голос за их спинами, когда они шли мимо дверей “тимов”. – В восьмёрку? – спросили конвоира.
      – Туда, – подтвердил тот. – Кто принимает?
      – Гриша примет, он там за главного, – ответили откуда-то из-за спин. – Может, этих пока в “тим” сунуть, чтоб под ногами не путались?
      – Открывай, – распорядился конвоир. Щёлкнул замок. – Лежать, – приказал кто-то невидимый, – ишь, какие… левые, что ли?…
      Люди ушли, голоса затихли.
      – Лин, – тихонько позвал Пятый, – ты как?
      – Пока нормально, – усмехнулся в ответ рыжий, – но ты не волнуйся, это мы скоро поправим…
      – Слушай, где они таких набрали? – спросил Пятый, имея в виду новых надсмотрщиков. – Они же ни хрена не боятся!
      – Это точно, – Лин зевнул, – давай пока поспим, что ли, а то скоро – в зал, чует моя душенька.
      – Моя – тоже, – поморщился Пятый. – Мы попробуем бежать, Лин? Или не поверим и продолжим здесь загибаться, как раньше?
      – Кому не поверим? – не понял Лин.
      – Эдуарду. Он говорил, что у нас выйдет…
      – Ты там, во дворе, только на небо смотрел? – спросил Лин. – Или и по сторонам тоже?
      – По сторонам – тоже, – признался Пятый. – Там лес, рыжий. А в лесу всегда можно укрыться, я же знаю…
      – Ты сравнил! То – Окист, а это… подумать страшно. Хотя, где наша не пропадала! Уж больно мне не хочется лезть в машину… нет, правда. Ты же знаешь, технику я люблю, но не такую, из-за которой гибнут люди. Я…
      – Лин, остановись, – попросил Пятый. – Не начинай, и так тошно. Спи, пока есть время, ведь потом сам жалеть будешь…
      – Буду, – согласился Лин, – а как же! Но сейчас я не хочу спать, я хорошо выспался там, где мы были, поэтому…
      – Тихо, – предостерегающе сказал Пятый, – кто-то идёт.
      Человек прошёл мимо двери и они, как по команде, облегчённо вздохнули.
      – Пронесло, кажется, – прошептал Пятый.
      – Всё отлично. Люблю новизну, – подытожил Лин.
      И один, и второй прекрасно представляли, что несла эта новизна… Только думать об этом не хотелось. По крайней мере – пока не хотелось. Может, это было правильно, кто знает.

Город

      – Попробовать стоит. Всё равно, терять нам уже нечего, – Лин говорил тихо, едва слышно. В “тиме” сейчас царила тишина, все спали. – Ты помнишь, что нам советовал тот… забыл, как звали… а, вот – Эдуард Гершелевич.
      – Помню… ты думаешь, получится? – в усталом голосе Пятого звучало безразличие. – По-моему, мы там просто ляжем, как и остальные.
      – Какая разница – там или здесь?… Всё едино.
      – Что верно, то верно. Я как подумаю, что придётся опять тащить этот ящик – мне дурно становится. Сил нет, понимаешь, рыжий? Нет сил. Совсем.
      – Понимаю, у меня то же самое. Попробуем, была – не была. Может, получится.
      – Когда? – Пятый немного оживился и Лин сразу же воспрял духом – последнее время его стало пугать состояние друга – отрешённое, заторможенное.
      – Давай сегодня же, – решил Лин. – Ты помнишь, что мы видели на улице?
      – Да, естественно… – Пятый задумался. – Значит, так… Двор, ворота, КПП… что ещё?… А, вот! Вышки эти, по углам. К ним подходить близко нельзя – засекут, станут стрелять. Попробуем через ворота, не мудрствуя лукаво. Главное – чтобы не пристрелили на выходе, а потом… прорвёмся, как этот учил.
      – Хорошо. Допустим, мы поднялись наверх… а дальше?
      – Посмотрим, что сейчас загадывать, – Пятый лёг и отвернулся к стене. – Спи, Лин, пока можно… скоро придут…
      – Да знаю я, – Лин тоже лёг, стараясь не обращать внимания на холод. Уснули они мгновенно, усталость брала своё. Это продолжалось уже шесть лет, и за эти шесть лет они изменились очень сильно – как внешне, так и внутренне. Ими руководствовало теперь лишь одно – отчаяние. Иначе бы они и подумать не посмели о том, что решили сделать теперь.
 

* * *

      – Подъём! – надсмотрщик по имени Никита, которого сотоварищи звали просто Кит, стоял у двери “тима”, не подозревая ничего дурного. Он даже удивиться не успел тому, что произошло дальше. На него, не успевшего ничего сообразить, с двух сторон бросились те самые странные “рабочие”, номера пятый и седьмой. Действовали они на редкость слаженно и организованно – через три секунды надсмотрщик, лёжа на полу, имел возможность услышать только быстро удаляющиеся шаги этих двоих. Пошевелиться он не мог, почему-то не получалось.
      – Суки, – прохрипел он им вслед, – это вам отдельно зачтётся!…
      Лин и Пятый беспрепятственно поднялись на первый наземный этаж – на лестнице не оказалось никого. Пока Пятый беспомощно озирался в поисках блокиратора, Лин успел выглянуть за дверь, ведущую на улицу. В караулке тоже не было людей – Лин и Пятый пока и предположить не могли, что этот пост временно снят. Пока им везло, но они даже не осознавали этого везенья. Пятый отыскал наконец нужную кнопку – где-то внизу раздался одновременный щелчок закрывшихся разом замков.
      – Хреново, – Лин, отвернувшись от двери, посмотрел на Пятого. – Ни одной машины…
      – И что дальше? – спросил Пятый. Он всё ещё стоял рядом с панелью управления, придерживая кнопку рукой. – Решили – значит надо делать…
      – Как? – спросил Лин.
      – Дай сообразить… Ты видишь охрану?
      – Да, они сменяются… одни только что подошли, другие уходят…
      – Пошли, самое время! – Пятый быстро подошёл к двери и выглянул наружу. – Так… Лин, по моей команде – бежим к воротам, выходим через них – и в лес. Понял?
      – Не по дороге?…
      – Нет. Надо уйти с открытого пространства, в лесу нас ловить будет значительно труднее, можно спрятаться… как-то пересидеть… Что скажешь?
      – Пойдёт… так, эти выходят, – Лин вопросительно поглядел на Пятого.
      – Давай!…
      Такому рывку позавидовал бы любой спринтер. Охранники у ворот не успели вовремя сориентироваться – мимо них пронеслись какие-то тени, в мгновение ока выскочили за ворота и бросились к деревьям. Только через долгие пятнадцать секунд до охраны дошло, что что-то неладно.
      – Побег! – истошно заорал кто-то. – Огонь! Чего рожаете!
      Пятый и Лин неслись, не разбирая дороги, продираясь через кусты, едва успевая, а то и не успевая, отводить руками ветки, хлеставшие их по лицам. Звуки выстрелов за спинами становились всё дальше и глуше, он они уже не могли остановиться – их гнал вперёд вовсе не разум, нет, это был инстинкт, слепой, древний – беги, чтобы выжить. И не налети Пятый на какой-то корень, попавшийся ему на пути, не упади он после этого – они бы нипочём не остановились. Лин, поняв, что Пятого рядом нет, страшно перепугался. Битый час он бродил по кустам, тихонько окликая друга – кричать он боялся, ведь за ними, как он справедливо полагал, могли гнаться. Наконец Пятый откликнулся. Он сидел возле ствола какого-то дерева и держался обеими руками за голень правой ноги.
      – Пошли, – подойдя к нему, сказал Лин. – Они вот-вот будут здесь…
      – Я не могу… по-моему, я сломал ногу, – ответил Пятый.
      – О, Господи… что делать? – Лин сел на корточки рядом с Пятым. – Мы же не можем…
      – Придётся прятаться, я далеко не уйду… больно как… Лин, откуда у тебя на руке кровь?
      – Не знаю, – Лин в замешательстве посмотрел на свою руку, – может, зацепился?
      – Рыжий, посмотри… вон там, где маленькие деревья… там сухо? Пойди, глянь.
      – Сухо, – ответил Лин, вернувшись обратно. – Пойдём. Помочь?
      – Пожалуй… спасибо, рыжий… как бы я без тебя…
      – Как и я – без тебя… опирайся, так удобнее будет… Пятый?…
      – Что, Лин?…
      – Мне что-то нехорошо… пойдём поскорее…
      – Рыжий, что такое? – Пятый остановился, опираясь на ствол ближайшей тонкой осинки. – Что с тобой?
      – Я не знаю… меня трясёт…
      Кое-как они добрели до группки молодых низких ёлочек, и, пробравшись под ветками, в изнеможении свалились на землю. Было холодно, ковёр опавших листьев и побуревшей травы указывал на то, что в лесу царила осень. Стояла середина октября, ветер, уже тугой и холодный, гнал низкие тяжёлые облака, полные дождя, над умирающим лесом. Шум деревьев, поющих свою прощальную монотонную песню, не позволял толком уснуть – после могильной тишины стен предприятия он казался столь непривычным, что не давал покоя. Они устали настолько сильно, что даже толком не осознали, сколько времени пробыли в лесу – смену дня и ночи они не замечали. Холод и бессонница. И ещё что-то, но что – они осознали гораздо позднее. Это великолепное ощущение – единения с чем-то большим и прекрасным – они сумели осознать, когда этот первый и самый неудачный побег был уже давно позади…
 

* * *

      Их нашли на шестой день, группа поиска наткнулась на них совершенно случайно – один из надсмотрщиков облюбовал ёлочки для того, чтобы возле них потихонечку отлить. Его внимание привлекло что-то рыжее, мелькнувшее, как ему показалось, в кустах. И он позвал остальных.
      Пятый так и не смог вспомнить, что же было дальше. Он помнил, что его били, что заставляли идти самостоятельно, хотя он от боли в ноге не мог сделать и шагу. Кто-то, он так и не понял, кто, орал у него над ухом:
      – Пошёл, урод! Как бежать – это они могут, а как назад – так ноги не идут? Пошёл, сволочь!…
      Пятый слышал, что Лину тоже изрядно достаётся, но ничем помочь не мог – сам еле шёл. Потом, возле дороги, их догнала вторая группа поиска, которая тоже имела на Пятого с Лином свои виды – кому охота таскаться за двумя ублюдками по промозглому осеннему лесу? Последнее, что Пятый запомнил – это страшный удар прикладом по груди и голос:
      – В кузов, мразь! Пошёл! Кидайте второго!…
      …Пробуждение было нереальным – всё плыло, не на чем было остановить взгляд. Пятый несколько секунд пролежал неподвижно, приходя в себя, пытаясь понять – что же происходит?… Он задыхался, дышать что-то мешало. Пятый дёрнулся, пытаясь освободиться, но тут кто-то невидимый вытащил у него изо рта мешавший дышать предмет, а ворчливый голос над его головой произнёс:
      – Спокойно. Не рыпайся. Постарайся пока не дышать глубоко, а то…
      С предупреждением обладатель ворчливого голося опоздал – Пятый сразу же попытался вздохнуть поглубже и тут же вскрикнул от боли.
      – Ничего страшного. Просто, когда ломают рёбра, всегда дышать больно. Пройдёт. Терпи пока.
      Пятый с трудом повернул голову и огляделся. Они находились в комнате с облицованными белым кафелем стенами, с двумя узкими кушетками по углам и странного вида столом посредине. Стол освещала яркая лампа, стоящая над ним на специальном штативе. На столе лежал Лин. Он лежал на груди, руки его, переброшенные вперёд, бессильно свешивались вниз, под грудью виднелся край валика. Пятого словно полосонули прямо по сердцу остро отточенным ножом.
      – Лин… – в его голосе прозвучал испуг, – о Господи…
      – Что – “Господи”? – пожилой человек, стоявший у стола, наконец повернулся и Пятый тут же его узнал. – Я у тебя спрашиваю: что – “Господи”?…
      – Рыжий… он что… он умер?…
      – С чего ты взял такую глупость? Мне надо наложить кучу швов, поэтому я просто ввёл ему анестетик. Он спит. И будет спать, пока я не сниму капельницу. Ты и сам так же спал, между прочим.
      – Простите, Алексей Лукич… я не подумал…
      – Больше думай – дольше проживёшь.
      – Но он… он же так задохнётся…
      – У меня ещё никто никогда не задыхался, – отрезал Лукич. Он легко поднял Лину голову и, придерживая под лоб, повернул к Пятому. – Посмотри, если не веришь. Язык зафиксирован? Зафиксирован. Слизистая хорошая? Хорошая. Пульс тоже. Чего тебе ещё надо?… Не мешай мне работать.
      Несколько минут прошло в молчании, затем Лукич сказал, отходя от стола:
      – Вот теперь я тебя слушаю. Что ты хотел сказать?
      – Я?… – Пятый непонимающим взглядом посмотрел на врача. – Как мы здесь оказались?
      – Моими заботами. Вы сейчас на первом предприятии… впрочем, вы тут уже были в том году. Вспомнил?
      – Да… Алексей Лукич… а почему так больно?…
      – Погоди, – Лукич поднял Лина на руки и переложил на койку. – Вот так вот… вот и хорошо… Больно почему?… Да так, мелочи всякие… Как вам такое в головы взбрело, не пойму? Убили бы запросто, хорошо, что я там случился, прекратил это всё…
      – А что ещё оставалось делать?… Я и сам пока не пойму, как мы вообще на такое решились… Раньше я и подумать не мог, что мы…
      – Погоди, я сейчас, – Лукич подошёл к рыжему и внимательно присмотрелся, – отходит помаленьку, точно… ты гляди!… Ну-ка, ну-ка, что у нас тут?…
      Лин вздрогнул, голова его дёрнулась, он застонал. Лукич проворно сел рядом и положил одну руку Лину на лоб, а вторую – на плечо.
      – Лежать, – повелительно сказал он, – всё хорошо. Открой глаза и постарайся не дёргаться зря. Вот так, вот молодец… Тихо. Вот так… Я же сказал – не дёргайся, швы разойдутся… Пятый, чего ты там такое спросил?
      – Я сказал, что не могу понять, как такое произошло… Словно я не сам, а кто-то ещё это делал – бежал, прятался… странно… Это на меня не похоже, я обычно остаюсь… не помню, чтобы я бежал от кого-то раньше…
      – Подумаешь!… Мало ли кто и как жил раньше?… Ты думай, как вам дальше выживать.
      – Хорошо… Но всё же…
      – Ладно, брось. Эй, рыжий, давай-ка ты просыпайся, что ли. Нечего валяться просто так…
      Лин и так уже пришёл в себя, правда, соображал он пока что явно с трудом. Он, как и Пятый за минуту до него, тоже первым делом попытался поглубже вздохнуть. С точно тем же результатом.
      – Больно как… – Лин с недоумением посмотрел на Пятого. – И как ты терпел?… Тогда, когда поединок… ты помнишь?… Руку тебе тогда…
      – Лин, это к делу не относится, – сказал Пятый. – Не вспоминай… Ты как?
      – Нормально… или нет? – Лин посмотрел на Алексея Лукича. – Что такое?…
      – Не, вы положительно дураки, – покачал головой Лукич. – Редкие причём. Как живы-то остались – расскажите.
      – Я не знаю, – признался Пятый. – Сам этого понять не могу… и не помню доброй половины. Хорошо помню, как ногу сломал… споткнулся о корень…
      – Не сломал ты её, просто вывихнул. Я вправил, – сказал Лукич, – как новая теперь будет. Не бери в голову.
      – А я… – Лин замялся, – я помню, как мы в кустах сидели. Холодрыга страшная, так согреться хотелось…
      – Как сейчас-то? – спросил Лукич.
      – Ни в какое сравнение не идёт, – покачал головой Пятый. – Болит только всё…
      – Терпи, – посоветовал Лукич. Пятый кивнул. – Ребят, я тут подумал… вы сколько тут лет находитесь?
      – Седьмой год, – ответил Лин. Он лежал на своей койке, закутавшись в тонкое одеяло. – Что-то я замёрз…
      – Вам нужно отдохнуть. И я уже решил, как это можно устроить. Я вас выведу. Понятно?
      – Но как? – не понял Пятый.
      – Да просто. Выпущу под честное слово.
      – Какое слово? – не понял Пятый.
      – Ваше обещание. Вы вернётесь.
      – Мы и бежать-то не собирались, – заметил Лин.
      – В что же вы в лесу делали? – ехидно спросил Лукич.
      – Мы хотели спать, – ответил Пятый. – Просто поспать…
      – Ну и как?
      – Не получилось. Слишком много шума…
      – В лесу?
      – Да… деревья, трава… там так красиво, что я подумал о том, что будет разумней просто сидеть и смотреть. И будет хорошо… так хорошо, что и не передать. Вы говорите – вернуться… Я тогда думал, что вообще не смогу вернуться оттуда… никогда. Думал, что так и умру там… в этом лесу.
      – Брось, и не думай даже об этом. Ишь чего! Умирать! Ну, ты даёшь, молодой!…
      – Да я… просто так… – Пятый жалобно посмотрел на старого врача. – Я и сам не понимаю, что говорю, наверное.
      – Не наверное, а точно, – подытожил тот. – Хватит тебе болтать, лучше послушай. Денька три побудете здесь, отдохнёте, отоспитесь. Затем… я чего-нибудь придумаю, это как пить дать. Обещаю. Вы только больше такой самодеятельностью не занимайтесь, а то, неровен час, и прибить могут. Сам знаешь… А кто вас на это надоумил-то?
      – Эдуард Гершелевич… с год назад. Мы имели возможность с ним пообщаться, он нам и рассказал, что и как нужно делать. Мы так и сделали.
      – И допустили множество ошибок. Начать хотя бы с того, что вы запаниковали. Потом… там, откуда вы, гм, приехали… или прилетели?… ладно, не важно. Там времена года есть?
      – Есть, – мрачно ответил Пятый.
      – Ты понимаешь, башка твоя садовая, что вы могли бы, к примеру, замёрзнуть насмерть в этом лесу? Понял? Или нет? Ещё хорошо, что не зима сейчас, ей Богу… А была бы зима? Что тогда?
      – Не знаю, – честно ответил Пятый. Ему было всё равно, он устал. Хотелось спать, а не заниматься разрешением неразрешимых вопросов. – И что делать?…
      – Думать головой.
      – Хорошо, буду думать, – покорно согласился Пятый. – Ладно…
      – То-то и оно, что хорошо. Это вам здесь хорошо. Тепло, светло, покормим… Я вот посмотрю, как он у вас получится в городе. Хорошо или плохо.
      – Я постараюсь, чтобы хорошо. – примирительно сказал Лин.
      – А ты вообще молчи, – отрезал Лукич. – Нашёлся, умный!… Ты хоть понял, с кем поссорился?
      – Нет, – Лин покачал головой. – А с кем?
      – Идиот, – ухмыльнулся Лукич. – Ладно, не понял – и не надо. Жив-здоров остался – и то хорошо. Значит, так. Всё, что я могу сделать – так это дать вам ключи от своей машины. Понятно?
      – Не очень, – признался Пятый.
      – Всё будет выглядеть так, словно вы у меня её угнали. Можете даже поставить мне синяк под глаз – для пущей правдоподобности.
      Пятый отрицательно покачал головой.
      – Я этого делать не стану, – сказал он.
      – Я тоже, – добавил Лин.
      – Это почему? – спросил старый врач.
      – Вы не делали нам ничего плохого. Поэтому мы…
      – Поэтому-то вы и дураки. Вот именно поэтому. Вам сейчас одно нужно – как-то выжить. И если я не прав, то можете бросить в меня камень.
      – Что? – не понял Лин. – Камень? А зачем?
      – Это образно, – пояснил врач. – В смысле, что я…
      – Я понял, – Пятый тяжело вздохнул. – А что нам делать дальше? Предположим, мы… позаимствовали у вас вашу машину. И что? Куда потом?
      – Доедите до города. Тачку мою бросите… скажем, у первого моста, который будете проезжать. Не ошибётесь, он там один. Потом?… Найдите место, где можно отсидеться и осмотреться. Любое. Подвал, чердак…
      – А дальше? – прищурился Лин.
      – Смотря по обстоятельствам. Не знаю… От голода там не загнитесь ненароком, поняли? С едой могут возникнуть сложности. Хотя… а, ладно, разберётесь. Теперь – спать. Немедленно. Я ещё посмотрю, можно ли будет вообще вас выпускать. Вы мне оба не нравитесь.
      – Почему? – не понял Лин.
      – Выглядите хреново. Вы ещё вот что… с милицией не связывайтесь. А то потом хлопот не оберёшься.
      – Я не знаю, что это такое, – ошарашено сказал Пятый. – Я вообще ничего не знаю. Совсем. Не по себе как-то…
      – Ничего, научитесь, – успокаивающе ответил Лукич. – Спать, дорогие мои, спать немедленно. Пятый, ты мне для очистки совести покажи-ка ещё раз твою ногу… А то ты говоришь – сломал, а я тут что-то не понял, что ли… да нет, нормально, и вправду только вывих был. Ходи осторожно, не бегай.
      – Куда уж мне… бегать, – вздохнул Пятый. – Так всё болит…
      – Слушайте, вы есть хотите? – спросил Лукич. – А то…
      Пятый и Лин переглянулись. Может, стоит сказать, что да? Тарелка баланды хоть даже и одна на двоих пришлась бы кстати, очень кстати. Хоть полтарелки… Лин несмело кивнул, затем спросил:
      – А вы сами?…
      – Да я-то евший, чай не из голодного края. Сейчас, притащу…
      Лукич порылся в шкафу, стоящем подле двери, и вытащил из него батон белого хлеба, пачку заварки, и масло. Затем, положив найдённое на стул, начал обыскивать шкаф по новой.
      – Да где ж это было-то? – спросил он в пространство, ни к кому непосредственно не обращаясь. – А, вот…
      К найдённым продуктам прибавилась ещё и пачка печенья. Пятый и Лин расширившимися глазами смотрели на происходящее. Лукич принялся резать хлеб, а затем стал щедрой рукой намазывать на него подтаявшее в тепле масло… и тут Лин заплакал. Он сидел на своей койке, жалкий, несчастный, низко опустив голову, до крови закусив нижнюю губу и не имея сил поднять голову. Пятый слез с кровати и, прихрамывая, подошёл к другу.
      – Рыжий, – позвал он, – ну не надо… не надо… это всего лишь хлеб… Лин, не надо… зачем ты так…
      – Философы… – прошептал Лин. – Приспособленцы… циники… это же так… просто… такая мелочь… Дураки… вы ничего не понимаете. А я… это не честно, Пятый!… Это… несправедливо… я не верю в то, что я виноват до такой степени, что надо мной можно так издеваться!…
      – Ты это чего? – Лукич тоже подошёл к Лину. – Ты это брось, слышишь? Друг твой дело говорит – не стоит оно того.
      – Вы когда-нибудь голодали? – с ожесточением спросил Лин. – Вы понимаете, каково это?…
      – Да, голодал, – кивнул Лукич. – Я не только голодал, я ещё и воевал в это время. Ты знаешь, что это такое?
      – По-моему, мы это делаем сейчас, – тихо сказал Пятый.
      – Верно, – кивнул Лукич. – Я думал о вас, ребятки и понял, что вы и впрямь воюете. Вот только с кем и за что – я знать не хочу. Мне про это прошу не говорить.
      – Почему? – спросил Пятый.
      – Я хочу жить, дружок. Мне эти сведения не нужны по той простой причине, что я очень хорошо знаю, что обычно следует за их получением. Ясно выражаюсь?
      – Куда яснее, – вздохнул Пятый.
      – Ты сядь, а то вовсе обезножишь, – Лукич указал Пятому на кровать. – В ногах правды нет. Я обещаю, что пока вы у меня – с голодухи не помрёте. Даже наоборот.
      – Ладно, – Пятый покорно сел. – Хорошо… Простите, но я хотел задать вам несколько вопросов… если вас это не затруднит, конечно…
      – Ладно, валяй, – разрешил Лукич. – Только не очень долго.
      – Я хотел спросить, как вы всё это терпите? – Пятый пристально посмотрел на врача. – Я не хочу сказать, то, что вокруг… это же всё неправильно…
      – Пятый, – уже успокоившийся Лин с недоверием поглядел на друга. С недоверием и непониманием. – Ты что?…
      – Я просто пытаюсь понять, как вы тут живёте? Мне кажется, что мы не сможем выдержать там… мы слишком чужие…
      – Вы очень хорошо адаптируетесь, – спокойно сказал Лукич. – Не волнуйтесь. Справитесь. А что до того, как вы выдержите… время покажет. Я думаю, всё будет хорошо. Тем более…
      – Что? – спросил Пятый.
      – Да так… ладно. Ешьте – и спать.
      – Ладно, – Лин несмело взял бутерброд с маслом, – Пятый, бери, если можно…
      – Нужно. Бери, дружок, не стесняйся. Вы только не торопитесь, а то как бы не поплохело вам от еды после такого поста.
      – Мы постараемся, – промямлил Лин с набитым ртом. – Хорошо-то как!…
      – Да… ведь мы уже больше года досыта не ели, – тихо сказал Пятый. – Я и не думал, что когда-нибудь доведётся… Однако… Алексей Лукич, спасибо вам большое, я даже не знаю, как вас благодарить.
      – Перестань, надоело, – отмахнулся тот. – Ты вот мне скажи – почему это ты решил, что не сумеешь у нас адаптироваться? С чего ты это взял?
      – Организация жизни у вас и у нас очень сильно разница, – пожал плечами Пятый. – Если так можно сказать… Я же почти не знаю, как там, у вас… но там, откуда мы родом, никто и никогда не стал бы, к примеру, есть там, где собирается потом спать. Это, конечно, мелочь… но из подобных мелочей складывается жизнь. Что ещё?… Вы сказали, что дадите нам свою машину. У нас это… можно приравнять к… словом, как у вас посмотрят на то, что вы поделитесь с нами, к примеру, своей женой?…
      – По возрасту она тебе не подойдёт, – заметил Лукич с усмешкой, – а так… ну, косо бы посмотрели.
      – У нас это – практически так же. Машина обычно связана с человеком… порой даже крепче, чем жена…
      – Да, – согласно покивал Лин. – Что верно, то верно…
      – Да всё с вами будет хорошо, – успокоил Лукич. – Должно быть…
 

* * *

      Машина шла быстро, ровно, осенние леса по сторонам дороги уносились прочь, таяли в мелкой унылой осенней мороси. Низкое, тяжёлое небо, полное влаги, словно приживало всё живое у земле, стремясь спрятать укрыть… от себя же самого.
      В кабине было тепло, работала печка. Это, конечно, только добавляло путешествию очарования.
      – Слушай, по-моему ты делаешь что-то не так, – с сомнением в голосе сказал Пятый. Лин, сидевший за рулём, отмахнувшись, спросил:
      – С чего ты взял?
      – Ты обратил внимание, что все встречные машины нам гудят?
      – И что?
      – Мне кажется, что ты едешь слишком быстро, – заметил Пятый.
      – Да всё правильно, – пожав плечами, ответил Лин. – Погляди сам – машины, которые едут правее, двигаются медленнее, которые едут левее – быстрее. Мы едем почти по центру дороги. Что тебе ещё нужно?
      – Да, в принципе, ничего, – примирительно ответил Пятый. – Я только очень хорошо знаю, чего мне не нужно. Вот неприятности, к примеру, мне совсем не нужны.
      Лин хмыкнул и снова стал смотреть только на дорогу. Правда, скорость он слегка понизил, но не потому, что так посоветовал сделать Пятый, а потому, что на ста двадцати километрах в час корпус машины начинала пробирать какая-то нехорошая вибрация. Которая Лину совсем не нравилась.
      …Лукич дал им на отдых три дня, как и обещал. За эти дни они немного пришли в себя, по крайней мере, хорошо выспались. Субботним вечером Лукич вывел их на улицу, сунул Пятому в руку связку ключей, хлопнул Лина по плечу и сказав: “Удачи, ребята”, пошёл обратно. К машине они подходили несмело, сказывалась память о происшедшей с Дени трагедией. Пусть и несколько померкнувшая за два с лишним года, но ещё в достаточной степени свежая. Заводить машину они не умели, но справились на удивление быстро – всё оказалось до одури просто.
      – Примитив, – с отвращением проговорил Лин. – Какой примитив, сказать стыдно…
      – Из-за этого примитива погиб Дени, – тихо, словно про себя, сказал Пятый. – Поосторожней, рыжий, а то…
      – Что – то? – возмутился Лин. – Не гони волну, как говорил Никита. Помнишь такого?
      – Не трави душу. Всё, я понял… Лин, садись, он же сказал поторопиться.
      Первым вёл Пятый. С управлением он освоился быстро, ничего сложного тут для него не оказалось. Поначалу он осторожничал, но потом вошёл во вкус. Впрочем, насладиться вкусом ему не дал Лин, которому тоже хотелось снова почувствовать эту власть – власть над силой, которая сильнее тебя самого. Подчинить… Пятый, прочтя случайно Линовы мысли, заметил:
      – Интересно, кого ещё ты намерен себе подчинять? Уж не меня ли?
      – Ты не хочешь ли сказать, что ты сильнее, чем я?
      “Вполне возможно, – подумал Пятый. – Много ты знаешь…” “Дурак”, – ответил Лин, а вслух сказал:
      – Останови и дай побаловаться другому человеку. Или ты оглох?
      Пятый покорно остановил машину (прямо посередине дороги, хорошо ещё, что та была совершенно пустой) и они поменялись местами.
      Теперь перед ними вставала никогда ранее не виденная ими картина – они въезжали в черту города. Никогда раньше они не были в подобных местах. Некоторые жители Дома ездили на Землю, бывали в городах… он не они. С Землёй их ничего не связывало, им нечего было здесь делать. Просто нечего. Их предки никогда не жили тут. Их просто не было, предков. И Пятый, и Лин были вполне довольны тем, что мог дать Дом и его окрестности. И в плане отдыха и развлечений, и в плане работы. Их не тянуло куда-то в сторону. Но теперь…
      Лин остановил машину и они оба стали пристально вглядываться в пелену дождя, стараясь понять – что же такое ждёт их впереди? Они могли различить смутные силуэты домов, огни зарождающегося вечера, дымы…
      – Да… – протянул Лин. – Это что-то…
      – И это что-то мне не нравится, – подытожил Пятый их мысли. И верно. То, что они видели, пугало и удивляло, бесспорно, но лишь из-за того, что было не привычно… но то, что они чувствовали… Это не поддавалось описанию. Никогда и нигде за вся свою пусть и недолгую жизнь они не ощущали присутствия такого количества людей.
      – Господи… – потерянно сказал Лин, – сколько же их здесь?…
      – По-моему, их только в этом месте в несколько раз больше, чем на всём Окисте. Несколько миллионов…
      – Так не бывает, – отрицательно покачал головой Лин.
      – Но ты же видишь, – Пятый передёрнул плечами. – Поехали, Лин. Кстати, ты помнишь о том, что мы должны оставить машину у моста?
      – Хорошо, что он хоть объяснил, где этот мост… и ещё, что если загорается красный свет, машину положено останавливать.
      – Какая память! – с уважением сказал Пятый.
      – Не ёрничай! – взвился Лин. – Лучше думай, что делать.
      – Понятия не имею, – признался Пятый. – Вот, кстати, и мост. Другого я тут не вижу. Всё, Лин, приехали. Останавливай.
      Выходить из тёплой машины под промозглый осенний дождь не хотелось. Некоторое время они сидели молча, в полном замешательстве осматриваясь и стараясь как-то решить – что же предпринять дальше?
      – О, смотри! – оживился Лин. – Как он говорил, эта штука называется?… Вон та, большая… бардовая… и грязная…
      – Автобус, – мрачно ответил Пятый. – Лин, пойдём. Я только ключи спрячу, как он просил.
      – Не торопись, автобус уехал, – отрапортовал Лин. Не смотря на внешнюю браваду, он выглядел встревоженным и испуганным. – Какого чёрта мы тут делаем?
      – Не бойся, рыжий, – Пятый успокаивающе положил руку Лину на плечо. – Пока мы вместе – бояться не стоит. Выберемся. Мне почему-то кажется, что это далеко не самое плохое, что с нами может произойти. Отнесись ко всему философски – из двух вариантов мы с тобой выбрали фактически оба. Мало того, нам помогли. Отнесись к этому, как к неизбежному приключению…
      – На свою задницу, – мрачно добавил Лин. – Пошли, чего тут торчать.
 

* * *

      Автобус петлял по переулкам, двигаясь сквозь неспешно наступающий вечер. Народу в нём было мало, дождь и суббота давно разогнали людей по домам – к горячему чаю, телевизору и семьям.
      Лин и Пятый молчали. Они были подавлены и в то же странно зачарованы открывавшейся перед ними картиной. Город… Старые, потрёпанные временем и событиями, мрачные тёмные дома. Новые, тоже ни на что не похожие, постройки… и люди. Множество людей. И непрерывное, гипнотизирующее движение вокруг. Все куда-то идут, поспешно, целеустремлённо… вовсе не бесцельно, как сначала было показалось Лину. Торопятся… куда? Вечерняя мгла окутывала улицы, она застревала в проводах, непонятно зачем висящих на столбах, путалась в ветвях деревьев. Странно. Очень странно… Зачем всё это?… Такая сложная и противоречивая, на первый взгляд, структура. Никакой организации… или она столь сложна, что не поддаётся анализу. Они молчали, даже мыслями меняться не хотелось. Только смотреть. И пытаться как-то анализировать. Безуспешно, впрочем…
      – Конечная, – объявил водитель. Лин с Пятым переглянулись в полном недоумении. – Автобус идёт в парк.
      – По-моему, он хочет, чтобы мы вышли, – справедливо заметил Лин. Пятый кивнул. Через минуту они стояли под дождём, с тоской глядя вслед отъезжающей машине. Идти им было некуда, но стоять на одном месте они не решились – боялись привлечь внимание. Они давно заметили, что на улице никто не стоит, за редким исключением. Не принято, что ли?… Это ещё предстояло выяснить.
      – Идём, Лин, – попросил Пятый.
      – Куда? – спросил тот с недоумение в голосе.
      – Отсюда, – подал плечами Пятый. Он тоже чувствовал себя неуверенно. Они вышли из-под козырька остановки и зашагали к домам, стоящим в некотором отдаление. – Надо от дождя где-то спрятаться…
      – Где? – спросил Лин. – Ты хоть примерно представляешь, где мы находимся?
      – Не очень, – признался Пятый. – Дорогу я запомнил, но что от этого толку?… Мы же тут ничего не знаем…
      – Дорогу!… – горько усмехнулся Лин. – Дорогу любой дурак запомнит, чего тут сложного.
      Холод и слякоть. Они старались идти быстро, чтобы немного согреться. Узкий переулок, в который они свернули, казался бесконечным. По его сторонам тянулись однообразные пятиэтажные скучные дома, заборы, палисадники… Через полчаса Лин сказал, останавливаясь:
      – Слушай, куда мы бежим?… Да остановись ты, одержимый! Послушай…
      – Если мы будем идти медленно – мы замёрзнем, – сказал Пятый, но тем не менее остановился.
      – Мы так и так замёрзнем, – сказал Лин. – Как бы быстро мы не шли. Думай, где можно пересидеть, пока идёт дождь. Ведь это ты у нас имеешь опыт в подобных авантюрах. Что ты делал, когда шёл через Эстен? Куда ты прятался во время дождя?
      – В кусты, – мрачно ответил Пятый.
      – Они без листьев, – зло сказал Лин.
      – Погоди, – Пятый поднял руку. – Может, в какую-нибудь дверь попробовать? Мы их столько прошли, что я и со счёта сбился. Ты не против?
      – Я-то не против… Вот только как к нам отнесутся?… впрочем, посмотрим, – подал плечами Лин.
      Подъезд, в котором они очутились, не был образцом для подражания. Грязная лестница, кошачий запах, изрисованные стены, заплёванный пол… Но там было сухо и относительно тепло. Они вошли робко, старясь не шуметь, и остановились на пороге.
      – Тут, похоже, не живут, – заметил Лин.
      – Живут. Видишь двери?
      – Не слепой, – ответил Лин. – Я понял… слушай, мы же ни к кому не пойдём… Просто посидим тут, обсохнем немного. Может, не прогонят?…
      – Не должны по идее, – с сомнением сказал Пятый. – Ладно. Пока не выгнали – сидим тут…
      – Пятый, – Лин осторожно сел на ступеньку, – ты вообще как?
      – Пока ничего, – ответил тот. – А ты?
      – Рёбра болят. От холода, что ли? – Лин поморщился. – Я спать хочу, Пятый. А ты?
      – Я тоже, – Пятый сел рядом с Лином. – Поспим по очереди, пойдёт?
      – Кто первый?
      – Давай ты. Я посторожу…
      – Пятый, – проникновенно сказал Лин. – Я до того, как мы попали сюда, вообще не верил в то, что людей может быть так много… И что они…
      – Спи, Лин. Я думаю, мы разберёмся…
      Лин не заставил себя просить второй раз. Пятый остался сидеть, Лин же лёг на пол и мгновенно уснул. Пятый прислушался, огляделся… Голоса, смутно различимые, приглушённые… шум дождя… “Кто я здесь?… – подумал он. – Зачем я здесь?… Прости, Лин, прости меня… но я ничего не могу понять. Всё так сложно, а я… Я столь мелок и жалок… Как может быть жалок бездомный и никому не нужный человек… даже и не человек, а вообще Бог знает что… Есть хочется… и пить. Где тут еду взять, скажите на милость?… Лукич говорил что-то про деньги. Только, по-моему, мы с ним в одно понятие вкладываем немного разные толкования. Платить за еду? Абсурд какой-то… впрочем, кто-то, кто тут бывал, тоже что-то такое говорил… жаль, я со старшими почти не общался. Вот Дени… Нет, об этом не стоит. Пока не стоит… Я обязан быть сильным. Ради Лина и остальных. Должен. Просто должен. И буду. Так надо”. Какая же это мука – ничего не знать! Это неправильно, в корне не верно. Дома… как всё было просто дома. До определённого момента. Вспоминать про который не хочется…
      От невесёлых мыслей его отвлёк звук хлопнувшей наверху двери. Пятый вскочил на ноги, мысленно крикнув Лину: “Вставай!” Тот, ещё ничего не соображая спросонья, едва не свалился с лестницы.
      – Что? – шепотом спросил он.
      – Кто-то идёт, – ответил Пятый. – Давай-ка и мы… от греха подальше…
      Они выскочили под дождь и бросились прочь от дома…
      – Стой! – вдруг крикнул Лин. – Да остановись ты, паникёр чёртов!… Ты что, хочешь, чтобы мы… как в том лесу?! Стой!…
      Пятый остановился, тяжело дыша и с непониманием посмотрел на Лина.
      – Пошли, – твёрдо сказал Лин.
      – Куда?
      – В другую дверь. Как это всё называется?… Двери, за которыми коридоры, в которых другие двери, за которыми живут люди. Почти как у нас, только дверей больше… Идём, холодно…
 

* * *

      Через три дня они уже кое что знали. К примеру то, что подъезды называются подъездами, трамваи – трамваями, и что еда продаётся в магазинах. Только вот как заработать денег они пока не поняли. А надо бы было понять. Голод, пусть и стал для них некоторое время назад более ли менее привычным состоянием, давал о себе знать всё сильнее и сильнее. Они, как неприкаянные, бродили по улицам, спали в тех же подъездах, рискуя заходить туда только поздним вечером, когда люди уже ложились спать… Нужно было что-то делать… или возвращаться назад. Что страшнее – они пока ещё для себя не решили.
      Вечером третьего дня Лин и Пятый стояли в какой-то подворотне и прислушивались к перебранке, доносившейся со двора стоящего рядом дома.
      – А меня прям волнует, что он пьёт! – орала, надсаживаясь, какая-то женщина. – И чего? Что ты пришла сюда, курва?! За своего алкаша деньги получать?! Перетопчешься, не обоссышься! Да я лучше кого с улицы позову… Мне чего – это всё самой разгружать? Иди, сказала!
      – Да подавись ты, сука! – вторая женщина не уступала первой. – Придёт, вот проспится и придёт. И так тебе, стерве, вломит, что перья полетят! Небо с овчинку покажется!…
      Перебранка затихла. Пятый потихонечку выглянул из-за угла. На заднем крыльце магазина (овощного, как понял Пятый) стояла, пригорюнившись, средних лет полная женщина в синем халате. Неподалёку от крыльца стоял грузовик. Пятый осторожно, как учил Арти, коснулся её мозга. На секунду. Потом он вернулся к Лину.
      – Рыжий, я понял, как можно подработать денег, – сказал он.
      – Пошли, – Лин глубоко вздохнул, – умник…
      О разгрузке они договорились быстро. Всё оказалось столь просто, что Пятый удивился сам себе – как это он не додумался до такого раньше?… Заведующая была несказанно рада, что в такой нужный момент ей подвернулись эти два студента, которые согласились возиться с мешками и бочками не за пять рублей, а всего лишь за три. Отдав Пятому деньги, она сказала на прощание:
      – Вам когда подработать надо будет, вы ещё приходите…
      – Хорошо, – кивнул Пятый. – Как сможем.
      – Ну и ладно, – ответила та.
      Когда они шли прочь от магазина, Пятый, с тревогой посмотрев на друга, спросил:
      – Лин, ты как?…
      – Мне плохо, – ответил Лин. – Я не могу… идти…
      – Давай ещё немножко… осталась чепуха, на самом деле… полежишь, не бойся…
      – Нет… – Лин остановился и прислонился к спиной к стене, чтобы не упасть. – Пятый… я что-то совсем… устал… и справа больно… – в его голосе звучало такое отчаяние, что Пятый испугался.
      – Рыжий, надо идти, – Пятый взял Лина под руку, заставил его пройти несколько шагов… но тут силы оставили Лина почти полностью. Он опустился на колени, прямо на мокрый грязный асфальт.
      – Лин, ну пожалуйста, – умолял Пятый. – Понимаешь, надо… просто надо… я тебе не позволю, слышишь?… Вставай, рыжий!… давай, давай… Я здесь, я помогу…
      Лин попытался подняться, но не сумел. Трое суток голодовки, холод, неизвестность… да ещё и тяжеленные мешки, которые они только что грузили… нет сил. Пятый всё ещё пытался что-то говорить, но это было тщетно – Лин сдался. Отчаяние охватило Пятого. Тщетно!… Им не выжить в этом чёртовом городе. Что теперь делать, как помочь Лину?…
 

* * *

      Так, – сказал чей-то довольный голос рядом с ними. – Идиллия под дождём. Игра окончена, ребятки. Хватит. А то так можно сыграть в ящик.
      Пятый поднял голову. Перед ним стоял совершенно незнакомый человек, среднего возраста, подтянутый, крепкий, в светлом плаще. Он с улыбкой поглядывал сверху вниз на потерявшего сознание Лина. Как на что-то такое занимательное и забавное.
      – Сиди тут, я подгоню машину, – приказал человек. – Он не сможет дойти… погоди минутку… Не роняй его в лужу, он, небось, и так простуженный… всё, клади…
      – Кто вы? – спросил Пятый. – Откуда вы про нас знаете?…
      – Проект “Сизиф”, мой мальчик… М-да… Четыре куска сахара на стакан чаю… выпить заставлю, не привыкать кого-то заставлять что-то делать… согреть, переодеть… всё с ним будет хорошо. Впрочем, и с тобой – тоже. Всё хорошо… А пари выиграл я, а не Павел…
      – Какое пари? – спросил Пятый. Ему тоже было нехорошо, но вида он не подавал.
      – Некоторые думали, что вы не продержитесь трое суток. А некоторые – наоборот… как я… следи, чтоб он не стукнулся… как же хорошо!… Вы молодцы, ребятки! Я с вашей помощью выиграл полторы тысячи рубликов… как одну копеечку… и ещё тыщонку накинет Павел… Шикарно!… Изумительно!
      – Что всё это значит? – Пятый попробовал было повернуться к мужчине, но тот с завидным проворством вытащил из кармана пистолет.
      – Не дёргайся, я нервный, – со смехом предупредил он. – И я – не Павел. Мне, на самом-то деле, глубоко плевать на то, останетесь ли вы живы, или нет. Просто я обратил внимание на вашу… гм… живучесть… Сиди смирно!
      – Я и не собираюсь… – начал Пятый, но мужчина его прервал:
      – Выходи, приехали. Ты-то думал, что мы часок-другой покатаемся, а?
      – Нет, я так не думал, – ответил Пятый.
      – Выноси своего дружка, пошли, погреемся. Только не вздумай шалить, понял? А то… – мужчина выразительно посмотрел на Пятого, тот в ответ кивнул. Придётся пережидать, что поделаешь. А заодно можно разобраться, что тут к чему. Ситуация ему совсем не нравилась. И чем дальше, тем больше.
      – Идём… как там тебя?
      – Пятый.
      – Значит, этот – седьмой, – мужчина удовлетворённо кивнул. – Тебе не тяжело? Дотащишь? Смотри, не надорвись. Мне тут богадельню разводить не охота…
      Пятый не ответил. Просто не хотелось. С чего тут надрываться?… Лин так исхудал, кожа да кости… Глядя на друга, Пятый представлял в общих чертах, как он выглядит сам. Да уж!… Лин слабо шевельнулся и Пятый прижал его к себе покрепче, стараясь как-то защитить и согреть. “Я постараюсь, рыжий, – думал он. – Я очень постараюсь. Я буду использовать любую возможность… даже этого сумасшедшего с пистолетом. Всё, что можно… чтобы ты выжил”.
      Лифта в доме не было, на третий этаж они поднимались пешком. Лестничные пролёты, широкие, длинные, были не похожи на лестницы в тех домах, где ночевали Пятый с Лином. Нет, вовсе нет. Этот дом, старой постройки, внушал уважение завидной стабильностью. Пятый прислушался к своим ощущениям и понял, что его настораживало и в тоже время очаровывало. В этой постройке одновременно уживались два начала – светлое и тёмное. Простор и теснота… толщина каменных стен – и ажурная лёгкость кованных лестничных перил. Контрасты… “Какой сложный эгрегор, – подумал Пятый с уважением, – великолепная душа у этого дома”.Он сам удивился себе – откуда подобные мысли?… Чем для него, пришлого, могут друг от друга отличаться местные дома?…
      – Пришли, – мужчина уже отпирал дверь, – проходи…
      Пятый прошёл и в полном замешательстве остановился на пороге. Вот это да!… Он не ошибся, этот дом и впрямь был чем-то особенным. От неожиданно нахлынувшего чувства на секунду закружилась голова. Пятый понял, что произошло – он просто ощутил этот дом. Весь, разом. Нет, то, что они на родном Окисте называли домами, домами не являлось. Так, жалкое подобие. А тут!… Статика, но какая! Куда нам, с нашими технологиями… хоть сто технологий примени, а дом от этого уютнее не станет. Скорее, наоборот…
      – Неси этого в ванную, – распорядился мужчина, стаскивая с себя промокший плащ. – Вон туда, направо… ага… Воду сможешь включить?
      – Да, – ответил Пятый.
      Просторно, тепло… неяркий спокойный свет… Пятый усадил Лина на пол, раздел его, затем, включил воду… Бедный рыжий! Лин то ли спал, то ли был в обмороке, этого Пятый понять не мог. Он уложил Лина в тёплую воду.
      – Сейчас будет получше, рыжий, – тихо сказал он. – Хоть согреешься… проснись, Лин… это я… ну проснись…
      Лин слабо шевельнулся, по его лицу пробежала тень. Он приподнял голову и спросил, едва шевеля непослушными губами:
      – Ты?…
      – Слава Богу… я, конечно я… лежи, я сейчас горячей добавлю, а то остывает быстро…
      – Чего – горячей?… – не понял Лин.
      – Воды.
      – Пятый, где мы?…
      – Понятия не имею. Постараюсь выяснить в самое ближайшее время, – Пятый говорил шёпотом, еле слышно. – Лин, не особенно показывай то, что тебе стало лучше, понял? Этот человек…
      – Какой?…
      – Тот, у которого мы сейчас дома… он, по-моему… ну, мне так показалось… не хочу я с ним связываться… не подавай виду, что тебе лучше.
      – Мне не лучше… это тебе только мерещится… – Лин поморщился. – Хотя… я уже согрелся немножко… а ты?…
      – Я тоже, – Пятый отвёл рукой со лба прядь, глубоко вздохнул и выпрямился – во время разговора он наклонялся к Лину, чтобы можно было говорить потише. – Пойду его позову, а то как бы он чего не заподозрил.
      Лин кивнул. Пятый вышел из ванной и остановился, не зная, где искать их неожиданного благодетеля. Впрочем, идти на поиски не потребовалось – мужчина, услышав звук открывшейся двери ванной сам вышел в коридор.
      – Ну, как? – спросил он. – Чего ты выполз-то? Не о погоде же поговорить собрался?
      – Лин очнулся, – сказал Пятый. – Я решил, что обязан сказать вам…
      – Вот это мне нравится, – довольно покачал головой человек. – Так бы всегда. Пошли… Ты сам как?
      – Нормально, – соврал Пятый. Совершенно незачем этому человеку знать, что ему хреново. И так обойдётся.
      – Ага… дело твоё… ну, хорошо, пойдём смотреть…
      – Хорошо. Как скажите…
      Лин, когда они вошли, открыл глаза и слабо несмело улыбнулся. Пятый кивнул ему и остановился на пороге.
      – Ну и чего? – спросил мужчина. – Не утонул пока? – Лин отрицательно покачал головой. – И правильно… пошли, я вам сегодня, так уж и быть, устрою поблажку… только чтобы без фокусов мне, ясно? – приказал он.
      Лин и Пятый кивнули. Человек вышел. Пятый помог рыжему вылезти из воды, мужчина снова заглянул в ванную, сунул Лину какую-то одежду и они (Лин всё ещё шатало, поэтому Пятый поддерживал его) отправились в комнату.
      – Садитесь, – предложил мужчина, – в ногах правды нет.
      Они послушно сели – Пятый на стул подле стола, Лин – в кресло, и выжидающе посмотрели на своего то ли благодетеля, то ли очередного врага. Кто он – они пока не знали, но это, впрочем, должно было скоро выясниться.
      – По-моему, нам надо представиться, – заметил мужчина, присаживаясь и закуривая. – Меня зовут Роман Сергеевич Шилов, я работаю в проекте “Сизиф”… кем – вас не касается. Скажем так – в научной сфере, вернее… а, была не была. Я – научный руководитель этого чёртового проекта. Это вам что-то говорит?
      Пятый с сомнением пожал плечами.
      – Мы слишком мало знаем, – ответил он.
      – Ну, Пашка даёт! – засмеялся Роман Сергеевич. – Столько лет держать у себя людей – и ничего им не сказать!… В его духе. Вы все эти годы находились на третьем предприятии, и не знали толком, к чему оно приписано?…
      – Нет, – ответил Лин. – И сейчас не знаем…
      – Давай расскажу, что ли… Они всё равно ничего со мной сделать не сумеют, кишка тонка. Так вот. Существует научно-исследовательский институт “Савино-4”, смешная такая лавочка… в своё время там разработали несколько моделей того, что вы все называете “рабочими”. На самом деле этот плод труда наших биоинжинеров следовало бы назвать “ублюдками”…
      – Это мы знаем, – сказал Пятый. – Мы не можем понять другого… как вы сумели нас найти и…
      – Это смешно до слёз!… Неужели же вы надеялись на то, что вас кто-то выпустит в белый свет вот просто так, погулять, под честное слово?… – Роман Сергеевич снова рассмеялся. – Ну, вы наивные, ребята… За вами эти дни следило столько народу, что у нас с вами пальцев на руках и ногах не хватит, чтобы сосчитать…
      – Но мы никого не… – начал Лин, но Роман Сергеевич его прервал:
      – Ты знаешь, что такое “хроническая усталость”? – Лин нахмурился. – Этого тут никто не знает, термин-то западный… Вы просто не в состоянии заметить что-то вокруг себя. Да вы и не пытались, как я погляжу. Народ изнемогал, вы так смешно бегали по городу… Кто-то даже предложил: “Товарищи, а может, напустить на них милицию? Для полного отбития желания…” А эти три рубля!… Да, ребята, вы превзошли все наши ожидания. Но трое суток выдержали, поэтому-то я вас к себе и привёз – спасибо сказать за выигрыш…
      – Простите, а Алексей Лукич знал о том, что…
      – Нет, наш честный дурачок чист пред вами, как вода. Он всерьёз надеялся на то, что мы вас выпустим. Хороший он, Лукич… но глупый. Людям верит…
      – Я тоже верил… раньше… – тихо проговорил Пятый. – Теперь… спасибо за урок.
      – Не преувеличивай. Это не урок, а так… разминка. Ты просто за это время разучился видеть себя со стороны. Город, мой дорогой – это вам не лес! Таких лиц, как у вас, у нас просто нету. И не было никогда. А глаза!… Это же Божий страх, а не глаза! Ты хоть не пялься так на людей, не пугай…
      Пятый опустил веки. Немного, но так, чтобы зрачки не было видно.
      – Так лучше, – похвалил его Роман Сергеевич. – Далее. В такой одежде по Москве не ходят. Это не одежда, это издевательство. Ещё почище ваших глаз и рож. Ясно выражаюсь?
      – Не очень, – признался немного оживший Лин, – а что не так?
      – Всё. Это не одежда, это – форма. Даже не форма, а… чёрт знает что. Мало того, что выглядит хуже любых обносков, так она ещё и драная. Вы хоть вокруг себя оглядывались? Или даже не пытались?
      – Пытались, – признался Пятый. – Вы, вероятно, правы – мы слишком устали для того, чтобы что-то замечать.
      – Не мудрено. Ладно, обо всём остальном поговорим утром. Сейчас чайку, перекусить, и – спать. Утро вечера мудренее.
      Пятый кивнул, провёл рукой по глазам… рука дрожала.
      – Устал? – спросил Роман Сергеевич. Пятый не ответил. Устал… смешное слово. Господи, сколько всего навалилось-то!… А они отвыкли. Отвыкли от информации, от того, что надо ещё что-то делать, кроме как перетаскивать ящики… Нет, так нельзя. Так можно деградировать до уровня “рабочих”… или ещё ниже. Так нельзя, это надо менять…
      – Да… можно, я лягу? – спросил Пятый. Только сейчас, почувствовав, что они находятся в относительной безопасности, он ощутил, до какой же степени он измучался за эти трое суток. Не ел, спал урывками, замёрз. Сломанные рёбра болели непрерывно, боль не успокаивалась не на минуту. Каждый вздох – укол боли. Мысли путались.
      – Ложись, – пожал плечами Роман Сергеевич. – Только не на пол, – добавил он, увидев, что Пятый собрался делать. – На кровать. Я вам сейчас чайку притащу, не возражаете?
      – Спасибо, – ответил Лин, вставая. Он кое-как доковылял до кровати и сёл рядом с Пятым. – Я и представить себе не могу, что бы мы сейчас там делали, – он кинул взгляд на холодное осеннее окно, омытое дождевыми потоками.
      – А я могу, тут большого ума не надо. Мокли бы и мёрзли, – усмехнулся Роман Сергеевич.
      – Может быть, – согласился Пятый. – А может, и нет… как знать.
      – Ты оптимист.
      – Отнюдь, – отрицательно покачал головой Пятый. – Я просто допускаю возможность того, что мы сумели бы найти какой-нибудь выход.
      – Сомневаюсь. Впрочем… хотя нет, это вряд ли, – Роман Сергеевич покивал, словно соглашаясь сам с собою. – Не выпустят вас больше, слишком вы дорого стоите, чтобы выбрасывать на свалку… дорогие игрушки, хоть и сломанные.
      – Это мы ещё посмотрим, – Пятый тряхнул головой, отгоняя сон. – Тем более, что мы не собирались уходить насовсем…
      – Так это была правда? – удивился Роман Сергеевич. Пятый кивнул. – Я-то, признаться, подумал, что вы просто морочите Лукичу голову.
      – Я всегда говорю только правду, – отрезал Пятый. – И я никогда…
      – Хорошо, хорошо, – Роман Сергеевич успокаивающе поднял руку. – Как тебе угодно.
      Он вышел. Лин и Пятый переглянулись. “И что теперь? – спросил Лин мысленно. – Он нас не намерен выпускать. Скорее всего он просто отвезёт нас обратно”. “Он решил это сделать завтра, – кивнул Пятый. – Я уже посмотрел. И думаю что стоит попробовать немного изменить его решение”. “Как?” “Воздействие, – ответил Пятый. – Я хочу побыть в этом городе ещё. А ты?” “Я тоже, но… ты думаешь, у тебя выйдет?” “Попробую. Всё равно, терять нам уже нечего. По возможности поддержи меня, только не мешай”, “Хорошо, как скажешь, – Лин оглянулся на дверь. – Заговори его. Мне тоже интересно посмотреть, что у него в голове”. Пятый кивнул.
      Роман Сергеевич вошёл, поставил на стол чайник и три чашки.
      – Пятый, сходи на кухню, принеси заварку, – попросил он. – А то у меня не хватает рук.
      – Где она стоит?
      – На столе, увидишь… и сахар захвати, – Роман Сергеевич зевнул. – Уморили вы меня, ребята… нашёл? – крикнул он Пятому.
      – Да, – ответил тот, входя в комнату.
      – Простите, – несмело начал Лин, – я хотел спросить… вот вы… или не вы, неважно… нас тут держат для чего-то. Зачем? Чем мы можем быть вам всем полезными?
      Пятый посмотрел на Лина с лёгким упрёком.
      – Ты или дурак, – проникновенно начал Роман Сергеевич, – или я вообще не знаю, кто. Как это – зачем? Ваш запас знаний, ваш профиль работы… они нам жизненно необходимы. Это вы можете понять? Наши технологии несовершенны, им очень и очень далеко до нужной результативности. Я не могу понять, ради чего вы упорствуете. Это просто глупо, если не сказать больше. Вы должны понимать, что…
      – Я понимаю вас, – ответил Пятый, – но и вы должны правильно понять нас. Даже если отбросить наши моральные принципы, отбросить все чувства и эмоции, останется нечто, способное остановить нас.
      – И что же это такое? – прищурился роман Сергеевич.
      – Прежде всего – вы не готовы к тому, чтобы правильно использовать полученные знания. Ваша система… мы с ней, впрочем, знакомы весьма поверхностно, но это не меняет дело… так вот, ваша система не совершенна и не пригодна для использования ни наших технологий, ни наших знаний. А мы… мы не хотим навредить. Ни вам, ин себе.
      – По моим данным, – жестко сказал Роман Сергеевич, – из своего… гм… мира… вы были то ли высланы, то ли изгнаны за какой-то проступок. Так?
      – Предположим, что так, – пожал плечами Пятый. – Но это не меняет дело.
      – Почему же? Ещё как меняет! Да на вашем месте я бы без зазрения совести с потрохами заложил своих соратников, тем более, что обвинение, насколько мне известно, было не заслуженным…
      – Заслуженным, – ответил Пятый. Лин согласно кивнул. – Вы забываете, что мы, не смотря на то, что являемся вашими… пленниками, если угодно… не потеряли пока что право выбора. Да, мы находимся у вас по принуждению. Да, я могу сказать, что это не просто тяжело, это непереносимо… но это не важно. Ваше право – поступить с нами по своему усмотрению. Наше право – оставить свои знания при себе, не передавать их вам. Вот и всё.
      – Нет, не всё, – Роман Сергеевич встал и заходил по комнате. – Для чего, скажите на милость, вам это всё нужно? Эти нелепые трагедии, это терпение?… Вы уже доказали, что можете уйти, сумеете, если захотите. Так для чего? Что вы хотите этим доказать? Что вы можете быть несчастными там, где другой человек был бы счастлив? Оставив предрассудки, глупости, фарс… подойдя к ситуации трезво и рассудительно? А? Молчите? Вы там, у себя дома, хоть когда-нибудь были по-настоящему счастливы? У вас хоть есть, что вспомнить?
      – Я был, – тихо ответил Лин. Пятый промолчал. “Пожалуй, нет, – подумал он, – только я этого не понимал… что ж, спасибо за урок”.
      – Так что вам мешает просто помочь и нам, и себе? Подумайте… Жизнь – штука короткая, её надо прожить умеючи. Как я, к примеру. Или как Павел.
      – Совесть нам мешает, – ответил Пятый. – Так просто… и так сложно. Боюсь, вам этого не понять…
      – Такой уж я дурак, – тихо усмехнулся Роман Сергеевич. – Или не я дурак, а? Ты понимаешь, что Павел вас убьёт? Рано или поздно, но это случится. Ты этого добиваешься? Он жесток, Павел. Жесток и умён. И терпелив. Я почему-то думаю, что он своего добьётся, что он получит от вас то, что хочет. Как говориться: “или-или”. Не страшно?
      – Страшно, – ответил Пятый. – Но разве это что-то меняет?
      – Хорошо, дело ваше, – вздохнул Роман Сергеевич. – До утра побудете у меня, а уж утром… не обессудьте.
      – Нет, – на пределе слышимости сказал Пятый. Лицо его окаменело. – Вы выпустите нас утром из своей квартиры, запрёте дверь и ляжете спать. Сегодня вы постараетесь рассказать нам всё, что необходимо знать для того, чтобы выжить в городе. Мы вас внимательно выслушаем, вы будете очень довольны тем, что вас слушают. Затем вы принесёте нам информацию по городу. В любом виде.
      – Хорошо… книги… я дам вам почитать… – Роман Сергеевич говорил невнятно, расслабленно, словно сквозь сон. – Раз вы так просите…
      – Мы не просим, мы умоляем, – прошептал Пятый. – И вы нас понимаете. И хотите помочь…
      – Хорошо…
      – Пятый, не переигрывай, – попросил Лин. – Это же не гипноз, ты же себя тратишь…
      – Ты можешь предложить что-то ещё? – спросил Пятый, отворачиваясь. – Я гипнозом не владею, ты тоже. Я его и так едва удерживаю, он очень сильный…
      – Давай помогу.
      – И всё мне испортишь, – огрызнулся Пятый. – Пойди, пройдись по дому, посмотри, что можно использовать, чтобы хоть что-то узнать. И постарайся понять… нет, это я сам. Роман Сергеевич, скажите пожалуйста, за вами следят? – спросил он мужчину.
      – Нет, – ответил тот и улыбнулся. – За мной не следят. Следят за вами…
      – И сейчас?
      – Конечно, – ответил тот. – На улице… в доме напротив, в подъезде… два наших человека…
      – Это мы решим потом, – ответил Лин. Он стоял на пороге комнаты и держал в руках кучу книг. – Теперь бы только вспомнить, что какая буква значит…
      – Вот и займись, – ответил Пятый. – Я пока ещё побеседую… с Романом Сергеевичем. Какой это сектор города?
      – Район, – поправил Роман Сергеевич, – город делится на районы. Понятно?
      – Понятно. Вы очень хорошо рассказываете. Отлично. Продолжайте.
      – Это Юго-запад… там на столе есть карта, можете посмотреть…
      – Хорошо, – ответил Пятый. – Посмотрю, непременно… но позже. Сейчас… посоветуйте нам, что нужно сделать для того, чтобы не выделяться из толпы.
      – Одежда… манера поведения… у вас всё другое, не похожее на нас… вы не похожи… И лица… такие точёные, странные… кроме того…
      – Говорите пожалуйста, – попросил Пятый. Лин хмыкнул, он уже вовсю листал книги – видимо, вспомнил алфавит и язык. – Мы слушаем.
      – Вы слишком плохо выглядите… худые, не сказать больше… это плохо… и это заметно…
      – Хорошо, – Пятый встал. – Сейчас вы допьёте свой чай и пойдёте спать. Утром вы встанете… скажем, в восемь часов. Проводите нас, запрёте дверь, ляжете в свою кровать и проспите до одиннадцати. Проснувшись вы будите помнить, что мы сбежали от вас… ночью… вы пытались нас удержать, но не сумели. Понятно?
      – Да, – Роман Сергеевич утомлённо потёр ладонями виски. – Что-то я устал, прямо как собака… вы ложитесь?
      – Да, – кивнул Пятый. Ему было плохо – очень много энергии ушло на то, чтобы записать этому человеку в память столь подробную и сложную программу. Неимоверно много. Надо лечь… пока есть силы дойти до кровати. – Я прямо сейчас, а Лин ещё почитает, наверное.
      – Хотел, – кивнул Лин. – Уж больно книги у вас хороши…
      – Читай, если хочешь, – пожал плечами Роман Сергеевич. И вышел из комнаты.
      Минуту спустя, когда дверь в комнату, куда пошёл спать Роман Сергеевич, закрылась, Лин захлопнул книгу и раздражённо сказал:
      – Никогда больше так не делай.
      – Почему? – спросил Пятый, опускаясь на край кровати – ноги не держали.
      – Потому, – ощерился Лин, – что это не только неэтично, но и опасно. Ещё бы минут десять…
      – Три, – Пятый уронил голову на руки, – я совсем выдохся…
      – Тем более. Он бы вышел из-под контроля… и что тогда?
      – Ничего хорошего, – согласился Пятый.
      – Вот именно. Ты в своём уме? Или где?
      – В своём… Лин, налей попить, – попросил Пятый. – Слушай, чего ты там такого нашёл?
      – Всё только по делу, – отрапортовал Лин, садясь рядом с Пятым на кровати. – Пятый, ложись, ты что-то бледный.
      – Ты тоже… Лин, я же просил…
      – Сейчас, – ответил Лин. – Ты только послушай, что тут написано…
      – Лин, потом… – Пятый лёг на кровать и вытянулся. – Господи…
      – Что такое?
      – Давление… поищи спирт или что-то в этом роде… поскорее…
      Лин нашёл коньяк. Пятый глотнул прямо из бутылки и снова лёг.
      – Ну как? – спросил Лин через несколько минут.
      – Хорошо, – расслабленно ответил Пятый. – Давно так хорошо не было… Теперь бы ещё поспать часок-другой…
      – Некогда, – ответил Лин. Он уже отложил в сторонку одну книгу и взял другую.
      – Это я знаю, – Пятый перевернулся на грудь, опустил голову на сгиб локтя. – Жалко, я устал… а то тоже почитал бы…
      – Погоди, я сейчас, – Лин отложил книгу и присел рядом с Пятым на кровать. – Подними балахон, я гляну… а ещё лучше – сними.
      – Лин, зачем?… – Пятый на секунду напрягся, ощутив первый толчок тоненького энергетического ручейка, льющегося из руки Лина. – Не стоит…
      – Ещё как стоит, – заверил его Лин, опуская свои руки Пятому на спину. Одну – на уровень груди, другую – на поясницу. – Лежи тихо, не дёргайся…
      – Рыжий, не надо, – беспомощно попросил Пятый, но Лин его просто не слушал. Эту штуку – частичное обновление всех каналов, их чистку, они проводили крайне редко – энергии почти что не было, да и детекторы работали странновато, не так, как дома. Да и Дома они этой процедурой не злоупотребляли – там не было повода давать организму такую встряску, не было необходимости.
      Пятый слабо вскрикнул, напрягся, закусил губу. Да, временами это больно, и даже очень. Временами приятно, словно плаваешь в тёплой воде… Как-то, ещё дома, у Лина спросили – на что похожа чистка? И Лин, который проходил чистку не так давно (обстоятельства заставили), ответил – на секс. И не преминул добавить: довольны?
      Отчасти Лин был прав. Похоже… но не всегда. Далеко не…
      – Лин!… Хватит, – голос Пятого сорвался на свистящий шепот. – Не надо!…
      – Дыши ровно, думай о приятном, – посоветовал Лин. – И расслабься уже сегодня, ты мне надоел… тут осталась ерунда…
      – Хорошо… спасибо, рыжий, – Пятый дышал часто, неровно. – Уже проходит…
      – Ну и отлично. С тобой всё хорошо… Дыши ровно, я сказал!… Вот так…
      Уже отпускало. Пятый расслабился и глубоко и свободно вздохнул. Конечно, энергии не прибавилось – чистка есть чистка, но всё же… так гораздо легче. Как тут, кстати, принято говорить? Долг платежом?… Это мы сейчас.
      – Ложись, Лин, – приказал он, слезая с кровати. – Твоя очередь.
      Лин согласно кивнул. Они поменялись местами. Лин перенёс процедуру молча, его почему-то разморило, он засыпал. Потом они допили остатки чая, за три часа управились с большинством найдённых Лином книг. Немного поспали по очереди, снова уселись читать… Ночь пролетела незаметно, утром, часов в шесть, Пятый сказал:
      – Всё, рыжий, пошли отсюда. Программа у него есть, он, даже если его кто-то будет проверять, скажет, что выпустил нас в восемь. Под любым гипнозом. Поэтому мы с тобой пожалуй, отправимся сейчас.
      – Нет вопросов, – откликнулся Лин, – кроме одного – как нам отсюда выйти незамеченными?
      – По логике они ждут нас внизу. Так сказал этот… – Пятый махнул рукой в сторону комнаты. – Значит нужно пробовать верхом.
      – Это как? – поинтересовался Лин.
      – Посмотрим, – Пятый зевнул. – Выспаться бы… ты как к этому относишься?
      – Первым делом, – согласился Лин, – как только найдём подходящее место. Пошли?
      – Пошли, – согласился Пятый.
 

* * *

      Чердак они вычислили легко, вышли тоже. Проведённая в тепле ночь повлияла на них прямо-таки сказочно, откуда только взялись силы и решимость. С крыши дома они спустились по пожарной лестнице, расположенной с торца дома, их никто не увидел – было ещё совсем темно.
      – Лин, что у нас на первом месте? – спросил Пятый, когда они шли по улице.
      – Одежда, – ответил Лин. – Денег нам на несколько дней хватит.
      – Ты понял, где её берут?
      – Обычно – в магазине, – Лин произнёс незнакомое слово медленно, словно пробуя его на вкус. – Магазин… но мы это пока не сможем…
      – И где? – Пятый, приподняв брови, выжидающе посмотрел на Лина.
      – Боюсь, что… придётся искать ту, что выкинули.
      – Ты слово забыл, – подсказал Пятый. – А я запомнил. И хорошо.
      – Какое слово?
      – Простое – помойка. Это у них вместо блоков очистки. Так что смотри по сторонам, рыжий, и ищи что-то, что похоже…
      – На твою комнату, если в ней никто давно не был…
      – Это мы оставим, Лин, – твёрдо сказал Пятый.
      – Да как скажешь, – легко согласился тот. – Хорошо. Как тебе угодно…
      Пятый промолчал. Про Дом ему вспоминать не хотелось. Сейчас это было не только напрочь лишено смысла, но и вредно. Нужно сосредоточится на конкретном деле, а не придаваться ненужным воспоминаниям. Они шли не торопясь, внимательно глядя по сторонам.
      – Слушай, – оживился Лин, – по-моему, это то, что нам нужно. Вон там…
      Пятый посмотрел в том направлении, куда указывал Лин. И вправду, это могло пригодится. Какие-то люди выносили к мусорным контейнерам старые вещи. Хлам… но этот хлам показался им сокровищем.
      – Подождём, – тихо сказал Пятый, останавливаясь, – они сейчас уйдут…
      – Хорошо, – согласился Лин, – как скажешь.
      Они остановились, не подходя к вожделенным контейнерам, выжидая. Вскоре люди ушли, Лин обрадовано ткнул Пятого кулаком в бок – пошли, мол.
      – Подожди минуту, – попросил Пятый. – Не спеши.
      – Почему? – не понял Лин.
      – Вдруг вернутся?
      – Идём, чего ждать?…
      – Ладно, – сдался Пятый. – Пошли.
      Возле контейнеров неопрятной кучей были свалены старые, рваные, дурно пахнувшие вещи вперемешку с кусками обоев, каким-то строительным мусором, объедками…
      – Мерзость какая, – брезгливо сказал Лин.
      – М-да, – Пятый ковырнул кучу мусора ногой. – Может, пойдём отсюда?
      – Раз уж пришли, – протянул Лин, – то придётся…
      – Хотя не хочется. Начнём, – Пятый присел на корточки и потянул на себя ближайшую тряпку. – Что это такое, как ты думаешь?
      – Что-то женское, – Лин прищурился, всматриваясь. – Тебе не пойдёт, это только для тех, у кого хорошая фигура…
      – Не продолжай, – попросил Пятый, который понял, что Лин потихонечку входит в раж, – не стоит.
      – А на это погляди! – Лин уже веселился вовсю. – Какой весёленький рисуночек… ты не находишь?
      – Не нахожу, – Пятый посмотрел через плечо. – Лин поторопись, на нас и так уже смотрят.
      – Подумаешь, – отмахнулся Лин. – Пятый, как ты относишься к…
      – Помолчи, Лин…
      К ним подошла старуха и бесцеремонно, осуждающе уставилась на них. Они поднялись на ноги, тоже глядя на неё. Лин держал в руках, какую-то неопределённого цвета и размера, тёмно синюю шмотку, Пятый – с пустыми руками, отобранную вещь он положил обратно.
      – Совсем стыд потеряли, – проговорила старуха. – Скоты какие…
      – А что такого?… – спросил Лин. – Мы подумали, что это всё выкинули…
      – А то бы не выкинули, после покойника, – бабка торопливо перекрестилась, – Егор-то… царствие ему небесное… только его… так тут сразу, как вороны…
      Пятый с удивлением вдруг понял, что старуха плачет.
      – Простите, – проговорил он, – мы не знали, что нельзя… мы подумали, что если это никому не нужно, то…
      – Вот!… – старуха промокнула глаза уголком платочка. – Вот то-то и оно!… Никому не нужно… ничего… и никто не нужен…
      – Извините, – Лин положил с таким трудом найденную тряпку обратно. – Я… то есть мы… это вещи вашего родственника?
      Старуха отрицательно покачала головой.
      – Всю жизнь в одном цеху, – сказала она тихо. – Всю жизнь… и дружили… семьями, когда ещё были… те семьи-то… что теперь?… Вон какие детки-то Егорушке достались… как помер – так всё на свалку снесли… недели не прошло… Да мои что ли лучше?…
      – Мы тогда пойдём, – сказал Пятый, – извините нас ещё раз, мы просто не знаем, как тут у вас принято… мы просто замёрзли, увидели, что… ну, и…
      – А чего ж вы без польт-то ходите? – старуха посмотрела на Пятого, словно толком только что заметила его. – Почти ноябрь же…
      – Так получилось, – примирительно улыбнулся Лин. – Мы не нарочно… идём, Пятый, пора погреться. Не знаю, как ты, но я…
      – Я тоже замёрз, – сказал Пятый тихо. – Сейчас, Лин, погреемся где-нибудь.
      – А ты это… курточку-то возьми, – совершенно неожиданно сказала старуха, – мне ж не жалко… Ребята вы вежливые, обходительные… Егор в обиде не будет, что я вам позволила… А ты вон ту бери, коричневую, – посоветовала она Пятому. – Давай, не стой…
      – Хорошо… спасибо.
 

* * *

      Они уходил прочь, а перед их глазами стояла одна и та же картина – осенний двор, палые листья в лужах, тёмное низкое небо, омытая дождём улица и старая женщина, которая смотрела им вслед…
      – Не оборачивайся, Лин, – попросил Пятый. – Не надо.
      Лин кивнул. Они ещё некоторое время шли молча, потом, не сговариваясь, остановились, осматриваясь. Пока всё было спокойно – об их побеге никто не знал, в запасе у них был ещё час, даже при самом плохом раскладе. При хорошем – как минимум четыре.
      – Уйдём подальше, а потом спрячемся до вечера, – предложил Пятый. – Я хорошо понял, как это можно сделать.
      – И как? – спросил Лин.
      – Чердак или подвал, – напомнил Пятый Лину слова Лукича, – мне почему-то по душе второй вариант, первый как-то холодно звучит.
      – Да, это верно. Я тут прочитал, что все коммуникации обычно… – Лин замялся, подыскивая слова. – Словом, всё, что связанно с обеспечением домов горячей водой, газом и прочей дрянью, находится в подвалах.
      – А зачем? – спросил Пятый немного невпопад – задумался о чём-то другом.
      – Как – “зачем”? – удивился Лин. – У них тут все трубы, по которым идёт вода, проложены под землёй. Поэтому подвал и получается… как-то ближе…
      – Под землёй? – машинально переспросил Пятый. – Глупо. Трубы, небось, из металла?
      – Ну.
      – Вдвойне глупо, – заключил Пятый. – Ладно, нам-то что… Пересидеть, отдохнуть… а потом обратно.
      – Ты и впрямь хочешь?… – жалобно спросил Лин. – Может, не стоит?…
      – Лин, – Пятый посмотрел на друга, и тому стало не по себе от этого тяжёлого взгляда, – подумай сам, пожалуйста. С чего ты решил, что нас оставят в покое? Нам даже сбежать не дали, это просто чудо, что сейчас удалось уйти…
      – Не чудо, а кое чьё упрямство, – поморщился Лин.
      – Не важно. Я предлагаю переждать несколько дней, отдохнуть, а потом… – Пятый вздохнул и тяжко махнул рукой. – Лучше вернуться самим, не заставлять искать себя. Я и так даже думать боюсь о том, что с нами будет после этого всего… можешь себе представить…
      – Ещё как могу, – ответил Лин мрачно.
      Они шли по улице, народу всё прибавлялось, поэтому Лин предложил свернуть во дворы, что они и сделали. Примерно через полчаса Пятый остановился, наморщил лоб и принялся осматриваться.
      – Ты чего? – спросил Лин, останавливаясь рядом.
      – Дом смотрю… по-моему, вон там как раз то, что нам надо.
      Лин посмотрел туда, куда показывал Пятый. И впрямь, неплохо. Вход в подвал находился под совершенно глухой, без окон, стеной. Кроме того, вдоль этой стены рос густой, выше их роста, кустарник, правда уже облетевший, но всё же… не так на виду, как в других подобных местах. Дверь была закрыта на тяжёлый навесной замок. Двор, в котором стоял облюбованный Пятый дом, был безлюден и тих. Где-то далеко слышались шумы проходящих машин, людские голоса, а здесь царил покой.
      – Пойдёт, – оценив ситуацию согласился Лин. – Похоже, неплохо.
      – Идём… нет, ты лучше постой, а я открою. Ты посмотри, чтобы никто не шёл…
      – Это тут называется – “стоять на шухере”, – авторитетно заявил Лин.
      – А ты откуда знаешь? – у Пятого уже не было сил чему бы то ни было удивляться, он приготовился просто послушать.
      – Во время совершения правонарушения, – авторитетно заявил Лин, – необходим специальный человек, который предупреждает группу преступников об опасности. Это и называется…
      – А мы просто просили кого-нибудь посторожить, – вздохнул Пятый. – Сколько условностей…
      – По-моему, их и Доме не меньше, – заметил Лин. – Иди, открывай, потом поговорим.
      С замком Пятый справился минуты за три – понадобился тонкий прутик, кусочек проволоки и пара рук. “Как тут всё просто, – думал Пятый, – и как сложно одновременно… А сколько всякой бессмысленной, иррациональной ерунды мы увидели за эти дни!… Всего и не вспомнишь… Разве можно так жить – в таком количестве людей, в таком шуме, в такой грязи?… Нет, мне это недоступно… или я просто устал… может, я высплюсь – и всё встанет на свои места?… Впрочем, посмотрим”.
      – Лин, идём, – позвал он тихо, – всё в порядке…
 

* * *

      Откуда?… Странно, откуда здесь это?… Пятый проснулся несколько минут назад, и теперь просто лежал, не имея желания вставать. А Лин… Лин стоял неподалёку, вытянувшись в струнку, высоко подняв голову, и слушал. На лице его блуждала слабая улыбка… и выражение крайней заинтересованности.
      – Рыжий, ты чего? – спросил Пятый.
      – Тихо, – раздражённо сказал Лин. – Ты только послушай!…
      И тут Пятый услышал. Музыка, негромкая, приглушенная расстоянием и бетонными стенами. Незнакомая, но приятная мелодия. Довольно замысловатая, между прочим… песня, точно песня. Какой язык?… Пятый на секунду задумался. Английский. Точно.
 
      Bat the fool on the hill sees the sun going down
      and the eyes in his head see the world spinning round…
 
      Красиво. Слова смешные… добрые смешные слова… про дурака на холме. “Как в тему! – подумал Пятый. – Прямиком в яблочко… случайностей не бывает”.
      – Жалко, – с чувством сказал Лин, когда музыка смолкла. – Я бы ещё послушал.
      – И не говори, – согласился Пятый. – Хорошо… может, нам именно этого и не хватало…
      – Понятия не имею, чего хватало, а чего не хватало, – задумчиво ответил Лин. – Я скучал… сам того не сознавая, скучал. Когда отнимают главное, перестаёшь думать обо всём остальном. Так всегда бывает.
      – Только мы про это раньше не знали, – заметил Пятый. Он встал, потянулся. Лин сел на корточки возле труб и запустил руку в тёмное тесное пространство между ними. Пятый подошёл к нему и, повинуясь внезапному наитию, взъерошил Лину волосы. Тот отмахнулся и спросил:
      – Кто пойдёт за хлебом на этот раз?
      – Давай я, – пожал плечами Пятый. – Это тебя, если память мне не изменяет, смущали взгляды и прочая дребедень. Мне как-то всё равно.
      – Вот ещё! Ты скажешь тоже – “смущали”… Просто временами не по себе… – замялся Лин.
      – Давай я – за хлебом, – решил Пятый, – а ты… просто сходи, прогуляйся. Только ненадолго и недалеко. Пойдёт?
      – Можно, – с сомнением в голосе ответил Лин. – Кстати, денег у нас осталось – всего ничего, дня на три…
      – Сколько?
      – Шестьдесят этих… как их… копеек, вот. На три батона, – Лин рассматривал монетки, что лежали у него на ладони. – Вот уж не думал никогда, что я буду держать в руках деньги…
      – Непривычно, – согласился Пятый. – Но поправимо. Давай-ка ты их сюда. Я пошёл.
      – Я куда идти гулять-то? – жалобно спросил Лин. – Ты у нас тут за умного, кажется… подсказал бы, что ли…
      – Сходи… – Пятый задумался, потом продолжил. – Сходи за ту дорогу, помнишь? Большая такая, много машин… ну, та, что по правую руку, если выйти из-под арки. Понял?
      – Примерно, – Лин поднялся на ноги, сунул Пятому в руку монетки и покорно пошёл к выходу. – Ты сразу вернёшься? Ладно?
      – Хорошо.
 

* * *

      Когда Пятый вернулся из булочной, Лина на месте не оказалось. Пятый пожал плечами, открыл подвал, вошёл внутрь. Есть хотелось, но он всё же решил дождаться Лина. “И где этот паразит шатается столько времени? – раздражённо подумал он спустя полчаса. – Сколько можно?…”
      Словно в ответ на его мысли на улице, у двери, раздались торопливые шаги. Несколько секунд спустя в подвал буквально влетел запыхавшийся и (это надо же!) чем-то обрадованный Лин.
      – Пошли! – выпалил он прямо с порога.
      – Ты хоть согрейся, – посоветовал Пятый. – И поешь…
      – А, ладно, – Лин махнул рукой. – Пошли, пока не стемнело… хлеб с собой возьми, по дороге съедим.
      – Лин, куда? – спросил Пятый, но тем не менее вышел вслед за Лином из теплого подвала на промозглую осеннюю улицу.
      – Я там такое нашёл! – с восторгом сказал Лин, быстрым шагом идя вперёди Пятого, едва поспевающего за ним. – Идём быстрее, пока не стемнело совсем…
      – Что нашел? – не понял Пятый.
      – Это так здорово, – вещал Лин, пока они стояли на перекрёстке, ожидая, когда пешеходам загорится зелёный. – Ты представить себе не можешь… как же хорошо, что ты выгнал меня погулять!… Как хорошо!… Там такое – закачаешься!… Там – настоящий лес, представляешь?
      – Спасибо, – с сарказмом ответил Пятый. – Я уже в том лесу намёрзся, благодарю покорно…
      – Да я не про то… Там так красиво, ты не представляешь! Идём скорее… пока не стемнело…
 

* * *

      Они перешли дорогу и словно бы сразу попали в какой-то совершенно другой мирю город кончился, словно отрезанный. По одну сторону дороги стояли дома, хмурые, серые, скучные… а по другую – находился лес, всё ещё не расставшийся с прекрасным осенним нарядом. Великолепие! Даже этим дождливым и холодным вечером оно осталось собой. Буйство красок осени – золото, охра, багрянец… Тихие аллеи, крохотные осколки неба в лужах, спокойствие… нет, это был не совсем лес, а что-то другое… И тут Пятый вспомнил.
      – Парк, – сказал он. – Я же читал про это… что-то типа окультуренного леса.
      – Это-то я помню. Я про другое, – они подходили к разветвлению аллей, Лин остановился и, показав куда-то направо, сказал: – Вот!
      И тут Пятый увидел. Да, пожалуй, ради этого стоило прогуляться и помёрзнуть. Озеро. Чёрная вода и не успевшие лечь на дно золотые листья, гонимые слабым ветром по призрачной глади… Пятый вдруг понял, что же в этом месте столь сильно поразило Лина. Гармония, удивительная гармония темной осенней воды, молчаливых высоких деревьев и темнеющего сумрачного неба. Он стоял неподвижно и смотрел. Это стоило того…
      – Всё только начинается, – вдруг сказал он. Лин согласно кивнул. – Я понял… Рыжий, ты просто гений.
      – Я знаю, – довольно сказал Лин, словно озеро было его личной заслугой. – Только не во мне дело. И не в тебе. А в том, что мы с тобою, два хилых дурака, почему-то решили, что в этом мире возможны только плохие события. Так вот что я тебе скажу – радости я тут тоже вижу предостаточно. Погляди, вон мать с ребёнком уток кормят…
      – Хорошая мысль, Лин. Хлеб я взял. Будешь?… – Пятый спрашивал просто по инерции, сам же он продолжал смотреть, запоминая и привыкая…
      – Спросил! Доставай. Только сядем…
      – Хорошо, пойдём. Великолепно, Лин. Я даже немного счастлив…
      – Я так соскучился по всему, – печально сказал Лин. – Небо, музыка, люди… так всего этого не хватает, что хоть плач. А временами… когда вообще ни про что не помнишь… когда там… когда совсем плохо… становится страшно, что никогда больше не получится ни поскучать, ни потосковать…
      – Да, рыжий, ты прав. Это – самое худшее и есть. Что говорить… я, к примеру, почти совсем разучился это делать.
      – Я заметил, – кивнул Лин, – и испугался. Тебе совсем плохо стало тогда?
      – Да, рыжий. Отчаяние… или нет… – Пятый передёрнул плечами. – Безучастность. И отрешённость. А тут… Жизнь. Какая никакая, а всё же жизнь. Мне почти хорошо, Лин.
      – А почему почти? – Лин отломил от батона горбушку.
      – Смерть, Лин. И не важно, когда она была рядом с тобой – давно или недавно. Она была, ты про это знаешь – и всё. Этого довольно, чтобы никогда не быть счастливым. Никогда. Страшно… Она же всё равно есть, подлая. Что ей стоит…
      – Прекрати, – попросил Лин. – Слушать тошно. Ешь, давай, пока я один весь батон не сожрал…
      Некоторое время они молчали, каждый думал о своём. Потом Лин робко спросил:
      – А когда мы с тобой двинемся назад? Или ты решил не…
      – Давай через неделю, – предложил Пятый. – А пока… раз можно отдыхать – надо этим пользоваться. Так?
      – Так. вот хорошо-то!… Живём, Пятый. Ешь, сказал!
 

* * *

      Хорошо уметь помнить не только про боль. Можно теперь помнить про озеро в осени. Через неделю они вернулись назад, на третье. Встреча, конечно, была выше всякой критики, но… тех фатальных последствий, которых ждал Пятый, не наступило. Да, побили. И что с того?… Ведь к этому тоже можно привыкнуть. Это – еще не самое страшное… Ведь можно помнить, что где-то осталось озеро…

Сны

      – А ну, поддай ему! – орал в исступление Коля. – Чего стоишь, Андрюха, а ну покажи класс!
      Лин бросился в сторону, прикрывая руками голову, оступился… Он не мог сопротивляться, он слишком устал, чтобы дать хоть какой-то отпор. А они веселились! Погибающий человек перед ними был забавой, просто забавой. Средством от скуки. Удары следовали один за другим, как град. Они не собирались останавливаться, они были пьяны и им было весело. Кто-то ударил под дых, да так сильно, что у Лина перед глазами волной стала вставать чернота. Гаснущим, уплывающим сознанием он ещё понимал, что случилось что-то плохое, слишком плохое для него… но тут кто-то, кто стоит по ту сторону добра и зла, наконец смилостивился, и для Лина всё исчезло.
      Пятый стоял в верхней части зала, с другими “рабочими”. Вернее, стоял он один, все остальные, пользуясь передышкой, давно легли. Пятый следил за происходящим в каком-то оцепенение, он боялся подойти и что-то сделать. Но когда Лин вдруг упал, а надсмотрщики, почуяв неладное, отскочили от него в разные стороны, Пятый тотчас бросился вниз. Внутри у него всё сжалось. Ещё на бегу он отметил, что лицо рыжего заливает какая-то неестественная ужасная бледность. Он видел на мордах вмиг протрезвевших надсмотрщиков страх, настоящий, неподдельный страх. Пятый упал на колени рядом с Лином и приник ухом к его груди. Ничего! О Боже… скорее…
      Никогда раньше ему не случалось проводить реанимацию, но сведения, что копились все эти годы, не пропали втуне. Он сориентировался мгновенно, подсознание сработало даже прежде, чем он понял, что делает. Как там рассказывал это врач, не-помню-как-его-звали? Шесть нажимов, один вдох? Да, правильно… терпи, рыжий, я здесь, я тебя не отпущу… держись… Надо же ещё что-то подложить под плечи… Пятый содрал с Лина балахон, скомкал его и сунул рыжему куда-то под лопатки. Не отвлекаться!
      – Давай, рыжий… – просил он. Руки – на грудину, всё правильно. Раз, два, три, четыре, пять, шесть… вдох… – Лин, ну давай же!… Держись…
      Минут через десять, когда у Пятого уже стала кружиться голова от изнеможения, его усилия увенчались успехом – Лин вдруг вздрогнул, по его телу прошла судорога, он с болезненным долгим стоном выдохнул и закашлялся, жадно хватая ртом воздух. Пятый упал на колени рядом с ним, не зная, что делать дальше, чем ещё можно помочь. Он пододвинулся к другу поближе и, вытащив балахон у того из-под лопаток, пристроил его Лину под голову. Тот дышал уже немного спокойней, худая истерзанная грудная клетка уже не ходила ходуном так, как это было в первый момент. Мертвенная бледность исчезла, веки Лина слабо вздрогнули – он начал приходить в себя. Только тогда Пятый нашёл в себе силы оглядеться. Совсем рядом с ним стоял Андрей… очень близко… Пятый покосился на дверь в зал. Закрыто. Голова уже почти не кружилась.
      – Оклемался? – спросил Андрей Пятого.
      – Да, – тихо проговорил Пятый и молча бросился на Андрея. Тот ничего не успел понять – ведь только что Пятый сидел перед ним, и вдруг Андрей осознал себя лежащим на полу, а его с виду немощный и тщедушный противник уже стоял над ним… с его же пистолетом в руке!
      – Пошёл вон, – приказал Пятый едва слышно. – И не вздумай сунуться сюда в ближайшие два часа.
      Он плавно повёл пистолетом в сторону двери, не сводя глаз с своего противника. Тот пошёл туда, куда приказывал Пятый, но на пороге остановился.
      – Ты ещё мне за это заплатишь, сволочь. И не позже, чем сегодня, – процедил он сквозь зубы. Сплюнул на пол, повернулся и вышел.
      – Пятый… – послышался слабый голос, – что случилось?… – Лин говорил невнятно, еле слышно. – Больно как…
      – Лежи, милый, – Пятый снова опустился на колени рядом с Лином. – Тебе пока что надо отдохнуть…
      – Что случилось?… – повторил Лин.
      – Ты едва не умер, но всё обошлось, – успокаивающе сказал Пятый.
      – А это что?… – спросил с недоумением Лин. Взгляд его упал на пистолет, который Пятый всё ещё сжимал в руке.
      – У Андрея позаимствовал. На всякий случай.
      Лин слабо вымучено улыбнулся и прикрыл глаза. “Здесь холодно, – подумал Пятый, – в “тиме” ему было бы теплее. Ладно, где наша не пропадала!” Он стащил с себя балахон и осторожно одел успевшего заснуть Лина. Сам он просто сел рядом с другом и попытался думать о чём-нибудь другом. Только не о том, что его ждёт дальше. Два часа прошли незаметно, затем дверь зала распахнулась и в него вошли трое надсмотрщиков с АКМами в руках.
      – Чего вы пересрали-то? – спросил Игорь. – Он в вас стрелять не будет, придурки. Он этот… пацифист.
      – Ты знаешь, как он меня двинул? – возмутился Андрей. – Ничего, я его сейчас…
      Пятый встал им навстречу и их разговор в мгновение ока скомкался и оборвался. Он стоял между этими ненавистными людьми и своим другом, сам еле живой, на подгибающихся ногах, казалось бы беззащитный перед тремя сытыми здоровыми мужиками… но они почему-то разом смолкли и во все глаза уставились на него. Пятый медленно поднял пистолет, держа его двумя руками. Он выпрямился, глубоко вздохнул и встал в стойку – мало ли что, а вдруг… Во всех его движениях чувствовалась огромная усталость, но вместе с ней – несгибаемая железная воля, которая и заставляла двигаться это измученное тело. Неподвижно стояли друг напротив друга эти люди, и казалось – вот-вот случится чудо и в этом молчаливом поединке победит тот, кто заслуживает эту победу не по праву сильного, а тот, чьё право на победу отвоёвано чем-то совсем другим. Но тут Лин вдруг тихо вскрикнул во сне, Пятый на секунду отвернулся – и в тот же момент раздался выстрел. Пятый с каким-то болезненным недоумением посмотрел на своё левое плечо, из которого почему-то вдруг брызнула кровь и, всё ещё не чувствуя боли, медленно, словно нехотя, опустился на пол рядом с Лином.
      – У, стрелки ворошиловские, – проворчал с неодобрением Игорь. – Вам всё игрушки, а мне теперь возись?
      – Сам оправится, – парировал Коля. – Не впервой… А ты, Андрюха, не особо стреляй тут у меня в восьмёрке! Выпендриваться перед девками будешь, а не здесь.
      – Отвали, защитник, – проговорил Андрей. – Да идите вы все!…
      – Сам иди, – спокойно сказал Игорь. Он подошёл к Лину и, нагнувшись, стал всматриваться тому в лицо. Потом Игорь выпрямился и спросил:
      – Чего тут у вас стряслось такое?
      – Да фигня, – отмахнулся Коля, – сознание что ли потерял… а этот дурак полез на рожон, не спросившись.
      – И одного дурака, и второго – в каптёрку, – распорядился Игорь. – Они всё же на особом счету, если помрут – нам отвечать. А пол замойте, и так грязищу развели непролазную…
      Зал опустел. Ушли надсмотрщики, унося Лина, ушёл Игорь, увели Пятого… Неподвижно стояла тележка, полная грузов, молчали рельсы… И вдруг по стене прошла едва заметная тонкая рябь, как след на воде от маленького, сорвавшегося с обрыва, камушка. Прошла – и исчезла, словно и не было её вовсе…
 

* * *

      …Ему привиделся огромный пустой дом, по которому он шёл, обходя зачем-то покинутые всеми комнаты.
      – А стера вису… – пошептал голос где-то на задворках его памяти.
      В окнах был виден лишь туман, непроницаемый, плотный, почти что осязаемый, он словно старался войти в этот дом, заполнить собой эту неестественную пустоту. Стёкла казались молочно-белыми квадратами, матово светящимися, нереальными… Свет, проникавший в окна, был белёсым и мутным. Пустые коридоры, приоткрытые двери, ведущие в столь же пустые комнаты. Рассохшийся тёмный паркет скрипит под ногами…
      – А стера вису… – произнёс женский голос. Жалобно, робко… – А стера вису… – теперь в голосе женщины появились странные нотки – она словно пробовала на вкус знакомые ей слова. Так может говорить женщина, которая играет с ребёнком, ещё слишком маленьким, чтобы понимать смысл слов. Она как бы открывала эти слова для себя заново, смотря на мир чужими глазами…
      – А-а-а стера… вису…
      Пятый вдруг с удивлением понял, что он слышит фразу, произносимую на Рауф, и фраза эта странно режет слух, потому, что звучит она в земном доме… Это насторожило его и напугало, но он продолжал слушать, стараясь разобраться, что происходит…
      – А стера вису… – “нет места…” перевёл Пятый. Кому нет места? Или чему?… В голосе женщины, словно в ответ на его мысли, тоже зазвучал вопрос: – А стера вису? – спросила она, словно проснувшись. – Рие! – вдруг крикнула она. И всё исчезло.
 

* * *

      – Рие, – прошептал Пятый, – ложь… нет места лжи…
      Он открыл глаза и огляделся вокруг. Это была каптёрка, в которой обычно отдыхали надсмотрщики – маленькая семиметровая комната. В углу Пятый увидел раскладушку, на которой спал Лин. Сам Пятый лежал у входа, ближе к двери, на сложенном вдвое одеяле. Левая рука оказалась туго забинтована, она почти не болела. Пятый обнаружил, что в комнате находится ещё и Игорь, тот сидел в кресле и читал. Воздух в комнате был спёртый и изобиловал разнообразными запахами – пахло потом, водочным перегаром, застарелым табачным дымом… Пятый сел на одеяле и потряс головой, отгоняя недавний сон.
      – Проснулся? – спросил Игорь, откладывая книгу, которую читал. Пятый кивнул.
      – Да, – ответил он. – А долго?…
      – Спал? – переспросил Игорь. – Да почти что сутки. За руку не волнуйся, только задело. По сути, это царапина.
      – Да я уже и забыл, – сказал Пятый. – Как Лин?
      – Неважно, – ответил Игорь. – Хоть ты нормально можешь объяснить, что случилось? То, что вы все в синяках – это понятно, но он…
      – Я не знаю, – признался Пятый. – Его били, а потом… он перестал дышать. Я, как сумел, помог ему, но, видимо, недостаточно…
      – Тогда всё понятно, – ответил Игорь. – А я-то думал – что с сердцем такое делается? Оказывается, клиническая… И долго?
      – Точно не скажу, – задумался Пятый. – Но… минут десять, если не больше. Он поправится?
      – Будем надеяться. После чего это произошло?
      – Андрей его ударил. Кажется, в грудь. Очень сильно… и он упал.
      – Похоже на спазм… – сказал Игорь. – Ничего, не переживай. Поправится, куда денется. Сейчас ему немного получше, я тут поэкспериментировал малость. Другое дело, что ему вставать пока нельзя, а эти придурки так и норовят что-то этакое учинить. Я тут буду каждый день, так что на неделю спокойной жизни можешь рассчитывать. Этих я попридержу, не бери в голову.
      – Я постараюсь, – Пятый подсел к Лину. – Он пьёт?
      – А как же. О тебе сокрушался, когда проснулся. Мол, ему всё, а тебе – ничего. Насилу уговорил его успокоиться. Он пока что слабый, имей в виду.
      Пятый кивнул. Он поправил Лину одеяло, встал и, выйдя на середину комнаты, остановился, задумавшись. Дела обстояли гораздо лучше, чем он предполагал. Неделя покоя – это что-то из области фантастики…
      – Ты только с ними не ссорься, – предупредил Игорь, – а то, неровен час…
      – Я и не ссорюсь, – возразил Пятый. – Они сами. Никто ничего им не говорил вчера… но вы же сами видите, что они сделали с Лином.
      – Я только не понял, на кой тебе понадобился этот пугач. Пистолет, то есть. Я не думал, что ты способен вообще что-то с нашими сделать, но то, что вышло на поверку, превосходит всё мыслимое.
      – Это от отчаяния, – ответил Пятый. – Не тронь они Лина, я бы не пошёл на такое.
      – А что ты с ним сделал? – поинтересовался Игорь.
      – Показать? – спросил Пятый, вставая.
      – А рука? Может, пока не стоит?
      – Фигня, – ответил Пятый. Игорь усмехнулся. – Зря смеётесь, – сказал Пятый. – За десять лет мы настолько привыкли к языку, что почти забыли свой собственный.
      – А скажи что-нибудь на своём, – попросил Игорь. – Если тебе не сложно.
      – А стера вису рие, – сказал Пятый. Просто эта фраза была сейчас ближе всего, слишком свеж был в памяти тот странный сон.
      – И что это значит? – спросил Игорь.
      – Нет места лжи, – ответил Пятый.
      – А почему именно это? – в голосе Игоря звучало вежливое удивление.
      – Просто так, – немного нерешительно отозвался Пятый, – просто так, – повторил он. Он всё ещё стоял посреди тесной комнаты, и смотрел куда-то в угол.
      – По-моему, не просто, – заметил Игорь. – Ты эту фразу раз десять повторил во сне. Что случилось, номер пять из “тима” номер восемь? Я – куратор, ты имеешь право мне всё рассказать. И ничего тебе за это не будет.
      – Что случилось? – повторил Пятый. – Да ничего не случилось. Только вот моего друга вчера едва не отправил на тот свет пьяный придурок, а в меня самого стреляли, хотя видели, что я и не собирался никому причинять вреда. Так, пустяки конечно. Фигня, если вам угодно! – у Игоря на лице появилось непроницаемое выражение. – То, что они делали с нами на протяжение десяти лет – тоже фигня. И то, что нас рано или поздно ждёт, тоже…
      – Погоди, – остановил его Игорь. – Не всё сразу. Я знаю, что вам было предложено сотрудничать. Я знаю, что вы отказались. Я так же знаю, что время от времени вы убегаете отсюда, но почему-то всегда возвращаетесь. Это всё – какой-то нелепый фарс, абсурд, это неестественно! Если вы можете отсюда выйти – почему вы приходите обратно?! Зачем вам нужно кончать самоубийством столь болезненным и долгим образом?
      – Я не знаю, – потерянно проговорил Пятый. – Я не могу этого понять. Что-то меня держит, что-то притягивает меня обратно, – он поднёс к лицу трясущуюся руку. – Мне страшно. Не от того, что происходит здесь, а от того, что происходит со мной. Я словно рвусь на две части – одна хочет жить, пусть и с нечистой совестью, а другая… она не даёт первой взять верх. Лин считает, что я сошёл с ума. Вероятно, он прав.
      – Садись, – попросил Игорь. Пятый послушно сел на табуретку у стола, Игорь налил ему чая. Пока Пятый пил, Игорь тактично смотрел куда-то в сторону.
      – Вы спрашивайте, – предложил вдруг Пятый. – Это же в воздухе носится…
      – Да, это так. Я, вероятно, лезу не в своё дело, но… Пятый, я могу чем-то помочь? Я, конечно, не начальство, но…
      – Нет, – ответил Пятый, – не можете.
      Он уже успокоился. Порыв откровенности прошёл. А ещё Пятый заметил, что Лин проснулся, и решил немного развлечь рыжего. В меру своих сил, конечно. Он залпом допил чай и встал.
      – Не будем больше об этом, – сказал он. – Я помню, вы спрашивали, что я сделал Андреем?
      – Было дело, – согласился Игорь.
      – Нападайте, – предложил Пятый. – Только, если можно, не очень быстро. Я пока ещё не в форме…
      Далее последовало вот что. Игорь, согласно просьбе, сделал выпад, а вслед за тем вдруг понял, что противник уже давно находится у него за спиной. Игорь кое-как сумел отразить первую атаку, но, попытавшись схватить Пятого, схватил лишь пустое место. Неожиданно тонкая рука вымахнула у него из-за левого плеча и остановилась в сантиметре от горла.
      – Стоп, – сказал Игорь, тяжело дыша. – Ну, ты даёшь!… И где такому учат? Это что-то совершенно незнакомое.
      – Почему – незнакомое? – удивился Пятый. Лин, уже переставший скрывать то, что проснулся, тихо смеялся. – Это тай-цзи, стиль змеи…
      – Ага, – прокомментировал изнемогавший от смеха Лин. – А так же три вида карате, плюс – неслабая энергетическая защита… От скромности ты не помрёшь, дорогой друг, – сказал он Пятому. – Поиздевался над человеком – и хватит.
      – И вы, умея так драться, терпите то, что с вами тут творят? – изумился Игорь. – Да я бы на вашем месте…
      – Мы – на своём месте, – ответил Пятый. – А вы – на своём. И хватит об этом. Вы просили – я показал.
      – Научишь? – спросил Игорь.
      – Некогда, – ответил Пятый. Лин снова прыснул. – Будто тебе есть когда, рыжая тварь, – заметил он Лину.
      – А что? – оживился тот. – И научу. За ту неделю, что нам отпущена на жизнь.
      – Не морочь голову. Игорь, боюсь, что вы просто не сумеете. Тем более, что этому учатся годами, вы же знаете.
      – Секрет фирмы, – согласился Игорь. – Как же, как же, понимаю.
      – Да нет тут никаких секретов, – ответил Пятый. – У вас учат одному, у нас – другому. Я же видел, как работаете вы, это же просто здорово.
      – Не преувеличивай, – отмахнулся Игорь. – Хватит тебе заниматься физкультурой, пожалей свою руку.
      – Хорошо, – легко согласился Пятый. Он уселся на своё одеяло.
      – Скажите, а кто вы? – спросил Лин. – Мы вас тут систематически наблюдаем и не можем понять, какую функцию вы тут выполняете…
      – Я же уже говорил – куратор. Эту должность ввели не так давно, вы поэтому не знаете.
      – Что вы курируете? – спросил Пятый.
      – Не “что”, а кого, – поправил Игорь. – Работу надсмотрщиков. Подраспустились ребята за последнее время. Приходится проверять.
      – И что, получается? – поинтересовался Лин.
      – Как сказать, – поморщился Игорь. – Начальнички сами виноваты – набрали на работу садистов, а теперь не разберутся, из-за чего такая смертность на предприятиях. Не могу понять, чего они хотели? Да и о какой чистоте эксперимента может идти речь при таких условиях?…
      – И что вы должны делать? Ходить по “тимам” и внушать этим иродам любовь к ближнему своему? – спросил Лин.
      – Не совсем так, но, в принципе, верно, – согласился Игорь.
      – Я представляю, как они рады вашему приходу, – пробормотал Пятый.
      – Слабо представляешь, – вздохнул Игорь. – образно говоря, прожигают взглядами спину… и готовы вцепиться в горло. Но боятся.
      – А вы? – спросил Пятый. Последнее время его почему-то страшно волновал этот глупый вопрос – чего боятся люди. Исключая смерть, конечно…
      – Я? – переспросил Игорь. – Скорее нет, чем да. У меня есть возможность уехать из этой страны, но для этого нужны деньги. Поэтому я и согласился взять эту работу. У меня дочь, я очень хотел бы…
      – Но, позвольте, – перебил его Пятый, – на сколько нам известно, всё, что связанно с проектом “Сизиф” секретно. Вы надеетесь, что вам позволят уехать?
      – Я бы не взялся за это, не будь у меня такой возможности. Хватит об этом. Постарайтесь не ввязываться не в какие истории в моё отсутствие, а я, пожалуй, пойду. Завтра проведаю вас. Счастливо оставаться.
      Игорь ушёл. Гулкий пустой коридор ещё несколько мгновений вторил его шагам, затем все звуки смолкли. Пятый встал, плотно прикрыл дверь и повернулся к Лину.
      – Странный человек, правда? – спросил он.
      – Немного, – согласился Лин. – Он просто не поддаётся чужому влиянию, он – вещь в себе. Мне так показалось. Кстати, он наблюдал за нами. Это мы его видим толком фактически первый раз, а он про нас всё великолепно знает. Общался, будто мы с ним давно знакомы…
      – Ага, – задумчиво ответил Пятый. – Словно давно знает… Лин, что с тобой сделал?
      – Хочешь посмеяться? – спросил Лин.
      – Не умею, – ответил Пятый.
      – Тогда просто послушай. Он ничего со мной не делал. Он дал мне энергии, причём ровно столько, сколько надо на то, чтобы качественно восстановиться. Ну как?
      – Не верю, – прошептал потрясённый Пятый. – Как – дал?
      – Да так же, как и мы это постоянно делаем. Легко. Даже легче, чем мы. Скажем так – мастерски. Как профи.
      – Что? – удивлению Пятого не было предела. Он и не думал, что здешние способны на нечто подобное. Это не укладывалось у него в голове. – А ты уверен, что он… не из наших?
      – Я всё проверил, – Лин махнул рукой. – Даже в голову к нему слазил, он вроде не заметил. Всё чин чином – жена, дочка десяти лет, тёща имеется со всеми проистекающими оттуда последствиями… Человек человеком, а вот поди ты…
      – А сам он… ни на что не намекал? – спросил Пятый.
      – Ни слова. Да, похоже, он и не врёт. Жалко, что тут мало таких, как он, будь их больше, этот мир бы был в полном порядке.
      – И не говори, – сказал Пятый. Он сидел на одеяле, привалившись плечом к стене и задумчиво смотрел куда-то в сторону.
      – Да что мы, в самом-то деле! – Лин тряхнул головой, отгоняя грустные мысли. – У нас целая неделя жизни впереди, а мы опять позволяем себе впадать в тоску. Что же касается Игоря…
      – Лин, ты – прямо как дитё, ей Богу, – поморщился Пятый. – Такие Игори просто так не встречаются. Что-то тут нечисто, так и знай.
      – Меньше надо спать, – наставительно заметил Лин. – Пока ты дрых, я за ним наблюдал. Самый что ни на есть обычный мужик…
      – Исключая то, что он поделился с тобой энергией. Как ему вообще это удалось? Не понимаю… Лин, ты пока не въехал, но тут такая штука… я-то обратил внимание, а ты…
      – Выкладывай, умник, – вздохнул Лин, – только без придурей.
      – В здешних условиях, – начал Пятый, – наши детекторы начинают работать… в несколько другом режиме. Основные параметры сохранились, почти все, но…
      – Не в таком темпе, – попросил Лин. – Не части. Что осталось прежним?
      – Геронтологическая функция – это раз. Медикаментозная – это два…
      – Да, дыры зарастают, – усмехнулся Лин, – пока…
      – Функция перемещения – это три, – Пятый загнул палец и ожидающе посмотрел на Лина.
      – Ну, – подтвердил тот, – всё правильно. Ты забыл про информационную. Тут, по-моему, всё тоже в порядке.
      – Нет, – покачал головой Пятый. – Не всё. В Доме мы, как не старались, а телепатию освоить не смогли. Здесь же… – он пожал плечами, – на первом же году. Причём все. Я уже тогда начал думать, возможно ли это как-то соотнести с присутствием на нас детекторов. Оказалось – можно.
      – Но Арти говорил, что это – из-за стресса, – начал Лин, но Пятый прервал его:
      – Арти мог ошибиться, – твёрдо сказал он. – Далее. Теликинез. Это что тут, что в Доме – область фантастики, – он посмотрел на пустой стакан из-под чая, стоявший на столе. Стакан секунду стоял неподвижно, затем медленно, словно нехотя, пополз к краю, переполз через него и завис в воздухе. Лин усмехнулся и стакан плавно поплыл к потолку, по направлению к лампочке.
      – Не трать энергию, – попросил Пятый, – ты и так на пределе.
      Стакан послушно опустился на стол.
      – Так вот, – продолжил Пятый, – наши новые способности я и не пытался объяснить чем-то сверхъестественным, мы с тобой – не святые, не сумасшедшие, не гении… А, ерунда. Короче, я так думаю, что детектор в этих новых условиях способен и не на такое.
      – Ты пробовал что-нибудь? – спросил Лин.
      – Пробовал, – Пятый горестно махнул рукой, – можно многое, но энергии где на это всё набрать?… И лечить можно, и информацию передавать в огромных объёмах, и любые структуры строить по своему усмотрению, моделировать…
      – Без дополнительных блоков? – глаза у Лина округлились.
      Пятый кивнул.
      – Знаешь, рыжий, – доверительно сказал он. – Я себя чувствую ребёнком, перед которым положили большую сладкую конфету… а у этого самого ребёнка нет рук. И взять конфету ему нечем. И лежит перед ним эта конфета, и потихонечку покрывается пылью…
      – Не нуди, – попросил Лин, – и так тошно. А ну-ка, кинь мне чего-нибудь этакого, интересненького…
      И Пятый решился. Он в мгновение свернул свой недавний странный сон, благо информации в нём было – всего ничего, и передал Лину эту посылку. Просто коснулся на долю секунды его мозга. Тот замер, прикрыв глаза.
      – Разворачивай и смотри, – предложил Пятый. – Как всё просмотришь – разбуди меня, а то у меня на эту штуку просто воображения не хватает. Ладно?
      – Хорошо, – откликнулся Лин. Некоторое время прошло в тишине, затем Лин сказал: – Это что-то феноменальное. И как ты умудрился такое приснить?
      – Само, – ответил Пятый.
      – Само не бывает, – наставительно сказал Лин. – Это всё ты, мой дорогой свихнувшийся друг! Мне такое в жизни не приснится. Я на такое не способен в силу своей нормальности. Просто физически.
      – Кто ещё тут нормальный, – вздохнул Пятый. – По-моему, свихнулся ты, а не я…

      Собственно, об этом никто никогда и не задумывался. Ни Лин, ни Пятый раньше не придавали своим предчувствиям какого-то значения, ни к чему это было. Теперь же, когда все столь разительно переменилось, Пятый вдруг понял, что. Предчувствия обретали смысл.
      Тишина коридора никогда не уходила внезапно. Звуки наполняли ее собой постепенно, они нарастали, как лавина, как нечто неизбежное и неотвратимое. Сначала – шаги, потом, скрип дверей, еще позже, через почти одинаковые промежутки времени – резкие щелчки выключателей, и только потом – голоса. «Тимы» оживали неохотно, они не желали повиноваться общему ритму звуков, они хотели затаиться и замереть. Но жизнь проникала в них, проникала против их воли.
      Пятый проснулся на несколько минут раньше, чем обычно. Он перевернулся на спину, прислонился к стене плечом и осмотрелся. Все то же. Тот же затертый дверной косяк, угол, отполированный сотнями прикосновений – «рабочие», выходя из «тима», всегда прикасались к этому месту руками… низкий потолок, украшенный посередине длинным потеком… Пятый мог бы вспомнить, когда этот потек образовался, но не стал, не хотелось… железная дверь – рама из профиля с приваренными листами, зарешеченное окошко… В их «тиме» свет на ночь не гасили, Лин считал, что скорее всего – из-за них. Мало ли что? Вдруг решат напасть?… В темноте-то сподручнее. Полустершиеся «стойла»; на полу уже почти не осталось «рабочих», почти весь прошлый завоз покоился в шахте №2. Остался номер восьмой, десятый… а вот третий, пожалуй, уже и не поднимется. Пятый снова скользнул взглядом по «тиму», прищурился. Лин спал крепко, будить его было жаль. Ладно, пусть отдыхает. Тем более, что отдыхать осталось всего ничего.
      Пятый оказался прав – третий номер действительно не сумел подняться. Гриша толкнул его пару раз ногой, прошипел сквозь зубы: «падаль», сплюнул на пол и погнал совсем уже оскудевший «тим» в сторону зала. В коридоре «восьмерка» столкнулась с «десяткой», засвистели плетки, но инцидент был исчерпан, не успев начаться – в «десятке» тоже почти не было «рабочих».
      – Мать их так, уродов, – подытожил Сергей, светловолосый полноватый надсмотрщик «десятки». – А ну давай, инвалидная команда!
      – Двигай, двигай, – лениво сказал Гриша. – Ты, Серый, меня на одного опередил. У тебя три осталось, а у меня четыре.
      – Ничего, скоро сравняемся, – усмехнулся Сергей. – А у тебя вроде пять в ту смену было…
      – Была б охота… ладно, опишут завтра, пусть пока валяется. Чего мне – больше всех надо, что ли?
      – И то дело. Ты заходи, у меня со вчерашнего кой что осталось…
      – А и зайду!… Сам знаешь, не откажусь…
      В зале было сыро и холодно. Почему-то поначалу не согревало даже движение. Пятый снова поймал себя на мысли, что ему уже ничего не хочется – ни есть, ни спать, ни разговаривать. Хотелось только одного – лечь и замереть. И будь что будет. Даже страх, и тот исчез. Раньше тревожил, заставлял вздрагивать, а теперь – нет. Пропал.
      Он привычным движением бросил себе на спину ящик, взялся поудобнее за рукоятки и пошел вверх. Опустил ношу на пол. «Тим», если, конечно, можно было с полным правом назвать «тимом» уцелевшую четверку, медленно подходил к нему. Сегодня он шел первым, еще вчера первым шел третий номер, а теперь…
      – Тележку наверх! – скомандовал Григорий. – Пятый, седьмой, ноги в руки и пошли. И не хрен пялиться на меня, рыжий. Сейчас досмотришься!…
      Лин повиновался. Они закатили тележку, Пятый поставил ее на тормоз. Четыре ящика бросили внутрь, Пятый отпустил рычаг и тележка сначала медленно, а потом все быстрее покатилась по рельсам вниз. Григорий лениво щелкнул плеткой и пошел к своему стулу – «тим» ему явно надоел, работать не хотелось, а вот похмелье давало о себе знать. Ему было муторно.
      Десять часов прошли почти что в полном молчании. Надсмотрщик пару раз засыпал, но это не сильно сказалось на вялой работе «тима» – отсутствия Гриши просто никто не замечал. Хуже было, когда он просыпался. Желание немножко подогнать нерадивых посещало его в этот день нечасто, но все же посещало, поэтому его пробуждения сказывались на работе «тима» скорее отрицательно, чем положительно. К исходу десятого часа Пятый взмок, от усталости дрожали руки, балахон стал влажным, прилип к спине… Хотя сегодня его почти не били, спина и плечи болели, на них к тому моменту появилось несколько свежих ссадин. Лин выглядел не лучше, но все же на ногах он стоял уверенней – сказывалась недавняя передышка. Почему-то в этот раз надсмотрщик больше внимания решил уделить Пятому – ему уже несколько раз пришлось одному затаскивать тележку, ставить на тормоз, отпускать… Почему-то Пятый начал вдруг пугаться того, что сейчас придется снова идти за тележкой – ему стало казаться, что в зале очень темно, руки стали совсем мокрыми… Он и сам не мог сказать, чего боится, но страх не оставлял.
      – Пятый! – Гриша опять вспомнил, кто в «тиме» главный и взял бразды правления в свои руки. – А ну давай тележку наверх!…
      То, что случилось дальше, выглядело поначалу буднично и тривиально. Пятый держал тележку за поручень правой рукой, левой он придерживал рычаг тормоза. «Рабочие» и Лин споро покидали свои грузы в железный короб, отступили… и тут тележка слетела с тормоза. В первую секунду никто ничего не понял. Раздался тихий скрип и она плавно тронулась с места. Пятый попытался остановить ее, но удержать на одной руке почти полтонны для него оказалось делом непосильным. Тем более, что тележка уже набирала скорость. Он перехватил поручень левой рукой, но тут неуклюжий агрегат подпрыгнул на стыке рельсов, левая рука сорвалась… колесо хрястнуло его по боку, на секунду опустилась темнота… Руку ему спасло то, что на заднем поручне тележки к тому моменту уже висели, изо всех сил тормозя ногами, Лин и Гриша.
      – …, – произнес Гриша, когда тележка остановилась. – Не удержал…
      Лин бросился было к другу, но тут же с испугом отступил в сторону. Пятый пытался подняться, и ему это удалось. Он стоял перед ошалевшим надсмотрщиком, сделал неуверенный шаг в его сторону и сказал:
      – Случайно… сейчас подниму…
      А Гриша в это время с немым ужасом уставился на Пятого – он не мог понять, как можно говорить, когда из бока торчит осколок ребра, а из полуотрубленной руки стекает на пол кровь. И тут все, наконец, встало на свои места – Пятый сделал еще шаг, покачнулся и упал, словно его ударили под колени, Лин бросился к нему, а сам Гриша вдруг услышал свой собственный голос:
      – Твою мать!… Зажми скорее!
 

* * *

      – Полный букет, – подытожил Лукич. – Сотрясение, половина ребер слева переломано, рука, опять же ключица…
      – Жить-то будет? – спросил Гриша.
      – Должен… не знаю. Посмотрим. Ты езжай, дружок, – строго приказал Алексей Лукич надсмотрщику. – Твоей вины в этом всем нет, так что не бери в голову.
      Они сидели в коридоре больничного отделения, предназначенного для заключенных. Как Лукичу удалось пристроить сюда Пятого – осталось для Гриши загадкой, но сейчас это оказалось оптимальным вариантом. Тут, не смотря на предназначение больницы, нашлось все – и вполне пристойная бригада хирургов, и третья отрицательная кровь, и отдельная, пусть и маленькая, палата. Пятого прооперировали час назад, он еще не пришел в себя, но Лукичу сказали, что дело не так плохо – руку удалось спасти, после переливания состояние стабилизировалось, поэтому прогноз, в общем и целом, хороший. Плохо было другое – врачи не были уверенны в том, что удастся избежать последствий шока. До того, как его положили на стол, Пятый пробыл без обезболивающего и почти без помощи больше четырех часов…
      – Спросят-то с меня, – печально сказал Гриша. – Отвечать…
      – Отвечать сейчас мне придется, – ответил Лукич тихо. – Плохо, что шок такой сильный. И крови много потерял, и травма серьезная…
      – Да ладно, шок… он же сам встал тогда…
      – Так это-то как раз и есть шок. По идее он должен бы был заорать, хоть стонал бы, на худой конец, а тут… – Лукич махнул рукой. – Правда, на войне и без рук, и без ног выживали, и без наркоза оперировали… а до сих пор живут. Выкарабкается.
      – Лукич, ну не я это, правда! – Гриша стукнул себя кулаком в грудь. – Богом клянусь…
      – Не клянись никогда Богом. А что не ты – это я и так знаю. Ты ж уже сам сказал. И Лин подтвердил… Ты еще вот чего – не трогай пока седьмого. Пусть в «тиме» недельку посидит, а еще лучше – с вами в каптерке. Бардак ваш пускай разгребет, пол помоет… ну, сам реши. Только в зал его пока не води.
      – Да я чего… мне не жалко…
      – Вот ладно. Пойду с ним посижу, хочу посмотреть, как дело пойдет. Езжай, все образуется.
 

* * *

      Корни. Ледяные корни, которые сковывают движение. Каким-то образом, он и сам не понял, каким, он очутился между этими корнями, и они сковали его, сковали насмерть. Любое движение причиняло боль, он и не думал, что такое может случиться, однако вот оно – случилось. Он к своему ужасу понял, что потерял над телом контроль, оно, раньше в любой ситуации послушное, отказалось повиноваться ему, оно подчинилось этим корням. Власть боли была для него столь неожиданной, что он растерялся. Он не думал… Господи, он никогда не думал, что его разум может оказаться слабее боли! Впрочем, уже не боли. Оцепенения. Страха.
      – Нормально, – сказали где-то неимоверно высоко над ним. – Уже получше. Выбирается помаленьку…
      Ложь. Кто и куда выбирается?… Чушь какая-то.
      – Вроде глаза открыл.
      – Да уже пора, вторые сутки…
      – Эй, ты меня помнишь? – голос ехидный и очень знакомый. Кто это?… – А ну-ка напряги извилины…
      Голова почему-то не поворачивалась. Он скосил глаза, но из-за пелены ничего не смог рассмотреть. Причем эта жалкая попытка обернулась приступом боли – она словно толкнула его изнутри. Он попытался воспротивиться происходящему, но все равно, не смотря на все попытки сдержаться, слабо застонал. Стон отозвался новой болью – на этот раз в левой половине груди.
      – Ну, ну… тебе ж ломали ребра раньше, ты же не ныл по этому поводу. Чего сейчас такое? Так больно? – тон с ехидного сменился на сочувственный. – Ты потерпи, сейчас укольчик сделают. И не распускайся.
      Надо ответить. Собрать все силы и ответить. Пятый понял, кто перед ним, и поэтому с трудом прошептал:
      – Я не понимал раньше… думал, что с этим можно справиться… И почти справился…
      – Мне сказали, что ты встал сам, – серьезно ответил Лукич. – Как я приехал – помнишь?
      – Смутно, – признался Пятый.
      – Вполне естественно. Ты потерял очень много крови, и раны оказались опасными. Тебя едва довезли.
      – Куда? – удивился Пятый. – Разве мы не… на «трешке»?…
      – Конечно нет. Ты что! Мы сейчас в больнице, тебя прооперировали. Рука восстановится где-то за два месяца. Но у тебя кроме руки еще и сотрясение мозга, несколько переломов, ушибы. Так что… – Лукич развел руками. – Терпи.
      – Я долго лежал?
      – Под тележку ты угодил позавчера, – объяснил Лукич. – Весь вчерашний день я тебя проуговаривал…
      – В смысле? – не понял Пятый.
      – Ну, проуговаривал. Что надо бы еще пожить, что молодым умирать неправильно… много всего. Это же тюремная больница, тут сиделок не предусмотрено. Приходят, конечно, но чтоб постоянно – нет. Ну ничего, теперь-то все вроде нормально.
      – Я… умирал?… – удивлению Пятого не было предела. Он даже сумел немного повернуть голову, чтобы лучше видеть собеседника. – Но я ничего не понял…
      – Ты раньше по-настоящему болел? – спросил Лукич. – Я не имею в виду «третье» предприятие, побои и твой вновь приобретенный туберкулез. Я спрашиваю…
      – Нет, – ответил Пятый. – Я понял… теперь понял.
      – Ты ничего не мог тогда понимать. От потери крови у любого человека начинается так называемый гиповолемический шок. У тебя, в частности, он был третьей степени…
      – Это плохо?…
      – Очень… нет, я не понимаю, что тут вообще происходит! Все, лекции окончены, теперь пить – и спать. Этой ночью я поеду домой, я отдохнуть хочу. Я старый и устал. Так… совсем голову повернуть не можешь?
      Власть ледяных корней была столь велика, что Пятый не ответил. Ему показалось, что голову обхватил железный обруч, и что этот обруч притягивает голову к подушке… даже нет, не к подушке, а к полу… Лукич это, скорее всего, понял, потому что настаивать не стал, а вышел в коридор. Вскоре он вернулся, и не один. Кто-то еще – Пятый не понял, кто – сделал ему в здоровую руку укол и через несколько минут железный обруч стал потихонечку разжиматься.
      – Вот и хорошо… пока ноль двадцать пять морфина хватит. А на ночь сделаете кубик, глюкозу прокапаете и последите, ладно?
      – Хорошо, Лукич, посмотрим. Вообще, правильно. Сон, говорят, лучшее лекарство. Ну что, отпустило немножко?
      – Да, спасибо, – говорить стало легче. Пятый совсем чуть-чуть сумел повернуть голову и увидел Лукича и его собеседника – преклонных лет мужчину в белом халате поверх формы. Откуда-то всплыло имя – Егор Анатольевич. Кажется, с ним говорил по телефону Лукич, еще с предприятия. О чем-то просил, довольно долго уговаривал…
      – Ну и ладно. Давай, отдыхай, на обходе увидимся, – добродушно заключил мужчина в халате. – А, еще же попить надо.
      Как и что он пил – Пятый не запомнил. Его тянуло в сон. Врачи вышли, но в коридоре подле палаты еще несколько минут слышались их голоса.
      – …скорее всего, задет какой-то нервный узел, – Лукич говорил на пониженных тонах. – Согласись, анатомия человеческая, но отличия все же имеются.
      – Еще как имеются! – собеседник тоже говорил тихо. – Рентгенограмму видел? Обалдеть можно…
      – Обалдел тут один… хреново, что он мучается. Мне бы не хотелось…
      – Точно – не притворяется? – в голосе второго врача зазвучало сомнение. – Я, конечно, ничего такого в виду не имею, но у нас тут симулянтов – больше половины. Кто ложки глотает, кто гвозди, тут вон тележка эта твоя…
      – Не притворяется, – отрезал Лукич. – А симулянты до такого состояния в жизни не дойдут. Сравнил ты, Егор, жопу с пальцем. Где это видано…
      – То, что он не сам на себя телегу эту уронил, я понял, но…
      – Уронил-то как раз сам, – Лукич вздохнул. – Но не специально.
      – Как знать.
      – Уж поверь мне, я знаю. Скорее всего от усталости. Хорошо еще про тебя вспомнил, а то… и говорить не хочется. Егорушка, сделай еще одно доброе дело, а? Зайди ночью сам, глянь.
      – Ладно, зайду. Для однополчанина не жалко. Леша, ты езжай, раз решил, а то на тебе лица нет. К больным так относиться нельзя. Да что – к больным! Даже к родственникам.
      – Как относиться? – голос Лукича стал вдруг твердым.
      – С таким сочувствием. Не гоже это, уж послушай старого, прожженного…
      – Я и сам старый и прожженный. Знал бы ты, Егорушка, хоть толику того, что я за последние годы повидал… – Лукич засопел, откашлялся. – Не сочувствие это вовсе. Должен я ему, понимаешь?
      – Нет, не понимаю. И какие это долги у тебя могут быть к пацану, которому… сколько ему лет, Леша?
      – Двадцать семь или двадцать восемь… не помню я. Есть. Получилось так, Егор. И еще… договорились мы с ним, довольно давно… я обещал.
      – Если бы он помер, а это вполне могло произойти, ты был бы свободен от своего обещания, – печально усмехнулся врач. – Ладно, раз обещал – вытащим. Из шока вроде вышел, теперь потихонечку, полегонечку, попробуем.
      – По крайней мере постараемся, – подытожил Лукич. – Егорушка, ты меня прости. Свалился, как снег на голову, потом все эти звонки от твоего начальства к моему и наоборот, больной тяжелый… Утомил я тебя, а?
      – Ничего, Леша. Тогда трудней было…
      Вскоре они ушли и Пятый смог ненадолго уснуть. Потом сон оставил его, а ледяные корни сдавили тело с новой, во сто крат большей силой. Стемнело, но свет в палате почему-то не загорелся. А потом открылась дверь…
 

* * *

      – Что тут происходит? – утром следующего дня Лукич стоял у входа коридор отделения, и дорогу ему перегораживали двое в форме. – Немедленно отойдите, я врач, мне необходимо пройти.
      – Имя, фамилия, – процедил один из новоявленных стражей. – И пропуск.
      – Воронцов Алексей Лукич, – Лукич порылся в карманах, выудил паспорт и картонную карточку пропуска. – Вот эта филькина грамота. Позавчера выдали, сроком на два месяца.
      – Проходите, – охранник с неохотой отошел в сторону. Лукич пожал плечами и прошел внутрь коридора, в котором почему-то толпилась половина персонала – дежурный врач, Егор Анатольевич, двое санитаров, еще двое охранников и поломойка баба Зоя. Лукич остановился, с удивлением посмотрел на живописную компанию и спросил:
      – Что такое?
      Все молчали, опустив глаза.
      – Егор, что такое? – повысил голос Лукич. – Умер, что ли?
      – Не знаю, – едва слышно ответил Егор.
      – Он так кричал, так кричал, – тихонечко запричитала баба Зоя, – а потом прекратил. Помер, наверное…
      – Так, спокойно и по очереди, – резко сказал Лукич. – Объясните.
      Они (на этот раз, не смотря на просьбу – хором) принялись рассказывать. После отъезда Лукича, часам к восьми, приехал начальник… Его, Лукича, начальник… да, Павел Васильевич… он сначала зашел в палату ненадолго, а потом отобрал у охраны ключи, запер палату, сел в ординаторской и никому ключи не отдавал, как ни просили…
      Последние фразы Лукич дослушивал уже на бегу. Дверь в ординаторскую он распахнул пинком и, не удостоив Павла Васильевича даже приветствия, резко бросил:
      – Ключ, быстро!
      – Алексей Лукич, потрудитесь выбирать выражения, – Павел Васильевич, как всегда выглядевший безукоризненно, встал из-за стола, сложил газету, которую до того читал и продолжил. – Вас не касается тактика и стратегия избранного нами метода получения информации, поэтому…
      – Ключ! Иначе вы не получите ни хрена вашей информации!… Не думал, что придется работать с фашистами! Это же надо – мучить и так едва живого человека!… Додумались!…
      – Вы ответите…
      – Обязательно! – взорвался Лукич. – Всенепременно! Отвечу – увольнением прямиком в шахту номер два на предприятии номер один! Но не раньше, чем заберу ключ!…
      Павел Васильевич пожал плечами, вынул из кармана связку и швырнул ее на стол. Лукич подхватил.
      – Пошли, – приказал он остальным участникам событий, ожидавшим его в коридоре. – Рохли вы все, смотреть противно…
      – Алеша, по-моему торопиться уже не стоит, – несмело начал Егор. – Поздно уже торопиться…
      – Я с тобой потом побеседую отдельно, – пообещал Лукич. – О твоем склерозе – в частности.
      – Не понял…
      – Ты на старости лет забыл, как выглядит телефон? – ласково спросил Лукич.
      – Прости…
      – Ладно, все потом. Открывай скорее.
      – Ой, господи!… – баба Зоя уже просунула свой любопытный нос в палату. – Холодина-то какая…
      – Окно закрыть, – приказал Егор Анатольевич. – Умер?
      – Живой, – ответил Лукич. – Помогите, что встали, как бараны?
      – Почему он так?…
      Пятый лежал на самом краю койки, одеяло валялось на полу, подушка тоже. Простыня под поврежденной рукой намокла от крови, ее под кроватью натекла небольшая лужица.
      – Скорее всего пытался встать, но сил не хватило, – Лукич просунул Пятому руку под спину и положил на койку. Рука его мгновенно оказалась измазана кровью. – Шов разошелся, черт…
      – В операционную? – предложил Егор Анатольевич.
      – Не надо, тут зашьем. Так, работаем. Окно долго было открыто?
      – С вечера, наверное, – ответил один из медбратьев. – Грелки принести?
      – Естественно. И грелки, и термометр. Егор, ты чего стоишь? Иди сюда, посмотри…
      – Леша, я… мне очень стыдно, правда, и…
      – Егорушка, заткнись и помогай! – едко сказал Лукич. – Оправдания оставь на потом, ладно? Его надо вытаскивать, тахикардия страшная, это шок, понимаешь? Новый шок, с которым надо как-то справляться. Поэтому бери ноги в руки и двигай за лекарствами.
      Пятый вдруг вздрогнул, с хрипом вздохнул, тело его свело конвульсией. Лукич сориентировался мгновенно – вовремя повернул ему голову на бок и придержал за плечи.
      – Ой, кончается, – прошептала баба Зоя, с интересом подходя поближе. – Ой, Господи…
      – Баб Зой, уйди, не вводи в грех, – попросил один из медбратьев. Лукич с благодарностью посмотрел на него. – Никто тут не кончается.
      – Я пол хотела подтереть, – тут же нашлась баба Зоя. – Под кроватью.
      – Потом, – железным голосом произнес Лукич. – Тут не кино, чтобы стоять и пялить глаза.
      Обиженная баба Зоя вышла. Лукич бегло осмотрел Пятого, потом взял с пола одеяло, скатал его в валик и сунул Пятому под ноги. Сел рядом, посчитал пульс… Вскоре в палату влетел Егор Анатольевич и дежурный врач.
      – Ну что тут? – спросил Егор Анатольевич. – Шок все-таки? Не ошибся ты?…
      – Травматический, сволочь, как минимум вторая степень, – Лукич вздохнул. – Что принесли?
      – Морфий, адреналин, камфару, сейчас кислород притащат.
      – Ребят, поменяйте белье, и принесите клеенку, – попросил Лукич. – Вы зашьете сами? – спросил он у молодого дежурного врача.
      – Да, конечно, – ответил тот уверенно. – Вам надо отойти?
      – Надо, – согласился Лукич. – Я быстро вернусь. Пока шейте… кстати, температура сколько?
      – Тридцать четыре, – сказал кто-то.
      – Уже хорошо. В общем, работайте, я сейчас.
      В ординаторскую Лукич шел медленно, он старался как-то справиться с гневом, от которого у него темнело в глазах и начинали трястись руки. Перед дверью он глубоко вздохнул, лишь потом взялся за ручку.
      – Ну что расскажете, уважаемый Алексей Лукич? – вежливо спросил Павел Васильевич. – Я оказался прав?
      – Нет, – ответил Лукич спокойно. – Прав оказался я. Вы его едва не убили.
      – Но не убил же, – успокаивающе улыбнулся Павел Васильевич.
      – Вы отдаете себе отчет в том, что оставили тяжело больного человека без всякой помощи на огромный для него срок – почти десять часов? Вы понимаете, что это могло закончиться трагически?
      – Понимаю. Только вот человека ли я оставил в палате, а? Вы же врач, сами все понимаете, – развел руками Павел Васильевич.
      – Совершенно не важно, человека или нет, – отмахнулся Лукич. – Я бы даже крысу так не оставил. Я бы попросил вас… – слова давались ему с трудом, но он продолжил. – Вы можете уволить меня, если вам угодно, но больше не надо проводить подобных экспериментов. Ни на ком – ни на людях, ни на… нелюдях. Или проводите, но не при мне.
      – Зачем увольнять одного из лучших сотрудников? – удивился Павел Васильевич. – Я понимаю степень вашего раздражения, ваша работа едва не пошла насмарку, но и вы должны понять меня. Я тоже сдаю отчеты.
      – При чем тут отчеты! – Лукич едва сдерживал раздражение. – Эти десять часов он страдал так, что вам и в страшном сне не приснится!
      – Надеюсь, после этого он станет более сговорчивым, – спокойно сказал Павел Васильевич.
      В ординаторскую постучали.
      – Войдите, – позволил Павел Васильевич. Вошел один из санитаров.
      – Алексей Лукич, можно вас… там зовут, – парень явно робел в присутствии начальства.
      – Всего хорошего, – попрощался Павел Васильевич. – Мне пора уезжать, я и так задержался непозволительно долго.
      Лукич не ответил. Он молча вышел и пошел по коридору вслед за своим провожатым.
      – Что такое? – спросил Лукич, когда они подошли к палате.
      – А он очнулся, стал вас звать, – пояснил санитар.
      В палате все еще толпилась масса народу.
      – Я пришел, – сообщил присутствующим Алексей Лукич. – Чего случилось?
      – Леш, поговори с ним, – попросил Егор Анатольевич. – А то мы кислород просто так переводим – вместо того, чтобы тихо лежать, он…
      – Товарищи, вы погуляйте в коридоре пять минут, ладно? Я позову, – попросил Лукич. – Я тут, Пятый, – сказал он, присаживаясь рядом с койкой, когда все вышли.
      – Боже мой… – Пятый говорил сипло, с трудом подбирая слова. – Алексей Лукич… я не смогу…
      – Все ты сможешь, – заверил его Лукич. – Прости меня, дурака старого, уехал я не вовремя, бросил тебя…
      – Если я… скажите Лину… что я прошу его…
      – Ты не умрешь, ты сильный и справишься. Сейчас надо спать, понимаешь? Не думать о всяких гадостях, а спать. Да, ночь была плохая, но теперь-то что? Неужели ты этому козлу доставишь такое удовольствие, а? – строго сказал Лукич. – Если я могу чем-то помочь – скажи.
      – Я не смогу… – снова повторил Пятый. – Поговорите с Лином… прошу вас… помогите мне встать…
      – А это тебе зачем? – изумился Лукич.
      – Я… мокрый…
      – Так, шутки в сторону. Встать ты сейчас все равно не сможешь по той простой причине, что у тебя не хватит сил.
      – Мне вытереться надо… я мокрый весь… голова, руки… не помню, как это вышло… я пролил что-то?… – Пятый говорил сбивчиво, быстро, еле слышно.
      – Ты не мокрый, это реакция на камфару, – догадался Лукич. – Потерпи, это ощущение скоро само пройдет. Отдыхай. Давай подышим, хорошо?
      Пятый не ответил. Лукич выглянул в коридор, поманил пальцем Егора Анатольевича.
      – Ну как? – спросил тот, подходя.
      – Сколько камфары сделали? – спросил Лукич.
      – Пять миллилитров, – ответил Егор Анатольевич. – Много?
      – Ничего, нормально. Оставь с ним человека, пусть с кислородом посидит. Похоже, дешево мы отделались.
      – Дай-то Бог.
      – И не говори, – Лукич подошел к окну, облокотился о подоконник. – А погода хороша!… Сейчас бы на природу…
      – Да, – согласился Егор Анатольевич. – В сосновый лес, к примеру. Или просто на дачу съездить… хоть воздухом подышать.
      – Ну, на воздух мне жаловаться грех, – подумав сказал Лукич. – Чего-чего – а воздуха там у нас достаточно. Только природа подкачала.
      – Сосен нет? – поинтересовался Егор Анатольевич.
      – Одни осины. Мне с устатку вечерами на каждой Иуда мерещится, – ухмыльнулся Лукич.
      – Брось, Леша!… Слушать тебя – тошно делается. Все, проехали.
 

* * *

      До вечера он кое-как перекантовался. Немного удалось поспать днем, он прикорнул всего на пару часов, но этого было мало. Пятый пытался понять – что же с ним такое происходит? И не находил ответа. Несколько раз за день у него опять опускалось давление, почему-то стала гулять температура – она то поднималась почти до сорока, то падала до тридцати четырех, а то и еще ниже. После ночных происшествий врачи заходили в палату часто, их присутствие успокаивало Пятого, но ближе к вечеру он поймал себя на том, что боится наступления темноты. Словно с ней придет то, что происходило в ночь предыдущую. Впрочем, прошлая ночь виделась смутно – да, он мог вспомнить, что ему было холодно и очень больно, но вот когда он, к примеру, попытался подняться с кровати – забыл.
      Под вечер ему сделали еще одну дозу обезболивающего, благодаря которой он смог, наконец, нормально поворачивать голову. Он впервые за это время попытался осмотреться и понять, где же он, в конце-то концов, находится?…
      Палата была узкой, длинной, окно ее было забрано толстой железной решеткой, обильно покрашенной суриком; подле окна стояла белая обшарпанная тумбочка, на которой ничего не было. Неровные стены, выкрашенные бежевой масляной краской, местами облупились – краска лежала в несколько слоев, – и под ней проглядывал бетон. Под высоким потолком светился круглый казенный плафон, лампа была довольно мощной, поэтому свет в палате был безжалостным и резким, сумерки за окном отступали от него, они словно находились в каком-то другом измерении.
      В семь вечера принесли ужин, но Пятый от еды отказался – во-первых, сильно болела шея, во-вторых, он с трудом мог глотать, в-третьих, на ужин полагалась рыбная котлета, которую Пятый не стал бы есть даже под страхом казни или похода в «девятую», и в-четвертых, он понял, что есть не хочет. Кое-как выпив полстакана чая, он попросил, если это, конечно, возможно, выключить в палате свет.
      – Поспать решил? – санитар, исполнявший обязанности разносчика, плюхнулся на стул рядом с его койкой. – Это правильно. Я бы тоже поспал, да только нельзя на работе. Свет в девять выключат, так что потерпи.
      – Почему… нельзя сейчас?… – спросил Пятый. Впрочем, он и сам догадывался – почему, но ему казалось, что тут они могут пойти на крошечную уступку.
      – Порядок, не положено, – пожал плечами санитар. – Ты так поспи.
      – Глаза болят, – признался Пятый.
      – А ты их закрой, – посоветовал находчивый санитар. – И все дела.
      – Ладно, – Пятый понял, что просить бесполезно. – Попробую.
      В восемь заглянул Лукич. Он тоже уселся на стул рядом с койкой и с места в карьер начал:
      – Сдохнуть решил, да?!
      – Нет… – Пятый от такого напора даже немного растерялся. – Почему вы так подумали?
      – Потому, что ужинать надо.
      – Там была рыба… вы же знаете…
      – Но хоть картошку можно было съесть?
      – Глотать больно. И есть не хочется…
      – Ладно, – сжалился Лукич. – Но утром надо поесть обязательно. Я попрошу, чтобы тебе притащили что-нибудь без мяса, и чтобы жевать было не нужно. Кашу какую-нибудь. Пойдет?
      – Да, конечно. Спасибо большое… – про то, что говорить было еще больнее, чем глотать, Пятый промолчал, но Лукич, видимо, догадался об этом сам.
      – Через час отбой, – Лукич встал, потянулся, зевнул. – Я домой этой ночью не поеду, посплю тут, но… Пятый, у меня есть к тебе большая просьба. Давай больше без фокусов, хорошо?
      – О чем вы? – не понял Пятый.
      – О тележках и иже с ними. Аккуратней надо быть. Мы же говорили с вами про это – и с тобой, и с рыжим. И как ты так сумел…
      – Простите, больше я… неаккуратности… не допущу, – ответил Пятый. – Но не все… зависит от меня.
      – Я не знаю, – Лукич вздохнул, покачал головой… – То есть знаю. Ты не прав. Все зависит только от тебя. Ты сейчас сказал глупость… или умность… но я не в праве давать тебе советы, Пятый. Решай сам.
      – Я все давно решил… – Пятый чувствовал, что еще минута – и сознание запросто может отключиться. – Не надо… сейчас…
      – Ну и хорошо, – успокаивающе сказал Лукич. – Все хорошо. Я просто подумал… если бы ты пошел с ним на контакт…
      – Я знаю, – Пятый даже попытался кивнуть. – Только так делать нельзя, верно?… Это и есть – «зависит»? Я прав?… – его снова повело. – То есть…
      – Все хорошо, – повторил Лукич. – Ты прав, и все хорошо. Лучше не бывает.
      – Куда уж лучше… – Пятый закрыл глаза, секунду помолчал, собираясь с силами. – Скажите, а когда мне… можно будет вернуться?
      – В «тим»? – удивленно спросил Лукич.
      – Да. Долго мне еще тут?
      – Не знаю, – Лукич задумался. – Месяц, полтора… а что?
      – Я волнуюсь…
      – Опять за старое? – нахмурился Лукич. – Как в прошлый раз, что ли?
      Пятый промолчал. Лукич хлопнул себя ладонью по коленке, раздраженно засопел.
      – Ты в уме? – с гневом в голосе проговорил врач. – Совсем спятил?
      – Нет. Просто мне нравится, когда все более ли менее ясно…
      – Тогда я тебе скажу, что до сих пор не ясно – помрешь ты или нет, – отрезал Лукич. – Доволен?
      – Спасибо, – неожиданно у Пятого на душе стало легко-легко. – Это правда?
      – Кривда! – Лукич встал, одернул халат. – Кому ты нужен, идиот, кроме рыжего… да еще меня, но только потому, что работа у меня такая собачья. В общем, не полощи мне мозги.
      – Не буду, – пообещал Пятый. Сознание снова стало уплывать, он засыпал.
      Лукич посмотрел на него, чуть склонив голову набок, затем сплюнул на пол и вышел. Через пару минут в палате погас свет.
 

* * *

      Ночь оказалась бесконечной. Сначала Пятый действительно смог немного поспать, но потом вернулась боль, а вместе с нею – сознание. Впрочем, боль оказалась терпимой, совсем не такой сильной, как прошлой ночью, поэтому Пятый решил, что можно провести один эксперимент.
      Секунду подумав, он кликнул детектор и дал приказ вывести внутренний терминал по состоянию. Темно-синие цифры на сером фоне большого удивления у него не вызвали – он примерно так все себе и представлял. Да, сломана ключица, четыре ребра, рука, да, все срастается несколько медленнее, чем должно, но срастается же, в конце концов. Удивление посетило его только тогда, когда он случайно вышел в главный раздел. В самом верху списка обнаружились какие-то новые строчки, причем находились они в тени. Над строчками висел стандартный индекс поздравления – точно такой же индекс Пятый получил, закончив в свое время очередной этап образования… но сейчас-то он ничему не учился! Он дал команду на расшифровку первой строки и обомлел. Такого просто не могло быть! Он задумался, вытащил на свет еще четыре строки. Подтверждение статуса, все точно. Но какое подтверждение…
      Он открыл все строчки, внимательно просмотрел все до конца, заморозил картинку, потом стал отсматривать состояние детектора. Состояние было так себе. Из возможностей остался разве что внутренний терминал, связь по «немому» каналу, и возможности входа-выхода. Все. Совсем негусто. Причем связь, по его подсчетам, сжирала столько энергии, что… что хватит его сил часа на четыре «разговора», не больше. Это при хорошем раскладе. При плохом – на два. Впрочем, полученная информация настолько ошарашила Пятого, что он решил рискнуть.
      Лин отозвался почти сразу.
      «Почему не появился раньше?» – первым делом написал он.
      «Сил нет, – признался Пятый. – У нас два часа».
      «Что-то случилось?»
      «Проверь опции своего детектора, срочно, – Пятый все еще не верил в то, что с ним произошло. – Похоже, что у меня происходит какой-то сбой».
      «Твой тоже посмотреть?»
      «Давай, если сможешь».
      «Смогу. Все, молчим».
      Дальше был небольшой провал во времени, что происходило – Пятый не запомнил. Сначала ему показалось, что кто-то сдавленно хихикнул у него над головой, потом что-то кольнуло его в руку – и он очнулся.
      «Пятый, отвечай, отвечай…»
      Все поле перед его глазами оказалось исписано этими словами.
      «Лин, я здесь, – только тут до него дошло, что терминал не его. Охра и изумрудно-зеленые буквы. Рыжий перехватил связь, чтобы друг не уставал. – Зачем?»
      «Ты молчал больше часа».
      «Извини, наверно заснул. Ты проверил?»
      «У меня то же самое. Ты понимаешь, что это значит?»
      «Я понимаю, что мы получили то, о чем и мечтать не могли в тот момент, когда нам это «что-то» совсем ни к чему».
      «Верная догадка. Впрочем, что-то в этом есть. Ты бы смог тормознуть тележку, к примеру…»
      «И она отрезала бы мне голову. Лин, я даже не могу догадаться, зачем это тем, кто имеет на это право, и совсем не понимаю, зачем это нам».
      «Подарочек».
      «Точно. Рыжий, то, что мне так плохо… это зависит от…»
      Провал. На этот раз он очнулся сам, за окном все еще было абсолютно темно, а в палате горел свет. Он лежал на боку, под больной рукой оказались три или четыре подушки, дышать было странно легко.
      «Отвечай…»
      «Я здесь. Продолжай, Лин».
      «Да. Так вот. Если бы не «подарочек», ты уже смог бы вставать. Терпи пока, адаптация будет идти еще сутки. Представляю, каково тебе. Мне тоже плохо было, я сейчас в каптерке, в зал побоялись вести».
      «Лин, сделай одолжение, посмотри сроки. Сколько мне еще болеть, – попросил Пятый. – Пока можно».
      «Действительно «пока можно», – передразнил Лин. – Больше на связь не выходи, нас запросто могут на этом деле поймать. Сегодня поговорим напоследок, а потом блокируй канал, понял?»
      «Извини, я не додумался».
      «И что? Так, болеть тебе еще тридцать восемь суток чистого времени… это при том условии, что будет из чего восстанавливаться. Там кормят?»
      «Да, все нормально… Лин, я тебя прошу – не надо экспериментов, хорошо?»
      «Постараюсь. Но попробовать хочется. Интересно».
      Провал. Теперь – серый рассвет за окном, тень от прутьев решетки на полу. Он закрыл глаза, с трудом вывел панель.
      «Лин…»
      «Ты спал. А попробовать я все же попробую, не волнуйся, я аккуратно. Слушай, а ведь это не возраст виноват! Как я сразу не догадался!… Ты старше на год, а включилась эта фигня у нас одновременно…»
      «Я про это подумал, поэтому и попросил тебя проверить».
      «Кто-то идет… Пятый, я отключаюсь, блокируй».
      Провал.
 

* * *

      Утром он все же вытащил панель еще раз. Так, понятно. За ночь сознание покидало его восемь раз, странно, что он запомнил лишь три. Хотя кое-какой прогресс был. Пятый подумал, что он, вероятно, в последний раз воспользовался детектором – уж больно много это требовало сил, и слишком мало было отдачи. Подумав, он блокировал все функции, кроме времени и перемещения. Время – на всякий случай, перемещение… тоже на всякий случай. Совсем на всякий. Когда уже дальше просто некуда.
      До обхода он спал. Потом, когда принесли завтрак, он честно в течение получаса давился кашей, но хватило его всего на полтарелки. Потом явились двое санитаров в сопровождении Лукича, и Пятый понял, что так просто он не отделается – не взирая на его робкий протест, его кинули на каталку и потащили в процедурную на перевязку.
      В общем, день прошел так себе, но Пятый понимал, что лучше так, чем никак. Для него такой день был более чем хорошим. Никто не лез с расспросами, никто не интересовался, что и как… Лукич к вечеру уехал и Пятый оказался предоставлен сам себе. В этот день ему стало гораздо лучше – адаптация фактически закончилась, организм «успокоился» после недавней встряски. Эксперименты Пятый все же решил отложить на вечер – не хотелось попасться кому-нибудь на глаза. «Сапожник без сапог, – упрекал он сам себя. – Лина просил не пробовать, а сам…»
      Впрочем, он знал, что удержаться не сможет – слишком уж велик был искус. «Подарочек» таил в себе соблазн – пользоваться страшно, а не воспользоваться – невозможно.
 

* * *

      Прошло две недели. Пятый поправлялся, по его мнению – очень медленно, по мнению же врачей – сказочно быстро. Переломы срослись, теперь он начал потихонечку разрабатывать мышцы, впрочем, не афишируя этого перед всеми. Он вставал, головокружения почти полностью прошли, хотя до сих пор временами накатывала слабость, впрочем эти приступы повторялись все реже и реже. К исходу второй недели Пятый, замирая от собственной дерзости, попросил у Егора Анатольевича разрешения выходить на улицу. Тот сначала отказал, что было вполне понятно – где это видано, чтобы заключенных на улицу выпускали погулять? но позже, побеседовав с Лукичем и сделав несколько звонков разным начальникам, разрешил. Теперь Пятому дозволялось с двенадцати до половины второго дня выходить в запущенный больничный парк. Конечно, Егор Анатольевич от этого восторга не испытывал, скорее наоборот, но Лукич сумел в их последнем разговоре настоять на своем.
      – На самом деле, Егор, – говорил он, – ты сам посуди. Мало того, что покалечили, так ведь еще и туберкулез. И потом, даже заключенных на прогулки выводят, а этот годами дневного света не видит…
      – Ну и пусть в окно смотрит, – вяло отбивался Егор Анатольевич. – И безопасно, и света предостаточно.
      – Если выслужиться хочешь – стереги своих зеков! – взвился Лукич. – А этого ты не тронь. Кроме всего прочего, он свое слово держит, я в этом неоднократно убеждался. Если сказал, что не сбежит – значит, не сбежит. Уж поверь мне.
      – Леш, под твою ответственность. Я не хочу из-за чьего-то желания подышать воздухом сесть на нары. Понятно? Мне своих проблем хватает.
      – Не волнуйся, все будет нормально, – успокоил его Лукич. – А кроме всего прочего, ему и бежать-то некуда… Разве что обратно, а там похуже чем здесь будет.
 

* * *

      Первый раз, выйдя из полутемного больничного вестибюля на улицу, Пятый растерялся. Несколько секунд его не покидало ощущение, что небо вот-вот рухнет ему на голову, показалось, что все предметы вокруг внезапно стали огромными, волной накатила паника. Он невольно сгорбился и отступил поближе к двери – на всякий случай. Постепенно боязнь открытого пространства стала проходить и он сделал несколько неуверенных шагов, словно пытаясь убедить себя в том, что это безопасно. Получилось. Он был настолько поглощен внутренней борьбой, что даже не заметил того, что за ним из окна в этот момент следят.
      – Да, прав был Лукич, – пробормотал Егор Анатольевич, тяжело опираясь на подоконник и наблюдая, как Пятый неуверенно бредет по дорожке вглубь парка. – Не то что не сбежит, обратно бы дорогу нашел…
      В тот день Пятый провел на улице половину отпущенного ему на прогулку времени. Оказалось, что он за время болезни все-таки довольно сильно ослабел. Конечно, если сидеть в палате, это труднее заметить, но вот если ходить… Обратно Пятый едва добрался и без сил свалился на койку. Голова кружилась, словно он выпил чего-то крепкого, позже он сообразил, что это было кислородное опьянение – передышал, отвык от воздуха. Ноги были совершенно ватными. Обед он проспал.
      На другой день было получше. По крайней мере, он не испытывал и половины тех неприятных ощущений, что были в прошлый раз, да и голова кружилась меньше. Возможно, он просто стал экономнее расходовать силы.
      Пятый пытался вспомнить, когда же они с Лином бежали в последний раз, и получилось, что почти семь месяцев назад. Да, срок немалый. Впрочем, тогда был какой-то странный побег, тоже с больницей, с врачами, с бесконечными уколами и нервотрепкой. Но такого состояния, как в этот раз, он тогда не испытывал. Бесспорно, тогда тоже было весьма и весьма неприятно, но не так, как сейчас. Пятый поймал себя на том, что он словно бы заново учится жить – все стало непривычным и странным, все вызывало если не недоумение, то хотя бы легкое удивление. Еда приобрела необычный вкус, небо – необычный цвет, почему-то обострились слух и зрение. Теперь, чтобы заснуть, приходилось по полчаса вертеться в кровати. Даже сон не шел.
      – Это потому, что ты едва Богу душу не отдал, – объяснил Лукич в один из своих визитов. – После такого много интересного с людьми происходит.
      – Что, например? – спросил Пятый.
      – Некоторые даже голоса всякие начинают слышать, – неопределенно ответил Лукич. – Мерещится всякая дрянь… нет у тебя такого?
      – Нет. Такого – нет. У меня ощущение, словно я… – Пятый задумался. – Словно что-то у меня внутри изменилось… не знаю, как сказать…
      Этот разговор происходил в парке, куда Лукича направил охранник, объяснив, что «этот ваш опять где-то шляется». Лукич пошел в указанном направлении, поминутно оскальзываясь на подтаявшем весеннем снегу.
      Парк был большой. Поплутав минут десять, Лукич, наконец, увидел под большим старым деревом Пятого. Тот стоял неподвижно, запрокинув голову, прикрыв глаза. Ветер трепал его волосы, шумели над головой обнаженные, потемневшие от воды ветки, низкое пасмурное небо в этот момент словно стало еще ближе к земле… Лукичу представилось, что небо опускается на землю, соединяется с ней, проникает в нее. Все вокруг было пронизано движением и недвижностью, статикой и динамикой… но Лукичу этот контраст вдруг показался правильным и закономерным.
      Ветка у Пятого над головой шевельнулась, резко распрямилась, словно кто-то незримый держал ее и вдруг отпустил. Лукич от неожиданности оступился и едва не сел в снег.
      Пятый, услышав движение, повернулся к нему – и все мгновенно стало на свои места. Ничего интересного. Самый что ни на есть обычный пациент заштатной больницы, выбравшийся погулять в парк. Видавшая вид куртка, больничные штаны, рука на перевязи (хоть кости и срослись, до сих пор болит и приходится подвязывать), бледный. О других больных отличается разве что худобой, да волосы длинные… хотя, взять тех же хиппи. Тоже с волосами, психи. Что мужики, что бабы.
      – Иди сюда, – позвал Лукич. – Я к тебе не смогу, боюсь ноги промочить.
      Пятый кивнул и, ступая легко и почти не слышно, подошел к нему.
      – Простите, я вас не заметил, – виновато сказал он. – Задумался…
      – О чем? – поинтересовался Лукич.
      – Да так… – Пятый неопределенно дернул плечом. – Ерунда всякая. Как рыжий?
      – В полном порядке. Скажи, как у тебя дела? Никто не расспрашивал, не лез?
      – Все тихо, – успокоил Лукича Пятый. – По-моему, про меня временно забыли. Только не могу сказать, что меня это огорчает. Скорее, наоборот.
      – И то правда, – усмехнулся Лукич. – Голова как?
      – Нормально. Иногда побаливает, но в общем – лучше, спасибо.
      – Это хорошо, что лучше. У тебя еще больше месяца в запасе до «тима».
      – Я считал, что меньше. Что-то изменилось? – нахмурился Пятый.
      – Нет, все по-прежнему. Ты скорее всего со счета сбился.
      – Маловероятно, – Пятый потер переносицу. – Вы ничего не путаете?
      – С чего бы… Слушай, тебе не скучно здесь? – Лукич замедлил шаг, остановился. – Может, тебе со мной поехать, на «первое»?
      – Спасибо, но я лучше останусь тут, – покачал головой Пятый. – Я, конечно, понимаю, что вы хотите, чтобы я поскорее попал туда…
      – Ты не понял! – Лукич раздраженно засопел. – Я вовсе не имел в виду…
      – Да все я понимаю.
      – Ничего ты не понимаешь! Мне совершенно не хочется, чтобы тебя кто-то контролировал, или что-то в этом роде…
      – Именно в этом роде. Только хотите этого вовсе не вы, Алексей Лукич. На вас давят, вы волнуетесь, – Пятый сел на лавочку и с грустью посмотрел на Лукича. – Но я очень прошу вас пока оставить меня здесь, если вы не возражаете.
      – Я не возражаю. По мне, хоть до второго пришествия тут сиди. Но ты прав, мне постоянно звонят, требуют вернуть тебя обратно, угрожают…
      – Угрожают – чем? – напрягся Пятый.
      – Не твоего ума дело, – огрызнулся Лукич. – Чем надо. Мне хватает.
      – А все же?
      – Я же сказал – не лезь не в свое дело! – рявкнул Лукич.
      Пятый не ответил. Он отвернулся и стал смотреть куда-то в сторону, вглубь парка. Тишина встала между ними туманом, лишь где-то, далеко-далеко отсюда, слышался шум города – машины, голоса, звон далекого трамвая… А здесь, в парке, остался лишь шум ветра да еле слышный звук просыпающейся воды. Пятый опустил голову на руки и еле слышно сказал, ни к кому не обращаясь:
      – Что же мне делать, а?…
      – Решай сам, – так же тихо отозвался Лукич. – Ты же знаешь, от этих, – он неопределенно махнул рукой, – можно ждать любой гадости.
      – Знаю, – эхом отозвался Пятый. – Какая глупость – прожить всю жизнь в роли жертвы… что там, что тут…
      – «Там» – это откуда ты?
      – Ну да, – кивнул Пятый. Тяжело вздохнул. – Там было то же самое – работы море, денег вечно не хватало, постоянно ждали, что кому-нибудь что-нибудь не понравится…
      – А почему? – полюбопытствовал Лукич.
      – Да потому, что если ты без роду и племени, то защитить тебя некому. А делать гадости я так и не научился, – признался Пятый. – Не получается, как это не смешно. Вот, к примеру, вы, – вдруг оживился он, – как вы оказались на этой работе, Алексей Лукич? Неужели не было никого, кто мог бы занять ваше место?
      – Были, – неохотно признался Лукич. – Только сам понимаешь, принцип-то простой – или ты, или тебя. Вот я и… сумел.
      – А я не сумел, – подвел итог Пятый. – Только почему-то меня это не расстраивает.
      – У тебя семьи нет, отвечать тебе не за кого, – наставительно сказал Лукич. – Понимаешь? Когда человек один – ему проще.
      – Ой ли? – прищурился Пятый. – Боюсь, что дело не в этом. Просто я никогда не стремился добиться чего-то этакого… чего, к примеру, добились вы. Как называется ваша должность?
      – Моя-то? Сложно и скучно. Заведующий санитарно-эпидемиологическим отделом и главный эксперт службы утилизации органических отходов экспериментального проекта «Сизиф».
      – В своем роде красиво, – одобрил Пятый. – И зарплата хорошая. Вот только одно маленькое обстоятельство. Сколько людей лишилось карьеры и работы до того момента, пока вы не заняли этот пост?
      – Что ты понимаешь, мальчишка! – взвился Лукич. – Если ты считаешь меня карьеристом, способным пройтись по чужим костям ради достижения заветной цели, то ты крупно ошибаешься.
      – Я не считаю вас карьеристом, – отрицательно покачал головой Пятый. – Просто вы… оказались более работоспособным, более подходящим, так?
      – Нет, не так. И не лезь туда, куда тебе путь заказан. Ты ничего не знаешь.
      – И не стремлюсь узнать, – Пятый дернул здоровым плечом. – Вы занимаете свое место по праву, так?
      – Так, – согласился Лукич.
      – Ну вот. А я никогда не занимал своего места, все время попадались чужие. И там, и здесь. И ото всюду меня гнали. Там – просто прочь, тут – на тот свет.
      – Ты не прав.
      – Прав. Тут не о чем спорить. И виноват я именно в том, что я прав. Смешно?
      – Нет.
      – Элементарный силлогизм, – Пятый кивнул, словно соглашаясь сам собой. – Только почему меня все это совершенно не трогает?…

      Ветер… Это только летом он несёт с собой что-то доброе, а зимой он жесток. Когда его нет, идти легче, меньше мёрзнут руки, отпускает дрожь. Но он почти не успокаивается, этот чёртов ветер. Хоть бы в спину дул, что ли… Ан нет, чтоб его так! Всё старается повернуть, ударить внезапно. Выцарапывает холодными своими пальцами последние остатки тепла из тела, выдувает мысли, треплет волосы… А идти надо, хотя память уже отказывается говорить – куда и зачем. Просто идти, переставлять онемевшие и уже переставшие болеть ноги. Машины проносятся мимо и никому нет дела до того, что ты можешь замёрзнуть на этой дороге насмерть. Никому нет дела. И пусть. Вот только останавливаться нельзя, и скорость тоже нельзя снижать, иначе и впрямь можно тут упасть, и никто не заметит. Точно не заметит…
      Лин шел, стараясь не сбавлять темпа, вдоль зимней трассы. Он помнил, что в Москву ему точно не надо, и временами сам себе удивлялся – почему? Ведь идёт-то он именно по направлению к городу. Мысли путались, он шёл на автомате. Иногда ему казалось, что он вот-вот заснёт, и тогда Лин останавливался, набирал в ладони сухого снега и принимался растирать себе этим снегом виски – заснуть он боялся. На кой чёрт он шёл – забыл.
      Когда рядом с ним затормозила машина, он спокойно продолжил идти дальше – мало ли кто и для чего останавливается?… До него никому нет никакого дела, это и так ясно. Вот только когда его взяли за плечи чьи-то руки – он понял, что это всё-таки кто-то знакомый.
      – Рыжий! Вот так встреча, – в голосе Игоря, куратора среднего звена, звучало искреннее удивление. – А я-то думал – кто это может тут шататься в такую погоду в летней одежде, да ещё и с таким целеустремлённым видом…
      Лин не ответил. Он смотрел на куратора так, словно видел того впервые в жизни. Вернее, смотрел прямо сквозь него, не замечая. Потом сказал невнятно:
      – Можно, я пойду?
      – Это куда?
      Лин пожал плечами. Холода он уже не ощущал, а вот то, что из ритма ходьбы выпадает – да. Поэтому он мягко отстранил руки Игоря и, повернувшись, зашагал дальше по дороге.
      – Эй, чокнутый, а ну вернись! – приказал куратор. – Замёрзнешь же, дурак. Давай подвезу, что ли… Ты куда шёл?
      Он подогнал машину поближе, помог Лину сесть на переднее сиденье. Снял с себя куртку и накинул Лину на плечи. Включил на полную мощность обогреватель, немного приоткрыл окно со своей стороны. Закурил, оценивающее посмотрел на Лина. Тот стал потихонечку отходить, недоуменно огляделся, потряс головой. Его затрясло, по телу пошла волна дрожи. Хороший признак.
      – Так куда ты шёл-то, седьмой? – спросил куратор. – Или ты так и собираешься молчать, как партизан на допросе?
      – Я?… – удивился Лин. – Я не помню… холодно…
      – Ещё бы не холодно – пятнадцать градусов! Слушай, ты на этот раз один удрал, или нет? – вдруг с подозрением спросил Игорь. – Ну-ка, пошевели мозгой.
      – Ой, Господи!… Пятый же там! – вдруг дошло до Лина. – Он же ногу подвернул! А шёл я на первое, позвать кого-нибудь и про котельную рассказать!…
      – Далеко ты его оставил? Постарайся вспомнить, а то у меня бензина мало.
      – Да нет, где-то в часе ходьбы, не больше, – Лин растирал покрасневшие руки, старался поплотнее запахнуть на себе куртку.
      – Место узнаешь? – Игорь уже разворачивал машину.
      – Наверное… я постараюсь. Там труба под дорогой…
      – И то хорошо. Может, не замёрз ещё. Пристегнись.
 

* * *

      Пятого даже искать толком не пришлось – до места они доехали минут за десять, а как только Игорь его позвал – он сам вышел из своего укрытия. Мысль спрятаться от ветра в трубу пришла ему в голову ещё по дороге.
      – Вы быстро, – сказал он, осторожно усаживаясь на заднее сиденье. Хромал он сильно, что и говорить, сам бы, конечно, далеко не ушёл. – Не повезло на этот раз – так попался… Лёд не заметил.
      – Как раз наоборот повезло! Вот если бы я тут не ехал – это другое.
      – Ну, повезло так повезло. И слава Богу, – Пятый передёрнул плечами, поёжился. – Холодно очень, – пожаловался он. – Меня всего трясёт. Можно включить печку?
      – Печка работает на полную мощность, – ответил Игорь. – Странно, что ты этого не ощущаешь. Кстати, что прикажите с вами делать дальше? Это безобразие требуется как-то привести в законный вид. И куда мы едем в результате?
      – Может, на первое? – с сомнением спросил Лин. – Надо же кому-нибудь рассказать, что мы…
      – И поэтому мы сейчас обрадуем Лукича. Ясный перец. Ну, поехали, чего время терять.
 

* * *

      Игорь поднялся на второй этаж, постучал в дверь кабинета и, когда дверь открылась, жизнерадостно возвестил:
      – Лукич, а у меня для тебя подарочек!
      – С чего бы это? – нахмурился старик. – И где?
      – В машине сидят, на улице. Можешь из окна полюбоваться, – посоветовал Игорь. Лукич подошёл к окну, с минуту молча созерцал “Жигули” цвета “примула”, стоящие на подъездной дорожке. Покачал головой и с отчаянием в голосе спросил:
      – Тебе чего – делать больше нечего?! Я же той зимой только-только от рыжего отвязался, сдал дела… А ты! Да как ты мог?…
      – А что мне оставалось делать? Я еду, а седьмой по дороге в своих этих шмотках дырявых тащится еле-еле, нога за ногу. Мне что – проехать мимо?
      – Они ещё и удрали сами? Совсем хорошо. Ладно, веди сюда. Они хоть нормальные, или не очень?
      – Да я почём знаю?… Вроде ничего. Только Пятый охромел малость – ногу потянул.
      – Веди. Совсем вы меня не жалеете…
      Когда Игорь привёл Лина и Пятого в кабинет к старому врачу, тот встретил их гробовым молчанием, нахмурившись. Лин, низко опустив голову, отвернулся и уставился в угол, словно увидел там что-то очень интересное. Пятый глаз не опустил, он смотрел на Алексея Лукича прямо, открыто, без страха или сомнения. Наконец тот сдался, махнул рукой и спросил:
      – Каким ветром вас сюда принесло?
      – Северным, – ответил Пятый. – Невозможно же… трое суток в “тимах” – минус десять. Я, может быть, и пессимист, но умирать пока что не хочу.
      – Почему – минус десять?
      – Потому, что трубу прорвало, а это никого не волнует, – ответил Лин. – Теплотрасса от котельной до здания – гнилая напрочь. Где-то на уровне котельной её и накрыло… А потом эти суки решили, что не худо было бы фашистские штучки какие-нибудь повторить. Вот этого они хотели, например, облить водой.
      – Генерал Карбышев, – кивнул Пятый. – Его облили, теперь – моя очередь. И что прикажите делать? Вот мы и…
      – И куда теперь? – спросил Лукич.
      – Мы хотели в город. Но Пятый ногу потянул, – ответил Лин. – И я…
      – Ладно, садитесь. Оба. Игорь, ты пока останешься, не уедешь? – спросил Лукич. – А то можешь понадобиться. Это тебе расплата за “подарочек”… Так, вы в “тиме” сколько были без выходов?
      – Полгода, – ответил Пятый. Он сел на стул, опёрся локтями на колени, опустил голову на руки. – Или больше… не помню.
      – Всё ты помнишь. Лин, у тебя ноги ходят, поищи в шкафу сахар… там коробка была. Вам надо снять гликолиз. Пятый, какая нога у тебя болит?
      – Правая лодыжка. Да ладно, оставьте, чего там… я сам, сейчас разуюсь… чёрт, как отекла, сволочь…
      – Не ругайся. Снял? Игорь, а это не растяжение, это вывих. Сейчас вправлю, только придётся потерпеть. Ты как сейчас – в состоянии?
      – Лучше лягу на пол, – ответил Пятый, подумав секунду. – Падать ниже.
      – Разумно. Лин, ты где там?
      – Так сахар же! Его нигде нет, я весь шкаф уже…
      – Лин, это не тот шкаф. Пойди сюда, помоги нам.
      – Что делать?
      – Ногу ему подержи. Пятый, приготовься, сейчас дёрну. На счёт три. Так… раз, два… три! – Игорь не успел толком уловить, какое движение сделал Лукич, всё произошло слишком быстро, но Пятый резко вздохнул и разом обмяк, уронил голову на пол. Лукич хмыкнул и с досадой заключил: – Ну вот, он как в воду глядел.
      – Чего такое? – не понял Игорь. Зато остальные поняли сразу – Лин тяжко вздохнул, поднялся с колен, взял со стола чашку и вышел в коридор. Лукич покачал Пятому ступню вправо-влево, положил ногу на пол, тоже встал и сразу полез в шкаф.
      – Чего, чего… обморок. Игорь, поверни его на бок, а то мне во врача играть не охота.
      – В смысле? – Игорь сел рядом с Пятым на корточки, взял его за худое плечо и перевернул. – В какого врача, Лукич?
      – Язык чтобы не запал. Сейчас Лин водички принесёт, а я нашатырь найду. Первый раз, что ли… Рыжий, долго ходишь, – упрекнул он. – Давай воду. И постарайся всё-таки отыскать сахар. А ты, Игорь, поставь пока что чаю всем.
      – А где заварка? – Игорь скинул форменную куртку, поставил на стол свой портфель с документами и присоединился к Лину, во всю шуровавшему в шкафу. – Как она хоть выглядит?
      – А чёрт её знает, – ответил Лин. – Наверное, она где-нибудь неподалёку от сахара. Может такое быть?
      – Может, – согласился Игорь. – Лукич, ну что? Подействовало?
      – Пока нет. Лин, вы не спали сколько?
      – А я что – помню, что ли? – удивился Лин. – Да мы и по-разному. Пятый последнюю неделю не вылезал с допросов, измотали его сильно…
      – Поди ты его потормоши, у меня не выходит.
      – Припахали, – пожаловался Лин. – Ладно. Алексей Лукич, может, вы тогда найдёте сахар?
      – Хорошо.
      Лин присел рядом с другом на корточки, перевернул его на спину, стащил со стола Игорев портфель, пристроил Пятому под голову. Затем принялся обстоятельно и неторопливо растирать тому кисти рук.
      – Что-то ты не то делаешь, – заметил Игорь с сомнением. – По-моему, надо дать нашатырь понюхать…
      – Всё он правильно делает. У него практики – лет десять, а то и больше. Лин, ты потом попробуй виски растереть.
      – Разберусь, – огрызнулся Лин. – Кто же это так дёргает?! А мне теперь – сиди, тормоши… Лукич, давайте ему дадим просто поспать, а?
      – Где?! Тут на полу, или в прозекторской на столе?! Тут спать негде…
      – Тут на полу. Можно? А то у меня руки устали, – пожаловался Лин.
      – Работай, рыжий. И поживее. Вот, а ты что говорил! Давай, Пятый, просыпайся. Чего это ты отрубился, я не пойму?… Слабо же совсем потянул.
      – Не знаю, – Пятый сел, его качнуло, Лин схватил его локоть. – Давление…
      – Чего с давлением такое? Поднялось?
      – Да… ладно. Пройдёт. Спасибо, нога – как новая.
      – Вот и замечательно. Только надо потом её того… в смысле, затянуть потуже, – заметил Лукич. Он мгновенно вытащил откуда-то заварку, стаканы, чайник, пакет карамели. – Это мы потом. Лин, ставь воду.
      Чай пили тут же. Места за столом хватило едва-едва, Лин и Пятый заняли один стул на двоих. Лин по быстрому бросил Пятому и себе в чашки по два куска сахара, а потом виновато посмотрел на Лукича. Тот вздохнул, подумал, и положил в каждую чашку ещё по три куска.
      – Это незачем, – заметил Пятый. – Я такой сироп не выпью.
      – Выпьешь, как миленький. Лин, налей заварку, мне далеко.
      – Лукич, на самом деле, куда столько сахара? Много же, – заметил Игорь.
      – В самый раз. Дефицит глюкозы надо восполнить. Пятый, ты отошёл немножко? Получше?
      – Да, – Пятый провёл рукой по волосам, – прошло. Спасибо.
      – Игорь, ты позвони в город, расскажи про трубу, – приказал Лукич. – А я потом позвоню Павлу и попрошу, чтобы их до вечера тут оставили. Может, и до утра получится. Вообще, честно говоря, вы все тут просто совесть потеряли. Вам в голову не приходило, что вы меня этим подводите? Пятый, я же просил – ехать в город, а вы…
      – Да кто же знал!… – Лин виновато развёл руками. – Я так и думал, что в город, но…
      – Я и сам не пойму, как у меня получилось упасть, – Пятый отпил глоток чая, поставил чашку и потянулся за чайником – чай оказался слишком переслащенным, пить было совершенно невозможно. – Шёл по снегу, и вдруг…
      – Нечего было от машин шарахаться, – упрекнул Лин. – Сам виноват.
      – Это есть… дёрнулся в сторону, а там лёд.
      – Ладно, допивайте – и ложитесь. Есть пока не предлагаю, потому, что нечего. Потом, попозже. Сейчас – спать.
 

* * *

      Игорь уехал. Лукич проводил его до дверей, потом вернулся обратно, в свой кабинет. Лину и Пятому он постелил в углу рваный матрас, на который они и улеглись. Лин спал, у Пятого заснуть не получилось. Он лежал на спине, положив руки под голову и смотрел в потолок.
      – Давай укол сделаю, – предложил Лукич. – У меня остался какой-то транквилизатор в загашнике.
      – Реланиум? – спросил Пятый.
      – Сейчас погляжу. Нет, посерьёзней. Рукав закатай.
      После укола Пятый уснул почти что мгновенно. Полчаса прошли в мире и покое, а потом началась неразбериха. Сначала зазвонил телефон – управление. Павел Васильевич гневно вопрошал, какого рожна номера пять и семь прохлаждаются на первом предприятии, когда им должно быть на третьем? Лукич не успел толком ничего достойно возразить, потому, что краем глаза увидел, что Лин помогает Пятому сесть. Пятый начал кашлять, и не мог остановиться.
      – Подождите, минуточку! – Лукич положил трубку рядом с аппаратом (у Павла Васильевича появилась возможность всё услышать самому) и подсел к Пятому и Лину. Пятый, взгляд которого стал мутным, заторможенным от лекарства, кашлял, держась обеими руками за грудь. Лин помогал ему сидеть.
      – Так, спокойно! – приказал Лукич. – Дыши медленно… постарайся… вот так… я же сказал – спокойно! Что за чертовщина?!
      – Я не хотел говорить, но у него… – начал Лин, и осёкся, наткнувшись на тяжёлый, приковывающий к месту, взгляд врача.
      – Когда открылось кровохарканье? – спросил Лукич. – Давно?
      – С месяц. Вот мы и решили – в Москву. Там можно хоть отоспаться…
      – Не ной! Идиоты… мне теперь что – после вас дезинфекцию полную делать, что ли?… Дыши медленно, я сказал! И как его в таком виде тащить вечером на третье? – Лукич поднял трубку и сказал: – Слыхали? Вот так. А вы говорили, что надо… да кой чёрт, я ему такую дозу вколол, что он до завтра не проснётся. Почему?… я не знал. Плохие, оба. Да… этот хуже, чем всегда. Что?… Ладно, завтра. Хорошо. Всего наилучшего.
      – Остаётесь пока что тут, – заключил Лукич, вешая трубку. – Нет, ну какие придурки…
      Лин помог Пятому лечь, сам встал с пола, подошёл к столу, сел.
      – Да, придурки, – покладисто сказал он. – А что оставалось-то?
      – А позвонить можно было?
      – Откуда? – тихо спросил Лин. – Из “тима” или из зала? Вы что, смеётесь?…
      – Ладно, – Лукич задумчиво посмотрел на Лина, потом – на уснувшего Пятого. – Проехали. Лин, ты пойми, у моего сына сегодня День рождения, мне в шесть надо быть у него, а там – внук, подросток… Мне ещё туберкулёз в дом не хватало притащить! – в сердцах воскликнул он.
      – У вас есть сын? – на Лина было жалко смотреть. – Простите, я не знал…
      – У меня двое сыновей, дорогой! И три внука. Да, они и понятия не имеют, где я работаю, они ничего про эту всю гадость не знают. Но всё-таки – это семья. Понимаешь?
      – Простите… мы уйдём сегодня же, – ещё тише ответил Лин.
      – Вопрос – куда вы уйдёте? – прищурился Лукич. Нахмурился, смерил Лина оценивающим взглядом. – Смотри, не ошибись, рыжий. Ладно, я поехал домой. Вы пока что тут, уж куда вам сейчас…
      – Долго он ещё проспит? – Лин кивнул на Пятого.
      – Часов шесть, не меньше. Лекарство сильное, я же не знал, что тут – такое… – Лукич подошёл к двери и негромко, словно про себя, сказал: – У меня тут, кстати, очень хиленький замок. Я сколько раз говорил – смените мне замок в кабинете, а они – ни в какую. Да и окна на втором этаже – почти все – без решеток. Глупо, правда? А ещё секретный объект, понимаешь ли.
      – И не говорите, – покачал головой Лин. – Небось, и снег под окнами убирают кое-как?
      – Точно! Особенно под теми окнами, которые напротив моего кабинета. Представляешь? А весной всё это тает и – прямо под стены. Ну не дураки ли?
      – Совершенно верно, дураки, – тихо согласился Лин.
      – Да и платят мало, – интимно пожаловался Лукич. – Я тут оставлю трёшечку на столе, вроде как заначку. От самого себя. Чтобы до зарплаты хватило. И вот ещё что, рыжий. Найди эластичный бинт и хорошо зафиксируй ему лодыжку. А то ещё пойдёт куда-нибудь, снова ногу может подвернуть. Если ему придётся прыгать, страхуй, – добавил Лукич еле слышно, и уже погромче добавил: – А вот укрыться вам я только телогрейку могу оставить. Жалко, что одна.
      – Жалко, – покивал Лин. – Сколько там на улице сейчас?
      – Восемнадцать мороза, – ответил Лукич. – По радио передавали.
      – Как же вы доберётесь по такой холодине? Это ж можно насмерть замёрзнуть, – заметил Лин. – Не боитесь?
      – Я уже своё отбоялся, рыжий, – пожал плечами Лукич. – Жалко, что дома останется время – только-только помыться да переодеться. Только приеду – и снова. Тяжело, но не смертельно. Согласен?
      Лин кивнул. Подошёл к окну, с минуту простоял неподвижно.
      – Алексей Лукич, а на чём вы поедете? – спросил он. – На своих?…
      – Скорее всего, если получится, поймаю попутную. А если нет – разберусь. Выкручусь, не привыкать. Так, Лин?
      – Всё верно, – Лин отошёл от окна, подошёл поближе к врачу и спросил: – Вам ничего не сделают, за то что вы?…
      – За то, что я вас оставил? Ничего, не волнуйтесь. Вот если бы вы сбежали – мне бы влетело, но не особенно сильно. Так, поругают маленько – и все дела. Просёк? Или повторить всё по пунктам?
      – Я понял. Можно чайку попить, когда вы уедете?
      – Можно. И сахар не экономьте. Хлеба у меня тоже много, так что ешьте, не стесняйтесь.
      – Спасибо, – просто сказал Лин.
      – Не за что, – Лукич хлопнул Лина по плечу, – сочтёмся. Счастливо… и удачи, рыжий. Если что – ты мой номер помнишь.
      Лин кивнул. Когда Лукич ушёл, он первым делом немного повозился с замком, и понял, что замок можно открыть ногтем или однокопеечной монетой. Уже хорошо. Лин открыл, тихо вышел в коридор, огляделся. Никого, все разъехались. Вот бездельники! Пятница, три часа – и уже не души. Под окнами, про которые говорил Лукич, снега было действительно много – более, чем достаточно. Метра два до него, не больше. Ерунда. Ну, Лукич, ну, мудрец!… Всё предусмотрел. Даже деньги оставил. Плохо только, что холодно. И что Пятый подвернул ногу, и что… нет, об этом сейчас не надо. Надо думать о положительном, а то ничего не получится. Что теперь? А, ногу перебинтовать. Лин вернулся в кабинет, закрыл за собой дверь. Пятый всё ещё спал. Лин перетянул ему ногу бинтом, снова укрыл телогрейкой, с досадой посмотрел на спящего друга. Надо было так, а! Поскорее бы, что ли…
      Лин немного поспал, потом, когда проснулся, заварил чай, съел три куска хлеба. Потом посмотрел на настенные часы и присел рядом с Пятым на корточки – пора было пробовать разбудить. Шесть часов пока что ещё не прошли, но Лин решил, что и трёх хватит. С наступлением ночи на улице теплее не становилось, как раз наоборот.
      Пятый проснулся быстро, Лин даже немного этому удивился. Он сел, потёр глаза, зевнул. Удивлённо посмотрел на Лина. Взгляд у него был всё ещё так себе, полусонный, заторможенный.
      – Что случилось, рыжий? – спросил он. – Спал бы…
      – Мы уходим, – сообщил Лин. – И чем скорее – тем лучше.
      – Не смеши меня, всё равно не получится. Я не сумею уйти, Лин. И ты это знаешь не хуже, чем я сам.
      Пятый встал с пола, пересел на стул. Лин видел, что он даже двигается как-то неуверенно, медленно, словно боится совершить какое-то неверное движение.
      – Почему ты так решил? – спросил Лин.
      – Рыжий, пойми, я не пройду и километра, что говорить о пятнадцати. Потом, у меня сильно кружится голова от этой наркоты…
      – На морозе проветришься, – ответил Лин.
      – Это третья причина. Есть ещё одна. Мне просто плохо, Лин. Я не сумею.
      – Знаешь, уж лучше как-нибудь поднапрячься и суметь сейчас, чем завтра оказаться в зале, – заметил Лин. – Согласен?
      – Не знаю… – Пятый опустил голову на руку, задумался, потом спросил: – Что Лукич сказал по этому поводу?
      – Дал понять, чтобы мы рвали когти, и поскорее. Даже три рубля оставил, а ещё рассказал, как выйти.
      – И как же?…
      – Под окнами второго этажа – высокие сугробы. Очень удобно. Я уже посмотрел.
      – Совсем хорошо! Лин, ты в своём уме?!
      – Не бойся, я тебя поймаю. На вот, попей заварки с сахаром – сразу в голове проясниться. Что плохо – телогрейка только одна. Так что придётся мне помёрзнуть, как видно.
      – По очереди, Лин, – ответил Пятый, – сначала ты, потом я.
      – Как же, жди! Сначала я пройдусь одетым, а потом ты отдашь концы по дороге. Вот здорово! У меня, заметь, туберкулёза в открытой форме нет. И не спорь со мной, умник! Я сказал.
      – Великолепно, – заключил Пятый. – И как ты планируешь добираться?…
      – По обстоятельствам, – ответил Лин. – Как повезёт.
      – А если нет?
      – А про это даже и не думай, – отрезал Лин. – Я сказал – повезёт.
 

* * *

      Им на самом деле повезло, если, конечно, тут применимо это слово. С предприятия они смылись быстро и достаточно тихо – по крайней мере, никто, кроме охранника на вахте, их не заметил. А охранник был пьян, и возможность того, что он сумеет сообщить на “трёшку” о том, что они сбежали, хотя и имела место, но была всё же была не велика.
      Когда они вышли на дорогу – обнаружили, что машин очень мало. Но, не смотря на это, примерно через полчаса они сумели поймать грузовик, шедший в Москву. Водитель попался болтливый, и Лину пришлось полдороги импровизировать историю про ревнивую подругу, которая выгнала их двоих с дачи. Мол, ей показалось, что он за кем-то там ухлёстывал… К счастью, в кабине было темно, и водитель, лишенный возможности посмотреть на Лина, сказке поверил. Ссадив их где-то на окраине, он дал по газам и уехал.
      – Лин, ты как? – спросил Пятый. После тепла кабины мороз показался ещё сильнее.
      – Нор… нормально… только вот зуб на зуб… никак не попадает, – ответил Лин. – Идём, хромой.
      – Одень, – Пятый набросил телогрейку Лину на плечи. – Лёгкие застудишь.
      – И не подумаю!… А тепло. Ноги только мёрзнут.
      – Пойдём, Лин. Нам ещё до дома надо добраться, взять оттуда деньги.
      – Хорошо… Но почему – взять деньги? Мы что – оттуда уйдём?
      – Конечно. Это подвал засвечен напрочь. Пора искать новый.
      – Ладно, начальник. Хорошо, уговорил. А успеем? – с сомнением спросил Лин. Они быстро шли вдоль дороги, выбирая участки, где снега было поменьше. Пятый прихрамывал, но не так сильно, как в самом начале пути, видимо, немного разошёлся, свыкся с болью и перестал её замечать. Потом, когда свернули во дворы, пришлось идти помедленнее – снега стало больше. Шли минут сорок, а не полчаса, как предполагалось.
      Дом, в подвале которого у них была припрятана заначка, был погружен во тьму, светилось лишь несколько окон, да и те – в подъездах. Пятый стоял и ждал, пока Лин, мужественно борясь с промёрзшим замком, откроет дверь. Они вошли, Лин первым делом бросился к раковине, открыл горячую воду и подставил под неё окоченевшие руки. Пятый лёг под возле трубы, по которой шла горячая вода, и закрыл глаза. Плохо. Знобит, ноет нога, грудь разрывается от постоянной боли. Дышать тяжело, трудно. Только бы пережить это обострение, только бы не сломаться… Ладно, сейчас не время. Всё – потом. Надо уходить, он давно уже чувствовал опасность, тревогу.
      – Лин, – позвал он тихо, – ты взял деньги?
      – Да, – откликнулся Лин, подходя поближе. – И вторую телогрейку тоже. Одевайся. Помочь встать?
      – Не надо, я сейчас. Руки отошли?
      – Почти. Жалко отсюда уходить, Пятый. Знаешь, почему?
      – Нет, просвети, – Пятый с трудом поднялся, кое-как влез телогрейку.
      – Музыка, – ответил Лин. – Тут на первом этаже живут люди, которые иногда ставят какую-то хорошую группу. Английскую, кажется. Очень хорошая музыка. И я её слушаю. А ты слышал?
      – По-моему, да, – кивнул Пятый. – Я не думал, что это так важно для тебя…
      – Ты важнее, – успокоил его Лин. – Идём.
      – Погоди, – Пятый тихо подошёл к двери, приоткрыл, выглянул. – Уже здесь, – еле слышно прошептал он.
      – Да ты что?… – Лин посмотрел на Пятого недоверчиво. – Бредишь что ли? Когда они могли успеть?
      – Только что остановилась машина, из неё никто не выходит, – сообщил Пятый. – Отсюда её очень хорошо видно. Я эту “семёрку” из трёх тысяч узнаю.
      – Так, приплыли… и что делать будем?
      – Есть одна мыслишка, – Пятый поморщился, несколько раз медленно вздохнул, отгоняя кашель. – Если проползти вдоль дома до угла, то тогда…
      – Я понял. Правильно, тут же загородочка возле двери в подвал, она перекроет им обзор. Давай. Кто первый? – Лин выжидающе посмотрел на Пятого.
      – Ты. Если что – я постараюсь их отвлечь. Убежать я всё равно не сумею, нога разболелась по страшному. Давай, Лин. Как доползёшь – кликни. Только не голосом, конечно.
      – Ясно. Всё, жди. И… постарайся не закашляться, ладно? – попросил Лин. – Я понимаю, что это сложно, но…
      – Всё, Лин. Я жду.
      Лин вышел из подвала и канул во мрак. Минуты через три Пятый услышал: “Давай, двигайся, за домом всё чисто, никого. Во-первых, постарайся не трогать дверь, хорошо, что мы её не закрыли до конца, а во-вторых, не напорись на стёкла, тут их просто куча. И в-третьих, не трогай кусты, а то заметят”.
      Ползти оказалось легко. Гораздо легче, чем он думал. Вот только снег обжигал и без того замёрзшие руки, а телогрейка почти сразу же расстегнулась и колючие снежные кристаллики стали забиваться под рубашку. Тем не менее он преодолел расстояние до угла едва ли не быстрее, чем Лин до него. Рыжий уже стоял на ногах, вытряхивая снег из рукавов.
      – Давай, скорее, – поторопил он. – Надо сматываться, пока они не поняли, что мы здесь уже были.
      Пятый кое-как встал, тоже вытряс снег, запахнул телогрейку.
      – Пошли, – согласился он. – Вовремя мы. Ещё бы несколько минут, и они…
      – По-моему… – Лин выглянул за угол. – По-моему, они вышли… и пошли в подвал… двое – в подвал, а ещё двое – в нашу сторону… поэтому… Пятый, дёру!
      Второй раз ему повторять не пришлось. Они бежали, не разбирая дороги, стремясь уйти вглубь района, отгородиться от преследователей сетью дворов, половина из которых имела отвратительные подъездные дороги. Сил у них хватило минут на двадцать бега, потом Пятый сдался. От боли в груди у него стало мутиться перед глазами, он рухнул на колени прямо посреди улицы. Лин подскочил к другу, помог ему подняться.
      – Пятый, плохо? – спросил он.
      – Плохо… не могу я бегать долго… прости, Лин… надо найти… какой-нибудь дом, хоть погреться. Ты сам как?
      – Пока нормально, – Лин озирался вокруг, – вот только дома тут все старые.
      – Смотри чердаки. Забыл, что ли? Новые дома – подвалы, старые – технические этажи или чердаки. Вход – через средние подъезды…
      – Пошли в ближайший, – сказал Лин. – Чего тут думать. Мы же прямо напротив подъезда стоим.
      Подъём на последний этаж дался Пятому с большим трудом. Правда, Лин сначала сходил, проверил, как там со входом, но всё оказалось в порядке – люк чердака на замок не запирался. Да и сам чердак оказался пристойным, там, по крайней мере, было не холодно. И даже имелась лампочка под потолком. Лин помог Пятому подняться, они отыскали угол потеплее, и Пятый сразу же лёг.
      – Спи, – сказал Лин. – Ты совсем серый, я даже при этом свете вижу. Жалко, что попить нечего.
      – Лин, брось!… Обойдёмся… пока… – сознание поплыло, Пятый старался как-то удержать его, не поддаться. – Лин… не выходи утром никуда. Они могут прочёсывать район, а… а ещё… сюда нельзя возвращаться днём… могут заметить… ты понял?
      – Спи, – снова повторил Лин. И всё пропало.
 

* * *

      Окно на чердаке оказалось забавное – треугольной формы. Поначалу Пятый, выходя из забытья, сумел увидеть разве что этот светлый треугольник. Лежал и смотрел, долго, пока, наконец, зрение не вернулось к нему полностью. А потом он увидел Лина, вполне пристойно одетого, да ещё и с сигаретой в руке.
      – Рыжий, – позвал он, удивившись бессилию своего голоса. – Ты что, кого-то ограбил?… Откуда у тебя вещи?
      – О, привет! – обрадовался Лин. Он выкинул сигарету, подсел к Пятому и гордо сообщил: – Тебе повезло, дорогой мой. Причём сильно.
      – В смысле? – не понял Пятый. Везения он не ощущал, только слабость.
      – Ой, дружок!… Ты в курсе, какое сегодня число?
      – Девятнадцатое? – полувопросительно сказал Пятый. – Или уже двадцатое?
      – А двадцать первое не хочешь? – ехидно осведомился Лин. – Ладно, расскажу, так и быть. Первые сутки ты просто пролежал в полном отрубе, устал, наверное. А вторые… ну, в общем, ты и раньше кашлял, но так – кашлянешь пару раз, и всё. А на вторую ночь – такой кошмар! Ты стал кашлять, а остановиться не получилось. Ну никак. А они…
      – Кто – они? – не понял Пятый.
      – Кто!… Жильцы с последнего этажа, вот кто. Они услышали, и пошли посмотреть, что тут такое. И вот, прикинь – дислокация к началу трагедии. Они стоят у люка и орут на меня, что они сейчас милицию вызовут, я стою напротив них и стараюсь переорать, в смысле, что если тебя сейчас в отделение сдать, то ты и недели не протянешь, а ты кашляешь на заднем плане, причём сильно так…
      – Ну, и?…
      – А потом ты кашлять вдруг резко перестал. И тут меня проглючило, что ты умер. Ну, я, естественно сразу…
      – Что ты сделал, Лин?
      – Чему учили – то и сделал. Всё, что положено – и массаж, и искусственное, – пожал плечами Лин. – Рёбра у тебя вроде как целы. Но тебе виднее.
      – Я что – на самом деле?… – ошарашено спросил Пятый.
      – Понятия не имею, – признался Лин. – Но ты тоже подумай – что я тогда мог сообразить? Трое суток на ногах, не спал, не ел, промёрз. Я испугался, очень сильно, – признался он. – А они… ну, поначалу стояли и смотрели, но потом разглядели, что к чему. Я же с тебя балахон содрал – валик больше не из чего было изображать. Ну… и они как-то прониклись, что ли… мужик меня от тебя оттолкнул, послушал тебя, пульс посмотрел на сонной… я и не догадался, идиот… и сказал, что ты живой. Вот тут-то меня и пробрало по чёрному. До истерики. Я – к тебе, мужик… его, кстати, Владимиром звать… не пускает, говорит, что я тебе лёгкие порву… такая муть. Ну, в общем, притащили они нам три одеяла, я им отдал половину денег, они глюкозу купили, шприц у кого-то заняли. Вот только вены у тебя отвратительные, поэтому я под кожу колол. Не обидишься?
      – Нет, что ты, Лин. О чём речь. Спасибо, – Пятый тихонечко сел, привалился к стене. – Голова у меня пока что плохая.
      – Пройдёт, – пообещал Лин. – Этот Володя хороший мужик, компанейский.
      – Хорошо. Скажи им, чтобы они ко мне не подходили близко, ладно? – попросил Пятый. – Как-то не по себе – вдруг заражу?
      – Ты на себя посмотри, а потом проси. Володина жена тут вокруг тебя такую деятельность развела, что я даже испугался. И переодели тебя, и постель устроили. Они, между прочим, люди бедные. По Володиным словам они месяцами живут на картошке и макаронах, мясо едят только по праздникам.
      – Плохо… Лин, ты бы отдал им ту трёшку, которую дал Лукич. Им бы пригодились эти деньги.
      – Нам бы они тоже пригодились… Я уже отдал. Но я не о том. Тебе надо нормально есть, дружок. Понимаешь? И макароны для тебя сейчас не годятся.
      – Рыжий, у нас денег нет, я же помню… давай подождём несколько дней, я оклемаюсь – и пойдём искать, где можно подработать.
      – Начнём с того, что если ты не будешь нормально питаться, ты и за месяц не оклемаешься. Я тут уже успел пройтись по району, но ничего не нашёл. Все вакансии грузчиков заняты, а переводчики с японского никому не нужны. Поэтому меня этой ночью ждёт “Москва товарная”, или что-нибудь в этом роде.
      – Рыжий, не надо, – попросил Пятый. Он снова лёг – сидеть оказалось тяжело. – Мы и без этого справимся, вот увидишь.
      – Ой, перестань!… Справишься ты, как же. Всё будет нормально, я как минимум десятку принесу. Ходили же, всё получалось.
      – Лин, ну пожалуйста… я прекрасно обойдусь.
      – Знаешь что, друг? Сейчас начальник я, поэтому усохни. Помолчи и послушай. Скоро придут наши благодетели, ты им объясни, куда я поехал, спасибо скажи за участие. Понял? А что до еды… Тебе сейчас действительно нужен белок, уж поверь мне.
      – Ты ещё скажи – мясо, – поморщился Пятый. – Какой, к чёрту, белок?… Что ты несёшь? Ты забыл, как нас забрали в отделение с этой “Москвы товарной”?!
      – Ничего я не забыл. Но вот умереть из-за того, что у меня нет денег, чтобы купить молоко или творог, я тебе не позволю. И деньги эти я добуду. Любым способом, – голос Лина стал жестким. – И не только потому, что долг красен платежом, как тут принято говорить, а потому, что это – абсурд.
      – О каком долге речь, Лин? – не понял Пятый.
      – Кто меня вытягивал, когда мне эту дрянь вставили в бок?
      – Лукич тебя вытягивал. А я только всем мешал, – примирительно сказал Пятый. Он уже понял, что Лина ему сейчас не переспорить. Ладно, Бог даст, всё обойдётся. Вот только рыжего жалко. Это же врагу не пожелаешь – разгружать ночью вагоны… – Лин, а может позвоним Лукичу? Попросим в долг?
      – Ну уж нет, – ощерился Лин. – Только не я! Он же меня прирежет не сходя с места. И за то, что удрали, и за тебя, и за три рубля.
      – Да ладно. Никого он не прирежет.
      – Ну, тогда разволнуется. Да и не хочу я никому навязываться. И так уже людей подставили… А вот и Володя пришёл, – Лин оглянулся на люк. Из люка тихо свистнули, Лин встал, подошёл поближе. На чердак вылез мужчина лет пятидесяти, в тренировочных синих штанах, фланелевой клетчатой рубашке и в кедах. Отряхнул ладони, оглянулся, прикрыл люк.
      – Здорово, рыжий, – сказал он. – Ну чего тут? Как друг-то твой? Не очнулся ещё? Всё спит?
      – Очнулся, – ответил Лин. – Володя, познакомьтесь, это Пятый. Пятый, это Володя, я тебе про него рассказал…
      – Не подходите, – попросил Пятый. – Я боюсь заразить…
      – А чего нам бояться-то? – хохотнул мужчина. – По сто грамм – и никакая зараза не прилипнет. Давно проснулся?
      – Нет, минут пятнадцать, – ответил за Пятого Лин. – Володь, простите, что прошу, но может вы ему чая горячего принесёте?
      – Давай, чего мне… Может, поесть что захватить? – он присел рядом с Пятым на корточки и спросил: – Ты, небось, голодный?
      – Нет, спасибо, – ответил Пятый. Странный человек… потому, что добрый. Это редкость. – Есть не хочется, только пить…
      – Я тут вам градусник принёс, – сообщил Володя. – Может, температура у него? Мы тут с Юлькой от её бабки таблетки принесли. Написано, что от туберкулёза помогает.
      – Спасибо, – ответил Лин. – Я вот что хотел сказать. У нас денег больше нет, и поэтому…
      – Да ладно, не объедите вы нас, в конце-то концов, – поморщился Володя.
      – Я не о том. Я поеду на железную дорогу, вагоны разгружать. Авось, чего и заработаю. Зацепки там у меня есть, это уже не первый раз. Так что за лекарства мы вам возместим. Ладно?
      – А чего возмещать, когда они бесплатные? – удивился Володя. – Халява, самое то. Бабка в поликлинике работает, приносит. Мы только боялись, что он не очнётся, тогда пришлось бы ещё кого-нибудь звать, чтобы уколы делать. А раз проснулся – то и таблетки выпьет. Проглотить-то сможешь?
      – Смогу, – Пятый снова сел, Лин поправил ему подушку. – Спасибо вам…
      – Вот и отлично! Чего волноваться-то, правда?… Всё хорошо. Сейчас вернусь, чуток погодите, – Володя снова полез в люк, а Лин, сев возле Пятого на корточки, прошептал:
      – Ну, как тебе?
      – Феноменально, – тоже шепотом ответил Пятый. – Чаще всего просто прогоняют, а тут… Лин, мне как-то неудобно…
      – Подушка сползла, что ли? – спросил Лин.
      – Да нет. Я не про то. Я боюсь, что они из-за нас могут получить какие-нибудь неприятности, понимаешь? Мало того, что с нами посторонним и разговаривать-то опасно, так ещё я – с туберкулёзом. У меня душа не на месте.
      – Положи, откуда взял, – посоветовал Лин. – Расслабься, дурья башка!… Не переживай. Я думаю, что никого ты не заразишь.
      – Это ты так думаешь, – возразил Пятый. Он ощутил, что стало полегче. Во-первых, на чердаке было тепло. Во-вторых, воздух был свежий, не чета тому, что на подземных этажах предприятия. В-третьих, он понял, что хорошо выспался. Ещё несколько дней отдохнуть – и он будет вполне дееспособен. Тогда можно уйти. Но сейчас… – Лин, предупреди их, хорошо? Это всё-таки опасно…
      – Я говорил, но ты сам видел реакцию… Володя идёт, – Пятый услышал, как где-то внизу хлопнула дверь. Лин поднялся на ноги.
      – Пойду, помогу с чайником, – сказал он. – Хлеб будешь?
      – Пока нет, попозже. Рыжий, ты скоро уходишь?
      – Чаю с тобой за компанию выпью, – ответил Лин. – Но задерживаться не стоит, мне же ещё ехать.
 

* * *

      …Стемнело. Пятый проспал несколько часов и наступление ночи пропустил. Он проснулся, когда в треугольное оконце чердака заглянули зимние искристые звёзды. Пятый встал, набросил на плечи одеяло, прошёлся для пробы по чердаку. Нормально. Если бы поменьше дрожали ноги, было бы ещё лучше. “Какие мы живучие, – подумал он отрешенно, – даже странно. Интересно, если бы на моём месте был человек, сумел бы он так быстро подняться? Это, конечно, зависит от того, какой человек. Но мне почему-то кажется, что не сумел бы. Впрочем, я не эксперт. Я просто терпеливый дурак. Вот только ради чего я это всё терплю? Ради чего Лин сейчас перетаскивает мешки и коробки на холодной станции? Уж по крайней мере, мы это делаем не ради себя. А ради кого?… Хрен его знает”. Он словно услышал неподалёку от себя ехидный комментарий Лина – хрен-то, может, и знает, а как на счёт тебя самого? А никак. Ничего не хотелось делать – ни думать о будущем, ни анализировать настоящее, ни сокрушаться над прошлым. Апатия. Равнодушие. Иголочки звёзд в треугольном окне. “Ничего не хочется менять, – понял Пятый. – Оставить всё, как оно есть – и точка. Пусть плохо, пусть несправедливо, пусть больно… зато не надо думать и принимать какие-то решения. Легче. Когда начинаешь задумываться – приходишь, например, к парадоксальному выводу. Или даже к выводам. Нас наказали за доброту, к примеру. Какого?! Ведь, что самое странное, не придерёшься. По сути, так оно и есть. Что мы такое страшное тогда сотворили? Людей выпустили? И что? За это нас сюда? На третье предприятие? Тогда получается, что если мы кого-нибудь изничтожили – нас бы за это похвалили? Абсурд. Но совершенно справедливый… Ладно, допустим. Хорошо. Но почему же нас тогда сразу не научили тому, что добро есть зло, а зло есть добро? И вообще, что это такое? “Я же не чувствую, что совершил подлость или предательство, – подумал Пятый. – А должен бы… Чувствую, что совершил ошибку, большую ошибку, за которую плачу сейчас – это да, есть. Но зло… Нет. Может, просто ума не хватает осознать? По отношению к Айкис мы, конечно, совершили подлость. А я бы и не смог поступить иначе”. Он постоял у окна ещё немного, потом, ощутив, что замёрз и устал, вернулся в свой угол. Лёг на матрас, натянул на себя одеяло, и незаметно для себя задремал. Засыпая, он подумал, что очень хочется увидеть во сне небо, не морозное и колючее, как сейчас, не пасмурное, с полными снега тучами, как было днём, а летнее – тёплое, синее и высокое. Но ему, в который уж раз, пригрезилась лишь пустота, в которой изредка вспыхивали островки боли, из которой не было выхода, которая затягивала его, заставляла раствориться в себе… или стремилась заполнить собой его душу. Что было верным – он опять не понял. Или просто не хотел понимать.
 

* * *

      Лин вернулся часов в девять утра. Пятый к тому времени уже давно не спал. Лин кое-как поднялся на чердак, но тут же сел на пол, в опасной близости от люка. Пятый бросился к нему, внутренне ужаснувшись тому, как плохо выглядит его друг. Лин страшно устал, у него не было сил подняться на ноги, но когда Пятый с тревогой заглянул ему в лицо, Лин нашёл силы улыбнуться и спросить:
      – Чего ты тут такого увидел, не пойму? Я что – вдруг стал зелёного цвета?
      – Пока нет, но имеешь реальный шанс, – ответил Пятый, помогая Лину встать на ноги. – Если ещё ночку поразгружаешь вагоны – запросто.
      – Я так и думал, – Лин тяжело поднялся, с помощью Пятого добрался до матраса и упал, как подкошенный. – Они красят вагоны такой мерзкой зелёной краской, которая слезает и норовит вцепиться в лицо. Хочешь, не хочешь, а какая-то часть на роже остаётся. А что – так сильно заметно?
      – Не то слово, – кивнул Пятый. – Лин, приляг, отдохни. Ты что-то на самом деле плохо выглядишь. Ты из зала приходишь в лучшем виде, чем сейчас.
      – В зале обычно тепло, – Лин опустился на подушку, – и иногда кормят. А там – минус двадцать, и есть не дают. Вот и вся разница. Я там у люка положил молоко и пачку творога. Поешь, а то ты вторые сутки…
      – Лин, погоди, ладно? – попросил Пятый. – Давай с тобой разберёмся.
      – Чего разбираться-то, – отмахнулся Лин. – Выброси и купи нового.
      – Ты эти шутки брось! Умник… Давай я тебе помогу раздеться, потом ты поспишь, а когда проснёшься – поедим вместе, – предложил Пятый.
      – Это ты шутки брось! Ожил тут, на мою голову. Забегал. Как хорошо было, когда ты лежал!… Тихо, никто ничего не советует… – Лин кое-как вылез из телогрейки, бросил её себе в ноги, снова лёг. – Пятый, ты можешь разок просто меня послушаться? Мы решили, что я пока за главного – вот и не перечь.
      – Хорошо, – ответил Пятый. – Но, может…
      Он осёкся, посмотрел на рыжего. Лин уже спал. За эту ночь он, казалось, похудел ещё больше, черты приобрели резкость, заострились. Пятый с минуту постоял, присматриваясь, потом решил, что надо было бы укрыть Лина получше, потянул на себя телогрейку – и оттуда посыпались деньги. На первый взгляд – рублей двадцать пять, если не тридцать. Много, очень много. Рыжий работал один за бригаду из шести человек. “Только бы всё обошлось, – подумал Пятый, – не дай Бог…” Он сложил деньги обратно, в карман телогрейки, укрыл друга потеплее, и пошёл к люку – за едой. Есть хотелось, Лин оказался прав. Поев, Пятый впервые за последние три месяца почувствовал себя счастливым. По крайней мере, ему так показалось. Впрочем, это состояние скоро прошло, он снова погрузился в невесёлые раздумья. Дня через три им придется уходить из этого дома. Как бы ни хотелось тут остаться, этого делать нельзя. Пятый был больше чем уверен в том, что их ищут. Опять придется скитаться, мёрзнуть по ночам, шарахаться от собственной тени… Не хочется. Очень не хочется. А что поделаешь? Надо. Пятый старался понять для себя, что больше изматывает – постоянная гонка, или мысли о ней. И пришёл к выводу, что примерно в равной степени. Сейчас нужно было выработать план действий, подумать, куда идти потом, где ночевать. Пятый чувствовал, что думать ему не хочется. Хотелось лечь и посмотреть на небо. Или почитать. Но читать было нечего, а на единственной лежанке спал Лин. Пятый накинул на плечи вакантное одеяло, сел в уголке. “Поспать, что ли? – подумал он. – Всё равно нечего делать”.
 

* * *

      Лин проснулся часам к шести вечера. Сел, потянулся, поискал глазами друга, не нашёл. Пожал плечами и снова вытянулся на матрасе. Тело ныло, усталость не желала уходить. “Где этого убогого носит? – подумал Лин. – Ещё не хватало, чтобы он куда-нибудь запропастился… Вот же никчёмное создание, ей Богу!… Если он не нужен – лезет везде, куда не зовут. Если нужен – его нет. Вот куда его, интересно, занесло на этот раз?…”
      Пятый в это время сидел внизу, у их с Лином временных соседей. Идти он не хотел, но Володя и Юля затащили его к себе домой чуть ли не силой.
      – Пойдём, попьём чайку, поговорим…
      Поговорим!… Сказали тоже. О чём? Смешные, о чём с ним можно говорить? О третьем подземном этаже? О том, что ящик лучше успеть взять тогда, когда тележка полная, чтобы не приходилось нагибаться, и о том, что это не всегда получается сделать, особенно, когда “тим” свежий, только-только набранный?… О том, что их несчастная земля обречена, а они ходят по ней и не видят этого… видят только то, что им положено, не смеют (или не умеют) поднять глаза?… О том, что он опять, в который уж раз, запутался, определяя для себя, что есть грех, а что – благо? Они этого не поймут, и не потому, что они хороши или он плох, а просто в силу того, что все они – очень разные. Пятый не умел и не хотел учиться горевать о том, что в магазине нет масла или колбасы. И не потому, что презирал эти разговоры, вовсе нет. Просто для него этих проблем не существовало в принципе. Они были от него дальше, чем самые далёкие звёзды, и для него это было единственным правильным решением. Предметы, как таковые, его уже не волновали. Уравнение упростилось до нескольких знаменателей, он жил этими знаменателями. И сам был одним из них. И ладно. Всё же он согласился зайти, не хотелось обижать людей. Пятого, когда он вошёл, прежде всего поразила вопиющая бедность их жилища, бедность, которая кричала о себе. Голая лампочка под потолком, выцветшие обои, старая колченогая мебель. Квартира, в которую он попал, была унылой и серой, как пасмурный зимний день. Тоска. Опять тоска. “Да, в сравнение не идёт, – Пятый вспомнил жилище научного руководителя “Сизифа”, в котором ему как-то довелось побывать. – Разве так можно? Это неправильно – когда всё столь сильно разница”. В Доме все, или почти все, имели если не равные, то хотя бы близкие условия жизни. Конечно, у семейных квартиры были больше. Конечно, у богатых имелась дорогая деревянная мебель. Конечно… но все имели возможность “сделать” себе жильё по вкусу, как-то что-то изменить. А тут – нищета и безысходность. И полная безнадёга.
      – У вас уютно, – сказал Пятый, когда Володя пригласил его в кухню.
      – Ну, чего там, – отмахнулся тот. – Нормально. Это ж не коммунальная, а своя. Мы же недавно только ордер получили, пока ничего ещё не делали. Вот достанем краску, обои, тогда и переделаем. Только это не быстро, пока то да сё. Я ещё из дерева кой чего хочу изобразить, полочки там, стеллажи…
      – Это здорово, – одобрил Пятый, которому было всё равно. – Только это, наверное, сложно…
      – Это смотря откуда руки растут, – степенно ответил хозяин. – А я-то сумею, не сомневайся. И получится хорошо.
 

* * *

      Освещённая ярким, слепящим солнцем весенняя улица казалась бесконечной. Идти было уже невмоготу, поэтому они сели на лавочку у какого-то подъезда – передохнуть. Лину не терпелось поскорее отправиться дальше, Пятый же с трудом находил в себе силы как-то переставлять ноги. Солнце слепило, глаза, привыкшие к темноте, быстро устали от света.
      – Слушай, Лин, – позвал Пятый, – ты уверен, что нам надо куда-то ехать? По-моему, и тут неплохо…
      – Уверен, конечно, – пожал плечами Лин. – Вот оставаться – страшно.
      Лин поглядел на друга и хмыкнул, внутренне признавая, что Пятый, может быть, и прав. Пятому на самом деле было тяжело идти, он всё ещё толком не оправился от обострения. Бледный, на скулах – нехороший туберкулезный румянец, лицо покрылось испариной… Дышит тяжело…
      – Устал? – сочувственно спросил Лин. Пятый кивнул. – Я понимаю, что трудно, но надо отсюда уходить. Опасно. Я же не за себя боюсь.
      – Лин, район большой, и вероятность того, что нас найдут… – начал было Пятый, но Лин его прервал:
      – Эта вероятность существует, и не спорь со мной! Попробуем добраться до северной части города, может, там будет поспокойней. Ты сам говорил, что видел из окна, как они проезжали!…
      – Мало ли что я видел, – отмахнулся Пятый. – Вполне достаточно просто переменить дом.
      – Нет, мой дорогой. Недостаточно. Ты отдохнул?
      – Немного, – Пятый тяжело поднялся.
      – Да сядь ты, чего вскочил! На вот, съешь свой викасол, чтобы ненароком опять не началось. Давай ещё посидим, на тебе лица нет.
      – Ты не прав, Лин. Лицо есть. Вопрос – какое?…
      – Ща, проверим, – Лин начал озираться вокруг. – А!… Вот!… Эй, девочка, постой!… Да, ты. Скажи – этот дядя сильно страшный? Ну беги, беги…
      – Да, дети бояться, – подытожил Пятый.
      – А ты чего хотел? – удивился Лин. – Конечно, бояться. Да я и сам, понимаешь ли… так, гляну иногда… и сразу – мороз по коже…
      – Спасибо, утешил, – хмыкнул Пятый. – Добрый ты, Лин… временами…
      – Я хороший, – Лин прищурился на солнце, улыбнулся. – Особенно когда сытый. И когда тепло. И когда деньги есть. И не болит ничего. Вот как сейчас.
      – Хороший, хороший, – покивал Пятый согласно. – Ну что, пошли дальше? Хотелось бы до темноты найти какое-нибудь место…
      – Это мысль. Найти место, чтобы там было всё – и еда, и вода, и тепло… – Лин мечтательно поднял глаза. – Такое место называется “подвал”. Или “чердак”. Слушай, ты не находишь, что мы стали мыслить в какой-то подвально-чердачной области?
      – Нахожу, – ответил Пятый. Он сунул в рот таблетку викасола, потом, подумав, прибавил к ней ещё таблетку ампицилина и стал медленно жевать – запить было нечем.
      – Горькие? – с интересом спросил Лин.
      – А ты как думаешь? – вопросом на вопрос ответил Пятый.
      – Я – никак, ты же попробовать не дашь. Сам всё сожрешь, с другом тебе поделиться конечно не захочется. Поэтому я и спросил – горькие?
      – Горькие, – ответил Пятый. – Очень. Но всё же лучше их съесть, чем потом харкать кровью. Они полезные.
      – Всё равно – гадость, – поморщился Лин. – И как ты их…
      – Просто, – Пятый с трудом проглотил, закашлялся. Лин примерился было похлопать его по спине, но Пятый показал ему кулак – отстань, мол. Лин пожал плечами, отвернулся. Через минуту Пятый справился с кашлем, откинулся на спинку скамейки и закрыл глаза. Дыхание всё никак не хотело выравниваться, но Пятый знал – надо просто посидеть минуты три неподвижно, ничего не говоря – и пройдёт. Так бывало и раньше. Лин это тоже знал, поэтому стал просто смотреть по сторонам – не хотел мешать.
      Это была не их весна, и они оба это превосходно понимали. Чужая весна заполнила собой этот город, а они… они были частью той долгой и скучной зимы, которая покидала сейчас Москву почти что навечно. Это очень долго – весна, лето и осень. Пятый, почувствовав себя лучше, прикрыл глаза и с облегчением глубоко вздохнул. Пусть. Ну и что, что они – часть зимы. Воздухом им никто дышать не запретит. И с предприятия они смылись. И сейчас поедут куда-нибудь, отдохнут, наберутся сил – а тогда, глядишь, можно будет, пусть и несмело, но всё же подумать о лете. А может, получится сбежать месяца через три и впустить себя в лето… или наоборот, впустить в себя лето. Неважно. Живы. А это – так много. Жизнь – она гораздо больше, чем эта вечная весна…
      – Пойдём, Лин, – позвал Пятый, поднимаясь. – Время…
      – Пойдём, – согласился Лин. – Тебе полегчало хоть немного?
      – Почему – немного? Мне хорошо. Правда, мне почему-то совсем хорошо становится, если идти никуда не требуется, но это уже частности.
      – Ага, частности!… Тебе хорошо, когда кто-то тебя кормит, поит, всё готовенькое приносит… Идём, надо успеть получше устроиться и купить хотя бы хлеба, а то еды у нас нет совсем. А я уже голодный, – признался Лин.
      – Во, узнаю! Кто куда – а тебе бы только съесть что-нибудь…
      …Хорошо идти сквозь весну. Пусть и чужую. И руки совсем не мерзнут…

      – Мне что – десять раз повторять одно и то же? – прищурился Андрей. – Ты глухой, что ли? Пошёл в зал!
      – Не раньше, чем ты вызовешь врача, – ответил Пятый.
      Они стояли у входа в “тим”, Пятый на пороге, Андрей – чуть поодаль.
      – Ты третий день просто так мутишь воду. Мне надоело слушать этот бред! Плохо ему! Подумаешь! А кому хорошо?
      – Ты его избил. Три дня назад. С тех пор ему всё хуже и хуже. Или ты вызываешь врача, или я перехожу к решительным мерам, – Пятый говорил твёрдо, но в его голосе звучал страх. Лину на самом деле было плохо. Пятый не мог понять, в чём дело. Лин – тоже. Кроме слова “больно” он вообще ничего не говорил эти три дня. Больно, и всё тут. И температура под сорок. Лин таял, как свечка. Поэтому за всей твёрдостью тона в голосе Пятого звучала настоящая паника.
      – Ничего с ним не будет, – отмахнулся Андрей. – Отлежится, как миленький, никуда не денется.
      – Вызывай врача!
      – И не подумаю!
      – Тогда – прости.
      Выбить пистолет было минутным делом, тем более, что отчаяние придало Пятому новые силы. Он поднял оружие на уровень пояса и приказал:
      – Пошли, сволочь. Теперь мы пойдём звонить вместе. Ты этого хотел?
      Андрей не ответил. Наверху, в каптёрке, Пятый заставил его набрать номер первого предприятия и позвать к телефону Лукича.
      – Аллё… это “трёшка”… да, смена… Тут Пятый хуи валяет… Чего? Да мура, Лину поплохело малость, вот он и…
      Пятый взял у Андрея из рук трубку и сказал:
      – Алексей Лукич, выезжайте немедленно… нет, я не вру и не шучу, всё очень серьёзно… да, плохо… Я не знаю!… Где сейчас? Я – рядом с телефоном, Лин в тиме… температура высокая, он сильно ослабел… нет, никто не стрелял, только били… Жалуется на боли… ему очень плохо… Что я думаю?… Ничего, я не хирург, могу только предположить… да, именно. Поторопитесь, счёт, по-моему, идёт на часы, если не на минуты… хорошо…
      Пятый положил трубку, глубоко вздохнул, на секунду прикрыл глаза. Затем взял пистолет за ствол и протянул его Андрею.
      – Теперь делай, что хочешь, – просто сказал он. – Хочешь – пристрели, хочешь – избей. Мне всё равно.
      – Пошёл вниз, урод! Бить я его буду, как же. Аккурат перед тем, как Лукич припрётся. Нашёл дурака. Иди, сиди со своим убогим…
      Два раза ему повторять не пришлось – Пятого как ветром сдуло из каптёрки. Попозже, минут через двадцать, Андрей заглянул в “тим” – проверить.
      – Скоро, рыжий, потерпи, – просил Пятый, сидя на коленях рядом с Лином. – Сейчас они приедут и помогут… Терпи…
      – Больно… Пятый… сделай хоть что-нибудь…
      – Хватит цацкаться, – поморщился Андрей. – Иди в зал, пока я не…
      – Принеси носилки, – ответил Пятый не оборачиваясь. – И быстро. У него плохо с сердцем, он еле держится. Я не шучу, Андрей. Скорее.
      – Врёшь небось, – отмахнулся Андрей. – Ладно, так и быть. Минуту подожди, не развалишься.
      – Андрей, помоги нам, пожалуйста. Я тебя умоляю, принеси носилки. Я боюсь его нести на руках, ему может стать хуже…
      – Пятый, ты довёл меня уже! Я же сказал, что принесу. Чего ты ещё от меня такого хочешь? Чтобы я его не бил? Не имею права. А носилки я сейчас…
      – Спасибо. Поторопись.
      – Заебал, придурок!…
      …Лукич приехал не один, его сопровождал ещё один хирург и пожилая, как показалось Пятому, медсестра. Лин к тому времени уже лежал на койке в медпункте. Когда его туда перенесли, Андрей, наконец-то сообразил, что дело серьёзное. И паника Пятого получила объяснение. Лин был не просто бледен, нет, казалось, что кожа его посерела, губы стали пепельного оттенка. Глаза красные, воспалённые. К приезду Лукича температура, раньше очень высокая, стала понижаться, Лин всё чаще и чаще начал впадать в забытьё, из которого выходил каждый раз всё дольше и труднее. Лукич сразу, как только увидел Лина, спросил:
      – По животу били?
      – Били, – ответил Пятый и поглядел на Андрея. – И не единожды…
      – Пятый, бегом звонить! Сразу Павлу, и не церемонься, ради Бога. Пусть высылает ещё одну бригаду, нам втроём не справится.
      – Что говорить? – Пятого трясло, но он старался держать себя в руках.
      – Говори, что сильно запущенная интоксикация и что надо срочно чистить кровь от продуктов распада. Что сердце отказывает. Понял?
      – Потом обратно?
      – Нет, сиди в коридоре. Ты тут будешь только мешать. Понял?
      – Алексей Лукич, он не…
      – Нет, это я тебе обещаю. Ты меня давно знаешь?
      – Да… Алексей Лукич, помогите ему, ради Бога…
      – Успокойся и не переживай. Всё. Иди. Поживее, Пятый, время не терпит.
      Пятый стремглав бросился к телефону, Андрей проводил его недоумённым взглядом.
      – Чего это он так понёсся? – спросил он у Лукича. – Серьёзно что ли, плохо?
      – Хуже некуда. Он при смерти, – тихо ответил Лукич. – Похоже, на этот раз мы опоздали.
      – Из-за чего? – не понял Андрей. – Всё же нормально было…
      – Иди в “тим”, – приказал Лукич. – А то, неровен час, ему чего сболтнёшь лишнего. Ему про это всё знать не надо. Надюша! Готовь его, мы прямо сейчас приступим.
      Пятого внутрь никто не пустил. Дозвонится он не смог. Теперь он сидел под дверью и ждал. Лукич не счёл нужным о чём-то с ним говорит, только позже, много позже, Пятый узнал, что врач просто уберёг его от правды, пожалел, но тогда… Пятый весь извёлся, пока, наконец, Лукич не вышел из медпункта.
      – Пятый, поди сюда, – позвал он. – Так, значит… По порядку расскажу. У него было всё разбито внутри. Начался абсцесс. Мы удалили часть кишечника, которая просто разлагалась, но… постарайся понять… Такой процесс прежде всего плохо влияет на сердечную мышцу. Ну, и… сам понимаешь… почки стали отказывать… То есть кровь не очищается. Понимаешь, Пятый, если он… словом, он может и не выдержать этого… Когда мы оперировали, у него начались судороги, сердце стало отказывать. Мы кое-как поддержали, реанимировали, но… Пятый, ты пойми…
      – Что я должен понять? – Пятый смотрел на Алексея Лукича расширившимися глазами. – Лин… он что, умирает?
      – Да. Боюсь, что мы не в силах помочь. Мы, ей Богу, очень старались, но… Мы же не всесильны…
      – Можно туда?
      – Иди. Пятый, я не знаю, сколько это продлится, никто не может сказать. Есть маленький шанс, что он выживет, но, повторю, очень маленький. И поверь мне ради Бога, мне страшно жаль, что так получилось. Если бы хоть вчера…
      – Я понял, – Пятый облизнул пересохшие разом губы. – Я пойду, посижу с ним хоть минутку…
      – Ты вызвал бригаду?
      – Нет, там никто не отвечает. Я перезвоню сам, вы не звоните.
      – Только недолго, Пятый. Не подводи меня, а то мне ещё и влететь может за это всё. Понял?
      – Я всё понял, – Пятый вздохнул поглубже и вошёл в комнату.
 

* * *

      – Зачем вы его привязали?
      – Чтобы он не покалечился. Он пока ещё не вышел из наркоза, но когда будет выходить, может начать дёргаться, рваться. Это просто страховка.
      – Ладно. Я только минутку тут побуду, хорошо? Посмотрю – и пойду… Можно? – Пятый смотрел на Лина не отрываясь, на лице его появилось выражение неподдельного ужаса. – Алексей Лукич…
      – Можно… Надя, держи, куда смотришь!
      Лин вскрикнул, дёрнулся, забился в судорогах. Лукич с несвойственной его возрасту проворностью рванул к койке и со всех сил прижал плечи Лина к подушке. Медсестра схватила Лина за руку, но Лукич приказал:
      – Голову держи, язык фиксируй!… Пятый, придержи ему ноги, не стой столбом… Крепче, дурак, шов может разойтись, на соплях же всё… вот так. Крепче! Надя, поверни ему голову набок…
      Всё кончилось так же неожиданно, как и началось. Лукич отпустил Лина, поправил сбившееся одеяло и тяжело вздохнул.
      – Что я говорил, – заметил он. – Как в воду глядел…
      – Это он от боли так кричал? – севшим голосом спросил Пятый.
      – Нет, не от боли. Я же тебе сказал – он выходит из наркоза, это почти всегда очень неприглядно. А уж тут… Всё, иди, Пятый. Хватит тут торчать. Надежда, проверь швы, что-то мне не по себе.
      – Всё чисто пока, – медсестра укрыла Лина одеялом. – Как вы думаете, следующий приступ скоро?
      – Часок ещё пролежит в отрубе, не меньше. Пойди пока что чаю на всех завари. Пятый, ты ещё тут?!
      Пятый сидел подле койки на корточках и держал Лина за руку. Он поднял на Лукича испуганные глаза и сказал:
      – У него такие руки холодные… Господи, да что же это… Помогите ему, пожалуйста… Сделайте что-нибудь…
      – Мы и так всё, что возможно, делаем, – отрезал Лукич. – Убрали источник заражения, промыли полость, всё зашили. Что ты ещё хочешь? Не всё от нас зависит, это ты в состоянии понять?
      Пятый слабо кивнул. Идти звонить было необходимо, но он боялся оставлять Лина – а вдруг… Всё же он нашёл в себе силы встать и кое-как дойти до телефона.
      – …Алексей Лукич просил прислать вторую бригаду, – голос Пятого был тусклым и совершенно безжизненным. – Он сказал, что они втроём не справятся. Пришлите, пожалуйста…
      – А что мне за это будет? – в голосе Павла Васильевича звучало ехидство и веселье. – Давай меняться – я тебе бригаду, а ты мне – информацию. Идёт?
      – Вы не понимаете, он же умирает! – с отчаянием произнёс Пятый. – Ему нужна помощь, как вы не поймёте!…
      – Так я и предлагаю – обмен. Или ты не понял?
      Пятый швырнул трубку на аппарат. Где-то за поворотом коридора снова раздался крик, полный боли, и Пятый сразу понял – это Лин. Он со всех ног бросился к медпункту.
      – Держи!… Во дура, да держи же ты! Володя, иди сюда!
      Пятый влетел в медпункт и остановился на пороге. Опять! Они же говорили – через час! Как же так!
      – Ты позвонил? – Лукич повернулся к Пятому, лицо его было покрыто испариной, он тяжело отдувался. – Позвонил, я спрашиваю?
      Пятый не ответил. Он повернулся и снова бросился бегом по коридору – прочь, прочь, прочь от этого ужаса, от своего страха, от своего бессилия. Лукич пожал плечами и, повернувшись к медсестре и второму хирургу, спросил:
      – Ну что?
      – Давление упало немножко, но он, кажется, очнулся, – ответил второй хирург. – Глаза пояснее стали и реагирует.
      – Сейчас проверю. Лин, это я, помнишь меня?
      Лин слабо кивнул. Ему было дурно и страшно хотелось пить. Слабость, пересохший рот, боль… Даже дышать больно. Везде больно…
      – Ты понимаешь, что с тобой такое?
      – Я… пить хочу… – прохрипел Лин.
      – Нельзя пока, – ответил Лукич. – Тебе плохо было, мы тебя прооперировали, так что пить нельзя. Володь, давай попробуем капельницу поставить, хоть глюкозой поддержим немного. Крови-то нету.
      – Давайте попробуем. Только вены больно плохие, боюсь, мы только потеряем время.
      – Тогда давай так – сначала руки проверим, а потом, коли не выйдет – катетер в подключичку. Хорошо?
      Руки надежд не оправдали – вены рвались, словно были сделаны из бумаги. С огромным трудом врачи всё же ввели катетер и общими усилиями поставили капельницу. Лин к тому времени снова отключился. Ему перевязали израненные руки и снова укрепили фиксаж. Как оказалось, вовремя. Снова случился приступ судорог, через полчаса – ещё один. Давление упало ещё сильнее, но стимулировать сердце Лукич побоялся – отравленная сердечная мышца могла и не выдержать. А ещё через полчаса приехала, наконец, вторая бригада врачей. Во главе с Эдуардом Гершелевичем. Он эту бригаду привёз, внимательно выслушал Лукича, покачал головой, пожал плечами, согласился со всеми назначениями, осмотрел Лин и отбыл. Вторая бригада заступила на вахту, а Лукич вдруг с удивлением понял, что Пятого он не видит уже довольно давно и подивился – где же он? И пошёл поискать.
 

* * *

      – Не видели?… Как – на улицу пошёл? – искренне удивился Лукич.
      – Да он всё равно с территории сейчас выйти не сможет. Сказал – вы его отпустили подышать…
      – Понятно… И куда он направился?
      – Да куда-то в сторону котельной, – пожал плечами охранник на входе.
      – Спасибо.
      Лукич брёл по тропинке, протоптанной в снегу, то и дело спотыкался, чуть не падал – тропинка была узкой. “Где носит этого дурака? – с раздражением думал Лукич. – Он же ничего не взял – ни куртки, ни другой одежды. А вышел часа три назад”.
      Лукич остановился и прислушался. Где-то за зданием котельной он различил посторонний звук. Сначала не понял, а потом сообразил. И бегом бросился к источнику этого звука.
      Пятый сидел прямо на снегу и размеренно бил кулаком в кирпичную стену. Кулак был уже в крови. Пятый беззвучно плакал, лицо его было мокрым от слёз, он иногда останавливался и пытался вытереть слёзы разбитой рукой.
      – Это что такое?! – возмутился Лукич. – А ну, иди сюда!
      Он силой оттащил Пятого от стены и заставил встать на ноги.
      – Рассказывай давай, что случилось, – потребовал он.
      – Он… бригаду… он отказал… – у Пятого заплетался язык, его трясло от холода. – Сказал, что только если я… информацию… то он… врачей… а я… я не смог… Лин теперь умрёт из-за меня…
      – Во-первых, приехала бригада, – жестко сказал Лукич. – Во-вторых, немедленно пошли в тепло, пока ты не схватил какую-нибудь мерзость. В-третьих, я считаю, что ты должен быть от Лина неподалёку, потому что он плохой и на самом деле может умереть в любую минуту. И никакая вторая бригада его не спасёт. Но сдаваться и устраивать истерики ты морального права не имеешь, понял? От тебя наполовину зависит, выживет он или нет. Знаешь, почему я тебя пошёл искать? Он о тебе спросил.
      – Он очнулся? – на лице Пятого появилась безумная надежда.
      – Да, очнулся… не совсем ещё, правда, но иногда в себя приходит. Пошли, психопат. На вон куртку мою накинь…
 

* * *

      – Горячего чая, смазать руку йодом – и в комнату, – распорядился Лукич. – Как согреешься – сразу туда.
      – Я уже…
      – Сиди! И принесите ему переодеться, он промок насквозь.
      …Пятый уже несколько часов сидел рядом с Лином. Врачи заглядывали каждые полчаса, пытались как-то поддержать его, что-то кололи, что-то говорили… Пятый видел – всё хуже и хуже. Лин постоянно просил пить – кровопотеря, лекарства, наркоз – всё это вызвало страшную жажду. Стали поить – началась рвота. От малейшего глотка воды Лина выворачивало наизнанку, он стонал от боли в свежих швах, плакал… ненадолго отпускало – и по новой. Опять просил пить. Снова…
      Где-то ближе к утру Пятый заметил, что Лин дышит всё тяжелее и тяжелее. Лин не спал всю ночь, Пятый, естественно, тоже, поэтому и обратил на это изменение внимание Пятый не сразу.
      – Рыжий, – позвал он тихонько. – Лин, что такое?
      – Мне… плохо… не могу… воздуха мало… – Лин говорил бессвязно, речь его путалась, в глазах плескалось непонимание и страх. Он смотрел на Пятого, как ребёнок на взрослого – вот придёт дядя и всё исправит. – Открой окно…
      – Лин, там холодно, – ответил Пятый. – Нельзя открывать. Ты простудишься.
      – Ладно… – Лин облизнул пересохшие губы. – Дай… попить…
      – Не надо, опять вырвет. Ты поспи немножко, хорошо? – попросил Пятый. – Отдохнёшь – а потом дам водички. Ладно?
      Лин кивнул. Полчаса пошли в тишине, Лин лежал, прикрыв глаза, тяжело с хрипом дыша, и, казалось, спал. Пятый сидел неподвижно, силясь понять – что происходит? Но то, что происходило, стало вдруг происходить гораздо быстрее, чем он мог себе представить. Лин вдруг приоткрыл мутные глаза и прошептал:
      – Пятый… я, кажется… умираю…
      Пятый вскочил, как подброшенный, и кинулся в коридор.
      – Алексей Лукич! – закричал он. – Скорее! Ему плохо!
      – Что такое? – Лукич, видимо, спал, но проснулся по давней военной привычке, на удивление быстро.
      – Он задыхается!
      – Буди остальных, живо! В комнату не входить, понял!
      …Пятый сидел в коридоре, прислонившись спиной к стене и, помимо своей воли, слышал почти всё, что делалось в медпункте. Его трясло всё сильнее и сильнее. “Только бы мне не слышать, только бы не слышать… О, Господи!… Не хочу это всё слышать”, – думал он. А обрывки голосов всё звучали и звучали…
      – …кровотечение из шва… стол готов?… да, поскорее…
      – …а я и говорил, что будет… надо было сразу начинать…
      – …цианоз, отёк лёгких… Нет, товарищи, после такого…
      – …да срежь ты эти нитки!… на кой они теперь… чёрт, его опять рвёт!… давай наркоз вводи, пока я держу…
      – Куда?!
      – В катетер… давай… эй, он ещё дышит? А, это нормально… кладите…
      – …это из внутреннего. Ничего, зашьём… только неизвестно, проснётся ли он после этого всего…
      – Жди, проснётся!… фиксируй, Володь, время… чёрт, да что же это такое, а?… ну сколько можно?… вы зашли в полость?
      – …давным-давно. Всё, там нормально… ну, насколько это может быть нормально… всего лишь один сосуд, а вы орёте, как оглашенные… Эй, почему он дёргается?! Кто наркоз давал, придурки?!
      – Я не успел…
      – Лукич, я этого оглоеда к свиньям собачьим урою!…
      – …тише, тише… что случилось?… наркоз? Не надо наркоз, всё правильно, не надо давать, он и так еле дышит… Надежда, шей, ты это лучше всех умеешь… всё, уже всё… это похоже не на отёк, а на плеврит…
      – Лукич… да что же это такое?! Стеноз…
      – Дыши сам, урод!… Чтоб тебя, прямо не знаю…
      Несколько минут в медпункте было подозрительно тихо, потом в дверь высунулся Лукич.
      – Пятый, – позвал он. – Руки у тебя мытые?
      – Да, – ответил Пятый. – Что делать?
      – Принеси три чистые пелёнки, простыню и пару полотенец, в темпе, – попросил Лукич. – Занесёшь, положишь – и иди.
      – Что такое? Зачем?
      – Иди… Зачем, зачем… не твоё дело!
      – Лукич, – позвали из-за двери, – пойди сюда! Он опять не дышит…
      – Сейчас. Ты реанимируй, пытайся, надо же поддерживать…
      – Спазм, горло дыхательное перекрыто, – посетовали из медпункта. – Лукич, он синеет уже… Иди, сам делай трахеотомию.
      Лукич скрылся за дверью. Пятый отыскал сумку с чистым бельём, отобрал нужное и бегом рванул в комнату.
      – Вот так-то лучше, – удовлетворённо заметил кто-то. – Вроде дышит пока…
      – Вот именно – пока. Пятый, принёс?
      Пятый протянул медсестре то, что она просила, а сам подошёл к койке.
      – Что такое? – еле шевеля губами спросил он.
      – Отёк лёгких, плеврит, – ответил за всех Лукич. – Начались судороги, разошёлся шов. Зашили. Стало останавливаться сердце. Вкололи адреналин. Перестал дышать. Сделали трахеотомию. Сейчас поменяем бельё, перевяжем по новой, посадим, как положено – и пойдём молиться Богу. Пятый, пойми – это конец. Мы больше ничего сделать не сможем. Эй, только в обморок не падай мне тут, пожалуйста! Выведите его на волю, пусть там посидит. А мне работать надо. Я тебе полный отчёт дал?
      Пятый кивнул. Он и вправду еле стоял на ногах.
      – Всё, свободен.
      – А всё это… зачем? – Пятый указал трясущейся рукой на простыню.
      – А затем, что когда дыхание останавливается, всегда происходит… всё, вали отсюда! Иди искать подушки, их нужно ещё как минимум штуки три. Понял? Иди. Хоть до Москвы дойди, но вернись с тремя подушками.
      Пятый нашёл подушки быстро – просто прошёлся по каптёркам и выпросил всё, что надо, у надсмотрщиков. Отдали. Не пожалели. Потом Пятый отнёс подушки в медпункт, а сам пошёл и позвонил Эдуарду Гершелевичу. Просто спросить совета.
      – Я, правда, не практикую, – ответил тот, когда Пятый выложил ему всё, что знал. – Но… позови Лукича. Может, стоит попробовать сделать пункцию плевральной полости… Чем чёрт не шутит!… Зови.
      Старики говорили недолго. Лукич, задумчиво почесал в затылке, крякнул, сказал “Была – не была!” и снова исчез на дверью. Через пятнадцать минут он позвал Пятого.
      – Так, дружок. Сейчас ты при нём посидишь немножко, мы пойдём, обсудим технику, и приступим. Если что – позовёшь. Мы скоро. Не переживай.
      Лин был не просто бледен, он был какого-то зеленоватого оттенка. Его высоко посадили, чтобы хоть как-то немного уменьшить отёк. Трубка, вставленная в дыхательное горло, требовала, чтобы голова была откинута назад, поэтому Лину зафиксировали подбородок, протянули широкий кусок бинта под ним и подвязали к спинке кровати. Лин дышал еле-еле, руки его были холодны, лоб тоже, губы посерели, лицо стало восковым. Пятый уже не мог что-то говорить или думать, он просто просидел те пятнадцать минут, которые отсутствовали врачи, держа Лина за холодную мёртвую руку. Он молчал. Даже молиться он не мог.
      – Пятый, поди в коридор, – Лукич ласково взял Пятого за плечи и развернул к себе лицом. – Нам надо поставить дренаж. Это может помочь. Так что пойди, милый, хорошо?
      Пятый кивнул и вышел за дверь. Несколько минут в медпункте была тишина, а затем кто-то произнёс:
      – Ух ты! Литр, не меньше!…
      – Ну, не литр… пол литра точно. Смотри, а он дышит получше. Прямо сразу задышал…
      – Не говори под руку, Володя! И дайте пластырь, нужно зафиксировать трубку. Кстати, позовите психа из коридора, пусть успокоится…
      Пятый вошёл сам, не дожидаясь приглашения.
      – На, смотри, – позвал Лукич. – Видишь, сколько экссудата? Он сдавливал всё, что можно. Сейчас экссудат через шунт будет выходить и ему станет полегче дышать. Всё теперь зависит от того, заработают ли почки. Если да – тогда может выжить. Если нет… о плохом не будем. Всё, сиди, следи, наблюдай. Тут Надежда остаётся, так что вы на пару и присмотрите. А я его уже видеть не могу! Дайте мне сегодня хоть кофе попить спокойно.
      – Обойдётся, – успокаивающе сказал кто-то. – Я такие вещи чую.
      – А сколько времени? – спросил врач из второй бригады.
      – Шесть утра. С добрым утром вас, дорогие товарищи! Радостно и бодро начните новый трудовой день с производственной гимнастики!
      – Тьфу на тебя, усохни! Семён, ну перестань, – попросил Владимир. – Хоть перед этим не выступай…
      – В качестве разминки мы предлагаем вам поставить дренаж и потренироваться в искусственном дыхании, – продолжал веселиться Семён. – А потом…
      Семёна вытолкали из медпункта просто взашей – шутки, конечно, ничего плохого в себе не содержали, но спокойно глядеть, как Пятый стоит посреди разорённого медпункта и неподвижно смотрит на веселящегося врача, Лукич не смог. Конечно, тут всё понятно – что для одного – горе, для другого – просто работа, но… Всё имеет свои пределы.
      – Ты бы пока посидел, – попросила медсестра. Она была пожилая и полная. И очень спокойная, в чём позже Пятый убедился на практике. – Чего торчишь на дороге?
      – Что? – не понял Пятый.
      – Сядь и успокойся малёк. Хочешь, чайку попьём? – она вытащила из какого-то тайничка заварку и литровую баночку. – Заварить тебе? Ты, поди, всю ночь не спал. Угадала?
      – Да, не спал… Только не надо чай, я не хочу.
      – А ты через “не хочу”, – посоветовала сестра. – Мы ему сейчас тоже водички кипячёной приготовим, лимончика добавим. Он скоро проснуться должен, вот и попьёт.
      – Вы думаете, что он сможет? – Пятый опустил голову. – Они говорили, что он не проснётся…
      – А ты в голову не бери, что они говорили, – посоветовала сестра, размешивая заварку в банке маленькой ложечкой. – Они врачи, только болячки и видят. Мало ли кто что говорит!… Так и с ума сойти недолго. Вот увидишь сам – очнётся.
      – Он выживет? – Пятый тяжело сел на стул около с кровати.
      – Не знаю, – подумав ответила Надежда. – Я же не Бог. Но если ты будешь так нервничать, ты ему не только не поможешь, а даже наоборот. Понял?
      – Какое у вас имя… – вслух подумал Пятый. – Надежда… а как отчество?
      – Михайловна, – подсказала она. – Ты меня из виду не теряй. Надежда, говорят, последней умирает. Так что если хуже станет – про меня вспомни. Что тётя Надя говорила… Может, и выживет. Давай поправим подушки, а то низковато ему. Ты трубку придержи… вот так… всё, отпускай.
      – Вы капельницу ему не поставите? – спросил Пятый.
      – Пока не поставлю, только когда они скажут.
      – Почему?
      – Так пусть отдохнёт он, поспит, отлежится. Торопиться не надо, потихонечку, полегонечку. Не знаешь, стаканы тут есть?
      – Посмотрите в шкафу, – Пятый сел рядом с Лином и взял его за руку. – Мне пока не надо чая, я потом…
      – Потом остынет. Ты где себе так руку раскровенил? Болит небось.
      – На улице. Случайно. Я и забыл уже, – Пятый пересел на стул, пододвинул к себе стакан с чаем. – Что мне делать? Я же ничем ему помочь не могу…
      – Он твой друг? – участливо спросила Надежда Михайловна.
      – Да… даже не просто друг, а ещё ближе…
      – Брат?
      – Не совсем… да, пожалуй, брат… о, Господи… – Пятый судорожно вздохнул, зажмурился, потряс головой. – За что это всё?! Он не выдержит, я чувствую, он совсем… он…
      – Ты так сильно тут не нервничай, – посоветовала сестра. – Если хочешь повыть и порыдать – иди в коридор или на улицу. Ты думаешь, он тебя не слышит? Всё он слышит. И твоё состояние ему передаётся, он тоже нервничать начинает. А ему отдыхать надо, сил нормально набираться. Понимаешь?
      – Хорошо. Я постараюсь держать себя в руках, – ответил Пятый. – Я не хотел…
      – Вот и ладно. Пей чай, пока горячий. Поесть не хочешь?
      – Нет. Только не это! От одного вида мутит.
      – Это нервное. Попозже поешь.
 

* * *

      Лин очнулся только ближе к вечеру. Сестра к тому времени уехала домой, но клятвенно пообещала вернуться утром, и Пятый остался сидеть с Лином один. На предприятии из всех врачей был только Лукич, у которого семьи не было и который ночевать на своём “первом” оставался систематически.
      – А какая разница, где спать? – философски заметил Лукич, укладываясь на раскладушке в каптёрке охраны. – Что тут, что дома… всё едино. Да и много ли старику нужно?… Пятый, если что – разбудишь. Всё. Спокойной ночи.
      …Свет в комнате на ночь не погасили. Лин приоткрыл воспалённые слезящиеся глаза и попытался поглубже вздохнуть – хотя стало немного полегче, ему всё ещё казалось, что слишком душно. И больно. Почему-то болела шея… и левый бок тоже болел, словно… словно в нём что-то было. И страшно хотелось пить. И было холодно.
      – Лин, – Пятый сидел рядом, осунувшийся, измождённый, глаза запали… – Лин, это я… ты меня узнал?…
      Узнал?! Господи, о чём он?… Лин попытался сказать, что – да, узнал, но говорить он не мог – боль в горле не позволила. Лин едва заметно кивнул.
      – Лин, молчи, хорошо? – попросил Пятый. – У тебя трубка в горле, и я не знаю, можно ли говорить. Ты что-то хочешь? Лучше кивни, когда я спрошу…
      – Пить… – кое-как прохрипел Лин. Господи, как плохо-то! Внутри всё разрывалось от нестерпимой боли. Глаза закрывались, свет был слишком ярким и режущим, голова кружилась. Он почти терял сознание от слабости.
      – Я сейчас, – сказал Пятый. – Я мигом.
      Разбудить Лукича оказало более чем легко – как только скрипнула дверь, тот сел и приказал:
      – Рассказывай.
      – Он очнулся, пить просит. Вы не подойдёте посмотреть?
      – Иду. Вы там воду приготовили для него?
      – Надежда Михайловна оставила кипячёную с лимоном, – ответил Пятый, пока они бежали к медпункту.
      – Это она молодец… Так, рыжий, как наши дела? – спросил Лукич Лина, присаживаясь на край кровати.
      – Плохо… – прохрипел Лин. – Больно очень…
      – А что ты хочешь?! – удивился Лукич. – Так, что тут у нас? ага, выходит экссудат, выходит… поменьше, но есть…
      – Ему говорить можно? – спросил Пятый.
      – Шепотом, – ответил Лукич. – Давай-ка попробуем дать попить. Ложку дай, Пятый. Нет, не маленькую, десертную. Вот ту… ага, спасибо. Лин, глотай очень осторожно, постарайся не поперхнуться. Молодец, выпил.
      – А ещё?… – Лин проводил руку Лукича таким преданным взглядом, что тот усмехнулся, но, покачав головой, ответил:
      – Больше нельзя. Ты помнишь, хоть как-то, что с тобой было? Нет? Я тебя просвещу. У тебя был разбит кишечник, начался воспалительный процесс, пошла интоксикация. Было очень сильно упущено время. Мы тебя оперировали, во время операции ты у нас помирал целых три раза. Про это ты, конечно, помнить не можешь. Понимаешь, пораженная ткань очень плохо срастается, одно кровотечение у тебя уже было, ты едва не преставился, потом… словом, если ты выпьешь больше, чем сейчас, может начаться рвота и могут разойтись швы. Тогда мне придётся давать тебе наркоз ещё раз, а я, как врач, могу тебе гарантировать, что из этого наркоза ты уже не выйдешь. Всё понял?
      Лин кивнул.
      – Вот и молодец. Поспи часок, а потом ещё попьёшь. Всё, я пошёл.
      Лин заснул ещё до того, как Лукич подошёл к двери. У выхода он остановился и сказал Пятому:
      – Проснётся – опять дай воды. Если, конечно, рвоты не будет. Пить давай по одной ложке, понял? Иначе угробишь его к чертям. И проверяй хоть изредка дренаж, мало ли что…
      – Хорошо… Алексей Лукич, почему он такой бледный? – жалобно спросил Пятый. – Ему хуже?
      – Как ты мне надоел! – Лукич шибанул дверью и раздраженно удалился.
      Пятый снова подсел к Лину. Примерно через два часа тот снова проснулся. Пятый первым делом спросил:
      – Не тошнит?
      – Нет… я пить хочу…
      – Сейчас. Помнишь, как Лукич говорил? Пей потихоньку.
      – Дай ещё…
      – Нельзя. Очень больно?
      Лин не ответил – он уже уснул. За ночь он просыпался ещё раз шесть, не меньше, и выпил почти треть банки воды. Под утро Пятый было немного прикорнул на стуле, но тут Лин проснулся снова. И первым делом захотел, ни много, ни мало, встать. Из этого, естественно, ничего не вышло.
      – Пятый… – прошептал он. Пятый встрепенулся и наклонился к Лину, чтобы лучше слышать. – Я пойду…
      – Куда?!
      – В туалет… помоги подняться…
      – И не думай даже! Я позову Лукича, я сейчас!…
      Пятый высунулся в коридор и крикнул:
      – Алексей Лукич, идите сюда!
      Лукич пришёл через минуту, сонный и злой, как чёрт.
      – Чего такое? – спросил он раздраженно.
      – Он собрался идти в туалет, – сообщил Пятый. – Вот я и…
      – Ты сам катетер поставить не можешь? Или не знаешь, как судно выглядит?… Шкаф открой и найди лоток.
      – Я не знаю… А если?…
      – Он не сможет, там всё разрезано к чёрту. Пойди, погуляй, я сам управлюсь. Минут через десять возвращайся.
      Пятый ушёл. Он немного постоял у окна, посмотрел на занимающийся рассвет, на неподвижный и сонный двор, на низкое небо. Оттепель… Ветер, наверное, влажный и тёплый. Он прислонился лбом к стеклу и с минуту стоял неподвижно, отдыхая. Потом вернулся в медпункт.
      – Так, дружок, – Лукич мыл руки над раковиной и что-то мурлыкал себе под нос. – Тебе даю сейчас полтора часа на отдых. Пойди покури, умойся, поспи часок – и назад. Ему получше. Почки, похоже, заработали. И хорошо. Так что иди, отдыхай, пока можно. Я посижу, покараулю.
      – А сигарету дадите?
      – У охраны попросишь. Постарайся уснуть, на тебе лица нет. Ты ел вчера?
      – Нет… не смог. Ладно, я пойду. Он спит?
      – Спит. Как сурок. Всё! Пошёл вон, изверг!…
 

* * *

      – Так… что прежде всего? Чистота – залог здоровья. А уж при интоксикации – сам Бог велел…
      Лукич снял с Лина одеяло, быстро обтёр ему руки и ноги влажным полотенцем, потом снял повязку, обработал длинный (от солнечного сплетения до низа живота) шов йодоформом, наложил новую повязку, протёр спиртом кожу около дренажа, катетера, поменял влажную салфетку на канюле. Затем снова укрыл Лина и принялся обыскивать шкаф на предмет грелок. Нашёл три штуки, наполнил горячей водой, сунул одну Лину в ноги, другие пристроил по бокам. Притащил второе одеяло, укутал его, а затем открыл окно.
      – Вот так-то, – наставительно сказал Лукич в пространство. – Теперь посмотрим, кто тут заказывает музыку.
      Через полчаса приехала смена. И, естественно, почти в полном составе завалила в комнату.
      – Ну, чего, не помер ночью? – с порога спросил Семён. – А чего это тут такая холодина?
      – Я проветриваю, – невозмутимо ответил Лукич.
      – А… понятно. Володь, ты погляди, а он ожил немножко. Даже губы порозовели… Как дышит?
      – Да ничего, старается, как может. Вы кислород привезли?
      – Да, подушку.
      – А почему не баллон?
      – А была бы охота возиться! Лукич, ну ты расскажи, что ли… чего таишься? Плохо, что ли?
      – Да нет. Почки работают, всю ночь пить просил, а под утро пробрало так, что о-го-го… Сам идти хотел. Так что лучше. Говорить начал связно. Полегчало. А вы там этого идиота не видали?
      – Пятого, что ли? Спит на полу перед дверью.
      – Тащите сюда, – распорядился Лукич. – Постелите ему на кушетке, поставьте чаю…
      – Эй, Лукич! – позвал из коридора Володя. – Он сказал, что даст мне по роже, если я не оставлю его в покое!
      – Тогда пусть валяется, – пожал плечами Лукич. – Устал я, дорогие мои. Пойду, подремлю немножко. Последите за ним, пока я…
      – Алексей Лукич… – Лин приоткрыл глаза, он говорил еле слышно. – Холодно…
      – Сейчас, закрою, – сказал Лукич. – Вы всё поняли? – обратился он к удивлённой второй бригаде. – Лин, постарайся поспать, а то вы тут всю ночь колобродили с Пятым, даже его я спать отправил. Понял?
      Лин кивнул и снова закрыл глаза.
      – У кошки девять жизней, – сказал кто-то.
      – Ага, как же, – грустно усмехнулся Лукич. – Вы тут поосторожней, ладно? А то он вполне может попробовать куда-нибудь прогуляться, он уже хотел это сегодня сделать.
      – Лукич, трубку пока оставить?
      – Оставь, а то мне боязно снимать, – ответил Алексей Лукич. – Он пока что слабый, да ещё и глупый он у нас по жизни. Прошу запомнить. Кто останется?
      – Я обещала, я и посижу, – ответила Надежда Михайловна. – Идите вы пока что все отсюда, я как-нибудь сама разберусь.
      – Пошли. Сейчас назначения сделаю – и спать.
 

* * *

      …Пятый пришёл в комнату ровно через час, как и обещал. Надежда Михайловна поглядела на него укоризненно и сказала недовольно:
      – Ну чего ты ходишь? Спал бы, коли можно. Тебя же отпустили.
      – Я не хочу, – ответил Пятый. – Я там полежал немножко, отдохнул. Всё в порядке. Как тут?
      – Да никак. Спит он. Ночью намаялся, небось?
      – Честно говоря, да. Пить просил, спал плохо, жаловался…
      – Да я не про него, я про тебя.
      – А… я не заметил, – Пятый подошёл к окну и задёрнул хиленькую занавеску. – Светло слишком, вам не кажется?
      – Нет, не кажется, – ответила Надежда Михайловна. – Отодвинь обратно, а то мало ли что.
      – Как скажете, – Пятый отошёл от окна. – Я вас, наверное, довёл совсем. Простите, если что не так…
      – Да всё так было, – ответила она. – Вот когда ты вошёл… у тебя такое лицо было… хорошее, что ли. Словно светилось изнутри.
      – Сон приснился… словно мы снова молодые, Лин и я… смешно так было… и хорошо, вы правильно сказали. Словно в тёплом море искупаться – такое вспомнить…
      – Арги?… – послышался шепот с кровати. Пятый и Надежда Михайловна подошли к Лину. Тот посмотрел на Пятого прояснившимися глазами и попытался улыбнуться. – Тебе тоже?…
      – Ты бы помолчал, – посоветовала медсестра. – Вредно с канюлей много говорить. Хуже может стать.
      – Да, рыжий, – ответил Пятый. Он говорил тоже очень тихо, почти что шепотом. – Мне тоже приснилась охота на аргов… наша с тобой первая и последняя охота… весело было, правда?
      – Правда, – прошептал Лин в ответ и снова улыбнулся. Еле-еле, он уже устал, был слишком слабым. – Это… это греет… изнутри…
      – Попей водички – и спи, – распорядилась Надежда Михайловна. – Ты поди отсюда, Пятый, не стой над душой, посиди в уголочке. Потом наговоритесь, а ему пока что спать нужно, а не болтать.
      – Пятый… погоди… – попросил Лин. Пятый снова наклонился к нему, чтобы лучше слышать. – Ты… был… один?…
      – Нет, с вами, – ответил Пятый. – С тобой. И с Айкис. Только в стороне от вас. Вспомнил?
      – Да… Дзеди…
      – Что?
      – Я… хотел…
      – Я всё знаю. Спи, рыжий, тебе нельзя сейчас говорить, – Пятый посмотрел на медсестру, словно спрашивая совета – что же делать? Как остановить этого дурака, чтобы он не навредил сам себе?
      – Вот я сейчас пойду к врачам, – с угрозой в голосе сказала Надежда Михайловна, – и попрошу, чтобы тебе капельницу поставили. И будешь мучаться лежать, как вчера – ни пошевелиться, ни подвинуться. Понял?
      Лин, не смотря на то, что был сам не прочь пошутить, всегда был очень доверчивым. А теперь, когда он находился в столь плачевном состоянии, он верил вообще всем подряд. Всерьёз опасаясь, что медсестра выполнит свою угрозу, он закрыл глаза и мгновенно уснул – и от страха перед капельницей, и из-за того, что глаза слипались а голова кружилась.
      – Выберется он, как мне кажется, – сказала медсестра.
      – Почему вы так уверены? – спросил Пятый.
      – Глаза у него хорошие стали. Ясные, осмысленные. А были плохие совсем. Там уже муть стояла, я много раз такое видела. Редко кто с ясными глазами умирает, уж поверь мне…
      – Но умирает всё-таки?
      – Я же сказала тебе – редко. Ой, доведёшь ты меня, чует моё сердце, – вздохнула медсестра. – Выживете он, сколько повторять можно одно и тоже?
      – Всё, молчу, – примирительно ответил Пятый. – Поставить вам чаю?
      – Поставь, – согласилась она. – Сам-то будешь?…
 

* * *

      – Надя, а куда этот пошёл? – Лукич стоял на пороге.
      – Курить я его отпустила. Всё бегает, курит. Каждые полчаса, а то и чаще…
      – Не спал?
      – И не думал даже.
      – А этот? – Лукич кивнул на Лина.
      – Спит и пьёт. Вроде пока ничего, держится. Экссудат выходит, дренаж я бы пока не снимала…
      – Смеёшься – “не снимала”?! Да его недели через три, не раньше, можно снять будет. Да и то, если… сама понимаешь. Почки как?
      – Боится теперь. Больно очень. И стесняется меня, дурак. Катетером только и справляемся…
      – Но моча есть?
      – Есть.
      – Надо пробовать кормить. Был бы он не такой слабый, я бы ещё сутки его голодом поморил. Но тут, сама понимаешь…
      – А чего понимать? Дай Бог, если двадцать пять кило всего весит. Кости и кожа. На капельницах мы его не вытянем, надо пробовать давать есть. По нулевой, послеоперационной. Авось получится, – Надежда Михайловна подсела к Лину и тихонько потрепала его по волосам. – Эй, сынок!… Просыпайся давай… Сейчас мы его спросим, Алексей Лукич, – сказала она. – Эй, милый… да я это, я… Тётя Надя… ты кушать хочешь?
      Лин её не понял. Он ещё до конца не проснулся, и всё никак не мог сообразить – кто его разбудил, и что от него хотят.
      – Надь, ты погоди, дай ему маленько очухаться. Он ещё дурной со сна. Сейчас отойдёт – и спросим. А пока попить ему принеси. Сколько за раз даёте?
      – Три ложки. Он ещё просит, но нельзя, ты же сам дозу назначал… Смотри, вроде проснулся.
      – Лин, ты есть хочешь? – Лукич присел на краешек кровати. Лин на секунду прислушался к своим ощущениям а затем с сомнением поглядел на врача. – Скорее всего не хочешь, – ответил за него Лукич, – но начинать надо. А то помрёшь. Про то, что ты худой, знаешь?
      Лин кивнул.
      – Жить хочешь?
      Лин опять кивнул.
      – Говорить больно?
      – Да… сухо во рту… Алексей Лукич…
      – Что, милый?
      – Пятый не спит… совсем… Алексей Лукич…
      – Молчать! Всё, не продолжай, я понял. Вот пока ты есть не начнёшь, он спать не ляжет, – Лукич вовсю делал за спиной знаки Надежде Михайловне, мол иди, перехватывай того остолопа, который курит. Та поняла и потихонечку вышла в коридор.
      – Лин, ты сейчас попьёшь, потом отдохнёшь ещё капельку, а потом попробуешь поесть. Совсем немножко, ладно? Чайную ложку сможешь осилить – и то хорошо будет.
      – А вы… меня… больше резать… не будете?…
      – Ну что ты несёшь, право слово!… Ну кому надо тебя резать, глупый?… Совсем больной, да ещё и на голову тоже, по-моему, долбанутый… Всё, закрыта тема. Лучше скажи – болит сильно? Обезболить? Или потерпишь?
      – Больно… но если надо… то потерплю…
      – Кому это надо? Тебе, мне, Пятому? Опять несуразицу несёшь. Сейчас, погоди… Я чего-то не помню, ты анальгин переносишь? Не отвечай, ради Бога, сам вспомню. Или лучше чего посильнее?
      – Сильнее ему не надо, – сказал вошедший Пятый. “Слава Богу, предупредила, – понял Алексей Лукич. – Успела. Теперь твоя очередь, дружок”,
      – А почему?
      – Он будет спать долго, а ему, сами понимаете, надо есть. А если он есть не начнёт, я спать не буду. Усёк? Рыжий, я не шучу.
      – Хорошо, уговорили… я постараюсь. Согласен, на всё… Хорошо…
      – Ты бы не трепался понапрасну. Ладно, хорошие мои. Надюша, ты пока приготовь что-нибудь, а мы тут повозимся малость…
      Пятый молча помогал Лукичу – подавал то, что тот просил, делал что-то. Но – на автомате. Он думал о чём-то совершенно другом, мысли разбегались и путались. Лину поменяли повязки, сделали какие-то уколы, поудобнее устроили. Потом Лукич и Надежда Михайловна ушли по своим делам, а Пятый снова остался с Лином.
      – Ну что? – спросил он, подождав, пока шаги в коридоре затихнут. – Как ты?
      – Пятый, у меня… рука болит… левая… – Лин жалобно посмотрел на Пятого. – Очень…
      – Прости, я как-то забыл. Сейчас, я помогу.
      Из-за дренажа, стоявшего с левой стороны, Лину зафиксировали руку, чтобы невзначай не сбил трубку. Это, конечно, было правильно, но рука, хоть и находилась в мягкой марлевой петле, затекла от долгой неподвижности и, естественно, разболелась. Пятый освободил руку, положил её к себе на колени и стал потихонечку массировать, чтобы возобновить кровообращение. Лин благодарно улыбнулся и прикрыл глаза.
      – Так лучше? – спросил Пятый.
      – Да… что бы я… без тебя… делал… – Лин говорил шепотом, Пятый с трудом различал слова. – Пятый… я хотел спросить…
      – Что?
      – Долго мне… ещё… осталось так?…
      – И даже не думай! Сказал тоже – “долго”! Пока не поправишься, – строго ответил Пятый, хотя внутри у него всё сжалось от боли в тугой ноющий узел. От боли и от страха. – Сказали же, что ты…
      – А если… болеть?… Долго?…
      – Я не знаю, – честно ответил Пятый. – Правда, не знаю. Мне никто ничего не говорит. Но, честно признаться, предполагаю, что ещё порядочно. А что?
      – Я устал… не хочу… мучаться…
      – Ты эти разговоры прекрати! Устал!… Помучаешься, не развалишься, – Пятый старался не подать виду, не показать, как его пугают такие слова, и это ему удалось. – Рука прошла?
      – Да, нормально… ты посидишь?…
      – Да куда ж я денусь. Спи, горе моё!
      – Я не привык… сидя спать…
      “Может, она права? – подумал Пятый. – Если бы рыжему было совсем плохо, он бы не говорил ни про руку, ин про то, что сидеть ему надоело… Словом, не капризничал бы. То есть мне так кажется. А на самом деле… Я же ничего толком про это всё не знаю, а сам – чертовски плохой пример того, как себя ведут больные. Может, им так положено? Ладно, спрошу, когда они придут”.
      Пятый просидел с Лином три часа – и всё это время держал его руку у себя на коленях, чтобы снова не затекла. Так его и застал вернувшийся Лукич.
      – Что это ты делаешь? – спросил он, прикрывая дверь в коридор.
      – Он жаловался, что рука болит, вот я и… – начал было Пятый.
      – Молодец, правильно сообразил. Но с чего ей затекать было, не пойму. Фиксаж совсем свободный.
      – Капризничает он, – признался Пятый. – Всё ему не так.
      – Это хорошо, что капризничает. Когда всё равно – плохо. А придирается – значит, немножко ожил.
      – Ему можно будет полежать? – спросил Пятый.
      – Нет, отёк усилится. Ты пока пойди покури, а мы его покормим и понаблюдаем, – Лукич снова закрепи Лину руку фиксажем. – Хочешь – полежи немножко.
      – Не хочу, – Пятый поднялся со стула. – Когда мне возвращаться?
      – Через часок-полтора. Сменишь нас.
 

* * *

      Пятый вернулся в медпункт раньше, чем через час – волновался. Надежда Михайловна встретила его на пороге.
      – Зачем пришёл так рано? – спросила она сварливо.
      – Как он?
      – Он совершенно нормально поел и спит. И не мешай ему, ради Бога, отдыхать! Что тебе неймётся?…
      – Он один?
      – Лукич с ним сидит, караулит.
      – Рвоты не было? – с тревогой спросил Пятый.
      – Говорят тебе – не было. На всякий случай царукал ему вкололи. Иди, отдыхай.
      – Я тогда тут посижу, рядом. Я мешать не буду, правда, – Пятый умоляюще посмотрел на медсестру. Та сжалилась.
      – Ладно, сиди. Только в комнату не лезь.
      Пятый даже пробовать не стал спать. Знал, что не уснёт. Час он просидел на корточках подле двери, потом сходил покурил, потом опять вернулся к медпункту. Надежда Михайловна вышла из медпункта ещё через час.
      – Сидишь? – спросила она.
      Пятый кивнул. Тяжело поднялся на ноги.
      – Ну как? – спросил он.
      – Всё нормально. Второй раз покормили, ест хорошо, рвоты нет. Иди спать, Пятый. Вечером ты нас сменишь.
      Пятый отрицательно покачал головой.
 

* * *

      На следующий день Лину стало получше. Он стал просить, чтобы в комнате выключили свет – мешает спать. Чтобы не ходили – от шума болит голова. Чтобы отвязали руку – опять затекает. Чтобы дали хоть немножко полежать. Чтобы… Всё кончилось тем, что Лукич прогнал Пятого прочь из медпункта и, немало не стесняясь, наорал на Лина так, что тот сразу сник.
      Примерно через полчаса в медпункте появился Володя, врач-терапевт из смены, который буквально волок на себе Пятого.
      – Он что – в обморок там упал? – с интересом спросил Лукич.
      – Нет. Но, по-моему, собирался, – Володя помог Пятому сесть на кушетку и пощупал пульс. – Во частит, а! За сотню.
      – Пятый, ты сколько суток на ногах? – спросил Лукич.
      – Шесть, по-моему, – неуверенно ответил Пятый. Последнее время он не обращал никакого внимания на смену дня и ночи.
      – А не ел ты сколько?
      – Не знаю… столько же, наверное. А что?
      – А то, что ты все эти дни только то и делал, что курил, сидел тут и нервничал. Ты на грани срыва, поэтому…
      – Что поэтому?
      – Только то, что сейчас ты выпьешь полчашки слабого чая, разденешься и ляжешь. Понял?
      – Я не хочу…
      – Ляг, урод недоделанный! Немедленно, понял! Мне тут второй клиент не нужен. Вечером поешь нормально… не перебивай меня! Поешь и снова ляжешь спать. А утром – посмотрим, будешь ли ты годен для употребления. Всё, я сказал.
      Пятый хотел что-то возразить, но, едва лёг – все возражения куда-то пропали, улетучились. Спать! Господи… Только спать…
      Лукич с сомнением поглядел на Пятого, уснувшего на не застеленной койке прямо в одежде. Покачал головой.
      – Грязный, как чёрт, – с осуждением сказал он. – Ладно, пусть отдохнёт, а то намаялся. Нельзя так нервничать, так и с ума сойти не долго.
      Он подошёл к Лину.
      – Что, довёл друга? – с упрёком спросил он. Лин промолчал. – Не стыдно?
      – Я не хотел… – ответил Лин тихо. – Я…
      – Я знаю, что ты не нарочно, – успокоил его Лукич. – Просто…
      – Да ничего… я же… вижу… что не прав… но…
      – Успокойся. Всё будет хорошо. Да и Пятый, конечно, тоже хорош, нечего сказать. Ладно, всё образуется.
      – У вас… одеяла для него… нету?… – спросил Лин. Ему было совестно, досадно, жалко Пятого. Конечно, он, Лин, тоже виноват. Но когда Пятого нет рядом, ему почему-то становится хуже – усиливаются боли, немеет привязанная рука, кружится голова. Почему – Лин и сам не мог понять. Просто Пятый, видимо, был ближе всех на этом свете. Остальные – чужие. Совсем чужие. Да, они стараются, помогают, но они не понимали Лина. А Пятый – понимал. Это для рыжего и был самый важный критерий оценки. Только Пятый мог догадаться о том, о чём Лин никогда бы не посмел признаться, сказать вслух. Даже без обмена мыслями. Просто знал. Как себя. Ты же не будешь сообщать своему уху о том, что у тебя заболел палец.
      – Я поищу. Лин, вот ещё что. Скажи ему, когда он проснётся, чтоб поел. А то, сам пойми, его так надолго не хватит. Можешь его даже отругать. Это только на пользу пойдёт.
      – Он мне… не поверит… – Лин закашлялся, еле остановился, всхлипнул от боли в шве. – Лучше вы…
      – Я тоже скажу. Когда кашляешь, кстати, стоит придерживать живот рукой, так поменьше боль.
      – Сил нет… может, привязать?…
      – Не выйдет. Боюсь я тебя трогать. Терпи тогда. Пить будешь?
      – Да. Только немножко…
 

* * *

      Пятого разбудили к ужину. Проснулся он с трудом, вставать ему совершенно не хотелось, но Лукич заставил его встать, сходить в душевую для надсмотрщиков, помыться, переодеться в чистую одежду.
      – Я уж молчу про то, что неприлично в таком виде ходить, – ворчал он. – Так ведь это ещё и вредно! И вообще – как только человек начинает опускаться, он первым делом перестаёт мыться и как-то следить за собой. Так нельзя, и поэтому я не позволю тебе превратиться в такую пакость. Вымой голову, мыло я тебе дам.
      Из душа Пятый вышел уже поувереннее, чем вошёл – вода немного взбодрила, но хватило этой бодрости ненадолго. Лукич и Надежда Михайловна заставили его съесть тарелку картошки и выпить чаю. Причём сумели весьма ненавязчиво – усадили за стол ужинать вместе с ними самими. После еды Пятого мгновенно сморило, он едва дотащился до кровати и уснул в тот же момент, как прилёг.
      – Совсем измучался, – заметила Надежда Михайловна. – Почти неделю просидел, как приклеенный. Первый раз такое вижу.
      – А я уже не первый. Тут несколько лет назад их понесло в город зимой. Сами понимаете – истощённые, больные, раздетые. Лин застудился, капитально причём – почки, лёгкие. Так этот просидел с ним неделю на чердаке. Сам вывел из кризиса – уж не знаю, где, но сумел достать лекарства, какую-то одежду. Потом сам же привёз обратно. Как справился – до сих пор загадка.
      – И наоборот бывало?
      – А как же. Пятому, кстати, везёт ещё меньше, чем Лину. Постоянно он влипает в какие-то неприятности – то под пулю попадёт, то под чью-нибудь горячую руку. Защитить некому – на “трёшке” нет ни фельдшера, ни постоянного кабинета. Сама видишь – пусто. А Пятый… куда он денется. Отоспится.
      – Ты прав, наверное. Спи, сынок. Всё хорошо будет. И с тобой, и с ним. Какая же это всё-таки несправедливость, а, Лукич? Ребята-то хорошие, честные, не какая-то шваль подзаборная, не преступники. Ведь так?
      – Так, – согласился Лукич. – Вот только на счёт оценки я бы воздержался. Не нам судить о том, какие они на самом деле. Понимаешь, Наденька, это задачка не для нас с тобой. Мы – просто прислуга при господах. Нам сказали – мы сделали. А то, чтобы судить, кто тут прав, а кто виноват… уволь.
      – Может, это и так. А может, и нет. Мне жалко одного мальчишку, которого покалечили и чуть не отправили на тот свет. Мне жаль второго мальчишку, который сходит с ума, видя, что происходит с его братом…
      – Братом? – удивился Лукич. – Это что-то новое. Он так и сказал – с братом?
      – Не совсем. Это не важно.
      – К сожалению, важно всё, что окружает эту парочку. В отчёте напишешь про брата. Поняла?
      – Хорошо. Мне-то что?… Хоть про марсиан напишу.
      – Не ёрничай, Надежда. Не смешно. И ещё момент, на счёт мальчишек. И одному, и второму – далеко за тридцать. Я их мальчишками помню, кстати. У меня язык не повернётся их сейчас так назвать.
      – А мне показалось…
      – Не тебе одной. Я до сих пор удивляюсь – как они ещё живы? Может, и правда Бог есть и он им как-то помогает?… Не знаю. Ты только никому про это не скажи, Надя, но… Я расстроился, когда понял, что Лин останется жив.
      – Почему?! – несказанно удивилась Надежда Михайловна.
      – Да потому, что мы его снова, понимаешь, снова! обрекли на такие муки, что и в страшном сне не приснятся. Вот поэтому я и расстроился. Думал, что он отмучался. А он выжил, на свою голову. Всё – по кругу… Нет, я больше не могу. Дам заявку на постоянного фельдшера для третьего, пусть ищут. А я не хочу больше всё это видеть. Это не для меня. Увольте.
      – Ну не надо, – успокаивающе сказала медсестра. – Всё образуется. Зачем так переживать-то, Лукич?… Что сделано, то сделано.
      – Может, и так.
 

* * *

      Пятый проснулся посреди ночи. Его немного лихорадило, хотелось пить. Он сел на постели, зевнул, посмотрел на Лина (тот спокойно спал), потряс головой, отгоняя сон.
      – Ты чего? – спросила медсестра. – Спи дальше.
      – Курить хочется. Да и познабливает чего-то. Может, я зря поел?…
      – Брось болтать глупости. А если курить хочется, то сходи по быстрому, я разрешаю. Лукич спит, я пока дежурю.
      – Спасибо. Вы меня просто спасли. Вот только где взять сигарету?… – в пространство спросил он. – На вахте, наверное, все спят…
      – Давай я с тобой схожу, что ли, – проговорила Надежда Михайловна. – Как думаешь, не проснётся он за пять минут?
      – Наверное, не проснётся, – с сомнением сказал Пятый.
      – Ладно, мы скоренько. Пойдём.
      Они встали у окна, Надежда Михайловна вытащила из кармана пачку “Явы”, вынула сигарету для себя и протянула сигареты Пятому.
      – Вы курите? – удивился Пятый. – Я и не думал…
      – Нашёл тоже ангела небесного, – усмехнулась она. – Курю. Давно.
      – Понятно, – Пятый повернулся к окну, посмотрел в холодную черноту за стёклами. – Мы, наверное, представляем собой жалкое зрелище, правда?…
      – Правда, – ответила она. Надежда Михайловна курила совсем не по-женски, держа сигарету огоньком в ладонь. – Но это, как мне кажется, не ваша заслуга. Я права?
      – Нет, – коротко ответил Пятый.
      – Знаешь, я хотела спросить кое-что. Вы с Лином говорили про ваш сон. Я запомнила одно слово – “арги”. Хотела спросить – кто это такие?
      – Для чего вам это нужно? – спросил Пятый.
      – Честно?
      – Если можно.
      – Для отчёта, – вздохнула она. – Мы же каждый день пишем отчёты, если работаем с… прости, не могу сказать, но я… у меня спросят.
      – Вы пишите на кассету или на бумаге? – спросил Пятый, мучительно вспоминая, какие ещё носители информации тут существуют. Но кроме бумаги и магнитной ленты ничего не вспомнил.
      – Да Бог с тобой, милый! Какие кассеты!… Всё пишем. Говорят, бумага стерпит. Да что тут поделаешь? Положено. Мы люди подневольные.
      – Жалко, – сказал Пятый. – Я-то думал, что мы тут одни такие… Давайте, пишите. Есть на чём?
      – Я принесу. И Лина проверю заодно.
      Она вернулась быстро, принесла несколько листов, шариковую ручку и планшет. Пятый всё ещё курил.
      – Ну что там? – спросил он.
      – Спит. Давай, диктуй.
      – Так… Арги – крупные рептилии, хищники, внешне напоминают ихтиозавров, но могут выходить на сушу… агрессивны, опасны для человека. Что ещё?…
      – Да хватит, наверное, – сказала Надежда Михайловна.
      – Дайте, я посмотрю, – Пятый взял у неё листок, скользнул по нему взглядом. Потом поднял с подоконника ручку и приписал внизу листа: “С моих слов записано верно. Номер пять, “тим” номер восемь, предприятие номер три”. Он писал крупными печатными буквами, немного странными – “е” перевёрнутое, гротескное, “л” и “м” имели непривычно вытянутые вверх добавления – палочки перед каждой буквой, соединенные с начальными штрихами… Надежда Михайловна с удивление посмотрела на эту приписку.
      – Откуда ты это взял? – спросила она. – Я имею в виду форму…
      – Я как-то побывал в отделении милиции, – ответил Пятый.
      – Понятно.
      – Там всё обошлось, – сказал Пятый. – К счастью. Я не ожидал, что я так легко отделаюсь.
      Он прислонился виском к холодному стеклу, закусил губу. Надежда Михайловна смотрела на него с любопытством, изучая. Он это видел, но ему, вероятно, было всё равно. Кстати, ни он сам, ни Лин, не вызывали у Надежды Михайловны какого бы то ни было сочувствия. Они были слишком странными, всё, с её точки зрения, выдавало в них чужаков, но она по многолетней привычке выполняла свою работу, не сильно задумываясь о том, для кого или для чего это надо. Те слова, что она говорила для Лукича, были просто принятой формой для обозначения стандартного сочувствия, внешнего проявления, которое ничего в себе, по сути дела, не несло.
      – Слушай, может стул тебе принести? – спросила она. – Посидел бы тут, покурил, почитал. Если не спиться…
      – Не стоит, я сейчас пойду, – ответил Пятый. Поднял голову, поглядел на Надежду Михайловну. Тяжёлые волосы упали на глаза, он отвёл их ладонью, медленно, словно через силу. Странный. Непривычный. Поэтому – потенциально опасный. По крайней мере, ей так кажется. Смешная, ей Богу!… Он посмотрел на приоткрытую дверь в комнату, на светлое пятно в тёмном коридоре, потом перевёл взгляд на медсестру. Зрачок, только что превратившийся в тоненькую щёлку, снова стал расширяться.
      – И вы меня боитесь, – констатировал Пятый. – Почему?
      – Да не боюсь я, – натянуто усмехнулась она. – Просто… как бы это сказать…
      – Да что там, – Пятый снова отвернулся. – Вы не первая. Хоть отвращения не вызываю – и на том спасибо.
      – Ты вёл себя… прямо как нормальный человек, понимаешь? – сказала она. – Я не раз видела, как люди переживают, когда у них такая же беда. Совсем, как они. А теперь, как другу твоему полегче стало…
      – Мой друг – точно такой же, как я. Понимаете вы это? – Пятый отошёл от окна, с мольбой посмотрел на медсестру. – Я не хотел бы, чтобы между нами, хотя бы в эти дни, пока Лин… пока ему настолько плохо… чтобы между нами стояло это непонимание и неприятие. Я вас очень прошу – не принимайте преждевременных решений, не оценивайте нас так…
      – Как? – спросила она.
      – Как чужаков, способных на что-то плохое. Я понимаю, что выгляжу… с вашей точки зрения, несколько непривычно, но я в этом не виноват.
      – Не переживай, хорошо? – медсестра уже овладела собой, собралась. Нет, в самом-то деле, может, он прав? Что ей показалось странным?… Волосы? Ну да, густые очень, хорошие в принципе. Только прямые и чёрные, а она в юности приходила в восторг от вьющихся светлых. Глаза? Да, тут ничего не поделаешь – глаза сильно подкачали. Пугают. Чёрные, зрачок этот мерзкий. Как у кошки или у чёрта. Вот только мольба в этих страшных глазах – человеческая. И мука – тоже. И боль… Лицо? За такой худобой и не разберёшь, что там в лице не так. Кстати, у Лина это “что-то” тоже присутствует. Она вдруг поняла – что. Слишком скулы высокие. И нет этой мужской угловатости, грубости. А она не привыкла к таким лицам, почти бесполым – не поймёшь, мужик или баба, бороды-то у них нет… Вот, точно! Бороды не растут. Тоже неправильно. Много всего…
      – Простите, – тихо сказал он. Опустил взгляд. Привычно, покорно. Плечи ссутулились, несколько прядей сильно поседевших волос снова скрыли лицо. – Я не хотел поднимать эту тему. Это случайность. Я пойду…
      – Иди ложись спать, – попросила она. – Лукич рассердится.
      – Он не узнает. Я хочу побыть один. Вы не возражаете?
      – Возражаю, я же уже сказала. Пойдём, ладно?
      – Хорошо, – согласился он. Опустил голову ещё ниже, схватился за подоконник, несколько раз глубоко вздохнул. – Простите… я сейчас…
      – Идём.
 

* * *

      Он проснулся днём, в окна медпункта светило яркой зимнее солнце. Проснулся – и понял, что совершенно не хочет вставать. Словно он не отдыхал ночью, а, напротив, провёл её в зале, таская ящики. Он как будто устал ещё больше. Пятый посмотрел на Лина. Возле того стояла Надежда Михайловна, она что-то собирала с тумбочки, Пятый не видел – что. Лукич сидел на стуле у стола и что-то быстро записывал в большую тетрадь в унылом коричневом переплёте.
      – Алексей Лукич, – позвал Пятый, – мне вставать?
      – Проснулся? – Лукич закрыл тетрадь, подошёл к Пятому. – Как спал-то?
      – Неважно, – признался Пятый. – Устал ещё больше, чем было…
      – Реакция, – ответил Лукич, пожав плечами. – Полежи ещё, если хочешь.
      – Я не знаю… А как Лин? Если он без меня, то…
      – То всё лучше, чем с тобой. И не выпендривается, и ест хорошо. Надя, как там? Поел?
      – Всё до крошки. Лин, вон смотри, Пятый проснулся, – позвала Надежда Михайловна. – Как думаешь – вставать ему, или ещё полежать?
      – Пусть лежит… Пятый… – позвал Лин. Пятый сел на постели, с тревогой посмотрел на друга. – Не спишь?…
      – Нет. Я сейчас, Лин, сейчас встану и…
      – Не надо… отдыхай… пожалуйста… – попросил Лин. – Алексей Лукич… вы посмотрите, на кого… он похож… не разрешайте ему…
      – На кого похож… – проворчал Лукич. – Так смерть рисуют, вот на что он похож. Всё, Пятый. Это вопрос решённый. Сегодня ты лежишь.
      Два раза предлагать не пришлось – Пятый обессилено опустился на подушку и закрыл глаза. Через минуту он уже спал.
      – Зачем он так… себя довёл… – прошептал Лин. – Если бы я… мог… хоть как-то…
      – Рыжий, ты не по делу думаешь, – с упрёком сказал Лукич. – Ты бы придумал, как нам его сутки в кровати удержать – это было бы дело. А то… казниться-то и плакаться любой может. Мысли есть?
      – Нет… пока нет… я постараюсь… – Лин поморщился, вздохнул. – Попробую…
      – Ты пока тоже поспи, а то через час приедет Гершелевич. И будут тебя мурыжить часа два, не меньше. Правда, есть и хорошие моменты. К примеру, трубку могут снять. По крайней мере, я считаю, что можно.
      – Господи… какую?… – с надеждой спросил Лин.
      – Канюлю. Хоть говорить сможешь получше.
      – А шунт?…
      – А шунт нельзя. И про то, что полежать охота, тоже можешь не заикаться. Терпи. Вены тоже пока плохие, поэтому катетер оставят.
      – Катетер… это нормально… больно немного… но терпимо… вот шунт…
      – Ты дурной, что ли? Я же сказал – нельзя.
      …Сменная бригада приехала через полтора часа. Эдуард Гершелевич первым делом осмотрел Пятого, сказал, что с такими симптомами впору везти на базу, и что нечего было распускать – сами виноваты. Сильнейшее переутомление, нервный срыв, голодовка. Со всеми проистекающими оттуда последствиями. В общем, ни о каких “вставать” и речи не может идти – опасно. Лежать, спать, если проснётся – кормить понемножку, желательно – тоже лёжа.
      – А это почему? – удивился Лукич.
      – Сердце не выдержит. Чуть перегрузишь – и привет. Ты ему сейчас “буку” покажешь или наорёшь на него – ему этого хватит. Понял?
      – И долго ему лежать?
      – Хорошо бы недельку. Но минимум – три дня. И вот ещё что, Лукич. Постарайся впредь не позволять ему загонять себя до такой степени. Он это умеет очень хорошо, просто мастерски умеет, не спорю, но… Я понимаю, что тут некому следить было, что все были сильно заняты Лином. Что постоянного фельдшера пока что нет. Что вы все тоже устали. Но если он помрёт у вас на глазах от переутомления – это вам, да и мне, с рук просто так не сойдёт. Это – приговор. Последи.
      – Постарайся найти сюда фельдшера. Иначе твой прогноз, Эдик, и впрямь может сбыться. Только не с моим участием, а…
      – Я тебя понял. Ищем, но ты сам знаешь – кого попало не возьмут. Проверяю ту бабёнку, что сейчас сидит на первом с тобой, но ей до этой работы – как от земли до неба.
      – Валя?… – с сомнением протянул Лукич. – А что?… Она бы справилась. Вполне потянула бы. Я буду её рекомендовать.
      – Смотри, у себя от сердца отрываешь, – пожал плечами Эдуард Гершелевич. – Впрочем, как бы то ни было, до того, как тут появится свой фельдшер пройдёт как минимум год. И этот год надо выдержать. Желательно – без эксцессов. Понятно?
      – Понятно. Сердечное ему колоть?
      – Коли конечно. И витамины коли. И транквилизаторы, чтобы сильно не рыпался. Пошли посмотрим, как там рыжий. Заскучал небось…
      Лин встретил их улыбкой, правда она получалась пока немного жалкая, но всё лучше, чем ничего. Эдуард Гершелевич улыбнулся в ответ, присел на край кровати.
      – Как дела? – спросил он. – Ожил?
      Лин кивнул.
      – Это хорошо. Боялись мы, дружок. Ты так больше не делай, не пугай нас.
      – А что… я сделал?… – не понял Лин.
      – Помирать ты собрался. Постарайся впредь не попадаться. Ни мне, ни Лукичу. На этот раз пронесло, слава Богу.
      – Хорошо…
      – Так, ладно. Лирику оставим на “после чая”. Лукич, что ты хотел предложить?
      – Давай канюлю снимем. Он замучался с ней совсем. Пожалей человека.
      – Жалей тут вас всех… надоели! Ладно. Готовь заморозку, а я пока шовный достану.
      Через двадцать минут Лину наложили на шею последний шов и Эдуард Гершелевич отправился мыть руки. Алексей Лукич забинтовал Лину горло и спросил:
      – Доволен?
      Лин кивнул – говорить пока что было нельзя. Показал глазами на шунт, с мольбой посмотрел на Лукича.
      – Эдик, – позвал тот. – Он ещё про шунт много всего приятного говорил.
      – Рыжий, и не мечтай, – отрезал старый хирург. – Ещё две недели.
      Лин тихонько застонал сквозь стиснутые зубы.
      – Понимаю. Но ничем помочь не могу. Терпи.
      – Что я и говорил, – заметил Лукич. – А он не верил.
      – Он хороший, но настырный… Всё будет в порядке, Лин. Я тебе обещаю.
 

* * *

      Пятый проснулся уже под вечер. Он всё ещё чувствовал себя неважно, но по сравнению с тем, что было днём, ему стало полегче. Присел на постели, поёжился – под одеялом было тепло, а когда вылез из-под него – стало зябко и неуютно. Осмотрелся по сторонам. Ни Лукича, ни Надежды Михайловны. Вообще никого, кроме мирно спящего Лина. А что это у него с шеей такое? Трубку вынули, догадался Пятый. Слава Богу.
      Он встал с кровати, натянул штаны, одел балахон. Подошёл к Лину, сел рядом с ним на стул, дотронулся до руки, поправил сползшие подушки. Руки у Лина были тёплыми. Он хорошо дышал, ровно, спокойно. Выбрался. Господи, спасибо тебе… спасибо от недостойного. Спасибо за то, что не дал перейти ту грань, за которой уже ничего не имеет значения – ни раны, ни голод, ни усталость. Если бы Лин умер, для Пятого исчезло бы всё, что он знал. И некому бы было напомнить о том, что было раньше. Спасибо, Господи. Не отнял, простил. На этот раз простил…
      Пятый глубоко вздохнул, встал со стула и вышел из комнаты. И тут же его поймал Володя, врач из второй бригады.
      – Ты куда? – с ужасом в голосе спросил он.
      – Я? – удивился Пятый. – Простите, но… я должен докладывать о каждом шаге, что ли?
      – Должен. Куда тебя понесло?
      – Вообще-то в туалет, – шепотом сказал Пятый. – Я не могу понять – что тут такого? Почему…
      – Немедленно в постель!
      – Да вы что – с ума тут все посходили, что ли? – Пятый покрутил пальцем у виска. – Я что – не имею права…
      – Тебя утром хотели везти на базу, об этом ты знаешь?
      – Это ещё почему?
      – Потому, что Эдуард тебя посмотрел и сказал, что ты еле живой. Тебе полагается лежать в лёжку трое суток.
      – Но при чём тут…
      – Пошли обратно.
      – Уйдите с дороги!
      – Хорошо, пошли. Только вместе со мной и потихонечку, – согласился Володя. – Если тебе меня не жалко, то пошли.
      – Чем он это мотивировал? – спросил Пятый по дороге. Идти и в самом деле было тяжеловато, но не настолько тяжело, как это бывало с “тиме” или в зале. Вполне терпимо.
      – Он сказал, что ты переутомился и что если тебя не прикрутить на трое суток к койке ремнями, ты можешь отдать концы. Про стресс говорил. И про недоедание. И вообще, мы обратно сегодня пойдём?
      – Минуту подождите. А то мы с вашим темпом, Володя, дойти никак не можем, – со вздохом сказал Пятый. Его раздражало общество врача, но послать его куда подальше он не мог. Из-за Лина. – Подождите минутку.
      Володя отстал только тогда, когда Пятый снова лёг на койку. Лин к тому времени проснулся и молча наблюдал за происходящим.
      – Пятый, поесть тебе принести? – спросил Володя. – Ужин сегодня хороший, мы-то все поели, а ты проспал. Там твоя порция дожидается.
      – Я мог бы и сам пойти и поесть, – спокойно сказал Пятый. – Я чувствую себя совершенно нормально. Правда.
      – Вы не верьте… – тихо сказал Лин. – Сказали, чтобы он лежал… Врачи же лучше знают?…
      – Согласен. Пятый, пойми, это – для твоего же блага. Тебе же не зла желают, а только хорошего.
      – Я понимаю, – ответил Пятый. – Только лежать мне совершенно не хочется.
      – А как же, – вздохнул врач. – Только это распоряжение не я отдавал. Потом сам со стариками разбирайся.
      – Я разберусь, – пообещал Пятый. Он лёг на кровать поверх одеяла и с вызовом посмотрел на врача. – Устраивает?
      – Нет, – ответил тот. – Так не положено.
      – Могу перевернуться на какую-нибудь другую сторону.
      Лин тихо засмеялся.
      – Что вам не нравится? – спросил Пятый. – Я лежу, никуда идти не собираюсь. Опять что-то не так?
      – Пятый, ну хватит, – попросил Володя. – Ты для кого этот цирк устраиваешь? Для меня? Так мне он не нужен.
      – Для Лина, – пояснил Пятый. – Ему полезно немного поразвлечься. А то заскучает ещё ненароком – что я потом буду делать?…
      – Не дадут ему поскучать, – ответил врач. – Его скоро возьмут в оборот, вот увидишь.
 

* * *

      – Может, не стоит? – с тревогой спросил Пятый Эдуарда Гершелевича. – Это же тяжело – ехать. А вдруг…
      – Замолчи и послушай, – приказал тот. – Оперировали его десять суток назад. Мы просто обязаны проверить, что там и как. Так что не возражай.
      – Но…
      – Без “но”, – отрезал старый хирург. – Нельзя же столько времени прибывать в неведении. Тем более, что это не так долго, как тебе может показаться. А тебе ехать нельзя ни в коем случае – я всё ещё побаиваюсь за тебя. То есть с сердцем у тебя всё почти нормально, но вот с нервами… Так что сиди тут.
      …Этот разговор происходил в коридоре перед медпунктом, в некотором отдалении от двери – чтобы не слышал Лин. Оба старика – и Алексей Лукич, и Эдуард Гершелевич – сошлись на том, что Лина нужно свозить на рентген. На первое предприятие, благо там была установка. Не прозванивая на “трёшку” они вызвали из города рентгенолога, а сами поехали за Лином. И наткнулись на препятствие – Пятый был категорически против поездки.
      – Я не понимаю, зачем вам это нужно. То есть, не зачем вам это нужно вообще, а зачем вам это нужно сейчас, – сказал Пятый под конец разговора. Он явно сдался, но всё же пытался найти хоть какое-то объяснение происходящему. Лин воспринял идею хотя и насторожено, но всё же более спокойно, чем Пятый.
      – Сиди тут, – приказал Лукич Пятому. – Никуда мы не пропадём, не волнуйся. И с Лином ничего плохого не случится. Подумаешь, снимки сделать, велика важность. В конце-то концов, его этот шунт довёл уже по самое не могу. Может, его скоро можно будет снять.
      После того, как они уехали, Пятый встал на бессрочную вахту подле окна. Он волновался с каждым часом всё больше и больше. Ему всё не нравилось – и то, что Лина, которому всё ещё нельзя было лежать, вынесли на стуле; и что они взяли с собой только два одеяла; и что их всё ещё нет, а прошло уже почти четыре часа, и что…
      Наконец, когда Пятый уже стал потихонечку собираться биться головой о стену, на дороге показался “УАЗ”. Который ехал очень-очень медленно. Пятый бросился вниз, остановился у проходной (его бы всё равно не пропустили, а рисковать и выходить принятым у него и у Лина способом, он не хотел), до боли сжал кулаки и прислушался.
      – Уже почти пришли… ну потерпи, рыжий… хватит, я сказал!…
      Дверь открылась. Двое охранников тащили стул, на котором, опустив низко голову, сидел Лин, затем вошли врачи.
      – Ребят, не уроните, – попросил Лукич. – Наверх, в медпункт… Пятый, ты здесь?
      – Да.
      – Пока они ждут лифт, пойди, поправь постель, – распорядился Лукич. – Эдик, это что-то!… Ты согласен?
      – Лёша, не травите мине душу, как говорят в Одессе, – сквозь смех ответил Эдуард Гершелевич. – Нонсенс, право слово…
      – Что случилось? – спросил Пятый, останавливаясь.
      – Иди, стели, – поморщился Лукич. – Потом расскажем.
      Когда Лина, наконец, устроили, Пятый подошёл к нему, спросил:
      – Лин, ну как?…
      Лин посмотрел на Пятого, взгляд его был совершенно измученным, губы потрескались и пересохли, их обметало лихорадкой.
      – Кошмар… – прошептал Лин. – Если бы я знал…
      – Попить принести? – спросил Пятый. Лин кивнул.
      – Никаких “попить”, – отрезал Лукич. – Пить и есть – после уколов. И не раньше, чем через час.
      – Так что случилось? – спросил Пятый.
      – Да ничего особенного… поначалу. Приехали. Ну, тоже конечно, не сахар, но… нормально. Но потом!… Как всегда у нас в стране: то плёнки нет, то снимок не вышел, то аппарат барахлит. Рыжий уже поустал, а прилечь… ну, не прилечь, а присесть нормально, так, чтобы кровать или кушетка была, просто негде. Сам на столе ночую. Пока ждали, пока снимки сохли, пока смотрели… устал ещё сильнее. Так, Лин?
      – Так, – ответил Лин. – Я же не…
      – Я так и понял. Ну и вот. После того, как всё это кончилось, мы поехали сюда. И по дороге Лина пробрало…
      – В смысле? – не понял Пятый.
      – Он стал стонать на каждой кочке и рытвине. Причём с каждой ямой громкость потихонечку повышал. Водитель наш сегодняшней, Серёжка, парень добрый, совесть у него есть, стал нашего Лина жалеть. А пожалеть он мог одним только способом – ехать помедленнее. Так мы и ехали – где двадцать пять километров в час, где тридцать… И вместо получаса мы тащились полтора.
      Пятый покачал головой и посмотрел на Лина. С тревогой.
      – Лин, ты как сейчас? – спросил он.
      – Да уже получше, – ответил тот. – Только очень… хочется пить… я же весь день… не пил… ну дайте… хоть чай…
      – Хорошо, сейчас дадим, – смилостивился Лукич. – Не тошнит тебя?
      – Нет… – Лин посмотрел на Пятого умоляющим взглядом. – Я же говорил, что… не тошнит…
      – Алексей Лукич, что там было на снимках? – поинтересовался Пятый. Он сел рядом с Лином на кровать и отдал тому чашку с холодным чаем. Руки Лина слушались неважно, так что чашку приходилось придерживать.
      – Да всё ничего. Могло бы быть лучше, но, учитывая его общее состояние – вполне нормально.
      – Слава Богу, – Пятый взял у Лина кружку, постави её на тумбочку. – Я боялся, чего скрывать. Расскажите подробней.
      – Я сомневаюсь, что ты поймёшь, – промямлил Эдуард Гершелевич. – По крайней мере, шунт снимать ещё рано. Плеврит – нехорошая штука. Понимаешь, Пятый?
      – Понимаю, – ответил Пятый. – Что с отёком?
      – Почти прошёл. Но я бы не рекомендовал пока лежать, много пить… Мы попробуем повторить курс антибиотиков, сменим препарат… Помнишь, тебе тоже меняли?
      – Помню, конечно. У меня память хорошая.
      – Заживление идёт хорошо, швы снимем скоро. Да больше и рассказывать-то не о чем. Лин!
      – Да…
      – С завтрашнего дня будешь пробовать садиться без опоры. Готовься к тому, чтобы начинать вставать. Залёживаться вредно, и так уже пролежни появились.
      – А как я буду… ходить с шунтом?…
      – А так же, как другие ходят, – отрезал Лукич. – Ничего в этом страшного нет. Теперь поспи часок, а потом поужинаешь. Пойдёт? – Лин кивнул. – Пятый, ты тут побудешь?
      – Побуду, – ответил Пятый. – Я как раз об этом хотел попросить.
      – Ну и славно. Пойдём, Эдик, кофейком побалуемся…
      Они вышли. Пятый снова подсел к Лину. Спросил:
      – Устал сильно?
      – Очень… У меня всё болит… и холодно… я бы лучше… умер… чем всё это… терпеть… – прошептал Лин.
      – Ты сам слышишь, что говоришь? – спросил Пятый, набрасывая на Лина второе одеяло. – Слова-то какие: “болит”, “холодно”, “терпеть”. Если ты чувствуешь боль и холод, если ты можешь… или не можешь их терпеть – это значит, что ты живой. Это очень много, уж поверь мне.
      – Почему?…
      – Хотя бы потому, что я влипал несколько чаще, чем ты, – ответил Пятый. – И ещё. Зачем ты так себя повёл в дороге?
      – Как?…
      – Зачем ты стал ныть? – удивился Пятый. – Неужели трудно было потерпеть? Я не верю, что…
      Лин судорожно вздохнул и отвернулся, чтобы Пятый не видел, что он помимо воли плачет. Ему хорошо говорить!… А попробовал бы он просидеть десять дней подряд, с этой кривой железкой, торчащей из бока, с швом, который постоянно зудит, с болью в разрезанной шее… А потом бы говорил. Ему легко…
      – Лин, не надо, – попросил Пятый. – Я был не прав, прости. Хочешь ещё чаю?
      – Нет… – ответил Лин. – Я спать хочу…я устал…
      – Лин, прости меня, – Пятый поставил стул рядом с кроватью, сел. Погладил Лина по худому острому плечу, поплотнее укутал одеялом. – Ты согрелся?
      – Да… немного… – Лин повернулся к Пятому и сказал: – Я – не ты… я не могу… так терпеть… молча… то есть… не всегда… могу… Я сорвался… мне показалось, что… они нарочно… выбрали такую… плохую дорогу…
      – Ты же знаешь, что это не так.
      – Тогда мне было… проще думать… что это так… я сам себя… оправдывал… понимаешь, о чём я?…
      – Понимаю, – ответил Пятый. – Я знаю, что так делать просто нельзя. Что это – не выход. Тебе нужно отдохнуть, поспать, потом поужинать – и ты сам поймёшь, что это просто была минутная слабость. Что ты на самом деле не такой.
      – Не оправдывай… меня… – попросил Лин. – Я и так… знаю…
      – Хорошо, не буду, – пообещал Пятый. – И ругаться не буду, и оправдывать. Я тоже немного полежу, за компанию. Хорошо? Или посидеть с тобой?
      – Посиди… за компанию… потому что полежать… за компанию… не получится… из-за шунта… чтоб его…
      – Хватит, Лин. Отдыхай.
 

* * *

      Шунт Лину сняли через шесть дней. А ещё через день ему наконец-то разрешили лежать. Оказывается, для счастья нужно совсем немного – вынуть из бока железку и убрать две лишние подушки. Лин после всех манипуляций проспал почти сутки, ему было наплевать и на уговоры Лукича, что надо вставать, и на просьбы Пятого поесть. Он лежал – и это оказалось счастьем. На вторые сутки за Лина взялись Лукич и Пятый, которые решили объединить усилия.
      – Нет, это просто какой-то подлец! До чего упрямый, а! – возмущался Лукич. – Надо было оставить этот шунт ещё на месяц!…
      – Лин, у тебя совесть есть? – спрашивал Пятый.
      – Да иди ты… – вяло огрызался Лин и натягивал одеяло на голову.
      – Лин, перевернись на спину, мне надо…
      – Не хочу!… Отстаньте от меня…
      – Лин, мне надо снять швы, – строго сказал Лукич.
      – Завтра…
      – Нет, сейчас! Я тоже упрямый, – Лукич сдёрнул с Лина одеяло и силой перевернул на спину. – И не рыпайся!
      – Да что вы все – с ума посходили!… Не трогайте!…
      – Лин, заткнись, – ласково попросил Пятый. – Лежи и молчи.
      – Я же сказал, что… ой! Больно же!…
      – Терпи. Пятый, пойди и позови кого-нибудь на подмогу.
      – Зачем?
      – Держать этого идиота.
      – Я сам могу, – Пятый подошёл к Лину и так на того глянул, что Лин сразу притих. – Пойдёт?
      – Пойдёт. Так и стой. Я скоро всё сделаю, рыжий. Осталось немного. Да, накладывать эти швы – процесс гораздо более трудоёмкий и долгий, чем их снимать… всё. Свободен. Можешь спать дальше.
      – Я теперь не хочу, – ответил Лин, садясь. За последние дни ему существенно полегчало. Ходить он, правда, ещё не мог. А вот сидеть получалось очень даже ничего. – Пятый, помоги добраться до стула.
      – Зачем? – спросил Лукич.
      – Сидеть у окна и считать ворон, – зло ответил Лин. – Зачем ещё? Что тут можно делать?
      Лин скучал и ничего не предпринимал, чтобы это как-то скрыть. Он, в отличии от Пятого, никогда не был сдержанным. А после болезни он стал ещё более раздражительным и вспыльчивым, чем до неё. Конечно, это можно было понять. И простить. Если бы Лин, как таковой, был бы кому-нибудь, кроме Пятого, нужен. То есть нужен просто так, не для дела. Поэтому его поведение вызывало преимущественно не сочувствие, а возмущение. Лин в тайне мечтал вернуться поскорее в “тим”, только бы не видеть этих надоевших лиц и не слушать упрёки. Даже в “тиме” было легче. Там, по крайней мере, не было этого постоянного осуждения. Там просто били. И всё.
      – Лин, не надо пока тащиться к окну. Тебе полагается лежать два часа. После того, как снимают швы, нужно полежать, и только потом…
      – Может, хватит? – едко спросил Лин. – Сколько можно…
      – Это разговор ни о чём, – тихо произнёс Пятый. – И мы его прекратим.
 

* * *

      Смеркалось. Погода испортилась, небо стали затягивать низкие облака. В окно бил ветер, не по зимнему тёплый, влажный. За окном уже не возможно было что-либо различить – всё заволокло тяжёлой мутной мглой…
      – Пятый, я был не прав…
      – Я знаю. И что с того?
      – Прости.
      – Хорошо, если ты считаешь себя виноватым, – Пятый стоял спиной к Лину и смотрел в окно. Как будто что-то решал для себя.
      – Хочешь дёрнуть? – напрямую спросил Лин. Пятый кивнул, не оборачиваясь. – Зачем?
      – Просто так.
      – Может, не стоит? – Лин потихонечку поднялся на ноги и, морщась от боли в шве, поковылял к стулу, что стоял подле окна. – Нарвёшься…
      – Ну и что? Я тоже устал от всего. И тоже хочу всё прекратить. Только я говорю об этом редко.
      – Пятый, сколько лет прошло, а ты всё…
      – Да, я о том же. Прошло… четырнадцать лет прошло, Лин. Вернее, почти пятнадцать, – Пятый повернулся к Лину. В его глазах не было ничего – ни осуждения, ни раздражения. Усталость. – Я так долго не выдержу, Лин. И не из-за того, что нас с тобой калечат, как хотят. А потому, что мы с тобой – в тупике. Понимаешь? Если бы хоть кто-то…
      – “Кто-то” – что? – не понял Лин.
      – Хоть кто-то к нам хоть как-нибудь относился. Не как к тренажёру для отработки приёмов. Не как к вещи, которую можно ломать, а потом – чинить. Как к людям. И всё… только это… жизнь бы получила смысл, понимаешь?
      – Понимаю. И что с того? Кому он нужен, этот смысл?…
      – Мне, рыжий. Я не вижу, что у нас впереди. Там так же темно, как сейчас на улице… и так же пусто, как в моей душе… Лин, постарайся поправиться поскорее, хорошо?
      – Это ещё для чего? Может, как раз стоит поболеть немножко подольше?…
      – Нет, не стоит. Я хочу в город. Может, там станет полегче…
      – Пятый, брось! Мы ничего с этим поделать не можем.
      – Нет, можем! Я чувствую, как меня жрёт этот эгрегор, понимаешь, Лин? Я его ощущаю физически, как ветер или как дождь. И, что самое плохое… Лин, я чувствую, что мне это нужно. Что я…
      – Да что ты, – усмехнулся Лин. – Уникум, тоже мне. Я это тоже ощущаю. И не делаю из этого трагедии. Бежать, искать кого-то… глупости это всё. Жрёт!… Это – как наркотик, дружок. Мы оба – уже не те, что были раньше. Мы – часть этой системы, она приняла нас в себя. Детекторы пашут еле-еле, явно на прошлых отголосках своей же работы, мы седеем, даже немного постарели… память, и та подводит. Мы, по-моему, уже вообще непонятно кто. Только трагедии из этого делать не стоит.
      – Лин, ты не понял, – Пятый говорил медленно, едва слышно. – Я не то имел в виду. Детекторы не при чём. Мы сами, Лин. Я… я стал совсем другим, понимаешь? За это время я поменялся внутри… да так, что не могу узнать себя. Мне нужен кто-то, кто скажет мне – кто я теперь?
      – Никто, – ответил Лин. – Даже я не скажу.
      – Лин, это больше меня. Понимаешь? Больше, чем я сам. Это – не идеи, не стимулы… даже не пресловутое становление… Как будто кто-то вывернул меня наизнанку. Понимаешь?
      – Я это тоже чувствую. Только… не вывернул, конечно… а словно бы вложил что-то внутрь души.
      – Огонь, – прошептал Пятый.
      – Да, – ответил Лин. Он пододвинул стул поближе к другу и предложил: – Присаживайся. А то стоишь тут, как неприкаянный. Места хватит…
      – Спасибо, Лин. Это ты хорошо придумал. Слушай, я тут на досуге подумал, и понял, почему нас боятся местные.
      – И что у тебя получилось? – с сарказмом спросил Лин. – Опять из-за глаз?
      – Конечно. Только в Доме нас с аргами путали, а тут…
      – Ну-ка, ну-ка, просвети…
      – А тут – с чертями, ни много, ни мало.
      – Да, великолепно, – печально вздохнул Лин. – Чего только о себе не узнаешь!… Нет, это правда?
      – Естественно правда. Я что, тебе лгал когда-нибудь, что ли? Мы – посланники дьявола, потом эти… как их?… Забыл.
      – Исчадия ада, – подсказал Лин.
      – Это ты слишком. Там ещё что-то было связано то ли с волком, то ли ещё с кем-то похожим.
      – Класс какой! – Лин даже привстал от волнения. – А что ещё говорили?
      – Это всё, что я услышал, – признался Пятый. – Я курил за углом, а они у окна трепались.
      – Кто?…
      – Надежда Михайловна и какой-то хмырь из персонала. Шептались. Очень им хотелось выговориться на эту тему. Покоя мы и не даём.
      – Брось, не бери в голову. Покоя… – Лин, опираясь на подоконник, встал на ноги и поплёлся к кровати. – Спать ляжешь?
      – Не сейчас. Пойду, потолкую с Эдуардом.
      – Опять про меня? – с негодованием вопросил Лин, плюхаясь на кровать. Пружины звякнули, Лин выругался. – Не надоело?…
      – Надо, рыжий. И не про тебя, не волнуйся ты так. Хорошо? Так просто, от нечего делать. Мне кажется, нас ещё на несколько лет хватит, хотелось бы у него узнать, согласен он или нет. По моим представлениям мы ещё очень ничего. Пока не дошли, слава Богу до стадии “Господи”.
      – Это ещё что такое?
      – Я вижу несколько вопросов, которые мы на протяжении времени задаём сами себе. Первый был – Господи, куда мы попали? Второй – Господи, что же нам делать? Третий будет – Господи, что же мы наделали? А последний – это уже не вопрос, а так… просто – Господи… И всё.
      – Может, ты и прав, – заметил Лин. – Значит, по-твоему, мы ещё пока ничего не сделали? Ты имеешь в виду то, о чём я думаю, не так ли?
      – Примерно так. Только ты, Лин, хочешь как-то уничтожить эгрегор, а я… я и сам не знаю, чего я хочу. Если его убить, этот эгрегор, то могут погибнуть люди. Так?
      – Так. И что? Они так и так погибнут. Живут-то мало… – Лин был смущён.
      – Может, это и правильно. Но я очень стараюсь найти какой-нибудь иной путь, не такой болезненный. Пока – безрезультатно.
      – Я тоже подумаю, – пообещал Лин. – Вот смех, а! Они там думали несколько дней, как спасти меня, а теперь я сижу и думаю, как спасти их. Долг платежом красен, что ли? Не знаю. Эдуарду от меня привет, – добавил он, увидев, что Пятый направляется к двери. – Передашь?
      – Как скажешь. Лин, ты только постарайся никому не ляпнуть про то, что я смыться хочу. А то эгрегор эгрегором, а плётка плёткой. Сам понимаешь… Да, по-хорошему у нас с тобой не получится. Статус не тот. Не сумеем. Сорвём всё к чертям собачьим. Ещё испортим чего-нибудь. Ты это умеешь. Думай…
      – Я подумаю, Дзеди. А статус… его можно поднять искусственно на короткое время. Я помню технику. Признаться, весьма смутно, но помню.
      – Я её хорошо помню, а что толку?… Система опознает истинный статус.
      – Не бойся, что-нибудь придумаем. Всё будет хорошо.

      Если бы кто-нибудь спросил их тогда, что они чувствовали в те годы, когда жили на предприятие, они бы ответили, что это похоже на омут, на водоворот, в который их затягивало, медленно и бесповоротно. Всё меньше света, всё глубже и темнее вода, всё холоднее и тише становится вокруг. Омут. Тишина под тёмной водой… Но вот только спрашивать тогда было некому. И незачем…
      Тем не менее они жили. Сбегали, боролись, пытались как-то выплывать из этого огромного и страшного водоворота… но это было тщетно. Вода почти всегда оказывается сильнее людей и люди сдаются. Рано или поздно. Водоворот назывался “жизнь”. Как ни странно, они учились правильно вести себя в этом водовороте. Побеги стали более удачными, не потому, что их плохо охраняли, а лишь по тому, что и Лин, и Пятый поняли, как и что надо делать. Конечно, не всё и не всегда проходило гладко. Бежали они по два-три раза в год, не стараясь как-то особенно подгадать время. Когда им становилось совсем невмоготу от голода и побоев, они выбирались с предприятия и шли в Москву, в один из подвалов, которые присмотрели себе для жилья. Летом им удавалось отдохнуть и подлечиться, зимой же они часто сами в скором времени возвращались обратно – холод гнал их назад, справляться с ним было трудно. Труднее, чем с потерей сил от постоянных избиений и унижений.
      Пятый помнит это всё по сей день с той же ясностью, как будто это происходило вчера. Но вспоминать не любит. Это можно понять. Но помнит…
      …выйти было необходимо, они это понимали. Подонки из смены ранили Лина, когда они проходили верхний пост. Пятый тащил истекающего кровью друга на своих плечах десять километров, потом сумел залезть вместе с Лином в кузов какого-то грузовика. До Москвы они доехали только глубокой ночью. Лину было совсем плохо, Пятый потом выхаживал его дней десять, не меньше. А после приехали надсмотрщики, которые вычислили подвал, избили их обоих и отвезли на предприятие…
      …Летом они вышли очень хорошо, чисто, без крови, без побоев, и целый месяц шлялись по городу – чтоб не поймали невзначай. За этот месяц они сумели отоспаться на полгода вперёд. Хороший был побег, да и лето то было хорошим – не таким жарким, как следующее…
      …а следующее лето принесло с собой страшную жару – горели леса, от постоянного сухого зноя листья деревьев приобрели к середине июля грязновато-бурую окраску. С попутками им не повезло, и пока они дошли до города, им стало совсем уж хреново. Особенно Лину. Он еле шёл и на подходе к подъезду стал всё чаще и чаще спотыкаться. Пятый твёрдо взял его за локоть, с тревогой отметив, что рука Лина стала очень горячей. Как только они вошли в подвал, Лин потерял сознание и очнулся лишь через двое суток. В результате они провели в подвале лишние десять дней – и один, и другой в результате этой прогулки основательно перегрелись и потом долго болели.
      …был этот дурацкий побег осенью, когда Лина поймали почти сразу, и Пятый в результате сбежал один, сбежал очень неудачно, да к тому же сильно простудился по дороге. Тем не менее он не остался сидеть на одном месте, а целую неделю бродил по городу. Простудился ещё сильнее. Добывать деньги на еду сил не было. Прятаться – тоже. В полубреду он умудрился зайти в первый попавшийся подъезд, лёг возле почтовых ящиков и уснул. На него наткнулась какая-то девчонка. Толковая девчонка оказалась, что и говорить, хоть и маленькая. Шума не подняла, взрослых звать не стала. Сходила за аспирином в аптеку, благо та была близко, притащила откуда-то термос с чаем… Потом, через несколько дней (эти дни Пятый провёл на чердаке её дома, там было тепло и он довольно быстро поправился) она принесла Пятому деньги – рубля полтора мелкими монетками. Он попытался было отказаться, но она чуть не расплакалась, и деньги он взял. В следующий побег он зашёл к ней домой, принёс три рубля. Её не было дома, поэтому он оставил деньги её матери…
      …несколько побегов подряд им с Лином невероятно везло – никаких неприятностей… а потом Пятый понял, что их с Лином все эти побеги водили. Наблюдали за каждым шагом. “Я на это не согласен”, – сказал Лин. “Я тоже”, – ответил Пятый. И в следующий раз…
      …они впервые угнали машину кого-то из надсмотрщиков. Это было смело. Это было глупо. Но это было единственным выходом. И они не просчитались. Всё получилось. Кроме завершения, не столь изящного, как начало операции. Лин уснул за рулём и они на малой скорости слегка поцеловали дерево. Правда, кроме фары ничего не пострадало. И то хорошо. Машину они бросили у того самого моста, где в своё время оставили машину Лукича в первый свой побег…
      …машины они стали угонять систематически, надсмотрщики избивали их за это страшным образом, но они всё равно продолжали угонять. Как одержимые. Потом кто-то из мужиков обратил внимание на то, что после побегов машины стали ездить как-то лучше. То есть никакого волшебства в этом, конечно, не было, просто Пятый стал пробовать немного доводить паршивые механизмы до ума, чтобы доехать до Москвы. Поняв, что Пятый чинит машины, надсмотрщики стали иногда, вместо того, чтобы тащить его или Лина в девятую, гнать их на улицу, на починку шаловливых “Жигулей”. Пятый и Лин не возражали. Не потому, что их как-то привлекала починка машин, а лишь потому, что возражение было в данном случае смерти подобно. А потом…
      …один раз им обоим крупно повезло – в своих блужданиях по городу они наткнулись на вокзал. Там в срочном порядке требовались грузчики. И они в течение каких-то трёх дней сумели заработать по пятьдесят рублей каждый. Это был праздник. Они отдыхали три недели, ели когда им хотелось и что им хотелось, подолгу спали. И решили припрятать остатки денег на следующий побег…
      …то, что они спрятали полгода назад деньги, им помогло, и очень. Вышли они плохо, оба были больны, да ещё и побег пришёлся на зиму, лютую и снежную. Без денег бы они пропали. А так, с деньгами, прожили в подвале почти две недели. Хоть отоспались тогда. И то хорошо…
 

* * *

      Время шло. Так бывает всегда, хочется нам того или нет. Смешно, правда?… Не очень?… Что ж, каждый имеет право на собственные суждения или мысли. А как же. Вот только Пятый и Лин постепенно стали ощущать, что это их право постепенно начинает исчезать и растворяться. Менялись надсмотрщики, приходило и уходило в небытие какое-то начальство… им исполнилось по тридцать, они почти забыли про это, опомнились, когда их общий День рождения был давно позади. С каждым годом становилось одновременно и тяжелее, и легче. Тяжелее – потому, что прожитые в этом ужасе годы давили всё сильней и сильней. Легче – потому, что они привыкали. Человек может привыкнуть почти что ко всему. Даже к медленной смерти. Даже своей. А потом опять и опять приходили новые и новые надсмотрщики и “рабочие”. И двигалось всё дальше и дальше время. Фактически, уже наше с вами время.
 

“Сизиф”

      Пожалуй, стоит сказать о самом проекте “Сизиф”. Некоторые, доселе неясные моменты стоило, вероятно прояснить и раньше, но им как-то не находилось места. Итак.
      Проект “Сизиф” был запущен в 1963 году. Институт “Очакого-4” провёл в то время беспрецедентную, не имеющую аналогов, разработку: учёными этого института была создана модель живого существа, обладавшая начатками интеллекта. Генетика в данной области была задействована лишь отчасти, далеко не в том объёме, в каком она используется например, при клонирование. Фактически, это была разработка небольшой группы биоинженеров, сумевшей добиться за очень короткий срок фантастических как для того времени, так и для нашего, результатов. Мало того, модели совершенствовались, их стали производить не штучно, а серийно, технология это позволяла. К сожалению, все подобные достижения невозможны без применения некоей немного отстоящей силы, в частности – Кинстрея, обратившего внимание на такую интересную область развития нашей науки. На наше счастье Кинтрей в то время тоже не обладал всеми нужными знаниями в данной области, он тоже находился в процессе поиска. Именно этим поиском на протяжение двадцати с лишним лет и занимались и наши учёные (те, что остались живы), и некоторое количество учёных Кинстрея. Наши, естественно, не знали, с кем они работают. Те, кто сумел догадаться, что дело нечисто или погибали, или исчезали бесследно, не успев ничего рассказать. Вполне естественно то, что попавшая на Землю компания страшно заинтересовали рабочую группу Кинстрея, во главе которой стоял некий Карздгаш Орром, заинтересовала прежде всего тем, что у себя дома имела доступ к нужной информации. Так же естественно было то, что их выкрали, именно выкрали прямо из-под носа у Айкис. Странным кажется другое. Первое – упорство, с каким Орром держался за явно бесперспективных для него людей. Второе – прекращение развития данной области. И третье – резкое увеличение производства образцов модели 6/11, явно тупиковой… Складывается такое впечатление, что Орром в то время чего-то ждал, чего-то столь важного для себя, что стал отдавать противоречивые и странные приказы. Или что он чего-то боялся. К тому же область эта оказалась Оррому и компании явно не по зубам – не доросли. И то хорошо.
 

Предприятия

      Стоит рассказать подробней о сети предприятий, созданных для испытания моделей. Сеть включала в себя девять предприятий, с первого по девятое, и предприятие номер один – комбинат. Каждое предприятие обслуживалось военизированной охраной и штатом надсмотрщиков. Теперь – подробней об архитектуре.
      Здание предприятий (всех без исключения) строились в сильно заболоченной местности и имели систему шлюзов, позволявшую затопить подземные этажи меньше, чем за час. Надземных этажей было два, подземных этажей – четыре, на каждом из них базировалось по пять “тимов” – комнат для команд из десяти “рабочих”, и по пять залов – помещений, где модели проходили испытания. Всего “тимов” на каждом предприятии двадцать, но считались они десятками – две десятки , первого уровня и второго. Например: “тим” номер семь, второй подземный этаж или первый уровень. Залы устроены очень интересно – очень длинные, шестьдесят метров, они имели наклонный пол, примерно пятнадцать градусов. В пол вмонтированы рельсы, по которым двигалась вагонетка с грузами – десятью ящиками по пятьдесят или по сто килограмм (в зависимости от вида испытаний).
 
      Для надсмотрщиков на каждом этаже были предусмотрены каптёрки. Кроме лестниц имелся так же лифт, ходивший между вторым наземным и четвёртым подземным этажами. На лифте доставлялись в “тимы” новые “рабочие”, часто ездили надсмотрщики, контролёры, кураторы. Обычно, если лифт работал, по лестницам предпочитали не ходить.
      Ещё одной интересной конструктивной особенностью предприятий являлся четвёртый подземный этаж. Дело в том, что в своё время было рассчитано, что тела погибших рабочих дешевле всего утилизировать не вывозя и кремируя, а отправляя прямиком в специальные бункеры с серной кислотой. Раз в три месяца кислоту обновляли. На бумаге это всё, конечно, выглядит пристойно и логично, но на практике процедура “утилизации органических отходов” выглядела, прямо скажу, пренеприятно. Утилизация происходила один раз в неделю – по пятницам, тела рабочих, погибших за неделю, сносились к бункеру – вмонтированным в пол створкам, фельдшер (иногда – приезжающий, иногда – свой, постоянно работающий на данном предприятии) проводил освидетельствование, трупы складывались на створки, куратор (чаще он, но иногда кто-то из надсмотрщиков) приводил в действие механизм, эти створки открывались и смыкались вновь. И всё. Только при этом надо помнить о том, что рабочий мог, к примеру, погибнуть в воскресение или в понедельник и тело его до освидетельствования и утилизации могло неделю лежать в “тиме” или в зале. Представили? Вот то-то. Конечно, температура воздуха на нижних этажах предприятия и в жаркие дни выше пятнадцати градусов редко поднималась, а обычно была ещё ниже, но… словом, вы меня поняли. И не будем больше об этом.
 

* * *

      “Рабочие”. Кто они такие и для чего они нужны? “Рабочими”, или моделями, на предприятиях называли подопытные образцы различных серий, проходящие испытания. “Рабочих” производили в весьма и весьма больших количествах (так и просятся слова из песни: “Широка страна моя родная”) – примерно по две, а то и по две с половиной тысячи в серии. Если серия оказывалась удачной, то производство особей образцов могло происходить на протяжение нескольких лет, а количество особей в серии достигало двадцати тысяч экземпляров. Так, к примеру, произошло с серией 6/11. Её производство шло почти восемь лет.
      Какие цели преследовали создатели “рабочих”? Наши, земные учёные, никогда толком не задавались этим вопросом, им было не до того. Конечно, и перед ними открывались тогда некие заманчивые перспективы, это бесспорно. Но вот кто чётко знал, чего хочет – так это группа Кинстрея. Им была нужна дешёвая, быстро возобновляемая (на случай потерь) рабочая сила. Причём не чёрнорабочие, а в достаточной мере продвинутые создания, способные выполнять сложные поручения, работать в горячих зонах, и пр., и т. п. На наше счастье тогда группе не удалось добиться успеха в данной области – “рабочие” получались во-первых фактически не разумными (понимали только ряд примитивных команд), а во-вторых – бессловесными. Репродуктивной функции они тоже были лишены. Тем не менее то, что получалось, проходило испытания на выносливость и прочность – на тот случай, если придётся применять полученную информацию по этой модели на практике. Средний срок жизни модели составлял три месяца (в зависимости от тяжести и длительности испытаний), иногда наиболее удачные и выносливые экземпляры проживали и по полгода. Кстати сказать, сами экспериментаторы планировали срок жизни моделей на срок в пятнадцать-шестнадцать лет, с запасом. Но испытания требовали максимальной отдачи, поэтому, вероятно, не один из “рабочих” не прожил столько. Состав “тимов” пополнялся каждые три месяца.
      “Тим” состоял из десяти “рабочих”, и контролировался тремя надсмотрщиками, один из которых ведал в данном “тиме” документацией. Официально “тим” был закреплён за этим самым надсмотрщиком. К примеру, восьмой “тим” второго уровня, в котором находились Лин и Пятый, несколько лет подряд (почти все семидесятые годы) был закреплён за Никитой, потом им короткий срок (с семьдесят девятого по восьмидесятый) попал в подчинение Андрея, а затем перешёл к Юре (с восьмидесятого до восемьдесят шестого). Надсмотрщик ведал прежде всего документацией – каждый поступивший рабочий фиксировался в общем журнале “тима”, а потом на него заводилась карточка, в которой указывались следующие данные:
      *номер серии
      *номер в “тиме”
      *время прибытия “рабочего” на предприятие
      *виды испытаний, сроки прохождения (таблица)
      *время смерти
      *причина смерти (причина смерти часто указывалась неверно, т. к. надсмотрщики иногда добивали “рабочих” – один больной “рабочий” сильно влияет и на работу “тима” в целом).
      Каждому “рабочему” присваивался номер, состоявший из следующих позиций:
      1. Номер предприятия (от 01 до 09)
      2. Этаж (от 01 до 04)
      3. Номер “тима” (от 01 до 10)
      4. Номер в “тиме” (от 01 до 10, потом следовала точка)
      5. Серия в эксперименте (Х/Х)
      Таким образом, полный номер того же Пятого был 030485.6/11, а Лина 030487.6/11 (последние цифры в данном случае были взяты лишь для отвода глаз, полная информация о пленниках находилась лишь у самого высокого начальства, простые надсмотрщики не имели к ней доступа).
      Заполненные карточки, подписанные после проведённого освидетельствования фельдшером, отправлялись в отдел статистики.
      Рабочий день в “тиме” длился двадцать часов, на отдых отводилось четыре часа в сутки. Кормили “рабочих” раз в двое суток неким подобием баланды – чаще всего перловкой с капустой. “Рабочие” пользоваться ложками не умели, ели из мисок, поставленных на пол. Доступ к воде “рабочим” давали лишь в определённые часы, три раза в сутки. Комнаты “тимов” имели в полу сливные отверстия, все отходы жизнедеятельности “рабочих” смывались (через день), а сами помещения раз в неделю хлорировались.
      Надсмотрщики работали в режиме “сутки через двое”. “Рабочий день” в “тиме” начинался с подъёма “тима”, затем “рабочих” уводили в зал. Основные испытания проводились на выносливость – “рабочие” таскали стокилограммовые ящики из нижней части зала в верхнюю, затем грузили этими ящиками тележку, спускали её в нижнюю часть зала и весь цикл повторялся заново. Так же проводились испытания на скорость, в этом случае стокилограммовые ящики заменялись пятидесятикилограммовыми. Эти два вида испытаний были основными, но кроме них существовали ещё и специфические испытания – работа без доступа к воде, работа при повышенной температуре в помещении (залы имели отдельную систему обогрева, не зависевшую от общей, которая просуществовала очень недолго) и т. д. Впрочем, подобного рода испытания проводились редко. Надсмотрщик был обязан следить за точностью выполнения команд, за слаженностью действий “рабочих”, за соблюдением правил (к примеру, “рабочие” должны были укладывать свои ящики в тележку в соответствии со своими номерами в “тиме”). Провинившихся наказывали нещадно, каждый надсмотрщик имел на вооружении как минимум плётку, не говоря уж о личном оружии, положенном по уставу.
      Нельзя сказать, что работа надсмотрщиков была лёгкой или приятной, никак нельзя. Но можно справедливо заметить, что большинство надсмотрщиков были людьми не только ограниченными, но и весьма жестокими – не только к “рабочим”, но и к себе подобным. Как уже говорилось раньше, надсмотрщиков чаще всего вербовали из отставных военных. Наибольшей популярностью пользовались афганцы, они и составляли примерно две трети надсмотрщечьего контингента. Платили надсмотрщикам более чем хорошо – пятьсот рублей в месяц. Им предоставляли квартиры в Москве, обеспечивали транспортом. Естественно, что надсмотрщики, как и любой другой персонал предприятий проекта, были невыездными и давали подписку о неразглашении. По завершении серии экспериментов надсмотрщиков уничтожали, персонал “обновлялся” подобным образом раз в шесть-семь лет.
 

Мелочи

      Теперь – коротко об одежде. Весь персонал (за исключением внешней охраны, так называемой охраны периметра) носил довольно странную форму – тёмно-бардового, почти чёрного цвета. Такая форма больше нигде не встречалась, только в системе предприятий. “Рабочие” носили балахоны и штаны свободного покроя, сшитые из бракованной ткани для армейской формы – цвета хаки. Ходили “рабочие” босяком, обувь для них не предусматривалась. Форма одевалась один единственный раз – чуть ли не в момент появления рабочего на свет, и не снималась до самого конца. Только уж если форма совсем истаскивалась, надсмотрщик имел право “рабочего” переодеть, для этой цели на каждом предприятии имелся свой склад с новыми балахонами и штанами. Форма “рабочих” была плохого качества, как и любая одноразовая вещь. Грубо сшитые штаны поддерживались продёрнутой через широкий шов на поясе верёвочкой, балахоны были сшиты кое-как, они не имели ни переда, ни зада, швы этой одежды не обрабатывались, она со временем начинала лохматиться по краям – на рукавах, вороте. Что касается Лина и Пятого, то цвет хаки по сию пору приводит их в состояние нервной дрожи. А тогда… Тогда им просто было не до того, чтобы думать о таких мелочах, как одежда. Нужно было только одно – как-то выжить. И плевать, что на тебе одето. Двигаться и дышать – вот что нужно. Любой ценой. Это может показаться мелочью. Кому-то может. Кто-то ждёт – что же будет дальше? Не буду томить, продолжу.
 

* * *

      Время шло. Надсмотрщики сменяли друг друга, и те, новые, что приходили на эту работу и попадали в “тим” номер восемь второго уровня предприятия номер три, давали ещё одну подписку о неразглашении – относительно номеров пять и семь. О которых на трёшке ходили легенды – что и не “рабочие” это вовсе. Что тому, кому они скажут то, что знают, сразу же дадут трёхкомнатную квартиру и тридцать тысяч рублей в придачу. Что эти двое – слуги дьявола, потому, что глаза у них – кошачьи, и что они хорошо видят в темноте из-за формы зрачка. Что они убегают, а потом приходят обратно, потому, что их держит на “трёшке” какая-то неведомая сила, которую ни надсмотрщики, ни руководство не могут понять. Что… Да мало ли что могут наболтать с пьяных глаз да со скуки люди? Много, как же. Не стоит тратить время на рассказ об этих потерянных и пустых годах, а стоит вынырнуть из этого временного водоворота году этак в восьмидесятом. И увидеть время…

      – Ой, мама, роди меня обратно, – прошептала она. Уставившись в окно немигающим взглядом, она сидела на крохотной кухне и мучительно размышляла – что делать дальше? Этот риторический вопрос висел в воздухе уже не первый месяц. Валентина и Олег полгода назад вернулись с севера, где оба проработали больше, чем по десять лет, и поняли, что в Москве им делать нечего. Привыкшая к большим заработкам Валентина и думать не желала о том, чтобы идти санитаркой или медсестрой в поликлинику или больницу. Она была хорошим фельдшером. Там, в посёлке, неподалёку от Уренгоя фельдшер – царь и Бог. Идти обратно в служанки ей не хотелось. Они с мужем проедали свои накопления, купленная новая мебель не вмещалась в их крошечную однокомнатную квартиру, а очередь на машину растянулась аж на шесть лет. Валентина вдруг почувствовала, что она отвыкла от всей этой суеты, от постоянной нервотрёпки… Ну почему она, сильная, молодая (всего-то тридцать три года, самый сок!), красивая женщина вынуждена снова впихивать себя в какие-то рамки, забиваться в какие-то углы и страдать от полной неприкаянности? Что за идиотизм? Она достойна лучшего, она это знает, и она этого добьётся! Только вот как?…
      Валентина посмотрела на свой отражение в оконном стекле. Хороша, нечего сказать! Фигура-то, слава Богу, пока ещё ничего, большого брюха Валентина наесть не успела. Полновата, конечно, но это не выглядит недостатком, скорее наоборот – полнота была приятной. Но лицо, одежда!… Старая сиреневая мохеровая кофта, протёршаяся на локтях чуть ли не до дыр, шерстяная тёплая тёмно-серая юбка(одно хорошо, что тёплая, но вид – держите меня!), блузочка… Отвратительно! Как она мечтала, что, приехав обратно, первым делом пройдётся по магазинам и накупит себе всего-всего, самого хорошего! А по приезде выяснилось, что и в Москве магазины пустые, хоть шаром покати. “Вы на год опоздали, – сказала одна из подруг, – вот в восьмидесятом кое-чего было, к Олимпиаде подвезли. А теперь…” На год! Сказала тоже! Что год, что десять – всё едино. А с волосами что твориться! Ну что это за крысиный хвостик, скажите на милость! И как Олег терпит рядом с собой такую запущенную женушку?… Впрочем, он любит, и ему, по большому счёту, всё равно. Но ей самой… Валентина тяжко вздохнула. Посмотрела на отражение своих серых, отчаянных глаз в оконном стекле и протянула руку по направлению к пачке “Примы”, лежащей на подоконнике.
      В прихожей зазвонил телефон и Валентина нехотя потащилась брать трубку. Какая тоска!… Сейчас опять начнутся опять дурацкие расспросы – устроилась или нет? Ой, бедная… ну ничего, иди к нам. У нас в детском саду… Ох уж эти подружки прежних лет!… со своим дешёвым сочувствием…
      – Аллё, – сказала она.
      Знай она, что это разговор в корне изменит её дальнейшую жизнь, она бы, наверное, бросилась к телефону стрелой и запела бы в трубку “Осанну”. Но большинство людей не умеет читать мыслей, поэтому Валентина по-прежнему продолжала пребывать в своей привычной тоске.
      – Валечка, это Анна, – пропел голосок на том конце провода. – Ты как? Как дела?
      – А никак, – ответила Валентина институтской приятельнице, с которой не виделась уже лет пятнадцать, подумав про себя: “Ещё одна жалельщица на мою голову”, – так и сижу…
      – Ещё не устроилась?
      – Нет, – выдавила Валентина. Говорить не хотелось, хотелось курить.
      – Вот и хорошо. У меня для тебя кое-что есть, – Валентина встрепенулась, – кое-что очень хорошее. Я тут кое кому предложила твою кандидатуру…
      – Кому? – заинтересовалась Валентина. – Ты-то сама где работаешь?
      – Приедешь – расскажут, – загадочно пообещала подруга. – Не пожалеешь. Права возьми, авось пригодятся. И паспорт.
      – Куда ехать-то? – с сомнением спросила Валентина. Тащиться за тридевять земель ей не хотелось – она ненавидела общественный транспорт. – Далеко? И когда?
      – Рублёвское шоссе, – ответила Анна. – Где “Кремлёвка”. Найдёшь?
      – Постараюсь, – вздохнула Валентина. – А когда?
      – Ты сейчас свободна?
      – Я всегда свободна, – Валентина силилась дотянуться до карандаша и клочка бумаги, который она заприметила на тумбочке, – говори, куда там идти, записываю… ага… во сколько?… Успею, не волнуйся.
 

* * *

      Идти оказалось порядочно, и Валентина, чертыхаясь про себя, три раза прокляла эту Анкину затею с работой. Она промочила ноги, на сапогах, и так уже старых, стали проступать противные соляные белые пятна, и настроение у Валентины испортилось окончательно. С трудом найдя нужный административный корпус, она вошла внутрь, но тут же была остановлена дюжим воохровцем.
      – Вы куда? – спросил он не особенно приветливо.
      – Пропусти, холуй, – раздражённо сказала Валентина, – мне назначено.
      – Ух ты! – усмехнулся охранник. – Строгая девушка. Ща, проверю. Фамилия?
      Валентина назвалась. Охранник с минуту возил пальцем по журналу, а затем сказал:
      – Проходите. Третий этаж, комната триста семь.
      Валентина, высоко подняв голову, прошла мимо него и стала подниматься по лестнице. Коридор третьего этажа ей не понравился – темный, облезлый какой-то. Комнату она нашла почти сразу. Подошла к двери, которая выглядела ещё более противно, чем сам коридор – грязная, поцарапанная, сто раз крашенная – Валентина остановилась и попыталась хоть как-то привести в порядок свои мысли. Ну что за работу, если рассуждать здраво, ей могут предложить в такой дыре? Уборщицы? Приходящей медсестры? Сторожа? Валентина горько усмехнулась. А, где наша не пропадала! Всё равно терять ей было нечего. Она постучала, помедлила секунду, а затем без колебаний вошла – назначили, так назначили, торчать перед дверью она не намеренна.
      – Вы пунктуальны, Валентина Николаевна, – сказал человек, стоящий лицом к окну, – минута в минуту.
      – Стараемся, – не без иронии произнесла Валентина, – здравствуйте, Павел Васильевич.
      – Анна Михайловна рекомендовала вас нам ещё около года назад, – мужчина отвернулся от окна и направился к столу, – как хорошего фельдшера… вы, кстати, почему бросили институт?
      – Семейные обстоятельства, – отчеканила Валентина.
      – А, понимаю, понимаю… Любовь, романтика, Север… что ж, для молодых это неплохо, но вы – женщина, и, как я полагаю, любите комфорт… Ладно, оставим эту тему. Итак, у нас есть работа, которая вам подойдёт. Но прежде, просто для очистки совести – во-первых, ваша психика стабильна?
      Валентина пожала плечами.
      – Муж говорит, что я – бесчувственная чурка. В смысле – полено. Да и в моей медицинской карте, я думаю, всё написано.
      – Хорошо. Далее. У вас сохранились в Москве подруги, друзья?
      – Скорее, приятели. Им просто нет до меня никакого дела. Нас все забыли за эти десять лет. Жаль, конечно, но что поделаешь…
      – Близкие?
      – У меня – мама, у Олега – никого. Все умерли… Странные какие-то вы вопросы задаёте, – вдруг решилась на откровенность Валентина, – обычно бывают другие.
      – Это уж наше дело, согласитесь. Условия такие: год испытательного срока, подписка о неразглашение, полная конфиденциальность. Для вас создадут легенду, поэтому врать почти не придётся. Поняли?
      – Да что же это за работа такая? И причём тут фельдшер? А зарплата сколько?… Простите, Павел Васильевич, но я ничего не могу понять, честно. Я-то вам зачем?…
      – Минута на размышление, – сказал тот, – время пошло.
      Сердце у Валентины противно ёкало, она испугалась. Ещё бы! Столько всего, да так неожиданно… что всё это значит? Ну, Анка, ну, сучка… Хотя… В конце концов, смыться оттуда я всегда смогу, и никто мне не помешает.
      – Хорошо, – сказала она, – я согласна.
      – Тогда поехали, – поднимаясь, сказал тот. – Смотреть место работы, подписывать бумаги, знакомиться с начальником (вашим непосредственным) и получать машину.
      Тут-то Валентина и села на стул.
      – Что? – спросила она, едва шевеля губами.
      – В счёт зарплаты, если угодно, – объяснил Павел Васильевич. – За пару лет вы запросто погасите кредит, если решите её выкупить. Но почти никто не выкупает – выгоднее оставлять на государстве, тем более, что каждые три года машину вам меняют. Вставайте, поехали.
      – А куда? Разве не здесь?…
      – За город. Тридцать километров по Варшавке. Поэтому мы и даём сотрудникам машины – кто-то же должен у нас работать. Автобусы туда не ходят…
      – А откуда вы знаете… – начала Валентина, но Павел Васильевич её прервал.
      – Мы о вас знаем всё, – просто сказал он. – Просто так к нам люди не приходят. В смысле, со стороны. Да и годятся нам далеко не все подряд. У нас свои, весьма жесткие, критерии отбора сотрудников, и, если человек нам не подошёл, он о нас просто не узнает. Вы прошли отбор – поэтому попали к нам. Поняли?
      – Да, – Валентина поднялась со стула. – Я согласна и готова приступать. Хоть сейчас.
      – Сейчас не нужно. Я вас свожу, вы осмотритесь, познакомитесь с Лукичём (отличный мужик наш Лукич, бывший военный хирург), машину заберёте. Кстати, синяя подойдёт?
      – Синяя что? – не поняла Валентина.
      – “Шестёрка”, – объяснил Павел Васильевич, – такая, знаете ли… – он покрутил пальцами в воздухе. – Поехали, одним словом.
      Это было странно. Валентина, в жизни своей никогда и никому не верившая, поверила этому человеку сразу. У неё даже мысли не возникло о каком бы то ни было обмане, её не смутила куча недомолвок и намёков. И она пошла следом за новым начальником, своим молчаливым согласием присягая ему на верность. Они ехали больше часа, зимние леса по сторонам дороги молчали им вслед, на землю спускались сумерки. Чёрная “Волга” с правительственными номерами шла плавно, бесшумно и быстро. Павел Васильевич сидел за рулём сам и Валентина видела, что езда доставляет ему удовольствие. Свернув, наконец, с основной дороги, они, уже медленнее, поехали по просёлку – узкой подсыпной дорожке, что вилась змейкой между осин и берёз, еле различимых в сумраке.
      – Мы на месте, – сказал Павел Васильевич, когда заграждение и КПП остались позади, – пойдёмте. Нас ждут.
      Валентина вышла вслед за ним из машины (Павел Васильевич, как истый джентльмен, сам закрыл за ней дверцу) и очутились у крыльца. Их действительно ждали. Навстречу им из дверей вышел пожилой седой мужчина, несколько простецкого, как отметила про себя Валентина, вида, в странноватой форме – такую форму Валентина видела впервые – вроде военная, но не зелёного или серого, как у милиции, а тёмно-бардового, почти чёрного цвета.
      – Алексей Лукич, дорогой, заждались? – спросил Павел Васильевич, подходя ближе.
      – Ну что вы, Павел Васильевич, как можно. Только заступил. На третье ездил сегодня, опять там проблемы.
      – Что такое? – из голоса Павла Васильевича исчезла слащавость и дружелюбие, словно это человек вдруг сбросил маску. – В чём дело?
      – Я уже неоднократно говорил, – Алексей Лукич покосился на Валентину, которая старательно делала вид, что их разговор её нисколько не интересует, – что излишнее рвение отдельных сотрудников может привести к плачевным результатам. Что и произошло.
      – И на этот раз?…
      – Если позволите, это потом. Надо бы нам с девушкой нашей вопросы решить. Не возражаете, Павел Васильевич?
      – Нет, о чём речь. За час управитесь?
      – Конечно.
      – Тогда через час выезжаем на третье. Ещё медики нужны?
      – Не хотелось бы, – поморщился Алексей Лукич, – но, думаю, придётся кое-кого захватить. Я же не во всех вопросах специалист.
      – Кто нужен? – спросил Павел Васильевич. – Пока вы тут знакомите даму с её работой, я обзвоню и вызову. Диктуйте.
      – Так… – Лукич потёр пальцем подбородок. – Во-первых, ещё один хирург, мне в помощь… толковая сестра пригодилась бы, и очень. Хирургическая, в смысле. Кто ещё?… Можно кого-нибудь из терапевтов захватить, для очистки совести. Лекарства я отвёз.
      – Реанимация нужна? – мрачно спросил Павел Васильевич.
      – На этот раз пронесло. Ладно. Вы звоните, а мы пока пройдёмся с… как вас звать, девочка моя? – обратился он к Валентине.
      – Валентина Николаевна… можно просто Валя, – ответила та.
      – Ну хорошо, Валенька, пойдёмте, – Лукич поманил её за собой и она покорно пошла следом, в ярко освещённый дверной проём. Когда дверь за ними закрылась, Лукич остановился, повернулся к Валентине и она немного оробела, увидев, какое выражение появилось на его лице.
      – И ты попалась, – тихо, на пределе слышимости, сказал он. – Чему быть, того не миновать. Запомни на будущее несколько важных моментов. Первое: люди здесь не умирают, только “рабочие”. “Рабочие” лишь внешне похожи на людей, на самом деле они – просто дурная пародия на человека. Это так, вкратце, подробней объясню позже, сейчас времени нет. Ничего не бойся.
      – Я не из пугливых, – ответила Валентина, – за это не волнуйтесь.
      – Ну и прекрасно, – ответил Лукич. – Твоя первая обязанность – содержать в чистоте и порядке наш медпункт, по надобности будешь помогать надсмотрщикам. Мало ли что. Потом. Каждую неделю проводишь освидетельствование погибших “рабочих”, подписываешь акты, следишь за утилизацией. Первый месяц работаешь со мной, всему научу, всё расскажу и покажу. Дальше – уже сама, но если что – я рядом, позовёшь. Далее. Твоя должность – фельдшер, это, я думаю, ты и сама знаешь. Что забыл?… Зарплата! Триста пятьдесят – получка, двести – аванс. Сейчас я тебя свожу на четвёртый подземный этаж, посмотришь нашу мясорубку, подпишешь бумаги, получишь машину и – домой. На работу – послезавтра.
      – Можно вопрос? – робко спросила Валентина.
      – Валяй.
      – Если эти ваши “рабочие” – не люди, то кто?
      – Модели. Они глупее собак. – Лукич махнул рукой. – Идём, Валя, мне ещё ехать, парня одного спасать.
      – А что случилось? – полюбопытствовала Валентина.
      – Несчастный случай. Это к делу не относится.
      На лифте они спустились куда-то в подвальные помещения здания. Валентина насчитала четыре этажа. Тёмным сырым коридором Лукич повёл её к одной из дверей, ведущих непонятно куда. Приоткрыв дверь, он позвал:
      – Никита!
      – Чего, Лукич? – спросил кто-то невидимый.
      – Приведи сюда первого номера.
      – Сейчас.
      – Валя, – сказал Лукич, – ты просто стой с смотри. Поняла?
      Валентина кивнула. Из двери вышел парень лет двадцати шести, а за ним… Господи, что это за гадость? Низкорослое, приземистое существо (язык не повернётся назвать “это” человеком), одетое в какие-то рваные тряпки.
      – Никит, что у тебя, опять весь “тим” голодранцами ходит? – упрекнул Лукич. – Хоть приодел бы, что ли… Он у нас странный, Никита. У него никто не мрёт, за редким исключением, – сказал Лукич, обращаясь к Валентине, – но вот одевать их нормально он упорно не хочет. Вот это, – Лукич ткнул пальцем в существо, – и есть модель. Индекс 6\11. Похож он на человека?
      – Да не очень, – с сомнением сказала Валентина. Страх проходил, испарялся, как вода. – Урод какой-то…
      – Вот если такой урод дохнет, – наставительно сказал Лукич, – то надсмотрщик заполняет бланк. Вот такой. В нём – время поступления модели с завода к нам, виды испытаний, которые она проходила и дата смерти. В конце месяца бланки подшиваешь, их забираю я, подписываю и передаю в отдел статистики. Вопросы есть?
      – Ага. Они кусаются? – спросила Валентина.
      – Вроде пока не кусались, – заметил Никита. – Как, Лукич? Вас рабочие не кусали?
      – Не было такого.
      – И ещё. Откуда они берутся?
      – Не твоего ума дело, – отрезал Лукич. – И не моего тоже. И ничьего. Наше дело маленькое – посмотрел, подписал, передал и – гуляй. Приезжать будешь к десяти, домой – в шесть. Всё?
      – Всё, – ответила Валентина. – Где подпись ставить?
      – Где галочка. Медпункт посмотришь потом, я спешу. Пойдём, отдам тачку тебе и поеду. Как бы парень там не загнулся без меня, – они уже поднимались на лифте вверх. – Ой, боюсь… может, обойдётся…
      – Я могу чем-то помочь? – спросила Валентина.
      – Честно? – спросил Лукич.
      – Честно, – ответила Валентина.
      – Тогда возьми документы на машину и разберись с ней сама, хорошо? – попросил Лукич. – У меня, ей Богу, сердце сейчас не на месте. Ехать надо.
      – И поезжайте, – сказала Валентина. – Всё будет хорошо, не надо переживать. – Лукич улыбнулся ей, она ответила на его улыбку.
      – Удачи, девочка. Послезавтра увидимся, – Лукич одёрнул форменную куртку и пошёл к выходу.
      – А где машина-то? – вовремя сориентировалась Валентина, успевшая уже понять, что в одиночку она ничего тут не найдёт. – Куда идти?
      – На стоянку, за угол свернёшь… – донёсся до неё голос Лукича. – Счастливо!…
      Стоянку Валентине показал какой-то мужчина, одетый в ту же странную форму. Валентина поинтересовалась, что это такое, он ответил, что только тут такую и носят, она – как знак отличия. Это мужчина, кстати, просмотрев Валентинины бумаги, которые она до сих пор держала в руках, ухмыльнулся и сказал:
      – Сударыня, так вы у нас теперь за доктора будете?
      – За фельдшера, – поправила Валентина, – а что?
      – Лукич – старик жадный и несговорчивый, – пояснил мужчина, – и совершенно людей не понимает. Вот приезжаешь, к примеру, с жуткой похмелюги, а он…
      – Понятно, – покачала головой Валентина, – спирта не нальёт никогда. Тут я вам ничем помочь не смогу, я сама – у него под началом.
      – Жаль, – с чувством сказал мужчина. – Такая вы молодая, красивая… посидели бы с вами, поговорили…
      – К сожалению, – отрезала Валентина, – не могу задерживаться – муж волнуется.
      – Пойдёмте, покажу стоянку, – вздохнул мужчина. Вся его галантность разом испарилась. – Ну что за жизнь, а? Как понравится женщина – непременно она замужней оказывается, – пожаловался он Валентине. – Вон, крайняя во втором ряду… видите?
      – Синяя, что ли? – спросила Валентина.
      – Ага. Справитесь?
      – Должна, – пожала плечами Валентина, – не впервой.
      – Если что – меня найдёте. Я на втором подземном, “тим” номер шесть. Аркадий меня звать.
      – А меня – Валя. Спасибо вам, Аркадий, я сама бы не нашла…
      Мужчина ушёл. Валентина подошла к машине, открыла дверцу и села за руль. В душе царил полный сумбур. Это было что-то невообразимое, нереальное. “Что со мной? – ошарашено думала Валентина. – Ничего не понимаю…” Это и впрямь не вписывалось ни в какие логические схемы, не поддавалось анализу. Ещё сегодня днём (подумать только!) она сидела в своей прокуренной кухне и придавалась злой тоске по утраченным возможностям… и вдруг!… Это невероятно, это всё – какая-то ошибка… Но – вот они, документы на машину, её пропуск на новую работу, бумаги, дата на них проставлена… вчерашняя… Вчерашняя!!! Валентину словно водой окатили. Документы на машину – оформлены неделю назад… да их и не сделаешь за один день, это невозможно. Пропуск… странный какой-то. “Где же я, всё-таки, теперь работаю? – подумала Валентина. – Посмотрим.” Она открыла книжечку пропуска на первой странице. Проект “Сизиф”, код секретности… а, вот это понятно, это – первый отдел, не иначе… а дальше? Паспортные данные, рост, вес… откуда они знают? Валентина испугалась. “Чему быть, того не миновать” вспомнила она слова Лукича. И ещё: “И ты попалась”. Что ж, если это называется “попасться”, то она, Валентина, не против. Некоторые годами страдают от того, что им просто-напросто не суждено попасться именно так… А что на этой страничке? Допуски. И что у меня проставлено? Ага, второй уровень. Это, надо понимать, низкий. Ну и хорошо. Больше и не надо. Валентина чуть трясущейся от радостного волнения рукой вставила ключ в замок зажигания и повернула его. Щёлкнул стартер и двигатель тихонько заурчал. Валентина нащупала кнопку, включила габариты – и панель перед ней ожила, загорелись зеленоватым светом приборы. “Тахометр, – с восторгом подумала Валентина, которой до того доводилось ездить лишь на “копейках” или “одиннадцатых”. – Чудо какое! Машина! Новая! Своя! Ура!”
 

* * *

      Это бывает только ранней весной… эта непередаваемая игра света и теней. Феерия отражений. Голубое-голубое небо, слепящий свет пасхального солнца – и вдруг, внезапно – облако, быстрое, как мысль, несомое шалым ветром высот. Меркнет, теряется свет, словно зимнее воспоминание пробегает по небу… и исчезает. Снова свет… Чудо – вот имя тому, что происходит с небом ранней весной…
      Валентина вела уверенно, за полгода работы она уже свыклась с дорогой, каждый поворот стал как родной. Тающий снег, грязь под колёсами и – контрастом – светло-голубое небо над тёмным, словно из сказки, лесом. Валентина приоткрыла боковушку стекла, ветер ворвался внутрь, растрепал ей волосы, омыл лицо… Хорошо-то как!… Весна. Скоро ещё теплее станет, посохнут дороги, дни станут длиннее. Одно только жаль – отпуск ей в этом году не положен, не наработала пока. Хотя Лукич говорил, что, уж коли она так этого хочет, то пара недель за свой счёт её не разорит. Это уж точно.
      Валентина усмехнулась, вспомнив тот шок, который, от неожиданности, испытал её муж в тот памятный вечер, когда она на новой машине подрулила к дому и стала ожесточённо бибикать под окнами. Муж почти пять минут не мог соотнести это бибиканье со своей скромной персоной, но когда сообразил… м да… это было нечто. Вначале – ступор минуты на три, а затем – вопрос: “Валя, где ты это взяла?!” “На работе дали, – невозмутимо ответствовала Валентина, поигрывая ключом, – как тебе?” Муж соображал долго, туго, наконец, спросил: “Ты работу нашла?” “Ага, – сказала Валентина. – И, кажется, хорошую.” “Тогда это надо как-то отпраздновать, – наконец дошло до мужа, – ты поставь варить картошку, а я – в магазин”. Праздновали они до трёх часов ночи, что вполне можно было понять – такие перспективы открываются перед советским человеком далеко не каждый день.
      Валентина свернула на подъездную дорожку, которую не так давно снова подсыпали гравием – её держали в порядке. Забор и пропускной пункт уже виднелись вдали. “Зарплата сегодня, – подумала Валентина, – и заказы. Это хорошо, Олег любит сервелат”.
      Она вспомнила, как это было непривычно тогда, полгода назад – заказы, путёвки, премии… Талоны в “Берёзку”… Фантастика! В ту первую зарплату Валентина, обалдело уставившись на кучу денег в своих руках, думала, куда бы ей заскочить по дороге домой. Ничего, кроме Филиповской булочной и ореховых трубочек, в голову не приходило.
      – Валя, – позвал Лукич из коридора, – иди сюда!
      – Иду, – отозвалась она, – чего такое?
      – Заказ брать будешь? – спросил Лукич. – Или нет?
      – Заказ? – ошарашено спросила Валентина. – Буду, наверное… а сколько он стоит?
      – Полтинник, не больше. Пойдём, а то надсмотрщики всё растащат подчистую. За ними дело не станет…
      Это был не заказ, а фантастика в квадрате. Такого Валентина не видывала за все годы своей жизни. То есть, может, и видывала, но только на картинках в книге о вкусной и здоровой пище. Батон копчёной импортной колбасы, пахнущий какими-то невообразимыми специями, две банки лосося, две банки крабов, странной формы консервная банка с ветчиной, на этой банке имелся даже ключ для её открывания… Пакет странного риса, прозрачного, желтоватого… коробка финских конфеток с ликёром… три пачки польского солёного печенья к пиву… бутылка шикарного коньяка армянского разлива… и – венец всему – баночка красной икры. Валентина онемела. Лукич же в то время, когда она стояла у стола, разглядывая содержимое сумки, препирался с кладовщиком.
      – Серёж, мне красную не надо, – говорил он. – Ты мне чёрной дай.
      – Ну Лукич, ну пойми, дорогой, не могу. Три банки всего осталось, для начальства…
      – Имей совесть, у внука день рождения, не жмись, дай баночку… – Лукич нагнулся к кладовщику, что-то горячо зашептал ему в ухо и через пару минут вожделенная банка перекочевала в его сумку. – Другой вопрос, Серёжа. За мной не заржавеет… Валя, ты овощи брать будешь? – поинтересовался он. – Рынки-то, поди, в это время все позакрывались.
      – А что, ещё и…
      – Пошли, чего стоять.
      Это превосходило все ожидания. Уже позже, загружая в багажник машины сетки с отборным картофелем, ядрёной, крепкой морковью, свёклой, луком (даже лучше рыночного), Валентина чувствовала, как трясутся от счастья руки. Это было невероятно, но факт. Все эти фантастические блага теперь принадлежали и её тоже.
      – Всё – моё, – прошептала Валентина. – Я – счастливая.
 

* * *

      Год прошёл незаметно, как хороший сон. За этот год в жизни Валентины появилось множество нового – отличная трёхкомнатная квартира, мебель, дача, видеомагнитофон… Валентина была на седьмом небе от счастья. Со своими обязанностями на новой работе она справлялась превосходно – они оказались не столь уж сложными. Единственное, что смущало её – так это отношение мужа к её занятиям. – Знаешь, Валюш, – сказал он ей как-то, когда они обсуждали очередное освидетельствование, которые Валентина производила каждую пятницу, – я от этого не в восторге. Тебе не кажется, что от этого всего немного отдаёт… садизмом?… Ты так не считаешь?
      – Олежка, это же не люди, – в который уже раз принялась объяснять Валентина, немного уставшая уже от мужниной тупости, – они же всё равно ничего не понимают.
      – Валя, но ты же сама говорила, что они кричат, когда их бьют. Значит, боль они ощущают? И тебе их совсем не жалко?
      – Ну жалко, конечно, – замялась Валентина, – но я-то что тут могу поделать? От меня там ничего не зависит.
      – Я почему-то думаю, что человек, если ему что-то не нравится, обычно не остаётся в том месте, где происходит…
      – Достаточно, – прервала его жена. – ты ничего не понимаешь. Ты помнишь, как я туда попала?
      – Я помню. Ладно, чего уж там, – Олег махнул рукой. – Я и сам когда-то… Ты только будь поосторожней, ладно? Ты же знаешь…
      Валентина знала. Они с мужем являлись полными противоположностями друг другу – бесшабашная, смелая до одури и немного грубоватая Валентина и робкий, скромный и застенчивый Олег Петрович. Тем не менее их брак был на редкость удачным. Они органично дополняли друг друга. К тому же Валентина превосходно понимала, что муж гораздо умнее, чем она сама, и поэтому в сложных ситуациях уповала только на него. Олег, в свою очередь, предоставлял жене решать все житейские дела, с которыми она справлялась превосходно. Они фактически не ссорились, никогда не ругались и во всём безгранично доверяли друг другу. Познакомились и поженились они ещё на севере, Валентине тогда было двадцать семь, Олегу – почти сорок. Оба к тому времени порядочно поустали от жизни. Большой любви ни Валентина, ни Олег, не искали, просто хотелось спокойствия и надёжности. Только позже, уже после женитьбы, Олег признался Вале в том, что и вправду её любит. Не преминув добавить, что это произошло далеко не сразу, но теперь… Он и на самом деле любил жену – до самозабвения. Нельзя сказать, что Валентина любила своего мужа столь же сильно, как он её, но что-то, похожее на любовь, она к нему чувствовала. Может, и не любовь. Привязанность. Привычка. Валентина и сама не решилась бы ответить на этот вопрос, она могла лишь сказать, что без Олега ей становилось как-то не по себе…
      Год прошёл, наступил следующий, похожий на предыдущий. Валентина постепенно привыкала к “роскошной жизни”, как их новое существование окрестил Олег, правда не до такой степени, как тот же Лукич – просить заменить красную икру на чёрную, получая заказ, ей и в голову не приходило. Лукич, к слову сказать, появлялся на Предприятие номер один не чаще раза в неделю, взвалив на Валентинины плечи весь груз работы. Та не жаловалась. К тому времени она получила уже шестой уровень допуска, имела право свободно заходить в любой “тим” и любой зал, освоилась и была этим вполне довольна. Спокойное, размеренное течение её жизни ничем не нарушалось и она была этому рада. Время шло, Валентина отметила свой тридцать пятый День рождения. Постепенно она стала ощущать, что скучает – непоседливый нрав не давал покоя. Хотелось чего-нибудь новенького. И это новенькое не замедлило случится.
 

* * *

      Приехав на работу и запарковав машину на стоянке, Валентина вошла внутрь здания предприятия, по ходу здороваясь со знакомыми надсмотрщиками. На пороге кабинета её ждал какой-то незнакомый человек в штатском и это Валентину удивило – здесь даже она носила форму.
      – Валентина Николаевна? – осведомился он. Валентина утвердительно кивнула. – Вас переводят в срочном порядке на третье. Соберите медикаменты, инструмент, и езжайте. Там какое-то важное дело, откладывать нельзя.
      – Вы со мной поедете? – спросила Валентина.
      – Нет, что вы. Вот ваши бумаги, пропуск и адрес… найдёте?
      – Так это же тут, рядом, – сказала Валентина, заглянув в листочек, – просто подальше… а что там такое?
      – Мне не объяснили, сказали, что вы сами разберётесь, на месте. Оттуда пришёл вчера срочный запрос на фельдшера, пришёл ночью, никто, по-моему, не в курсе, что там такое случилось.
      – Переводят временно или на постоянную? – Валентина споро укладывала в свой саквояж то, что сочла необходимым.
      – Я не в курсе. Я просто курьер.
      – Вот всегда так, – Валентина досадливо тряхнула своими роскошными кудрями, совсем недавно покрашенными в модный рыжий цвет, – одни командиры кругом, а чтобы что-то толком объяснить – никого нет.
      – Вам просили передать, чтобы вы сегодня вечером позвонили Павлу Васильевичу или Эдуарду Григорьевичу.
      – Хорошо, – Валентина уже закончила сборы и стояла в дверях. – Я тогда поеду.
      – Да, если вам не сложно… там просили поторопиться.
 

* * *

      Пропускной пункт на этом предприятие почти что не отличался от того, что был на прежнем. Валентину пропустили на редкость быстро, её видимо, ждали. Внизу, на четвёртом подземном, она нашла тех двух надсмотрщиков, которые прислали вызов. Увидев их, Валентина поморщилась – от них пахло водочным перегаром и дешёвым табаком, да и рожи их особого доверия не внушали.
      – Чего у вас тут? – спросила она с порога. – Лукич заболел? Освидетельствовать сложного некому?
      – Да нет, – замялся один из надсмотрщиков, – тут такое дело… посмотреть бы надо. Только он живой пока что. То есть вчера был живой… В общем, помочь ему надо.
      – Веди, чего время терять. Заладил…
      Непонятно почему, но Валентина испытывала сильнейшее раздражение – то ли от тупости надсмотрщиков, то ли ещё от чего-то, не ясного ей самой. Она пошла следом за надсмотрщиками вниз, на четвёртый подземный этаж, мысленно ругаясь про себя – и угораздило же её ввязаться в такое.
      На пороге камеры Валентина остановилась, как вкопанная. То, что она увидела, не поддавалось описанию. То есть, конечно, поддавалось… тело в средней степени разложения, к примеру. А запах… хуже, чем в морге.
      – Мама родная, – проговорила она медленно, – Боженьки…
      – Как вас по имени-отчеству? – спросил надсмотрщик.
      – Валентина Николаевна, – не оборачиваясь, ответила она, – да вы свихнулись тут все. Какой – помочь… Это ж труп!
      – Да нет, дышит он. Мы проверяли.
      – Не может этого быть, – убежденно сказала Валентина, но, тем не менее, вытащила из саквояжа перчатки и стетоскоп. Она присела на колени рядом с телом, просунула руку со стетоскопом под изорванный балахон и стала слушать. Неожиданно на её лице проступило выражение полного замешательства.
      – Ну, ни фига себе! – сказала она. – Работает сердце-то! Слабо, но работает. Мальчики, поищите там у меня кордиамин и шприц. Ага, спасибо. Две ампулы достань… чего суешь, не видишь, у меня руки в перчатках, не могу сама.
      – Он жить будет? – один из надсмотрщиков подошёл поближе и наклонился, присматриваясь.
      – Нет, – уверенно сказала Валентина, – он при смерти. Агония. Я, конечно, могу попробовать что-то сделать, но это будет, как воду в решете таскать. Это рабочий?
      – Ну, не совсем… – замялся более молодой надсмотрщик, – а вообще-то… да, рабочий.
      – Так, я сейчас укол этот сделаю и надо его тогда перенести в медпункт, если он у вас есть. Начальству доложили?
      – Что?
      – Что умер.
      – Нет пока.
      – Иди, докладывай. Мы его живым не донесём.
      – Может, тогда его пока не трогать? – спросил старший надсмотрщик. – Пусть здесь и лежит.
      – И чтобы я в этой вони сидела?! – возмутились Валентина. – Иди-ка ты знаешь куда…
      Не смотря на прогноз, неожиданного Валентининого пациента удалось перенести в медпункт в живом виде. Его положили на пол и старший спросил:
      – Вам чего-нибудь нужно?
      – Горячую воду, мыло, полотенце, ножницы… чего ещё? А, вот! Клеёнку. Мне его помыть надо, а то тут под гноем и сукровицей ничего не видно. Я потом список напишу, какие лекарства нужны. А ещё мне надо домой позвонить. Телефон у вас тут где?
      – В каптёрке, – старший вознамерился было пошевелить тело носком ботинка, но, заметив укоризненный Валентинин взгляд, передумал. – Когда за списком зайти?
      – Через часок, а то и позже. И не шатайтесь тут, не мешайте работать.
      Надсмотрщики ушли. Валентина присела на корточки рядом с телом и, брезгливо морщась от запаха разлагающейся плоти, перевернула его на спину. Зрелище было пренеприятное, что говорить. Самым удивительным было то, что человек, лежащий на полу перед Валентиной, всё ещё жил. Он находился в крайней степени истощения и был жестоко изуродован. Худое, тщедушное тело его прикрывали остатки зеленого балахона из бракованной ткани, предназначенной для армейской формы, одежду из этой ткани носили все рабочие. Левая половина лица представляла собой одну огромную гематому, но, судя по отсутствию отёка, лицо ему разбили довольно давно. Спутанные, свалявшиеся волосы пропитались кровью и слиплись, непонятно было даже, какого они цвета. Правая рука судорожно прижата к груди, похоже сломана. Тело сплошняком покрывали ссадины, следы от плетки, ожоги, порезы, нарывы, их было так много, что они, казалось, сливались в одну сплошную рану. Валентина споро принялась за дело. Прежде всего, необходимо было как-то снять с этого странного рабочего одежду (Валентина решила пока считать, что это всё же рабочий, хотя глаза говорили ей совсем другое), но присохшая ткань отрывалась только вместе с кусками кожи. Пришлось пожертвовать несколькими пузырьками перекиси водорода. Через некоторое время пришел молодой надсмотрщик, принес электрический чайник с кипятком, поставил его на стол и дисциплинированно удалился. Валентина промыла раны (на это ушло не меньше получаса), немного вымыла пациенту волосы, которые оказались черными с сильной сединой, и только после этого смогла, наконец, приступить к осмотру. Результаты были неутешительными. У человека, лежащего на полу, кроме сломанной руки, оказалось ещё несколько переломов – левая нога в двух местах, четыре ребра справа, два слева… Реакции нулевые, даже зрачки почти не реагировали на свет – настолько он был слаб. От того, как эти зрачки выглядели, Валентине стало немного не по себе – она никогда в своей жизни не видела ни людей, ни “рабочих” с вертикальными кошачьими зрачками. Пациент был совсем плох и Валентине оставалось лишь сокрушенно качать головой и надеяться на чудо – она не могла себе представить, что после такого можно выжить. Тем не менее, она позвала надсмотрщиков, с их помощью устроила человека на кушетке и, немного подумав, укрыла его своей курткой. Ей не нравилось, что больной находится в холодном помещение в чём мать родила. Она отдала старшему список лекарств и села ждать. Ей всё равно пока было нечего делать.
      Через два часа привезли заказанные лекарства и работа закипела с новой силой. Валентина провозилась в общей сложности четыре часа и результаты не заставили себя ждать. После трёх капельниц, кислорода, нескольких доз сердечного и антибиотиков человеку стало легче – поднялось давление, он стал лучше дышать. Валентина приободрилась. Вместе с лекарствами привезли ещё много всего – обогреватель, бельё на койку, подушки, одеяла, посуду, продукты. Валентина не удивилась – надо, значит надо. Она с удобствами устроила пациента, сначала проветрила, а затем хорошенько прогрела комнату, тщательно вымыла ему голову, снова поставила капельницу. Пора было идти звонить начальству, делать доклад, но Валентина не торопилась. Ей хотелось удостовериться, что всё идёт хорошо. Поэтому она просидела с больным лишний час, убедилась, что показатели стабильны и лишь после этого пошла звонить. Её непосредственный начальник подошел к телефону на удивление быстро, раньше Валентина томилась у аппарата не меньше десяти минут, ожидая, когда он освободится.
      – Докладывайте, – в голосе Эдуарда Григорьевича звучало плохо скрываемое беспокойство. Валентина обстоятельно, по пунктам рассказала, что сделала и какие были результаты.
      – Валентина Николаевна, если без бюрократии, просто, по человечески, скажите, есть шанс, что выживет? – спросил он, когда Валентина закончила говорить.
      – Не знаю, – честно сказала Валентина, – время покажет. Я хотела попросить у вас позволения вызвать Алексея Лукича, он, насколько я знаю, в своё время был травматологом. Боюсь, что я сама не справлюсь, а тут два серьёзных перелома. Разрешите?
      – Вызывайте. Я сегодня подъеду, примерно к семи вечера, посмотрю сам, как у вас дела. Постарайтесь привести его в себя, если это возможно. И ещё. Он может начать говорить, бредить… ну, не важно. Так вот. Всё, что он скажет, вы запишите. Слово в слово. Ясно?
      – Так точно, – задание удивило Валентину, но вида не подала, ей не впервой было изображать покорного служащего, – всё запишу. Что ещё?
      – Остальное – при встрече. До свидания.
      – Всего хорошего, – Валентина нажала на рычажок, секунду подумала и быстренько набрала телефон предприятия номер один.
      – Алексея Лукича позовите, – сказала она, – алё, Лукич? Это Валя. Вы на третье можете через пару часов подъехать?… шеф дал добро, ага… да тут вообще всё очень странно, сама не пойму… раньше? Ой, это было бы чудесно… через час? Хорошо, жду… Нет, тут переломы у человека… два… да, со смещением… как он? А вы что – его знаете?… Да ладно, шуток я не понимаю, видите ли… поняла, всё поняла – натрий не ставить, только глюкозу, никаких препаратов на спиртовых растворах не давать… Счастливо, Лукич, жду – не дождусь.
      Приехавший Лукич прошел в медпункт, поздоровался с Валентиной, скинул с плеч видавшую виды куртку, и подсел к больному. Валентина с удивлением заметила на его лице огорчение. Огорчение и боль.
      – Я им объяснял, а они, как любая молодежь, конечно, не послушали старика. Я говорил – этот парень – чистый кремень, вы об него сломаете зубы, но ничего не добьётесь. – Лукич тяжело вздохнул. – И вот, пожалуйста. Результат – на лицо. Подонки… бедный мальчик…
      – Так вы его знаете? – у Валентины всё внутри сжалось от нехорошего предчувствия. Лукич был для неё мало что авторитетом – он был единственным человеком на её “работе”, которому она безоговорочно доверяла.
      – Да, примерно лет десять, – Алексей Лукич осторожно сдвинул в сторону одеяло и принялся осматривать больного, – на этот раз повезло. Он выберется, Валя. Он крепче, чем ты можешь себе представить. Что ещё сломано, кроме руки?
      – Нога… А я думала, что он уже… того. По-моему, ему совсем плохо, – Валентина пожала плечами, – но вам лучше знать. Вот только…
      – Что?
      – Начальство велело его в себя привести. А он – ни в какую.
      – Не жаль его тебе? – Лукич нахмурился. – Подождала бы пару дней, поухаживала. Он и сам в себя придет, когда сможет… ладно. Я сейчас переломы зафиксирую, а ты пока согрей его получше. Грелки привезли?
      – Да, не поскупились.
      После получаса трудов человек наконец открыл глаза.
      – Пятый, – тихонько позвал его Лукич, – ты здесь? Проснись.
      Глаза того были совершенно пустыми, как окна дома, из которого давным-давно ушли люди. Неестественно широко открытые, они ровным счётом ничего не выражали. В них не было ни боли, ни страха, ни тени страдания, ни удивления. Алексей Лукич поводил у Пятого перед лицом рукой. Никакой реакции. Веки медленно опустились.
      – Ступор, – констатировал Лукич, – боюсь, это надолго. Держи его пока на внутривенных, в комнате чтобы было тепло, никаких сквозняков. Посторонних не пускай. Верхний свет включать не надо, настольной лампы хватит. Шторы днём не открывай, пусть темновато, не страшно. В общем, полный покой. Если через неделю не выйдет из этого состояния, придется везти на базу или в больницу. Хотя я думаю, справиться сам, и не из такого вылезал, – Лукич аккуратно наложил на сломанную руку лубок и уже осматривал второй перелом. – Гипс я накладывать не буду. Если ему станет лучше и он начнёт есть, переломы срастутся дней за десять, самое большее.
      – А как его кормить? – Валентина не на шутку разволновалась – такая ответственность. – Он даже пить не сможет, наверное…
      – Да не волнуйся ты так, Валюша, не переживай. Я так и вижу у тебя в глазах вопрос: как быть ночью? Сейчас мы вытащим из тима второго такого же, он и посидит. Пойди, дай запрос на номера седьмого, восьмой тим. Его приведут, а ты уж по обстоятельствам решай, нужен ли тебе помощник. Его, кстати, зовут Лин, запомни. Пригодится, – Лукич тяжело поднялся. – Ну, с этим всё. Если какие сложности возникнут – позвони, я подскажу, что и как… Проводи меня до ворот, Валечка. Совсем устал старик…
      Вместе они вышли из здания и направились к стоянке машин персонала. Уже на улице, когда они отошли от дверей, Лукич тихо сказал:
      – Будь осторожна, Валя. Пятого вытащи любой ценой, поняла? Любой. Иначе ты можешь погибнуть сама. Раз уж тебя к ним допустили – дело нешуточное…
      – Кто они такие? – удивление, не покидавшее Валентину, но тщательно скрываемое, наконец прорвалось наружу. – Неужели рабочие? Прямо как люди.
      – Это не рабочие, Валя. Это пленники нашей организации. Насколько я знаю, там, откуда они родом, они были учеными, кажется биологами, точно не скажу. Их хотели склонить к сотрудничеству, а они отказались. Это было довольно давно. Что происходит с ними сейчас – ты видишь сама. Предприятие номер три – их личный концлагерь, вот только их смерть пока что не входит в планы руководства, поэтому ты уж постарайся. Хорошо?
      – Ладно, – Валентина вздохнула, – не было у бабы забот – купила баба порося… А сколько лет они здесь? Вы о десяти сказали, но мне показалось, ему лет двадцать пять – самое большее.
      – Ему уже за тридцать. То ли тридцать четыре, то ли тридцать пять… не помню. Я с ними почти не разговаривал, не досуг было. Вызовут меня сюда, я приеду, зашью дыры, накачаю лекарствами, помогу, чем смогу – и уезжаю. Насколько мне известно, здесь постоянного фельдшера не было, – Лукич немного повозился с замком, открыл дверцу машины и сел за руль, – теперь вот тебя перевели, может это и правильно. Привет ему от меня передай, когда очнется.
      Валентина вернулась в медпункт, немного посидела с больным, а потом послала запрос на номера седьмого, как ей посоветовал Лукич. И где-то через час началось настоящее светопреставление. Сначала в отдаление коридора послышались голоса, ругань, кто-то отчаянно матерился. Голоса и шаги быстро приближались. Внезапно дверь медпункта широко распахнулась, и в неё пинком втолкнули человека, который от удара не удержался на ногах. Он сразу вскочил и бросился к двери явно с целью её высадить, но у него ничего не вышло – дверь крепко держали с обратной стороны. Наконец Валентина опомнилась. Она подлетела к неожиданному визитеру и мертвой хваткой вцепилась ему в воротник, снова сбив его с ног. Тот дернулся, но, удивительно! Валентины так и не заметил. Взгляд его упал на койку.
      – Пятый!… – выдохнул он и рванул по направлению к кровати, но цепкая рука Валентины всё ещё удерживала его, и он в третий раз за какую-то минуту очутился на полу.
      – Ты какого чёрта делаешь, а! – зашипела Валентина. – Он только-только уснул, а ты…
      – Я… а кто вы такая?! – до него, наконец, дошло, что в комнате он не один.
      – Меня больше интересует, кто ты такой? Позволь узнать!
      – Я – Лин, тим номер восемь, номер семь в тиме, – Лин криво усмехнулся и продолжил. – Меня сюда пригнали, и хочу знать, зачем. Кроме вас, мне это никто не объяснит. Пятый, как вы только что сказали, уснул, хотя я был уверен, что он уже две недели, как мёртв…
      – А, так ты и есть тот самый, – поняла Валентина. – Говори потише, не мешай ему отдыхать.
      – Что с ним? – спросил Лин, тихо подходя к кровати.
      – Всё плохо. Он слишком долго пробыл без помощи. Если бы я приехала на несколько дней раньше, я бы не сомневалась в успешном завершение дел, но сейчас… Лукич сказал, что он в ступоре, а я от себя могу добавить, что он даже пить не может.
      – Но хоть как-то вы попробуете помочь? – с отчаянием спросил Лин.
      – Я делаю всё, что от меня зависит, – Валентина тоже подошла к кровати. Лин отступил на шаг, зажмурился и тихонько потряс головой.
      – Господи, – прошептал он, – что же это?… За что?…
      – Успокойся. Лукич сказал, что он выберется. Эй, чего такое?
      Лина повело в сторону и он едва удержался на ногах.
      – Я не ел, – неуверенно проговорил Лин.
      – Не ел? – Валентина подошла к нему и с тревогой вгляделась в его лицо. – Как долго ты не ел?
      – Я… не помню, – ноги у Лина подогнулись и он осел на пол, привалившись к стене. – Это… сейчас пройдёт… я посижу тут немножко… всё в порядке, не волнуйтесь…
      – Я сейчас тебя покормлю, – Валентина помогла Лину подняться на ноги, подвела к стулу и усадила, – подожди минутку. Кстати, по возможности, объясни мне, что с ним сделали? После чего ему стало так плохо? Если ты, конечно, в состоянии.
      Лин объяснил. Валентина оторопела. Она расширившимися глазами смотрела на Лина, а он, уставившись куда-то в угол, слегка покачивался на стуле, словно развлекаясь. Впрочем, в следующий момент развлечение закончилось тем, что Лин просто-напросто свалился на пол. Валентина сжалилась, дала ему поесть и отослала спать. Когда приехало начальство, оба её новых подопечных крепко спали, и будить их Валентина отказалась наотрез.
      – Я всё понимаю, – твердо сказала она, – но ничем помочь не могу. Если сейчас пробовать привести в сознание одного из них, к примеру, седьмого, я не могу ручаться за то, что его психика не пострадает. И мне бы не хотелось, чтобы моя работа пошла насмарку. Не говоря уж о том, что мне просто жалко этих двоих. Если они нужны вам живыми, то…
      – Достаточно, – Валентинин начальник неспешно прошелся по комнате и остановился рядом с ней, – вы подходите для этой работы. Я вижу, что состояние ваших пациентов интересует вас больше, чем зарплата, и что вы не из трусливых. Поэтому зарплату мы вам прибавим, по сотне за каждого из ваших новых клиентов, и переведём вас с первого на третье предприятие. Уровень допуска – восьмой, высший. Про эту парочку – ну, сами понимаете… А раз в три месяца сможете их забирать сюда, для профилактики, по обстоятельствам. Ваша главная задача на данный момент – выходить вот этого. Если ещё что-то потребуется – выписывайте, отказа вам ни в чём не будет.
 

* * *

      В ту ночь Валентина не поехала домой, как не уговаривал её Лин. “Что происходит? – думала она, сидя возле койки. – Я не могу этого понять. Как Лин сказал, эта штука называется? Клетка? Господи ты Боже мой…” Вот что она узнала от Лина (откуда взялось это странное имя, он ей так и не объяснил, как она не спрашивала). На предприятие номер три их (Лина и Пятого) содержат уже много лет. Валентина спросила – сколько? Десять? Больше, ответил Лин. Так сколько? Лин махнул в ответ рукой. Они двое – пленники. Причём пленники добровольные, или почти добровольные. Это надо просто принять, как факт. И не задавать вопросов – ей же самой дешевле обойдётся. “Так что же такое случилось? – в который раз уже спросила Валентина. – Что с ним?” Клетка. Проволочная загородка. Под током. В ней надо просто стоять, и всё. И они… Тут Лин осёкся, и Валентина с удивлением увидела, что он плачет. Лин сидел перед ней на стуле очень прямо, даже слишком прямо… гордый, подумала Валентина. А слёзы откуда?
      – Ты это… не надо, – попросила она. – Ты же ему этим не поможешь? – он кивнул, и закусил губу. Сильно, почти до крови. – Что они с ним сделали? Ты не рыдай, ты помоги мне в ситуации разобраться.
      – Они поставили его в клетку на шесть суток… то есть, он выдержал шесть дней, а потом… они мне сказали, что он умер. Я не поверил. Вот… – Лин показал Валентине свои руки, страшно разбитые, все в ссадинах. – Это я дверь ломал.
      – И как?
      – Сломал. А потом меня опять побили. Я так и не смог к нему прорваться.
      – Ты в курсе, кто его так избил?
      – Как это не в курсе? – удивился Лин. – Те же, что и меня. Те двое, что вас сюда провожали. Тот, что постарше – Андрей. А младший – Коля, он немного получше… в смысле, умеет останавливаться. Андрей не умеет.
      – Что с тобой, ты мне можешь сказать?
      – Потом. Не сейчас.
      – Сейчас, – Валентина встала со стула и подошла к Лину. – Снимай рубашку и садись к свету, я посмотрю…
      – Погодите-ка! – вдруг встрепенулся Лин. – Он, по-моему…
      Они вместе подошли к кровати. Лин сел на корточки рядом с кроватью и тихонько позвал:
      – Дзеди… ёт раски ние… проснись, пожалуйста… это я…
      – Как тебя там… Пятый? Эй, дружок, просыпайся, давай, – сказала Валентина. – И чего Лукич плёл про ступор?… Лин, он в сознание?
      – Погодите, – не оборачиваясь сказал тот. – Секунду… Пятый, это я Лин. Ну открой глаза, пожалуйста… ну постарайся.
      Валентина в жизни своей прежде не видела столь чёрных глаз. Тогда, днём, это был бессмысленный омертвевший взгляд, но сейчас… столько жизни – во взгляде, просто во взгляде. На какую-то секунду Валентина испугалась – ей показалось, что этот больной немощный человек знает про неё всё или даже больше, чем всё. Удивительные глаза – кошачий зрачок на чёрном бархате… как там было?… Да, я узнаю тебя в Серафиме, при дивном свидание… Странные у этих двоих лица и глаза – противоестественно сочетание драгоценных камней и концлагерных антуражей. Надо разобраться. И уколы на ночь сделать. Обоим.
      – Лин… – Валентина с трудом разобрала, что он говорил. – Рыжий… я так рад… они говорили – ты умер… или мне это снилось… не помню…
      – Мне тоже, – Лин горько кивнул, – всё ложь. Очередная ложь. Плохо?
      – Нет… – секундная пауза. – Не знаю…
      – Зато я знаю, – вмешалась Валентина. – Спать немедленно. Оба. Время – три часа ночи.
      Её страх пропал, как первый снег. Перед ней была какая-то новая загадка, проблема, как на заказ. Она решила непременно узнать, что всё это значит, что здесь такое происходит. Эти двое – что-то такое экстраординарное. Самое то. Валентина с трудом разбиралась в своих чувствах – любопытство и страх смешались в какую-то непередаваемую кашу. Слова Лукича не давали ей покоя. Почему – любой ценой? Для кого столь важна эта жизнь? И Лин… Странные слова, странный диалог между этими двоими. О какой лжи шла речь?… Пленники? В наше время?… Откуда они взялись?… Вопросов было множество, они роились, как пчёлы над клеверной лужайкой…
      Ночь прошла спокойно, но Валентина тем не менее не сомкнула глаз. Пятый спал, как мёртвый, Лин – тревожно, часто просыпаясь и почти что мгновенно отключаясь вновь. Утром Валентина позволила себе немного прикорнуть на стуле подле кровати. Разбудил её Лин.
      – Простите, – он несмело потряс её за плечо, – мне кажется, ему хуже…
      – Чего… ой! Я что – уснула? – Валентина потёрла глаза и зевнула.
      – Ему стало хуже, – сказал Лин.
      – А что, есть куда?… – Валентина подошла к кровати. – Чего такое? – спросила она.
      – Больно… почти везде, – тихо ответил тот. – Не могу…
      – Это хорошо, что больно, – ответила Валентина. – Вот если бы было не больно – было бы совсем хреново.
      Лин с возмущением посмотрел на неё.
      – Дурак, – сказала она в ответ. – Чего ты понимаешь? Чувствительность восстанавливается, он же вчера вообще ничего не ощущал…
      – Но вы хоть как-то ему поможете? – спросил Лин.
      – А чем я, по-твоему, вторые сутки занимаюсь? Ты, чтоб без дела не сидеть, принеси мою сумку и вскипяти воду. Повязки надо поменять. И тебе, кстати, тоже. Я пока посмотрю, есть ли какой прогресс…
      Прогресса не было. Раны и нарывы всё так же мокли под повязками, они даже не подсохли. Пока она осматривала, Лин принёс лекарства. Вместе они перевернули Пятого на бок (Лин осторожно поддерживал тому сломанную руку) и Валентина принялась за перевязку. Пятый терпел всё молча, лишь учащённое, прерывистое дыхание выдавало его.
      – Ещё минутку подожди, – заметив это, сказала Валентина, – я уже почти закончила… ага, всё. Лин, клади его обратно. Ну, как? Очень больно?
      – Терпимо, – шепотом ответил Пятый, – только голова… как чужая…
      – Это в твоём духе, – заметил Лин, усаживаясь рядом, – тебя всегда интересовали именно чужие головы, своей тебе явно мало. И от кого ты оторвал себе голову на этот раз?
      – Рыжий… тебе бы всё… только шутки шутить… попить принеси…
      – Ты подожди пару минут, я сейчас Лину тоже дыры в шкуре обработаю, – попросила Валентина, – а потом попьёшь. Хорошо?
      – Ладно… Рыжий, что с тобой такое? – спросил Пятый.
      – Андрей – патриот СССР, – кратко ответил Лин. – До такой степени патриот, что украшает звёздами всё, что находится в пределах его досягаемости.
      – Понятно… на спине?
      – А как же! – ухмыльнулся Лин. – Хочешь, покажу?
      – Садись на стул, – приказала Валентина, – и сними этот дурацкий балахон. Как вы всё это терпите? Такое издевательство…
      – Нам поделом… достаётся… – Пятый закашлялся. – Просто так подобным образом с людьми не поступают…
      – Сейчас он вам начнёт задвигать, если прежде не уснёт, – пообещал Лин. – Он у нас по этой части – специалист. Ночью спать не будете.
      – Буду, – ответила Валентина. – Меня речами не проймёшь.
      – А чем проймёшь?… Ой! Больно же!
      – Терпи, это как раз и была твоя обожаемая звезда… а я тебе не скажу, чем меня пронять можно. А то как бы не воспользовался.
      – Ну вот ещё, – отмахнулся Лин. – Очень надо… не особенно и хотелось.
      – Всё, свободен. Одевайся. И принеси другу чая, он же просил.
      – А он уже спит. У него это очень быстро делается, – Лин понизил голос и добавил: – я не знаю, кто вы и откуда, Валентина Николаевна, но… спасибо вам, огромное. Он бы умер, если бы не вы.
      – Да ладно, – махнула рукой та, – не драматизируй…
      – Я серьёзно. Скажите, вы… уедете? Ну, потом, когда…
      – Думаю, нет, – Валентина задумчиво покачала головой. – Мне сказали, что переводят сюда на постоянную работу. За вас двоих, кстати, обещали доплату. Да и сама я…
      – Что?
      – Не могу я смотреть, как кто-то мучается. Просто не могу. Я отсюда не уйду, обещаю. Только если силой поволокут…
      – Спасибо вам, Валентина Николаевна. И за Пятого, и за себя… я вам очень обязан. Нет, правда. Я честно.
 

* * *

      С этого всё и началось. Валентинина жизнь в корне изменилась, в ней появился какой-то новый смысл. Ей и невдомёк было, что встреча с подобными людьми может столь сильно повлиять на её понимание мира и сущего, что она станет по-другому видеть и себя и остальных… словно через призму чужого восприятия. Перед ней, погрязшей в каких-то мелких (хотя раньше они казались крупными) делах, типа талонов на ковёр, путёвок в престижный дом отдыха, покупок типа миксера или вафельницы, открылся совершенно другой мир. Вещам в нём не было места. Только людям. И, что самое страшное, в нём было место смерти и увечьям, место нечеловеческому напряжению и самопожертвованию, причём не ради позы, а ради чужой жизни. Такое Валентина видела впервые. Она удивлялась всему – и этой дружбе, от которой пахло смертью, и спокойствию, прямо таки ледяному спокойствию того же Пятого. Свою болезнь он переносил стоически, правда, первое время больше спал, почти не ел, говорил мало… но потом! Только когда он пошёл на поправку, Валентина, наконец, поняла, с кем она столкнулась. Любую помощь он отвергал категорически, даже Лина, рвавшегося чем-то услужить, нещадно гнал в шею, хотя сам, по мере сил и возможностей, старался как-то помогать другу.
      – Ты почему так делаешь, а? – в который уж раз спрашивала Валентина Пятого после его очередной стычки с Лином. – Он к тебе – со всей душой, а ты…
      – А если его рядом не будет, как я, по вашему, должен справляться? Искать его, что ли?
      – Тогда почему ты ему помогаешь?
      – Потому, что я очень постараюсь быть рядом с ним, если что-нибудь произойдёт. Я за него в ответе. Это из-за меня мы здесь оказались и попали в такую… как бы это сказать?…
      – Хреновую ситуацию, – подсказала Валентина.
      – Совершенно верно, вы правы. К тому же мне и вправду пока помощь не требуется. Я и сам справляюсь.
      – Я до сих пор не пойму, как ты выжил, – на лице Валентины появилось выражение полного замешательства, – ведь это просто невозможно было…
      – Могу объяснить. Понимаете, мы с Лином можем немного помогать друг другу… чёрт, опять нет аналога. Бедный ваш русский язык, – сказал Пятый назидательно, – ищешь слово, ищешь… ну, можно попробовать так. Каждый человек обладает определённым запасом некой субстанции, назовём её пока жизненной энергией, хотя это не совсем верно, это, скорее, энергия в чистом виде, не активная… в пассиве. Вы её не ощущаете, это и не мудрено, ведь вы не обучались этому, да и вспомогательных приборов для этого у вас нет.
      – А у тебя, никак, есть? – усмехнулась Валентина.
      – Есть, – просто ответил Пятый.
      – И где?
      – А вот это вам знать не надо, опасно. Так вот, на чём я?… С помощью этого прибора и знаний, не самых сложных, впрочем, можно оперировать этой субстанцией. Таким образом Лин, к примеру, поделился жизнью со мной, для того, чтобы я мог быстрее набрать потенциал. Но это действительно далеко не всегда, в большем количестве случаев мы бессильны помочь друг другу. Это, конечно, снижает наши шансы.
      – Не сгущай краски, всё не так плохо, – подбодрила его Валентина, которая не поняла и половины из того, что он говорил, – всё хорошо, что хорошо кончается. Ты только Лина зря не обижай, он расстраивается после ваших разговоров…
      – Я тоже, – вздохнул Пятый. – Ну не могу я принимать от него помощь, когда сам во всём виноват!… Валентина Николаевна, вы запомните и имейте в виду, что Лин совершенно ни в чём не виноват. Ни в чём! Я лишил его всего, что у него было, наши друзья погибли…
      – Давно? – спросила Валентина с сочувствием.
      – Десять лет назад. А у меня до сих пор это стоит перед глазами… самому не страшно, то есть за себя. А вот за Лина… камень на душе. Всё потом было – и в меня стреляли, и били, и… вспоминать даже не охота, тяжко, тем более, что всё это ждёт и дальше… А вот за Лина страшно. Он добрый, Лин. Я – злыдень, если сравнивать нас двоих, – на лице Пятого появилось выражение горечи и боли. – Вот, к примеру, ситуация. Зал, мы таскаем ящики. Всё, как всегда. Если падаю я, Лин чаще всего становится под удар и не даёт бить меня. В результате почти всегда избивают его.
      – А ты? – спросила Валентина.
      – Я тоже их к нему стараюсь не подпускать, если ему плохо. Только я обычно не жду, когда они начнут меня бить.
      – “Нападение – лучшая защита”, – сказала Валентина.
      – Ага, – в медпункт вошёл Лин и, обратившись к Валентине, спросил: – А он вам сказал, что происходит после того, как он становится рядом со мной в оборону?
      – Нет… а что?
      – Прибегают остальные, ещё человек десять, и бьют его до полусмерти… хотя ещё ни разу не убили, слава Богу. Так-то вот. Он не злой, Валентина Николаевна. Он добрый. Только он про это забыл. Или решил, что злым быть легче.
      Валентина в один прекрасный день поняла, что Лин и Пятый – не просто пациенты, которых ей подкинула судьба. И она вдруг осознала, что торопится на предприятие номер три не из боязни опоздать на работу, а потому, что там её ждут эти двое. И что она сама ждёт встречи с ними.

Пятый

      Это произошло случайно. Просто надсмотрщик был новый. Он ещё не знал, что можно, а что нельзя. Поэтому, когда Пятый упал, надсмотрщик решил его добить. Лина в то время в зале не было, и помешать было некому. Вместе с Пятым на пол свалилось по инерции ещё трое рабочих, двое поднялись, один остался лежать. Надсмотрщик застрелил его, а затем выстрелил Пятому в грудь. Тот мгновенно очнулся от боли, вскрикнул, попытался было отползти в сторону, но за первым выстрелом последовало ещё три, причем последний из них, контрольный, был произведен, как водится, в голову. На шум из соседнего тима прибежал Юра и в ужасе застыл на пороге.
      – Мама родная… Кретин! – заорал он. – Что ты наделал!
      Надсмотрщик, совсем ещё молодой парень, ничего не понимая, повернулся к Юре. Тот вылетел из тима и, не чуя под собой ног, рванул к медпункту.
      – Валентина Николаевна! – крикнул он, – Пятого убили! Скорее!
      – Что случилось?
      – Идемте! Ну, быстрее же, пожалуйста!
      В тиме они застали ещё двоих надсмотрщиков и того придурка, который стрелял. Валентина подбежала к Пятому и опустилась рядом с ним на колени. Он лежал лицом вниз на грязном полу, из-под простреленной головы медленно вытекала алая струйка, которую нехотя вбирал в себя цемент. На балахоне его проступали тут и там кровавые пятна. Валентина перевернула его к себе лицом. С правой стороны волосы были перепачканы кровью, сочившейся из раны расположенной на несколько сантиметров выше виска. Он с тихим всхлипом вздохнул и затих. Надсмотрщики подавленно молчали, всё было ясно без слов. Почти все они прошли Афган, и то, что предстало перед их глазами, говорило само за себя…
      – Юра, он ещё жив, – Валентина поднялась с колен, – но я ничего не смогу одна сделать… Звони скорее шефу и проси сюда всё, что он может дать. Объясни ему, что произошло, что стреляли в голову, в грудь… и что он умирает…
      Валентина сокрушенно покачала головой. Она и вправду ничем не располагала. Прямое попадание в голову с расстояния в метр… “Он не выживет, – пронеслась у неё мысль, – это просто невозможно”. Она прикрыла Пятого своей курткой и обернулась к молодому надсмотрщику.
      – Как ты додумался до такого? – спросила она. – Тебе же дали все документы, велели ознакомиться… – Валентина не договорила – у Пятого начались конвульсии, на губах его выступила пена, тело скрутили судороги. Надсмотрщики помогли придержать его.
      – Это агония, – с отчаянием в голосе проговорила она – Не успеют… Коля, Андрей, закройте дверь и не впускайте сюда Лина! Он свихнется…
      Пока Андрей держал трещащую под ударами дверь, пока ждали бригаду скорой, вызванную Юрой, пока Валентина безуспешно пробовала что-то сделать, у неё появилась жуткая уверенность, что всё уже напрасно. Она прекрасно видела, что при каждом вдохе воздух, вместо того, чтобы идти через рот или нос, со свистом всасывается через раны в груди…
      Бригада приехала очень быстро, примерно через двадцать минут. Пятого перенесли наверх и Валентина оказалась за дверью, впервые за два года работы на этом предприятие. Её не слишком вежливо оттеснили в сторону и Пятым занялись сразу трое врачей. Валентине пришлось помогать Лину, который находился в состояние аффекта. Он разбил себе руки о дверь, потом ему не дали даже подойти к Пятому и при этом поколотили, после он всё же прорвался и увиденное совершенно выбило его из колеи. Он никого к себе не подпустил, кроме Валентины, которая сумела таки обработать ему раны на руках и немного успокоить. Теперь Лин сидел на корточках, привалившись к серой стене, в углу, закрыв руками голову и иногда вздрагивая. Валентина ходила взад-вперёд по коридору. Прошло уже два часа. Ещё через час в коридор вышел один из врачей.
      – Ну, что? – с волнением спросила Валентина.
      – Живет на аппаратах, – ответил тот, – посмотрим… Мы его прооперировали, но голову пока не трогали. Если доживёт до вечера, вызовем нейрохирурга и посмотрим, что осталось от мозгов…
      – Можно вас на секунду? – спросила Валентина. Врач кивнул, они отошли в сторону. – Поймите меня правильно, но вон тот парень в углу – его друг и я хотела бы попросить… – Валентина замялась, – не говорить в таком духе… пожалейте человека…
      – Хорошо, о чем речь. Что ещё? Вы говорите, не стесняйтесь…
      – Что ни будь успокоительное для него, если можно… И… скажите мне, ради Бога, хоть какая-то надежда есть?
      – Не знаю… Когда в голову стреляют с столь малого расстояния, обычно можно с уверенностью сказать, что мозг мёртв, разрушен, это необратимо. Но он дышит, плохо, правда, давление и температура пока стабилизировались. Может и выживет. Но… скорее всего, будет… как трава.
      – Почему?
      – Погодите-ка. Вон, Павел Васильевич идёт, я с ним поговорю и вернусь к вам, хорошо?
      Валентина кивнула и пошла обратно, к Лину.
      – Ну, как ты? – спросила она. Лин посмотрел на неё полными слёз и отчаяния глазами. – Доктор сказал, что он поправиться… наверное… Сейчас дам лекарство, тебе станет полегче…
      – Не надо… – Лин опустил голову, – я всё слышал…
      Он снова закрыл лицо руками и отвернулся к стене.
      До Валентины долетели обрывки фраз из коридора и она пошла на голоса, машинально прислушиваясь к ним.
      – … и я решил, что это пока – оптимальный вариант. Мы проверим активность мозга, если хоть что-то есть, будем продолжать. Если нет – просто отключим аппараты. Вы согласны?
      – Пожалуй, вы правы. Постарайтесь, конечно. Всё, что от вас зависит, что в ваших силах…
      Подошедшая Валентина перебила говорившего:
      – Я… простите, но это важно… Если вы решите, что он… ну… Что лечить уже бесполезно, что мозг умер… то, если можно, если он хотя бы сможет сам дышать, отдайте его мне… Я сумею обеспечить и уход и обслуживание… не ради него, ради Лина… его жалко очень, он тогда… может с собой покончить, я в этом почти уверенна. А так он хоть на что-то будет надеяться…
      – Мы пока не думали об этом, хотя тут есть некий здравый смысл, – не оборачиваясь к Валентине, произнёс Павел Васильевич, – это интересно. В общем-то, спасайте то, что сможете.
      Он ушел. Валентина осталась с врачом.
      – Пока мы с вами одни, хоть расскажите, как там, – попросила она, – какой-нибудь шанс есть?
      – Я же всё уже сказал. Остановили внутреннее кровотечение, он ведь потерял очень много крови, позашивали дыры. Дышит плохо, отказывают почки. Отвезти его в город хотели, но не получилось – он не транспортабелен. Вечером приедет сменная бригада, мы его к тому времени подготовим, они будут делать трепанацию и думать, можно ли помочь.
      – Я даже толком не посмотрела, куда этот мерзавец попал, – сказала Валентина, – что там было?
      – Одно – в живот, пуля засела в тканях, пришлось удалить часть кишечника. Две пробили правое лёгкое, прошли навылет, открытый пневмоторакс. Там мы ещё вытаскивали по кускам осколки рёбер. И ещё одна… Чего говорить-то? Я удивляюсь, каким образом мы вообще смогли что-то сделать. Хотя, по-моему, он как был при смерти, так и остался.
      – Он крепче, чем кажется. Может, и выживет.
      Врач с сомнением хмыкнул и пожал плечами. Судя по выражению его лица, он сильно сомневался, что пациент дотянет даже до вечера.
      – Можно Лину на него взглянуть? – спросила Валентина. – А то он места себе не находит, как бы рехнулся совсем…
      – Давайте ещё полк солдат сюда позовем! – возмутился врач. – Для комплектации… Вы все тут с ума, что ли, посходили? – он понизил голос почти до шепота, – этот ваш шеф не то, что вы, просил, нет, он приказал пустить седьмого во время операции в комнату. И так приходиться работать в жутких условиях, при плохом свете, да ещё чтоб под локоть толкали посторонние?
      – Лин – не посторонний. Просто он сможет лучше любого прибора определить, имеет ли смысл продолжать оперировать. Про телепатию слыхали?
      Врач вдруг схватил Валентину за плечо и притянул к себе, да так резко, что она едва устояла на ногах.
      – Молчи, дура… – прошипел он, – если ты в своём уме – молчи! Ты хоть соображаешь, что ты делаешь? С кем я только что разговаривал?… Конечно, я пущу его. Я сам этого хотел, как никак мы с ним знакомы… раньше были знакомы… Но запомни! И придерживайся для всех этой версии: пустил только из жалости. Он разбил руки, перенервничал и я его пожалел. Ни о какой другой причине не может быть и речи… Плакать умеешь?
      – Попробую…
      – Учти, когда ты просила меня о Лине, ты ревела. Это, в конечном счёте, и вынудило меня сдаться.
      – Хорошо, – пробормотала Валентина, – значит, шизофреник и истеричка. Что ж, сыграем в эту игру, хотя я и не могу понять, зачем?
      – Потом объясню. Сейчас некогда. Начинай рыдать, идиотка!… Я пошел его готовить, вы попробуйте поговорить с Лином о том, как ему нужно будет себя вести, – произнес он на тон выше. – Я всё понимаю, но присутствие посторонних… Сами знаете… Придется посадить его где-нибудь в углу и, надеюсь, у него хватит ума вести себя тихо. И не говорить под руку. Ничего не говорить, – добавил врач, глядя Валентине прямо в глаза, – молчать, как могила, – прошептал он. Валентина кивнула.
      – Хорошо, – сказала она, хлюпнув носом, – спасибо вам.
      – Пока что благодарить не за что.
      Вечером приехала ещё одна бригада хирургов. Валентине было дозволено присутствовать при осмотре и она, едва справляясь с охватившим её страхом, вошла в комнату.
      Помещение можно было узнать с большим трудом – столько там появилось новых предметов. Медпункт стал напоминать реанимационный зал в миниатюре: искусственная почка, аппарат для вентиляции лёгких, электрокардиограф, мониторы, операционный стол, установка освещения…
      Лин, которого впустили несколько раньше, сидел на стуле у стены. Ему дали халат, шапочку и маску. Лин молчал. Израненные руки он спрятал в карманах, чтобы не было видно разбитого лица, низко опустил голову. Валентина кивнула ему и подошла к Пятому. Полностью раздетый, он лежал на высокой больничной кровати, и Валентина уже в который раз поразилась, до чего же он худ. Лицо его было отёкшим, с каким-то синюшным отливом, и казалось совершенно неживым. Похоже, что к нему подключили все, или почти все из привезенных приборов. Голову ему перевязывать никто не стал, волосы вокруг раны выбрили и прикрыли её салфеткой. Когда вводили трубку в горло, видимо поторопились и порвали слева верхнюю губу – на ней запеклась кровь. Руки и голову держали фиксажные ремни. На стойке капельницы она увидела бутылку с кровью.
      – Это уже чёрт знает какая, – объяснил подошедший хирург, показывая на бутылку, – мы со счёта сбились…
      – Ну, что говорят? – спросила Валентина.
      – Что пора начинать. Я буду вводить вас в курс дела, если будет возможность.
      – Поглядывайте за Лином, – попросила она, – если что – присылайте его ко мне. Я тут буду, за дверью.
      – Хорошо, договорились. Сейчас замоемся и приступим. Вон, видите этого, пожилого? Говорят, светило. Хотя я его не знаю, посмотрим.
      – Ладно… – Валентина вышла и тихо прикрыла за собой дверь. Оставалось только одно – ждать.
      …Ночь тянулась очень медленно. К медпункту время от времени приходили надсмотрщики, некоторые – полюбопытствовать, некоторые – посочувствовать, а иные – просто так. Валентина ходила с ними курить, вновь прибывших вводила, если просили, в курс дела, отвечала на вопросы… Час шел за часом. Примерно в три по полуночи в коридор вышел тот самый пожилой хирург. Валентина бросилась к нему.
      – Что?… – спросила она, с ужасом ощущая, как земля уходит у неё из под ног.
      – Что – “что”? Зачем с таким пафосом? – спросил, улыбнувшись, хирург. – Пришел в себя во время трепанации, как только извлекли пулю. Везение прямо-таки фантастическое, повреждения гораздо менее серьёзны, чем мы думали. Правда, он не соображает ничего, но это вполне естественно – с таким-то сотрясением и ушибом мозга. Да ещё огромная гематома…
      – Он выживет? – Валентине искренне хотелось обнять и расцеловать старого врача.
      – Посмотрим. С аппаратов его снимать пока нельзя, дыхание угнетённое, реакции заторможены, он очень слабый. Когда спадёт отёк, и если спадёт, то, примерно через неделю, а то и больше, станет ясно, можно ли пить шампанское. Коли справимся, так и выпьем, вы не против?
      – Нет.
      – Вот и хорошо. При нём останутся реаниматологи, будут посменно дежурить две бригады. Вы здесь каждый день?
      – Да, почти каждый…
      – Вот вы и присмотрите за этим… как его, имя странное…
      – Вы Лина имеете в виду?
      – Точно, его. У него что-то с психикой, он явно не в себе. Возможно, это нервное, но если нет – то его нужно лечить.
      – Обязательно присмотрю, – пообещала Валентина., – может, кто-нибудь сейчас пришлёт его ко мне?
      – Это можно устроить, – врач подошел к двери в комнату и позвал в пространство, – Лешенька! Будь добреньким, позови сюда на минутку этого… как его?
      – Лина, – подсказала Валентина.
      – Да, Лина.
      – Он в обморок упал, похоже, с сердцем стало плохо. Сейчас, мы его в норму приведем… – донесся голос из-за двери.
      – Может, не стоит его трогать? – спросил хирург. – Уж пусть там и полежит…
      – Ладно, пожалуй вы правы, – согласилась Валентина. – Если я должна завтра сюда дежурить приходить, то мне домой надо ехать, хоть посплю…
      – По-моему, не должны, – с сомнением сказал врач, – тут и так море народу будет. Приезжайте послезавтра, а там посмотрим. Ну, всего хорошего.
      Валентина уехала. Она и впрямь просидела весь следующий день дома, но систематически звонила на предприятие, узнавая, как дела. Дела не сдвигались с мёртвой точки, а дежурная бригада не отличалась многословием. На следующее утро Валентина поехала на работу. Смена была та же, что и в первый день.
      – А у нас тут проблема, – сообщила Валентине медсестра, – этот рыжий… Мало того, что всем надоел, так он четвертые сутки уже не спит и не ест. Нам по смене передали. Сидит, как приклеенный на своём стуле, выходит только покурить. Вот как сейчас.
      – И что вы предлагаете сделать? – спросила Валентина.
      – Мы уже сделали, – медсестра заговорщицки подмигнула Валентине, – мы его угостили чаем. В который вместе с сахаром кинули четыре таблетки реланиума. Авось проймёт. Мы просто уже боимся, что если он не поспит, он может либо умереть от разрыва сердца, либо рехнуться окончательно…
      Медсестра смолкла. Вошел Лин. Он обвел помещение мутным взглядом и заметил Валентину.
      – Валентина Николаевна, – позвал он.
      – Что, милый? – откликнулась та, подходя.
      – У меня… Голова… что-то сильно кружится… – язык у Лина заплетался, он едва стоял на ногах, его вело.
      – Ты, наверное, слишком много курил, – посочувствовала Валентина, – пойдём, я тебя на воздух выведу, может, полегчает…
      Валентина твердо взяла Лина за локоть и повела вон из здания. На улице они сели на крашенную деревянную лавочку, стоявшую у залитой утренним весенним солнцем стены. Лин устало привалился к Валентининому плечу и прикрыл глаза.
      – Ну что, рыжий? – ласково спросила она, – Получше?
      – Да… Валентина Николаевна, он ведь в сознание приходил… ночью, когда… трубку меняли… он такой странный… словно и не он это вовсе… И зрачки… разные… один большой, другой… маленький… страшно…
      – Приляг, Лин… Вот, молодец. Голову ко мне на колени положи… вот так… а ноги – на лавочку… Тебе хоть немножко нужно поспать. На улице тепло. Вот и посидим с тобой на солнышке, погреемся. Спи, Лин… Сейчас кто-нибудь из мужиков придет и поможет мне отнести тебя спать дальше. И не надо пугаться, из худшего выбирались. Всё будет хорошо. Спи, милый. Спи…
      Спустя полчаса из дверей предприятия вышел Коля. Валентина окликнула его.
      – Чего это у вас тут твориться? – поинтересовался тот, подходя.
      – Да, понимаешь, рыжего снотворным накормили, и его угораздило заснуть в неподходящем месте, – объяснила Валентина, – может, его в дежурку перенести? А то у меня уже ноги затекли, у него башка-то тяжелая.
      – Вам помочь, что ли?
      – Да. И предупреди остальных, чтобы не трогали его до вечера, – попросила Валентина – Лады. Ну, потащили.
      Лина скоренько отнесли в дежурку, Валентина устроила его на раскладушке и пошла узнавать, как дела.
      – Наметился некий прогресс, мы не успели вам рассказать, – сообщила одна из дежурных медсестёр, – оживает потихоньку. И температура повыше, и давление получше. Вы проходите, вы же его два дня не видели.
      – Только один день, – поправила Валентина и подошла к кровати. Она с облегчением отметила, что трепанация была сделана не полная, в черепе лишь пропилили круглое отверстие на месте входа пули. По правде сказать, ей претила мысль о том, что она может увидеть. Пятый, конечно, выглядел плохо, но всё же лучше, чем она ожидала. Кровать, на которой он лежал, отодвинули от стены, обеспечивая наилучший к ней доступ, аппараты передвинули поближе к изголовью. Его так и не одели, но это было и не нужно – в комнате было тепло, работал обогреватель. Валентина придвинула стул поближе к кровати и села рядом с Пятым.
      – Ну как он? – спросила она. – В себя не приходил?
      – А он и сейчас в сознание. Пятый, ты здесь? – спросила медсестра. – Эй, дорогой!… Сейчас, погодите. Он глаза открывает, иногда. Правда, думает перед этим долго… Ну вот, я же говорила… Только, по-моему, совсем ничего не понимает.
      Пятый и впрямь открыл глаза. Валентина осторожно взяла его за руку, отметив про себя с радостью, что рука стала тёплой.
      – А вот мы сейчас проверим, – проговорила она, – Пятый, если ты меня слышишь, попытайся сжать мою руку.
      Она осторожно подвела свою ладонь под его пальцы и повторила:
      – Ну хоть немного сожми.
      Его пальцы слабо дрогнули, кисть на секунду напряглась.
      – Молодец, – похвалила Валентина, – теперь давай поиграем в такую игру. Я задаю тебе вопрос, если ответ положительный, ты сжимаешь пальцы, если отрицательный – не сжимаешь. Понял?
      Пальцы снова слегка сжали её руку.
      – Ты помнишь, как тебя зовут?
      Пожатие.
      – Ты узнал меня?
      Пожатие.
      – Что с тобой произошло, можешь вспомнить?
      Рука осталась лежать неподвижно.
      – Посттравматическая амнезия, – сказал подошедший врач, – может, потом и вспомнит…
      – У тебя болит что-нибудь?
      Пожатие, причем более сильное, чем предыдущие.
      – Голова? – Валентина специально прошлась по всем его ранам, чтобы удостовериться – действительно ли он понимал. На вопрос, болят ли ноги, Пятый ответил отрицательно.
      – Пятый, – обратился к нему врач, – ты нас видишь?
      Валентина ожидала пожатия, но его почему-то не последовало. Она переспросила:
      – Видишь? – пожатия снова не было. – Не видишь?
      Рука сжалась.
      – Это, вероятно, вследствие отёка, – констатировал врач, – отёк спадёт и зрение вернётся. Не стоит переживать. Только нужно быть поосторожней на язык, мы ведь и не думали, что он понимает…
      Пятый вдруг снова сжал Валентине пальцы.
      – Что, милый? – спросила она, – Ты что-то хочешь?
      Пожатие.
      – Пить? – догадалась Валентина. Она поглядела на врача, но тот отрицательно покачал головой.
      – Пока нельзя. Он же дышать сам не может. Так что пусть потерпит, хоть до вечера. Часиков в десять попробуем.
      – А почему так поздно? – спросила Валентина.
      – Трубку будем менять. И повязки. Кстати, можно вас на пару минут? Хотел кое-что спросить…
      Они вышли в коридор. Врач отвёл Валентину подальше от двери и только тогда сказал:
      – Это всё, конечно, хорошо, но всё же я бы пока воздержался от положительных прогнозов.
      – Почему? – удивилась Валентина. – По-моему, всё очень ничего. Я думала, ему хуже…
      – Ему и есть хуже, – сказал врач, – это улучшение, скорее всего, временное. Во-первых, заживление идёт медленно. Обычно на этих сроках картина другая. Во-вторых, проблемы с дыханием. В-третьих, в таких случаях никогда ничего нельзя сказать наверняка. Что угодно происходило – и тромбы, и заражения, и развитие отёка вместо его спада… Так что пока всё висит на волоске и я хотел бы заранее подготовить вас к худшему. В девяноста девяти процентах случаев из ста такие больные погибали.
      – Вы просто мало знаете Пятого. Не думаю, чтобы вы были правы. Он гораздо крепче, чем может показаться. И я уверенна, что всё будет хорошо. Вполне можно дать ему воды вечерком. Кстати, вскипятить же надо заранее, чтобы остыть успела… И Лину чаю бы тоже дать, он не откажется…
      – Зачем кипятить? Вы же ещё не видели, каких продуктов они для него прислали! Целая коробка. И минералка импортная, и питание детское, протертое, гэдээровское, и ещё тридцать три удовольствия. Только пока всё это не нужно было. Я как увидел – так сразу подумал: они же весь арсенал продуктов из “Берёзки” приволокли, хороша кормёжка…
      – Теперь понадобиться, – заверила Валентина. Ей самой хотелось в это верить, очень хотелось.
      – И что он за птица такая? – удивился врач. – Вообще странно. Вначале в человека палят из пистолета, а потом вызывают кучу докторов, и начинают спасать… Раз он нужен живым, зачем же было так калечить?
      – Это просто недоразумение, – сказала Валентина, – ошибка. А кто он такой? Да я и сама не знаю. Я же просто фельдшер, у меня совсем другая работа. Меня попросили иногда присматривать за ними, сообщать о самочувствии. А так… медпункт-то для надсмотрщиков, я тут больше при них… зарплата тут очень хорошая, и квартиру дали трёхкомнатную, и машину без очереди. Путевки тоже дают… А за пятьсот рублей в месяц, не считая премии, я хоть за слоном присмотрю. Такого, как сейчас, у нас никогда не случалось… и, думаю, больше не произойдёт. Я уж об этом позабочусь. Дальше я свою зарплату буду отрабатывать на все сто.
      – Дай-то Бог, – врач покачал головой, – это была бы большая победа – вытянуть такого больного. Вы не поверите, когда нам его буквально впихнули в руки, я ошалел. Он же агонизировал, кожа серая, изо рта пена, не дышал. Я думал – так и умрёт у меня на руках. В моей практике с пулевыми ранениями и ушибами мозга дел как-то иметь не приходится. Наши аппаратчики всё больше геморроем страдают.
      – Я с ним была до того времени, как вы приехали. И думала примерно о том же. Когда ещё и помочь нечем… Кстати, а кто ему губу-то поранил?
      – Я. – честно признался врач. – Очень спешил, надо сказать. У меня камень с души свалился, когда мы его подключили… Я всё ждал, что сердце встанет. Он молодец, не подвёл нас…
      – Только не везёт ему. Ладно, пойдёмте, может там ещё чего надо.
      Валентина оказалась права. На пороге их встретила медсестра.
      – Вы его разволновали, – пожаловалась она, – вот теперь идите и сами разбирайтесь, что ему нужно…
      Валентина снова подсела к Пятому.
      – Ну что, милый? – спросила она ласково, осторожно поправляя ему волосы. – Ты, небось, про Лина хочешь узнать? Так я его спать отправила, он трое суток сидел с тобой…
      Пятый сжал ей пальцы, но на этот раз очень слабо, видимо устал. Валентина взяла его руку в свои и сидела с ним, пока он не заснул.
      Вечер наступил незаметно. Валентина несколько раз за день ходила смотреть, как там Лин, потом приезжали какие-то люди из управления проектом, задавали вопросы Валентине, требовали разбудить Лина, но в результате уехали они ни с чем – Валентина отвечала очень сдержанно, а измученный Лин так и не проснулся, не смотря на все уговоры. Часам к девяти Валентина вернулась в медпункт.
      – Можно начинать, – врач уже мыл руки, – пока он в сознание… У нас будет что-то около минуты на то, чтобы дать ему попить. Поможете? А то у нас не очень поучается с ним говорить.
      – Конечно, – отозвалась Валентина. Она тоже вымыла руки, надела халат и подошла к кровати. – Я буду держать его за руку, как в прошлый раз, он мне сам даст знать, когда станет невмоготу без аппарата… Слышал, Пятый? Понял, что нужно сделать? Как станет плохо – сжимай руку. Мы сразу всё поймём.
      – Давайте-ка изголовье поднимем. А то как бы не поперхнулся. – Врач перевёл какой-то рычаг и изголовье кровати приподнялось. – Так-то лучше. Вода и трубка готовы?
      – Да, – отозвалась медсестра.
      – Начинаем.
      Врач ловко вынул трубку из горла Пятого, затем взял из рук медсестры поильник и поднёс его Пятому ко рту.
      – Ну давай, дорогой, пей, раз уж просил… молодец, глотай ещё… Всё, хватит, может рвота начаться… Валентина Николаевна, как там?
      Валентина не ответила. Рука Пятого вдруг сжалась до судороги, а затем медленно расслабилась. Валентина перевела взгляд на его лицо и увидела, что он побледнел, глаза начали закатываться.
      – Он сознание теряет.
      Врач протянул поильник Валентине, быстро взял из лотка новую трубку.
      – Валентина Николаевна, в стороночку… Давайте расширитель… Всё, ввожу… Аппарат готов?
      – Готов.
      – Добавьте влажность, – приказал он. – Сейчас, дружок. Сейчас станет легче.
      Врач перевёл кровать в прежнее положение, немного запрокинул Пятому голову и зафиксировал её. Грудная клетка того ритмично поднималась и опадала, аппарат уже работал. Вскоре веки его вздрогнули – он начал приходить в себя.
      – Вот… молодец, – хвалил его хирург, – умница… и не закашлялся, и водички выпил… Кто-нибудь, стетоскоп мне дайте, я послушаю… нормально… И предупредил вовремя… сустаген можно будет денька через два поставить, коли так дела пойдут…
 

* * *

      …На следующий день произошло резкое ухудшение – опытный врач оказался прав. Пятый перестал приходить в себя, общее состояние стало стремительно приближаться к коматозному. К искусственной почке и аппарату для вентиляции лёгких прибавился ещё и аппарат для искусственного кровообращения. Снова понаехала куча врачей, приехал и тот, пожилой. С Валентиной он разговаривать на этот раз не стал, и она поняла – дела плохи. Потянулись однообразные, ничем не примечательные дни, сливавшиеся в недели. Валентина приезжала каждый день и, помогая медсестрам, сидела с Пятым. В комнате поселилась печаль. Лина к Пятому больше не подпускали. Он постепенно сходил с ума и его присутствие могло только навредить. Валентина последнее время была задумчива. То, что случилось, не стало, конечно, для неё откровением, но всё же она до конца не могла понять – как же так? Почему это произошло? То, что и Пятый и Лин прекрасно могли за себя постоять, она знала. Потому-то она и терялась в догадках – почему же Пятый так посчитался на этот раз? Глядя на его лицо, бессмысленное, омертвевшее, она постепенно переставала тешить себя надеждой когда-либо получить ответ. Казалось, что жизнь и душа уже давно покинули это тело и никогда не вернуться назад. Дни шли за днями. Бригады врачей сменяли друг друга точно по расписанию, специалисты приезжали лишь изредка, руководство же совсем исчезло с горизонта.
      Пятого начали кормить внутривенно, он слабел всё больше. Сердце почти полностью отказало, только аппараты и держали его на этом свете. Валентина поняла, что он умирает, но Лину ничего пока говорить не стала. Лина уже две недели назад отправили обратно, в рабочий зал, но Валентина иногда навещала его и вводила в курс дела, не вдаваясь, однако, в подробности. Через три недели после начала комы, примерно через месяц после ранения, очередной консилиум пришел к выводу, что продолжать реанимацию дальше становиться бессмысленно. Валентина выслушала этот вердикт и сказала:
      – Я сейчас приведу Лина… попрощаться. Вы не возражаете?
      – Может, мы сначала сделаем то, что решили? А уж потом поставим его перед фактом? – спросил один из хирургов. Все они стояли у двери в медпункт, откуда только что вышли, происходило экстренное совещание.
      – Не стоит. Уж лучше пусть он присутствует, пусть всё сам увидит. Иначе, боюсь… Он может повести себя… скажем так… неадекватно…
      – Ладно, ведите. Но только не задерживайтесь, нам же ещё сворачивать технику и тело на вскрытие везти… А время-то вечернее…
      Валентина кивнула. Она вернулась в комнату, на секунду подошла к кровати, поглядела на Пятого и, резко отвернувшись, быстро вышла.
      Лина она нашла в тиме. Он лежал у стены, и, казалось, спал, но при приближение Валентины сразу, едва заслышав её шаги, поднялся ей на встречу.
      – Ну, как там? – спросил он с тревогой.
      – Прости, рыжий, – Валентина опустила глаза, – они решили… что надо… отключать систему… что незачем зря его мучить… Он умирает, Лин, и они не могут ему помочь… никто уже не сможет помочь… прости…
      Лин с размаху ударил рукой о стену.
      – Нет… – прошептал он. – Нет… не надо… дайте ему ещё хоть день…
      – Это не ко мне, Лин. Я тоже об этом просила, они мне отказали. Поговори с ними сам. И скажи спасибо, что они разрешили тебе с ним попрощаться, прежде, чем… сделать это…
      – Пошли! – Лин бросился по коридору в сторону лестницы. Куда уж Валентине было угнаться за ним! Поэтому уже на подходах к медпункту она услышала срывающийся на крик голос Лина и возражающие голоса врачей. Затем послышалась какая-то возня и… щелчок закрывшегося замка.
      – Что происходит? – вопросила она в пространство, быстро подходя к людям, столпившимся у входа в медпункт.
      – Этот ваш идиот… кретин паршивый… повышвыривал нас из комнаты и закрылся в ней с трупом!… – с возмущением начал один из врачей.
      – Он умер? – у Валентины внутри всё оборвалось.
      – Пока нет, но скоро. Ладно, мы подождём, дверь ломать не будем, но всё это теперь – на вашей совести, вы поняли? Неадекватно себя поведёт… психопат!
      …Лин для верности подпёр дверь стулом и подошел к Пятому.
      – Они решили тебя убить, – пошептал он, – я же не могу им дать это сделать, правда? Пятый, ну я тебя очень прошу, ну поживи ещё, – по впалым щекам Лина побежали слёзы, – ты же сильный… Боже, ну пожалуйста, не убивай его! Что он тебе сделал? Он же никого не обижал, не лгал никому… ну прости его, Господи… Помоги… – Лин сел на кровать и осторожно обнял Пятого одной рукой, а другой стал гладить его по плечу. – Милый, ну постарайся… вон, посмотри, на улице уже совсем тепло стало… лето скоро… мы с тобой дёрнем отсюда, поживём где-нибудь… ты окрепнешь… выздоровеешь… Там сейчас так хорошо! Как же так можно… ты же никогда не поддавался, помнишь? Ты же всегда был очень гордым, и переупрямить тебя не смогла даже Айкис… – голос Лина дрогнул, – А ты помнишь Айкис? Интересно, что лучше – дырка в голове, или то, как она с нами поступила? Я думаю, что лучше по голове чем-нибудь… – Лин слабо улыбнулся, – Ты думаешь, я тебе позволю поддаться? Не выйдет, даже и не пробуй! Милый ты мой, как же ты смог решиться оставить одного на всём свете этого бестолкового Лина? Я же пропаду, ты обо мне подумал? Это же эгоистично. Да разве же можно вообще принимать как факт то, что с тобой случилось? Никто не давал тебе права уходить туда так рано, слышишь? А что ты там один станешь делать? Не уходи, не надо, родной ты мой, пожалуйста… – Лин лёг рядом с Пятым так, как они обычно спали в тиме, стараясь хоть как-то согреться. И теперь Лин старался, как мог, отогреть умирающего друга, истово веря, что тем самым может ему помочь. Лин непрерывно что-то говорил, то обращаясь к Богу с горячими сумбурными молитвами, полными страшного отчаяния, то умоляя Пятого не умирать… Иногда он начинал плакать, иногда, улыбаясь сквозь слёзы, старался припомнить и рассказать что-то забавное из их прежней жизни. Он не выпускал холодеющих рук друга из своих рук и не отходил от него ни на секунду… Говорил он негромко, полушепотом, в коридоре ничего не было слышно. Лин думать забыл о людях, он словно перенесся в какой-то другой мир, в этом мире был только он… и полумёртвый Пятый. Ночь проходила, её сменил серенький рассвет, за дверью слышались шаги, голоса, требовавшие немедленно открыть, угрозы и увещевания, но для Лина этого всего словно и не существовало. Не было сейчас места в его жизни ни пасмурному весеннему дню, ни вечеру, ни наступающей темноте. Не было времени и событий… Свет он не включил, даже и не помыслил о том, что можно это сделать. Если бы он мог в тот момент думать о чем-нибудь другом, кроме того, чем он был поглощен полностью, он бы подумал, наверное, откуда у него силы на то, чтобы не прерывать этот нескончаемый монолог.
      Минул день, наступил вечер, его сменила ночь. Врачи, вынужденные остаться, выражали всё возрастающее недовольство. Другая бригада, естественно, не приехала, и они ездили домой по очереди, одна Валентина всю ночь дежурила у закрытого медпункта.
      Где-то под утро третьего дня страшно уставшая, не выспавшаяся Валентина, прикорнувшая было на стуле у двери, услышала из-за неё лёгкий шорох, а затем звук ключа, отпирающего замок. Она вскочила на ноги. Из двери, пошатываясь, медленно вышел Лин.
      – Идите сюда! – позвал он.
      – Умер? – спросил, подходя, врач. Лин досадливо покачал головой и повторил:
      – Идите.
      Все вошли в комнату следом за Лином и оторопели. Лин поднял изголовье кровати и снял все аппараты. Пятого он укрыл одеялом.
      – Что здесь твориться? – с возмущением начал врач, но осёкся. Пятый вдруг открыл глаза и Валентина вдруг поняла, что взгляд его, хоть и мутный, но вполне осмысленный.
      – Он сам пока говорить не может… он слабый… – сказал Лин, ни к кому конкретно не обращаясь. – Но он же живой… смешные вы люди… убийцы…
      – Срочно ставим кислородную палатку, – врач быстро перешел на деловой тон, – и позвоните кто-нибудь в управление…
      – Сволочь ты… гребаная… – Лин схватил врача за отворот рубашки. – Ты ещё со мной встретишься…
      Он не договорил, руки его бессильно разжались и он свалился на пол в глубоком обмороке. Валентина опустилась рядом с ним на колени. При падение он рассёк себе кожу над бровью, пошла кровь.
      – Лин… дайте же нашатырь, кто-нибудь! И сделайте ему чашку чая с сахаром, это от голода… Ну, золотой ты мой, давай… вот… садись… не надо так себя доводить… ты нам живым ещё нужен…
      – Ты уж прости меня, – врач тоже присел на корточки рядом с Лином. – Мы просто отчаялись. А ты нет. Ты молодец, ты всё правильно сделал.
      – Я ничего не сделал, – пробормотал Лин, снова начиная впадать в забытье, – я просто верил…
      Он не договорил. Валентина и врач подхватили его и осторожно уложили на пол. Лин был бледен, как смерть, нервное истощение основательно подточило его и без того невеликие силы.
      – Где мы его устроим? – спросила Валентина. – Может, ещё одно одеяло найдётся?
      – Поищем… Как там?
      – Это что-то невероятное, – откликнулся другой врач, который осматривал Пятого, – он был при смерти, точно, а теперь… словно подменили. И дышит сам, вполне уверенно. И зрение…
      – Он видит? – спросила Валентина, подходя к кровати.
      – За рукой следит… Пятый, покажи ещё раз… Видали?
      – … Лину укол сегодня сделают? – поинтересовался кто-то из персонала.
      – Я могу, – вызвалась Валентина, – что колоть?
      – Сердечное, он еле дышит… И снимите с него рубашку, надо же хоть послушать. А то… кто знает, от голода ли эта чертовщина… Как бы нам ещё одного клиента жизнь не подкинула…
      – Лину надо просто дать поспать, – решительно произнесла Валентина, – он не спал уже черти сколько. И не ел. А можно капельницу поставить… Глюкозу, например.
      – Пятый, можешь приподнять руку? Нет? Тогда хоть мигни, кода станет больно.
      – Что это вы делаете? Не надо пока трогать повязки, а? Человек едва с того света выбрался, а вы сразу…
      – Надо же глянуть, как там швы. Кстати, получше. Я у Лина потом лично поинтересуюсь, как он умудрился со всем этим справиться…
      …Пятый видел мир пока ещё очень смутно. Он устал, голоса не давали уснуть, мысли путались, он не понимал, что происходит. Он вспомнил, что с ним долгое время находился Лин, не давший его сознанию окончательно сорваться в попасть и навсегда раствориться в ней. Лин, умолявший начать дышать, его руки, его настойчивый голос не покидали мыслей. “Где же он? – с тревогой подумал Пятый. – Неужели ушел?” Он с трудом разлепил губы и слабо позвал:
      – Лин…
      То есть ему показалось, что он позвал, на самом же деле слово прозвучало, как шорох ветра, гуляющего по траве. Однако чуткая Валентина его различила и ответила:
      – Ему нехорошо, милый. Он очень устал. Но он близко, совсем рядышком, вон, погляди, мы его поспать уложили. Он немного отойдёт и снова тогда с тобой посидит, ладно? А ты тоже спи пока, тебе сейчас отдыхать нужно…
      – Валентина Николаевна, у Лина кровь никак не останавливается, может, вы чего подскажите?
      – Это в порядке вещей. Плохо свёртывается. Через часок перестанет идти, не волнуйтесь. Ладно, я предлагаю пока оставить их в покое, – Валентина отошла от кровати и, обращаясь к хирургу, произнесла в полголоса, – уводите своих людей, дайте этим двоим отдохнуть. Сидеть при них нет никакой надобности, будем заходить изредка, проверять, как дела, и всё.
      – Вы думаете? – врач с сомнением покачал головой. – Может, стоит хоть медсестру оставить?
      – Оставьте ночник. Вечером и ночью он пригодиться. А то Лин в темноте ни фига не видит. И поставьте ему потом капельницу, как и хотели…
      – Ладно, уговорили, так и сделаем. Пойдёмте, они уже заканчивают… Вы останетесь на ночь? Днём-то народу тут будет, хоть отбавляй…
      – Конечно. Будем по очереди посматривать.
      – Ну, хорошо. Вот бы кому рассказать, а? Только ведь скажут, что это – очередные байки. Не приучен наш народ верить в стремительные возвращения с того света и во всё такое прочее. Один Лин чего стоит! Он, кстати, когда в комнату прорывался, меня по скуле так здорово двинул – словами не передать…
      День прошел без каких бы то ни было происшествий. В комнату изредка заглядывали врачи, проверяли, как дела. Ни Пятый, ни Лин за весь день ни разу не проснулись. Ближе к вечеру Лину поставили капельницу, но даже это его не разбудило.
      …Ночью проснулся Пятый. При слабом, тусклом свете ночника он почти не мог видеть, ему по началу почудилось, что в комнате очень темно. Он немного удивился и решил пойти поискать кого-нибудь, спросить, как же он очутился в этой странной тёмной комнате. Попробовав приподняться, Пятый с ужасом обнаружил, что руки и ноги его не слушаются. Тут он испугался по-настоящему и принялся звать Лина…
      От шепота, который казался самому Пятому криком, Лин сразу очнулся. Он обнаружил, что лежит на полу, на одеяле, и попробовал вспомнить, как он тут оказался. Самым ярким эпизодом был тот, в котором он, Лин, хотел набить морду кретину врачу. Далее следовал провал, вызванный неизвестно чем. Лин понял, что Пятый зовёт его, поднялся на ноги и подошел к кровати. Он почувствовал, что в его руке, на уровне локтя, что-то колется. Это оказалась игла капельницы. Лин вытащил её и бросил на пол, а затем тихонько, осторожно, сел на кровать рядом с Пятым.
      – Ну что ты, милый… здесь я, здесь… успокойся, – попросил он, взяв того за руку.
      Лицо Пятого было мокрым от слёз, он судорожно хватал воздух открытым ртом и временами вздрагивал.
      – Испугался? – участливо спросил Лин шепотом. – Ну не надо… Я же тебя одного не брошу. Всё, уже всё… Никто тебя не тронет…
      – Лин… темно… – с усилием прошептал Пятый.
      – Потому, что ночь. И надо спать. Давай-ка поудобней устраивайся… Вот и молодец, хорошо… И не бойся, я же рядом… Я тебя не брошу… Ну что ты себе опять выдумал? Отдыхай, милый, всё хорошо… Вот так…
      Лин прилёг на кровать, положил свою руку Пятому под голову и тихонько прижал к себе. Тот уже постепенно успокаивался, стал дышать ровнее и глубже, одним словом – засыпал. Только тут Лин ощутил, до какой же крайности измучен и он сам. Не пошло и минуты, как Лин тоже спал глубоким сном, но даже во сне он выпускал руку Пятого из своей. Такую картину и застала пришедшая через час посмотреть, как дела, Валентина. Она подошла к Лину и тихонько потрясла его за плечо.
      – Рыжий, – позвала она шепотом, – что ты здесь делаешь? Проснись, Лин!
      – Что?… Ой, это вы?… А я уж подумал…
      – Лин, перебирайся к себе, пожалуйста, – попросила Валентина, – ты сам еле живой…
      Лин отрицательно покачал головой. В свете ночника Валентине вдруг показалось, что глаза у него воспалённые, покрасневшие, с нездоровым лихорадочным блеском. Она положила ему ладонь на лоб.
      – Рыжий, да у тебя же температура, – насторожилась она, – ты-то сам об этом знаешь?
      – Да, я заметил… Это нервы, потом продёт… – Лин на секунду утомленно прикрыл глаза. – Ему просто стало страшно одному…
      – Слушай, уж коли ты не спишь, дать тебе съесть что-нибудь?
      – Не надо. Вот только если попить… Я вставать боюсь, вдруг он проснётся?
      Валентина налила в чашку остывшего чаю и отдала её Лину. Тот с жадностью приник к ней и, не отрываясь, залпом выпил.
      – Спасибо, – пошептал он, возвращая чашку.
      – Может, всё-таки поешь? – предложила Валентина.
      – Нет… Меня немного подташнивает, я лучше… так…
      – Это, наверное, от температуры, – Валентина снова потрогала ему лоб, – зачем ты встал, спрашивается? У тебя же как минимум тридцать восемь, если не больше.
      – Валентина Николаевна, не могу я спать, когда ему плохо, понимаете… а вдруг он… что-то случиться, а меня рядом не окажется… А так… и мне спокойнее и ему не страшно…
      – Ну, ладно, – сдалась Валентина, – побудь пока с ним. И поосторожней, хорошо? Смотри, близко к краю не ложись, не ровен час, свалишься. Тебя укрыть?
      – Не надо… Мне и так жарко. Балахон бы снять…
      – Спи, ненормальный, – Валентина тяжело вздохнула, – ничего с себя не снимай, а то ещё хуже будет. Спокойной ночи.
      Валентина вышла и тихо прикрыла за собой дверь.
 

* * *

      Пятый проснулся около семи часов утра. Он почувствовал, что лежать как-то странно удобно. Рядом с ним тихо вздохнул во сне Лин. На его руке и покоилась голова Пятого. Свет немного резал глаза, поэтому Пятый решил попробовать заснуть снова, но поспать ему не дали. В комнату, стараясь не шуметь, вошла Валентина и одна из медсестёр.
      – Попробуем разбудить, – прошептала медсестра, показывая на Лина, – а то как бы нам от врача не влетело.
      – Боюсь, это бесполезно. Давайте его просто перенесём на место. Температуру надо померить, ночью повышенная была…
      Рука Лина исчезла. Голова у Пятого снова начала болеть, причём гораздо сильнее, чем ночью. Он застонал.
      – Пятый, прекрати, – строго сказала Валентина, – Лин – не подушка, ему тоже отдых нужен. А с тобой будет особый разговор. Тебя велено начать кормить, понял? От головной боли сейчас что ни будь придумаем, врач на это дал добро.
      – А… Лин?… – Пятый с трудом подбирал слова, речь его звучала невнятно.
      – Что – Лин? – не поняла Валентина.
      – Поесть… Лину… не мне… Я… не хочу, а он… голодный…
      У Валентины на глаза навернулись слёзы. Кем нужно быть, чтобы будучи полумёртвым от истощения и ран, просить отдать еду другу? Или сумасшедшим, или… Она отвернулась, но всё же нашла в себе силы твердо произнести:
      – Не дури, совсем свихнулся. Откуда ты взял, что есть нечего, а? Ты же не в тиме. Тут еды на роту солдат хватит. Когда он проснётся, мы его непременно покормим. Обещаю. Не болтай много, не надо.
      – Хорошо… – Пятый смотрел на неё не отрываясь и Валентине внезапно стало стыдно за свои прошлые мысли. “Как я могла думать, что он умрёт? Что я вообще знаю о жизни? Вот Лин, которого все здесь считали полудурком, оказался во сто крат умнее меня, и не только меня… Может, стоит поменьше думать и побольше верить?”. Пока Пятый ел, пока ему обрабатывали пролежни, пока вновь понаехавшие врачи делились впечатлениями, её не оставляли подобные мысли. Но потом для них не осталось места – проснулся Лин. Он сразу же решил отправиться сидеть с Пятым и принципиально не желал никого даже слушать на тему отдыха. Тут-то Валентине и пришлось вмешаться.
      – Лин, – подчеркнуто вежливо произнесла она, – тебе напомнить, что было ночью? Или вспомнишь сам?
      – Я всё помню. Но я уже в полном порядке, можете не сомневаться.
      – Конечно, сомневаться не приходиться, – Валентина пожала плечами, – и этой ночью был совсем не ты, и двое суток не спал – тоже не ты, и вообще, ты – только что с курорта… Не смей вставать, придурь рыжая!
      – Меня последнее время даже в зал не водили! Я столько спал, что теперь хоть неделю…
      – А вот мы сейчас спросим. И проверим, как ты спал. А ну-ка, позовите сюда любого надсмотрщика из смены, – попросила Валентина, – мне кажется, здесь кто-то много врёт!
      Через три минуты пришел Коля. Он обалдело уставился на Пятого, потом перевёл взгляд на Лина.
      – Чем могу? – спросил он.
      – Будь любезен, расскажи нам, что делал Лин последние три недели. А то он тут странные вещи говорит, слушать прямо удивительно… – ехидно сказала Валентина.
      – Что делал? Этот-то придурок? – удивился Коля. – Да себя загонял чуть не до смерти, вот что делал. Он же мне пол тима угробил, не давал им спать, они и мёрли, как мухи. Идиот, ты зачем ночью по тиму расхаживал? Все четыре часа так и ходит, так и ходит… Будто шило воткнули кое-куда! Мы уж его к себе на ночь стали брать, в каптёрку. Спи, говорим. Не спит, собака! Юра, дурак, ему и чаю нальёт и хлеба, да ещё с маслом, даст… Нет, куда там! – Коля сардонически усмехнулся. – Ни разу не сожрал ничего. В угол забьётся и сидит, молчит. Только слёзы капают. Так и держали при себе всё время, боялись, вдруг что-нибудь над собой сотворит…
      – Слыхал, Лин? Так что брось ломать комедию, отнесись к делу серьёзно. – Валентина осуждающе покачала головой. – Чем ты ему поможешь, если и дальше будешь над собой измываться? Тем, что рядом ляжешь?
      – Валентина Николаевна, это ещё не всё, – вмешался Коля, – что он в зале-то творил – не передать! Он же меня начал отпускать – ну, отдохнуть там… и всё такое. Я-то думал, он их тихой сапой кладёт, пока меня нету, и сам тоже ложиться. Один раз решил посмотреть. Чё там было! Он их гонял, да почище, чем я! Я прям ошалел, они так и бегали, как угорелые. И этот стоит, блядь, руководитель выискался, понимаешь…
      – Лин, а зачем? – удивилась Валентина. Лин промолчал, лишь на лице его проступило виноватое выражение, он опустил глаза. Он, видимо, и сам не знал зачем – просто он почувствовал, что сердце его тогда ожесточилось от отчаяния, и теперь ему было страшно стыдно за содеянное. Он не нашел в себе сил соврать, ответить же правдиво было делом нереальным – ответа не существовало в природе.
      – Психовал так, что ли? – не особенно дружелюбно спросил подошедший врач. – Чем тебе эти несчастные-то помешали?…
      – Да оставьте вы его в покое, – вступилась за рыжего Валентина, которая и сама уже была не рада, что начала этот разговор, – хватит, ей Богу. Ладно, Лин. Отдыхай пока, если он будет звать тебя, я скажу. Обещаю. И не надо геройствовать, для кого всё это? Сам посуди. Он ведь от этого быстрее не поправиться, верно?
      – Верно, – вздохнул Лин, – хорошо, я лягу… Но вечером хоть можно будет с ним посидеть?
      – Можно конечно, – пообещала Валентина, – отдохнёшь – и сиди, сколько влезет.
      – Правда? – обрадовался Лин. – Я не хотел бы стать кому-нибудь обузой, поймите меня правильно… Я очень волнуюсь, вы просто не представляете…
      – Представляем, рыжий. Мы тебя в действие уже видели. Всё, отдыхай, хватит лясы точить попусту. – Валентина бросила взгляд на кровать Пятого и, поманив за собой врача, вышла в коридор.
 

* * *

      Прошло несколько дней. Пятому становилось лучше, он уже пару раз пробовал сидеть, но сил на подобное у него пока явно не хватало. Лин дежурил при нём неотлучно. Он помогал Пятому во всём, начиная от еды, заканчивая чтением. Пятый не мог читать сам – зрение восстанавливалось, но медленно, координация тоже пока подводила, левая рука почти не слушалась. Во время их разговоров (а Лин мог говорить очень подолгу, стараясь немного развеселить и отвлечь друга), Пятый больше молчал, лишь иногда давал на вопросы Лина короткие ответы – речь у него была тоже частично нарушена, впрочем, такие последствия ранения быстро исчезали. Примерно через неделю Пятый уже мог просидеть, опираясь на подушку, около часа, и при этом почти не устать. Валентина частенько наблюдала за ними из за неплотно прикрытой двери и сцены, ею виденные, приводили её в удивление. Поначалу ей казалось, что в отношениях Пятого и Лина прослеживается некая закономерность: Пятый – начальник, Лин – подчиненный, но потом она поняла, что ошибалась. Не было тут ничего подобного, присутствовало лишь взаимодействие, основанное на каких-то непонятных Валентине началах и принципах. К тому же, да она и раньше об этом знала, Пятый был гораздо более устойчивым в эмоциональном плане, нежели Лин. Тот был готов по малейшему поводу начать рвать и метать, Пятый же прежде всего трезво оценивал ситуацию и делал вывод, в соответствие с которым действовал. Поэтому весьма часто одно слово, сказанное Пятым, стоило десяти Линовых фраз. Впрочем, как показала в своё время жизнь, особого счастья это Пятому не принесло – стоило ему открыть рот в присутствии надсмотрщиков, его тут же начинали колотить – язык у него был не менее острым, чем у Лина, а лаконичность ответов на степень наказания не влияла. Здесь же Пятый и Лин были фактически предоставлены сами себе и склонности их могли безболезненно проявляться в полной мере…
      …Дней через десять после памятных событий произошло вот что. Лин, покормив Пятого, отправился спать, Пятый тоже начал было задрёмывать, он последнее время часто засыпал днём, но не надолго, ночью же спал плохо, мучили кошмары. Рыжий по собственному почину сидел с ним. Пятый переживал за Лина, но даже и не пытался отговорить его от этих бдений, зная, что это бесполезно. Не раз, просыпаясь, он в тусклом свете ночника видел Лина, сидящего за столом и уронившего от усталости голову на руки. Думая, что Пятый спит, он сбрасывал дневную маску благодушия и шутливости и Пятый видел, до чего же тяжело приходится его другу. Лин то принимался ожесточенно тереть ладонями виски, то шепотом разговаривал сам с собой: “ Не спать, – шептал он, – не спать, мерзавец… Не сметь, сволочь…”. Иногда он поднимал голову и Пятый видел его лицо, искаженное гримасой боли… и глаза, полные отчаяния. Лин снова запускал дрожащие пальцы в волосы и принимался раскачиваться взад-вперёд, вновь что-то шепча. Несколько раз по утрам Пятому приходилось звать к Лину кого-нибудь из персонала – тот иногда отключался прямо за столом, а проснуться сам был уже не в состояние. Но обычно утром Лин был бодр, вовсю улыбался, прикалывался, доводил медсестёр до нервной икоты своими шутками, проводил операции типа “Борьба человека и стакана”, цель была проста – заставить Пятого поднять пустой стакан той рукой, что действовала получше (впрочем, в этой борьбе побеждал пока стакан)… и вообще жил полной жизнью. И каждую ночь всё повторялось снова. Поэтому Пятый был несказанно рад, что сегодня ему удалось уговорить Лина немного поспать днём…
      Через некоторое время после того, как он задремал, порог его комнаты переступил тот, кого все здесь называли Павлом Васильевичем. Он приехал всего полчаса назад. Как обычно, с эскортом. И с телохранителями. Он прошел в здание, не предъявляя никаких бумаг или удостоверений. И никакой охранник не посмел бы не разрешить ему пройти туда, куда он считал нужным, нет, наоборот, персонал лебезил перед ним, заискивал и старался услужить по мере возможностей и сил…
 

* * *

      Этот человек вызывал у всех невольное уважение – всем. И видом (дорогой костюм явно не советского пошива), и походкой, и особой манерой поведения, присущей, пожалуй, лишь высшим чинам от власти. У простого человека нет такой раскованности и вальяжности, нет такой самоуверенности. Он остановился на пороге и издали посмотрел на Пятого, наблюдая. Тот спал, голова его склонилась к левому плечу, волосы, сбритые на месте трепанации, немного отросли и торчали ёжиком. Яркое полуденное солнце, пронизанное зелеными прожилками от листвы стоящих за окном деревьев, освещало всё – и от света ничто не могло укрыться. Солнцу ведь всё равно, на что падают его лучи, будь то великое счастье или великая боль. Пятый был бледен, почти до прозрачности бледен и страшно худ. Черты его лица заострились, щёки запали. Тело едва просматривалось под одеялом, а левая рука, лежащая поверх одеяла, была сплошь в гематомах от постоянных капельниц. Спал он неспокойно, часто вздрагивая, явно пугаясь того, что было ведомо лишь ему одному. Лицо его иногда искажали гримасы, рот страдальчески кривился, иногда он тихо стонал, словно от боли. “Сейчас проснётся, – подумал человек, стоящий на пороге, – они чувствуют таких как мы, стоит только подойти поближе. Да, старый враг, в этом раунде ты впереди меня. Хотя игра ещё не закончена. Жаль, очень жаль. Ишь ты, какие синяки, и как он терпит?”
      Пятый внезапно проснулся, словно от удара. Он понял всё сразу, на секунду его обуял ужас, быстро сменившийся, впрочем, мрачной решимостью – умру, но не подамся. Выражение его лица не укрылось от человека, стоящего на пороге и тот сказал, успокаивающе поднимая руку:
      – Не бойся, я не собираюсь сегодня вить из тебя веревки. И энергию стягивать не буду, обещаю. Веришь?
      Пятый не ответил – у него пересохло во рту. Он лишь едва заметно кивнул.
      – Я пришел поговорить, – пояснил вошедший, входя и осторожно прикрывая за собой дверь, – мы ведь очень давно не общались один на один. Твой друг в данном случае может только помешать – он слишком эмоционален и не сдержан в своих проявлениях.
      – О чём нам с вами можно разговаривать? – Пятый попытался пожать плечами, но из этого, как и следовало ожидать, ничего не вышло. Лицо его стало каменным, а голос обрёл твердость, – Всё, по-моему, уже было сказано лет пятнадцать назад…
      “Какая выдержка! – с уважением подумал визитер. – Другой бы со слезами на глазах умолял бы его не трогать… а этот… ведь сдохнет, а всё равно останется при своём.”
      – Я уже сказал и повторю снова – разговор будет не о том, – ответил он.
      – Как мне вас называть? – спросил Пятый. – А то у вас каждый раз новая маска… и имя тоже, если мне не изменяет память.
      – Ты потише, – предостерег тот, оглядываясь на дверь, – поосторожней, старый враг, там же люди ходят. И я не думаю, что тебе доставит удовольствие мысль о том, что эти живые люди могут из-за одной твоей неосторожной фразы стать мёртвыми людьми. А называть меня можешь Павлом Васильевичем, если угодно…
      – Хорошо. – Пятого всё ещё не оставило то чувство, что разбудило его. Ужас. Инстинктивный ужас. Справляться с которым в нынешнем состояние куда как трудно. – Так о чём мы будем говорить?
      – Ну, во-первых, я бы хотел извиниться перед тобой за то, что произошло. Это не в коей мере не соответствовало нашему плану. Просто досадное упущение.
      – Никто не виноват, – примирительно сказал Пятый, – мальчишку, как я понял по рассказам, просто не предупредили. Сам я, правда, ничего не помню, но это не главное… Сейчас-то ему всё объяснили?
      – Если это можно так назвать… к проекту оказался допущен человек, не подписавший никаких бумаг, мало того, даже не удосужившийся что либо прочитать из того, что ему дали. А за любую глупость надо платить. Тебе, я думаю, понятно, к чему я клоню?
      У Пятого внутри вдруг всё похолодело. Он понял. Даже слишком хорошо понял.
      – Что вы с ним сделали? – внезапно севшим голосом спросил он.
      – Да, собственно, ничего… Вернее, сделали… но не мы. Другие. – Павел Васильевич пожал плечами. – Ты, вероятно, слыхал, что заключенные делают с вертухаями, попавшими за решетку? Да ещё за убийство малолетней. С изнасилованием. Наш общий друг погиб во время этапирования к месту заключения. От рук товарищей по вагону, в котором ехал. Неделю назад.
      Пятый промолчал. Он всегда ждал чего-то в этом роде, но, как не готовился, всё равно не мог спокойно воспринимать такое. Вокруг подобных существ всегда разливались моря крови. Привыкнуть к подобному было не возможно. Вот и сейчас…
      – Значит, жизнь этого ребенка теперь на моей совести, – прошептал он, – вы этого хотели?
      – Ни в коей мере, – почти что весело откликнулся Павел Васильевич, – виновные наказаны, справедливость торжествует. По-моему, этот протеже Андрея не стоил ни одной капли крови моего уважаемого врага. Ведь так?
      – Наши мнения по данному вопросу расходятся, – голос Пятого стал твёрже. – И вступать с вами в полемику я не хочу. Если честно – просто нет сил. Скажу лишь, что за время вашего отсутствия моя точка зрения не изменилась ни на йоту.
      – Не будем об этом. Лучше скажи, вставать пробовал?
      – Нет, – Пятый покачал головой и слегка поморщился от боли, – какое там… руки, и те не слушаются… Впрочем, спросите у врачей, они, пожалуй лучше меня осведомлены о моём состояние.
      – Я с этого начал. Собственно, я тут по их нижайшей просьбе относительно тебя. Вставать ты, по их прогнозам, начнёшь недели через две. И они просили отправить тебя отдохнуть… подышать воздухом, и всё в том же духе… В общем, ты, двое надсмотрщиков…
      – Кто?
      – Юрий и Николай. Фельдшер… эта ваша Валентина… Поедете на отдых. В Подмосковье.
      – Лин, – добавил Пятый.
      – Нет. У меня нет гарантий, что Лин не смоется в ближайшие два часа по приезде на место.
      – Я – эта гарантия. – голос Пятого был очень спокоен, но в нём звенели металлические нотки. – Он за это время намучился со мной так, как вам и в страшном сне не присниться. Ему эта поездка необходима даже в большей степени, чем мне. Поэтому Лин едет. Или не едет никто.
      – Хорошо, – неожиданно легко согласился Павел Васильевич, – но за Лина ты отвечаешь, ладно?
      – Ладно. А вы – за надсмотрщиков. Хотя в этих двоих я уверен. Они ваши распоряжения всегда выполняли толково. Я думаю, Лин не доставит вам повода для беспокойства, он сейчас стал очень тихим, если не сказать больше. Если хотите, можете поговорить о нём с врачами, они вам расскажут обо всём. Да и Валентина… Лин бы просто постеснялся даму.
      – Ладно, ты меня окончательно уговорил. Поправляйся, старый враг. А на досуге подумай, может, твоя точка зрения немного устарела, а?
      – Я так не думаю. Но, собственно, так было всегда. Нам с вами не легко найти хоть какую-то плоскость соприкосновения. Мы слишком разные.
      – Смотри, как бы тебе не пришлось раскаиваться в своей не гибкости. Нужно хоть как-то приспосабливаться.
      – Именно по этому вы – это вы, а я – это я, – ответил Пятый. – Я так не умею. И никогда не сумею. Я вас предупреждал ещё много лет назад – проще будет сразу меня убить.
      – Не драматизируй, не надо. Я уже ухожу, мне пора. Об отъезде тебя предупредят за несколько дней, подготовиться успеешь. Всего наилучшего.
      Пятый не ответил. Павел Васильевич кивнул, повернулся на каблуке и вышел. Через несколько минут в комнату пулей влетел запыхавшийся Лин.
      – Что случилось? – с порога спросил он.
      – Ничего, – спокойно ответил Пятый, – рыжий, будь так любезен, дай мне попить чего-нибудь, если тебе не трудно. А то в горле пересохло… Я сейчас всё тебе расскажу, ты, наверное, будешь доволен… ты, вроде, хотел отдохнуть… ага, спасибо, я сам… а, чёртова чашка, из чего они эти чашки делают… такая тяжесть… как чугун…
      – Не тяни, – попросил Лин, – давай по сути. Что он сказал?
      – Что мы едем отдыхать… в Подмосковье… через пару недель, если я правильно запомнил. Прыгай от радости, Лин, ты же сам говорил про лето и про отдых. За что боролся – на то и напоролся, точно?
      – Точно. Но я не рад, я удивлён. Сейчас подробнее расскажешь. А ты-то сам рад?
      – Конечно. Я о таком и не мечтал. Я, честно признаться, подумал, что мне предстоит очередной допрос с пристрастием… ты мне сегодня поможешь с этой чашкой?
      – Ты же сказал, что сам справишься… ладно, чего уж… Ещё налить?
      – Если тебе не трудно… Он, сам того не желая, так меня измотал, что не передать! Кстати, он был вначале против того, чтобы ехал ты. Пришлось немного надавить на него… если это можно так назвать… – Пятый приложил дрожащую руку к виску и прикрыл глаза, но продолжил, – в общем, он согласился, на том условии, что ты не сбежишь. Я ему это пообещал и надеюсь, что ты не станешь…
      – Да вы что, все – обалдели? – возмутился Лин. – Я понимаю – этот псих… но ты-то, ты! Как тебе это могло придти в голову? – он резко встал и принялся нервно вышагивать по комнате. – Ну почему моё имя всегда связанно с какими-нибудь гадостями?
      – Прости, Лин, – примирительно сказал Пятый, – я не хотел тебя обидеть, я просто подумал… что будет нелишним предупредит тебя об условиях нашего с ним договора… прости…
      – Эй, друг, ты что-то бледный! – всполошился Лин. – Врача позвать?
      – Как хочешь, – прошептал Пятый, – может, я немного отдохну, и это само пройдёт… а может, и нет… позови, Лин. Для очистки совести.
      – Я сейчас, – Лин вышел и через минуту вернулся с врачом. Осмотр не занял много времени, врач сказал, что ничего страшного не нет, просто небольшое переутомление, однако Пятого до позднего вечера колотила нервная дрожь и знобило, лишь к ночи он немного успокоился.
 

* * *

      После всех этих происшествий Пятому несколько ночей подряд снова стали снится кошмары – он никак не мог отделаться от ощущения, что это ненавистное существо, дьявол в образе человека, находится в его комнате и что сейчас снова начнутся допросы, побои и боль. Пятому начали колоть успокоительное, иначе он просто отказывался спать. Лин от уколов как-то отвертелся, но Валентина вспомнила способ, предложенный умной медсестрой, и стала сыпать ему снотворное в чай. Постепенно воцарилось прежнее спокойствие, да и день отъезда неуклонно приближался, это тоже предавало уверенности и Пятому и Лину. Пятый пробовал вставать, но подвижность и силы возвращались очень медленно. Бледный, измотанный болезнью, исхудавший, страшно слабый, он в своих попытках продержаться на ногах лишнюю минуту был настолько жалок, что врачи, умом понимающие, что вставать ему необходимо, сами начинали гнать его обратно в кровать – лишь бы не видеть этой пытки. Однако воля Пятого была несоизмеримо сильнее его тела и он продолжал заново учиться ходить, часто в тайне от врачей и даже от Лина. Долгие годы на предприятие приучили его к осторожности. Кроме того он решил приготовить Лину приятный сюрприз, в чём и преуспел. Лин был несказанно рад, когда Пятый сам пришел в каптерку, где врачи пили чай и спокойным голосом испросил разрешения присоедентиться. Правда, спокойный голос плохо вязался с тяжелым дыханием и трясущимися коленями, но поход Пятого от медпункта до каптёрки сочли великим прогрессом и в тот же день этот прогресс шумно отпраздновали, но уже без Пятого – тот отправился спать, слишком сильно устал, однако сам был очень доволен.
      В скором времени было решено ехать. Солнечным майским утром к зданию предприятия подошли две чёрные “Волги” с правительственными номерами, Лину было велено нести сумку и он пошел следом за Валентиной и Юрой, которые помогали идти Пятому. При виде машин Валентина и Пятый в замешательстве остановились и переглянулись в полном недоумение.
      – Пойдёмте, пойдёмте, – поторопил их Юра, – это за нами.
      – Они что – ополоумели? – удивился Пятый. – Мы же и сами могли бы доехать…
      Провожать Пятого и Лина вышли все – и надсмотрщики, и врачи. Правда, не было ни напутствий, ни пожеланий – все понимали, что пройдёт месяц-другой и они вернуться. Даже надсмотрщикам, и тем было немного не по себе от мысли, что всё может запросто повториться, что человека, чудом спасшегося от смерти, им придется потом калечить собственными же руками. А тут ещё некоторые медсёстры, а то и врачи, подходили и просили за Пятого и Лина. Просили быть помягче, не бить зазря, пожалеть хотя бы Пятого, он ведь так болел… Все прекрасно знали, что просьбы эти бесполезны и невыполнимы – надсмотрщики не могли не делать того, за что им платили, да и просили врачи только исподтишка, они тоже не могли рисковать работой. Поэтому прощание и вышло несколько натянутым. Но что уж тут поделаешь…
      Ехали долго. Когда выехали, наконец, из промзоны, окружавшей Москву, Пятый и думать забыл о разных мелочах, типа непонятно зачем нужной второй “Волги”. Перед ним открывались такие виды, что у него перехватило дыхание от радости. Полтора десятилетия его окружали лишь серые бетонные стены предприятия, а при редких побегах – такие же серые стены подвала, из которого они почти не решались выходить днём. А тут! Боже ты мой, ради такого стоило потерпеть и пулю в голове… а голова, кстати, почему-то начинает кружиться. Он прикрыл глаза и откинулся на спину, отдыхая. Лин продолжал не отрываясь смотреть в окно.
      – Уже подъезжаем, – сообщил Юра, и, обратившись к Лину, добавил, – и если ты попробуешь удрать, мы с Колей устроим охоту на специальных зайцев. С такими длинными рыжими патлами…
      Лин, не поворачиваясь, показал ему фигу и снова уставился в окно. Он был тоже очарован открывшимся видом – пологие сухие холмы, покрытые лесом со свежей молодой майской листвой, небольшие сосновые рощи, речушка с песчаным обрывом, высокое светлое небо… Миновав ограждение и пропускной пункт (тут-то и выяснилось, что в первой “Волге” ехал сопровождающий со всеми документами), они въехали, наконец, на территорию базы отдыха. Охрана с недоверием покосилась на странных пассажиров второй машины, но вопросов задавать не стала. Вскоре “Волги” подошли к кирпичному двухэтажному коттеджу, стоящему за отдельной оградой, надсмотрщики вынесли вещи, Лин смотрел вслед отъезжающим машинам и примерился было сделать им ручкой, но Валентина его вовремя остановила.
      По приезде Пятого сразу же отвели в комнату на втором этаже. Он очень устал, поэтому, с трудом дойдя до кровати, упал на неё, как подкошенный. Глаза его закрылись сами собой, едва он донёс голову до подушки. Валентина отыскала в шкафу одеяло, укрыла его, устроила поудобнее, задернула штору и потихоньку вышла – пусть спит. Ну, попустит обед. И что с того? Зато отдохнёт.
      На пороге комнаты она нос к носу столкнулась с Лином, который явно намеривался немедленно пройти в комнату. Валентина остановила его приказала не шуметь.
      – Ты это что? – с упрёком спросила она. – Тебе вожжа под хвост попала? Угомонись немного, пойди отдохни и дай ему полежать с дороги. Или ты решил, что раз ты тут, так тебе всё можно?
      – Я не хотел… просто здесь так здорово!… А чей это дом? – полушепотом поинтересовался Лин.
      – Правительственная дача-кляча, – ответила Валентина, – кого-то из среднего звена. Не знаю, чья именно, у этих домов почти каждый год хозяева меняются. А зачем тебе это?
      – Просто интересно. Я немного обалдел – до ближайшего забора не меньше трёхсот метров, да и то… не разглядишь даже, где этот самый забор… А сосны какие!… А воздух!… Боже, какой дрянью мы дышим в городе…
      – Легенду знаешь? – Лин отрицательно покачал головой. – Мы – команда уборщиков, готовим дом и участок к приезду хозяина. Тебе и Пятому показываться людям на глаза настоятельно не рекомендуется, рабочий по ремонту помещений в крайней степени дистрофии – явление, которое трудно объяснить. Понял? Впрочем, насколько я знаю, тут на пять километров вокруг нет ни одной живой души, зона отдыха с того года стоит на карантине, да и охраняется она получше, чем наше предприятие.
      – Всё понял, – Лин улыбнулся, – учту. А где мне можно отдохнуть?
      – Посмотрим сейчас, – пообещала Валентина. – Я, между прочим, мужу хотела позвонить. Ты там телефона не видел?
      – Видел. В столовой, – ответил Лин, – наши конвоиры, кстати, уже где-то нашли пиво и к вечеру они у нас будут совсем хорошие, если вы их не остановите… Пока я смотрел, что на улице, они обнаружили холодильник. А что Пятый?
      – Спит, я же говорила. Может, мы слишком рано решили ехать, ты так не думаешь? – с сомнением спросила Валентина. – По-моему, он пока ещё слишком слаб для подобного…
      – Всё будет в порядке, – заверил её Лин. Он посмотрел на закрытую дверь и лицо его на мгновенье изменилось – на нем проступил след горя, но лишь на мгновение, не более. Лин, слишком живой по натуре, не мог долго грустить, когда вокруг в живописном беспорядке было расположено столько соблазнов – от леса на горизонте, до холодильника прямо под носом. Вместе с Валентиной они спустились в столовую.
      – Чтоб я так жил! – поприветствовал их Юра, держа в правой руке банку с пивом, а в левой – пакетик с жареным арахисом. – Во лафа! Рыжий, ты посмотри, как пиво-то называется… перевести могёшь?
      – “Золотой фазан”, – перевёл Лин, – Юра, по-моему, тут сплошные консерванты, так по крайней мере, написано на банке…
      – Да иди ты, зануда, – отмахнулся Юра, – Валентина Николаевна, желаете баночку? Мы это мигом устроим.
      – Позже, Юра. Вначале дело, а пиво можно и вечером попить…
      – А кроме пива там что-нибудь есть? – поинтересовался Лин. – А то жрать охота… Отдай орехи, тебе нельзя, ты растолстеешь… нет? Вот прямо и нет? А там ещё осталось? Правда? Ну, я пошел, – и он сделал пару шагов вслед за Юрой в сторону кладовки.
      – Лин, аппетит перебьёшь, – предостерегла Валентина.
      – Ну и шут с ним, – парировал Лин, – я орехов хочу, я их десять лет не ел, между прочим… И Пятому пакетик не худо бы заныкать от этих гавриков…
      – Ну ладно, так и быть, – смилостивилась Валентина, – но не очень увлекайся, хорошо?
      – Не знаю, – с сомнением произнёс Лин, – мне это сделать очень трудно, вы же в курсе. Вот только аппетит у меня всегда хороший. Был бы такой характер… хороший, а?
      – Не дури. Предупреди ребят, что обедать через полчаса будем, и скажи… Нет, про пиво я им сама напомню.
      – …Слушай, вот бы так всегда! – с чувством произнёс Коля, когда Валентина ушла, наконец, на кухню. Лин и Юра с удобством расположились в креслах, Юра продолжал потягивать пиво, Лин грыз орехи.
      – Ага, – откликнулся Лин. – А то ты только ногами машешь, от тебя и слова-то человеческого не дождешься.
      – Ты пойми, рыжий, я же это не со зла. По-моему, вы с Пятым – дураки, каких мало. Рассказали бы всё, что им нужно, да и жили бы себе припеваючи, на такой вот даче, да с пивом, да с бабами… забыл уже, небось, как баба безо всего выглядит?… И какого рожна вы упрямитесь? На этот раз повезло, выжил он. А вдруг на следующий – хана? Тогда что? А мы ведь работаем, мы вас не хотим специально для понта… как это сказать…?
      – Калечить, – услужливо подсказал Лин.
      – А хоть бы и калечить, – агрессивно продолжил Коля, – не можем мы вас в покое оставить, понимаешь ты это, башка садовая?
      – А мы и не просим, – спокойно ответил Лин, – сейчас, конечно, если кто из вас к Пятому ближе, чем на полметра подойдёт – будет иметь дело со мной…
      – Одурел, что ли? – возмутился Юра. – За кого ты нас держишь? За фашистов каких?
      – Слушай, а может, и вправду нам его стоит немного поколачивать, чтоб медленнее поправлялся, а? Уж больно пиво хорошее, даже жалко будет потом уезжать… – хохотнул Коля.
      Лин вскочил.
      – Не стоит, рыжий. Он подал хорошую мысль, мне тоже хочется остаться здесь подольше, – раздался негромкий голос. Лин поднял голову. Пятый стоял в дверном проеме, прислонясь к косяку.
      – Ты зачем встал? – упрекнул его Лин, – Тебе же лежать надо, после дороги…
      – Я уже отдохнул. А что у вас тут происходит? – поинтересовался Пятый.
      – Садись, – пригласил Юра, – мы тут пиво пьём… Да не стой ты в дверях, я же вижу, тебя ноги не держат. Лин, помоги ему.
      – Я могу и сам дойти, Лин. Вы уже ели?
      – Нет пока, – оживился Лин, – а что?
      – А то, что Валентина зовёт всех обедать, вот что. И просит вас, ребята, перестать наливаться пивом. Идемте, а то неудобно…
      Пообедав, все разошлись по дому, который обыкновенным советским людям показался бы просто огромным. Юра с Колей, не смотря на Валентинин запрет, пошли дальше дегустировать “Золотого фазана”, Лин и Пятый набрали из библиотеки, которую неугомонный Лин уже успел отыскать, кучу книг и выбрались на террасу – почитать и поболтать, а Валентина, убедившись, что в доме есть все мыслимые удобства и прелести, завалилась на диван перед видаком. Вечером поужинали и разошлись спать.
      Ночью Валентина проснулась от постороннего звука – то ли стона, то ли крика, она толком и не разобрала. Накинув халат, она прошла в комнату, где спали Лин и Пятый. Её взору предстала такая картина – Пятый сидел на кровати и, держа непослушными руками кружку с водой, жадно пил. Вода проливалась ему на подбородок и на грудь. Лин сидел рядом с ним и с тревогой следил за тем, как он пьёт.
      – Что случилось? – спросила она.
      – Ничего, – откликнулся Лин, – просто сон. Да, Пятый?
      – Да, – чуть помедлив, ответил тот, – ничего страшного…
      – Ты уверен? Эй, а что это у тебя на руке? Ободрался, что ли?
      – Я… не помню. Наверное…
      – Спать ляжешь? – поинтересовалась Валентина, отмечая про себя, что он бледен, что руки у него трясутся, а взгляд стал вдруг таким же затравленным, как бывал временами в самые худшие дни на предприятии. – Подожди ложиться, я сейчас… Лин, последи пока, я кое-что принесу.
      Валентина вышла. Она направилась в свою комнату, взяла чемоданчик с лекарствами и достала из него транквилизатор и шприц. Сейчас они в один голос примутся утверждать, что это не нужно. Но она-то знает, что ещё как нужно. Подумав секунду, она прибавила к лекарствам ещё и йод с ватой. Где он успел так приложить руку? Во сне махнул, что ли? Вообще, это безобразие надо прекращать. Один укол на ночь – и все дела. Валентина вздохнула и направилась обратно.
      – Валентина Николаевна, это лишнее, совсем не надо… – начал было Лин, едва завидев в её руке шприц, но осёкся – Пятый просто посмотрел на него. Без укоризны, без злости. Вообще без каких бы то ни было эмоций. Но Лин смолк.
      – Спасибо, Валентина Николаевна, – сказал Пятый, – боюсь, мне сегодня без этого не уснуть. Лин, а ты не хочешь присоединиться? Ты ведь тоже… плохо спишь. Если это можно так назвать – спишь…
      Пятый перенёс процедуру молча. Потом так же молча он вытянулся на кровати. Лин же, видя, что Валентина не спешит уходить, улёгся на соседнюю. Валентина сделала укол и ему. Пятый уже засыпал, на его лице выражение только что перенесенного кошмара сменило спокойствие и умиротворение.
      – И всё-таки я против таких сильных средств, – сонно пробормотал Лин, – потом весь день как варёный ходишь…
      – Это хорошее лекарство, рыжий, – заверила его Валентина, – не придумывай всякие глупости.
      Остаток ночи прошел на удивление спокойно. Однако на следующую ночь всё повторилось, с той лишь разницей, что на этот раз Лин перебудил всех окружающих своими криками. И на следующую – тоже. Пришлось Валентине в срочном порядке запрашивать консультанта из города. Какого же было её удивление, когда к ним приехал тот самый пожилой хирург, который оперировал Пятого. Первым делом Валентина полюбопытствовала, почему приехал именно он, как же так вышло?
      – Честно говоря, я напросился сам, – ответил тот, – помните про ту бутылку шампанского, которую я по неосторожности вам обещал? Вот я и выполняю обещанное, причём, смею заметить, с некоторым избытком. У меня в багажнике имеется бутылка хорошего коньяка, а для ваших орлов – три бутылки водки. Ну как?
      – Честно говоря, от вас я такого не ожидала, – призналась Валентина, – я думала, что вы…
      – Этакий сморчок, – хитро улыбнулся хирург, – ошибались, девушка. Я у вас до завтра погощу, если позволите. Кстати, не надо меня по имени-отчеству каждый раз величать. Вы же язык сломаете, произнося каждую минуту “Эдуард Гершелевич”. Достаточно Эдика.
      – Лину это понравится, – пообещала Валентина, – вы ему дадите отличный повод поострить в своё удовольствие.
      – Как у него дела? Всё так же психует или уже нет?
      – Вроде нет… Кстати, что он там вытворял у вас, почему вы решили, что он помешанный? Простите, что я об этом спрашиваю, но когда мы войдём в дом, нормально говорить станет невозможно – Лин повсюду сует свой нос, от него не спрячешься…
      – Как я понимаю, это был аффект с элементами психоза. Он, к примеру, начинал биться головой о стену. В прямом смысле. Кусал себя за руку, уж про губы и молчу – он их просто сожрал, кровь лила, не переставая. Нам он, правда, не мешал, только плакал… но когда ты оперируешь и знаешь, что у тебя за спиной сидит друг того, кого ты работаешь, становится не по себе. И ещё… Я чувствовал, что если пациент умрёт у меня под ножом, я легко могу отправиться вслед за ним. Лину бы просто никто не сумел бы помешать. Не успели бы. Страшновато было, признаюсь. А как Пятый? Ведь, если память мне не изменяет, вы вызвали меня из-за него…
      – Пятый… – Валентина немного подумала. Они стояли перед входом, на широком кирпичном крыльце, в доме слышались приглушенные расстоянием голоса – Лин в чем-то убеждал Юру, смеялся Коля. – Он, конечно, пока не оправился, ходит еле-еле, хотя, конечно, старается в этом никому не признаваться. Я-то вижу, насколько он слаб, но остальные… Эти идиоты ничего не понимают… Физически он окрепнет месяца за два, два с половиной… но в душе у него, по-моему, твориться что-то страшное. И не ранение тому виной, а если и виной, то косвенно. Я это за ним замечала и раньше, но не в такой степени. Что-то его мучает, он заторможенный какой-то, даже на улицу боится выходить… по-моему, боится…
      – Это плохо. Гоните его на воздух при первой же возможности. А теперь пойдемте, не гоже так долго оставаться здесь, а то они ещё поймут, что мы тут с вами секретничали. Сейчас я сделаю то, зачем приехал, а уж вечерком мы с вами посидим. И, думаю, коньячок пятнадцатилетней выдержки очень кстати окажется, а? Повод есть, так сказать, второе рождение… Кстати, они пьют?
      – Не знаю, – замялась Валентина, – они говорили что-то о плохой реакции на алкоголь, но это было довольно давно. Пока что я не замечала за ними подобного.
      – Ладно, спрошу сам. – Эдуард Гершелевич закрыл машину и проследовал за Валентиной в дом.
      – Пятый! – позвала Валентина. – Иди сюда, к тебе приехали!
      – Иду, – откликнулся тот, – а кто?
      – Врач.
      – Опять? – обречено спросил он, спускаясь со второго этажа.
      – Не опять, а снова, – парировала Валентина, отступая и пропуская старого хирурга.
      – Здравствуй, дружок, – негромко произнёс тот, подходя, – вот мы и встретились. Не ожидал мня увидеть, скажи честно?
      – Нет, – помедлив ответил Пятый, – если вы хотели меня удивить, то можете считать, что добились успеха. Но вы так сильно изменились…
      – Старею, старею. Это ваши годы идут медленно, наши же летят… Пойдём, немного посидим на кухне, ты мне расскажешь, что с тобой твориться, авось, чего и надумаем вместе.
      Они прошли на кухню и Пятый плотно закрыл дверь.
      – Это, конечно, сюрприз, – тихо сказал он, – я и не думал, что вы ещё… практикуете…
      – Вот ещё! А кто, по-твоему, оперировал тебя?
      – Вы? – несказанно удивился Пятый. – Я всю жизнь думал, что вы – патолога анатом.
      – Я – всё сразу. И того немножко, и этого чуть-чуть. Что, скажешь – плохо получилось? По моему, вполне прилично.
      – Господи, да о чём вы… Спасибо вам огромное, я даже не знаю, как вас…
      – Не меня благодари, а Лина, – отмахнулся хирург, – это он тебя спас, а не я. Я только сделал то, что от меня зависело. И не более того. Ладно, Бог с этим всем, давай по делу. В чём проблема-то?
      Пятый пожал плечами и нахмурился.
      – Я… это трудно объяснить, но я… словом, когда ложусь спать, начинает сниться всякая дрянь. Но не совсем как сон, скорее, это в большей степени явь. Слишком реально, слишком правдиво. Кстати, у Лина тоже самое, правда, с некоторыми вариациями. – Пятый потер ладонями лицо. – Вот и все причины.
      – Ничего, это дело поправимое, – заверил его хирург. – Всё будет хорошо, я тебе это обещаю.
 

* * *

       Ю зиен лефепс фа ин ски Ты забери меня с собой
       Эн спере со ин Я этого хочу,
       Эн сихес ду ар орт Я не противлюсь, нет…
 
       Ю ипро та а нелси ас Но угасает свет,
       Ин фа а сигеф тро Я слышу голоса,
       Эн сивет то сие хос… Зовущие вперёд…
 
      На столе стояла полупустая бутылка водки, бутылка коньяку, несколько тарелок с разнообразной закуской, большой противень, полный горячей жареной картошки с мясом, три бутылки нарзана и пепельница, полная окурков. Вся честная компания расположилась вокруг стола и на данный момент слушала Лина. Тот играл на фортепиано, стоявшем в углу гостиной, она же столовая, и, надо признать, играл хорошо. Он нашел инструмент ещё днём и, немного попрактиковавшись, освоил его на вполне приемлемом уровне. Валентина, заставшая его на первом этапе экспериментов с клавиатурой, со смехом сказала, что этому делу люди учатся годами, да и то не всегда выучиваются. На этот выпад Лин, тоже со смехом, ответствовал, что он и не на таком играл в своей жизни, что не велика наука, и что если у него не выйдет, то его, Лина, можно будет со спокойной совестью сдавать в утиль. Оказалось, что в утиль рыжему ещё рановато. Даже надсмотрщики, и те на время перестали жевать и принялись слушать. Голос у Лина был приятный. Конечно, до профессионалов ему было далеко, но недостатки вокала полностью растворялись в эмоциональном напряжение, излучаемом песней, которую он пел. Сначала он спел эту песню на каком-то совершенно непонятом языке, Валентина и Эдуард Гершелевич стали переглядываться в полном недоумении, затем, не останавливаясь, перешел на русский. Когда он закончил петь, Пятый, секунду помолчав, сказал:
      – Я и не знал, что ты её перевел… спасибо.
      – Неплохо получилось? Правда?
      – По-моему, хорошо, – согласился Пятый, – спасибо, рыжий. Перевод часто разрушает песню, но, мне кажется, тут этого не произошло.
      – Может, чего повеселей знаешь? – спросил до сих пор молчавший Коля. – “Мурку” можешь?
      – Напой немного, сейчас сделаем, – откликнулся Лин.
      …Идею этой вечеринки подал Эдуард Гершелевич. Осуществление идеи взвалила на свои плечи Валентина, Пятый, увидев, что она трудится, принялся ей помогать, Лин, бросив фортепианные упражнения, присоединился к ним. За готовкой они разговорились.
      – Вы, Валентина Николаевна, наверное думаете, что нам придется только смотреть, как вы пьёте? – вкрадчиво спросил Лин.
      – Думаю, что да. Я ещё не забыла, как тебя напоили водкой и как я тебя потом откачивала…
      – Мы тут подумали и я решил, что сегодня мы пьём с вами, – твердо произнёс Лин, – механизм прост до одури – алкоголь понижает давление, это нечто типа вашего кодирования, нам его в своё время сделали. Можно давление поднять каким-нибудь препаратом, заранее… и через пару часов мы будем в очень пьяном и счастливом виде.
      – Дозировку на сульфокамфакаин я рассчитал, – добавил Пятый, – всё нормально получиться, Валентина Николаевна, не сомневайтесь.
      Валентина с удивление поглядела на него.
      – Ну, ты даешь! – со смехом сказала она. – И это мой скромный Пятый, который всех наставляет, предостерегает и всем старается показать, каким честным нужно быть, чтобы помереть пораньше. Я тебя не узнаю, ей Богу…
      – Я тоже человек и мне тоже хочется водки. Иногда. Очень редко. Я же не пью её каждый день, верно? Мы лет пятнадцать спиртного в рот не брали, понятно, что хочется… вспомнить… как это бывает.
      Валентина готова была поклясться, что он вот сейчас улыбнется, но этого не произошло, Пятый остался серьёзен, как всегда.

Пятый

      Весенняя ночь, мартовская, холодная, стояла над Москвой. Тёмная улица была тиха, машины проезжали по ней редко, в остальное же время тишина властвовала безраздельно. Ни малейшего шума не доносилось с улицы – ни шагов, ни голосов, ни движения. Это было неправильно, ведь Лин давно уже должен был вернуться. Что-то случилось, Пятый это чувствовал, но ничего поделать не мог – просто-напросто не было сил. Оставалось одно – сидеть и ждать. Тишина. Только еле слышный шум воды, бегущей по трубам, да редкие шорохи, непонятно откуда идущие. Он ждал…
 

* * *

      На этот раз они сбежали крайне неудачно. Вышли плохо, пришлось драться не только с надсмотрщиками, что были в “тиме”, но и с охраной, что наверху. Ребята там подобрались, как на зло, на редкость крепкие, и Пятый, когда они с Лином в конце концов прорвались и вышли, сказал:
      – Нет, рыжий, уволь… это в последний раз… хватит на сегодня.
      Однако всё ещё только начиналось. До города они добирались пешком – стащить ключи от машины не удалось, поймать попутку – тоже. Когда они попытались забраться в кузов какого-то грузовика, стоявшего на обочине, их заметил водитель этого самого грузовика. Пришлось спешно сматываться – перспектива получить по многострадальным рёбрам монтировкой не прельщала. Посчастливилось им только тогда, когда они, уже совершенно вымотанные, добрались до остановки рейсового автобуса, идущего в город, пройдя километров двадцать – шли больше пяти часов. Автобус подошёл почти что сразу. Уже совсем стемнело, когда они, промёрзшие до костей, избитые и голодные, доковыляли, едва не падая с ног, до своего подвала. Лин кое-как открыл дверь, они вошли. Первым делом сели поближе к трубам, стараясь хоть немного согреться, довольно долго молчали. Затем Лин сказал:
      – Чтоб я ещё раз так вышел!… Ты есть хочешь?
      – Не знаю… хочу, наверное, – Пятый тяжело вздохнул, – а ты?
      – Если не пожру – скопычусь этой же ночью, – горько ответил Лин. – Слушай, эта фраза вызывает у меня какие-то странные реминисценции…
      – Ты повторил ту самую фразу, которую говорил в прошлый раз, – ответил Пятый. – Кто пойдёт?
      – Давай я, – вызвался Лин. – Деньги у нас есть?
      – Тридцать копеек, – Пятый вытащил из-за трубы монетки и взвесил их на ладони. – Не густо, что и говорить…
      – На батон хлеба хватит, – Лин отобрал у Пятого деньги, – пойду, пока совсем хреново не стало… Дойти бы…
      – Может, не стоит? – Пятый с трудом поднялся на ноги и вытащил из за труб телогрейку. – Не боишься?
      – Не очень, но есть… Я соскучился по воле, хоть воздухом подышу…
      Лин врал – не до воздуха ему было. Свернув за угол дома он остановился, привалился плечом к стене и опустил голову. Хреново – это очень мягко сказано. Лин даже не был уверен, что у него хватит сил дойти до булочной, но посылать за хлебом Пятого – это будет равносильно убийству, совершённому с особой жестокостью. Тот вообще на ногах не стоит. Полдороги падал, брёл, как деревянный – ноги еле переставлял, куда шёл – толком не смотрел… Нет уж, пусть сидит, отдыхает… Бог с ним.
      До булочной Лин, однако, добрался. Но в самой булочной, когда он стоял в очереди, ему стало совсем уже скверно. Сознания он не терял, просто вдруг подогнулись колени, монетки, зажатые до того в кулаке, посыпались на вниз и Лин осел, как подкошенный, на пол. От него шарахнулись в разные стороны какие-то бабы, стоящие в очереди, а кассирша завопила:
      – Надь, вызывай милицию! Пьяный!…
      Лин ничего не смог толком объяснить людям в форме, они же поняли, что Лин трезв, но отпускать его не стали, отвезли в КПЗ. Кто-то обратил внимание на ткань, из которой была сделана Линова одежда, а ещё кто-то, видимо совсем умный, решил, что Лин, видимо, смылся из какой-то части, и самоволка подзатянулась… Лин очутился в “обезьяннике”, за решёткой, не сумев толком осознать, что происходит. Прежде, чем он смог как-то поправить положение, прошло больше суток. Кто-то из временных сокамерников сказал ему, что, если долго упрашивать ментов, они могут позволить позвонить. Лин канючил телефон несколько часов подряд, потом, под вечер, ему, наконец, дал-таки позвонить какой-то молоденький милиционер. “Ну будьте дома!” – молился про себя Лин. Ему повезло – Валентина оказалась на месте.
      – Валентина Николаевна, заберите меня отсюда! – выпалил Лин, едва та взяла трубку.
      – Откуда? – не поняла Валентина. – Вы разве не в подвале?
      – Пятый в подвале, а я – в милиции, – сообщил Лин. – Не ел четверо суток. Пошёл в булочную, а тут…
      – Понятно, не продолжай. Номер отделения скажи… всё, записала… жди.
      Через полтора часа Лин и Валентина уже ехали к подвалу – забирать Пятого. Скандал, который закатила Валентина в злосчастном отделении, был выше всякой критики.
      – Лин, ты придурок, – говорила Валентина по дороге. – Нужно было сразу звонить мне. Сразу! А вы…
      – Имеем мы право хоть немного пожить в относительном покое? – спросил Лин.
      – Имеете! Только не таким дурацким образом.
      До подвала они добрались быстро, и Лин, войдя первым, начал озираться в поисках друга. Темнота скрывала предметы, поэтому Лин шёл фактически на ощупь, спотыкаясь, обходя почти не видимые в темноте препятствия. Валентина шла за ним следом, тихо, но очень выразительно ругаясь. Пятый оказался там, где его оставил Лин сутки назад. На том же самом месте. В той же самой позе – сидел, прислонившись к трубам. Это-то и напугало Лина. Он со страхом посмотрел на Валентину.
      – Ты что? – в голосе Валентины звучало недоумение. – Рыжий, в чём дело?
      – Он так и… он что… Пятый, что такое?… – Лин присел рядом с другом и потряс того за плечо. Пятый стал медленно заваливаться на бок, Валентина и Лин уложили его на пол.
      – Спит, что ли? – спросила Валентина.
      – Вторые сутки?… Вы что?
      – Поехали к Вадиму, – со вздохом произнесла Валентина. – Доигрались – подвал, подвал… Самостоятельные больно выискались… идиоты!…
 

* * *

      Гаяровский, на их счастье, оказался на месте. Пятого, который так и не очнулся, уложили на железную каталку и увезли в смотровую, а Валентина и Лин принялись бродить по больничному коридору. Прошло больше часа, и лишь потом Вадим Алексеевич выше к ним – выдалась минутка.
      – Вадь, ну что? – спросила Валентина. – Что с ним такое?
      – Ты дура, Валюша. Это не смешно – бросить парня на сутки одного в таком состоянии…
      – В каком? – не поняла Валентина.
      – Валя, у него двусторонняя пневмония и шок. Фактически, он в коме. Где были твои глаза? На затылке? Ты когда-нибудь в своей жизни держала в руках стетоскоп?… Или ты даже не знаешь, что это такое?
      – Да ты что…
      – Ничего. Из комы выведем, думаю, антибиотики проколем… но нельзя же запускать, ей Богу. Это же глупо – потом приходится возиться вдвое дольше обычного… Это ты понимаешь?
      – Прости, Вадим. Посидеть с ним можно?
      – Хоть всю ночь. Мы ему, конечно, поможем, но выхаживать и возиться – это чисто твоя прерогатива. Ясно?
      – Хорошо… Вадим, я только рыжего домой заброшу – и сразу вернусь. Я быстро. Ну, и для Пятого кое-что из дома привезу. Ладно?
      – Да езжай, чего отпрашиваешься, словно школьница… Валь, мы его, наверное, пока всё-таки в реанимацию сунем, а то мало ли что. Он, конечно, слабоват, да ещё сколько времени пробудет в коме – неизвестно…
      – Ты сам как думаешь, долго?
      – Обычно, если всё идёт, как положено – то очнётся быстро… Что говорить, милая моя, что сделано, то сделано, будем вытаскивать… Езжай, я пока послежу.
      Вернулась Валентина через пару часов, было уже девять вечера. Пятого к тому времени определили, Валентина с ног сбилась, разыскивая нужное отделение. К счастью, Гаяровский пришёл ей на помощь, и Валентина заняла свой пост, сев на стул рядом с койкой. “В какой уж раз, – с тоской подумала она, устраиваясь поудобнее, сидеть здесь предстояло ещё ой как долго. – Когда это всё кончится?” Пятого поместили в двухместный бокс в самом конце коридора – в реанимации его не приняли, сказали, что лёгкий, не стоит.
      – Вадь, опять в палату для умирающих? – с раздражением спросила Валентина, входя. – Ну зачем? Коек, что ли, не было?
      – Что было, то и дали, – отмахнулся Гаяровский. – Зато никто мешать не будет. Всё, я пошёл. Если что – позовёшь.
      Ночь уже давно вступила в свои права, когда Пятый очнулся. Несколько минут он лежал, тихонечко приходя в себя, не открывая глаз. Плохо, очень плохо. Дышать тяжело. Знобит. Он, наконец, открыл глаза. Валентина это сразу заметила.
      – Привет, – тихонько сказала она, – ты как?
      – Не повезло, – прошептал он в ответ, – опять не повезло… а где?…
      – В больнице, у Вадима, – Валентина подвинула свой стул поближе к кровати, – пить хочешь?
      – Нет, – ответил он.
      – А что хочешь?
      – Поговорить, если можно… – Пятый попытался лечь немного поудобнее, и Валентина поправила ему подушку.
      – О чём? – спросила Валентина.
      – Просто… поговорить… очень редко хочется, но всё же… – Пятый дышал тяжело, часто. – Я понимаю, что ночь… что поздно… но…
      – Ничего, Пятый. И плевать, что ночь. Что ты хочешь сказать?
      – Подвал… – Пятый пристально посмотрел на Валентину, от этого взгляда, хоть и еле различимого в темноте, у неё по коже пробежали мурашки, – там темно… очень темно… и запах… вы там были?…
      – Да, – ответила Валентина, – мы же приехали за тобой…
      – Где рыжий?…
      – У меня дома, где ещё. Его забрали в милицию, он там просидел больше суток. А потом…
      – Я понял… – Пятый закашлялся и виновато, непонимающе посмотрел на Валентину. – Что-то я… совсем дошёл…
      – Ты болен, – объяснила Валентина. Пятый кивнул.
      – Я знаю… пневмония… вот только где?… Ведь там же тепло…
      – Где? – не поняла Валентина. Ирреальная картина – два перекрещивающихся слабых световых квадрата, один – из приоткрытой широкой двери, ведущей в коридор, второй – из окна, от стоящего на некотором расстоянии фонаря… и темнота, скрывавшая подлинное выражение живых лиц. Только слабенький ночник над кроватью вносил некое подобие ощущения реальности.
      – Около труб… в подвале… и ещё… там кошки… худые, голодные, грязные… их много, больше десятка… и они боятся. Боятся и прячутся… только глаза видно… а знаете, – на долю секунды Валентине показалось, что он ухмыльнулся, – у них такие же глаза… как у меня… я там сидел и думал… – Пятый облизнул сухие губы, – может, всем, у кого… такие глаза… место только в подвалах?… Может так быть… или нет?… Валентина Николаевна?…
      Валентина тихонько взяла его за руку, сжала худую холодную ладонь между своими… Пятый дышал часто, тяжело, Валентина слышала, как сильно он хрипел при каждом вдохе. Блуждающий, больной взгляд, вялая рука…
      – Нет, – ответила Валентина. – И не думай даже.
      – Запах… – снова сказал Пятый. – Знаете, так пахнет… смерть… кошки, они ведь не так уж и долго живут?… Верно?… – Валентина кивнула. – Так и есть… я так и думал… я там сидел, и думал… ещё давно, очень давно… – он закашлялся, и Валентина помогла ему сесть повыше, – много лет назад… я подарил… своей начальнице… там, ещё дома… подарил кошку… смешно… перевод тоже рифмуется… немного по-другому, но… похоже… – он говорил всё неразборчивей и тише.
      – Что, Пятый? Что – похоже? – Валентина наклонилась поближе, чтобы лучше слышать.
      – Кошка… на шести ножках… – Пятый поморщился, – Лин так… сказал… правильно… рыжий прав…
      – Кошка на шести ножках? – с удивлением спросила Валентина, подумав про себя: “Бредит”.
      – Да… это не сложно… изменение кода, реконструкция… правда, без права… селекции вида… иногда такие курьёзы… делают… смеха ради… только я… не для смеха, а чтобы… дать понять, каково это… я даже… заплатил сам, чтобы ей… не платить… это дорого… ведь мы же… с Лином… тоже в своём роде… курьёз… уродцы… это она нас… создала… а я – кошку… смешно, правда?…
      – Слушай, не надо, – попросила Валентина, стараясь говорить по возможности мягко, – ты устал, только-только очнулся, и прямо вот так сразу… не стоит. Отдохни, ладно?…
      – Нет… – Пятый судорожно хватал воздух, он задыхался, – вы тоже не поняли… каково это – быть… такой кошкой… всю жизнь… и она не поняла… совсем ничего… как всегда… даже наказала меня, перед всеми… это был позор… она так бесилась… я больше… никогда не видел… эту кошку… кошки долго не живут… это оказалось правдой… – в его глазах плескалась боль. – Нет места… как в том сне… А стера вису рие… нет места лжи… я – та самая ложь… это мне нет… места… бедная кошка… она ведь не понимала… что она – не такая… я сволочь…
      – Почему?
      – Я же её создал… тогда… она не понимала, а я… я понял… должен же кто-то… это понять…
      – Успокойся, – приказала Валентина, – и послушай меня. Во-первых, у тебя сейчас температура, и ты сам плохо соображаешь, что несёшь. Во-вторых, я пойду, позову Вадима. В-третьих, постарайся уснуть. И в-четвёртых, запомни, пожалуйста, одну простую вещь – никто не имеет права на то, чтобы безнаказанно калечить чужую жизнь. Так что твоей начальнице, так или иначе, рано или поздно отольётся всё то, что она тебе сделала. Понял?
      Пятый слабо кивнул и закрыл глаза. Он выглядел настолько сильно измождённым, что Валентина немного испугалась. Она спешно отправилась за Гаяровским.
      – …я тебе говорил, что выйдёт он быстро, – Валентина и Гаяровский шли к палате.
      – По-моему, у него депрессивное состояние сейчас, – Валентина замялась, – или от самочувствия, или ещё от чего… не знаю.
      – Валька, не вешай нос. Всё с ним будет хорошо, он ещё всех нас переживёт. Это не человек, а кусок легированной стали – с того света вытаскивали раз десять, а ему – хоть бы хны…
      – Это-то его и огорчает, – вздохнула Валентина, – что не человек. Он, между прочим, от этого мучается.
      – Я бы на его месте радовался.
      – Чему?… Вадим, прости за такой вопрос, это глупо, конечно, но… ты любишь кошек?
      – Я?… Пожалуй нет, – Гаяровский задумался. – Этот запах…
      Валентина остановилась, словно с размаху налетела на стену.
      – Что ты сказал? – спросила она.
      – Пахнет плохо, – пояснил Вадим Алексеевич, – ты и сама знаешь. Вы с Олегом тоже кошек не держите, как я погляжу.
      – Не по этому. Понимаешь, я не хочу ни к кому привязываться, – Валентина горько покачала головой. – Поэтому… ни кошек, ни собак, ни детей. Мы уже давно так решили… а вы?
      – Мы тоже. Слишком тяжело приходится потом, – они уже стояли на пороге палаты, Гаяровский секунду помедлил, затем спросил: – Ты ведь нарушала этот свой запрет, верно?
      – Да, – Валентина махнула рукой в сторону двери. – Правда, несколько в другой плоскости. Не знаю, что мной движет, но… результат ты сам видишь. Весьма часто. Они… они особенные, Вадим. Не знаю почему, но я как-то…
      – Довольно, Валя. Пошли, посмотрим, как там наш особенный… давно очнулся?
      – Больше часа. Мы тут с ним ещё и потрепаться малость успели. До сих пор понять не могу – это бред сивой кобылы, или что?… Такую чушь нёс – не передать.
      – Пошли, Валя, время – два часа ночи.
      Пятый не спал. Когда дверь открылась, он попытался сесть немного повыше, это ему удалось – стало чуть легче. “Откуда что берётся? – с сарказмом подумал он. – Скоро запляшу”.
      – Привет, – сказал Гаяровский, присаживаясь. – Ну, рассказывай, что и как в Датском королевстве.
      – Терпимо… голова кружится, но в общем… пока живу…
      – Ну и ладненько. Сейчас пришлю сестру, хорошо?
      – Хорошо… Вадим Алексеевич, мне можно… вставать?…
      – Только при том условии, что ты сразу же побежишь марафонскую дистанцию. Ты вообще в своём уме – вставать? Конечно, нельзя! – Гаяровский покрутил пальцем у виска. – Дурной, ей Богу… Валя, ты посиди с ним, сейчас ещё одну глюкозу зальём, лады?
      – А как же… Вадь, может снотворного ему сделать? – Валентина поправила Пятому одеяло, присела в ногах кровати. – А то он же у нас буйный, ещё понесёт его куда-нибудь, потом хлопот не оберёшься.
      – Обойдётся, сам уснёт. Уснёшь без укола? – спросил Гаяровский Пятого. Тот кивнул. – Ну и славно… Отдохнул немного, помолчал – и получше сразу стало, так?
      – Да… – Пятый глубоко медленно вздохнул, дышать было всё ещё трудно. – Молчать – это полезно… вот только…
      – Валя, я сейчас вернусь, на пост схожу, – Гаяровский поднялся со стула и направился к двери. – Не нравится мне, как ты это делаешь, дружок.
      – Что делаю? – не понял Пятый.
      – Дышишь, – ответил Гаяровский и скрылся из виду.
      – Пятый, я вот что хотела спросить, – начала Валентина, – на счёт кошек… – она замялась. – Ты правду сказал? – Пятый кивнул и Валентина продолжила: – я тут подумала, пока шла… мне кажется, что та твоя кошка жива… не знаю, почему, но всё же… вот поверь мне, ей Богу!… Просто чувствую, словами не передать… Так что не расстраивайся, ладно?
      – Не стоит… утешать меня… это всё – мелочи… – Пятый снова закашлялся. – Прав Вадим Алексеевич… дышать и впрямь плохо… вы простите, что я вообще… начал говорить… на эту тему… Это не допустимо – так… жалеть себя… глупо… не во мне… дело… Я просто устал… очень устал…
      – Ещё бы ты не устал! Как жив остался… А что с Лином было – так это вообще, как в анекдоте – ни фига себе за хлебушком сходил… Один в один, жалко, что ты смеяться не можешь, а то бы поржали… О, Вадим идёт. Да ещё и с кислородной подушкой. Ну, сейчас совсем полегчает.
      – Опять я… всех довожу… Валентина Николаевна, вы бы ехали домой… Олег Петрович…
      – Не развалится за ночь Олег Петрович. А вот кое-кого может ночью понести прогуляться, и это в мои планы вовсе не входит. Всё понял, дорогой?
      – Всё. – Пятый зевнул – разговор утомил его, спать и в самом деле хотелось изрядно. – Как тут… хорошо… кровать, одеяло… и не холодно… – прошептал он, уже засыпая.
 

* * *

      Когда он проснулся, в палате никого не было, а в окно било утреннее весеннее наглое солнце. “Часов двенадцать, – определил для себя Пятый. – Хорошо я… А где же Валентина?” Некоторое время он размышлял над этим важным вопросом, тем паче, что времени было – вагон и маленькая тележка. Дышалось ему на удивление свободно.
      Минут через пятнадцать в палату вошёл Лин, облачённый поверх одежды в белый халат, плюхнулся на стул рядом с койкой, и широко улыбнулся.
      – Как жизнь? – спросил он.
      – Ничего, – ответил Пятый. – Только спать сильно хочется… я ещё до конца не проснулся… Слушай, а куда ты Валентину дел?…
      – Дрыхнуть поехала, домой. А меня – сюда…
      – Ну что вы всё время меня пасёте, рыжий?… Я и сам могу…
      – Я уже понял, как ты можешь, – Лин горестно покачал головой, – почему ты не позвонил Валентине, пока я сидел в…
      – Рыжий, у меня не было ни сил, ни желания, куда бы то ни было уходить. К тому же… – Пятый закашлялся, – ты унёс все деньги… или ты забыл?…
      – Да всё я помню, – отмахнулся Лин. – Я просто подумал, что не просиди ты там эти сутки, ты бы не заболел пневмонией… извини, конечно, что я так…
      – По-моему, я заболел раньше… ещё когда шли… мне уже тогда было плохо, – Пятый с сомнением пожал плечами. – Ты же видел, как я… шёл…
      – Чего с тебя взять, с убогого, – проворчал Лин. – Сейчас-то как? Получше?
      – В сравнение не идёт…
      – Я вот что тебе хотел сказать. Во-первых, скоро тебе придут ставить банки. А во-вторых, что ты там такое наболтал Валентине ночью?
      – А ты откуда узнал?… – нахмурился Пятый.
      – Я от неё только и слышал всё утро: “бедный Пятый” и “какая сволочь”. Да ещё: “странно… кошка на шести ножках… бред какой-то”. Что у вас тут такое было?
      – Да ничего… – Пятый виновато отвёл взгляд, – просто поговорить хотелось… ты же знаешь, я редко… но…
      – Ты про что ей рассказал? Про свой эксперимент в области конструирования? Ошалел? Ты думаешь, она в состоянии это понять? О чём ты вообще думал, коли уж расписался в умении это делать?!
      – Мне было плохо, Лин… мне казалось, что я… в тот момент… ну…
      – Одним словом, тебя припёрло. Капитально, как я погляжу. Постарайся впредь такого не делать, а то получается сапожник без сапог – мне ты велишь не распространяться, а сам болтаешь направо и налево.
      – Я постараюсь, рыжий, – примирительно ответил Пятый. – На самом деле, меня всё это… в какой-то мере, конечно… привлекает… я словно нашёл такое место… где я – это я… Мне не нужно, для того, чтобы жить, пытаться надеть чью-то чужую маску… я имею полное право оставаться с своим собственным лицом… не притворствуя, ни подстраиваясь… это радует, по крайней мере, меня… уж не знаю, что об этом всём думаешь ты, но моё мнение ты только что услышал…
      – Эгоист, – сварливо сказал Лин. – Да ко всему ещё и придурок.
      – Рыжий, – проникновенно начал Пятый. – Ты же срываешься не в пример чаще, чем я. Помнишь, что с тобой было, когда тот парень чуть было не спровадил меня на тот свет? Кто едва не сошёл с ума? Ты или я?
      – Ну ты сравнил, – хмыкнул Лин. – В кого стреляли-то, дружок?… Уж не в тебя ли? А? Когда со мной что-то происходит, ты свихиваешься ещё почище моего.
      – Не надо, Лин… я обычно контролирую ситуацию… Ты снова ничего не понял… мне нужно было об этом… хоть кому-то сказать… очень тяжело, пойми, рыжий… до сих пор тяжело… снится… всё снится… и Дом, и Айкис, и… прости, рыжий…
      – Давай, дорогой, контролируй дальше – пришли твои банки… Нин, ты ему парочку на голову поставь, а то у него в мозгах – полный привет, – авторитетно посоветовал Лин. – А ещё лучше…
      – Привет, Нина… как ложиться? – со вздохом спросил Пятый.
      – Перевернись… помочь? А, сам… ну, ладушки… Рыжий, как твои дела?
      – Мои – хорошо. А этот без куртки ходил – вот и заболел. Воспаление лёгких заработал. Были бы мозги в голове – тоже бы воспалились, но поскольку у него их нет, то…
      – Лин, – попросил Пятый, – не мешай человеку работать… Как дела, Нинок?
      – Как сажа бела, – девушка ловко поводила в банке горящим невидимым спиртовым огнём тампоном, намотанным на пинцет, и прицепил первую банку Пятому на спину. Тот слегка поморщился. – Начальников – до фени, а денег – ни шиша. Где пневмонийку себе такую достал? Острая форма, всё честь по чести…
      – По блату, Лин притащил и перепродал… не мог я отказаться… – Пятый повёл плечами, потянулся и Нина тут же приказала:
      – Не дёргайся, дурак! И так вся спина в шрамах, банки плохо становятся, да ещё ты тут елозишь… лежи спокойно.
      – Так и быть… новости какие в городе?…
      – А, фигня… но, по сути, нормально. Стипендию вот дали…
      – И то радость. Деньги – это хорошо.
      – Так и я про что… кому говорю, лежи тихо!… Рыжий, а ты тут какими судьбами?
      – Я для количества, – ответил Лин. – И Пятого морально поддерживаю по мере надобности. Ты ставь, Нин, ставь, не отвлекайся, не надо…
      – Ещё один командир нашёлся, – со вздохом сказала Нина. – Намотай мне пока ещё тампонов, что ли. Клиентов – море.
      – И у всех – пневмония? – с восхищением спросил Лин.
      – Нет, не у всех… Ты смотри, а он уснул.
      – А как же. Разбудить?
      – Да не надо, пусть его… потом приду снимать – сам проснётся… Всё, Лин, я пошла… вечерком заходи, чайку попьём, потреплемся.
      – Сегодня не выйдет, этому пока вставать не разрешали, а куда я без него?… Потом, через пару дней…
      – Как знаешь. Ладно, потрюхала я дальше… чао, бомбино, сори…
      – Ишь, какая! Ну, давай. Жду с нетерпением.
 

* * *

      – Лин, грешно смеяться над чужой бедой.
      – А я разве над бедой? Я над спиной… Слушай, это же финиш полнейший, – Лин изнемогал. – У тебя раньше спина была в полосочку, а теперь стала ещё и в кружочек! Ну дай я йодиком ещё чего-нибудь нарисую, а?
      – Рыжий, отстань. Тебе делать больше нечего, что ли?
      – Ага. Ты ничего не понимаешь… это же эстетика, ты будешь шикарно смотреться…
      – Лин, дорогой мой, притормози немного, хорошо? – попросил Пятый. Дело было за ужином. Лин сидел на стуле у тумбочки, Пятый – на кровати, облокотившись на пару подушек. Было около шести вечера, темнота пока ещё не сошла на город. – Притащи ещё чаю, ладно?
      – Да о чём речь, легко. Может, потом партию-другую в скивет? Ты как?
      – Да можно, в принципе… Бумагу на посту прихвачу. Наелся?
      – Более чем, – Пятый поставил тарелку на тумбочку. – Отнесёшь тарелки?
      – Эксплуататор… Отнесу, куда я денусь-то. Ты точно ничего больше кроме чая не хочешь?
      – Нет, только спать.
      – Да когда же это ты выспишься?
      – А кто его знает?… Когда надо будет. Лады?
      – Лады.
 

* * *

      Корабли взрывались и проваливались в ловушки. Они полосовали друг друга из самых разных видов оружия, устраивали хитроумные засады, маскировались друг под друга, заключали пакты и тут же их нарушали… Бой длился уже третий час. Лин играл за Орин, Пятый – за Апот-ер Второй. Вначале они играли с воодушевлением, потом – всё более и более вяло и неохотно. Наконец Пятый бросил ручку на тумбочку.
      – Очередная милая ложь, – сказал он. – Всего этого нет. Нет кораблей, нет активного и вечно раздражённого зла, нет чудовищ и героев. Есть только страшно уставшие люди и время. Которое их косит, как траву…
      – Это всего лишь игра, – примирительно сказал Лин.
      – Игра? – переспросил Пятый. – Может всё, что с нами происходит – тоже игра?
      – Это – нет, – покачал головой Лин.
      – А где грань? – спросил Пятый. – Где грань между игрой и реальностью? Откуда нам знать, может всё, что происходит здесь – тоже чья-то большая игра? И все, кого мы знаем и любим – пешки. И сами мы – тоже пешки. И не более того. Почему ты решил, что это всё – не игра?
      – Жизнь… и смерть… это плохие игрушки, Пятый. Мне кажется, что никто не захочет, находясь в своём уме, брать эти игрушки в руки…
      – Так уж никто? – прищурился Пятый. – Лин, милый, в них-то как раз и играют постоянно и непрерывно во всех мирах. И этот – не исключение.
      – Я сказал – находясь в своём уме, – ответил Лин. – Если ты имеешь в виду Кинстрей, то эти вообще, по-моему, играть не умеют. Они для этого слишком тупые.
      – Или наоборот слишком умные. Им виднее. А мы… – Пятый пожал плечами. – Не всё ли равно?… Тем более нам.
      – Фаталист, – пробормотал Лин. – И трепач. Устал?
      – Да нет, пожалуй. Лин, как ты думаешь, мы в праве в этой нашей псевдоигре хоть что-то решать за себя?
      – Я не знаю…
      – Мне кажется, что будь мы в праве – это была бы игра. А мы – не в праве. Совсем. Так сложилось.
      – Значит, это не наша игра. Чья-то ещё. Знать бы, чья…
      – …так и набили бы рожу, – закончил Лин. – Ты как? Одобряешь?
      – Не думаю, что это – хороший выход. Я бы просто плюнул под ноги.
      – Это кому?
      – К примеру, Айкис. Тоже мне, организатор игр, тот ещё! Вот бы отвёл душу, ей Богу.
      – Да, это тот самый человек, который это всё начал, – согласился Лин. – Только тратить слюну я бы не стал. Я бы развернулся и ушёл.
      – Мы так и сделали, Лин. Семнадцать лет назад. Или ты забыл?
      – Я хорошо помню.
      – Я тоже. Ну и отлично, так и надо… Хорошо?
      – Хорошо…
      – Лин, я тут просто смеха ради стал немного обращать внимание на то, как люди меняются с возрастом. Смешно…
      – Тебе – и смешно? – изумился Лин. – Однако… ну-ка, ну-ка, что ты там такое заметил?
      – Понимаешь, мне показалось, что этот мир – правильнее, чем наш. Так, как у нас – это противоречит самой природе. Люди, которые не старятся, города, которых нет… Это не верно. В корне не верно… Рыжий, то, что понял я – это может показаться странным, но… Этот мир настолько реальнее, чем наш… он живой. Я постоянно, находясь здесь, чувствую движение, потоки сил, энергий… а там – всё статично и неподвижно. Как красивая декорация. Я не хочу сказать, что я не люблю Окист, но…
      – Я понимаю. Но, дружок, ты учёл в своих ассоциациях то, что Окист – система вне циклов? Она – фактически на один раз. Оттуда её статичность и неподвижность. Это понятно?
      – Естественно. Просто, по-моему, мир… настоящий мир… он и должен быть таким – в вечном движении, в поиске, может быть и с долей страха… Без страха нельзя, я это тоже хорошо понял. Не было бы страха – и стали бы не нужны экипажи. Причём не в каких проявлениях – ни сихес, ни сефес, ни…
      – Не продолжай утруждать себя перечислением известных тебе ипостасей и этапов, которые…
      – Ладно, это не суть, – согласился Пятый. – И всё же. Что делают экипажи, а, Лин?
      – Как – что? – спросил тот. – Охраняют, естественно… свои границы, между прочим, не чужие. Что ещё?… Контролируют обстановку в своём секторе…
      – Мы не знаем о них и десятой части. Вот скажи мне – что неподалёку от Окиста в течении трёх лет делал триста первый экипаж? Все превосходно знали, что он там мотается. Но зачем? Окист, как ты сам прекрасно знаешь, чуть ли не в самом центре безопасной зоны. И зона эта, кстати…
      – Безопасна уже не меньше семи тысяч лет, – закончил Лин. – Ты ничего нового не сказал.
      – Но всё же – зачем? – спросил Пятый. Лин не нашёл, что ответить. Пятый продолжил: – Никто не знает.
      – Да кто вообще может до конца понять Рауф? – спросил Лин. – Мы чужие…
      – Но Арти был… – начал Пятый.
      – На три четверти, Пятый! Мы – на треть… но это не меняет дела. Я не знаю, кто мы… но то, что мы – не Рауф, я знаю точно.
      – Мы – никто, – ответил Пятый. – И не Рауф, и не люди. Теперь – совсем никто. Это было смешно – мы с таким жаром старались всех убедить, что мы – такие же, что нам почти поверили… Но только почти. С людьми так не поступают, Лин. Она выслала только… нелюдей, ты заметил? Люди остались дома.
      – Замолчи, пожалуйста, – попросил Лин. – До чего же ты жестокий временами…
      – Я не хотел, – Пятый отвернулся. – Прости, Лин…
      – Ладно, проехали.
      – Лин?…
      – А?
      – Я не буду больше. Прости. Нам и вправду надо как-то жалеть друг друга.
      – Здесь иначе и нельзя, – согласился Лин. – Только так тут и можно выжить, – он потрепал Пятого по плечу, тот приподнял брови, Лин улыбнулся в ответ. – Жаль, что ты не можешь смеяться, это – второе средство, чтобы выжить здесь.
      – Дружба и смех. Как у тебя всё просто, Лин. Может, ты и прав. Это было бы хорошо. На самом деле, хорошо.
      – А что стоит попробовать делать что-то по-моему? – спросил Лин.
      – Моя совесть, – ответил Пятый.
      – Хватит об этом, – попросил Лин. – Мы повторяемся, ты заметил?
      – Естественно, – ответил Пятый. – Мы попали в такую ситуацию, которая напоминает мне… – он запнулся, – напоминает запертую наглухо комнату. Понимаешь, мы пытаемся что-то понять, не имея возможности выйти вовне… я это про себя называю “философией четырёх стен”. Для мысли нужен простор, свобода, а у нас… слишком сильно ограничен выбор. По нашей ли воле это произошло, по чьей-то ещё… сейчас уже не важно. А теперь… мысли, как мячики, отскакивают от стен, ударяясь о них, катятся по полу… и замирают. Прогресс в таких условиях невозможен…
      – Забавно, – ответил Лин, – это мало похоже на тебя, скорее, на меня… но забавно. Ты думаешь, что мы заперты?
      – Да, пожалуй да… Рыжий, это же очень просто – позади пусто. Впереди?… Не знаю. Я вообще ничего не знаю, Лин. Совсем ничего…
      – Ложился бы ты спать, – посоветовал Лин. – А то у тебя от скивета почему-то началась свистопляска в голове. Не думал, что простая игра…
      – А о чём ты вообще думаешь, рыжий? Так, на досуге?…
      – А ты будто не знаешь, – ответил Лин.
      – Я не лезу к тебе в голову без спросу, – с лёгким возмущением сказал Пятый, – так же, как и ты ко мне.
      – Последнее время – почти ни о чём, – признался Лин. – Как выжить, наверное… не знаю. А ты?
      – О том, что было… чаще всего об этом. О том, что будет. Совсем немного, правда. Изредка – о смерти. А так… – он пожал плечами и приподнял брови. – Вспоминаю книги, которые читал. Людей, которых знал раньше… это всё – на воле, конечно. Там… там – ни о чём. Вернее, о том же, что и ты. Как выжить.
      – Ничего нового, – с разочарованием протянул Лин. – Я-то надеялся, ты хоть про Валентину вспомнишь… а ты… неблагодарный! Как она тебя на руках пёрла к машине! Это было нечто!
      – А ты где был в это время? – спросил Пятый.
      – Я отцеплял твои ноги от какой-то дряни, за которую они зацепились, – ответил Лин. – Причём так крепко!… Это только ты так можешь, ей Богу! У меня бы ни в жизнь не вышло.
      – Ну ты и зараза! Мог бы и сам донести.
      – Даст она, как же… Хорошая баба, на самом деле, – уже серьёзно сказал Лин. – Дерьма-то в ней, конечно… впрочем, его во всех хватает. А она…
      – Она – человек очень и очень непростой, – задумчиво сказал Пятый. – В ней словно отражается эта страна, ты заметил? Сильная и слабая, щедрая и скупая… всё одновременно. Меня, кстати, немного настораживает то, что мы столь часто у неё стали бывать. Что-то с нами происходит, рыжий. Ты заметил?
      – Не заметишь тут… стареем, устаём. А что ты хотел?… Это раньше мы могли продержаться полгода без выхода, а теперь и трёх месяцев стало много. Я даже сейчас до конца не отошёл, не до того было… А ты?
      – Что – я? – переспросил Пятый. – Да ничего, нормально пока что. Устал только. И спать хочу. Давай ложиться, Лин. Хорошо?
      – Хорошо, – Лин выглянул в коридор и с довольным видом улёгся на вторю стоящую в боксе койку. – Благодать!… Люблю кровати. Хлебом меня не корми, только дай поваляться…
      – Меня – тоже, – признался Пятый сонным голосом. – Пусть дорога будет интересной и приятной…
      – Пусть… – эхом откликнулся Лин.
      Через минуту они уже спали. Странно, что оба они каждый вечер повторяли эту короткую фразу, принятую в Доме, как форма прощания перед отходом ко сну. Как заклинание, способное уберечь от невесть чего. Как молитву. Дом был почти забыт, и эта фраза стала чуть ли не единственной связующей с ним нитью. Темы Дома они в разговорах касались очень редко. Не до того было.
 

* * *

      На следующее утро превосходно выспавшиеся Пятый и Лин упросили Гаяровского разрешить Пятому прогуляться по коридору. Пятый, которому совсем полегчало, сам потащил Лина к лестнице со словами: “Я хоть понюхаю, как ты куришь. Хочется же”. Лин особо не сопротивлялся. Там же на лестнице им и влетело – Гаяровский в сказки про “понюхаю” не поверил. Потом были процедуры, за ними – обед, за обедом – ещё одна прогулка по коридору. А к вечеру приехала Валентина.
      – Валентина Николаевна, поговорите с Вадимом Алексеевичем, – с разлёту начал Лин. – Он мне курить не даёт! А я ему ровесник, между прочим! И если он…
      – Да ладно, рыжий, – махнула рукой та. – Не гуди… Пятый, как дела?
      – Хорошо, – Пятый осуждающе посмотрел на Лина. – У нас тут всё хорошо. И нечего тебе, рыжий…
      – Как это – нечего? – вопросил Лин с возмущением. – Почему это я должен не курить, если этому вот нельзя?! Я-то тут при чём?
      – А ты его не провоцируй на курение, – строго ответила Валентина. – Я же тебя, мой дорогой, вижу, как облупленного. Тебе бы только нагадить, а потом оправдываться. Удовольствие получаешь, не иначе.
      – Ничего подобного, – ответил ей Лин, – но всё равно Гаяровский не имеет права.
      – Имеет, – отрезала Валентина. – Теперь – по делу. Тебе, Пятый, здесь ещё лежать и лежать. Вадим сказал – три недели, не меньше.
      – Всё так плохо? – Пятый сделал большие глаза, изображая неподдельное удивление, Лин усмехнулся.
      – Нет, – едко ответила Валентина. – Просто Вадим считает, что тебе надо отдохнуть. Эдуард Гершелевич с этим мнением согласился.
      – А что, вы и с ним созванивались? – спросил Лин.
      – Не я, Лукич. Дело его. Мне-то что? Срок освобождения не я устанавливаю, ты же знаешь…
      – Вам только дай, – задумчиво заметил Лин. – Вы бы всех “рабочих” по домам распустили, не только нас.
      – Не смешно, рыжий. Они, между прочим, тоже умирают. И ты это видишь почти каждый день. И я не знаю, что это такое на тебя нашло?…
      – Да ничего, – просто ответил Лин. – Это я так… ляпнул… простите. Я подумал, что они… ну, словом… я про то…
      – Хватит, рыжий, – сказал Пятый, поднимая руки, – поговорили. Валентина Николаевна, как там, на воле? Погода, люди, Москва… вы бы рассказали, а то я от Лина слышу только то, что касается его персоны – он тоже в городе толком-то и не был. Не считая, конечно, отделения милиции…
      – Да что там может быть нового?… – Валентина задумалась. Ей и невдомёк было, что на самом деле хочет узнать Пятый. Его мало интересовали цены на рынках, его не занимали вечные очереди за дефицитом, его не развлекали сплетни и склоки… Нет, вовсе нет. Как бы было хорошо, если бы хоть кто-нибудь сумел рассказать о том, какого цвета стал лёд на Москве-реке. Тает ли снег под окнами, когда светит солнце, или земля ещё слишком холодна для этого?… Он ещё давным-давно приучил себя замечать подобные вещи и радовался им гораздо больше, чем, к примеру, лишнему куску хлеба. Это было то, что он на самом деле любил, к чему стремился во время побегов. Да разве же могла Валентина заметить, как изменилось с весной положение веток на старом тополе, что стоял возле той злосчастной булочной, в которую шёл Лин? Зачем ей это? Она видит жизнь постоянно, поэтому почти не обращает на неё внимания. Не досуг, да и к чему? Куда это всё может деться?… Для неё это правильно. Но вот для него… ведь это важно, всё очень важно – и ручейки талого снега, и мокрые унылые крыши, и небо над головой… А как красиво летают птицы! На них же можно смотреть часами, почти не отрываясь. Иной не заметит, другой, к примеру, мама ребёнку, может сказать:
      – Смотри, птичка полетела… – а потом, почти без перехода: – гляди, троллейбус поехал…
      И всё, ничего более. Несправедливо это – жить в мире и не замечать его. Не правильно. А город!… Господи, да это же сказка какая-то! Свобода, простор, уют… и счастье, которое всегда рядом. Единение и счастье…
      – Эй, Пятый, чего молчишь? – спросила Валентина.
      – Задумался, – ответил Пятый тихо. Ещё секунду назад он ощутил в своих мыслях присутствие Лина, и н хотел мешать тому – рыжий сам обожал эти узкие, невзрачные переулки, палисадники и старые ветхие дома. – Простите.
      – Да ладно, – отмахнулась та. – На чём я?…
      – Вы про Аллу Васильевну говорили, – напомнил Лин. – Как она покупала финские сапоги…
      – Точно. Ну, значит, приносит она коробку домой, а ей левый сапог мал. Представляешь? Мерила-то она правый, а тут… И размер. У неё – тридцать восьмой, а в коробке – один её размера, а второй – на два размера меньше! Ну, она в магазин, а тут…
      Пятый слушал в пол уха, почти не вникая. Не зачем. Какое отношение он имеет к сапогам? Да никакого. И к стране сапоги тоже не имеют отношения. Но тем не менее…
      – Валентина Николаевна, – вдруг сказал он. – А вы не обратили внимания, синицы появились или нет?
      – Вроде, чирикало что-то, – наморщила лоб Валентина. – Может, и они. Не знаю. А тебе зачем?
      – Так, просто, – замялся Пятый.
      – Понятно… всё там хорошо. Ещё погуляете, успеете. Соскучились-то по воле?
      – Да, – Пятый кивнул. – Даже не то, чтобы соскучились, просто… такое ощущение, будто… словно что-то исчезает. Когда тебя долго нет, это что-то может испариться, пропасть… страшно. И при этом я превосходно понимаю, что это – настоящее безумие.
      – У меня то же самое, между прочим, – вмешался Лин. – Зависимость, это Пятый правильно сказал. Я только не могу понять, где проходит грань в данном конкретном случае, – Пятый укоризненно посмотрел на Лина, мол не начинай всё с начала, но тот лишь махнул рукой. – Что зависит от нас и от чего зависим мы…
      – Вы свихнутые, ребята, – ласково сказала Валентина. – Причём оба. Понятно?
      – Нет, – признался Лин. – Не очень…
      – Мы часто подобной демагогией занимаемся, – примирительно сказал Пятый. – Я, к примеру, могу дорассуждаться до такого, что потом не сплю по полночи. А уж Лин…
      – Как что – так сразу Лин! – возмутился рыжий. – Это не я стал первым думать про улицы. Это ты, дружок!…
      – Хорошо, Лин, это я. Проехали. Валентина Николаевна, вы, если сможете, конечно, забудьте всё, что я вам наболтал той ночью… Температура, устал… ну, словом, не придавайте этому значение.
      – Это уже моё дело – забывать или нет, – осторожно сказала Валентина. – Раз уж ты сказал, то я считаю себя в праве самой решать, о чём и что мне думать.
      – Это – ваше право, – согласился Пятый.
      – Вот именно, – согласился Лин и ехидно подмигнул Пятому. Тот возвёл очи горе – до сих пор раскаивался в том, что позволил себе до такой степени расклеиться той ночью. Теперь разговоров хватит на год, не меньше.
      – Да ладно, всё хорошо, – примирительно сказала Валентина. – Не бери в голову… Слушайте, а что после вашего побега на трёшке делается! Там приехало начальство и дало такого шороху! Тех, что на входе были, перевели обратно на первое, в воспитательном порядке, видать. Коле выговор влепили с занесением в личное дело – мол, распустил… Кошмар! Уж не знаю, как вы обратно поедете, там на вас теперь у половины ребят зуб имеется.
      – Да? – задумчиво спросил Пятый. – Это плохо. У нас там и без этого хватало…
      – Так и я про что, – согласно покачала головой Валентина. – Они злопамятные… А ещё приехали проверяющие и полезли в бункеры – органику замерять.
      – Мамочки!… – с тихим восторгом сказал Лин. – И что?
      – А ты как думаешь? – ехидно спросила Валентина.
      – Я думаю, раза в два они норму уже превысили, – ответил Лин.
      – Вот-вот, – сказала Валентина. – Только уже не в два. Почти в четыре. Мне тоже по шее дали, за компанию.
      – Сильно? – спросил Лин.
      – Ну не то, чтобы очень… – замялась Валентина, – но дали. Сама виновата. Потакаю всем…
      – Валентина Николаевна, вы простите нас, ради Бога, – попросил Пятый. – Поймите, у нас просто другого выхода не было… мы не хотели, чтобы вас…
      – Перестань, – строго сказала Валентина. – В вас разве дело?…
      – Всё это начали мы, – ответил Пятый. – Не дёрни нас чёрт смыться в такой неподходящий момент, у вас не было бы неприятностей. Опять я вас подвёл. В какой уж раз…
      – Знаешь, что? – сказала Валентина. – Давай так больше не надо, а? Хватит на себя наговаривать, надоело, ей Богу! Никто ни в чём ни виноват. Это же работа, на ней неприятности неизбежны. Ни с этой стороны, так с другой… Так что всё нормально.
      – А сейчас как? – спросил доселе молчавший Лин.
      – Порядок, – ответила Валентина. – Я только вот за вас боюсь. Как бы чего не вышло.
      – За нас бояться не стоит, – заметил Пятый. – От судьбы всё равно не уйдёшь, поэтому лишняя дырка в шкуре существенной роли не сыграет. Что они с нами могут особенного сделать? Ну, в девятую сводят. Ну, приложат разок палкой…
      – Ну, изобьют до полусмерти, – продолжил Лин. – Идиот! На что ты надеешься?
      – Только на то, что мы им пока что нужны в живом виде, – пожал плечами Пятый.
      – Скоро ты им надоешь, – заметил Лин. – И вот тогда-то…
      – И слава Богу, – сказал Пятый. – Давно мечтаю.
      – Дурак, – сказала Валентина.
      – Идиот, – сказал Лин.
      – И вам того же, – парировал Пятый.
      – Пошли курить, – предложил Лин.
      – А я? – спросил Пятый.
      – А ты журнальчик почитай, – предложил Лин. – “Огонёк”. Для общего развития. Будешь ты у нас умный и начитанный…
      – Сам читай эту гадость, – ответил Пятый. – Валентина Николаевна, вы мне привезли тот справочник?
      – Да, брала, – Валентина вытащила из пакета объёмистый том, – только не пойму, зачем тебе эта химия понадобилась?…
      – Это он к лекциям готовится, – сообщил Лин. – И собирается поступать в институт.
      – Лин, перестань. Если ты хочешь, то можешь, конечно, оставаться и дальше дубом в местной терминологии, но я, когда у меня люди что-то спрашивают, стараюсь отвечать так, чтобы им было понятно. Кстати, у тебя они спрашивают тоже, а ты продолжаешь таскать каштаны из огня моими руками.
      – Это как? – не поняла Валентина. – Кто спрашивает-то?
      – Он у меня из головы вытаскивает термины, – объяснил Пятый. – Когда мы студентам местным помогаем. И мне это, между прочим, действует на нервы.
      – И давно вы… помогаете?
      – С позапрошлого раза, – ответил Пятый. – Я имел неосторожность пожалеть одну девчонку, не сдавшую зачёт.
      – Ага, Наташку, – заметил Лин, – которая про этого придурка растрепала всем и каждому. Мол, химик. Нахимичил, скотина, нечего сказать! И теперь мы по ночам, вместо того, чтобы спать, лекции читаем. Это надо, а!
      – Каждую ночь? – с ужасом спросила Валентина.
      – Ну, не каждую, конечно, – замялся Пятый. – Но часто.
      – Примерно через раз, – ответил Лин. – С одиннадцати и до трёх.
      – Вы сошли с ума? – спросила Валентина. – А лечиться когда?
      – Так это ещё не всё, – с казал Лин. – Ночью у нас – заочники. А днём – практиканты с дневных отделений. Из училища, из института. К примеру Нинка…
      – Ладно тебе, – примирительно сказал Пятый, – чего ты к ней привязался? Хорошая девушка… тебя жалеет…
      – Они тут все в него втюрились поголовно, – проникновенно сказал Лин. – Так ему и надо…
      – Это ещё кто в кого втюрился, – спокойно ответил Пятый. – Наташка без ума от тебя, между прочим. Только и слышно – а где рыжий?
      – Опять оскорбляют! – взвился Лин. – “Рыжий”! Я бы тебя, наглеца этакого, так назвал, что…
      – Меня не за что, – ответил Пятый.
      – За твои красивые глаза, а так же за трёпку нервов Валентины Николаевны я тебя на сегодняшний день назначаю главным драным котом этого отделения, – торжественно провозгласил Лин. – Эй, драный, чего расселся? Пошли курить, потом почитаешь.
      – Он идёт не курить, а нюхать, – строго сказала Валентина.
      – Ну, хорошо, – сдался Пятый. – Нюхать, так нюхать… Пошли.
 

* * *

      Эти дни были поистине чудесным даром. Лин переселился к Пятому в больницу, они отдыхали, отъедались, читали… словом, жили так, как Бог на душу положит. Пятый поправлялся быстро, он почти забыл о том, что болен. Гаяровский разрешил им гулять и они по полдня проводили, сидя на лавочке в сквере больницы. Яркое солнце, такое живое, пасхальное, весеннее, вселяло какие-то новые смутные надежды в их души. Хотелось жить. По-настоящему. Радоваться этому яркому солнцу, подсыхающей земле, первым несмелым травинкам, выросшим по хорошо прогретым солнцем местам. Жить и не думать о том, что тебя ждёт завтра.
      – Эх, – с огорчением сказал как-то Лин. – Это всё распустится и закудрявится, а нам уже будет пора обратно…
      – Да, жалко, – подтвердил Пятый. Они снова сидели в сквере, было часов двенадцать дня. – Как бы я хотел прожить полный год на воле. Хоть где – в подвале, на улице… Просто наблюдать, как это всё происходит…
      – И что бы ты делал? – спросил Лин.
      – Да ничего, – Пятый проводил взглядом стайку воробьёв, – просто сидел бы и смотрел.
      – А зимой? – поинтересовался Лин.
      – И зимой тоже.
      – Ты бы замёрз, – заметил практичный Лин. – А я бы по этому поводу расстроился. Тебе мене не жалко?
      – Жалко, – согласно кивнул Пятый. Он явно думал о чём-то совсем другом, поэтому отвечал односложно и невпопад. – А как же…
      – Ты где? – спросил Лин возмущённо. – Или ты что? Или как там тебя?…
      – Я вот о чём, – Пятый говорил осторожно, медленно подбирая слова, – эти кошки… я так и не понял тогда до конца, понял только теперь… Эта страна, Лин – пристанище кошек. Как наш подвал. Те же законы, те же стимулы. Я думаю, что здешние люди в первую очередь не похожи на нас тем, что живут по другой системе ценностей. Вот что для тебя является основополагающим фактором в жизни?
      – Сложно сказать сразу, но… Думаю, чужая жизнь всё-таки попадает на первое место. Неважно, чья она – животного ли, человека ли…
      – Рыжий, как ты думаешь, важна ли для одной кошки жизнь другой кошки? Полагаю, не очень. – Пятый задумался. – Эта страна принадлежит кошкам…
      – Хорошо, ладно, – согласился тот. – Хоть вошкам… Интересно, а как у тебя обстоит дело с системой ценностей? Поменял или старую оставил?
      – Поменяешь её, – вздохнул Пятый. – Основы те же, куда я денусь… Но наслоения – другие. Все меняются и я – не исключение…
      – Смотри, Наташка идёт, – Лин ткнул Пятого кулаком в бок. – Не иначе, как с учёбы…
      – Где? – не понял Пятый.
      – Да вон же! Не видишь?
      – Теперь вижу. Смотаемся?
      – Была бы охота бегать…
      – Ждём?
      – Хорошо, ждём.
      Долго ждать не пришлось – девушка подошла к ним через минутку. Поговорили о том, о сём – погода, дела, врачи… Наташка торопилась, и вскоре они снова остались вдвоём в весеннем сквере. Как и хотели.
      – Слушай, а что ты думаешь про смерть? – спросил Лин. – Про нашу, в частности… на самом деле. Без всех этих твоих экивоков и апломбов. На полном серьёзе.
      – Я её боюсь, – ответил Пятый. – Только не своей. Твоей, Лин. И только твоей. Я не хочу сойти с ума… но я не вижу другой альтернативы. Я этого не выдержу. Просто физически. Это не в моих силах. Хотя, могу сказать, что пока я ещё кое на что способен. Только если это не относится к тебе.
      – К примеру? – казалось, что Лин пристально следит за воробьями. – О чём ты?
      – Что бы ни случилось со мной – я выдержу.
      – Да… на эгоиста ты явно не тянешь, мой друг, – заметил Лин. – Впрочем, как и я. Давай закроем эту тему, хорошо? По-моему, мы и так уже предостаточно про это говорили…
      – Но память, Лин… Память останется. Невозможность выбора и память… Знаешь, чем мы в корне отличаемся от местных?
      – Чем?
      – Да только тем, что у них изначально не было возможности выбора. А у нас была. Вот и всё. И вся разница.
      – И ещё, дружок. Мы не торопимся жить, а они все – торопятся. Мне их очень жаль… бедных кошек. Мёртвых кошек великой страны. Но… ничего не поделаешь. Поэтому придётся с этим жить. И деваться некуда, правда? – Лин понял глаза на Пятого.
      – Правда, фаталист. Не научили тебя верить в лучшее… может, это и хорошо.
      – Тебя будто научили, – ответил Лин. – Ты, по-моему, вообще этого никогда не умел.
      – Ну и хорошо. Может, так и надо, – Пятый встал на ноги, окинул рассеянным взглядом больничный двор и сказал: – Пошли, Лин. Замёрзнем.
      – Пойдём, – легко согласился тот. – Что-то мне как-то… странно, что ли?…
      – Из-за чего? – спросил Пятый.
      – Не из-за чего. Просто так. Словно я только что проснулся, а надо идти в зал… зябко как-то, неуютно…
      – Ветер, Лин, – сказал Пятый. – Это просто ветер. Разве ты не чувствуешь?
      – Ветер?… – немного растерявшись сказал Лин. – По-моему, пока что тихо.
      – Я не про то. Этот ветер… он внутри нас. Отсутствие покоя… движение… и холод. И постоянная боль, Лин. Я всё время это вижу…
      – Видишь что? – не понял рыжий.
      – Смерть. Чужую смерть. Их смерть. Пошли, Лин, не до ночи же тут сидеть…
      Они вышли из сквера и направились к больничным воротам. Спокойное и ровное весеннее солнце пригревало ожившую землю, деревья стояли молча, впитывая весеннее тепло… но ветер был. Всё равно был. И никто не мог от него скрыться.
 

* * *

      – Ты из тумбочки всё вынул? – спросила хозяйственная Валентина. Пятый кивнул. – А тапочки где?
      – О, Господи, – Пятый возвёл очи горе, и, встав на колени, полез под кровать. Лин с какой-то мечтательной полуулыбкой наблюдал за ним. – По-моему, я их положил в зелёную сумку… которая у вас в руках, – приглушенно добавил он.
      – Ага, – подтвердил Лин. – Так оно и было.
      – И почему ты молчал? – спросил Пятый, выбираясь из-под кровати.
      – Так хотелось посмотреть, как ты полезешь, – объяснил Лин, – что просто жуть.
      – Ну и как? – Пятый встал на ноги и искоса посмотрел сперва на Лина, а потом на смеющуюся Валентину.
      – Отменно, – ответил Лин. – Просто великолепно. Всегда бы так.
      – Я так не считаю, – Пятый укоризненно посмотрел на Лина. – Всё, по-моему. Пошли?
      – Пошли, – сказала Валентина. – Быстро тебя, однако…
      – Я тоже думал, что его недели три продержат, – заметил Лин. – А они…
      – Ну, две недели – тоже неплохо, – примирительно сказал Пятый.
      – Ничего, ещё несколько дней у меня посидите, – Валентина вручила Лину сумки и они, выйдя из палаты, направились по коридору к лифтам. – А там уж…
      – Да ничего, Валентина Николаевна, – сказал Пятый. – Как говорится, все там будем. Чего там…
      – Ничего хорошего. Пятый, а может всё-таки стоит попробовать то, о чём я твержу полтора года?
      – Не стоит, – Пятый посмотрел на Валентину тяжёлым тёмным взглядом. Словно в яркое солнечное утро просочилась толика того ужаса, в котором он жил всё время. “Безумие какое-то. Одержимый он, что ли?” – подумала Валентина, но вслух ничего не сказала.
      Разговоры на тему “а не пора ли вам делать ноги с третьего предприятия?” происходили с занудной периодичностью, как скучный осенний дождь и всегда кончались ничем – Пятого в чём-либо убедить было просто невозможно. И теперь Валентина решила просто не затрагивать больную тему. Устала. Она поняла, что просто устала – от всего. От постоянного стресса, от страха… страха за чужих, в общем-то, людей. И дома… их очень тяжело выдержать, когда они приезжают. Покоя нет. Днём ещё ничего, их, и одного, и другого, немного отпускает. А вот ночью… Пятый кричит, мечется… страшно, нелепо… каждую ночь… Лин тоже. Причём рыжий умудряется почти всегда сделать сам себе какую-нибудь пакость – то прокусит губу, то разобьёт руку… обо что?… такие синяки себе понаставил, где? как? непонятно… Муж терпит, хотя видно, что он не в восторге. Мягко говоря. Дома – бардак. Везде лекарства, шприцы. Конфуз как-то вышел – Олег полез в полку за заваркой, а ему на голову свалилась бутылка с физраствором. Шишка получилась порядочная… Да что говорить!… “Ладно, – подумала Валентина, – неделю выдержим”.
      – Может, не стоит? – тихо спросил её Пятый.
      – Стоит… телепат чёртов, – огрызнулась Валентина. – Как ты это делаешь?…
      – Какая разница, – дёрнул плечом Пятый. Лин подумал секунду, затем спросил, как всегда:
      – Давайте мы в подвал поедем, а?
      – Давай ты заткнёшься, – попросила Валентина, – и будешь пошустрее шевелить ногами. Нас дома ждут.
      – Да уж, – пробормотал Пятый. – Ждут… не дождутся… Вы думаете, что мы совсем дураки, что ли? Что мы не видим ничего?
      – А что ты мне предлагаешь? – вопросила Валентина, останавливаясь посреди коридора. – Обратно вас отвезти, на трёшку? Чтоб вас там убили? Или в подвал вас отпустить? Особенно тебя, Пятый. С твоей недолеченной пневмонией. Вот здорово, а! Что я, по-твоему, совсем сволочь, что ли?
      – Нет, но мы же видим, что мы вам мешаем, – примирительно сказал Лин.
      – И что с того?… Подумаешь, мелочи какие. Пошли, вам же всё равно деваться больше некуда.
      – Понимаете, Валентина Николаевна, мы не хотим быть вам обузой. В очень устали от нас, даже наше присутствие сильно давит вам на психику. Поэтому я хотел бы попросить на этот раз ограничится тремя днями, – Пятый говорил очень спокойно, негромко. Он не просил, он констатировал факт… но Валентина сказала, как отрезала:
      – Неделя. А то и больше. По состоянию. Всё. Тема закрыта. И не смей мне тут втирать, выискался тоже… самый умный…
      Пятый пожал плечами, и, отвернувшись от Валентины, пошёл дальше по коридору. Остальные последовали за ним – Лин, с сумками в руках, и Валентина с мрачным лицом. Опять нехорошо получилось. “Нет, какая же я гадина, – с раскаянием думала она. – Как я могу?… Им же так плохо, а я – всё о себе… как последняя падла, ей Богу!… Он же и сейчас на ногах еле-еле стоит, а я… Ладно, была не была!”
      – Пятый, Лин, – позвала она. Они остановились, обернулись. – Простите меня, ладно? Я просто смалодушничала… самой стыдно…
      – Да ну, мелочи какие, – поморщился Лин. – Подумаешь…
      – Бросьте, – попросил Пятый. – Не стоит это того, ей Богу.
      Он подошёл к Валентине и положил руку ей на плечо, успокаивая и утешая – у той в глазах блестели слёзы.
      – Не думайте об этом, – попросил Пятый. – Мы тоже постараемся… не думать. По возможности, конечно… это всё рано или поздно должно кончится, не вечно же этому тянуться? Правда?
      – Правда, – согласилась Валентина. – Ты, как всегда, прав…
      – Пошли, чего время тратить. Олег Петрович уже заждался, – Лин тряхнул головой, отгоняя мрачные мысли. – Пойдёмте, хорошо?
      – Хорошо. Нам ещё по дороге кое-куда надо будет заскочить…
 

* * *

      Небо потемнело, нахмурилось, словно перед дождём. Ветер всё усиливался, он гнал тяжёлые массы облаков легко, будто играя. Все оттенки серого, от светлого, невесомого пуха, до тёмного, грозового цвета, смешивались в небесной сутолоке. Но дождя пока не было. Лишь его предвестница, мелкая лёгкая пыль летела над дорогой, несомая ветром, скручивалась в крошечные смерчики, которые то появлялись, то исчезали…
      – Сейчас польёт, – заметила Валентина. Она вела машину не торопясь, как будто стараясь медленной ездой оттянуть нечто неизбежно плохое.
      – Ага, – согласился Лин. – И ещё как… Говорят, уезжать в дождь – хорошая примета.
      – Это смотря куда уезжать, – покачала головой Валентина. – Опять у меня сердце не на месте. Пятый, может подумаешь?…
      – Подумаю, как-нибудь непременно подумаю, – рассеянно ответил Пятый. Он сидел на заднем сидении и заворожено смотрел в окно. Снова прощался, до следующего раза. – Вот только о чём тут думать?…
      – Лин, вы постарайтесь не ввязываться, ладно? – попросила Валентина. Лин кивнул. – С Андреем поосторожнее.
      – Это – не ко мне, это – к Пятому, – ответил Лин. – С Андреем чаще всего у него эксцессы возникают.
      – Лин, ты не прав. Тут что ты, что я… ему без разницы. Он же придирается и по поводу и без повода, ты же знаешь, – тихо сказал Пятый. Валентина закурила, потом протянула сигареты Лину.
      – А мне? – спросил Пятый.
      – А ты перебьёшься, – отрезала Валентина.
      – Снявши голову по волосам не плачут, – философски заметил Пятый. – Думаю, одна сигарета погоды не сделает.
      – Ладно, кури, – сдалась Валентина. – Может, ты и прав.
      – Спасибо… рыжий, дай прикуриватель.
      – Держи… Валентина Николаевна, вы на той неделе зайдёте? – спросил Лин. – Просто так, посмотреть. Ладно? Они при вас себя получше вести начинают, я на это уже давно обратил внимание.
      – Зайду, в пятницу, – пообещала та. – Может, разрешат хоть хлеба принести.
      – Это вряд ли, – вздохнул Пятый. – Лучше не пробуйте, а то ещё доложат… потом хлопот не оберёшься…
      – А им это надо? – риторически спросила Валентина.
      – В прошлый раз понадобилось зачем-то, – заметил Пятый.
      – И то верно, – добавил Лин. – Перебьёмся мы, Валентина Николаевна. Главное, сами придите. А мы уж как ни будь…
      Все снова замолчали. Начинался дождь – пока ещё слабый, редкий. Крупные тёмные капли ложились на дорогу, на запылённом ветровом стекле появились первые тоненькие промоины. Валентина включила дворники и прикрыла окно. Дождь… кто, кроме тебя, сумеет это сделать, а, дождь?… Кто сумеет размыть и смешать с грязью соль земли? Только ты и никто иной. Вот только нужно ли это тебе?…
      – Валентина Николаевна, а можно музыку включить? – спросил Лин. Та пожала плечами – мол, делай, что хочешь. Лин полез в бардачок, вытащил кассету. Поставил, немного прибавил звук.
      – Хорошая песня, – заметила Валентина. – Только не про нас.
      – А про нас так и вообще нету, – сказал Лин, устраиваясь поудобнее. – Если про нас песни петь, так люди потом по ночам спать не смогут.
      – Это точно, – покивала Валентина. – Людям про что слушать нравится? Про любовь. Чтобы как в сказке – плохо началось, а потом хорошо кончилось…
      – Ну, изредка можно и наоборот, – добавил Лин. – Про разбитое сердце и квёлые цветы. Чтоб всем стало жалко и муторно. Но ненадолго.
      – Ещё можно петь про то, как жаль себя любимого, – проговорил Пятый. – Тождество… очень просто. Избитый образ, штамп, позволяющий отождествлять себя с певцом… он – как я, я – как он… впрочем, это уже и искусством назвать нельзя…
      – А что же это? – спросила Валентина.
      – Поделка. У нас тоже таких было предостаточно, – пожал плечами Пятый.
      – Удачные иногда встречались, – примирительно сказал Лин. – Ту же “Осень” взять, к примеру…
      – М-да… вкусы у тебя, рыжий, – поморщился Пятый. – Хотя… приятная вещица была, что говорить…
      – Это вы про что? – не поняла Валентина.
      – Да про песню одну, – пояснил Лин. – Только вы её не поймёте, она не на русском, а перевод мы не делали… как-то недосуг всё было.
      Валентина горько усмехнулась и попросила:
      – Может, напоёшь? Хоть мотивчик послушать…
      Лин ломаться не стал, напел. Валентина похвалила, Пятый погрозил Лину кулаком – не подводи человека, дурак! и снова принялся смотреть в окно.
      – Ладно, Лин, – примирительно сказал Пятый. Всё равно рано или поздно всегда приходится возвращаться. Так уж устроен мир. И ничего с этим не сделаешь.
      – Ладно. Только всё равно мне сейчас муторно и плохо, – признался Лин. А мир… да Бог с ним.

Лена

      Бесконечность, которую разрезают пополам рельсы… Они словно делят серый прямоугольник пола на две равные части, эти блестящие под лампами рельсы. Бесконечен путь вверх, бесконечен вниз. Только шаги и дыхание, всего лишь простые понятные звуки, способны хоть как-то изменить то, что начинает казаться бесконечностью в кубе. Твои шаги и дыхание.
      – Тележку наверх!… – как это привычно.
      “Рабочие” покатили тележку… Как устали руки, и как болят плечи!… Скорей бы в “тим”, сколько ещё осталось?… И что с Лином? Вторые сутки пошли с того момента, как Лина отвели в девятую. Долго нет, слишком долго. Это неправильно. Только бы ничего не случилось…
      – Вперёд!… А ну, шевелись, Пятый, чего тащишься!… Шестой, мать твою, пошёл, давай!… Кому говорю, глухой что ли?…
      Ящик – на спину… нормально. Хорошо, что удалось подойти в первых рядах – не придётся нагибаться, чтобы достать ящик со дна тележки. Это хорошо. Осталось немного, через час поведут в “тим”. Нет, в “тим” нельзя.
      – Коля, – он уже заранее сжался в ожидании удара, – что с Лином?
      – Сам присмотришь, – отмахнулся тот. – Лежит в девятой.
      – Когда? – спросил Пятый.
      – Иди хоть сейчас… вали, чего смотришь?
      – Как я открою?
      – А меня не ебёт, как откроешь. Как получится… Ладно, шучу. Держи ключи.
      “Слава Богу”, – подумал Пятый, а вслух спросил:
      – Нам потом в лазарет?
      – В девятой останетесь. Валентины нет, смоталась куда-то на выходные…
      – Хорошо.
      А говорят, что счастья на свет не бывает. Бывает, ещё как бывает! Смотря что вкладывать в значение слова “счастье”. Вот сейчас, к примеру. До чего же легко идти, если на плечах нет ящика. Можно так сильно не спешить, двигаться помедленнее, не торопясь. Можно даже прислониться к стене и постоять секунду-другую, подождать, когда перестанет кружиться голова…
      – Пятый! Поди сюда!… – позвал Юра. Он стоял около двери в “тим”, видно, только что вышел. – Падаль выкини…
      Вот же угораздило! Ладно, не впервой…
      – Куда?… – только и спросил Пятый, взваливая на плечи труп “рабочего”.
      – Во вторую яму. Потом зайдёшь сюда.
      Пятый прошёл по коридору до шахт, бросил труп на металлический пол и нажал на кнопку. Створки пола на секунду разошлись и тут же сомкнулись. Где-то далеко внизу раздался слабый всплеск. Пятый постоял с минуту, отдыхая, затем пошёл обратно, к “тиму”.
      – Пол вытри, – приказал Юра, – и поживее… ага, и вон в том углу тоже.
      На полу темнели пятна совсем ещё свежей крови – скорее всего Юрка просто-напросто добил рабочего, а теперь решил спрятать следы. Валентине всё равно, что на своих бланках писать, она на такие моменты смотрит сквозь пальцы и, в принципе, правильно делает. Надсмотрщики – не сахар, если с ними испортить отношения, можно нажить себе крупные неприятности. Ладно, это к делу не относится… Вроде, всё. От запаха крови у Пятого на секунду снова закружилась голова и он привалился плечом к стене, тяжело дыша.
      – Мать твою, – выругался Юра, – попробуй только мне тут…
      – Всё нормально, всё в порядке, – быстро ответил Пятый. Надо держаться, иначе к Лину его просто не пустят. Сейчас нужно про всё забыть – и про голод, и про слабость. Держаться, только держаться…
      – Воду вылей, – приказал Юра. Потом вдруг спросил: – А ты куда это пёрся, а? Ты же в зале должен быть.
      – Отпустили посидеть с Лином, – честно ответил Пятый. – Вот ключи…
      – Ладно… нальёшь ему воды… Не уноси ведро, дурак, пригодится!… В него и нальёшь. Ага, допёр, чего говорю. Пошли…
 

* * *

      Лин лежал у дальней стены, на спине, прикрыв рукой глаза. Он, похоже, спал. В “девятой”, как всегда, было холодно, и Пятый заранее поёжился, представляя, какие весёлые сутки им предстоят. Как нарочно, аккурат под субботу… и они слишком слабы, чтобы сбежать. Не получится, как не старайся…
      – Юра, – попросил Пятый, – если тебе не сложно, принеси нам хотя бы ещё по одному комплекту одежды. Холодно.
      – Ладно, – нехотя согласился тот, – ключи отдай, я закрою. Жрать-то хочешь?
      Пятый промолчал. От подобных вопросов он ждал лишь подвоха.
      – Молчание – знак согласия, – констатировал Юра. Он порылся в карманах и выудил на свет Божий горсть хлебных корок. – Держи, чего смотришь… Этого покорми, он два дня не жрал ни фига. Сейчас, шмотки притащу…
      Юра вернулся минут через десять, кинул на пол два балахона и закрыл дверь. Слава Богу, оставили, наконец, в покое!… Пятый подсел к Лину и тихонько потряс того за плечо.
      – Рыжий, – позвал он, – это я. Просыпайся, давай… – он осторожно перевернул Лина на грудь и в ужасе уставился на покалеченную спину друга. На секунду у него потемнело в глазах от негодования и боли – как же так?! Мерзавцы чёртовы, что же вы такое творите-то? Господи… Это же соль! Она же всё тут разъест! Чья это была идея, сволочи?! Пришибу на месте! Надо как-то промыть, иначе рыжего ждёт больница и очень-очень злой Гаяровский… в гости к которому совсем не хочется…
      Лин слабо шевельнулся, устраиваясь поудобнее, и Пятый облегчённо вздохнул. Подумав, он оторвал рукав от своего балахона и принялся промывать рыжему спину. Тот всё ещё молчал, но Пятый видел – не так уж всё и плохо. Он натянул на рыжего оба принесённых Юрой балахона, затем спросил:
      – Лин, ты чего-нибудь хочешь?
      – Спать, – прошептал тот в ответ, – ты там скоро?…
      – Уже всё. Есть будешь? А тут от Юриных щедрот перепало…
      – Потом, не сейчас… ложись, ты же из зала…
      – Почему ты так решил?
      – Я чувствую, как ты дышишь, – ответил Лин. Он подложил руку под голову и снова закрыл глаза. – Спи, сказал…
      – А пить хочешь?…
      – Спи. Захочу – скажу, – пообещал Лин.
      – Хорошо, – Пятый вытянулся на полу рядом с Лином. Холодно, что говорить.
      – Ложись ближе, – попросил Лин. – Замёрз, как собака…
      – Я тоже, – Пятый придвинулся к Лину. – Только сейчас об этом подумал…
      – Свет выключи…
      Пятый протянул руку, нащупал выключатель (это надо было так придумать – поместить выключатель в углу, над полом) и погасил свет. Теперь – полный порядок, можно и отдохнуть. Заслуженно, по полному праву. И слава Богу.
 

* * *

      Лена завершала свой обход с баллоном хлорки за спиной и намордником респиратора на лице. Оставался самый неприятный этаж – четвёртый, нижний. По идее, должно быть полегче – баллон почти что пустой, ерунда в нём осталась… ан нет. Страшный этаж, мрачный, тёмный, да и запах на нём – почти как в анатомичке, смертью пахнет… и ещё чем-то гадостным, вроде бы кислотой. Лена невольно ускоряла шаги, стремясь поскорее закончить с обработкой и вернуться наверх – к свету летнего дня, на воздух. “Кто может здесь работать? – недоумевала она. – Тут и часа не выдержишь… сбежишь”. Оставалось пролить хлоркой комнату номер девять. С этой комнатой у Лены были сплошные загадки – она за два месяца работы не сумела найти выключатель и потому разбрызгивала состав наугад, от души надеясь, что её начальница об этом не узнает. Спросить, где находится проклятый выключатель, Лена постеснялась. “Странная какая-то работа, – в который уж раз думала она, – и график… если это вообще можно назвать графиком”.
      Лена вытащила нужный ключ и открыла дверь. Она несмело сделала шаг в темноту и внезапно с огромным удивлением поняла, что нога её стоит вовсе не на полу, а на чём-то мягком. С визгом и криком: “Мама!” Лена опрометью выскочила из комнаты и прижалась спиной к противоположной стене, выставив перед собой разбрызгиватель. И тут в комнате загорелся свет.
      – Не надо так кричать, – попросил тихий утомлённый голос из-за двери, – и по рукам ходить не стоит, больно всё-таки.
      Лена, превозмогая страх, заглянула в комнату. Перед ней сидел на полу странноватой наружности парень, длинноволосый, в рваной рубашке без рукава, худой, как скелет, с бледным, но очень спокойным лицом и с укоризной смотрел на неё. Второй парень лежал у стены и спал.
      – Вы… вы… вы кто? – наконец сумела выговорить Лена.
      – Прохожий, – с сарказмом ответил парень, потирая локоть, на который наступила Лена, – откуда вы тут взялись?
      – Я… это…
      – Пятый, что твориться? – спросил тот, который лежал. Видимо, проснулся от шума.
      – Лин, я, кажется, понял, почему в “тиме” стало вонять хлоркой. Оказывается, тут теперь для этого есть специальная девушка с баллоном…
      – А надсмотрщика с АКМом, чтоб присматривал за девушкой с баллоном, ты там не видишь?
      – Нет. Вы одна? – спросил сидящий у Лены.
      – Одна, – ответила та.
      – Слава Богу… Мы вас не видели, вы нас не видели. Всё ясно?
      – Нет, – честно сказала Лена. – Вас что – тут закрыли?
      – На выходные, отдохнуть. Валентина уехала. Пятница же.
      – Она приехала, – сказала Лена. – Я вместе с ней…
      – Почему вы молчали?
      – Да откуда же мне знать, что…
      – Попросите её выписать освобождение номеру седьмому, “тим” восьмой, четвёртый подземный… скажите, что…
      – И номеру пятому – тоже пусть выпишет, – сказал лежащий. – Я один никуда не пойду.
      – Ладно, я передам.
      – Спасибо.
      Лена вышла из комнаты и притворила за собой дверь.
      – Заприте, – попросил изнутри тот парень, который сидел.
      – Зачем? – не поняла Лена.
      – Так надо.
      Лена закрыла дверь на ключ, пожала плечами и пошла к лифту. Мысли путались, она не понимала, что происходит. Совсем не понимала. На предприятии номер три она работала третий месяц, уровень допуска у неё был второй. Рядом с номером уровня стояла пометка “ограниченный”. Она за всё время своей работы ни разу не видела на подземных этажах людей. Вообще никаких. Поэтому она страшно удивилась, встретив этих двоих в том помещение, которое она считала подсобкой. График, согласно которому она производила обработку помещений, был более чем странным. На каждый месяц он составлялся заново, к примеру, в этом месяце ей надлежало по средам обрабатывать комнаты третьего подземного этажа, расположенные с правой стороны коридора. Только с правой, к левой воспрещалось даже подходить. В понедельник она вообще не работала, в рабочие же дни на дезинфекцию помещений ей требовалось от силы три часа, остальное же время она маялась, сидя в медпункте, в ожидании Валентины Николаевны, которая отвозила её домой. Водить машину Лена не умела, учиться это делать боялась. Ей было двадцать лет, она только-только окончила медицинское училище, а потом благополучно провалила экзамены в институт. И тогда… ладно, об этом сейчас и вспоминать как-то не хочется. Потом.
      Она поднялась в медпункт, но Валентины там не обнаружила. На столе, придавленная коробком спичек, лежала записка “Ленок, дождись меня, не уходи никуда. Я съезжу на первое, у меня кончились бланки. Вернусь к четырём часам. Попей чайку”. Лена посмотрела на часы. Только два. Что же это такое выходит? Не будут же эти, которые в подсобке, ждать столько времени? Или будут?… А может, стоит взять на себя смелость и самой?… О каком освобождении говорил тот… для номера восемь?… или семь?… “Тим” номер восемь. А что такое “тим”? Лена скинула пустой баллон с плеч, сняла респиратор, подошла к маленькому зеркальцу на стене, поправила волосы… А, ладно! Будь, что будет! В конце-то концов, не убьёт же её Валентина, если она немного поможет этим двоим? Тем более, что они Валентину знают. Лена сунула ключи в карман форменной рубашки и решительно направилась к двери.
      …Внизу было темно, после света глаза с трудом привыкали к полумраку. Лена зябко поёжилась и невольно ускорила шаги. Вот она, девятая. Лена отперла дверь и позвала:
      – Эй, как вас там!… Это опять я.
      – Где Валентина? – черноволосый парень встал с пола и подошёл к двери.
      – Уехала, – беспечно ответила Лена. – Пойдёмте поскорее, здесь так холодно…
      – Девушка, вы в своём уме? – парень приподнял брови. Лена посмотрела на него немного повнимательней, глаза уже привыкли к темноте. И обнаружила, что н весь избит!
      – Кто это вас так? – шепотом спросила она.
      – Какая вам разница? – говоривший отступил в тень. – Я ещё раз спрашиваю: вы в своём уме? Какой у вас уровень допуска?
      – Можно на “ты”, – робко предложила Лена. Ей стало не по себе.
      – Хорошо, давай на “ты”, – согласился парень. – Ты свой уровень сегодня назовёшь?
      – Второй, ограниченный, – ответила Лена.
      – Лин, – позвал вглубь комнаты парень, – что будем делать? Это серьёзно.
      – Мне плевать, – раздался слабый голос из-за двери, – делай, что хочешь…
      – Замёрз сильно?
      – Издеваешься? – в голосе зазвучал упрёк.
      – А что будет с… как вас… то есть тебя, зовут?
      – Лена, – ответила та.
      – Что с Леной будет? Предположим, она нас сейчас выведет… – он помолчал минуту, подумал. – С этим её вторым уровнем… был бы хоть шестой…
      – Что будет?… Да ничего не будет. Дадут восьмой и хорошую прибавку. Не убьют же…
      – Ладно, – сдался говоривший. Он снова выступил на свет. – Так, что я забыл сказать?… Тот рыжий, над которым все сегодня издеваются – Лин. Я – Пятый. Ты – Лена. Так?
      – Так, – согласилась та. – И что?
      – То, что ты сюда попала – это уже плохо. То, что ты нас тут встретила – плохо вдвойне. Но, говорят, от судьбы не уйдёшь, поэтому мы решили…
      – Это ты решил, – вставил голос из комнаты. – Ты решал, и при этом столь сильно скрипел мозгами, что я так и не смог уснуть.
      – Хорошо, я решил, – вымученно согласился Пятый. – Мы подождём Валентину наверху, но учти – то, что она устроит, увидев нас вместе, описанию не поддаётся в принципе. Понятно?
      – Не понятно. Совсем ничего не понятно, – ответила Лена. – Мы сегодня отсюда уйдём? Я замёрзла…
      – Пошли, рыжий, – позвал Пятый, – сейчас согреешься…
      – Я не могу, – голос Лина звучал неуверенно, жалко. – Помоги подняться…
      Пятый зашёл внутрь и через несколько секунд появился, поддерживая Лина, который, с трудом переставляя ноги, плёлся рядом. Лена закрыла за ними дверь и, подойдя с другой стороны, подхватила Лина под правую руку. Таким порядком они прошествовали по коридору.
      – Лена, лифт работает? – спросил Пятый.
      – Да, – отозвалась та, – не пешком же ему… четыре этажа, всё-таки…
      – Пешком… скажи лучше – волоком… Лин, ну что тебе идти неймётся? Лучше бы я тебя просто донёс, – Пятый остановился у лифта. – Лена, вызови, у меня руки заняты…
      Он усадил Лина, и сам присел рядом.
      – Устал? – спросил он. Лин кивнул и прикрыл глаза.
      – Сил нет, – тихо, уже без бравады и сарказма ответил он. – А я ведь двое суток не был в зале… представляю, какого тебе…
      – Я в порядке, – столь же тихо ответил Пятый. – Всё нормально.
      – Вероятно, поэтому тебя и шатает, – с горькой усмешкой ответил Лин. – Только потому, что у тебя – всё в порядке…
      – Пойдёмте, лифт приехал, – позвала Лена. Она стояла поодаль, не вмешиваясь в разговор – ей было непонятно, о чём идёт речь, а показаться бестактной она вовсе не хотела. Пятый тяжело поднялся на ноги, помог подняться Лину. Лена вошла в лифт последней. Пока клетушка кабины неспешно двигалась вверх, Лин стоял, прислонившись к стене. Лифт остановился.
      – Рыжий, закрой глаза, – приказал Пятый. – Я доведу…
      – Зачем? – спросила Лена.
      – Четыре месяца в темноте, – объяснил Пятый, – сразу нельзя, потом плохо будет…
      – Сколько месяцев? – с недоверием спросила Лена.
      – Четыре… пошли, Лин.
      В медпункте Пятый прежде всего уложил Лина на кушетку и, подойдя к раковине, принялся жадно пить воду. При свете Лена разглядела их обоих во всех подробностях и её разобрала оторопь – это было просто страшно. Тот, который лежал, Лин, рыжий, выглядел немного получше – возможно из-за того, что на нём была не рваная одежда. Тот, который пил… вся рубашка перепачкана засохшей кровью, изорвана. Волосы седые, у второго, впрочем, тоже… а худые какие, страсть Господня!… Они же, наверное, голодные, догадалась Лена. И спросила:
      – Вы есть хотите?
      – А что? – Пятый повернулся к ней.
      – Так хотите? – повторила она.
      – Она ещё спрашивает, – сказал Лин, садясь на кровати, – да я…
      – Рыжий, это безобразие! Имей совесть. У человека и так из-за нас могут быть неприятности, а ты…
      – Пятый, у меня голова от голода кружится, – сказал Лин просящим тоном, – ну не объедим мы Валентину…
      – Бутерброд сделать? – спросила Лена. – Сыр есть и колбаса…
      – Мне с сыром, если можно, – ответил Лин, – этому остолопу – тоже…
      – Лин, хлебом обойдёшься, – Пятый закрыл воду, подошёл к столу, – не жадничай… а то…
      – Пятый, сядь, – попросил Лин, – свалишься… Лена, дай ему стул, ради Бога. А то он гордый такой, что просто сил нет… вот только когда…
      – Сейчас… не надо стул, всё нормально, – он говорил с раздражением, но Лена вдруг поняла, что он держится на ногах из последних сил.
      – Что происходит?! – взорвалась Лена. Она подтащила Пятого к стулу и силой усадила – он почти не сопротивлялся. – Кто вы такие?! Что тут вообще твориться?!
      – Всё нормально, успокойся. Я сейчас попробую тебе кое-что объяснить…
      Однако объяснять он так и не начал – дверь медпункта отворилась и на пороге появилась Валентина. От удивления она на секунду потеряла дар речи, но опомнилась на удивление быстро.
      – Явление Христа Народу… – проговорила она. – Вы соображаете, что делаете?
      – Это не мы, – ответил за всех Лин. – Это Коля… он нас отвёл в девятую, а она туда припёрлась со своей хлоркой…
      – Кто вас просил… – начала Валентина, но тут она заметила Пятого и спросила, перейдя на деловой тон: – Когда из зала?
      – Часа четыре…
      – Лечь немедленно! Камикадзе… Лин?
      – Двое суток в девятой, – отрапортовал тот. – Спина, три ребра… а спину ещё и солью посыпали. Крупной такой, для огурцов. Чтоб солить…
      – Ясно. Промыли? – Валентина уже вовсю шуровала в шкафу, вытаскивая лекарства.
      – Пятый, рукавом, – Лин поморщился и сел поудобнее. – Ещё там. Нам воды оставили…
      – М-да… не пись мне лось на рану… болит?
      – Уже нет. Валентина Николаевна, посмотрите на Пятого, он чего-то не того, – попросил Лин. – Старается виду не подавать, а сам…
      – Лена, – позвала Валентина, – ты бы помогла, что ли?… Чего стоишь?
      – Хорошо… что делать-то?…
      – Посмотри, чем этому дураку помочь можно, – попросила Валентина Николаевна, – а я пока с рыжим разберусь.
      – Ладно, – Лена подошла к Пятому и несмело заглянул ему в глаза. – Чем тебе помочь?…
      – Дай просто посидеть, если можно, – ответил тот. – Со мной всё в порядке.
      – Ты его не слушай, – посоветовала Валентина, – ты посмотри, а потом мне скажешь.
      – Брадикардия, – отрапортовала Лена через минуту, – прямо как по учебнику… глухие слабые тоны… Пятый, ты уверен, что всё нормально?…
      – Да, – с раздражением сказал тот, – я же сказал…
      – Сульфокамфокаин в шкафу, – со вздохом сказала Валентина, – три куба, потом проверю, что получилось.
      – Валентина Николаевна… – начал было Пятый, но Валентина его прервала:
      – Заткнись и ляг уже сегодня, наконец! – а Лин её поддержал:
      – Кому говорят, придурь!… Оглох?
      – Идите вы все! – не выдержав такого натиска, взорвался Пятый. – Ещё ты, рыжий, на мою голову! Я пошёл курить.
      Он встал со стула, на котором до того сидел и, гордо подняв голову, вышел. Все переглянулись м Валентина сказала:
      – Ну и пускай. Кретин!
      – Ага, – поддержал её Лин. – Причём редкостный. Вероятно последний, остальные вымерли за ненадобностью…
      – Лена, приведи его обратно, – велела Валентина, – неровен час…
      – А где он?
      – Да на улице небось сидит, делает вид, что курит, – Лин скривил губы в презрительной усмешке. – Ты с ним особо не говори, просто тащи обратно – и всё. Он пойдёт, не драться же ему с тобой…
      Лена и Пятый вернулись минут через десять. Они, вероятно, успели уже о чём-то поговорить на улице – Лена выглядела растерянной и напуганной, Пятый же был мрачнее грозовой тучи.
      – Рассказал? – спросила Валентина. Пятый кивнул. Лин возвёл очи горе и тяжко вздохнул. – Поехали?
      – Куда? – спросил Пятый.
      – Сначала – на первое, оформить это безобразие. Потом – ко мне домой, отдыхать. На выходные можете мне на даче вскопать пару грядок, не рассержусь… как идея?
      – В принципе, ничего, – прищурился Лин. – Я вот только про грядки не совсем понял. С Пятым-то всё ясно – на сердитых воду возят. Но вот при чём тут я?
      – Для комплекта, – пояснила Валентина. – Собирайся, Лена. Ты, вроде, на воскресенье домой ехать не хотела?
      – Да нет, – промямлила та, – я…
      – Поедешь с нами. У нас там такое озеро – закачаешься! Вечерком купаться…
      – …а днём – копаться, – брезгливо сказал Лин. – Пошли, Пятый, чего расселся?
      – Устал, – ответил тот, поднимаясь, – секунду подожди…
      – Сейчас кто-то кому-то вставит, – загадочно сказал Лин, когда они садились в машину. – И я даже знаю кто и кому…
      – И за что, – закончил Пятый. – Рыжий, подвинься, расселся, как всегда…
      – Да ладно!…
      – Да подвинься ты!…
      – Чего ругаетесь? – спросила Валентина, возясь с сигнализацией, ни за что не желавшей отключаться.
      – Лин занял оба места, – отрапортовал Пятый, – и примеряется к вашему сиденью. Что такое?
      – Не вырублю никак…
      – Дайте я, – Пятый несколько секунд изучающе смотрел на капот. Оголтелое бибиканье прекратилось, машина смолкла.
      – Замкнуло, – ответил на немой вопрос Валентининых глаз Пятый. – Теперь порядок.
      – Ну, ты даёшь. Каждый раз поражаюсь, – Валентина покачала головой. – Я ещё могу понять, когда люди руками что-то этакое умудряются вытворять, но вот чтоб не прикасаясь… да сквозь железо…
      – Опять?! – Лин высунулся из машины и с возмущением уставился на Пятого. – Урод! Что ты делаешь? Тебе что – капот лень открыть?! А вы куда смотрели, Валентина Николаевна? Этот кретин…
      – Я в курсе. Всё, Пятый, поиграли. Садись и поехали. Дай Бог, Лукича застанем, он и посмотрит вас заодно.
      – И вправит мозги тому, кому это и впрямь требуется, – съязвил Лин.
 

* * *

      Лукич уже ждал их, Валентина позвонила ему заранее. Он посмотрел на Лену изучающим взглядом, хмыкнул и сделал приглашающий жест.
      – Проходите, – со вздохом сказал он, – искатели приключений на свою, мягко сказать, голову… чего за грудь держишься, рыжий?
      – Рёбра сломали, – Лин поморщился. – Как всегда…
      – Сейчас, гляну. Пятый?
      – Я здесь.
      – Это я и так вижу. Чего такой зелёный?
      – Из “тима”, шесть часов, – отрапортовал тот.
      – Пошли… Валя, как у вас там дела?
      – Сам видишь, Лукич, – Валентина горестно махнула рукой, – ещё и Ленка тут попала, как кур во щи… наткнулась на этих дураков, они в девятой были…
      – Можешь не продолжать, всё понятно. Лена, вы садитесь, это же всё надо обсудить, сами понимаете.
      – И что мне теперь делать? – жалобно спросила Лена.
      Все они сидели за столом, перед Леной лежал чистый лист бумаги. В приоткрытое окно дул неспешный спокойный летний ветер.
      – Пиши так, – Лукич пожевал губами, почесал в затылке. – Я, Логинова Е. В., совершая обход с целью дезинфекции помещений четвёртого уровня… написала?…
      – Да.
      – …уровня… попала в нештатную ситуацию и вступила в контакт… с подопытными… номер пять и номер семь, “тим” восьмой… точку поставь. О происшедшем доложила… нет, Валя, тебя мы писать не будем, сразу меня… Воронцову А.Л. поставь число… так, что дальше?… А, ну ясно. В связи со случившимся прошу предоставить мне… фамилия, имя, отчество… доступ восьмого уровня… в скобках – без ограничений… написала?
      Лена кивнула без особой уверенности и тут её взгляд случайно упал на Пятого. Тот сидел очень прямо, неподвижно, и вдруг Лена поняла, что в его глазах чёрной волной поднимается безразличие. Глаза стекленели. От неожиданности Лена уронила ручку и та покатилась по полу. Лукич перехватил её испуганный взгляд и тоже посмотрел на Пятого.
      – Эй, эй, эй! – Лукич резко щёлкнул у Пятого перед лицом пальцами, тот вздрогнул, взгляд приобрёл осмысленное выражение. – Не шуткуй, не смешно!… Валя, положи его и осмотри, пока мы закончим… на чём мы, Лена?
      – На “без ограничений”, – ответила Лена, поднимая ручку. – Что ещё?
      – Да ничего, число и подпись. Документы получишь завтра… или не завтра, ну, в понедельник. Сколько ставка?
      – Триста, – ответила Лена.
      – Ещё сотню накинем, – доверительно пообещал Лукич. – Ну что, Валя?
      – Хреново, – Валентина сидела подле Пятого на стуле. – Давление – шестьдесят на семьдесят.
      – Сейчас поднимем, чтоб вам хоть до дома доехать. И как ты их к себе возишь, не боишься? – Лукич вытащил коробку с сердечным. – Этот, погляди, уже спит…
      Лин и вправду спал, положив голову на руки, сидя за столом. Рыжие волосы, пронизанные седыми прядями, золотили солнечные лучи. Он дышал тихо, едва слышно.
      – Разбудить? – спросила Лена.
      – Не надо, мы пока тут закончим… Пятый, поработай рукой, а то вену до завтра будем ловить… всё, я вошёл… Валя, чуть прибавь, не до тонкостей… где рукав-то потерял?
      – Рыжему спину солью посыпали, – ответил Пятый. – Нужно было промыть…
      – Очень благородно, – Лукич зевнул. – И рукав закатывать не нужно. Терпи, гадость редкая. Больно?
      – Нет. Может, я сяду?
      – Ага, ты ещё спляши. С таким давлением тебе в больнице быть полагается, а не здесь. Валя, время-то у вас есть?
      – Вагон и маленькая тележка. А что ты хочешь сделать, Лукич?
      – Дать ему поспать лишний час. Быстрее оправится, уже проверено.
      – Ладно, – сдалась Валентина, – домой поедем позже, не развалимся. Хорошо, Ленок?
      – Хорошо, – ответила та.
      – Валентина Николаевна, можно попить чего-нибудь? – спросил Пятый. Он говорил немного неразборчиво, невнятно. – Хоть воды…
      – Подожди, я кофе сделаю… Лена, принеси водички, будь добра…
      – А где взять?
      – Как у нас, в туалете, – усмехнулась Валентина. Лин поднял голову и присовокупил:
      – Налить можешь прямо из бачка, всё равно кипятить, – а Пятый добавил:
      – Тем более, что пить будет только рыжий, а ему всё едино.
      – Как это? – возмутился Лин. – Мне не всё!…
      – Ладно, лей из крана, – сдалась Валентина. – А то мне тоже кофе охота.
      – Хорошо, – Лена, изнемогая от смеха, вышла в коридор. Ей и в правду стало хорошо, редко когда столь же хорошо бывало раньше. Словно она складывала головоломку и всё вдруг встало на свои места, неожиданно… но очень правильно. И вправду, как хорошо!… И совсем не страшно. Тот гнетущий страх перед четвёртым подземным этажом испарился, исчез. Она налила воду в электрический чайник и вернулась в комнату, к остальным. Лин блаженствовал. В его поле зрения появились два новых (или относительно новых) человека, ещё не слышавших его последних выкладок и потому Лин старался вовсю. Пятый же в разговоре почти не участвовал, он, прикрыв глаза, неподвижно лежал на койке и, казалось, спал.
      Вскоре, однако, Валентина засобиралась – ей не терпелось попасть поскорее домой. Лин и Пятый, капельницу которому сняли всего несколько минут назад, пошли следом за ней, к машине, Лена не отставала. В машине ей досталось место на переднем сидение, рядом с Валентиной, Лин и Пятый сели сзади. Некоторое время ехали в полном молчании, затем Пятый негромко сказал, обращаясь к Лину:
      – Я же просил, при людях общаться только вербально, а ты…
      – Ты сам первый начал, – так же тихо ответил Лин, – а вовсе не я.
      – Я ответил на твой вопрос…
      – Ребят, про что базарите-то? – поинтересовалась Валентина.
      – Да так, мелочи, – отмахнулся Лин, а Пятый добавил:
      – Не беспокойтесь, Валентина Николаевна, мы немного поспорили…
      – На тему, кто прав, а кто виноват, – завершил Лин. – И прав оказался я.
      – Это он так думает, – Пятый отвернулся к окну.
      – А о чём шла речь? – полюбопытствовала Лена.
      – Лин не хотел говорить вслух о том, что с тобой, Лена, будет дальше после всего того, что ты сегодня узнала, – пояснил Пятый. На его лице появилось выражение безразличия. – И мы пришли к выводу, что тебя вряд ли ждёт что-то хорошее.
      – Я что-то ничего не слышала, – с сомнением пожала плечами Лена.
      – Ну и что? – пожала плечами Валентина. – Они же мысли читают. Пятый, покажи ей…
      – Мне делать больше нечего, – отмахнулся тот.
      – Давай я, – вызвался Лин, – один момент…
      На секунду Лене показалось, что её лоб сдавили слабенькими тисками, в ушах тоненько зазвенело…
      – Я настроился, – сказал Лин. – Прошу прощения за неприятные ощущения. Лови.
      – Чего… – начала было Лена, но тут перед её незакрытыми глазами встала красивая, пусть несколько стандартная картина – восход в горах. Красиво, бесспорно, но… тут Лена услышала, как Пятый сказал: “Не морочь девушке голову, Лин”, причём сказал как-то странно – она словно услышала голос прямо у себя в голове. Лена повернулась к Пятому, но тот продолжал сидеть, как сидел и раньше. “Померещилось, что ли?” – подумала Лена, но тут Пятый повторил уже вслух:
      – Перестань, Лин. Надоело, ей Богу…
      – Ну, как тебе? – спросила Валентина. Они ехали по городу, вечерняя улица была к тому времени уже пустынной – поток спешащих на дачи автолюбителей иссяк.
      – Даже не знаю, – Лена зябко повела плечами. – Страшновато…
      – Ну вот, спасибо! – обиделся Лин. – Я тут стараюсь, а она…
      – Ты бы лучше по делу старался, – парировал Пятый. – Вместо того, чтоб морочить головы.
      – Пятый мрачен, – весело заметила Валентина, лихо заворачивая во двор, – а я довольна. Это же просто счастье какое-то, что ты их нашла.
      – Почему? – не поняла Лена.
      – Вот пообщаешься с ними с моё, поймёшь. Ты же ещё не знаешь, как это здорово, когда все целы… Пошли?
      – Пошли, – со вздохом согласился Пятый. – Давайте ключи, я закрою.
      – Ладно, – Валентина отдала ему ключи и пошла, сопровождаемая Леной и рыжим к подъезду. Пятый догнал их у лифта.
      В квартире Лин и Пятый, не сговариваясь, сразу прошли в комнату.
      – Вы куда? – спросила Валентина.
      – Спать, – ответил Лин.
      – А чай? А переодеться? – Валентина расшнуровывала кроссовки, сидя на ящике для обуви. – Лена, возьми тапочки…
      – Всё – утром, – Пятый потёр ладонью глаза, зябко повёл плечами. – Мы ляжем, можно? Да и рыжий…
      – Хрен с вами, ложитесь, – махнула рукой Валентина. – Вы бы хоть разулись, что ли…
      – Мы на пол, – ответил Лин. – Не всё ли равно?
      – Мне – не всё, рыжий. Я порядок люблю. Пойдём, Ленок, чайку попьём, что ли.
      На кухню спустя несколько минут вышел Валентинин муж.
      – Привет, Валенька, – начал он. – Привезла?
      – Да, – неохотно подтвердила та, – пришлось… Олеж, познакомься, это Лена, помнишь, я тебе говорила?…
      – Помню, помню, – закивал Олег Петрович, – как же… Очень приятно. А я тут тортик как раз купил, “Сказку”. Чайку хотите?
      – Как раз собирались, – ответила Валентина.
      – Валь, как они на этот раз?
      – Неплохо, по-моему, – пожала плечами Валентина. – Рыжему рёбра поломали, но он бодр и весел, Пятый… – она запнулась, – как всегда. Только злой он какой-то, сердится…
      – Странно, он же обычно…
      – Это, наверное, из-за меня, – высказала своё предположение Лена. Валентина согласно покивала.
      – Вполне возможно, – сказала она, – он всегда довольно ровно себя ведёт… хотя последнее время… нет, не знаю. Олеж, кипит чайник уже, выключи… Нет, граждане, вы как хотите, а завтра утречком мы на дачу с вами рванём, это я вам обещаю…
      – Я тогда завтра пораньше с утра на рынок съезжу, мясо для шашлыка возьму, – вызвался Олег Петрович.
      – Свинину, – попросила Валентина, – и можешь ещё фруктов тоже взять, арбуз там, может дыньку, или…
      – Валь, их и нет почти, не сезон ещё. А то, что есть… – он виновато развёл руками. – может ещё и незрелым оказаться…
      – Попросишь разрезать, – наставительно сказала Валентина. – Ты каждый раз меня удивляешь. Как дитё, ей Богу!… Ладно. Ленок, тебе как чай сделать – послабее, покрепче?…
 

* * *

      Пятый проснулся среди ночи, ему показалось, что где-то на улице раздался какой-то неприятный резкий звук. Пятый сел, потряс головой. Его мутило, знобило – сказывалось огромное перенапряжение. “Пойти попить, что ли? – подумал он. – Может, отпустит?” Он встал и на нетвёрдых ногах отправился в ванную. Открыл кран и припал ртом к струе холодной воды. Голова кружилась всё сильнее. Он пошатнулся, схватился рукой за край раковины, с трудом удерживая равновесие, по нечаянности сбросил на пол стоящую на раковине мыльницу. Тело сотрясали конвульсии, он почувствовал, что вот-вот свалится. На его счастье в тот же момент в ванную вошла Валентина, она и успела вовремя его подхватить.
      – Лена, – позвала она в пространство, – принеси табуретку с кухни!… Сейчас, дружок, посидишь. И на кой чёрт ты сюда попёрся, скажи на милость?
      – Пить хотелось, – Пятый сидел на табуретке, согнувшись в три погибели, прижав руки к груди. Говорил он едва слышно. – Мутит… сил нет…
      – Лена!… А, ты здесь? Будь другом, посиди с ним минутку, я сейчас… – Валентина ушла. Лена подошла к Пятому и положила руку ему на плечо. Робко, несмело… Присела на корточки и тихонько спросила:
      – Плохо?
      – Нормально, – прошептал он. – Извини, что я… так… разбудил всех, придурок…
      – Не бери в голову, – попросила Лена. – Расслабься, так получше.
      – Я не могу…
      – Ща, сможешь, – пообещала Валентина, входя в ванную, – ещё как.
      – Это что? Но-шпа? – спросила Лена.
      – Но-шпа, да ещё снотворное в придачу. Пойдём, Пятый не переть же нам тебя на руках до комнаты… сам дойдёшь или Олега позвать?
      – Дойду, куда я денусь, – Пятый тяжело поднялся. – Или я лучше… посижу, ещё минутку… сейчас…
      – Лена, сделай этот вот подкожно, – попросила Валентина, – я пока но-шпу… рукой работай, слышишь?
      – Потом, – попросил Пятый, – уже кисть от ваших “работай” устала… сколько можно издеваться?…
      – Ну что, Лен, попрём этого дурака до кровати?
      – Я сам… вы только покажите, куда идти надо… – Пятый уже стоял, опираясь одной рукой о стену. – Что вы мне опять такое сделали?… Ноги ватные…
      – Пойдём, горе луковое, – Валентина подхватила Пятого под свободную руку, – не дай Бог, ещё свалишься…
      В комнате горело бра, оно давало неяркий, рассеянный свет, совершенно не резавший глаза. Лин крепко спал, он не так давно перебрался на кровать, и теперь вошедшие имели честь созерцать Линову спину, перетянутую бинтами – Лукич расстарался, стягивая тому рёбра. Пятый покорно сел на край кровати.
      – Ложись, – приказала Валентина, – утром поговорим. Спи.
      – Ладно, – Пятый лёг поверх одеяла.
      – Не тошнит больше? – спросила его Валентина.
      – Нет, вроде нет… уже нормально… Спокойной ночи, Валентина Николаевна… и спасибо… что-то я совсем…
      – Всё хорошо, – заверила его Валентина и Лена вдруг поняла, что в голосе той звучала жалость. – Сейчас отпустит, выспишься пару дней, поешь… ты прости, я сама виновата, долго у вас там не была, а ты ещё толком не оправился после всего того, что…
      – Бросьте… Ладно, Валентина Николаевна… – его голова коснулась подушки, глаза закрывались, он уже засыпал. – Я что-то устал за сегодня…
      – Спи. Лена, пошли, спать же надо, третий час. Всё будет хорошо…
 

* * *

      Валентина и Лена сидели в кухне, попивая кофе. Утро, по летнему ясное и безоблачное, полностью вступило в свои права, но Валентина с выездом на дачу пока не торопилась. Встали они часа полтора назад, к тому времени Валентинин муж уже не только успел съездить на рынок, но и замариновал по всем правилам мясо для шашлыка. Лина и Пятого Валентина будить отказалась.
      – Пусть отоспятся, – ответила она Лене, когда та, не очень уверенно, правда, предложила их разбудить, – намучались и без того… Не трогай ты их, Ленок, как смогут – так и встанут. Подождём, куда торопиться.
      Теперь они сидели и прислушивались к шуму воды, доносившемуся из ванной. Олег Петрович пошёл во двор – слегка помыть машину перед поездкой…
      – Сейчас будет комедия, – загадочно пообещала Валентина ничего не понимающей Лене. – Пятый, хоть и не улыбается ни фига, чувство юмора ещё не потерял.
      – Что, совсем не улыбается? – искренне удивилась Лена.
      – Совсем… ага, идёт… он всегда просыпается первым, так уж у них заведено.
      Кухонная дверь открылась и вошёл Пятый. Он был без рубашки, в одних брюках, на плечи наброшено полотенце. Мокрые волосы рассыпались по плечам, одна прядь упала на лоб и Пятый отвёл её рукой. Лена исподтишка рассматривала его. Странный, что говорить. Что-то в нём было очень необычным, немного позже Лена поняла, что. Движения. Ничего лишнего. Казалось, что всё выверено до мелочей. Это не сразу бросалось в глаза, но, когда Лена поняла это, она залюбовалась. Так любуются хорошей актёрской игрой… Позже Валентина объяснила ей, в чём дело. Единственной причиной был “тим”, где приходилось экономить силы любым способом, не совершать ни одного лишнего шага. Лин, как объясняла Валентина, в “тиме” начинал двигаться точно так же, но только там, а Пятый… у него это, видимо, было уже в крови, и он по инерции продолжал в простой жизни жить теми же привычками…
      – Доброе утро, – сказал Пятый, – ещё раз прошу прощения за ночь.
      – Брось, – посоветовала Валентина. – С кем не бывает… Как спал?
      – Нормально, – пожал плечами Пятый, – особенно после укола. Вы долго провозились?…
      – Минут десять, не больше, – успокоила его Валентина. – Рыжий там вставать-то собирается?
      – Вы же знаете Лина, – махнул рукой Пятый. – Пока его величество проснётся, пока помоется… пока поругается…
      – Здрасьте! – в кухню просунулся Лин. – Ты чего так долго занимал ванную? С ночи там окопался, что ли?
      – Нет, – ответил Пятый, – остынь, рыжий. Не с ночи, если тебе угодно.
      – Ты чего без рубашки? – спросил Лин. – Простудиться хочешь?
      – Тепло, лето… Лин, мы сегодня из дома выйдем? – Пятый, склонив голову набок выразительно посмотрел на Лина. – Олег Петрович скоро протрёт в машине дырки, ожидая, пока ты соизволишь…
      – Ах ты дрянь! – Лин с вызовом посмотрел на Пятого. – Совесть у тебя есть? Не тебя ли я ждал с самой ночи под дверью ванной?
      Пятый неуловимым движением сдёрнул с плеч полотенце и слегка преложил им Лина чуть пониже спины.
      – Ай! – обиженно взвыл Лин. – За что, ирод?… Больно же всё-таки!
      – За ванну! А сейчас будет за “ждал”, если ты немедленно…
      – Немедленно не могу, – отмахнулся Лин. – Валентина Николаевна, будьте так добры, распутайте меня, пожалуйста… а то Лукич тут такого накрутил, что я даже найти не могу, где тут начало, а где конец…
      – Садись, разбинтую… Я вообще-то против того, чтобы так стягивать, никакой пользы, вред один… Лин, не вертись, посиди минуту спокойно…
      – Я тоже кофе хочу, – обиженно сказал Лин. – Этот пьёт, а у меня нету… Я что – рыжий, что ли?
      – А какой? – спросил Пятый. – Рыжий, естественно. Или ты забыл?
      – С тобой забудешь, как же, – проворчал Лин, – ты дашь… Всё?
      – Всё, Лин. Иди, мойся. Есть будешь?
      – Ага, – Лин поднялся и с укоризной посмотрел на Пятого. – Хорошо тебе, проскочил первым, а мне теперь все шишки на голову…
      – Спать надо меньше, – наставительно ответил Пятый. – Иди уже, рыжий… Не долго только, хорошо?
      – Хорошо.

Лена

      Тропа под ногами в её сне была сухой и её покрывал потрескавшийся старый асфальт. Она шла медленно, не торопясь. Между пологими сухими холмами лежала тонкая, едва заметная тень – солнце уже заходило. На вершинах холмов стояли неподвижно, словно прислушиваясь к чему-то, одетые потемневшей листвой осенние деревья. По левую руку ярким багряным пятном выделялся на фоне других деревьев клён, непонятно как там выросший – она точно знала, что в тех местах не должны расти клёны. Их там просто нет и не может быть. Дорожка спускалась вниз и подходила к подножию третьего холма, он, как Лена точно знала, загораживал в этом месте вид на реку. Небо, прозрачное, нереальное, было почти что белым, невидимым, лишь тонкие меловые росчерки белых перистых облаков немного оживляли его… Всё вниз и вниз, плавно, незаметно… “До чего же здесь красиво! – подумала Лена. – Спокойно и красиво. Мир… а река называется Рол, как же я забыла. До чего хорошо”. Лена думала, что же ей напоминает эта великолепная в своей утончённости картина, и поняла – ей были чем-то сродни тончайшие японские акварели. Нет ни тревоги, ни забот. Спокойствие и отрешённость. Можно просто идти по этой тонкой и почему-то знакомой дорожке и не думать ровным счётом ни о чём…
      Тропинка делала в этом месте плавный изгиб. Лена вышла за поворот и вдруг остановилась, словно пригвождённая к месту. Акварельный мир распался и исчез, словно разорванный надвое некой силой, неподвластной человеческому разуму.
      Перед ней, возле узкой дорожки, лежала рыба, очень большая, размером с крупного дога. Рыба эта являла собой жуткое зрелище – тело её, тёмное, почти чёрное, лишённое чешуи, покрывали крупные рваные раны… Однако рыба была ещё жива и когда Лена, превозмогая отвращение, подошла к ней ближе, вдруг открыла единственный оставшийся глаз. Этот глаз поразил Лену – живой, полный муки и боли карий человеческий глаз. Лену передёрнуло – в ней боролись жалость и ужас.
      – Возьми меня с собой, – сказала рыба. – Ты же идёшь к реке.
      – Я… не могу… я слишком слабая, – пробормотала Лена, отступая на шаг. Карий глаз следил за ней, не отрываясь. – Я не хочу…
      – Мы все, возможно, идём к реке, – в голосе рыбы послышалась мольба. – Возьми меня с собой.
      – Нет, – ответила Лена. Она ощущала смятение, неуверенность. – Я не могу.
      Она отвернулась и пошла прочь от этого кошмара, прочь, вниз по дорожке. Вскоре поворот скрыл от неё странную рыбу, и Лена в мгновение забыла о ней, словно не видела вовсе. “Куда это я иду? – подумала она. – Ах, да! К броду. После вот этого поворота тропинка разветвляется – одна ведёт налево, вдоль холма, по берегу, а другая – направо, к броду. По ней редко ходят, она даже без покрытия…”
      За новым поворотом Лена остановилась, как вкопанная – перед ней лежала вторая рыба. Выглядела она ещё хуже, чем первая – из разорванной брюшины в сухую траву вывалились внутренности, чёрную сухую кожу облепили мухи, которые вольготно разгуливали по ранам. Рыба доживала свои последние минуты, это Лена видела чётко, она умирала. Но тем не менее на Лену снова воззрился такой же живой карий глаз. Как у той, первой.
      – Возьми меня с собой, – попросила рыба.
      Лена промолчала – словно разом забыла все слова.
      – Я же знаю, ты идёшь к броду. Ты идёшь к реке. Все мы, вероятно, идём к реке. Только у одних это получается хуже, а у других – лучше. Возьми меня с собой.
      – Но… ты же умираешь… – наконец сумела сказать Лена.
      – Разве это имеет какое-то значение? – голос странного существа был спокоен, в нём звучало искреннее вежливое удивление. – Я же не спрашиваю у тебя, что со мной, я лишь прошу отнести меня к реке. Мне это очень важно, как же ты не поймёшь…
      – Я… может быть, в другой раз? – спросила Лена.
      – Другого раза не будет, – рыба слабо шевельнулась, – слишком мала вероятность повторения… Я же не прошу о многом. Это так просто – дойти до реки. И так сложно…
      – Я не могу, – с отчаянием в голосе ответила Лена, – ты… ты слишком тяжёлая… у меня не получится…
      – Всё в мире относительно, – ответила рыба, – тяжесть – тоже.
      – Но я не хочу… почему я должна это делать?
      – Почему ты? – повторила рыба. – Странный вопрос. Почему ты? А почему я? Почему все мы?…
      Лена хотела отойти в сторону, обратно на дорожку, но тут краски вокруг неё начали меркнуть, свет помутнел, всё слилось в тёмном невообразимом танце… а затем исчезло. И лишь где-то, страшно далеко в её подсознании, остался жить этот путь к броду, по тонкой дорожке, идущий между холмов, в стране осенней японской акварели…
 

* * *

      Лена проснулась ночью, сама не поняв, от чего. Ни шумов, ин шорохов. Почти что полная тишина… а, нет, где-то говорят. Лена прислушалась. На террасе. Она тихонько, стараясь не шуметь, подошла к двери своей комнаты и прислушалась.
      – Ёт, риаст, – сказал тихий голос, – ю тро…
      – Рие!… Хи спере, Дзеди! – в голосе Лина позвучала горькая насмешка.
      – Та, ю тро, – отчаяние и безразличие. – Ио… тецре.
      – Ин кас? – вопрос был задан словно походя, но реакция на него последовала незамедлительно:
      – Ски! Рие! Ёт рабе, Лин! Ёт! Скерсе!… Та ю, ёт!…
      – Тёрис… дурак, – закончил Лин, словно подвёл некую черту. – Хватит, поцапались на сегодня. Понял?
      – Нет, – голос Пятого стал глух и невыразителен. – Не понял. Я вообще не могу понять, с какой это радости ты берёшь на себя…
      – Это моё дело. Любой, кто причастен, имеет право…
      – Нет, это всё – я. А ты…
      – Тс-с-с… слышишь? – Лин, судя по лёгкому шороху, поднялся на ноги. – Это ещё кто тут ночью бродит?
      – Я, кажется, понял, кто, – голос Пятого обрёл твёрдость, неуверенность исчезла.
      – Я тоже… Лена, ты заходи, – пригласил Лин. Лена вошла на террасу и остановилась возле стола. – Ты чего-то хотела?
      – Да, попить, – нашлась Лена. – Душно тут.
      – Вот-вот, – с сарказмом поддакнул Пятый. – Душно, а как же. Только зачем врать-то, скажи на милость?
      – Пятый, не злись, зачем ты так, – попросил Лин. – Она же ни в чём не виновата…
      – Я не нарочно, – жалобно сказала Лена. – Я и не поняла ничего…
      – Ещё не хватало, чтобы ты поняла, – едко ответил Пятый. Он сидел на стуле, подле окна, спокойно смотрел на Лену своими странными кошачьими глазами и задумчиво покусывал ноготь большого пальца. – Да-а-а… Вот уж влипли, так влипли, нечего сказать!… Мало того, что ты натыкаешься на нас в девятой. Мало того, что ты видишь этот позор, что был той ночью. Теперь ты ещё умудряешься подслушать тот позор, который происходит этой ночью. У меня нет слов.
      – Пятый, не грызи ногти, – с раздражением сказал Лин, – на тебя смотреть тошно. А то, что Лена постоянно сталкивается с нами в подобные моменты – это, по-моему, неспроста. Это уже судьба, не иначе.
      – Врагу такой судьбы не пожелаю, – покачал головой Пятый, явно сдаваясь. – Лена, я же не злюсь на тебя, мне просто тебя жалко. Зачем тебе всё это?… Это же страшно, на самом деле страшно. Правда. Или ты не веришь?
      – Я вообще пока ничего не могу понять, – призналась Лена. – Я так запуталась за вчера и сегодня, что теперь… ничего не пойму. Вы спросили, почему я встала. Да мне такой кошмар приснился, что я наверное, сегодня вообще не усну.
      – Всё будет хорошо, – пообещал Пятый. – Уснёшь, мы поможем. Расскажи, что тебе приснилось.
      Лена принялась рассказывать, вначале медленно, путаясь, запинаясь, потом – всё свободней и свободней. Лин и Пятый слушали внимательно, не перебивая. Лин примостился на стуле возле ветхого колченого стола, Пятый сел на пол возле Лениных ног… Наконец Лена смолкла. Несколько минут царила тишина, затем Лин сказал:
      – Да, приснится же такое… Пятый, как ты думаешь, из-за чего это?…
      – Реминисценции, ассоциации, немного смещённые понятия… странно, но мне показалось, что я знаю это место. По-моему…
      – Не стоит, – Лин предостерегающе поднял руку.
      – Я и не собирался, – Пятый легко поднялся на ноги и подошёл к окну, – просто показалось, что я узнал… это и странно…
      – Интересно, к чему это?… – подумала вслух Лена.
      – Давай не надо, чтобы это было к дождю – попросил Лин, – а то машину выталкивать придётся нам с вот этим вот, который тут.
      – Это значит – со мной, – перевёл с Линового на русский Пятый. – Лен, я хотел расставить точки над “и”. Пойдём по порядку, с самого начала. С тебя. Расскажи, как ты вообще сюда попала.
      – Да я и сама не пойму, как, – пожала плечами Лена. – Наверное, случайно…
 

* * *

      Это было в тот день, когда она заканчивала училище. Экзамены и практика остались позади, им, теперь уже бывшим студенткам, вручили дипломы, и в мед училище происходил по этому поводу праздник – выпускники и преподаватели отмечали. Приподнятое радостное настроение владело почти всеми, за редким исключением. Лена и была этим самым исключением. Она сидела на уголочке, за самым дальним столом и с трудом удерживалась от того, чтобы не заплакать. Ей было тошно и горько. И очень жалко себя. Всё накрылось, всё, что можно. В институт она не поступила, работу хорошую не нашла. Да и куда ей. Лимита, что и говорить. Кому такие нужны в этом городе? Куда в нём идти? И что делать теперь, когда не осталось никакой надежды?… Обратно, в Загорск, к маме?… А там что?… Лена точно знала, что, вернись она обратно, так, как просит мама, хоть на годик, отдохнуть, снова приехать в Москву у неё уже не получится. Конечно, что тут говорить, свой родной Загорск она, естественно, очень любила. И маму. И брата. Даже своего отца, редкостного паразита, почти что не помогавшего им, хотя и жившего неподалёку, любила тоже. Но обратно… Загорск на фоне Москвы казался ей скучным и пресным. Стоит вернуться туда – и уже не вырвешься. Да ещё мама со своей вечной мечтой – чтобы её Леночка вышла замуж за семинариста. Спору нет, семинаристы – ребята очень хорошие и добрые, но… Лена никогда не чувствовала потребности в зависимости от кого-то и желания жить лишь верой. Ей хотелось большего. Чтобы можно было помогать маме, брату. Чтобы не экономить на каждой тряпке, не покупать в столовой самую дешёвую кашу, типа пшёнки… Вроде бы немного, но как же трудно этого всего добиться. Практически невозможно.
      Лена тихонько хлюпнула носом. За столом она была одна – приятельницы разбрелись, кто куда – покурить, попеть песни, посудачить. “Вот всегда так, – подумала Лена, – как нужна жилетка, чтоб в неё поплакать – так её и нет. Какая же я всё-таки невезучая”. Её внимание привлёкли лёгкие шаги, всегда прежде вызывавшие у неё, да и у других студентов, панику. Анна Михайловна, заведующая учебной частью. Гадюка, каких мало… да теперь-то что. Диплом – вон он, в сумке. И ничегошеньки с ней Анка-пулемётчица сейчас сделать не сможет.
      – Логинова, чего грустим? – Анна Михайловна сегодня была весела и хороша, как никогда. – Почему не со всеми?
      – Да так, – промямлила Лена в ответ. Говорить не хотелось. – Думаю…
      – Про что это ты так думаешь, что аж глаза покраснели? Выкладывай, не стесняйся.
      И Лена выложила. И про Загорск. И про маму. И про семинаристов. И про всё-всё. И снова захлюпала носом.
      – Не реви, опухнешь, – предупредила Анна Михайловна. – Это дело поправимое, придумаем что-нибудь. Всё хорошо будет, не волнуйся. Посиди пока тут, а я сейчас…
      Анка-пулемётчица удалилась, а Лена осталась одна. Минут через десять Анна Михайловна вернулась. Она не рассказала Лене о том разговоре, что происходил сейчас, да и не нужно это было. А разговор был такой:
      – Павел Васильевич, мне кажется, я нашла как раз то, что было нужно.
      – Опишите.
      – Рост – метр шестьдесят пять, русые волосы, серые глаза… мордашка симпатичная, губки бантиком… не полная, стройненькая.
      – Москвичка?
      – Боже упаси!… Из Загорска. Паинька, тихоня…
      – Хорошо, быстро работаете. Привозите, можно хоть завтра. Лет-то ей сколько?
      – Девятнадцать, осенью двадцать исполняется. Всё как на заказ – не поступила в институт, назад в свою дыру ехать, понятное дело, не желает… один к одному. Возьмёте?
      – Если подойдёт. Значит, завтра, в десять утра на Рублёвском. Всего хорошего, Анна Михайловна.
      – До свидания, Павел Васильевич.
      …Анна Михайловна прошествовала обратно в аудиторию. Лена, как и раньше, сидела за столом в гордом одиночестве.
      – Завтра утром поедешь на работу устраиваться, ясно?
      – А общежитие? – спросила Лена.
      – Зачем человеку, у которого собственная квартира, нужно общежитие? – спросила в пространство Анна Михайловна. – В девять утра встречаемся на Парке Культуры, на кольцевой то есть. Паспорт с собой возьми…
      …На следующее утро Лену оформили, а ещё через день она принялась поливать хлоркой углы. Всё и впрямь оказалось хорошо. Так хорошо, что даже и не верилось. Как в сказке. Однокомнатная квартира, комната девятнадцать, кухня десять. Зарплата триста рублей. Лена первый месяц находилась в каком-то угаре, ей казалось, что всё происходящее – нереально. “Такого не бывает, – думала она вечерами, сидя дома за чашкой чая и хорошей книжкой. – Или бывает, но не со мной”. Смущало одно – полное отсутствие какой бы то ни было информации. Лена не могла понять, что твориться там, где она работает. Ей никто ничего не объяснил, и, видимо, не собирался. Это настораживало. Иногда пугало. И только сейчас всё стало, наконец, на свои места.
 

* * *

      Лена пожала плечами и несмело улыбнулась. Пятый поднялся с пола и, подойдя к Лину, что-то прошептал ему на ухо. Затем вышел. Лин тоже встал.
      – Дела… – протянул он задумчиво. – Угораздило же тебя!… И зачем ты согласилась? Могла бы отказаться.
      – В том-то всё и дело, что не могла. Что-то меня от этого удержало, хотя, признаться, я и хотела вначале…
      – Что-то держало. Я же говорю, судьба, не иначе.
      – Не знаю, – Лена намотала на палец прядку волос.
      – Вы меня сегодня доведёте, – пообещал Лин. – Этот жрёт ногти, ты выдираешь себе волосы… Вы что тут – все психованные, что ли? На месте сидеть не можете спокойно?
      – А куда Пятый пошёл? – спросила Лена.
      – Вернётся сейчас, – ответил Лин. – Куда он денется…
      – Так куда? – задорно спросила Лена.
      – Это у него называется “пройтись подумать”, – неохотно ответил Лин. – А потом он говорит: “Мы тут подумали, и я решил”.
      – Ты это про что? – не поняла Лена.
      – В данном случае – про тебя. Решает, каким образом тебя отвадить от нашей компании.
      – Зачем? – не поняла вновь Лена.
      – Жалеет он тебя, вероятно. Ты ему понравилась, как мне показалось. И теперь он думает, как бы тебя от всех этих мерзостей спасти.
      – Мне же дали восьмой уровень, – Лена вопрошающе поглядела на Лина. – Я теперь имею право…
      – Дура, – проникновенно сказал Лин. – Тебе что, нравится смотреть, как убивают и калечат? Ты что – садистка?
      – Не поняла. Ты о чём?
      – Ты Пятого или меня без рубашки видела? Ты хоть знаешь, кто мы?
      – Пятый сказал – пленники… я только не могу понять, как это всё получается?
      – Пятый скажет… – процедил Лин. – Я-то не понимаю, что он имеет в виду под словом “пленники”, ведь мы можем смыться в любой момент, никто нас не удержит. Скорее, не пленники, а… скажем – один шизоид, и один – идиот при этом шизоиде. Такой вот расклад.
      Вошёл Пятый.
      – Сейчас ты у меня получишь за шизоида, – пообещал он, – а так же за прочую ерунду. Понятно?
      – Ага, жди, – парировал Лин. – Это ещё кто получит. Кстати, что ты там решил?
      – А чего решать?… Сделанного не воротишь, придётся уповать лишь на то, что её никто не тронет. Ты же знаешь наших…
      – Приглядим, – пообещал Лин. – Всё будет хорошо.
      – Если всё будет так же хорошо, как когда вы копали грядку, то я ни в чём не уверенна, – со смехом сказала Лена.
 

* * *

      …Грядки Пятый с Лином копали вдохновенно, что и говорить. Лопаты так и летали, пласты влажной сырой земли ровными рядами ложились на разные стороны, возле дорожки. Было жарко, парило, но дождь всё-таки прошёл стороной. Валентина, помогавшая мужу насаживать мясо на шампуры, поглядев на это с час, крикнула Лину:
      – Рыжий, иди отдохни! Бока пожалей, не надрывайся!…
      – Хорошо, – откликнулся Лин. Он воткнул лопату в землю, сделал шаг в сторону… и тут же был вынужден выпасть в боевую стойку и блокировать два удара одновременно – один лопатой по верху, второй – ногой на низком уровне.
      – Зараза! – ликующе завопил Лин. – Ну, держись!
      В мгновение ока только что поставленная лопата словно бы сама влетела ему в руки и Лин кинулся в атаку на друга.
      – Спарринг на лопатах, – прокомментировала Валентина. – Точить и выправлять потом сами будете, ясно?
      – Куда… яснее, – ответил Пятый, ловко уходя от очередного выпада. – Я лучше выправлю… чем получу по голове!
      – У, гад! – Лин отшатнулся в сторону, провёл хорошую атаку, правда, совершенно безрезультатную. – Точить лопаты… будет побеждённый, а не победитель! Понял, Пятый?…
      – Это мы ещё… поглядим, – Пятый отступил на шаг, и Валентина сразу всполошилась:
      – Отойдите от клубники, ироды! Всё, победила дружба… хватит, я сказала!
      Лин и Пятый остановились, тяжело дыша, у Лина на лице гуляла немного злорадная усмешка.
      – Ты, – сказал он, показывая на Пятого пальцем, – точишь эти проклятые лопаты. И всё тут, понятно?
      – Ага, три раза, – с сарказмом сказал Пятый. – Мне делать больше нечего.
      – А что тебе ещё делать? – искренне удивился Лин. – Мясо ты всё равно не ешь, и поэтому ты вполне…
      – Ты тоже не ешь мясо. Поэтому лопаты мы точим вместе. Валентина Николаевна, где у вас этот камушек?
      – Точильный? Поищи в сарае, должен быть.
      В результате лопаты они точили по очереди, потом снова едва не подрались – кому нести камень назад в сарай. Идти обратно не хотел никто.
      – Чего это они? – с недоумением спросила Лена Валентину.
      – Типа тренируются, – объяснила та. – Чтоб форму не терять. А что? И то верно…
      – Но это ж больно – лопатой…
      – Они без контакта, только на касание. Веселятся, скучно им, видать… Лен, сходи к ним, попроси, чтобы шли спать. Хватит уже, остальное – потом…
      – Хорошо. – Лена, отойдя от мангала, на котором жарился шашлык, отправилась к друзьям. – Вам Валентина Николаевна велела идти спать.
      – Отлично! – отозвался Лин. – Только этого ещё и не хватало! Сейчас, Лен, только этого получше приложу. Заточенной лопатой. Для верности… ай! Ты чего дерёшься?!
      – Ты же сам сказал “приложить”. – Пятый пожал плечами. – Вот я и…
      – Ты мне надоел. Всё, хватит… Лен, они там что – мясо, что ли жарят?
      – Ну да, – ответила та. – Шашлык. Вы будете?
      Пятый слабо поморщился, а Лин сказал:
      – Мы не едим мясо, Ленок. Ты это запомни, ладно? И не спрашивай, почему. Хорошо?
      – Ладно, – Лена пожала плечами, – я просто подумала, что вкусно…
      – Да мы и не обижаемся, – успокоил её Пятый. – Откуда тебе знать?… Пойдём, Лин, поспим, что ли…
      – Можно… Ты гляди, сколько накопали! Ай да мы!… – Лин с гордостью потряс лопатой. – Слушай, давай ещё что-нибудь раскопаем, а?
      – Да ну тебя, – ответил Пятый, – тебе лопату давать опасно.
      – Ага, – отозвался Лин. – Ты гляди, её же ещё кидать можно!… Вот я сейчас… вон в те кусты… три, два, один… пуск!
      – Рыжий, сволочь, оставь смородину в покое! – завопила Валентина. – Пятый, чего ты смотришь, как дурак! Забери у него лопату сейчас же!
      – Вот это да! – возмутился Пятый. – Он швыряется лопатой, а я из-за этого – дурак? Ну и логика…
      Лин вытащил лопату из кустов и торжественно вручил её Пятому, а сам прошествовал в дом. Пятый потащил лопаты к сараю, Лена сунулась было помогать, но он лишь раздражённо отмахнулся. Лена отстала, чувствуя, что ей становится обидно. Ей и невдомёк было, что творилось в это время у Пятого в душе. С того самого момента, как он увидел Лену, он, почти не переставая, пытался разобраться – что же с ним происходит? Подобного не было в его жизни никогда – от одного взгляда на эту девушку его начинало трясти. “Да что ж такое? – думал он в полном отчаянии. – Из-за чего это?… Где Арти со своими советами? Что делать?… Чёрт, и ещё раз чёрт… устал я, что ли? Может, из-за этого? Господи, ну в чём я ещё виноват?… Нет, о таком и думать даже нельзя!” Внутренний голос ответил: “Собственно, почему нельзя?… Ты думаешь, что ты в неё влюбился, что ли? Не дури, у тебя, вероятно, плохо с головой. Просто она – тот человек, которого ты ждёшь больше тринадцати лет, ясно? Ты это чувствуешь, вот и всё. С ней ты сможешь передать материал… не сейчас, позже. Потом… а пока присмотрись, время есть. Такие дела вдруг не делаются. Понял?” “Понял”, – ответил Пятый внутреннему голосу и мысленно усмехнулся. Он даже себе боялся признаться в том, что чувствует к Лене ещё что-то, кроме признательности за то, что вытащила в этот раз на волю. Даже себе. Что говорить о Лине и об остальных?…
 

* * *

      – Ложитесь, ребята, время позднее, – попросил Пятый. – Завтра уезжаем… надо бы выспаться получше. Лин, ты меня вообще слышишь?
      – Ну да… а я чего… я просто задумался…
      – Ты, по-моему, спишь на ходу. Лена, если ты хочешь, то я могу побыть неподалёку… в твоём сне было нечто, что может напугать… я хорошо отлавливаю любые кошмары, поэтому…
      – Это он на мне натренировался, – пояснил Лин, – я тоже могу… так. Я – на нём.
      – Да нет, не надо, – Лена робко улыбнулась, – я и сама…
      – Ну хорошо, – кивнул Пятый. – Мы тогда пошли. Ладно?
      – Ладно. Всего хорошего…
      – И пусть дорога будет интересной и приятной, – еле слышно сказал Пятый.
 

* * *

      Путь в Москву был на редкость хорошим. Все шутили, смеялись, дорога улетала прочь, летнее заходящее солнце сверкало на стёклах машин, проносящихся мимо. Лин сидел за рулём (уломал таки несговорчивую Валентину), и потому доехали на удивление быстро. Дома занялись ужином, готовил главным образом Олег Петрович, ему помогали Лена и Пятый. Лин с Валентиной засели в большой комнате и проговорили непонятно о чём больше часа. Как потом выяснилось – обсуждали, каким образом можно будет хоть немного защитить Ленку от надсмотрщиков. Придумали. Лин вызвался во время Ленкиных хождений с хлоркой по возможности не выпускать её из поля зрения. Пятый его в этом поддержал, согласился, что надсмотрщики – далеко не сахар, что определённый контроль в данной ситуации нужен.
      – Вот так вот, господа хорошие, – сказала в заключении Валентина. – Придётся нам всем к новым порядкам привыкать.
      – Придётся, – подтвердил Пятый. – Ну ничего. И не к такому привыкали.
      – Особенно ты, – заметил Лин. – У тебя вообще привычка – вторая натура…
      – Ну что ты на него опять напал, – вступилась за Пятого Валентина. – По-моему, он прав, привыкать придётся. Но не к плохому же, к хорошему. Вон у нас с вами теперь какая Ленка есть – и умница, и красавица…
      – Валентина Николаевна… – начала было Лена, но Лин её прервал:
      – Лучше соглашайся, – посоветовал он. – А то она как даст по мозгам…
      – Только если тебе, – парировала Валентина. – Лене пока что не за что.
      – Валя, ужин стынет, – позвал из кухни Олег Петрович, – вы бы шли…
      – А не пойти ли нам на…? – спросил Лин. Валентина влепила ему затрещину, Лин взвыл:
      – За что?
      Из кухни высунулся Пятый.
      – Валентина Николаевна, Лена, а так же противная рыжая тварь! – позвал он. – Хватит бить друг друга, пойдёмте есть.
      – Кто о чём, – проворчал Лин, – а Пятый – о жрачке… Иду, иду, а то заладил…
      – Ладно, сдаюсь, – Пятый поднял руки. – Хоть завтра, мне-то что?…
      – Тебе всегда – ничего, – ответил Лин. – Тебе всё по фигу.
      Легли часов в одиннадцать, перед сном Валентина заставила всех посмотреть по видео какой-то новый боевик, особенно ей понравившийся. Впрочем, Пятый и Лин уже посреди фильма начали зевать столь откровенно, что Валентина сжалилась и отпустила их спать. Лене боевики не нравились никогда, но она, чтобы не обижать свою гостеприимную начальницу, досмотрела-таки фильм до конца. Когда Лена шла по коридору к комнате, в которой ей предстояло переночевать, она услыхала голоса, доносившиеся до неё из той комнаты, в которой спали Пятый и Лин. То есть, она думала, что спали.
      – Какая скука, – сказал Лин. – Да разве это фильм?… Дерьмо, не сказать больше…
      – Вынужден согласиться, – ответил Пятый. – Хорошо, что мы решили это вопрос.
      – И то ладно…
      Утром, когда ехали на трёшку, Валентина едва слышно спросила Пятого:
      – Не забудешь?
      – Нет, – так же тихо ответил тот. – Как можно.
      – Ну… мало ли что?… Устанешь, к примеру…
      – Нет, я же сказал.
      – Да, память у тебя абсолютная. Лин?
      – А как же, – ответил Лин.
      – Что “как же”?
      – Не забуду.
      – Лена, ты постарайся не заходить в залы, – попросила Валентина, – ладно? По возможности.
      – Залы – это там, где рельсы? – спросила Лена.
      – Да… и в девятую – тоже. Там…
      – Там плохо, Лена, – закончил Пятый. И посмотрел на Лену с жалостью, да с такой, что Лену словно полосонули по душе бритвой. – Очень плохо.
      – Не ходи туда, не надо, – поддержал друга Лин. За всю дорогу он ни разу не улыбнулся. – Если нужно идти вниз – то лучше заранее попроси кого-нибудь найти нас. Мы проводим…
      – Мы же вроде вчера про это говорили, – заметила Лена.
      – Это для того, чтобы нам лучше запомнить, – пояснил Пятый. – Там очень тяжело, о многом забываешь… поэтому сейчас нужно… как лучше сказать?… собраться максимально, чтобы потом мозг действовал по заданной программе… на автомате.
      – Как это? – не поняла Лена.
      – Потом поймёшь, – пообещал Лин мрачно.
      – Что пойму?
      – Что такое – ужас, – ответил Пятый. Валентина кивнула. Лин тоже. – И всё остальное – тоже. Только вот не знаю…
      – Опять начал, – вздохнул Лин. – Перестань.
      – Хорошо, – ответил Пятый.
      Все смолкли, каждый думал о своём. “Как же быстро они восстанавливаются, – думала Валентина, – удивительно… Надо спросить”.
      – Лин, как рёбра? – поинтересовалась она.
      – Уже в порядке, почти срослись, – ответил тот.
      Валентина кивнула, все снова замолчали. Лена опять думала, что она недопоняла на этот раз, Валентина – о том, что ждёт их всех, Лин – о том, как же хочется спать, Пятый – о том, что ему, похоже, страшно. И не за себя. И даже не за Лина. На этот раз – не за него. За Лену. За совершенно чужого человечка, который из-за каких-то злых обстоятельств стал не совсем чужим. Пятый чувствовал ответственность, тревогу, беспокойство… Ему стало зябко, он повёл плечами.
      – Лена, ты хоть сегодня никуда не ходи, ладно? – попросил он.
      – А почему? – не поняла та.
      – Просто не ходи – и всё, – повторил он.
      – Ты ему верь, он такие вещи чует, как собака – землетрясение, – кивнула Валентина. – Так что сегодня ты моешь медпункт.
      – Ладно, – сдалась Лена.
      – Доволен? – спросила Валентина. Пятый кивнул.
      – Тогда всё будет хорошо, – прошептал он, ни к кому не обращаясь. – Всё хорошо… это точно. Со всеми хорошо. Даже со мной…

Лена

      – Лена, сегодня денёк у нас с тобой будет – не приведи Господь, – предупредила Валентина, – я освобождения выписала и одному и другому, будем забирать.
      – Откуда? – спросила Лена.
      – Черт его знает! Я их уже больше месяца не видела. Так, я пошла за ними, а ты тут пока приготовь чай, поставь раскладушку и достань лекарства из шкафа.
      – А что доставать?
      – Стандартный набор. Глюкозу, натрий… да всё, что найдешь, вынимай. Я скоро.
      Валентина удалилась, а Лена, опустившись перед шкафом на корточки, принялась вытаскивать из него бутылки с глюкозой. То, что происходило на данный момент, было ей в новинку, и она страшно нервничала и переживала. Она, до того как попала на предприятие, и помыслить не могла, что люди способны таким вот страшным образом обходиться с людьми. Всего два месяца прошло с того дня, как она познакомилась с Лином и Пятым, а её представление о мире изменилось в корне. Она прекрасно понимала, что ей уже никогда не стать прежней. Что страх, поселившийся в её душе, не оставит её до конца дней. Что полного доверия к людям она никогда более не испытает. Что в каждом незнакомом, да и знакомом человеке может прятаться надсмотрщик, а то и ещё кто похуже… Впрочем, для невеселых мыслей уже не оставалось времени – в коридоре всё ближе и ближе раздавались медленные, неуверенные шаги и голос Валентины:
      – Ещё чуть-чуть, и придем… Ленок, принимай! Я за рыжим пошла!
      Лена чуть не бегом выскочила в коридор. Валентина стояла напротив двери в медпункт и бережно поддерживала Пятого, который едва держался на ногах от усталости.
      – Отведи его в ванную и помоги помыться, – приказала Валентина, – следи, чтобы в воде не заснул, а то утонет, это запросто. Переодень, и пусть ложиться спать. Всё, Пятый, отпусти меня, мне дальше надо идти. Да не цепляйся ты, вот репей, а! Лена, помоги, он на ногах не стоит.
      Лена подошла ближе и взяла Пятого под руку. Он тут же навалился на неё всем весом, колени у него подгибались. Валентина стремительно удалилась.
      – Пойдем, Пятый, – попросила Лена, – тут совсем ерунда осталась.
      Он согласно кивнул и прикрыл глаза. Похоже было, что он спал на ходу. Лена едва ли не на руках протащила его по гулкому коридору к ванной комнате. Раздеться сам он и не попытался, поэтому Лене пришлось снимать с него балахон и штаны, а затем помогать залезть в ванну. Оказавшись в теплой воде, он моментально заснул. Выглядел он совершенно измученным и безразличным ко всему. Лена вымыла его, стараясь не потревожить многочисленных ссадин, вытащила пробку из ванной, а потом, заслышав в коридоре какой-то шум, приоткрыла дверь и высунула наружу голову, желая понять – что происходит? И оторопела. Двое надсмотрщиков волоком тащили Лина прямо по направлению к ванной, за ними поспешала Валентина, приговаривая на ходу:
      – Осторожней! Да осторожнее же, идиоты! – увидев Лену, она позвала. – Лена, брось этого и бегом ко мне!
      – Что случилось? – с ужасом спросила Лена. Когда Лина подтащили достаточно близко, она увидела, что с ним произошло что-то очень нехорошее – он выглядел так, словно прошел сразу через все круги ада. Землистое неживое лицо, одежда перепачкана кровью и изорвана, ноги отекшие, да так, что швы на штанах внизу разошлись, руки и спина в ожогах…
      – Всё плохо. Помоги, чего стоишь!
      – Но что…
      – Клетка, двое суток, – объяснила Валентина. Лена ничего не поняла.
      – А что такое?…
      – Потом расскажу. Сердечное неси! Лин, ты ещё живой? – она склонилась над рыжим. Тот приоткрыл воспаленные покрасневшие глаза и еле слышно произнес:
      – Господи…
      – Сейчас, дружок, потерпи… да где же эта ду… А, ты уже пришла? Давай лекарство и принеси из моей машины обезболивающее, в сумке оно лежит, кажется. Найдешь… И носилки тоже поищи, они на выходе около дежурки стояли, армейские, зеленые такие…
      – А мне одежду захвати, ладно? – Пятый, набросив белый Ленин халат, появился в дверях ванной. – А то холодно… Валентина Николаевна, что? – он кивнул в сторону Лина.
      – Клетка, – ответила та.
      – Долго?
      – Два дня.
      – Хреново, – Пятый покачал головой. – Рыжий, ты как?
      – А как ты думаешь? – Лин дышал неровно, лицо его приобрело мертвенно-бледный оттенок, глаза остекленели, его трясло. – Наверное, что отлично? Правда?… Как я ещё могу себя чувствовать?…
      – Лин, перестань, – попросила Валентина, – не трать силы. Пятый, препираться будете позже, ладно? Пойди, возьми ключи от машины и возвращайся. Только побыстрее, не тяни, понял?
      – У кого мне брать ключи? И от какой машины? – Пятый уже оделся в свою прежнюю одежду, и теперь стоял на выходе из ванной, наспех вытирая мокрые волосы вафельным полотенцем. – Мне что – опять вниз идти, что ли?
      – У Юры ключи были. Или от “козла” или от “Уаза”, но были, точно. – Валентина присела рядом с Лином на корточки и помогла ему улечься немного поудобнее. – Чего стоишь, как пришибленный? Иди живо, я сказала!
      – А меня обратно-то выпустят? – Пятый с сомнением покачал головой. – Мало ли что… может, лучше Лена?
      Валентина склонила голову к плечу и столь выразительно посмотрела на него, что он поспешил ретироваться, не задавая дополнительных вопросов.
      – Гадина, – прошептал ему вслед Лин, – какая же он гадина… слов нет, ей Богу…
      – Не надо, Лин, – попросила его Валентина, – он же не хотел, чтобы с тобой так получилось. Он не виноват.
      – Виноват, – откликнулся Лин, – только из-за его упрямства мы тут и сидим, только из-за него… Он будто удовольствие получает от того, что здесь происходит! И он добьется своего, так и знайте. Мы оба тут погибнем… а я этого не хочу, – Лин тихо вздохнул и привалился отяжелевшей головой к Валентининому колену, – я так устал, Валентина Николаевна… это так тяжело… а он словно и не понимает… словно ему не больно и не страшно… словно он железный, а сердце у него каменное…
      – Не надо, Лин, – Валентина на секунду отвернулась. В конце коридора появился Пятый. Он махнул ключами и мотнул в сторону двери головой, мол, пошли. Пришла с носилками под мышкой сильно запыхавшаяся Лена, вместе с Валентиной они устроили на них Лина и понесли к выходу.
      Пятый уже дожидался их, сидя за рулем “Уаза”. Он плотно сжал губы и отвернулся, когда Лин снова принялся поносить его, на чем свет стоит. Лину было худо, но это лишь ожесточало его в ещё большей степени.
      – Валентина Николаевна, дайте мне какую-нибудь резинку для волос, – попросил Пятый, – а то на каждом посту будут тормозить, а нам нужно поспешить, как вы считаете?
      – Всё верно. Сам поведешь, мне не дашь? А то ты такой уставший.
      – Не мог бы – попросил бы вас. Всё, поехали.
      – Ты, тварь, – прохрипел Лин, – куда собрался-то? Я тебя спрашиваю?
      – Везу тебя к Вадиму Алексеевичу, в интенсивную. Недельку полежишь, из кризиса выйдешь. И мозги тебе немного вправят, по моей личной просьбе. До такого возраста дожить – и таких вещей не понимать…
      – До какого возраста? – от возмущения Лин аж задохнулся. – Мне ещё сорока нет, мерзавец… И я ещё хочу пожить, понял?… Я тебя спрашиваю, понял?
      Пятый промолчал. Несколько минут прошли в тишине, но затем Пятый произнес:
      – Лена, говори со мной или тормоши время от времени, как хочешь. Иначе я засну.
      – И отправишь нас всех на тот свет, – зло заключил Лин, – ты, похоже, только этого и добиваешься…
      – Лин, заткнись, пожалуйста, – попросила его Валентина, – не мешай. Пятый, может сменить тебя? А то…
      – Ничего, доедем, – успокоил Пятый, – не впервой. Присмотрите за рыжим. Как там?
      – Да пока без изменений, – заметила Валентина, – плохо ему, дай Бог, чтобы всё интенсивной обошлось, Вадим-то его и в реанимацию сгоряча может сунуть.
      – Не должен, – Пятый вдавил педаль газа в пол и пожаловался, – не люблю за грузовиками ездить, всё стекло грязное и не видно сквозь него ни фига… Лена!
      – Да, – откликнулась та, – что?
      – Хотел спросить – как же так вышло, что ты вообще сюда попала? Я имею в виду предприятие. По-моему, это место не годиться для такой девушки, как ты…
      Валентина с изумлением посмотрела на него. Пятый, не отрываясь, следил за дорогой, руки его спокойно лежали на руле и он умудрялся выжимать из дряхлого “Уаза” под сотню, лихо лавируя между машинами, подрезая и обгоняя.
      – Пятый, поосторожнее, – предостерегла Валентина, – ты уставший, не гони так, слышишь?
      – Всё будет в полном порядке, – заверил её Пятый, – следите не за мной, а за Лином. Тут и так всё будет хорошо.
      – Ну-ну, – Валентина скептически покачала головой, – хоть по городу так лихо не носись. Не ровен час, нарвемся ещё на гаишника – что делать будем?
      – Ехать осталось пять минут, успокойтесь, Валентина Николаевна. Кстати, мне в машине сидеть, пока вы все вопросы с Лином решать будете, или с вами идти? Нужен я там?
      – Ни ты, ни Лена там ни на фиг не нужны. Да! Вот что я забыла-то! Склероз – болезнь века, ей Богу… У нас с Олегом гости сегодня, так что ко мне ехать нельзя. Лен, пустишь его переночевать, ладно? У меня просто не получается…
      – Да о чем речь, конечно, пущу, – Лена повернулась к Пятому и спросила, – ты-то сам как – ко мне ехать хочешь?
      – Спасибо, Лена, но мне как-то неудобно… – Пятый на секунду замялся, – может, я лучше в подвал?
      – Ну вот ещё! – возмутились в один голос Лена и Валентина.
      – И думать забудь, – строго произнесла Лена и для острастки даже погрозила Пятому пальцем, – сегодня ночуешь у меня – и точка.
      Между тем они подъехали к больнице. Лена помогла Валентине отыскать Гаяровского; Лина отправили в интенсивную, где ему предстояло пробыть четыре дня, Пятый переоделся в нормальную городскую одежду, сходил проведать Лина, который не преминул облить его очередным потоком брани и, наконец, он и Лена сели в машину и поехали к Лене домой. По дороге Пятый молчал – у него не шло из головы то, о чём, не переставая, твердил Лин. Он видел перед своими глазами рыжего, говорящего одно и тоже: «всё из-за тебя, это ты виноват в том, что мне так плохо». Рыжему и вправду было худо – клетка являлась одним из самых страшных испытаний предприятия, и Лина вполне можно было понять. Он не хотел чего-то экстраординарного. Он просто хотел жить. И чтобы не было больно…
      – Пятый, мы сейчас поворот проедем, – предупредила Лена, – не отвлекайся, пожалуйста…
      – Что?… А, да, конечно… прости, я немного задумался… – Пятый загнал машину во двор. – Рыжий из головы не идет, как же я допустил, что его… его же чуть не убили! И всё из-за меня, Лин прав, наверное. Хотя не знаю, не знаю…
      Лифт, как всегда, не работал, и Лене с Пятым пришлось подниматься пешком на четвертый этаж по грязной заплеванной лестнице. Половина лампочек не горела и скудное освещение не добавляло лестнице очарования. Череда подъездных запахов – начиная с прокисших щей и жареной картошки, заканчивая кошачьей вездесущей вонью, преследовала неотвязно и заставляла невольно ускорять шаги. Неожиданно Пятый с удивлением почувствовал, что ему делается всё тяжелее и тяжелее идти, ноги словно налились свинцом. Лена ушла вперед, а он брел всё медленнее. Уже на подходах к нужному этажу он вдруг почувствовал где-то за грудиной секундное неудобство, которое в мгновенье ока обернулось такой сильной болью, что колени его враз подогнулись и он с размаху сел на ступеньки. Боль была подобна яркому внезапному лучу света, прорезавшего тьму и ослепившего Пятого. Он вцепился правой рукой в ткань рубашки, чувствуя, как она рвется под его пальцами. Одновременно он старался судорожно нащупать левой рукой перила – ему показалось, что он вот-вот упадет. Боль согнула его пополам, он прижался лбом к коленям, еле дыша и боясь пошевелиться, чтобы не спровоцировать новый приступ.
      – Ты слушаешь? – спросила Лена, возясь одновременно с замком. – Эй, ты где?
      Пятый не ответил. Только тут Лена заметила, что с ним происходит что-то не то. Она бросилась к нему и опустилась рядом с ним на корточки.
      – Пятый, что такое? – испуганно спросила она. – Что с тобой?
      – Ни… ни… чего… – прохрипел тот с трудом, сдавленным голосом. – Посижу… секунду… вот только… перестанет болеть…
      – Пойдем в квартиру, – умоляла Лена, помогая ему подняться на ноги, – ну вставай, ну ради Бога… ну пошли… ой, мамочки… Господи… Пятый, капельку пройди – и полежишь на кровати… Только не умирай, пожалуйста…
      Лена провела Пятого в комнату и помогла ему лечь, а сама бросилась к телефону, одновременно стараясь не выпускать его из поля зрения. Он страшно побледнел, губы стали совсем синими. Когда Лена тащила его к двери. Она обратила внимание на то, что руки его холодны, как металлические перила лестницы, которые он так не хотел отпускать.
      – Кому ты… звонишь?… – голос Пятого прерывался.
      – Валентине, – откликнулась Лена, – полежи пока, она сейчас приедет…
      – Лена… не надо… у неё гости… не трепи ей нервы… у меня всё и так пройдет… я только отдохну… всё нормально…
      – Валентина Николаевна! – от волнения и переживаний Ленин голос дрожал, она с трудом сдерживала слёзы. – С Пятым плохо!… сердце… нет, он в сознании…
      – Лена, не морочь мне голову, – спокойно говорила Валентина, – не устраивай трагедий. Что у тебя дома есть из лекарств?
      – Мало совсем… ну, нитроглицерин… корвалол…
      – Прежде всего, просто помоги ему согреться. Положи его на правый бок, получше укрой, если есть грелка – то к ногам грелку. Горчичники есть?
      – Да…
      – На область сердца поставь, как учили. Любое обезболивающее пусть примет, хоть анальгин, хоть аспирин, что найдешь. Пока ищешь лекарства, дай ему трубку, я с ним поговорю, успокою немножко. И ты не переживай, всё будет хорошо, он быстро отходит, я-то знаю. Сколько раз такое бывало, я уж со счета сбилась. Сознание не терял?
      – Нет, но…
      – Тогда всё в полном порядке, и не стоит так переживать. Дай ему трубку… Пятый?
      – Да… я же просил её не звонить вам… всё нормально, Валентина Николаевна, просто Лена…
      – Ты мне лучше скажи, – перебила его Валентина, – судя по ощущениям – сам справишься? Или мне приехать? Только честно.
      – Я же сказал – всё нормально… Немного прихватило, но уже отпускает… только в первый момент было по-настоящему больно, а сейчас… слабость, а так…
      – Лене трубку дай, слышишь? Ленок? Ну что, нашла?
      – Да… давайте я вам попозже позвоню, хорошо? Сейчас горчичники поставлю, и нитроглицерин ему дам.
      – И чаю горячего с сахаром. Кстати, постарайся зазря к нему не лезть, он устал, перенервничал, дай ему отдохнуть. Спроси, спать он хочет?… Что говорит – ещё спрашиваете? С этаким сарказмом в голосе? Ой, был бы там сейчас Лин, Пятому влетело бы за этот сарказм по первое число…
      – А почему? – удивилась Лена.
      – Лин считает, что только он имеет право острить, все остальные должны слушать и созерцать, как он это делает. Пока, Ленок. Звони, если что…
      Лена повесила трубку и повернулась к Пятому. Он лежал на боку, тяжело дыша, но поза его уже перестала быть столь напряженной и вынужденной, как раньше. Боль оставила его. Лена набросила на него одеяло, поправила подушку и пошла на кухню за лекарствами. Вернувшись, она подумала, что он мог заснуть и поэтому решила проверить – не уснул ли? Будить Пятого ей было жалко. Она присела на краешек кровати и тихонько позвала:
      – Пятый! Ты как, спишь?
      – Что?… – неуверенно прошептал он. – А, нет… нет, Лена, не сплю… извини, просто я немного не в форме. Жить, двигаться, дышать – это всё-таки нагрузка…
      Лена улыбнулась.
      – Горчичники ставить будем? – спросила она. – Если ты устал, то тогда можно и без этого обойтись…
      – Раз Валентина приказала поставить, то давай. – Пятый со вздохом сел на кровати, придерживая одеяло, начавшее было сползать на пол. – Она потребует подробный отчет о том, что здесь было, и поинтересуется, как выполнялись её указания.
      – Ты серьезно? – удивилась Лена. – Вот прямо так и спросит?
      – А то. Пойдем на кухню, что ли…
      – Лежи, я всё принесу.
      Пятый снова лег. Он выглядел так, словно вынырнул на поверхность воды в тот момент, когда воздуха в легких уже не оставалось – страшно бледный, с немного шалыми глазами, в которых, помимо перенесенной недавно боли читалось облегчение, с растрепанными длинными волосами, разметавшимися по подушке и влажными на лбу от выступившей испарины. Фланелевая рубашка, в которую он был одет, была расстегнута, задралась, а воротник съехал на сторону.
      – Прости, что я напугал тебя, Лена, – попросил он, – я не хотел, видит Бог. Но такие вещи происходят всегда помимо нашей воли…
      – Не говори ерунды, – Лена поставила на столик рядом с кроватью блюдечко с теплой водой и положила в него горчичник, – снимай рубашку и поворачивайся на бок. Ой, погоди! Нитроглицерин под язык положи, пока мы с тобой про это совсем не забыли…
      Пятый сносил всё процедуры молча, стал вялым, пассивным, Лене казалось, что он вот-вот заснет. Но Пятый и не думал спать, он, как только Лена сняла ему горчичники, отправился на кухню заваривать чай и помогать ей с посудой и ужином. После еды его немного сморило, он сидел за столом и курил найденную в кармане рубашки сигарету, наблюдая за Леной.
      – О чем грустишь, Пятый? – Лена, домывавшая последнюю тарелку, стояла в пол-оборота к нему и вытирала тыльной стороной ладони лоб.
      – Может, Лин прав? – в голосе Пятого звучало сомнение и неуверенность. – А как же тогда то, что я делал всю свою сознательную жизнь? Всё должно пойти к шуту лишь из-за моих принципов, которые в корне не верны?… Я никогда не сомневался раньше, но раньше у меня не было повода для сомнений. Он не раз говорил об этом, часто в ещё более резком тоне, но я не принимал его слов всерьез… так, походя, высказался… плохое настроение, болен… мало ли что?… А теперь я понимаю, что всё это было отнюдь не шуткой…
      – О чем ты? – не поняла Лена. – Это про то, как он сегодня?…
      – Да, – Пятый обернулся в поисках пепельницы и, не найдя ничего похожего, встал и стряхнул пепел в раковину. – Хотя, возможно, это произошло из-за того, что Лин двое суток провел в клетке.
      – А что такое клетка? – не поняла Лена.
      – Клетка – это проволочная загородка размером примерно семьдесят на семьдесят. Пока ты в ней находишься, ты не можешь ни сесть, ни лечь… и ты стоишь до тех пор, пока держат ноги… спать тоже не дают… избивают, если попробуешь встать поудобнее… это очень тяжело выдержать, Лена.
      – Неужели нельзя пройти… ну, как-то разорвать проволоку?
      – Маленькая деталь, забыл сказать. Через проволоку пропущен ток, двести двадцать вольт. Так что прикасаться к ней как-то не хочется – больно, да и ожоги – тоже не самое приятное дело, согласись.
      – И сколько ты… самое большое время там пробыл?… – в голосе Лены звучал ужас и недоверие.
      – Шесть суток… правда, потом я чуть не отдал Богу душу. Спасибо Валентине…
      – А когда это было?
      – Пару лет назад. Когда наши архаровцы увидели, что я при смерти, они кинулись вызванивать начальству. Шеф прислал Валентину. Та первым делом сказала, что я – покойник, но как выяснилось, погорячилась, рано обрадовалась. Мы Лином живучие, как я не знаю кто…
      Лена поставила тарелку в сушку и села напротив Пятого за стол.
      – Пятый, – неуверенно начала она, – расскажи, как же это всё произошло? Ну, то, что вы здесь оказались, что с вами так обращаются, что вы это так спокойно терпите?… Ведь есть же какие-то причины, правда? Не просто так же это всё?…
      – Умная девочка, – в пространство сказал Пятый, – только, увы, хочет знать то, чего я и сам за столько лет до конца не понял… Лена, милая, да ведь это настоящий допрос! То, о чем ты сейчас спросила, из нас выбивают годы и годы подряд! Если бы я мог тебе ответить, зная, что ты не пострадаешь, что тебе не будет ничего угрожать после моего рассказа – я бы ответил. Но я не могу гарантировать тебе безопасность, не забывай о том, где ты работаешь, поэтому лучше оставим эту тему, хорошо?
      Лена пристально посмотрела на Пятого. Он сидел, опустив отяжелевшую голову на правую руку, глядя в одну точку усталым взглядом. В глазах его стояла печаль – не досада, не раздражение, а именно глубокая печаль понимания всего и вся. Лена встала, подошла к нему и обняла за плечи, стремясь утешить и ободрить. От неожиданности он вздрогнул, на секунду напрягся, но затем, расслабившись, встал со стула и тоже обнял Лену, прислонившись лбом к её плечу. Они простояли так почти минуту, безмолвно утешая друг друга.
      – Прости, – едва слышно прошептал он, – прости меня, хорошо? Я дурак…
      – Брось, – шепнула в ответ Лена, – пойдем, поздно уже. Тебе нужно отдохнуть, слышишь?
      – Конечно, – Пятый отвернулся и Лене на секунду показалось, что в глазах его стояли слезы. Но нет – когда он вновь повернулся к ней лицом, глаза были совершенно сухими. – Где мне ложиться?
      – Иди в комнату, на кровать. А себе я раскладушку поставлю. Дойдешь?
      – Наверное, – в голосе его послышалось сомнение, – нет… Что за ерунда?…
      – Обопрись на меня, – посоветовала Лена, – ты устал, вот и всё. Сейчас поспишь, через минутку.
      Пятый заснул мгновенно, едва донеся голову до подушки. Лена устроила его поудобнее, поправила одеяло, приоткрыла форточку и подсела к нему. До этого дня у неё не было возможности рассмотреть Пятого получше, и она теперь пристально вглядывалась в его лицо, стремясь понять – что же это за человек? Почему он произвел на неё столь сильное впечатление в момент встречи и почему оно со временем не ослабевало, а наоборот, усиливалось? Пятый спал на спине, положив под голову исхудалую руку и вытянувшись. Его бледное лицо приобрело спокойное, умиротворенное выражение. “Странный он какой-то, – подумалось Лене, – а вот волосы у него и вправду очень красивые”. Она погладила Пятого по волосам, но очень осторожно, стараясь не разбудить. “И лицо необычное, не то, чтобы красивое, а именно интересное. Ну ни на кого не похож, даже сравнить не с кем”. Хотя у Пятого не росли усы и борода, а выглядел он от силы лет на двадцать пять, если не обращать внимания на кажущуюся хрупкость, только добавляющую ощущения, что человек этот молод, в его поведение, манере говорить, держаться, действовать чувствовался уверенный мужской ум, незаурядная смелость и достоинство. Именно мужские, отнюдь не безрассудные юношеские, качества. Когда-то Валентина говорила, что Пятому и Лину уже далеко за тридцать, Лена этому верила с большим трудом – ей казалось, что Валентина ошибается, что они моложе. Тем более, Лин своими шуточками подливал масла в огонь. Если бы не сегодняшняя ситуация, Лена ещё долго оставалась бы при своем неверном мнение, но то, что произошло, изменило её взгляды…
      Пятый застонал во сне, на лицо набежала тень, оно исказилось гримасой страдания. Одновременно с этим в прихожей зазвонил телефон. Лена робко потрясла Пятого за плечо, он не проснулся, но стонать перестал. Лена побежала в прихожую к заливающемуся аппарату. Звонила Валентина.
      – Привет, Ленок! Ну, как дела? Оклемался?
      – Да, кажется. Я всё сделала, как вы велели, он даже поужинать смог.
      – Вот видишь, – уверенно произнесла Валентина, – а ты боялась. Теперь – спать, и завтра он будет в норме.
      – Валентина Николаевна, знаете, он спит так неспокойно, стонет, мечется… ну вот, опять! Мне что, всю ночь с ним сидеть? Я боюсь, как бы он себя не покалечил, вдруг дернется или удариться обо что-нибудь…
      – Ну, дорогая, а что ты хотела? – удивилась Валентина. – И рыжий спит точно также, если не хуже, привыкай, раз уж ввязалась в это дело. Кошмары – это у нас в порядке вещей. Попробуй сделать вот как. Валерьянка в таблетках есть?
      – Да, была.
      – Возьми таблеток десять, растолки их в порошок, долей пару ложек воды, размешай получше и дай ему выпить. Иногда помогает.
      – Я если он не проснется? – спросила Лена.
      – А и не надо, он и в полусне может. Ты и не пробуй его будить, всё равно ничего у тебя не выйдет. Его как-то надсмотрщики избили до полусмерти, поднять пытались, а он проснулся только через день. Ты всё поняла?
      – Да. Вы ещё позвоните?
      – Завтра. Так, пока не забыла! Этого спящего красавца рекомендую пару раз чувствительно съездить по морде, иначе ты вообще никакой реакции на своё присутствие не получишь. Он, небось, ещё и на спине там валяется?
      – Да, но он сам лег, я и решила его не трогать…
      – Таблетки дашь – и переверни на бок. Всё, бывай, Ленок. До завтрево…
      Лена пошла в кухню, приготовила валерьянку так, как ей велела Валентина, и вернулась к Пятому, в комнату. Он снова стонал, дышал неровно. Одеяло, которым заботлив укрыла его Лена, сбилось в какой-то неопрятный ком у него в ногах… Веки его беспокойно вздрагивали, он дергал головой, словно стараясь освободиться от невесть чего, руки сжимались в кулаки так, что костяшки пальцев белели. Ему, вероятно, снилось что-то плохое, может, его снова били, может, он от кого-то бежал… сие Лене было неведомо. Но она отчетливо понимала одно – помощь ему была необходима, ведь отдых для него превратился в нескончаемую серию ночных кошмаров. Она снова села на кровать и отвела ему волосы со лба. Неожиданно она обратила внимание на то, что под волосами у него прощупывается что-то, похожее на шов. Она раздвинула волосы. Так и есть, шов. Видимо, делали трепанацию. И не больше двух-трех лет назад. “У Валентины потом спрошу, – подумала Лена, – бедный, сколько же ему доставалось…”. Лена похлопала его по щекам, но он никак не отреагировал. Лена немного рассердилась и ударила посильнее. Опять впустую. Тут Лена последовала совету опытной Валентины – треснула его по щеке что есть силы. Пятый приоткрыл мутные глаза, но лишь на секунду.
      – А ну не спать! – рявкнула Лена. – Пей давай!
      Она приподняла Пятому голову и тот, не открывая глаз, проглотил лекарство. Вид у него снова был совершенно измученным, как утром. Лена сжалилась.
      – Эй, милый, оно же горькое, чаем хоть запей… ага, умница. Теперь на бок, как Валентина сказала – и спать. Только, может, хоть рубашку снимем, мешает же… ну, всё, спи. Спокойной ночи.
      Лена выключила настольную лампу, стоящую в изголовье кровати, но Пятый вдруг прошептал:
      – Не надо… оставь свет…
      – Хорошо, – Лена вновь включила лампу и тихонько вышла из комнаты.
 

* * *

      Пятый проснулся около семи утра. Несколько минут он лежа неподвижно, приходя в себя. Он вспомнил вчерашний день и вечер. И Лену. Он открыл глаза. В комнате горела оставленная лампа, сквозь узкую щель между плотно задернутых штор видны были струи холодного октябрьского дождя. Мокрый бурый лист на секунду присел на стекло и исчез, смытый водой. “Ну, признайся себе, – подумал он с ожесточением, – признайся, идиот. Ведь она и есть та самая, которая… правда? Я же никому здесь не верил раньше… а ей… У Лина была Жанна, у меня тогда никого не было. А сейчас я, наконец, нашел… и для чего? Чтобы потерять. Со мной по-другому не бывает. Ладно, черт с этим всем! Главное, не дать ей понять того, что осознал я. Не хочу делать никого несчастным. Ни себя, ни, тем более, её. А я… может, это и к лучшему. Всё, пора вставать, и так я сплю возмутительно долго”.
      Он легко вскочил с кровати, потянулся, хрустнув суставами и, тихо ступая, прошел на кухню. Лена ещё спала, положив маленький кулачек под щеку. Пятый несколько секунд смотрел на неё пристальным, долгим взглядом. Словно старался запомнить всё – и черты полудетского лица, и мягкие русые волосы, рассыпавшиеся по подушке, и милую фигурку, спрятанную под одеялом. Затем он вернулся в комнату, быстро оделся и, не утруждая себя поисками ключей, вышел из квартиры, не захлопнув, а лишь притворив дверь.
      …Лена проснулась от какого-то очень вкусного запаха. Первое, что она увидела, открыв глаза – это Пятого, стоящего у плиты в её фартуке и что-то тихо напевающего себе под нос.
      – Ты чего там делаешь? – голос Лены был ещё хриплым после сна.
      – Привет! Я тут кое-что по мелочи… соображал. Ага! Теперь нормально…
      – А чем это пахнет? – недоуменно спросила Лена. Пахло и впрямь очень приятно, чем-то томатным, острым и пряным.
      – В ваших широтах это не практикуется. Бурито, – объяснил Пятый, – а в наших иногда практикуется. Потом у Лина спроси, как мы эту штуку учились готовить. Услышишь незабываемый рассказ, обещаю.
      – А ты сам рассказать не хочешь?
      – Могу. Только, боюсь, я не умею это делать так, как Лин. Кстати, первым начал проводить гастрономические эксперименты именно он, я подключился позже.
      – А расскажи мне, с чего всё начиналось, – попросила Лена, – а то я совсем ничего про вас не знаю…
      – Всё началось с того, что Лин был голоден. Его тогдашняя пассия отказалась готовить по той простой причине, что Лин непрестанно поносил её стряпню, наивно пологая, что тем самым делает девушке комплимент. Девушка так не считала, хотя к рыжему относилась хорошо. И вот, в один прекрасный день мы с Лином оказались в своей столовой, в которой не было и намека на что бы то ни было съедобное. Поначалу рыжий громко и выразительно ругался, потом примолк и спросил меня: “Кстати, что ты там говорил о том, что не худо бы попробовать готовить самостоятельно?”.
      – А что ты ответил?
      – Я ответил, что если он хочет, то пусть сам это и делает, а посижу в уголке и посмотрю, получиться ли у него что-нибудь. – Пятый снял фартук и поставил на стол тарелку с аппетитно пахнущей снедью.
      – И что? – Лена с некоторой опаской взяла с тарелки остро пахнущую то ли булочку, то ли блинчик, она толком не поняла, и поднесла ко рту.
      – Осторожно, начинка горячая, – предупредил Пятый, – а было вначале ну очень много дыма. И очень много нецензурщины. Лин сжег всё, что было положено в кастрюлю. Жанна, девушка Лина, как раз в это время решила сменить гнев на милость и пришла к нам в столовую. Можешь себе представить её реакцию?
      – С трудом, – призналась Лена, – я бы, наверное, стала ругаться…
      – Она тоже, – Пятый вздохнул, – ругаться – это ещё мягко сказано. Она и преподала нам первый урок кулинарного искусства. Кстати, как тебе бурито?
      – В жизни ничего подобного не пробовала, – честно призналась Лена, – я и не думала, что из простой фасоли…
      – Я тоже не думал. Но отец Жанны – по происхождению, кажется, итальянец, оттуда и эта любовь к острому. А Жанна была совершенно не похожа на итальянку – блондинка, светлые глаза. Лин был от неё без ума, – добавил он задумчиво.
      – Почему – был? – осторожно спросила Лена.
      – Потому, что мы уже никогда не вернемся домой. – Пятый тряхнул головой, отгоняя тоскливые мысли. – Не будем об этом, хорошо? Не хочется портить настроение.
      Позавтракав, они решили ехать в больницу, навестить Лина. Но прежде Лена созвонилась с Валентиной – ей необходимо было узнать, позволит ли та ехать Пятому. Валентина дала добро и Пятый с Леной, быстро закончив собирать нехитрые гостинцы для рыжего, отбыли. По дороге Лена заметила, что от утреннего воодушевления Пятого не осталось и следа. Он опять стал, по своему обыкновению, задумчив и печален.
      – Пятый, в чём дело? – поинтересовалась Лена. – Что случилось?
      – Понимаешь, Лин… он сейчас будет очень переживать из-за вчерашнего. А я вообще не хотел бы, чтобы подобное происходило. Лин – человек веселый и добрый, гораздо добрее меня. И когда у него происходят подобные срывы мне становиться по-настоящему страшно за него. Мне начинает казаться, что…
      Пятый не договорил. Он был не в силах завершить начатую фразу. Потому то, что должно было быть сказанным, так и осталось в мыслях. К больнице подъехали в молчании.
      – Посиди пока тут, ладно? – попросил Пятый в коридоре. – Я скоро тебя позову, просто ему нужно будет высказаться, а он ещё немного стесняется тебя.
      Лена пожала плечами, села на лавочку и принялась листать журнал. Пятый вошел в палату.
      Лин маялся. Ночью он спал плохо. Когда прекратилась боль и пришло раскаяние, Лин стал мучительно вспоминать, что же он наговорил вчера Пятому? В памяти всплывали какие-то бессвязные обрывки и все они, как один, были отвратительны. “Что же я наделал? – на глаза Лина наворачивались слёзы. – Как же я так мог? И что, черт возьми, что я ему сказал? Не помню. А он? Он что-то ответил? Или нет?”.
      Пятый стоял на пороге. Лин попытался было робко улыбнуться ему, безмолвно прося прощения, Пятый покачал головой и пожал плечами. Тогда Лин улыбнулся более свободно и сказал:
      – Я идиот, правда?
      – Если ты этого хочешь – то правда, – легко ответил Пятый.
      – Не сердись, а? – на рыжего было жалко смотреть. – Я просто…
      – Прекрати, – попросил Пятый, – на этот раз довольно. Тебе хоть немного получше?
      – Да, конечно. Ноги только болят, ну как всегда. Пройдет, куда я денусь… Пятый, не сердись на меня! Ты знаешь, я иногда зверею, особенно когда плохо или больно, вот я и…
      – Знаю, – со вздохом сказал Пятый, усаживаясь, – это-то меня и настораживает. Постарайся держать себя в руках, Лин. Очень прошу, постарайся. Лена, например, вчера тебя испугалась. Валентина теперь несколько дней будет меня пилить.
      – За что? Ты же ничего не сделал.
      – Валентина найдет, за что. Это не главное. Не стоит так болезненно реагировать на то, что совершенно очевидно, рыжий. На счет того, что мне себя не жалко, так тут ты прав, без сомнения. Но кто знает, может, это и к лучшему. Ты скажи, как тебе тут? Никто не приставал с расспросами?
      – Нет, что ты, – Лин махнул рукой, – и не думали даже. Кормят хорошо, а мне даже есть не хочется – так устал. Ни есть, ни спать. Лежу, как бревно.
      – А мы с Ленкой тебе вкусностей навезли, – огорчился Пятый, – совсем не хочется ничего? Лена там расстаралась, даже орехи грецкие привезла, представляешь? Где только достала?…
      – Лена приехала? – удивился и обрадовался Лин. – Здорово. А где она?
      – Пока в коридоре, ждет. А то я подумал, что ты начнешь плакаться ей в жилетку, а она к этому не привыкла… – Пятый встал со стула и пошел к двери. – Пойду, позову, а то как бы не ушла.
      Пятый вышел. Лин облегченно вздохнул – всё встало на свои места. На него никто не злился, ему простили. На этот раз простили. Что-то будет дальше? Лин чувствовал, что был не прав, что сорвался зря. Но что он, в таком состояние, мог с собой поделать? Он не контролировал себя до конца, любой человек, даже Пятый, казался ему в те часы злейшим врагом. Во время осмотра он поругался с Гаяровским. Накричал на повариху, принесшую ужин. Довел пришедшую ночью с уколом медсестру до слез, обругав её последними словами. Бедная девочка! Что она сделала не так? Всего лишь посмела разбудить немного задремавшего Лина. И получила за то, что честно выполняла свою работу, такую отповедь, что не могла успокоиться больше часа.
      В палату вошли Лена и Пятый.
      – Ой, рыжий, а ты сегодня гораздо лучше выглядишь, – заметила Лена. – Скоро совсем как новенький станешь.
      – Конечно, – поддержал её Лин, – в тебя бы столько лекарств закачали, знаешь как бы ты выглядела? Как…
      – Лин, не надо, – предостерегающе сказал Пятый, но упрямый Лин продолжил:
      – Ты бы выглядела от силы лет на шестьдесят, у тебя бы выпали все зубы, вылезли бы во…
      – Заткнись! – угрожающе процедил Пятый.
      – А ходила бы ты с палкой, – заключил Лин, – но, слава Богу, в руки к Гаяровскому ты вряд ли попадешь, поэтому оставайся молодой и красивой.
      – Ты сам-то сообразил, что сказал? – осведомился Пятый.
      – Не а, – простодушно ответил Лин, – у меня пока мозги набекрень, мне можно. Сам видишь, процесс обновления пока что не закончен. Но всё будет о-кей, я больше, чем уверен.
      – Слушай, гражданин с мозгами набекрень, – сказала Лена, – мы тебе кое-что вкусное привезли. Где тут твоя тумбочка?
      – Та, которая пустая, – Лин хотел было приподняться и показать, но Пятый положил ему руку на плечо и прошептал: “Лежи, придурь”. – В которой, кроме тараканов, ничего нет. Нашла?
      – Наверное, эта, – Лена принялась выгружать содержимое сумки. Пятый ей помогал. Лин молча наблюдал за их манипуляциями.
      – Ошалели, – произнес он с ужасом в голосе, – я не съем, это всё испортиться.
      – Съешь, куда ты… денешься. – с натугой прошипел Пятый, запихивая в тумбочку последнюю баночку неизвестно с чем. Закончив, он повернулся к Лину и спросил. – Как ты вообще оказался в клетке, скажи на милость? С кем ты поссорился на этот раз?
      – Ни с кем, – вздохнул Лин, – просто напомнил им, что у них в тиме уже перегруз с мертвыми душами, что надо проводить освидетельствование, и что пованивает… Ну и они… сам понимаешь.
      – Не говори ты с ними, – попросил Пятый, – тебе же лучше будет.
      – С ними что говори, что не говори – всё едино, – подытожил Лин, – тебе вон наваляли неизвестно за что…
      – Как – не известно? Очень даже известно. Я им сказал, что их власть, которую они так хвалят, гроша ломанного на самом деле не стоит.
      – Это когда было? – опешил Лин.
      – На днях. Не переношу разговоров о политике, вот и вмешался.
      Лена представила себе картину – Пятый с ящиком на плечах начинает втолковывать Коле своё мнение. Её разобрал смех.
      – Ты чего смеёшься? – спросил Пятый.
      – Лучшего способа выглядеть идиотом ты и придумать не мог.
      – Знаю. Но не люблю я политику, хоть ты тресни. Понимаешь?
      – Всё я понимаю. Лин, тебе бутерброд с вареньем сделать?
      – Сделай, – оживился Лин, – и Пятому тоже сделай, и себя не забудь. Пятый, поставь чай, а то всухомятку не охота. Вы кипятильник привезли?
      – Всё мы привезли. Изобилие, как в книге о вкусной и здоровой пище. Только без мяса. Потому, что ты его не ешь. А то и мясо бы приперли. – Лена поставила на тумбочку большую железную эмалированную кружку. – Пятый, пойди принеси водички, мне тащится не охота.
      Пятый вышел. Лин тихо, едва слышно, спросил Лену:
      – Слушай, он сильно расстроился?
      – Не то слово, – шепотом ответила та. – Полночи кошмары снились.
      – Какой же я дебил, – прошептал Лин, – просто диву даюсь… Что у меня с головой такое?
      – Да ладно. Теперь-то всё уже в порядке. Конечно, поволноваться он меня заставил… но он…
      Лена не договорила – вошёл Пятый. Он пристроил кружку на тумбочку, отыскал розетку, воткнул в неё вилку кипятильника и вопрошающе поглядел на Лену.
      – Заварка где? – спросил он. – А то я не брал, так и знай.
      – У меня в сумке. Достань, будь любезен.
      – Какие манеры! – Лин усмехнулся. – Пятый, ты теперь не забудь добавить “миледи” или “мисс”.
      – Идите вы, сэр, знаете куда? – вежливо начал Пятый.
      – Рыжий, перестань. – попросила Лена. – Он просто вежливый.
      – Я тоже, – заметил Лин, – иногда. Но не сегодня. У меня сегодня такое настроение, что я могу запросто довести вот этого до состояния нестояния, я ему напомню про то, как кто-то сунул свою шаловливую ручку в распределительный щит, в котором было триста восемьдесят…
      – А я тебе могу напомнить про то, как кто-то дрался АКМом, как кайлом. Лин, дорогой мой, из автомата стреляют, им не размахивают! Или ты забыл?…
      – После автомата со мной было всё в порядке, а вот с тобой после щита… ты меня извини. Тут я всё же на голову впереди тебя!
      – Тебе просто везёт, – возразил Пятый.
      – Нет! Я просто умнее, – парировал Лин, – и тебе пора это понять. Посмотри на себя со стороны, подумай. Там, где я остаюсь целым и невредимым, ты почему-то всегда вляпываешься по самые уши…
      – Именно поэтому ты пару дней назад попал в клетку, – заметил Пятый, – ты же у нас самый умный…
      – Вот приедет Валентина и даст вам всем без разбору, и умным, и глупым. Чего вы ругаетесь, от нечего делать?… – Лена с непониманием смотрела на них.
      – Ага, – просто ответил Лин. – Скучно тут, понимаешь? А с кем мне ещё ругаться, кроме как с Пятым? И он тоже не прочь…
      – Ну уж нет, дорогой мой. Я существо мирное, – Пятый сел поудобней и продолжил, – не то что некоторые. Рыжий у нас таков, Лена что без дурости своей не мыслит жизни вообще. Его хлебом не корми…
      – Слушай, родной! – Лин сел на койке. – Прекрати! Говорит Лене гадости про меня, а она верит… что будет с моей репутацией?
      – А ничего, – примирительно сказал Пятый, – она же всё понимает. Видишь ли, Ленок, всё, что происходит здесь с нами – целиком и полностью моя вина. И то, что Лин меня за это всего лишь подначивает, меня несколько удивляет. Я бы меньше удивился, если бы он меня пришиб. Прости, рыжий. Если сможешь. И за клетку эту чёртову прости. Ты был прав… когда говорил по дороге про то, что…
      – Нет, дружок, – взгляд Лина потяжелел и посерьёзнел, – никто не прав. Мы с тобой совершили за это время кучу ошибок, самая главная из которых весьма оригинальна – мы не смогли выделить и исправить ту самую главную ошибку. А помочь нам в этом некому, сам понимаешь. И в том, что сопротивляться этому всему опасно, ты прав. На сто процентов прав. Я же это тоже чувствую. И вижу, не слепой. В конечном счёте, вполне вероятно, есть ещё какой-то выход, нам никто не мешает попробовать его отыскать. Мы долго не продержимся, если события будут развиваться в столь стремительном темпе.
      – Это я понимаю. С первой частью твоей речи я согласен. Но не со второй, ты уж меня прости, ладно. Моё мнение ты превосходно знаешь, что толку повторять всё по десять раз?…
      – Эй, народ, так вы чай-то пить будете или нет? – спросила Лена. – А то он и так уже почти холодный…
 

* * *

      – Понимаешь, Лена, – говорил Пятый по дороге обратно, к Лене домой, – Лин просто-напросто так устроен. У него и в лучшие годы было семь пятниц на неделе, а уж теперь… Он импульсивен, несдержан, запросто может нагрубить… зато потом раскаивается. А я… – он помолчал, затем продолжил, – я – полная противоположность ему. У меня всё наоборот.
      – Ты не жалеешь о своих поступках? – спросила Лена.
      – Как же, не жалею… Жалею. Но молча.
      – Понятно. Слушай, а Лина там ещё долго продержат?
      – Недели две, – подумав, сказал Пятый. Они заехали в Ленин двор, но Пятый не спешил выходить. – Домой пойдёшь? – спросил он.
      – А куда ещё? – вопросом на вопрос ответила Лена. – Ты чего сидишь? Закрывай машину и пошли.
      – Да ты что, с ума сошла? – изумился Пятый. – Нет, правда, хватит мне тебя объедать. Я уж лучше…
      – К Валентине? – спросила Лена.
      – Нет, – покачал головой Пятый. – Я сейчас машину Валентине отгоню – и в подвал. Деньги у нас там были, я нормально продержусь эти две недели. Да и к Лину ближе, полчаса ходьбы…
      – Ополоумел! – с ужасом в голосе сказала Лена. – Свихнулся! Куда?! Какой подвал?! Пошли домой, брось эти свои выверты…
      – Лена, ты же спать не сможешь, – с отчаянием в голосе сказал Пятый. – Я же тебе со всеми соседями отношения испорчу одним своим присутствием… Лена, опомнись, Бога ради… ты, видимо, ещё плохо поняла, что я такое…
      – Всё я поняла, – отмахнулась Лена. – Пошли. Дома поговорим.
      Пятый покорно поплёлся за ней, раздираемый сомнениями – а стоит? Одна половинка его души ликовала – Господи, как хорошо! спать на настоящей кровати, с одеялом… почитать, у Лены есть книги… Господи, да какие это всё мелочи! Ленка! Чудо какое! Да просто побыть рядом с ней, хоть немножко… смотреть, слышать… А вторая половинка души была против. По вполне понятным причинам. “Ты распустишься, – говорила она. – Размякнешь, как грязь под дождём. Ты не сможешь бороться. У тебя и так слишком мало сил…” Пятый порывисто вздохнул и мысленно позвал: “Арти! Что мне делать? Хоть ты подскажи!” “Иди домой, дурак, – сказал голос у него в голове. – Живи, пока можно. И постарайся впредь быть с самим собой предельно откровенным. Ты же понял, кто она, верно? Вот и подготовь её к тому, что ей предстоит. Не забудь!” “Хорошо, Арти. Я всё сделаю.” “Вот и молодец. Иди.”
 

* * *

      Этот вечер был похож на предыдущий. Различие было лишь в том, что на этот раз Пятый был уже в нормальном состояние. Они засиделись допоздна, Лена принесла свечку (-Из Прибалтики привезла, – гордо сообщила она, а Пятый кивнул, словно понял, что события, связанные с приобретением этой свечки, были Лене приятны), за чаем они разговорились… Весь вечер Пятый внимательно присматривался к Лене, не зная, с чего начать нужный разговор, но потом всё же решился.
      – Слушай, – начал он, – я, конечно, понимаю, что это сложно на практике, но… у меня есть к тебе одна просьба. Ты сможешь её выполнить?
      – Смотря что ты попросишь, – Лена сидела, подопря голову кулачком и смотрела на огонь. – Откуда я знаю? А вдруг не смогу?…
      – Мне больше некого об этом попросить, Лена, – тихо сказал Пятый.
      – Да шучу я, – примирительно сказала она в ответ и улыбнулась. – Может, я с тобой заигрываю…
      – Бог с тобой, – отмахнулся Пятый, – нашла тоже объект для охоты… просьба простая, но для меня это очень важно…
      – Так ты скажешь или нет сегодня, чего ты, в конце концов, хочешь?
      – Лена, если со мной что-нибудь случится, сохрани, пожалуйста, мою обувь, – попросил Пятый. – Если сумеешь.
      – Да что с тобой может… – начала Лена и осеклась. Она вдруг поняла, что с ним – может. Мало того, что может – будет. И что он про это знает. Вдруг до неё разом дошло, что вот они посидят-посидят на этой уютной осенней кухне, а потом… он через несколько дней вернётся обратно, в весь этот ужас, и, вполне возможно, она увидит его в следующий раз или раненым, что бывает почти что всегда, или… Пятый спокойно и отрешённо смотрел на неё и она поняла, что если не согласится – то смертельно обит его. Он ей верил. А Валентине и прочим – нет. Почему – Лена понять не могла.
      – Хорошо, Пятый, – примирительно сказала она. – Я сохраню. Что бы не случилось. И даже спрашивать не буду, зачем это нужно.
      – Спасибо, – сказал он, и Лене почудилось в его голосе огромное облегчение. – Я и не надеялся, что ты согласишься. Только в том случае, если я… – он вздохнул, собрался с духом и продолжил: – Если я либо умру, либо стану недееспособен. Во всех остальных случаях ничего делать не надо. И никому не говори.
      – А Лину? – спросила Лена.
      – И Лину тоже, – Пятый на секунду прижал ладони к вискам. – Никому. Теперь посмотри, тут шнуровка с секретом, вот, видишь, ложбинка?…
      – Ага… – Лена присела на корточки. – Просто приложить палец? Вот к этой пластинке?
      – Ты далеко пойдёшь, Лена! – с деланным восхищением сказал Пятый. Лена засмеялась. – Всё правильно. А дальше он уже сам, этот шнурок. Конструкция Лина, осуществление идеи – ваш покорный слуга. Нравится?
      – А обратно? – ехидно спросила Лена.
      – Обратно – как и любой другой шнурок, – вздохнул Пятый. – До шнурков, которые шнуруют сами себя мы тогда так и не дошли. Но идея была хороша, что говорить.
      – Нет в мире совершенства, – задумчиво сказала Лена. – А что потом?
      – Что – “потом”? – не понял Пятый.
      – Ну, допустим, я сохраню эти твои ботинки, – сказала Лена. – А что мне с ними делать дальше?
      – Видишь ли, я боюсь, что объяснять тебе это сейчас довольно рискованно… – неуверенно начал Пятый, – это не так просто, как может показаться…
      – А когда я это узнаю? – спросила Лена. – Тогда, когда будет уже поздно что-либо узнавать? Допустим, что с тобой и вправду что-то случилось (я от всей души надеюсь, что этого не произойдёт), ты погибаешь… и что? Я стою с твоими ботинками на руках, – Пятый приподнял брови и сделал нарочито большие глаза – так он улыбался, – над твоим телом… проливаю слёзы, между прочим, – со значением сказала Лена, – и напряжённо думаю о том, что мне делать с этой парой обуви, которая не подходит мне по размеру…
      – Был бы здесь Лин, – пробормотал Пятый, – он бы тебе дал…
      – За что? – спросила Лена.
      – За плагиат, – ответил Пятый.
      – Это ещё кто кому даст. Так что, в конце-то концов, мне с ними делать?
      – Лена, ты… тебе придётся съездить в одно не совсем обычное место. Там ты отдашь эти ботинки… пока не важно, кому. И всё. Ничего больше. Я боюсь посвящать тебя в какие-то ни было подробности. По крайней мере, до тех пор, пока есть надежда на то, что всё обойдётся.
      Он, конечно, знал, что не обойдётся. Он вдруг почувствовал себя страшно старым и уставшим, непомерно старым для того, чтобы сидеть на этой кухне с этой девочкой. И чужим. Слишком много накопилось вопросов без ответов, слишком много боли было прожито за эти годы… Он смотрел на Лену, не понимая, что может интересовать её в нём. В нём! О, Господи!… Развалина… Завтра же – в подвал! Нет, сегодня же! Сейчас! Немедля!
      – Лена, – сомнения снова стали заполнять душу, – ты знаешь, забудь то, что я тебе говорил. Я сейчас подумал… не стоит взваливать на твои плечи всё это. Я, пожалуй, найду кого-нибудь другого… кого-нибудь, кто… – он не договорил. Хотел сказать: “Кого-нибудь, кто не будет мне так нужен”, он не смог. Он просто замолчал.
      – Что? – спросила Лена.
      – Ладно, Лена. Всё. Хватит. Проехали. – Пятый встал и подошёл к выходу из кухни. – Ты знаешь, я, пожалуй, поеду. Я лишний здесь, Лена. Я только сейчас это понял. Я попробовал мыслить как-то по-другому, но у меня ничего не получается.
      – Не надо никуда ехать, Пятый, – Лена встала и подошла к нему. – Пожалуйста, не надо. Я просто тебя не отпущу, так и знай.
      Она стояла так близко… в кухне было темно, только тонкая свечка горела на столе, свет её почти что не рассеивал мрака, а отражение живого огонька плясало в оконном стекле, словно призрак былого. Ночь проникла в кухню и заполнила её собой, как чистая тёмная вода… только тонкая свечка и удерживала ночь от всего, на что та была способна… Забвение. Что-то, что никогда не свершится, всего лишь потому, что не имеет права произойти. Бессмертие тоже стояло за этим стеклом – отражения не ведают смерти. Они ей не доступны.
      – Нет, – сказал Пятый. – Нет. Я могу остаться сегодня, но потом я всё равно уйду. И не стоит придавать этому какое бы то ни было значение. Это сложно понять, но я это понял. Жизнь, как таковая, ничего толком не значит, Лена. А моя – особенно…
      – Замолчи, – попросила Лена. – И иди спать, ради Бога. А то ты, по-моему, что-то такое несёшь, что и сам понять не можешь. И на счёт обуви своей не беспокойся, что бы ты там не говорил – я всё пойму и сделаю. Раз стал просить – значит, был повод. Если я смогу тебе чем-то помочь – это доставит мне радость. Ты не хочешь меня порадовать?
      – Хитрая девчонка, – Пятый щёлкнул Лену по носу. – Разбойница. Ну прямо как я, лет двадцать пять назад… Хватит подлизываться, иди ложись. Только на этот раз на кухне лягу я, поняла? Обожаю раскладушки.
      – Я тоже.
      – Не хнычь, слушайся дядю, – строго приказал Пятый. Он пытался как-то шутить, но, видимо, это ему не совсем удавалось. – Лена, правда, – просительно начал он, – я и так у тебя тут живу уже вторые сутки, ни денег тебе не дал, ни помог ничем… и ещё комнату твою занимать?…
      – А кто меня кормил завтраком?
      – Это не считается, – твёрдо ответил Пятый. – Кто меня кормил обедом и ужином?
      – А как же Валентина? – спросила Лена. – Ведь к ней вы приезжаете часто, и живёте у неё подолгу…
      – Валентина получает деньги на наше содержание. По сотне в месяц. Ты – нет. И я не вправе сидеть тут и обжирать тебя.
      – Ты – дурак. После того, как я стала работать в системе, я превратилась в настоящую богачку. У меня тысяча с лишним на книжке, я своим по сотне в месяц посылаю, мне дали квартиру, и вообще… я не успеваю тратить деньги – столько я их зарабатываю. Вот!
      – Не преувеличивай, – сказал Пятый. – По сравнению с той же Валентиной…
      – А ты не сравнивай, – отрезала Лена. – Объесть меня ты при всём своём желание не сумеешь. Так что оставайся и не дури. Понял?
      – Понял, – примирительно сказал Пятый, – хорошо. Не буду дурить и останусь.
 

* * *

      Дни, слившиеся воедино. Короткий, ясный миг – живи, дальше этого не будет. Чудеса не происходят дважды, это закономерно. Какой свет, Боже мой, какой яркий слепящий чудесный свет – и прямо в конце промозглого, умирающего октября. Не будет. Сейчас неважно, что ждёт дальше, есть только “теперь”. Есть старый дом, чья-то дача, пустой темнеющий сад, лёгкий морозец и свет звёзд в странно высоком небе. Яблони, старые, искривлённые, побитые временем, хранят молчание. За покосившимся низким заборчиком виден соседский домик, столь же невзрачный и ветхий… Но до чего же хорошо! Всё хорошо – и узкая улочка, что вьётся между заборами дач, и кусты боярышника вдоль заборов, и запотевшее крохотное окошко – квадратик света во мраке…
      Лена взяла Пятого с собой на дачу, принадлежавшую матери её подруги по училищу. Ей самой нужно было забрать оттуда картошку, которую Лена с подружкой весной сажала, да яблоки – их в тот год уродилось на редкость много. Картошка – дело хорошее, вот только как допереть до города мешок весом пятьдесят кило? Лена уже месяц собиралась на эту дачу, подруга даже подвезла ей ключи, но перспектива тащить мешок Лену угнетала. Пятый, узнав об этом, быстренько позвонил на предприятие, поговорил, с кем хотел и сказал Лене:
      – Что ты там говорила на счёт картошки?
      – А что? – спросила Лена в недоумении.
      – “Уаз” наш сроком на неделю. Так тебе нужна эта картошка или пусть себе гниёт в подполе?
      – Нужна, – неуверенно сказала Лена, – жалко, конечно… столько провозились…
      – Ну и поехали. Дальше можешь не продолжать. Твоей маме мы отвезём половину на том же “Уазе”. Пойдёт?
      – А можно? – с надеждой спросила Лена.
      – Нужно, – ответил Пятый. – Это – единственный способ для меня тебя поблагодарить.
      – Тогда поедем с ночёвкой, – решила Лена. А то туда – три часа, потом к маме – ещё три…
      – К маме – по этому же направлению? – поинтересовался Пятый.
      – Не совсем. Но так быстрее получится, чем…
      – Я понял. Меня этот город тоже уже достал. Едем завтра?
      – Да, только к рыжему в больницу заскочим, предупредим. Хорошо?
      – Отлично, – Пятый кивнул. – Лин обзавидуется.

Пятый

      Валентина привезла Пятого к себе домой утром. Она была очень и очень недовольна – опять его побили, сильно покалечили лицо, вся левая половина – один сплошной синяк, три зуба выбили – смотреть противно, вывихнули руку, чем-то тяжёлым заехали по ноге… В машине он ещё кое-как держался, но дома, как только они вошли, свалился на пол прямо в прихожей и мгновенно уснул. Валентина его разбудила, велела снять с себя рвань, принять душ и только потом смилостивилась и позволила улечься в кровать. Пятый снова заснул. Валентина черканула мужу записку о том, что сейчас она поедет на работу, а затем – на дачу, без заезда домой, дала в записке указания касательно Пятого и отбыла.
      Олег Петрович приехал примерно через полтора часа после отъезда жены. Прочтя записку, он покачал головой, тяжко вздохнул и отправился в комнату – посмотреть. То, что он увидел, ему не понравилось – Пятого явно лихорадило, он часто дышал, спал неспокойно, бредил. Олег Петрович вышел в прихожую и набрал Валентинин рабочий номер.
      – Валюш, привет, – сказал он в трубку. – Да, приехал… посмотрел, поэтому и звоню. Валь, ему, по-моему, жарко в майке. Он весь мокрый. Снять можно?… Как – почему спрашиваю такие глупости?… Откуда ж я знаю… хорошо. А подушку ему ещё одну можно положить?… С чего решил?… Так у него лицо разбито, вот я и подумал, что для того, чтобы отёк был поменьше, надо… ладно, сделаю. Пить ему можно?…
      – Вот что, Олежка, – строго сказала Валентина. – Делай с ним всё, что хочешь. Лишь бы хуже не стало. А уж от компота из холодильника ни тебе, ни ему хуже не будет. И от второй подушки – тоже. Уловил?
      – Уловил. Когда ты приедешь?
      – Завтра, в первой половине. Ты присмотри за ним, он ночью может пойти куда-нибудь…
      – Присмотрю. Пока, Валюш.
      – Пока.
      Олег Петрович возвратился к Пятому. Кое-как немного разбудил, помог снять майку, притащил вторую подушку из шкафа… Пятый так и не смог толком разлепить смеженные сном веки, и делал всё, что просил Олег Петрович только на автомате – поднимал руки, садился, ложился. Пить он отказался, так и не поняв, что от него хотят. Выглядел он как всегда плохо, но Олег Петрович отметил про себя, что за последнее время Пятый ещё сильнее изменился в худшую сторону – и до того был худым, как щепка, а сейчас, пожалуй, осталась одна тень, волосы ещё сильнее поседели, глаза ввалились… Совсем плохой, а сам, верно, этого и не замечает. Уже перестал обращать внимание на такое, сил на анализ ситуации и собственного состояния не осталось. “Куда уж ему, – подумал Олег Петрович, – вон какой стал… А я… Что – “я”?… Да то же, что и он, только не снаружи, а внутри. Душа, она тоже подвержена этим изменениям, она тоже страдает и мучается, только этого не видно глазами. Что сохранилось от моей прежней души, интересно?… Осколки, обломки, дым. Всё кончилось, осталась только эта малюсенькая полумёртвая зацепка, этот смысл. Ведь сумел же кто-то. Вот он, Пятый, передо мной. И пока ещё не мёртвый. Жаль, что всё это кончится очень скоро. И глупо ждать, что он мне что-то расскажет – он упрямый, как я не знаю кто. Жаль, я не могу ему помочь – Валя поймёт, что кто-то возился с капельницей и лекарствами, начнутся ненужные расспросы, разговоры… не дай Бог, она ещё догадается. Это будет страшно обидно – столько лет молчать, а потом выдать себя со всеми потрохами родной жене. Нет, не буду я ничего делать. Сам выберется, не впервой. Жалко, что он не смог попить – это было бы полезно. Вон он как взмок – футболка вся мокрая, хоть выжимай. Опять же и гликолиз… Компот-то сладкий, ему бы полегчало… ладно, проснётся сам – напьётся, ограничивать не буду”.
      Пятый проснулся только под вечер. Пошёл дождь, в открытое окно потянуло свежестью и грозовым ветром, дышать стало легче. Жара и духота отступили, вместо них на Москву опустилась, наконец, желанная прохлада. Пятый полежал, приходя в себя, осторожно потрогал разбитую половину лица, поморщился, ощупывая языком дырки, оставшиеся на месте зубов (зубы-то вырастут, но пока придётся пару месяцев жевать на другую сторону), попробовал подвигать только что вправленной рукой. Пока ещё болит, но это-то как раз и не страшно – пройдёт, куда денется. Нога слушалась вполне пристойно, ходить он сможет, и ладно. А синяки и ссадины за неделю подживут. Нет, всё не так уж и плохо, если посмотреть повнимательнее. Конечно, хорошего мало, но всё же – на своих ногах. Нормально. Он сел, поправил сползшую на пол простыню, оглянулся в поисках какой-нибудь одежды. На спинке стоящего рядом с кроватью стула обнаружились штаны и старая, но чистая майка. Сойдёт. Видно, Валентина для него эту одежду и приготовила. Пятый оделся и для пробы прошёлся по комнате. Нет, положительно всё гораздо лучше, чем он мог себе представить. Вот только то, что Валентины нет дома, плохо. А её муж… Валентина и сама не знает, за кем она замужем, а Пятому последние полгода стало казаться, что он начал что-то понимать. От него не укрылись ни внимательные взгляды Олега Петровича, ни заданные словно бы вскользь, незначительные с виду вопросы, ни неосторожные мысли. Может, стоит попробовать объясниться? Хотя, с другой стороны, что это может дать?… Немного спокойствия? Тоже хорошо…
      В дверь постучали.
      – Владимир Валерьевич, проходите, – сказал Пятый. – И стучаться было совершенно незачем.
      – Откуда ты знаешь? – спросил тот, останавливаясь на пороге комнаты. С Олега Петровича словно бы слетела в один короткий миг маска – ссутуленная спина выпрямилась, из глаз исчезло выражение, которое Пятый для себя окрестил словами “вам что-нибудь нужно?”, он даже стал выглядеть моложе лет на пять. – Как ты догадался?
      – Я не о чём не догадывался, – пожал плечами Пятый. – Просто фамилию “Айзенштат” я слышал очень много раз в самом начале… как бы сказать… своего пребывания у вас… вы меня поняли. По-моему, ваше исчезновение по сию пору тревожит некоторые умы…
      – Ты давно… это знаешь? – выражение лица Валентининого мужа стало жестким, предельно сосредоточенным. – Для меня это важно. Давно?
      – Около полугода, – честно ответил Пятый. – До этого мне было несколько недосуг думать о подобных вещах.
      – Ты говорил об этом с кем-то?
      – Естественно, нет. За кого вы меня принимаете? – Пятый даже слегка возмутился. – Я бы никогда не позволил себе…
      – Стоп, стоп, довольно, – поднял руку Айзенштат. – Не продолжай. Прости, я просто…
      – Вы боитесь кому бы то ни было верить. Даже жене, что уж говорить про меня. Это я понимаю и нисколько на вас не сержусь. Я подумал, что вы, вероятно, захотите поговорить на интересующие вас темы, но предупреждаю сразу – есть вещи, о которых я говорить не буду. Вовсе не из принципа, не подумайте. Только ради того, чтобы не подвергать опасности вашу жизнь.
      – Господи, да о чём речь! Идём на кухню, чаю попьём и поговорим.
      На кухне они прежде всего закурили, Пятый сел, а Олег Петрович поставил на плиту чайник.
      – Я, кстати, не сомневался не секунды, что ты рано или поздно поймёшь, кто я, – заметил он. – Но ты не торопился.
      – Во-первых, зачем? – пожал плечами Пятый. – Во-вторых – как это объяснить Валентине Николаевне?…
      – В этом ты прав, незачем, – согласился Айзенштат. – Незачем бередить прошлое и будить спящих собак. Всё верно. Но всё же… понимаешь, для меня это важно. Я всю жизнь шёл к этому. Всю жизнь. Скажи, то, чему я отдал столько лет… это возможно?…
      – Зачем столько патетики? – поморщившись, спросил Пятый. – Возможно, я же сижу перед вами. Вам этого достаточно?
      – Так ты… – начал было Айзенштат, но Пятый его прервал:
      – Да, я! – взорвался он. – Я – именно то, что вы пытались создать столько лет подряд. Жалкий, некому не нужный, несчастный урод. Вы этого хотели добиться? Вы этого столь сильно жаждали, что…
      – Погоди, – оборвал его Айзенштат. – Спокойнее, не волнуйся. Зачем так?…
      – Только за тем, что всё это – не от Бога. Зачем кому-то в голову вообще когда-то пришла эта идея – идти против самой природы человека, как такового?… Зачем? Плодить таких несчастных, как мы или “рабочие”? – Пятый тряхнул головой, которая потихонечку стала кружиться. – Я хочу сказать, что…
      – Эй, дружок, пойдём-ка мы с тобой в комнату. А то ты упадёшь мне тут сейчас в обморок, не ровен час…
      – Я не собираюсь падать в…
      – Идём, я сказал! – Айзенштат взял Пятого за локоть и повёл собой. – Зря я тебя потащил на кухню, можно и в комнате чая выпить. Приляг, я сейчас принесу. Тебе как – послабее, покрепче?
      – Среднее что-нибудь, – попросил Пятый, – а то я потом не спать не смогу.
      – Ладно, сейчас, – Айзенштат пропал, снова появился Олег Петрович, – не засыпай пока что, хорошо?
      – Я не собираюсь, – ответил Пятый. – Олег Петрович… то есть, я хотел сказать…
      – Называй, как привык, – вздохнул тот. – Я и сам уже привык. Странно слышать своё старое имя. А это… приляг, пожалуйста, и не обижайся, хорошо? Я слишком рьяно начал, не подумав. А, кстати, Лин тоже?…
      – И Лин – тоже, – кивнул Пятый. – Вообще-то мы – самая большая ошибка, которую возможно совершить…
      – Ну у тебя и самомнение, – усмехнулся Олег Петрович. – Завидую.
      – Чему? – удивился Пятый. – Мы на самом деле единственные в своём роде. И то, что мы – ошибка, у меня никаких сомнений не вызывает. Как же иначе?
      – Мне так почему-то не кажется, – осторожно ответил Олег Петрович. – Я ни на секунду не сомневался в том, что вы оба – уникальные представители своего вида…
      – Такого вида, как мы с Лином, не существует в природе, – ответил Пятый, садясь на кровати. – Мы – единственные. Геном…
      – Подожди, – попросил Олег Петрович. – Как – единственные?
      – Совмещённый геном. Нас создали искусственно от начала до конца. Отчасти мы – люди, а отчасти… – он замялся и добавил: – в языке аналога нет, а говорить на своём я не хочу, мало ли что.
      – И всё же?
      – Другая раса. Разумная, хорошая, может, даже и добрая. Но для вас – совершенно чужая.
      – Так это поэтому у тебя такие глаза?
      – Если бы только глаза, – вздохнул Пятый. – А то ведь… и говорить-то стыдно. Мы не такие, как вы. Внешне похожи, а на практике… спросите жену.
 

* * *

      Они пили чай в комнате, как и предложил Олег Петрович. Пятый уже смирился с тем, что ему придётся отвечать на кучу ненужных и нелепых вопросов, но поделать ничего не мог. Да и не хотел. Тем более, что проболтаться о чём-то важном он не сумел бы при всём своём желании – сам поставил себе ограничитель, да такой, что иногда страшно от его присутствия становилось…
      – Пятый… а вы способны?… – смущённо начал Олег Петрович, но Пятый его прервал, сказав:
      – Нет, то, о чём вы подумали, отсутствует. Детей мы иметь не можем. Ни Лин, ни я. Это – один из главных законов генной инженерии, принятый у нас: любая изменённая особь лишена права на репродукцию. Так – со всем, вплоть до растений. У нас на каждый сезон конструируются новые виды…
      – Так у вас и с растениями проделывают…
      – А как вы думаете? Планета почти что не годится для земных видов, население – исключительным образом земляне… есть-то что-то надо. Вполне естественно, что этим занимаются. Пищевики у нас ещё как ценятся, я бы и сам был не прочь пойти к ним работать… но начальница не отпустила.
      – Пятый, а кто ты по специальности? – поинтересовался Олег Петрович. – В смысле… сейчас… у вас вообще есть какие-то специализации или нет?
      – Есть, – вздохнул Пятый. – Ещё как есть. Лин и я – конструкторы, мы создаём… вернее, создавали, коды… интересно, не спорю. Доводкой мы не занимались, чаще всего это вообще были чисто теоретические изыскания. Потом… работа с группой анализа ситуаций… я примерно перевожу, не совсем точно получается…
      – Статистика? – спросил Олег Петрович.
      – Нет. Это – другое… скорей, аналитический прогноз, с начатками всестороннего апробирования… чёрт, опять нет слова. Знаете, вы лучше спрашивайте сами, что вас интересует, а я буду пробовать отвечать, хорошо? – попросил Пятый. – А то мы просидим с вами до утра, а я и без того неважно себя чувствую.
      – Ты сейчас-то как? – поинтересовался Олег Петрович. – В состоянии говорить, или лучше тебе пока что поспать немножко?
      – Я не настолько плохо себя чувствую, чтобы лежать в лёжку, – ответил Пятый. – Пока могу – говорю. Всё в порядке, вы не волнуйтёсь за меня так…
      – Ты хоть сам понимаешь, что с тобой? – тихо спросил Олег Петрович… вернее, не Олег Петрович, а Айзенштат. – Или это у вас процесс старения и умирания как-то отличается от нашего?…
      – Как же – не понимаю, – мрачно сказал Пятый. – Ещё как понимаю… Да, процесс старения у нас протекает несколько иначе, но почему – хоть убейте, рассказывать не стану. А мы с Лином… просто есть предел, какой-то порог стойкости сопротивляемости организма, а за ним… – Пятый пожал плечами. – За ним – уже ничего. Мы с Лином очень сильно износились, пока ещё держимся, но… сами видите, что мы сейчас из себя представляем.
      – А лет тебе сколько? – поинтересовался Айзенштат.
      – Тридцать восемь, – ответил Пятый. – В принципе это не столь уж много, живут у нас долго, но… никто, даже там, не сумел бы как-то продлить нам жизни. Во-первых, это дорого, во-вторых, мы ни там, ни тут никому не нужны, в третьих мы и сами этого уже не хотим.
      – А долго – это сколько?…
      – Долго – это, как минимум, пятьсот лет. – ответил Пятый. Айзенштат поднял на него изумлённый взгляд. – Да не удивляйтесь вы так, это же наполовину техническое достижение, это не биологи так постарались. И они тоже, конечно, но… поймите, это всё – пропасть. Непреодолимая для вас. Мы можем спуститься на ваш уровень, но чтобы вас всех дотянуть до нашего… – Пятый развёл руки, – как минимум, ещё триста лет. Это мне так кажется, что триста, на самом деле может, конечно, и меньше… не знаю, это не мой профиль. Может, половина этого срока. Может, треть… но долго. А пока – вынужден вас огорчить. Продление срока жизни вам не грозит. Простите.
      – И это мне говорит вот этот полумёртвый дурак, который доживает свои последние месяцы! – взвился Айзенштат. – Да ты погляди на себя, дурья башка! Ты же умираешь, ты понимаешь это?!
      – Конечно, – спокойно кивнул Пятый. – Я это знаю.
      – Но зачем?…
      – Вы не поймёте, а сказать то, что я понял, я не имею права, – отрезал Пятый. – Ещё раз простите…
      – Пятый, скажи мне тогда другое, – попросил его Айзенштат. – То, что мы сделали тогда… оно имеет непосредственное отношение к происходящему сейчас или нет?
      – Имеет, – кивнул Пятый. – Самое что ни на есть прямое отношение.
      – Неужели мы создали тогда… – начал было Айзенштат, но Пятый его прервал:
      – Ничего вы не создали! – ответил он. – Вы много о себе возомнили. Создали, породили… не смешите меня. Вы ничего не создали, вы просто привлекли внимание тех, от кого стоило бы держаться подальше. И поплатились за это. А теперь платим мы, поскольку вас уже не осталось. И за себя платим, и за ваши прошлые грехи – тоже. Вот только кому от этого легче?…
      – Да никому, пожалуй. Прости, Пятый, я просто надеялся на то, что ты мне хоть что-то расскажешь…
      – Сейчас – вряд ли, – подумав сказал Пятый. – Голова – как не своя, ей Богу.
      – Тогда отдыхай, а после поговорим, если захочешь и силы найдёшь. Только пойми, тогда, когда всё это лишь начиналось… я был не один. И все те, кто был рядом со мной, кто был для меня важен и кого я любил – все мертвы. До одного. Остался лишь я, да и то… – Айзенштат горестно махнул рукой, – я – это уже и не я вовсе. Понимаешь?
      – Я всё понимаю, – тихо ответил Пятый. – Но я ничем не могу вам помочь, равно как и вы мне. Те, кого я любил раньше, тоже, как и ваши друзья, погибли. Вы верно сказали – я уже почти мёртв. Меня здесь держит фактически только то, что жив Лин. Не станет его – не станет и меня. Точно так же и с ним. Мы просто стараемся уступить эту честь – умереть первым – другому. Не спрашивайте, почему. Догадались? – спросил Пятый. Айзенштат отрицательно покачал головой. – Последнему будет страшнее, – сказал Пятый. – Последнему придётся сделать то, что здесь называется…
      – Суицид, – кивнул Айзенштат. – Одно время я был близок к этому, но потом понял, что жить – лучше. Не важно, как. Видимо, я оказался не столь твёрд в своих позициях и убеждениях, как ты.
      – Об этом я не имею никакого представления, – Пятый встал с кровати, подошёл к окну, прикрыл его, оставив лишь узенькую щель. Задёрнул шторы. – Я не могу ни судить вас, ни думать за вас. И прошу – поступите со мной так же.
      – Спокойной ночи, Пятый, – Айзенштат вышел из комнаты и отправился в кухню – помыть чашки, привести в порядок холодильник, протереть пол… Снова понять, что он давно уже не Володя Айзенштат, а простой советский человек, Олег Петрович, работник НИИ, примерный муж и старый дурак… В комнату он заглянул часа через два, приоткрыл дверь и остановился на пороге. Пятый спал неспокойно, даже ещё хуже, чем днём. Айзёнштат вошёл, подсел к нему, потряс за плечо, позвал. Пятый проснулся далеко не сразу, он выходил из своего кошмара тяжело, долго. Айзенштат снова потряс его за плечо, похлопал тыльной стороной ладони по скуле со здоровой стороны. Наконец Пятый всё-таки открыл глаза и сел на смятой истерзанной постели.
      – В чём дело? – спросил он.
      – Стонешь, дёргаешься, – объяснил Айзенштат. – Очень плохо спишь. Снотворное принести? Выпьешь?
      – Лучше не стоит, – покачал головой Пятый. – Потом ещё хуже будет…
      – Давай температуру посмотрим, – предложил Айзенштат.
      – Ничего не нужно, – ответил Пятый. – Я хочу спать. Вы меня разбудили. Если вас не устраивает что-то, просто попросите меня уйти. Я не обижусь, оденусь и уйду. Сейчас лето, не холодно… дождь кончился… а то, что вы…
      – Ну-ка ляг, – распорядился Айзенштат. – Тридцать восемь, не меньше… лежи! Прости меня, ради Бога, что я к тебе полез с этими разговорами… лежи, сказал! Я сейчас приду, только принесу таблетки тебе.
      – Снотворное? – неразборчиво спросил Пятый, Айзенштат его едва понял.
      – Нет, аспирин и какой-нибудь антибиотик, чего найду, – Айзенштат поднялся и вышел. Когда он через несколько минут вернулся, неся стакан воды и таблетки, он увидел, что Пятый сидит на кровати и непослушными пальцами пытается зашнуровать ботинки.
      – О, Господи! – Айзенштат… вернее, уже не Айзенштат, а Олег Петрович, поставил стакан на столик, сел на корточки рядом с Пятым и, легко преодолев слабое сопротивление того, снял-таки с него ботинки. Потом заставил принять таблетки (Пятый опять начал спрашивать, не снотворное ли это, Олег Петрович очень убедительно врал, что нет, хотя снотворное тут тоже присутствовало – седуксен не только противоотёчное средство), а затем заставил лечь в кровать. “Какой же я дурак, – с раскаянием подумал Олег Петрович, – парень в таком состоянии, а я с расспросами лезу. Сам себе работы добавил, придётся ждать, когда он успокоится и нормально заснёт. А что делать? Не оставлять же его одного… того и гляди, треснется обо что-нибудь или с кровати упадёт. Куда это, интересно, он собрался сейчас идти? В подвал, что ли?… Вполне возможно, они же с Валентиной как-то умудрились поссориться, он удрал, а потом его ещё найти не могли почти неделю – дома в бреду перепутал, искали в одном месте, а нашли в другом, по соседству. Лин чуть с ума не сошёл, потом его ещё дней десять выхаживали – горячка на нервной почве, крыша поехала. Сумасшедший дом какой-то!… Ладно, хватит о плохом. Температуру я ему вроде сбил, к утру полегчает. А ну-ка, попробую-ка я его напоить по-человечески, пусть пропотеет получше, токсины выйдут, и вообще… столько лекарств принял, а воды выпил совсем мало”. Олег Петрович подождал момента, когда Пятый сам попросит пить, дождался, помог напиться и отправился, наконец, спать. За ночь он, правда, раза три вставал к Пятому, проверить, как тот. Всё было относительно нормально, к утру Пятый, наконец, уснул спокойно – кризис прошёл, его полностью отпустило. Если бы в ту ночь дома была Валентина, она бы объяснила мужу, что подобные кризисы – самое что ни на есть обычное явление и справиться с ними можно только одним способом – уговорить принять жаропонижающее, снотворное, обезболивающее посильнее, и сутки, или хотя бы ночь, дать просто отлежаться – пусть сам справляется. Обычно это помогало лучше всего. Конечно, если проблема была только в переутомлении. Под утро, когда Пятый крепко уснул, Олег Петрович сообразил наконец оставить его в покое.
 

* * *

      Валентины не было часов до трёх дня, Олег Петрович уже начал волноваться. Наконец она появилась, причём далеко не в самом лучшем настроении. Причина её плохого настроения висела у неё на плече, уцепившись за шею правой рукой.
      – Лин, отпусти, ты меня удушишь, – сдавленно похрипела Валентина, стряхивая рыжего на пол. – Олег, принеси из прихожей продукты, у меня руки заняты.
      – Господи, да откуда ты этого-то взяла? – изумился Олег Петрович.
      – Поймала на подходах к дому, он там свалился на дороге, кто-то уже хотел милицию вызывать. Как я поняла, он к Пятому пошёл… Лин, убери ноги от двери, я не могу закрыть… Олег!… а, он ушёл… нет, уже пришёл, гляди-ка… как Пятый?
      – Да так себе, – Олег Петрович поставил на пол тяжеленные сумки, – мы с ним полночи не спали, пока я ему таблетки не дал…
      – А я тебе и сказать-то забыла… а, вот он, болезный!… Выплывает.
      Из комнаты вышел Пятый, после сна вид у него был истерзанный и растрёпанный, левый глаз заплыл совершенно, майка съехала на одно плечо. Он опёрся о косяк двери и посмотрел на лежащего на пороге Лина. Провёл рукой по лбу, отводя спутанные волосы от здорового глаза и, прихрамывая, побрёл в сторону ванной.
      – Ты умываться, что ли? – спросила его Валентина.
      – Угу, – отозвался голос из ванной.
      – Воду из-под крана не пей, – сказала Валентина.
      – Угу…
      – Олег, подержи рыжего, я сейчас, – быстро сказала Валентина.
      – А чего его держать, он же лежит, – запоздало отозвался ей вслед муж.
      – Я тебе… – из ванной донёсся звук крепкой затрещины, – Я тебе сказала – воду из-под крана не пить!
      – Больно же…
      – Будешь знать… так, налей воду для Лина.
      – У меня голова кружится…
      – И что мне теперь – разорваться?! – возмутилась Валентина.
      Из ванной они вышли всё же вместе – Пятого шатало слишком уж сильно и Валентина не рискнула оставить его в ванной одного. В результате всех пертурбаций Пятый пошёл спать дальше, Олег Петрович был послан разбирать рыночные сумки, а злая Валентина отправилась в ванную мыть Лина, который так и не проснулся. Он прошёл пешком расстояние от предприятия до Валентининого дома и так устал, что перестал реагировать на какие бы то ни было внешние раздражители. По дороге он изгваздался неимоверно и Валентина, которая и до того была сердита, рассердилась так, что казалось – вот-вот взорвётся. Лина перенесли в комнату, ту самую, где спал Пятый, и до самого позднего вечера в доме воцарился относительный покой. Олег Петрович приготовил вкусный ужин: поджарил мясо, потушил полную сковородку овощей, нарезал салат. Валентина немного оттаяла. Однако часов в десять, когда Валентина и Олег Петрович примерились было прилечь посмотреть телевизор, проснулись Лин и Пятый. Лин выполз на кухню первым, зевнул, поглядел на настенные часы, изображавшие гжельскую тарелку, и сказал:
      – Доброе утро, Валентина Николаевна.
      – Сам ты утро, – ответила та. – В окно посмотри.
      – Это вечер? – не понял Лин. – Ну, дела…
      – Ты ужинать будешь? – спросила Валентина.
      – Я не хочу, – ответил Лин. – Я пить хочу, у меня температура жарит, кажется…
      – Померим, – Валентина сняла с полки коробочку с градусником. – А Пятый где?
      – Я здесь, – Пятый вошёл в кухню, осмотрелся, вытянул из пачки сигарету, сел за стол, прикурил… выжидающе посмотрел на Валентину.
      – Чего уставился? – спросила та.
      – Жду, когда ругать начнёте, – пожал плечами Пятый.
      – За что?…
      – Я почём знаю… за воду, к примеру.
      – Да ну тебя, – отмахнулась Валентина. – Ещё не хватало. Тебе картошки положить?
      – Нет, только если чаю. А то у меня…
      – И у тебя – температура? – спросила Валентина. – Тогда жди, термометр пока занят.
      – Я так и понял. Лин, как спалось?
      – Так себе, – признался Лин. – Неважно. Пятый, тебе когда глаз подбили?
      – Позавчера ещё. Валентина Николаевна, а откуда Лин тут взялся? Сейчас же суббота… или нет?…
      – Сам пришёл, ненормальный. Давайте-ка по чашке чая – и спать. Кстати, вы по сколько дней не ели?
      – Я – три, – ответил Пятый, подумав.
      – А я – по-моему пять, если не больше, – сказал Лин.
      – Поесть надо, – Валентина с тоской посмотрела на часы. – Я вам сейчас овсянку сварю, с маслом. И с сахаром…
      – А мне ещё можно с молоком, – добавил Лин, а Пятый сказал:
      – Мне – с солью и без всего остального. И вообще, я могу всё сварить сам.
      – Лучше не надо, пожалей плиту и продукты, – посоветовал Лин. – Правда, Валентина Николаевна?
      – Правда, правда. Поставь воду.
      Как выяснилось на поверку, есть они хотели и после еды почувствовали себя хорошо. Пятый, хоть и упирался, съел в результате всё, что положили, а потом ещё и добавки попросил – ощутил, наконец, голод. После еды они напились чаю и только потом отправились спать, оба порядком повеселевшие. Лин позабыл даже, что час назад ныл о своей температуре, которой, к слову сказать, у него и не было. Пятый впервые за последние дни почувствовал себя лучше – ушло напряжение, отступил страх. Всё было в порядке. Спать они легли не сразу, много новостей накопилось за эти дни и у одного и у другого. Если бы не Валентина, в два часа ночи решившая проверить, почему это в комнате горит свет, они бы не уснули до утра. Она живенько разогнала болтунов по кроватям и гордо удалилась в свою комнату – досыпать.
      – Чего это она? – с возмущением спросил из темноты Лин, когда дверь за Валентиной закрылась. – Так орать из-за…
      – Всё правильно, время-то уже много, – Пятый подтянул одеяло повыше. – Кстати, Лин, мы её до сих пор не предупредили. И её, и Ленку.
      – А ты думал, как можно об этом помягче сказать? – В голосе Лина зазвучали ехидные нотки.
      – Понятия не имею, – признался Пятый. – Я не дипломат.
      – А я так думаю, – сказал Лин. – Подойти к ней завтра… нет, уже сегодня утром, и сказать: “Валентина Николаевна, мы вам хотим сказать, чтобы вы поскорее увольнялись с работы и ехали к едрени-фени только потому, что мы тут с другом решили немножко поупражняться с глобальным изменением энергетических цепей. Это почти совсем не опасно, только вот предприятия ваши посыплются самыми первыми, потому как они напрямую связанны с высшей формацией”. Хорошо сказал?
      – Отвратительно, – ответил Пятый. – Она или пошлёт нас подальше или ничего не поймёт. Или и одно, и другое сразу.
      – Значит, пошлёт и не поймёт, – подытожил Лин. – А что предлагаешь ты?
      – Просто не стоит так утрировать и драматизировать, – предложил Пятый. – По-моему, стоит просто предостеречь её… ну, сказать, что работая на “трёшке” она подвергает свою жизнь опасности, и немалой. Напомнить ей, что случилось с твоей рукой тем летом.
      – Я поправился, – сказал Лин.
      – И слава Богу, – ответил Пятый. – Я бы объяснил ей кое-что, что можно. Опасность она чувствует не хуже нас с тобой. А то и лучше. Вот только…
      – Что? – спросил Лин.
      – Она не боится, – ответил Пятый. – Думает, что справится. А я в этом не уверен. Я слишком хорошо отношусь к ней и к Ленке, чтобы позволить…
      – Можешь не продолжать, – Лин вылез из-под одеяла и пошёл закрывать окно – ему показалось, что дует.
      – Как красиво, – сказал он тихо, стоя у приоткрытого окна. – И как будет жаль, если это всё сгинет. Правда?
      – Правда, – согласился Пятый. Он тоже любил ночной город, но сейчас чувствовал себя слишком уставшим, чтобы вставать. Уставшим и опустошённым. Собираться с силами и опять начинать всё снова не хотелось. Страшно хотелось покоя, просто покоя. И тишины.
      – Давай спать, Лин, – предложил он. – Не знаю, как ты, но я…
      – Я – хоть до утра, – признался Лин. – Ты спи, а я ещё почитаю, пожалуй. Как думаешь, поймёт?…
      – Думаю, что да, – ответил Пятый. – Ложись спать, рыжий. А то завтра я буду бегать, а ты – ходить варёный.
      – Ладно, – Лин зевнул. – Пусть дорога будет интересной…
      – …и приятной, – закончил Пятый.
 

* * *

      Среди ночи Пятый проснулся от какого-то тихого звука. Он встал и, стараясь не на что не наткнуться в плохо освещённой комнате, подошёл к Лину. Точно, он. Лину было нехорошо, это Пятый понял сразу. Он тяжело дышал, вздрагивал, словно от холода.
      – Ну, ну, рыжий, не надо, – шепотом попросил Пятый, садясь рядом с Лином на кровать. – Тише, спокойно… это я…
      – Пятый… это ты, что ли?… – Лин с трудом открыл глаза и повернулся к Пятому. Двигался он тяжело и осторожно, словно у него болело всё тело. – Что такое?…
      – Ты стонал, – объяснил Пятый. – Я услышал и проснулся. Тебе ничего не нужно? Может, попить принести?
      – Нет, не надо… спасибо, конечно, но не стоит. Вот если бы ещё одно одеяло…
      – Замёрз?
      – Есть немного, – признался Лин. – Это, наверное, от того, что я поел…
      – Может быть, Лин. Сейчас, я принесу одеяло и спи дальше, хорошо?
      – Хорошо, – Лин вздохнул и добавил: – Пока мы тут, всё хорошо.
      – Я что-то не могу понять, – побормотал Пятый, укрыв Лина пледом и присев рядом с ним на край кровати, – как только тебе плохо, ты начинаешь говорить про “хорошо”.
      – Я и сам не могу понять, – прошептал в ответ Лин. – А знаешь анекдот про врача?
      – Какой? – тоже шепотом поинтересовался Пятый.
      – Который пациентке, пришедшей к нему в кабинет, говорит…
      – Это что такое?! – раздался Валентинин голос. Она стояла в дверях, прислонившись к косяку и наблюдала за ними. – Я кому сказала час назад: идти спать?
      – Лину стало нехорошо, и я принёс ему плед, – объяснил Пятый.
      – И ему от этого стало лучше? – съязвила Валентина.
      – Не то, чтобы лучше, но я хотя бы согрелся, – ответил Лин. – А что до остального мандража… то это моё личное.
      – Мне твоё личное когда-нибудь выйдет боком, – вздохнула Валентина. – Ложитесь спать, ради Бога.
      – Валентина Николаевна, нам надо поговорить с вами, – решился вдруг Пятый. – Это очень важно.
      – Ну, говори, – со вздохом сказала та. – Только покороче.
      – Покороче не получится, – ответил Пятый. – Вы сядьте.
      – Только обещай, что после этого твоего разговора вы ляжете. Хорошо?
      – Хорошо, – согласился Пятый. – Очень хорошо. Непременно. Валентина Николаевна, вы работаете на “трёшке” уже больше трёх лет, не так ли?
      – Почти четыре, – кивнула та. – И что из этого следует?
      – Вы не замечали там… на “третьем”, ничего странного или нехорошего? – осторожно спросил Пятый.
      – Нет, – немного удивлённо ответила Валентина. – Не замечала. Ни на “первом”, ни на “третьем”. А что?
      – Я… то есть, мы… – Пятый на секунду замялся, но продолжил: – Мы вынуждены вас предупредить, что вы подвергаете свою жизнь опасности…
      – В каком смысле? – не поняла Валентина.
      – В самом прямом, – ответил Лин. Он сел на постели, подтянул одеяло и добавил: – Мы боимся за вас и за Ленку. Правда.
      – Шутите, небось, – отмахнулась Валентина.
      – И не думаем даже, – ответил Пятый. – В мыслях такого нет. Тем более, что шутить подобными вещами – мягко говоря, жестоко.
      – О чём речь, объясни толком, – попросила Валентина. – Пугаете, пугаете, а по делу – ни слова.
      – Если по делу… тут трудно что-то объяснить конкретно, – неуверенно начал Пятый, – но… просто предприятия – это форпост… форпост очень нехорошей силы и всего, что с ней связано. Находясь там, вы рискуете. Очень сильно рискуете.
      – Чем? – спросила Валентина.
      – Прежде всего – своим здоровьем и жизнью. В очень скором времени там начнутся неприятные явления…
      – Какие? – спросила Валентина.
      – Гадость всякая может на свет Божий вылезти, – объяснил Лин. – Очень неприятная гадость. Вы такую только в фильмах ужасов могли видеть. Но этого мало…
      – Самое плохое то, что вы, да и все остальные тоже, не имеете самого элементарного представления о том, что надо делать в подобных случаях. А мы имеем. Очень хорошее представление. Нас этому учили, слава Богу.
      – Помните, что было с моей рукой? – спросил Лин.
      – Помню, – согласилась Валентина. – И что? Я тогда таки не поняла, что вы мне пытались втолковать. До сих пор думаю, что это было.
      – Это было одно из проявлений той гадости, о которой шла речь. Вот только я повёл себя неграмотно, а Пятый – грамотно. Поэтому я оказался с рукой, а он потом со мной просиживал свою зад…
      – Ах ты сволочь!… – процедил Пятый. – Это, надо понимать, вместо благодарности?
      – Это она самая и была, – парировал Лин. – Так вот, Валентина Николаевна, о чём я?…
      – О проявлениях “этой гадости”, – подсказала Валентина со вздохом.
      – Это ещё не самое страшное и происходит это редко, – сказал Пятый. – Мы можем это почувствовать и как-то защититься. Вы – нет. Лена – тоже. Юра… не мне вам рассказывать. Поэтому мы можем вам посоветовать только одно – бегите. И чем скорее и дальше – тем лучше.
      – Бегите, – покачала головой Валентина. – Да кто же нас отпустит-то?
      Пятый развёл руками – об этом он ничего не мог сказать. Он понимал, что все они – в какой-то мере пленники, и что тюремщики их, кстати, находятся в весьма и весьма невыгодном положении, тоже знал. Вот только совершенно не представлял, чем им всем можно как-то помочь. Выхода он не видел. Вернее, выход-то, конечно, был, но…
      – Я хочу вам сказать, Валентина Николаевна, чтобы вы… словом, как только мы с Лином умрём… – Пятый с трудом подбирал слова, – чтобы вы бежали. Пока мы тут, это всё ещё как-то можно сдерживать, но наша с Лином смерть откроет, боюсь, такие ворота, что от предприятий останутся лишь покосившиеся заборы с колючей проволокой на гнилых столбах…
      – Бетон не гниёт, – возразила Валентина.
      – Это вы так думаете, – отрицательно покачал головой Пятый. – На самом же деле…
      – Исчезает всё, – добавил Лин. – Всё, даже то, что нам казалось вечным.
      – Может, это и хорошо, – сказала Валентина. – А может, нет. Откуда мне знать? Я – простой фельдшер, а не пророк или святой. Спасибо, что предупредили, ребята. Мне не нравится говорить о смерти, но всё равно – спасибо.
      – А что вы теперь будете делать? – спросил Лин. – После этого дурацкого и нелепого предупреждения? В которое вы, надо полагать, не поверили?
      – Приму к сведению, – пожала плечами Валентина. – И буду жить дальше.
 

* * *

      …Валентина вспомнила один осенний пасмурный вечер, конец сентября позапрошлого года. Пятница. Дождь на улице, а на “трёшке” – освидетельствование перед выходными. И ничего не хочется – ни сидеть в холодном медпункте, ни спускаться вниз, в промозглое сырое подземелье. Ничего. Но надо. Потому, что положено. И Валентина пошла вниз, внутренне заранее приготовившись к тому, что ждало её там, внизу.
      На этот раз трупов было не так много – то ли на надсмотрщиков осень тоже действовала и они стали задумываться о бренности земного существования и жалеть “рабочих”, то ли народ ещё не отошёл толком после отпусков и ленился. Валентина увидела, что от “восьмёрки” на этот раз пришли Пятый и Лин, приволокли мёртвых рабочих и теперь стояли, ждали, когда начнётся утилизация – такой был порядок. Валентина подошла к ним поближе. Лина она, правда, осмотрела неделю назад, а вот Пятого не видела месяц, а то и больше. Пятый ей не понравился – даже не заметил, что она подошла. Стоял у стеночки, запрокинув голову, и молчал. А Лин заметил и направился к Валентине.
      – Валентина Николаевна, – начал он шепотом, даже не поздоровавшись, – заберите Пятого отсюда, срочно!
      – В чём дело? – спросила Валентина.
      – Андрей вышел в смену, а этот, – Лин махнул рукой в сторону Пятого, – совсем плохой. Он его прибьёт!…
      – Погоди, не телепайся, – попросила Валентина. Она подошла к Пятому и щёлкнула пальцами возле его лица. Никакой реакции не последовало. Валентина пощупала ему пульс.
      – Ну что? – спросил Лин.
      – Что, что… – проворчала Валентина. – Я же не рентген – “что”… Слабый очень, вот что. Как он сюда-то дошёл?
      – На автомате ходит, – объяснил Лин. – Уже третьи сутки так…
      – Посади его, а я пойду с Андреем пошуршу. Может, отпустит. Всё хреново, потому что нет патологии или травмы. Так – забирай без разговоров. А так…
      – Я знаю, – ответил Лин. Он тоже подошёл к Пятому и усадил его на пол.
      – Ты сам как? – спросила Валентина.
      – Я-то? В порядке пока, – ответил Лин. – Я же отдыхал не так уж давно, если вы помните. А вот Пятый…
      – Всё, сиди и молчи, ирод наш идёт, – шепотом сказала она. – Авось, получится… Хорошо?
      – Хорошо, – согласно кивнул Лин. – Только бы вышло…
      Всё получилось. Андрей пожал плечами, сказал, что пусть хоть обоих забирает, и пошёл куда-то по своим делам. Валентина отвела Пятого наверх, уложила, осмотрела… Пятый был словно в оцепенение – он вполне нормально шёл, не понимая, куда и зачем, выполнял простые команды или просьбы – сесть, лечь, постоять на месте. Валентина не стала даже пытаться дать ему поесть или напиться – знала, что бесполезно. Она немного привела Пятого в себя, но лишь на столько, чтобы он смог уснуть, не более. Потом спустилась вниз, отпустила делегации от оставшихся “тимов”, подписала всё, что требовалось и, тяжко вздохнув, отправилась наверх, в медпункт. Пятый всё ещё спал. Валентина посмотрела в окно долгим тоскливым взглядом, сняла трубку и набрала свой домашний номер.
      – Олежа, привет, это я, – сказала она. – Ты как, на дачу поедешь?… Как – нет? Простыл?… да ты что… ладно. Слушай, а ехать-то надо, гравий на завтра заказали, надо же машину встретить… одна? Может, я кого с собой возьму отсюда, а?… Нет, Лина не дадут, Пятого могу взять, тут он… спит… хорошо, Олеж, я поехала, люблю, целую, и всё такое… пока.
      Она повесила трубку и поглядела на Пятого. Вроде бы ему стало получше. По крайней мере, с ним не так страшно ночью будет, да и с машиной поможет, если что. Надо ехать, а то темнеет быстро, как бы не застрять там в какой-нибудь яме по дороге.
      – Пятый, – позвала она, – вставай, ехать надо.
      Пятый приоткрыл мутные глаза и посмотрел куда-то мимо Валентины. Потом, наконец, сообразил, что к нему обращаются, и спросил хриплым со сна голосом:
      – Куда ехать?…
      – На дачу поедем, – объяснила Валентина, – а то ты что-то слишком бледный и не соображаешь ничего. Хоть воздухом подышишь.
      Пятый кивнул и снова закрыл глаза. Валентина оделась, застегнула сумку, проверила, плотно ли закрыт кран (последнее время краны стали течь, а ремонтировать их не спешили), и, с трудом заставив Пятого встать, повела его к выходу. Он шёл еле-еле, медленно, неуверенно, постоянно старался прислониться к стене, чтобы хоть немного отдохнуть.
      На улице Валентина оставила его возле двери, а сама пошла открывать и заводить машину. Вернувшись, она увидела, что Пятый успел за время её отсутствия сесть на ступеньку (ноги не держали), и что он дрожит. “Идиотка! – обругала она себя. – Вытащила человека из-под одеяла, и поволокла, в чём был, на холод… вот ведь дура, а!” На ней самой был тёплый толстый свитер, а поверх него – пуховая куртка. На Пятом, кроме балахона и штанов – ровным счётом ничего. Он сидел, обхватив себя руками, прикрыв глаза, и, казалось, не замечал ничего вокруг.
      – Холодно? – сочувственно спросила Валентина. Он кивнул. Валентина сняла с себя куртку и накинула её Пятому на плечи. – Подожди немножко, я сейчас машину подгоню, в ней тепло, согреешься. – Он снова кивнул. Валентина подвела машину вплотную к крыльцу, помогла Пятому перебраться на заднее сиденье и села за руль. Пятый, скорчившись, забился в угол кабины, он дрожал так же сильно, как и на улице. Валентина включила печку, но толку от этого пока было мало – мотор ещё не прогрелся. Валентина укрыла Пятого всё той же курткой, подрегулировала зеркало и сказала:
      – Прости меня, дуру такую, ладно? Не сообразила я. Надо было нам с тобой чайку перед дорогой выпить, а я что-то заторопилась… Поехали, хорошо? А чаю на даче попьём.
      – Хорошо… – прошептал Пятый в ответ. – Мне всё равно…
      – Тогда поспи пока, ехать почти два часа, – предупредила Валентина. – Можешь лечь, если хочешь.
      – Потом… – ответил Пятый. – Не сейчас… что ж меня так знобит-то?…
      – Это не озноб, ты просто замёрз. Осень на улице.
      – Опять лето пропало, – прошептал Пятый. – Не везёт мне с погодой…
 

* * *

      Ехали они действительно долго. Быстро темнело, начался дождь. Валентина вела осторожно, не торопясь, старалась не гнать. Пятого немного отпустило, он стал засыпать, и Валентине пришлось из-за этого остановить машину – Пятый пытался лечь поудобнее, да всё никак не мог сообразить, как это сделать. Валентина устроила его с комфортом, подложила ему под голову курку, включила печку на полную мощность – пусть согреется как следует, и поехала дальше. Не смотря на то, что была пятница, погода распугала большинство дачников и дорога была практически пустой. Валентина свернула на грунтовку и потихонечку, на второй передаче, поехала, лавируя между лужами и ямами. Перед одной особенно глубокой и широкой ямой она в нерешительности остановила машину.
      – Выходить? – тихо спросил Пятый, не открывая глаз. Валентина повернулась к нему и спросила:
      – Зачем тебе выходить? – не поняла она.
      – Машину выталкивать, – ответил он.
      – Лежи, Бога ради, – ответила Валентина. – Никто пока нигде не застрял. Понятно?
      – Угу, – Пятый снова уронил голову на руку, а Валентина, благополучно проехав-таки через бездонную лужу, повела машину дальше.
      На даче она первым делом открыла дверь дома, впустила Пятого, велела ему идти в комнату, а сама поспешила к сараю, за дровами. Когда она вернулась, то увидела, что Пятый уже успел лечь на пол, прямо на террасе.
      – С ума сошёл? – спросила она. – Воспаление лёгких получить решил? А ну, вставай! Иди, кому говорю…
      – Я думал, что на террасе… – начал он, садясь.
      – Какая терраса, сентябрь же! – Валентина покрутила пальцем у виска. Пятого снова стало трясти от холода. Валентина отвела его в комнату, усадила на кровать, накинула ему на плечи одеяло и занялась печкой. Отсыревшие дрова сначала горели плохо, но потом дело пошло на лад и вскоре в комнате стало значительно теплее.
      – Чай хочешь? – спросила Валентина. Пятый тряхнул головой, отгоняя сон и сказал:
      – Можно… спасибо вам, Валентина Николаевна, за то, что вы меня сегодня вытащили. Мне что-то плохо последние дни, сам не пойму, из-за чего.
      – Переутомился, что ли?…
      – Нет… вернее, не только это. Скорее, недоспал. Спать не давали, развлекались они, вероятно… не знаю. Но будили, постоянно будили. Только уснёшь – так сразу…
      – Сволочи… какие же сволочи… ладно, проехали. Согрелся?
      – Немного. Хоть не трясёт, и то хорошо, – Пятый передёрнул плечами и нахмурился. – Валентина Николаевна, вам ничего не будет за то, что вы меня забрали?
      – Я им сказала, что ты мне понадобился на даче, чтобы гравий таскать, – пояснила Валентина. – Поверили, чтоб их… Давай по чаю – и спать. С кровати можешь не вставать, не надо… не надо, я сказала! На вот, свитер надень. И брюки, прямо поверх своих, а то комната к утру выстывает. Я тебе ещё плед дам шерстяной, он тёплый.
      – Я к холоду привык, не надо плед, – попробовал было возразить Пятый.
      – Иди в баню! – огрызнулась Валентина. – Я тебе хоть два пледа дам. Моя дача, что хочу, то и делаю. Держи чашку, и смотри не обожгись, горячий. Бутерброд тебе с чем дать – с маслом или с сыром?
      – Ни с чем. Я не хочу…
      – А я не верю, – парировала Валентина. – Ешь с маслом, коли так.
      – Тогда лучше с сыром.
      – А говорил, что не хочешь. Голодный, небось, как я не знаю кто!
      – Я привык… – Пятый сидел, опираясь на подушку. Чашку с чаем он пристроил на подлокотник стоящего рядом с кроватью кресла. – Вот спать – хочу…
      – Ну и спи, – ответила Валентина. – Гулять завтра пойдём. В лес. Хочешь?
      – А зачем? – спросил Пятый, который никуда в тот момент идти не хотел.
      – За грибами, – объяснила она. – Это же здорово. А вечером – домой. Лады?
      – Лады, – согласился Пятый. – А что, тут на самом деле есть грибы?
      – А как же! – удивилась Валентина. – Конечно, есть… Слушай, а там, у вас… уж не знаю, откуда там ты… не хочешь – не говори… Но у вас там что – нету грибов, что ли?
      – Только привозные, – ответил Пятый. – Отсюда, кстати, их и привозят. Только они стоят чертовски дорого, а у нас с Лином никогда не было лишних денег. Так что я этого дела и не пробовал ни разу в жизни… – он говорил как-то отрешённо, равнодушно, устало.
      – Небось хотелось попробовать? – спросила Валентина. Ей не нравилось это равнодушие, да к тому же стало немного обидно за свои родные пенаты.
      – Не особенно, – ответил тот. – Мы никогда не страдали от того, что кто-то ест что-то вкусное, а нам этого не купить. Всё равно…
      – А мне – не всё равно. Я люблю, чтобы у меня было всё самое лучшее, – призналась Валентина. – Ты думаешь, у нас простые люди едят сервелат каждый месяц? Не едят. А я – ем. И это приятно.
      – Сервелат – это колбаса? – спросил Пятый. Валентина кивнула, Пятый поморщился. – Гадость какая… это же мясо.
      – Ну и что? – удивилась Валентина.
      – У нас поговорка есть такая – у него такое лицо, словно его мясо есть заставили, – объяснил Пятый. – У вас, по-моему есть что-то похожее…
      – У нас вместо мяса – говно, – Валентина усмехнулась. – Пей чай, пока совсем не остыл. Оклемался?
      – Совершенно. Полежал, поспал… я бы ещё поспал, кстати.
      – Ну и спи. А я пока почитаю.
 

* * *

      Часа через полтора Валентина отложила книжку – время уже перевалило за полночь. Она потянулась было к выключателю, но тут её взгляд упал на спящего Пятого, и рука замерла сама по себе, остановилась. Пятый спал и улыбался во сне. Слабо, едва заметно… но эта лёгкая улыбка странно преобразила его лицо – словно сняли маску постоянной боли и отчаяния. “Господи, какой же он молодой! – пронеслось у Валентины в голове. – Как же я раньше этого не поняла!” Пятому видимо снилось что-то очень хорошее, светлое, доброе… это бывало столь редко, что он и сам, вероятно, успел забыть, когда такое с ним было последний раз. Нерезкий, приглушенный свет настенного бра словно смыл с его лица печать страдания и оно преобразилось неузнаваемо, нереально. Перед Валентиной спал, положив под голову худую руку, совсем молодой парень, от силы лет двадцати, красивый, с правильными тонкими чертами лица и густыми чёрными волосами.
      – Вот сволочь! – с восхищение прошептала Валентина. – Вот ты какой… на самом-то деле. А я и не разглядела тебя, настоящего. Дура… А хорош, стервец, как хорош… девок, небось, с рукава стряхивал, не замечал… Что было – и что стало… Интересно, можно ли что-то сделать, чтобы вернуть его прежнего насовсем? Наверное, можно. Вот только как?… Но до чего хорош!… По-своему, не по здешнему… – Валентина вздохнула, прилегла поудобнее. “Это надо же, – подумала она. – Какие вещи в мире творятся… словно с иконы или с картины лицо… а я этого даже не видела. И вправду, что нас, советских людей, приучают видеть?… Только внешнее, для внутреннего и места не остаётся. Ладно, пора спать, поздно уже совсем. Спи, мальчик, может, ещё чего хорошее присниться, не вечно же тебе одними кошмарами ночью перебиваться…” Она погасила бра и маленькая дачная комнатка погрузилась во тьму. Лишь едва слышный осенний дождь за окнами нарушал тишину, лишь он один решил не спать этой промозглой сентябрьской ночью. А спать такой ночью хорошо. Особенно, если рядом потрескивают дрова в жаркой маленькой печке…
 

* * *

      Валентина проснулась часов в восемь утра, ещё даже не рассвело толком. За окнами притаился туман, неподвижный, осенний, мглистый. Комната за ночь выстыла, поэтому Валентина первым делом по новой растопила печку и лишь после этого принялась за готовку завтрака. Впрочем, ей не особенно хотелось как-то себя утруждать, поэтому она просто отварила картошку, нарезала хлеба и сыра, воткнула в трёхлитровую банку здоровенный кипятильник и пошла с холодной террасы в комнату – будить Пятого. Тот всё ещё спал, но наступившее утро расставило всё по своим местам – Валентина видела перед собой того Пятого, к которому привыкла за эти несколько лет. Измождённого, смертельно уставшего, с запавшими глазами, лишенного какой бы то ни было внешней привлекательности и способного внушить лишь страх и жалость. Страх – что финал слишком близко, а помочь невозможно. Что-то мешает. Тоньше бумаги и крепче стали…
      – Подъём, соня! – бодро сказала Валентина и потрясла Пятого за плечо. Он немного приоткрыл глаза и поморщился от света. – Завтрак проспишь.
      – Тепло, – удивлённо сказал он. – Хорошо как… и тихо…
      – Хочешь, можешь ещё поспать, – сжалилась Валентина. – А картошку я потом подогрею…
      – Нет, не стоит. Я сейчас, – Пятый потянулся, зевнул, тряхнул головой. – Всегда не любил просыпаться.
      – Этого никто не любит, – заметила Валентина. – Но приходится.
      – Нет, просыпаться хорошо… Проснулся – значит, ты живой.
      – Это точно. Живой – и хорошо. Пойдём есть, пока завтрак не остыл.
      – Сейчас, с духом соберусь, а то из-под одеяла вылезать неохота, – признался Пятый. – Там что, дождь? – спросил он, взглянув на окно, задёрнутое тоненькой выляневшей занавеской.
      – Нет, туман, – ответила Валентина. – Слушай, что тебе такое снилось ночью?
      – Я что, опять кричал? – с тоской спросил Пятый. Валентина отрицательно покачала головой.
      – В том-то всё и дело, что не кричал, а совсем наоборот. Я тебя никогда таким не видела.
      – Каким? – не понял Пятый. Он сел на кровати, придерживая одеяло и с недоумением посмотрел на Валентину. В его взгляде читался вежливый вопрос.
      – Ты улыбался, – объяснила та. Пятый приподнял брови, недоверчиво покачал головой. – Правда-правда, – заверила его Валентина. – Я и сама сильно удивилась.
      – Не может быть. Хотя выспался я отлично, всегда бы так… может, и в самом деле… – Пятому явно не хотелось говорить о себе, поэтому он решил сменить тему, и как можно скорее: – Валентина Николаевна, вы прогноз на сегодня слушали? – спросил он.
      – Дождя не будет, – ответила та.
      – Слава Богу, не нужно будет машину толкать… – Пятый наконец сумел побороть соблазн ещё полежать под тёплым одеялом и встал. Поёжился, хотя в комнате было тепло. – Давайте я за водой схожу, что ли? – попросил он. – А то толку от меня, как…
      – Сходи, – согласилась Валентина. – Я пока чайку соображу. И вот ещё. Пройдись по участку, глянь, куда можно гравий этот чёртов свалить, а то у меня всё никак руки не доходят до этого…
      – Я мигом, – Пятый набросил на плечи старенькую телогрейку, висевшую на гвоздике подле печки, и вышел. Валентина минуту постояла, собираясь с мыслями и поспешила на террасу – вода в банке уже, наверное, закипела. Сквозь узкие высокие окошки, выходящие в умирающий осенний сад, был виден кусок дорожки, что шла к калитке, клумба с увядающими гладиолусами, грядки клубники… но всё это сейчас тонуло в зыбком осеннем тумане, проступало сквозь него нечётко, расплывчато, размыто. Валентина заварила чай и закурила, глядя в осеннее окно. Минуты через три скрипнула калитка и вскоре на дорожке появился Пятый, который без малейшего видимого усилия нёс два ведра воды. Да ещё и шёл при этом весьма тихо – шагов почти не слышно, то ли туман глушит, то ли ещё что… Впрочем, он всегда тихо ходит, привык, наверное…
      – Иди чай пить, – позвала Валентина, – а то всё остывает на этой холодине с такой скоростью, что…
      – Иду, – Пятый вошёл, поставил вёдра на пол возле двери и сел за стол. Ели они молча, Валентина – неторопливо, Пятый – с жадностью, совсем для него нехарактерной.
      – Давно не жравши? – спросила Валентина.
      – Угу, – ответил он. – Несколько дней…
      – Ещё положить? – спросила Валентина, когда он доел.
      – Не стоит, лучше потом. Когда вернёмся. А то вы со мной намучаетесь, если я…
      – Логично, не придерёшься, – развела руками Валентина. – Ну что, пошли?
      – А посуда? – спросил Пятый.
      – Да ну её, – отмахнулась Валентина. – Потом, перед отъездом помою.
      – Ну нет уж. Я быстро, – Пятый собрал со стола тарелки. – Вы пока соберитесь…
      – Ладно, мой. Только воды согрей. Ты место под гравий нашёл?
      – Да, там где картошка была. Больше некуда. И охота вам тратиться?…
      – Денег у меня много. А гравия нет. Решила исправить положение, – Валентина встала с шаткого стула, потянулась с удовольствием, хрустнув суставами, передёрнула плечами. – Пошли, дружок, а то сейчас в лес куча всякого народа набежит. Конкуренция… Но я без грибов не останусь, так и знай.
      – Я в этом и не сомневался, – заметил Пятый. – Вы… как бы это сказать…
      – Договаривай-договаривай, – подбодрила его Валентина. – Ты хотел сказать, что я своего не упущу. Так?
      – Так, – кивнул Пятый.
      – И ты хочешь сказать, что это плохо?
      – Нет. Люди бывают разные… впрочем, кому я это объясняю? – в пространство поинтересовался Пятый. Валентина усмехнулась, состроила Пятому рожу (он лишь покачал в ответ головой), сняла с буфета корзинку и пошла к выходу – опережать конкурентов. Пятый вздохнул, поплотнее запахнул телогрейку и последовал за ней.
 

* * *

      Как ни странно, а день, постепенно поднимавшийся над осенним лесом, обещал стать тёплым и солнечным. Едва заметный неспешный ветерок гладил желтеющие листья берёз и они, обрадованные его прикосновением, спешили вслед за ним, напрашиваясь на ласку – маленькие смертные странники осени. Внизу же их терпеливо поджидала тонкая побуревшая осенняя трава, только листья не думали об этом – им были дороже странствия с ветром по прозрачному, промытому ночным дождём небу. Это куда приятнее, чем лежать внизу и ждать… ждать снега.
      Валентина и Пятый неспешно шли по прогалинам между высоких белоствольных берёз. Валентина внимательно глядела под ноги, иногда раздвигая суковатой палкой траву. Пятому на поиск грибов было по большому счёту наплевать. Он просто наслаждался лесом.
      – Слушай, ты чего грибы не ищешь? – с лёгким возмущением спросила Валентина. – Я для чего тебя с собой потащила, скажи на милость? Чтоб ты берёзками любовался, что ли?
      – Я, честно сказать, даже не знаю, что надо искать, – признался Пятый после минутного молчания.
      – Ты что, не знаешь, как грибы выглядят? – удивилась Валентина. – Или ты в лесу никогда не был?
      – Был, но как-то не обращал внимания, – ответил Пятый. – Сами понимаете, во время побега не очень получается…
      – Ладно, исправим. Вот смотри. Это – белый… – Валентина вытащила из корзинки гриб.
      – Вы зря вынули, у вас под ногами – три точно таких же, – заметил Пятый. – Вы сейчас на них наступите.
      – Где?! Ой, точно… а это подосиновик, только маленький…
      – Сзади, под деревом, шагах в шести. Не под этим, вон под тем… А вон там что такое торчит? – спросил Пятый.
      – Мухомор. Он ядовитый. Его не едят. Слушай, как ты их видишь? Ты же говорил, что искать не умеешь…
      – Я и не умею. А вижу… я просто так устроен. Я всё вижу. Особенно, если при этом я себя хорошо чувствую. Как сейчас.
      – Найди ещё, а?
      – Тут поблизости больше нет, – Пятый огляделся. – Может, подальше пройдём?
      – Давай…
      За два часа они собрали полную корзину. Встречные грибники смотрели им вслед с завистью, Валентина довольно улыбалась, а Пятый лишь пожимал плечами – он не мог понять, чего тут такого особенного. Его гораздо больше занимал лес, а какие-то шляпки на ножках не волновали абсолютно.
      Миновав просеку, они вышли на опушку и как по команде замерли, очарованные потрясающим видом, который открылся им. Осенний простор, пронизанный лучами прозрачного солнца, щемящее чудное чувство тоски и радости одновременно – нечто огромное и живое словно заключило их на секунду в свои объятия…
      – Ке и про-та… – прошептал Пятый. – Осень в холмах…
      – Что ты сказал? – не поняла Валентина.
      – Осень в холмах. Был у нас такой… сюжет… – Пятый замялся. – Про осень. Почти такую же, как эта…
      – Фильм?
      – Да нет, не фильм. Сюжет… об усталой душе, – Пятый замолк, вспоминая. – Да, правильно… даже не о душе, а о душах. В некотором смысле это классика.
      – Да что ты вообще в литературе понимаешь? – спросила Валентина. – Ты, по-моему, кроме ящиков, ничего в жизни не видел.
      – Вы ошибаетесь, – ответил Пятый. – Я читал ваших классиков. Там, в этих книгах – всё мёртвое. Характеры, души… мелочные или мечущиеся. Старые проблемы – добро и зло, ненависть и любовь, высокие страсти… скучно.
      – Ишь ты, выискался! – покачала головой Валентина. – Ты, наверное, не дорос до классики.
      – Не знаю. Может быть. Просто когда каждый день ждёшь, что тебя… – Пятый кашлянул, запнулся, – что тебя убьют, становится смешно читать, как она ожидала его под старым деревом и думала о пение птиц и кваканье жаб…
      – А о чем же тогда этот твой сюжет?…
      – Выбор, – ответил Пятый. – Сюжет не мой, но проблема в нём поднята очень близкая мне. Выбор. Вернее, невозможность выбора…
      – О чём там? – спросила Валентина.
      – Начинается всё довольно тривиально – двое мужчин приезжают на отдых, один из них встречает женщину, влюбляется в неё, она в него… Всё бы было нормально, будь они простыми людьми. Но они… от них слишком много зависит. Кее и Имро… они были…
      – Кем были? – спросила Валентина.
      – Воинами, – Пятый поморщился – опять не находил нужного слова. – Адана, женщина, поняла это… и попросила их о помощи… оказать которую они не имели права…
      – И что?…
      – Кончается всё плохо. Имро решается сделать то, о чём просит любимая женщина, Кее не может бросить друга, Адана… она слишком поздно понимает, что попросила о невозможном… Они все гибнут, страшно, нелепо. Но этого мало. Их гибель тянет за собой гибель ещё многих и многих людей.
      – В общем, момент – и в море. А суть-то в чём?
      – Только в том, что нельзя совершать поступков, заведомо обречённых на провал. И нельзя приносить себя в жертву. И надо думать, что делаешь. И думать перед тем, как делать… И что иногда думать бесполезно… А сюжет… Я всё очень сильно упростил, сюжет специфичен, его трудно воспринять в том виде, в котором он знаком мне, но… – Пятый примолк. Он пристально смотрел куда-то вдаль, черты его лица смягчились, взгляд потеплел, словно оттаял. – Это был очень хороший сюжет. Печальный, но хороший.
      Валентина пожала плечами.
      – А сам говорил, что не про любовь, – заметила она.
      – Да как же без неё, без подлой. Это как приправа, без которой всё пресно и скучно.
      – А как же ты без неё? Неужели ни разу в жизни не влюблялся?
      – Не довелось, – коротко сказал Пятый. Он поднял с земли корзинку с грибами, провёл рукой по голове, приглаживая растрёпанные ветром волосы. – Пойдёмте, уже третий час, а в четыре придёт машина…
 

* * *

      Жить дальше… Легко сказать. Она превосходно понимала, что Пятый с Лином не врут. Им незачем, да и по характеру они правдивы до колик в желудке. А раз не врут… Что теперь? Что с того?… Предупредили, заботливые. Уж лучше ничего вообще не знать, хоть помирать не так страшно. А когда знаешь… ой-ой-ой, как страшненько-то делается!… Как говориться, – мама, роди меня обратно. А может, всё обойдётся? Понадеяться на русский “авось”? Можно. И хорошо, что можно. Хоть что-то можно.
 

* * *

      Сколько их было, этих дней!… Не передать. Таких разных и в то же время – таких одинаковых. Дней, напрочь лишённых каких бы то ни было устремлений, дней, смысл которых был столь прост и неказист… жить. Не важно, с целью или без. Дней, когда он просыпался в полутёмном подвале и с удивлением говорил себе – я живой. И тело моё живо, и душа ещё не успела умереть. Или когда он, вернувшись вечером в тот же подвал, видел Лина, живого и спокойного, просто Лина, который, к примеру, ставил кипятить банку с водой для чая – душа его радовалась. Самое трудное – это научиться радости. Такой, какая она для тебя.

Двое

      – Вадь, ты можешь приехать и сменить меня?
      Вадим Алексеевич удивился. Редко, очень редко звучали в голосе Валентины такие просительные нотки. Обычно (к этому он уже привык и смирился) голос нынешней Валентины был не просто уверенным, в нем даже стала присутствовать некая властность. А тут…
      – В чем дело, Валя? – Гаяровский решил, что стоит быть пожестче, просто так, на всякий случай.
      – Понимаешь… – она замялась. – Я сегодня маму перевожу, я нашла обмен, помнишь, говорили про это?
      – Помню, и что? Ну молодец, ну нашла. Я-то тут при чем?
      – Пятый у меня дома.
      – И что с того? Он чуть не каждый месяц у тебя, про это все знают.
      – Кроме мамы. Вадь, я не могу его оставить одного, но и маме объяснить, что я взяла работу на дом, я тоже не могу.
      – Что с ним на этот раз? – поинтересовался Гаяровский. Он уже знал, что согласится, но все же стоило для начала прояснить ситуацию.
      – Туберкулез опять. Его уже двое суток знобит, прямо трясет всего, ему плохо, вставать не может…
      – Привезла когда? – спросил Вадим Алексеевич.
      – Я не привозила, он двое суток назад пришел…
      – «Не виноватая я, он сам пришел!» – передразнил Гаяровский. – Ладно, посижу. Ты во сколько обратно вернешься?
      – Вечером, часов в десять. Надо же хоть как-то мебель поставить, распаковаться, сам понимаешь. Да еще пока машина придет, пока то, пока се… Вадь, я тебя умоляю!…
      – Кончай волынку, скоро буду. Лекарства нужны или нет?
      – Все есть, ничего не надо. Просто посидеть, может, водички дать… Он даже не просит ничего, лежит – и все. Выберется сам, я больше чем уверенна в этом, но антибиотики я решили пока что делать. Мало ли что… Я все-таки волнуюсь… Вадим, я тут еще…
      – Валя, если мы станем про все твои дела разговаривать, я до завтра не доеду, – предупредил Гаяровский. – Все, пока.
 

* * *

      – Ну чего, клиент, как жизнь? – Вадим Алексеевич сел на стул рядом с диваном, на котором лежал Пятый, потянулся, зевнул. – На что жалуешься на этот раз? Мне тут Валя доложила, что тебя два дня подряд лихорадит.
      – Холодно, – Пятый подтянул повыше одеяло. – Знобит постоянно, да так, что зуб на зуб не попадает.
      – Ты сам как думаешь – туберкулез, или нет?
      – Не уверен, – покачал головой Пятый. – Прошлое обострение выглядело не так, я же помню… Вадим Алексеевич, а дверь точно закрыта?
      – Закрыта конечно.
      – А окна? – Пятый выглядел растерянным. – Может, просто дует?…
      – И окна тоже. До такой степени холодно?
      – Не то слово. И голова какая-то дурная. Словно туман… хочу руку поднять, а она поднимается, как в воде, медленно…
      – Температуру мерили?
      – Да, тридцать пять с копейками. Спать все время хочется, только нормально не получается. Постоянно от холода просыпаюсь.
      – Так за чем дело стало? Пойдем греться.
      – Куда? – не понял Пятый.
      – В ванную. Посидишь там, я горячую открою, паром подышишь. Подняться помочь?
      – Нет, спасибо, я сам. Вадим Алексеевич, там где-то были мои вещи… я только не помню, куда их Валентина Николаевна положила.
      Гаяровский прошелся по комнате, заглянул в шкаф и, поколебавшись секунду, вытащил оттуда первые же попавшиеся пижамные штаны и какой-то старый свитер Валентининого мужа.
      – Твои я не нашел, но, по-моему, это сойдет. Олег это, наверное, и не носит, ему женушка кое-что поновей прикупила. Давай, одевайся, и пошли.
      Оделся Пятый сам, но Гаяровский видел, что ему трудно – руки и ноги действительно слушались плохо. Гаяровский заметил на правой руке Пятого множество следов от уколов и пару новых гематом, а на левой – длинную ссадину. Такая же ссадина красовалась на плече. Когда Пятый натягивал свитер, майка, которая уже была на нем, задралась, и Гаяровский на секунду увидел у него на ребрах здоровенный синяк, уже налившийся черным цветом.
      – Это тебя так в «девятой» приложили? – поинтересовался он.
      – Нет, на этот раз – «Зарница», – пояснил Пятый.
      – Чего? – не понял Гаяровский. – Какая «Зарница»?
      – Это такая игра, – Пятый встал с кровати, пошатнулся, Гаяровский поддержал его и они неспешно пошли в сторону ванной. На пороге Пятый приостановился, бросил взгляд в окно и удивленно сказал:
      – Снег… вот это да… а два дня назад не было…
      – Только вчера лег, пора уже, – кивнул Гаяровский. – Так что такое «Зарница»?
      – Юра иногда подходит и предупреждает, что мужики хотят поразмяться, – Пятый потряс головой. – Иногда даже кормят еще раз… скорее всего для того, чтобы лучше бегал. Я принимаю к сведению, инсценирую побег, но далеко не ухожу, прячусь, вожу их… Всем очень весело.
      – И чем это обычно кончается?
      – Пятьдесят на пятьдесят. Иногда удается уйти, иногда ловят. Тут есть четкое условие, его поставили Коля и Юрка – я не имею права выходить определенное время из определенного квадрата. Продержался – свободен. Встреча на шоссе, на безопасном расстояние от охотников. Лин всегда им машет, изображая прощание…
      – Он тоже играет? – со вздохом спросил Гаяровский.
      – У нас не так много альтернатив, – вздохнул Пятый. – Всего четыре. Зал, «девятая», ремонт машин и «Зарница». Но «Зарница» – это только летом и осенью. Зимой и весной в лесу тяжело передвигаться. Снег и грязь, понимаете ли…
      – А если поймают? – Гаяровский помог Пятому сесть на низкую скамеечку и открыл горячую воду.
      – Приводят обратно, слегка бьют по морде, потом шумно празднуют победу. Впрочем, ловят не столь уж часто.
      – А в этот раз?
      – Не поймали. Вышли, показались друг другу – и разошлись с миром. – Пятый привалился плечом к стене, прикрыл глаза. – Они обратно, а я – в Москву. Это было оговорено, я сразу предупредил, что если мне повезет, я уйду. И ушел.
      – Тебе плохо? – спросил Гаяровский.
      – Нет, просто хочется спать. Вы были правы, тут действительно гораздо теплее… Кстати, мне эта «Зарница» нравится… хорошая игра… не злая…
      – Что тебе колола Валя?
      – Я не помню, ампулы там, в комнате, – неразборчиво пробормотал Пятый. – Можно я…
      – Спи, конечно. Только не свались. Я сейчас подойду, слышишь?
      Пятый не ответил. Голова его упала на грудь, глаза закрылись. Гаяровский принес из комнаты плед, укрыл Пятого. Плед, конечно, отсыреет. А Валя, конечно, будет ругаться. Ладно, ерунда… Гаяровский поставил чайник, отыскал заварку, заварил чай и вернулся в ванную.
      – Эй, – позвал он и потряс Пятого за плечо. – Давай-ка чаю выпьем, а потом ты мне расскажешь, что там дальше было.
      – Спасибо… – Пятый поднял глаза и Гаяровский увидел, что у него явно поднялась температура. Причем сильно – глаза лихорадочно блестели, на скулах появился нездоровый румянец, лицо покрывала испарина. – Только можно не горячего?…
      – Теплого, – заверил Гаяровский. – Ты согрелся?
      – Более чем… странно… когда заснул, было холодно, а проснулся – стало жарко… может, можно пойти обратно? А то тут душно…
      – Обратно не надо, по крайней мере пока. То, что взмок и температура поднялась – это хорошо. Токсины надо вывести, понимаешь? А для этого надо пить и потеть. Доступно?
      – Какие токсины? – не понял Пятый.
      – Да антибиотики проклятые, которыми Валя тебя пичкала почем зря!… Давай, пей чай, а потом будем думать, как тебя еще можно прогреть получше. Знаешь, Валя – хороший фельдшер, но диагност она – отвратительный. Ты-то сам понял, что с тобой?
      – Нет…
      – О, Боже!… Ты простыл самым тривиальным и пошлым образом. И лечиться тебе надо тоже тривиально и пошло – чай с малиной, ингаляции, спать побольше. И все. Через неделю забудешь, что вообще чем-то болел. А она что сделала? Стала тебя антибиотиками кормить. Впрочем, пуганая ворона куста боится…
      – Давайте тогда плед унесем, а то…
      – Хрен с ним, с пледом. Забудь. Садись поудобнее и получай удовольствие. Сейчас я лимон принесу, нашел у Вали в загашнике.
      – Вадим Алексеевич, спасибо, – Пятый взял у Гаяровского чашку с чаем и аккуратно поставил ее на кафельный пол ванной. – Наверно, не стоит брать лимон… вдруг она рассердится?…
      – Это я рассержусь. Вернее, уже рассердился, – успокоил его Гаяровский. – Тоже мне, ученица чародея! Это надо было так…
      – По-моему, ничего страшного. Я бы вполне нормально перенес эти антибиотики… по крайней мере, я спокойно переносил их раньше…
      – Совсем не факт. Ладно, ты давай, рассказывай дальше.
      – О чем? – Пятый немного удивленно посмотрел на Вадима Алексеевича.
      – Что с тобой было после этой «Зарницы»?
      – А, вы про это… собственно, я всего лишь решил сделать то, что собирался сделать довольно давно… – Пятый понял, что уйти от разговора не удастся, и принялся рассказывать, иногда с надеждой поглядывая на врача – может, тот разрешит остановиться?…
 

* * *

      …До города он добрался легко. Не так легко, как хотелось бы, но, в принципе, и неплохо – удалось поймать попутку. Возле кольцевой с машиной пришлось расстаться – она уходила по МКАД к северу, а Пятому на этот раз нужно было попасть в город с южного направления. Поэтому в Москву он вошел на этот раз пешком.
      С погодой ему чудно повезло – мало того, что удалось добраться засветло, до заката еще оставалось около двух часов, так еще и выглянуло солнце, и стало совсем уж хорошо. Мелочи типа синяка на боку его почти не волновали…
 

* * *

      – …кстати, – начал Гаяровский. – А откуда синяк?
      – Вы станете смеяться, Вадим Алексеевич, – мрачно сказал Пятый. – Может, не надо?…
      – А все же?
      – Я упал с дерева, – Пятый опустил глаза, тяжело вздохнул и тихо добавил: – Хорошо, что меня не слышит Лин!… Вот уж кто сейчас точно загнулся бы со смеху…
      – А ссадина на руке откуда? – полюбопытствовал Гаяровский, старательно хмурясь и изображая интерес.
      – А это я убегал. После того, как упал с дерева. На это, к сожалению, обратили внимание четыре надсмотрщика, – еще тише сказал Пятый.
      – И убежал? – Гаяровский уже понял, что спросил зря.
      – Как видите, – Пятого аж передернуло – врать он не умел, а говорить такую правду ему было невероятно стыдно. – Можно продолжать?
      – Конечно, – заверил Гаяровский. – Я весь внимание. Рассказывай.
 

* * *

      …Еще в позапрошлый побег Пятый нашел где-то карту Москвы и обнаружил на ней при ближайшем рассмотрении заповедник Царицыно. В прошлый побег попасть туда не удалось – они бежали вместе, Лин был нездоров, поэтому поехать туда, куда хотелось, у Пятого в очередной раз не получилось. Этот побег, с точки зрения Пятого, подходил идеально – Лин остался на предприятии, Валентина о побеге пока ничего не знала, побоев он избежал (жалкие ссадины Пятый побоями не считал), да и погода благоприятствовала. До места он добрался на рейсовом автобусе минут за двадцать. И принялся бродить по запущенному осеннему парку… что-то в нем было, что – Пятый и сам толком не мог объяснить. Почувствовал потребность побыть одному именно в таком месте…
      …Гаяровский видел – Пятый что-то явно не договаривает. Строить догадки и предположения он и не пытался. Временами понять Пятого было совершенно невозможно – обычно последовательный и более чем разумный в своих поступках, он вдруг срывался, совершал что-то, что можно было бы назвать безрассудным, несуразным, даже глупым… но Гаяровский отчетливо понимал – то, что может показаться на первый взгляд нелогичным и странным, на самом деле имеет более чем серьезное объяснение. Поэтому он не приставал до поры с расспросами, а просто сидел и слушал…
      …так вот. Уже ночью он набрел на дворец. Что интересно – в этом дворце явно никто никогда не жил…
      – Почему? – спросил Гаяровский. – Ну-ка давай твою версию.
      – Эманации… ничего нет. Я слушал, старался понять – но там пусто. Символы какие-то есть, в них что-то изначально было заложено… но это «что-то» уже почти исчезло со временем… очень странно…
      – Ты понял все совершенно правильно. Это Екатерининский дворец, там действительно никто не жил. Как ты только догадался?…
      – Печаль. Это место… оно словно обижено на то, что было забыто. Но и печаль очень старая… ее тоже почти что нет…
      – Но красиво, правда?
      – Правда… наверное… я почти не видел, было уже темно… внизу вода, обрыв, деревья… а потом начался ветер… Вы знаете, Вадим Алексеевич, там, перед этим пустым дворцом есть такая поляна… а потом там стоит церковь… все это – и дворец, и поляна, и храм, – давным-давно пришло в запустение, но… между храмом и дворцом в эту ночь было сердце ветра…
      – Что было?… – удивился Гаяровский.
      – Не знаю, как это назвать правильно, но… ветер не просто дул на этой поляне. Он там жил. И я жил эту ночь там же, вместе с ним…
      – И где конкретно ты в результате… прожил, если это можно так назвать, ту ночь? – нахмурился хирург. Пятый поднял на него глаза, и Гаяровский искренне поразился этому взгляду – в нем стояла боль, и – одновременно – столь глубокое понимание сущего, что боль начинала казаться радостью…
      – Возле дворца… я не спал, сидел и слушал… это невозможно передать словами… ветер и ночь… они умеют как-то рассказывать… о том, что только они и знают… знают про то, что только они действительно вечны… что пройдут годы и годы, что кто-то, может быть, изменит то место, на котором они сейчас поселились… но все равно, рано или поздно, они встретятся тут – ветер и ночь… и все станет, как прежде… – Пятый смотрел куда-то в сторону, мимо врача, мимо стен, мимо времени, глаза его были широко открыты, зрачки расширились – словно он видел в тот момент ту великую темноту, которая посетила его той памятной ночью…
      – Ты скоро начнешь говорить стихами, – заметил Гаяровский. – И что было потом?
      – Ничего… – слабо дернул плечом Пятый. – Утром я поехал к Валентине Николаевне. Собственно, это все. Она не говорила, как там Лин?
      – Говорила. Нормально. Коля после вашей «Зарницы» взял больничный, так что Лин по совместительству командует «шестеркой». Можешь за него не волноваться. По крайней мере, пока.
      – Это хорошо, – Пятый зевнул, прикрыв рот ладонью, и умоляюще посмотрел на Гаяровского. – Вадим Алексеевич, можно мне лечь?
      – Спать хочешь?
      – Глаза не открываются, – признался Пятый. – Можно?
      – Ложись прямо здесь, – распорядился Гаяровский. – Только сначала скажи – в ушах часом не звенит?
      – Постоянно. Давление? – вяло поинтересовался Пятый, укладываясь на пол. Гаяровский помог ему пристроить под голову свернутый плед.
      – Оно самое. Спи, я сейчас тонометр принесу… ванны эти – просто смех какой-то, – пожаловался сам себе Гаяровский. – Пятый, убери руку, а то наступлю… пол очень холодный?
      – Теплее, чем в «тиме», – сонно ответил Пятый. – Только из-под двери дует.
      – Ладно, это мы поправим. Отдыхай.
 

* * *

      Чай они пили все-таки на кухне. Пятый выглядел уже получше – он, не взирая на протест Гаяровского, все-таки вымылся, потом переоделся в чистую одежду. Его все еще сильно тянуло в сон – сказывались двое суток, во время которых он основательно вымотался, но все же, по сравнению с утренним состоянием, ему стало не в пример легче.
      – Слушай, ты, философ доморощенный, – сказал Гаяровский, – вот объясни ты мне такую вещь. Мы, москвичи, сидим тут, в своем родном городе, постоянно. Так?
      – Так, – осторожно согласился Пятый.
      – Тогда скажи мне, почему ты, невесть откуда взявшийся дорогой товарищ, видишь и ощущаешь какие-то эманации, о которых мы слыхом не слыхивали?
      – Трудно сказать. Может быть, мое восприятие в какой-то мере острее…
      – Твое? – засмеялся Гаяровский. – Посмотри на себя! Тебе по ребрам заехали, руку разодрали, до этого наваляли столько, что зашивать можно – и ты этого всего просто не воспринял. А увидел какие-то старые развалины… там, небось, еще и кирпичи со стен падали, да? – Пятый кивнул. – Так вот, увидел – и что-то такое понял?
      – К чему вы клоните? – Пятый выжидающе посмотрел на Гаяровского. – Вы пытаетесь доказать мне, что я ненормален?
      – А как ты сам считаешь?
      – Скорее нет, чем да, – согласился Пятый.
      – Что есть «нет»? – поинтересовался Гаяровский.
      – Это не шизофрения, это ближе к шизотимии, – осторожно сказал Пятый. – Пограничное состояние. Неустойчивое. Или туда, или… Неужели вы считаете, что у меня в этих условиях был хоть малейший шанс остаться нормальным?
      – Не знаю, – поморщился врач. – Но, по-моему, можно было сообразить в этом случае несколько моментов… К примеру, можно было доехать до Вали, взять у нее одежду или машину, а потом двинуться на эту твою поляну хоть на всю ночь. Так?
      – Нет, не так, – отрицательно покачал головой Пятый. – Совсем не так. Вы мыслите логично и правильно – есть набор определенных условий, есть набор определенных действий. Например, если погода плохая, надо одеть теплую одежду. Так?
      – Совершенно верно, – согласился Гаяровский. – И что, по-твоему, неправильно в этом построении?
      – Все, – отрезал Пятый. – Для меня – все. Оставьте формальную логику – и вы поймете. Есть одно главное, определяющее условие – необходимость какого-то действия. Причем и необходимость, и действие – абстрактны, они не воспринимаются с обывательской позиции вообще. С обывательской позиции это выглядит именно так, как вы и увидели – такой-то должен оказаться в таком-то месте в такое-то время. Если окажется – это уже не обывательская позиция – этот такой-то сумеет соблюсти условие, мало того, он сам превратится в условие. Изменит внутреннюю позицию.
      – Бред сумасшедшего, – без колебаний ответил Гаяровский. – Держи градусник. Давай-давай, не стесняйся…
      – Может, я попробую объяснить проще? – спросил Пятый.
      – Валяй.
      – Ладно… по-моему, проще уже некуда… мне надо было оказаться на этой поляне потому, что мне надо было оказаться на этой поляне.
      – Иначе что? – с интересом спросил Гаяровский.
      – Иначе меня бы там не было, – пожал плечами Пятый. – Вы пытаетесь найти вывод. Его искать бесполезно.
      – Ага, перевести все на рефлексивный уровень… не морочь мне голову.
      – Вадим Алексеевич, поймите, это просто одно из условий для… – Пятый осекся. Он никогда бы не сумел объяснить Гаяровскому, что это такое – плавить собственную душу, искать несуществующие ответы на непоставленные вопросы. Он нес на себе материал, он был «условием», он (и Лин) несли в себе отражение цепи эгрегора этого мира, поэтому они оба автоматически тоже превращались в «условия»… И один, и второй занимали вполне определенные внутренние позиции, иногда, правда, очень редко, они меняли эти позиции… собственно, именно за этим Пятый и отправился в тот старый парк… а ведь порядочно было мест, подумал Пятый, куда они уходили друг от друга и вообще ото всех, чтобы либо подтянуться на уровень выше, либо просто закрепиться на ранее занятой позиции… «Сердце ветра» – это было так… развлечение для подсознания. А на уровне сознания в ту ночь был сдан сложнейший экзамен, полностью подтвердивший его статус, с таким трудом обретенный всего-то четыре недели назад. Как Лин сказал? «Серый воин… обалдеть…» Этот экзамен занял всего несколько секунд, только вот сил после него хватило только на то, чтобы как-то добраться до Валентины и позвонить в дверь…
      – Давай термометр, – строго сказал Гаяровский. Пятый с трудом отвлекся от своих мыслей и спросил:
      – И что там?
      – Почти тридцать девять. Лучше бы ты лежал, правда… или аспирин прими, все-таки стоит попробовать… – Гаяровский не закончил – в прихожей зазвонил телефон. – Посиди, я сейчас. Может, Валентина про нас вспомнила?
      Пятый пожал плечами. Гаяровский вышел в прихожую и снял трубку.
 

* * *

      Звонил Лин. Гаяровского он в первый момент не узнал, и очень огорчился – подумал, что не туда попал.
      – Вадим Алексеевич, это правда вы? – поняв, с кем он говорит, Лин обрадовался. – Может, вы мне сможете подсказать?… А?… Я чего-то… недопонял… может, я того… что-то делаю не так?…
      Голос у Лина заплетался, и он почему-то говорил немного в нос.
      – В чем дело, рыжий? – спросил Гаяровский.
      – Меня Андрей ударил… ребром ладони по переносице… вот… а она идет и не останавливается… я хотел Валентину… эту… Николаевну спросить…
      – Давно он тебя ударил? – Гаяровский инстинктивно насторожился.
      – Еще днем… то есть, вечером… часа три, что ли… или четыре… я что-то не соображу… Я викасол принимал… и сидел… только что-то ничего не получается…
      – Лин, крови много?
      – Наверно… – Лин говорил неуверенно. – Я не того… то есть, не считал…
      – Рыжий, послушай. Ты можешь отвечать?
      – Могу… попробую…
      – Вытяни правую руку, закрой глаза и попади пальцем указательным в кончик носа, понял? Попал?
      – Нет… но я же не пьяный, у меня просто кровь из носа идет…
      – У тебя уже координация движений от потери крови нарушилась, кретин! Все, я выезжаю, буду через…
      – Вас того… не пропустят… – Лин говорил тихо, но, вероятно, сумел собраться, потому, что речь его обрела связность. – Вы рискуете… вас могут на КПП задержать до выяснения, понимаете?… Если бы Валентина Николаевна…
      – Пока она приедет, ты можешь… – Гаяровский не договорил. В прихожую вышел Пятый и, кивнув на аппарат, спросил:
      – Рыжий?
      – Да, – ответил Гаяровский. Он вкратце обрисовал Пятому ситуацию, тот на секунду задумался, потом резко кивнул.
      – Едем, – сказал Пятый. – Дайте мне трубку. Лин?… слушай внимательно. Сейчас выйдешь на проходную, еще лучше – прямо на КПП, но только не на улице стой, а зайди в караулку… ну, мало ли… они тебя тоже знают… сиди и жди нас… «Жигули», да… светло-бежевые… мы скоро… нет, я нормально, потом расскажу… все, жди.
      – Пятый, тебе надо остаться дома, у тебя температура, – начал было врач, но Пятый, повернувшись к нему, тихо сказал:
      – Лина вам не отдадут. Без вас он запросто истечет кровью. Валентины нет, и, скорее всего, не будет до завтра. Это надо принять, как факт, быстро собираться и ехать. Что же до моей температуры – пройдет, это не пуля в голове, и не последствия общения с Андреем в комнате номер девять. Все в порядке. Едем.
 

* * *

      До предприятия они добрались без затруднений – дорога по вечернему времени опустела, начался гололед, поэтому машин почти совсем не было. Гаяровский, сидевший за рулем, тихо чертыхался сквозь зубы, ругая во все тяжкие тоненькую ледяную корку, покрывшую дорогу, Пятый же молча отвернулся к окну и, казалось, полностью отрешился от происходящего. Ему снова стало скверно, но другого выхода из сложившейся ситуации он не видел, поэтому приходилось терпеть. Лес, мелькавший за окном, слился в неясную темную полосу, стремительно уносившуюся прочь, фонарей было мало, дорога едва виднелась в темноте. Когда свернули на подсыпную, ведущую к самому предприятию, едва не угодили в кювет – темнота стала совсем уже непроглядной. Снег, которому так удивился Пятый утром, растаял, и ночь, казалось, заполнила собой все – и пространство между деревьями, и дорогу, и небо над головой…
      КПП была ярко освещена, метался туда-сюда ставший уже привычным Пятому прожектор на вышке, выхватывающий из темноты то кусок леса, то заграждение, то угол двора предприятия. В луче света и лес, и само предприятие, низкое, приземистое, уродливое здание, выглядели отвратительными, гнетущее тяжелое ощущение усиливалось еще и оттого, что на улице не было ни одного человека. Только прожектор на решетчатой вышке – глаз, не дающий ни малейшего шанса. И – тишина. Почти абсолютная. Шум дороги не достигал этого места. Гаяровский, попавший в окрестности «трешки» впервые, поежился и спросил:
      – И вот тут вы живете?…
      – Почти, – тихо ответил Пятый. – Внизу. Ладно, я пошел. Сидите и ждите. Из машины не выходить ни под каким видом. Вышку заметили?
      – Еще бы, – Гаяровский в замешательстве посмотрел на Пятого. Луч прожектора метнулся к ним, на секунду осветил салон, выхватив из темноты призраки их лиц, и исчез.
      – Это займет несколько минут. И вот еще, чуть не забыл. Пересядьте на заднее сиденье, Лина я пихну к вам, а потом нам нужно будет ехать очень быстро. Вы так ездить не умеете.
      – Зачем быстро? – удивился Гаяровский. – Ты толком объяснишь, в чем дело?
      – Во-первых, за нами могут погнаться, – ответил Пятый.
      – Как?! – опешил врач. – Я никого не вижу… и зачем, ты же говорил с ними.
      – Ну и что? – пожал плечами Пятый. – Я же спросил – вы видите вышку? Вы кивнули. А на вышке стоит пулемет. По-моему, даже два, но я не проверял. Именно с этой вышки началось наше с вами знакомство. Это периметр.
      – А во-вторых? – с тщательно скрываемым испугом спросил Гаяровский.
      – А, во-вторых, вы сами сказали, что Лину плохо. Поэтому надо быстрее попасть в больницу.
      – Все так. Ладно, иди. Только быстрее. Очень неприятное место…
      – Еще бы, – без тени улыбки сказал Пятый. – Вы себе слабо представляете, насколько.
      Он выскользнул из машины и быстро пошел к проходной. Его окликнули, он махнул рукой. Гаяровский наблюдал за ним, ощущая смутное беспокойство. Наконец дверь открылась, и Пятый скрылся внутри. Дверь открылась минут через десять, когда Гаяровский начал уже сильно волноваться. Пятый вел под руку Лина, который шел более чем неуверенно – его шатало из стороны в сторону, словно пьяного. К лицу Лин приживал окровавленную тряпку неопределенного происхождения. Гаяровский, не взирая на запрет Пятого, выскочил из машины, подхватил шатающегося Лина под другую руку и втолкнул его в салон. Пятый уже садился на водительское место. На секунду он обернулся, и Гаяровский поразился выражению его лица – это была неприкрытая злоба, почти бешенство. Глаза лихорадочно блестели, Пятого просто трясло от злости.
      – Какого черта вы вышли? – процедил он сквозь зубы.
      – Но… надо же было помочь, и я…
      – Идиот, – Пятый ткнул ключом в замок зажигания. – Почему все кретины так любят притворяться умными?…
      Он завел машину и, не дожидаясь, когда прогреется мотор, рванул с места. Через несколько минут, когда грунтовка осталась позади, Пятый прямо со второй скорости врубил четвертую и вдавил газ в пол.
      – Не надо, – попросил Гаяровский. – Ты убьешь движок…
      – Надо, – отрезал Пятый. – Посмотрите на Лина.
      Гаяровский потряс рыжего за плечо и обнаружил, что Лин не откликается. Вадим Алексеевич перевернул его на спину и сдавленно охнул. Мало того, что рыжий был бледен, как мел, нижняя половина его лица была перепачкана засохшей кровью, мало того, что под обоими глазами у него налились гематомы, а на переносице – здоровенный синяк… хуже всего было то, что кровотечение продолжалось. Гаяровский кое-как усадил Лина, сунул ему под спину свою куртку и вытащил из-под стекла аптечку.
      – Что вы ищите? – не оборачиваясь спросил Пятый.
      – Перекись и нашатырь, – ответил Гаяровский. – Должен тебе заметить, что твоя идея ехать быстро по такой дороге…
      – Понял, но ничем не могу помочь, – машина пошла еще быстрее. Гаяровский подумал, что ему действительно никогда не удастся выжать из своих «Жигулей» сто пятьдесят с гаком. – Что вы хотите сделать?
      – Привести его в себя и попробовать приостановить кровотечение. Я открою окно, если ты не возражаешь.
      – Открывайте. Только не сильно, и так аэродинамика паршивая, да еще и ветер боковой.
      – Ему воздух нужен, – начал было возражать Гаяровский, но Пятый его прервал:
      – Занимайтесь своим делом, а мне не мешайте заниматься своим. Вы меня отвлекаете, – машина, взвизгнув тормозами, вошла в поворот. – Ни слова больше.
      Гаяровский справедливо решил, что бороться с хамством – бесполезное занятие, поэтому промолчал. Пятый, казалось, полностью слился с машиной, для него не существовало с этот момент ничего, кроме обледенелой дороги, скорости и ночи. Пост ГАИ они проскочили так, как его проскакивают преступники в детективных фильмах – не просто с ветерком, а еще и сбив какое-то дорожное заграждение, по счастью деревянное и нетяжелое. Гаяровский услышал только хруст под колесами и успел подумать, что резина, похоже, осталось цела – иначе бы они в момент разбились.
      У больницы Пятый подогнал машину вплотную к крыльцу, и, резко повернувшись, спросил:
      – Что?
      – Сиди, я за каталкой. Не остановил я ничего, и в себя он не пришел. Быстрее надо…
      – Так идите, что вы пялитесь на меня, как баран на новые ворота! – взорвался Пятый. – Или мне самому все за вас сделать?!
      Гаяровский молча вышел из машины. Через минуту он вернулся в сопровождении санитаров с каталкой, Лина спешно повезли наверх, а Пятый остался один. Он медленно, не торопясь, запер машину, проверил все дверцы и тоже побрел наверх. В ординаторской никого не было, поэтому Пятый просто положил ключи от машины на стол, а потом пошел в сторону палат. То, что в палату его никто не пустит, он знал, но все же надеялся хоть одним глазком увидеть Лина. Это ему удалось – Лина положили во вторую терапию, дверь в палату была из матового стекла, и Пятый смог рассмотреть, что Лином занимаются сразу двое врачей. Искать Гаяровского Пятому совершенно не хотелось. Ему вообще ничего не хотелось. Он отошел от двери и двинулся вглубь темного коридора, удивляясь тому, как громко звучат его собственные шаги… По дороге он вспомнил, что там, в конце этого коридора, имеется пара лавочек, на которых можно если и не полежать, то хотя бы посидеть. И точно, память его не подвела. Выбрав самый скудно освещенный угол, Пятый сел, опустил голову на руки и вдруг ощутил удивительное спокойствие и отрешенность. Руки почему-то враз стали слабыми, голова – неожиданно тяжелой, спина заныла, глаза закрывались сами собой. Он тяжело вздохнул, привалился плечом к стене и прикрыл глаза. Дальше он почти ничего не помнил. Так, какие-то смутные обрывки. Голоса рядом… знакомые, но ненужные…
      – …да где, как не здесь… хорошо, что я знаю все эти места… смотри, вон…
      – …забыли… Вадим, мы же просто про него забыли… слушай, а ты серьезно, что он так на тебя?…
      – …да так, что мало не покажется… едва ли не матом… вместо благодарности, должно быть…
      – …слушай, если уж здесь… проследить… мест нет… понимаю…
      – …место можно… ладно… не надо, я сам… хотя погоди…
      – …горит весь!… Вадя, у него сорок…
      – …уйди с дороги… не мешайся под ногами… не надо, я донесу… позови дежурного!…
 

* * *

      Утро не так уж сильно отличалось от ночи – было пасмурно, темно, только что лед на дорогах снова превратился в лужи. И вся разница. Пятый промучался кошмарами почти всю эту недолгую ночь, почему-то ему снились какие-то странные перевернутые деревья, коридоры, стекла… Впрочем, сон про деревья утром получил объяснение, причем совершенно реалистическое – кровать, на которой он спал, стояла почти вплотную к окну, и деревья из него действительно было видно. Все остальное Пятый так и не понял – то ли бред, то ли галлюцинации…
      Когда он проснулся окончательно, уже давно наступил день. Возле кровати обнаружилась серая от усталости Валентина, которая с ходу резко спросила:
      – Ты чего Вадиму натрепал, а? Совесть есть?!
      – Как Лин? – не отвечая, спросил Пятый.
      – Выкарабкался. Переливание крови ему делали, до шести утра держали…
      – Остановили?
      – Да, остановили, – едко сказала Валентина. – С большим трудом. Как ты посмел, скотина, так разговаривать с Вадимом? Нашел себе объект для словесного поноса! По-хорошему, он вообще бы не должен был тебя сюда впускать! Человек тратит свое время, едет, сидит с тобой, потом кидается в эту авантюру, ты его подставил так, что тебе и не снилось, сволочь ты этакая! Ты соображаешь, что делаешь, а? Привезти человека на «третье»… да его же убить могли!…
      – Лин поправится? – спросил Пятый ровно.
      – Да, поправится, – резко ответила Валентина и вышла, шибанув дверью палаты так, что стекла жалобно звякнули.
 

* * *

      Одеться было делом нескольких минут. Покинуть больницу – и того проще. Никто и не подумал ему мешать. Скорее всего, они просто не предусмотрели саму возможность того, что он решит куда-то уйти.
      …На улице было совсем темно и шел дождь. Сначала Пятый удивился – почему стемнело так быстро? а потом сообразил, что он, оказывается, ходит по улице уже довольно долго. Свитер и брюки вымокли насквозь, абсолютно мокрые волосы постоянно сваливались на глаза, мешали смотреть под ноги… Пару раз он упал, впрочем это уже не имело никакого значения… Через некоторое время он почувствовал, что его трясет – видимо, начался мороз. До этого момента он холода не ощущал, а теперь подумал, что надо бы пойти и погреться в подвале. Дом нашелся неожиданно быстро – Пятый несказанно удивился этому, ему казалось, что он ушел из знакомых мест еще несколько часов назад. Замок скорее всего заело, Пятый провозился с ним почти полчаса – ключи почему-то не нашлись на обычном месте, в щели между бетонными блоками. Весь этот день и вечер был каким-то странным и неправильным, поэтому Пятый почти не обратил внимание на то, что подвал тоже выглядит как-то немного непривычно. Впрочем, ему было все равно. Он пробрался в дальний угол, лег у теплых труб и задумался. На Валентину он не обиделся, ни в коем разе, просто… она была не права, вот и все. И Гаяровскому он не хамил. И подставлять никого не хотел. Он просто очень сильно волновался за рыжего. Теперь он немного полежит тут, отдохнет, а потом придет к ним, и все им расскажет. Они поймут…
      Мысли были вялые и ни чему не обязывающие. Постепенно он начал впадать в оцепенение, думать не было сил. Он просто лежал, привалившись спиной к трубе и отчужденно глядя в подвальное окошко, в котором почему-то вставал очень красивый восход… просто картинка из детской книжки… было немного душно, временами ему начинало казаться, что надо выйти и сделать снаружи что-то очень важное, только он никак не мог вспомнить – что. Позже он про это забыл… Восход в окне неожиданно сменился темнотой, столь полной и непроницаемой, что она казалась чем-то, что можно осязать. Он протянул руку вперед и погладил темноту, на ощупь она оказалась неожиданно твердой и шершавой… Пятый удивился – ведь она только что выглядела мягкой, как ткань… Потом он неожиданно увидел, в подвале светло, но и свет был каким-то неправильным – серым, туманным… Предметы, его окружавшие, выглядели расплывчато и нереально, они словно выцвели, потеряли все цвета, кроме серого… но и он мерк, растворялся в самом себе, таял, исчезал в никуда…
      Пятый не мог понять, сколько прошло времени, где он находится и что происходит вокруг него. Через какой-то неопределенный промежуток времени он почувствовал, что тело его почти полностью перестало повиноваться ему, и подумал, что это, наверное, хорошо… теперь-то уж точно никто не заставит его идти в зал или в «девятую» – как можно заставить что-то сделать человека, если у него нет тела?… Подвал снова погрузился в ту же осязаемую темноту… Дальше был какой-то отрезок времени, о котором у Пятого не сохранилось никаких воспоминаний, потом он ощутил, что его сильно ударили по груди и чей-то голос над головой рявкнул: «Дыши, дрянь!», но дышать совершенно не хотелось. Говоривший это понял, поэтому по груди снова ударили, потом ее сдавили, принуждая к вдоху… откуда-то потянуло свежим воздухом, снегом, ранней зимой… его опять насильно заставили вдохнуть… и все провалилось.
      Потом он снова вынырнул из небытия, ненадолго, на какие-то секунды. В воздухе резко и неприятно пахло нашатырем, какой-то человек тряс его за плечо и постоянно повторял:
      – Проснулся, живо!… Посмотрел на меня!… Глаза открыл быстро, козел!… На счет «три» резко выдохнул, понял? Считаю. Раз… два… три… давай!
      Пятый послушно выдохнул – и тут его бронхи обожгла страшная боль. Он почувствовал, что ни за какие сокровища мира он не вдохнет. Ни за что. В глазах потемнело…
      – Дыши сам, урод долбанный!…
      Дальше снова на какое-то время стало больно, и снова все пропало.
 

* * *

      – Ну, здравствуй, Пятый, – в голосе Гаяровского звучал сарказм размером с останкинскую телебашню. – Это, надо так понимать, была программа-максимум, да? Спасибо тебе, дорогой! – хирург с усмешкой поклонился, приложив правую руку к груди. – Особое спасибо – за экскурсию по подвалам. Больше сорока домов – это своего рода рекорд. Век не забуду!… Замечательно время провели, целых восемь дней, переполненных впечатлениям. Тебе мало, что у рыжего было сотрясение мозга и кровотечение, нет, тебе понадобилось, чтобы Лин оказался с нервным срывом, а половина работников больницы с карманными фонариками искала тебя по подвалам. Ты никого без работы не оставил – ни нас, ни реанимацию, ни терапию. Мне очень понравилось, как тебя нам доставили – ввезли каталку в коридор, бросили посредине и спросили – ваше? Правильно, кому еще такое дерьмо может понадобиться?!
      Пятый молчал. Он уже все знал – и про то, что его привезли на восьмой день после того, как он ушел, всего в грязи, с реанимационной травмой – перелом ребер и с температурой тридцать два. Что несколько дней он пролежал в коме, что первая попытка снять его с аппарата едва не закончилась плохо. Валентина, на вторые сутки увидев, что он выбрался, сразу же уехала домой и не звонит… и, скорее всего, не приедет вообще и не позвонит больше… Лина она, кстати, забрала с собой, потому что после такой встряски ему надо приходить в себя как минимум месяц…
      Поэтому он молчал. После того, как его перевели в обычную палату, прошло трое суток. Гаяровский зашел за это время один раз, наорал на Пятого и удалился. Пятый теперь ни с кем не разговаривал. Ел, что давали, потом, невзирая на боль в заживающих ребрах, отворачивался к стене и замирал. Если ему и хотелось чего-то – так это только поскорее смотаться подальше от больницы, Гаяровского, и, желательно, медицины вообще.
      После первого памятного разговора Гаяровский зашел к Пятому еще раз, через день. Он сел на стул у окна, потер пальцами подбородок и произнес:
      – Н-да… ты понимаешь, что ты сделал? Ты в состоянии понять, что ни Валентина, ни я с тобой никаких дел иметь больше не захотим, и не будем, даже под страхом смертной казни? Судя по упорному молчанию, дошло. Так вот, милый мой. Умирай теперь, как знаешь. Я больше шутом гороховым себя выставить не позволю. Если бы не Лена с ее бабским сочувствием, гнить бы тебе сейчас в том подвале. Так что двигай отсюда со своей дешевой философией.
 

* * *

      На следующий день Пятый ушел. До предприятия он добрался с трудом – все еще сильно болели ребра, от недоедания его шатало, да и несколько дней в реанимации тоже не прошли даром.
      Охранник на проходной проводил его обалделым взглядом. Пятый беспрепятственно спустился вниз и, поколебавшись секунду, вошел в свой зал. Дежурил Юра. Он встревожено посмотрел на Пятого и спросил:
      – Ты чего, из больницы смылся? – Пятый кивнул. – Ну ты вообще… бледный такой… пойдем, приляжешь, что ли.
      Он отвел Пятого в каптерку, помог лечь на раскладушку. Ночь, проведенная на «третьем» была, пожалуй, первой по-настоящему спокойной ночью за все это время. Пятый хорошо выспался, потом подменил Колю, которому срочно надо было отъехать в город, перекинулся несколькими словами с Юрой, который дал ему поесть хлеба, потом помог Никите дотащить баланду для «четверки», за что ему перепало от Никиты несколько вареных в шкуре картофелин и пара яблок… Надсмотрщики его не трогали – видели, что он болен, знали, что вернулся сам. А может, просто получили сверху распоряжение…
      Ни Валентина, ни Лена, ни Лин не появлялись. Прошел почти что месяц после начала событий, приближался Новый год. Пятый уже снова работал в «тиме» – двух недель ему хватило на то, чтобы восстановиться полностью. По крайней мере, он не падал, когда надо было тащить ящик, спокойно выдерживал двадцать рабочих часов, время, отведенное для сна спал, хотя иногда и мучался кошмарами. Ребра зажили окончательно, кашель, мучавший его почти месяц, прошел. В «девятую» его пока не водили, вероятно, надсмотрщиков все еще пугала перспектива того, что он может не выдержать допроса.
      На «третьем» предприятии поселилось какое-то неестественное спокойствие, даже Андрей почему-то присмирел, если от него кому-то и доставалось – то только по делу. Пятый ждал, во что перерастет это спокойствие – он прожил на предприятии достаточно долго, и знал, что за такими периодами затишья следуют обычно большие перемены. И он не ошибся. После Нового года половина надсмотрщиков ушла в загул. Да и причина затишья получила свое объяснение – оказывается, народ ждал квартиры. А получив (или не получив), занялся привычным делом – начал пить.
      Снова потекли бесконечные дни, полные боли – в «девятую» он попадал почти каждый день, те надсмотрщики, которые жилья так и не дождались, срывали злобу на всем и всех – несколько раз дело даже доходило до драк. Пятый устал за эти дни больше, чем за предыдущий месяц. Он перестал есть, ему становилось все хуже, но теперь рассчитывать было не на что, и Пятому оставалось только одно – терпеть. И он терпел, внутренне смирившись с тем, что помощи не будет, и что придется либо умирать, либо пытаться уходить самостоятельно… впрочем, от этой мысли он вскоре отказался – понял, что сил не хватит даже на то, чтобы подняться наверх. Он почти перестал реагировать на побои, сносил все молча, покорно. Впрочем, если он попадал в Колину или Юрину смену, ему иногда давали передохнуть – Юра пару раз даже не водил его в зал, а Коля пытался подкармливать, но безуспешно – от одного вида еды Пятому становилось дурно. Остальные надсмотрщики только удивлялись – не ест почти две недели, а все же как-то умудряется по двадцать часов в сутки таскать ящики.
      Потом вернулась Валентина. Оказывается, она брала отпуск за свой счет. Вниз она не спускалась, но Пятому удалось узнать от Коли, что рыжий этот месяц прожил у нее дома. Лин сильно болел, сказал Коля, Валентина его привозила сюда, несколько дней назад, он плохо выглядел – осунувшийся, глаза потухшие. Валентина сказала, что у него был нервный срыв. Что еще пару недель она его не отпустит. Пятый в ответ кивнул, словно соглашаясь с услышанным, но ничего не ответил. Да и что было отвечать?… И зачем? Тем более, что говорить ему не хотелось – несколько дней назад его снова сильно избили и разговаривать было все еще больно.
      Какое-то время прошло в неведении. В «девятую» его теперь водили каждый день. А потом вернулась Лена.
 

* * *

      В «тиме» была «условная ночь» – рабочие спали, впрочем к тому моменту в «тиме» живых было – раз, два – и обчелся. Новая партия «рабочих» еще не приходила, а от старой осталось только три особи, да и те явно доживали последние дни.
      Пятый спал на своем законном месте, прикрывая голову рукой. Конечно, он не мог видеть, как Лена подошла, но открыл глаза сразу же после того, как она потрясла его за плечо. Пятый проснулся от удивления – его уже очень долго никто так не будил. Кое-как сев, он поднял взгляд и увидел Лену, сидящую перед ним на корточках и с тревогой смотревшую ему в глаза.
      – Как ты тут? – спросила она шепотом.
      – Нормально, – тоже шепотом ответил Пятый. – Я в порядке.
      – Я вижу, в каком ты порядке… давай я тебе хоть хлеба принесу. Хочешь?
      Пятый отрицательно покачал головой. Есть не хотелось, хотелось пить. И очень хотелось принять таблетку анальгина, чтобы хоть немного приглушить боль от побоев. Хоть на полчаса…
      – Спасибо, не стоит, – ответил он. – Лен, как там рыжий?
      – Была бы его воля – жил бы в медпункте… он очень тебя ждет, Пятый. Он считает, что перед тобой виноват, и он теперь боится даже…
      – Что?! – Пятого словно током ударило. – Что ты сказала?!
      – Боится… А Валентина уже совсем не сердится на тебя… и Гаяровский тоже… Они очень переживают из-за того, что так с тобой обошлись, и не знают, что им теперь делать…
      – Это они тебя послали? – спросил Пятый.
      – Нет, я сама пришла. Они не знают… Пятый, ты плохо выглядишь, тебе же можно хотя бы на двое суток освобождение выписать. Пойдем, а?
      – Погоди, – Пятый встал, прошелся по «тиму», остановился у двери. – В голове не укладывается… – он потер ладонями виски, поморщился. – Лена… я не смогу, наверное… я действительно страшно виноват, и философия у меня действительно дешевая, и я действительно дурак, какого еще поискать… Ты что-то путаешь.
      – Путаю? – Лена сделала большие глаза. – Пойдем. Все сам увидишь.
      Осторожно прикрыв дверь «тима», они вышли в коридор и пошил к лестнице. Поднявшись наверх, Пятый по привычке хотел прикрыть рукой глаза, но Лена сказала, что не нужно – сейчас вечер. Через минуту они подошли к двери медпункта и Пятый в замешательстве остановился у порога.
      – Подожди тут, – попросила Лена. – Я понимаю, ты идти боишься, наверное… сейчас, секунду.
      Она скрылась в медпункте. Пятый встал напротив двери, привалившись спиной к стене, тяжело вздохнул. Зря он пошел, сейчас начнется… В то, что Валентина действительно переменила свое мнение о нем, он не верил.
      Дверь открылась и на пороге показался Лин. За его спиной маячила Лена, она, кажется, была чем-то довольна.
      – Господи… – прошептал Лин. Лицо его исказила гримаса отчаяния, он неуверенно сделал шаг вперед. – Пятый, прости… я не хотел…
      – Рыжий, что ты!… – Пятый чувствовал, что у него почему-то разом пропали все слова. – Это ты меня прости, я не подумал… у меня, наверное, что-то с головой было не то… Лин… я так виноват перед всеми вами…
      – Да заткнись ты, идиот! – раздраженно крикнул Лин.
      – Сам дурак! – с чувством сказал Пятый, ощущая, что с его плеч падает огромная, непосильная ноша, которая все это время тянула его к земле сильнее, чем все ящики и плетки. – Рыжий…
      Несколько минут они стояли обнявшись, неподвижно, и Пятый все эти минуты думал, что ближе Лина у него на свете никого нет, что только один человек во всем мире способен волноваться за него до такой степени, что может заболеть, что… «Впрочем, я и сам хорош, – подумал он. – Я тоже за него боюсь. Примерно в той же степени… Гаяровского кто привез? Правильно…»
      – Все нормально, Лин, – сказал он тихо. – Мы друг друга стоим. Верно?
      – Верно, – тихо вздохнул Лин. – Пойдем, тут холодно.
 

* * *

      Через два часа он лежал в кровати, чувствуя, как тело покидает недавняя боль, от которой, казалось бы, нет спасения. Все кончилось, и кончилось, скорее всего, хорошо. По крайней мере, ему было удивительно легко, его не покидало ощущение какой-то странной, невероятной свободы… словно он сбросил с плеч не только ящики с грузом, но и всю боль своих последних недель. У него все никак не получалось заснуть, хотя вело его со страшной силой – в глазах двоилось, руки не слушались, он не мог даже сам поправить одеяло…
      – …согласились, все нормально будет… надо приехать… конечно, возьмем, но не сегодня. – Валентина говорила по телефону с Гаяровским. – Только завтра… да… пусть поспит, он еле ходит… хорошо, Вадь, я перезвоню… ну и что с того, у нас переночуешь… нет, одного оставим… не страшно, но не тащить же его в таком виде?… Вот и ладно. Все, счастливо…
      – Как – оставим?! – в голосе Лина звучало возмущение. – Да вы что?!
      – Рыжий, ему лучше пока будет отлежаться тут, – возразила Валентина. Впрочем, особой уверенности у нее в голосе не было.
      – Я его тут не оставлю, – Лин был в бешенстве. – Как вы можете так говорить!… Вы что – ослепли?!
      – Ладно, – сдалась Валентина. – Собирайтесь.
      – А я? – робко спросила Лена.
      – А что – «ты»? – с вздохом переспросила Валентина. – Поедешь с нами. Отдохнуть мне теперь точно не удастся…
 

* * *

      Гаяровский и Валентинин муж, Олег Петрович, пили на кухне чай.
      – Да, Вадим, все это как-то… неправильно… – Олег Петрович кротко вздохнул. – Я тут подумал, и понял – ведь мы все очень сильно ошиблись.
      – Что-то я, Олежка, не очень тебя понимаю, – Гаяровский с удовольствием похрустел суставами, улыбнулся каким-то своим мыслям. – О чем ты?
      – Мы ошиблись прежде всего тогда, когда приехали обратно в Москву… – начал Олег Петрович.
      – Эк ты хватил! – засмеялся Гаяровский.
      – Хватил, – согласился Олег Петрович. – А что теперь?… Валя просто сама не своя, этих двоих жалко… ведь все это на ней в первую очередь отражается…
      – Любишь ее? – Гаяровский перестал улыбаться и выжидающе посмотрел на Олега Петровича.
      – Сложно сказать, – ответил тот. – Скорее всего – да. По крайней мере, она для меня самый близкий человек. Я за нее переживаю.
      – Я вот тоже… переживаю… – проговорил Гаяровский.
      – Именно по тому-то ты у нас и ночуешь, – засмеялся Олег Петрович.
      – Именно. Я назидаю. И наказываю, – Гаяровский погрозил кому-то невидимому пальцем. – Что же касается моей негодной Алки, то это для нее – хуже любого скандала. Она ненавидит, когда я молчу и ухожу. Сейчас она сидит и кусает локти – во-первых, от обиды, а во-вторых, от волнения – и где это он, и что это с ним?…
      – Шанс на примирение остается?
      – Утром. Обязательно. Уже проверял, – отмахнулся Гаяровский.
      В прихожей загремел замок, послышались голоса, шаги.
      – Пойду посмотрю, – Гаяровский встал. – Ты пока сиди, Олег, а то твоя Валентина, судя по голосу, явно не в духе.
      Столпотворение в коридоре было еще то. Лин с Пятым на руках, Лена, которая подбирала с пола упавшее одеяло, и Валентина пытающаяся одновременно снять сапоги и отругать Лина за то, что он все это затеял.
      – О, да тут вся гоп-компания! – всплеснул руками Гаяровский. – Валь, а чего вы его привезли?
      – Спроси об этом у рыжего, – процедила Валентина.
      – Нельзя было оставить, – Лин старался говорить убедительно. – Ему стало плохо…
      – Ему всегда плохо! – гневно проговорила Валентина. – Чтобы подсчитать дни, когда ему было хорошо, хватит пальцев на одной руке.
      – Валентина Николаевна, можно пройти? – спросила Лена. – А то тут тесно из-за меня.
      – Так, – Гаяровский железной рукой принялся наводить порядок. – Рыжий, давай этого сюда… давай, не бойся… Олег, включи воду в ванной, надо помыть, они его опять из «тима» привезли грязного… Лена, перешагни через Валю… Блин, девушки, вы чего, решили тут навеки поселиться? Рыжий, раздевайся и пойди нам помоги.
      Через полчаса все приобрело более ли менее пристойный вид. Пятого определили на диван в маленькую комнату, Лена и Валентина обосновались на кухне, а Гаяровский и Олег Петрович продолжили свой разговор в гостиной. Лин мотался от одной компании к другой, задавая один и тот же вопрос – все ли нормально? Впрочем, этот вопрос он умудрялся задавать по-разному. Варианты были такие: «это ничего, что мы заняли комнату?», «Валентина Николаевна, можно чай поставить?», «Вадим Алексеевич, я хотел спросить – я вам не помешал?», «мы даже диван не разложили… В комнате совсем не тесно, правда?» В конце концов он всех довел. Поэтому когда он прибежал в гостиную, чтобы срочно позвать Вадима Алексеевича, тот был морально готов к неприятностям.
      – Что? – мрачно спросил он, спокойно продолжая сидеть в кресле.
      – Я не знаю, но его трясет! – выпалил Лин.
      – Ты его будил?
      – И не думал даже! Он вроде спал, а потом…
      – Пошли, – заключил Гаяровский. – И позови Лену. Валю не трогай ни в коем случае. По крайней мере – пока не трогай.
      …Пятого не просто трясло, как выразился Лин. Это были самые настоящие судороги – напряженное до дрожи тело, широко открытые пустые глаза. Приступы были короткими, но и повторялись они с интервалом буквально в несколько секунд.
      – Хорошая была мысль – не раскладывать диван, – заметил Гаяровский, увидев, что происходит. – Просто-то таки прозорливая мысль… Если бы не спинка – он бы сейчас расшиб себе башку. Лин, придержи его за плечи, пока он кого-нибудь не убил или сам не убился. Лена, попробуй удержать ноги… Только осторожно, он сильный.
      – Я знаю, – ответила Лена.
      – Из-за чего это? – спросил Лин.
      – Сложно сказать, – вздохнул Гаяровский. – Скорее всего – нервное истощение.
      – И что теперь делать? – спросила Лена.
      – Рыжий, это давно началось?
      – Нет, минут десять, наверное.
      – Хрена себе – «нет»! – возмутился Гаяровский. – Зови Валю. И принеси полотенце, воду, и…
      – Чего у вас тут такое? – Валентина вошла в комнату и замерла. – Ну, я так и знала!… Спасибо тебе, Лин, спасибо, рыжий! Молодец!…
      – Валя, Лин тут не причем, – отмахнулся Гаяровский. – Что есть из того, что может пригодиться?
      – Гексенал, кое-что по мелочи из транквилизаторов… – Валентина задумалась. – Дизепам…
      – А кислород у тебя есть? – ехидно спросил Гаяровский.
      – Мало, – призналась Валентина. – Не хватит… Лин, он сейчас останется без языка! Поверните его на бок, идиоты, и держите так!… И ты, Вадим, тоже как маленький, правда! Подождите, я сейчас принесу все, что есть, и будем думать дальше.
      – Тащи, – распорядился Гаяровский. – Ничего, Лин, все обойдется. Тахикардию снимем, судороги тоже… Валя, гексенал не надо, лучше дизепам… про туберкулез забыли. Про такой препарат – френолон называется – слыхала?
      – Только слыхала. У меня нет. Вадь, давай я подержу, а ты подготовишь.
      – Ты пока иди, мы тут разберемся. Если понадобишься – позовем… слушай, Валь, а у тебя случайно нет ли аминазина? При таких делах – самое хорошее средство.
      – Аминазин есть. Литический коктейль решил изобразить? – поинтересовалась Валентина.
      – Два, – серьезно сказал Гаяровский. – Ты дура или где, Валя? Или все позабыла за давностью лет?… Все. Иди, неси препараты, потом бери Лену и идите чирикайте дальше. Мы тут сами великолепно справимся.
      Валентина принесла сумку с лекарствами, поманила Лену и они ушли. Гаяровский сел за стол и принялся копаться в коробках с ампулами.
      – Так… аминазин просрочен на год, – заключил он. – Так что этот номер не прошел.
      – Почему? – спросил Лин. Он все еще пытался как-то удержать Пятого, но удавалось ему это неважно.
      – Потому, что просроченный препарат я не вколю даже кошке. Дизепама нет, ошиблась Валентина. Остается гексенал. Что ж, тоже вариант.
      – Что мне делать? – спросил Лин.
      – Пока ничего. Потом будешь помогать, – Гаяровский вытащил блестящие металлические коробочки со шприцами. – Интересно… рыжий, спроси Валентину – давно она шприцы стерилизовала?
      Лин вышел. Гаяровский подсел к Пятому, немного приподнял ему голову и сильно хлестнул его ладонью по скуле.
      – Очнулся, быстро! – прошептал он. – Посмотрел на меня. Хорошо, молодец. Узнал?
      Пятый попытался кивнуть. На скуле у него уже наливался кровью большой синяк, и Гаяровский тут же пожалел о том, что пришлось прибегнуть к таким мерам. Впрочем, что еще оставалось?
      – Воды… – прохрипел Пятый на вдохе. В его глазах плескался ужас и непонимание, тело сотрясали волны дрожи.
      – Какой тебе воды, – отмахнулся Гаяровский. – Сейчас считать будешь. Я тебе введу наркоз, и надо будет проследить, как он действует. Понимаешь?
      – Да…
      – Тебе больно?
      – Да! – лицо Пятого исказила судорога. – Можно… быстрее?…
      – Не все сразу. Лин, ну что?
      – Говорит, что шприцы в порядке, – отрапортовал тот. – Что теперь?
      – Сядь и разговаривай с ним, не давай отключиться до срока, – приказал Гаяровский. – Спрашивай о чем угодно, тормоши, хоть песни пойте.
      – Хорошо… как ты? – Лин подсел к Пятому, поплотнее укрыл его одеялом. – Держишься?
      – Пытаюсь… Лин, прости меня… – Пятого трясло все сильнее, он уже был не в силах бороться с судорогами. – Я не хотел…
      – Господи, опять! Да у меня и в мыслях не было обвинять тебя в чем-то!… Каждый может заболеть, ничего в этом такого нет. Поправишься…
      – Я про другое… тогда… Лин, я не хотел… уходить… я бросил тебя… Валентину… Вадим Алексеевич, простите меня… я так подвел вас… Если я умру… сегодня… я должен попросить у вас… прощения… заранее…
      – Еще одно подобное заявление – и разозлюсь по-настоящему, – Гаяровский постучал по шприцу, выгоняя пузырьки воздуха. – Лин, спирт на столе, вата тоже. Приготовь руку. Теперь послушайте меня, оба. Пятый, я понимаю, что это сложно, но постарайся не двигаться. Лин, держи его крепко, понял? – Лин кивнул. – Далее. Пятый, по моей команде начинаешь считать. Вопросы есть? – поинтересовался Гаяровский, наполняя второй шприц и укладывая его в коробку.
      Лин отрицательно покачал головой.
      – Поехали, – подытожил Гаяровский. Он с осторожностью стал вводить иглу – и тут же пропорол вену. – Лин, я же сказал – держи крепко!
      – Я боюсь сделать ему больно, – ответил Лин.
      – Дилемма простая – или ему делаешь больно ты, или я. По мне – так уж лучше ты.
      В вену он попал со второй попытки. Лин закусил губу, следя за иглой, на его лице отразилось переживание.
      – Считай, – приказал Гаяровский. – И погромче, чтобы мы слышали.
      – Один… два… – Пятый сбился, резко вздохнул. – Кутэ… лерэ… дзеди… эфди…
      Глаза его закрылись, голова упала на подушку. Гаяровский еще несколько секунд сидел неподвижно, положив свободную руку Пятому на шею. Потом поднял глаза на Лина и спросил:
      – Так, и что это было?
      – Хи онсо сиерс фа эфдис, – одними губами ответил Лин.
      – Что? – не понял Гаяровский.
      – Я сказал, что он сумел досчитать до шести, – ответил Лин.
      – Какая у вас система счисления, Лин? – еще тише спросил Гаяровский. Лин не ответил. Он молча подал Гаяровскому второй шприц и придерживал Пятому руку, пока тот делал укол. Потом они, не говоря друг другу ни слова, перевязали Пятому руку и сели на стулья. Лин принялся складывать лекарства в пакет, но Гаяровский его остановил.
      – Погоди, может еще чего придумаем, – сказал он. – Не обижайся, я просто…
      – Я и не думал обижаться, – ответил Лин. – Вам показалось.
      В комнату заглянула Валентина.
      – Ну чего тут у вас? – спросила она.
      – Ты проходи, Валя, можно. Спит он… в результате всех усилий. Ты чего такая печальная?
      – Позвонил Коля, – Валентина тяжко вздохнула. – Побеседовали мы с ним… назвал меня бесхвостой сукой. Поделом, наверно.
      – Это еще почему? – поинтересовался Гаяровский.
      – Из-за Пятого. Он, оказывается, две недели не ел. Умирать собрался. Коля справедливо решил, что из-за меня.
      Они посмотрели на Пятого. Тот выглядел жалко – одеяло не могло скрыть худобы, голова безвольно откинулась, мокрая от пота прядка волос прилипла ко лбу. Повязка на израненной руке быстро намокала от крови.
      – Слабо затянули, надо потуже, – Гаяровский встал. – Не расстраивайся, Валь. Ну его, этого Колю.
      – Если бы он был не прав, я бы не расстроилась, – грустно сказал Валентина. – Как же гадко на душе, ребята!… Не передать. Стыдно.
      – Что Бог не делает – все к лучшему, – рассудил Гаяровский. – Иди, Валюш, отдыхай. Лена легла?
      – Да… я еще почитаю. Зовите, если что.
      – Ты нам тогда скажи – витамины, глюкоза… что у тебя есть из того, чем можно его поддержать? Что-то больно большой пост получается, – заметил Гаяровский. – Четырнадцать дней…
      – Вадим, смотри как сильно кровит! Давай скорее викасол сделаем.
      – Шприц еще один есть?
      – Инсулиновый.
      – Тащи. А эти – кипятить. Лин, займись, нечего тут устраивать время великой скорби. Все утрясется. Валь, глюкозу я сделаю подкожно, потом… что еще нашла?
      – Кой чего есть. Котиамин нашла, глюкозы полно, еще есть инозин, В12… Хватит?
      – Более чем. Все, оставляй манатки и иди, наконец, спать. Пожалей нас, грешных.
      – Шприцы готовы, я их остывать поставил, – сообщил Лин. – Что еще сделать?
      – Посиди с ним. А как ты так быстро управился?
      – Воды взял мало, – пояснил Лин, снова садясь рядом с Пятым. – Господи, какая глупость! Ведь этого всего могло не быть…
      – Прекрати демагогию. Переверни его на грудь, я пока глюкозу наберу… а шприцы-то где?
      – На кухне.
      – Сними с него майку. Плохо, что придется колоть под кожу, но руки я трогать боюсь, – Гаяровский подошел к окну, задернул штору. – Рыжий, а там опять снег.
      – Я вижу, – кивнул Лин. – Февраль, метели… красиво. У нас таких нет.
      – У вас – в смысле, откуда вы?
      Лин кивнул. Он усадил Пятого, стащил с него майку, снова положил на бок и прикрыл одеялом.
      – На грудь, рыжий, – приказал Гаяровский. – Так я не смогу нормально уколоть.
      – Я помогу.
      Пятый слабо шевельнулся, по лицу его пробежала тень. Он еле слышно застонал.
      – Вы же сказали, что он под наркозом, – с тревогой заметил Лин.
      – Под наркозом, – согласился Гаяровский. – Но, во-первых, гексенал не обезболивает, а, во-вторых, я побоялся давать большую дозу. Ты же видишь…
      – Вижу, – серьезно кивнул Лин. – Командуйте, Вадим Алексеевич, в конце концов, вы тут начальник.
      – Поэтому клади его на грудь уже сегодня, и давай доделаем то, что начали.
 

* * *

      Пятый проснулся от прикосновения к лицу чего-то холодного и мокрого. Первой реакцией было повернуть голову, чтобы от этого прикосновения как-то избавиться. Что он и сделал. И тут же услышал голос Лина:
      – Лежи спокойно! Тоже мне, умник!…
      – Лин, она же мокрая… – попробовал как-то сопротивляться происходящему Пятый.
      – А что, появилась новая мода умываться в сухую? – удивился Лин. – Все, лежи, я сейчас тебе поесть принесу.
      За неплотно зашторенным окном стояло позднее утро. Метель успокоилась.
      – Я не хочу есть, – сказал Пятый правду. – И пить тоже почему-то не хочу…
      – Только потому, что Гаяровский тебя полночи пичкал всякими глюкозами и витаминами. Но есть все равно надо. Тем более, что никто тебе много еды не даст, не волнуйся.
      – Я не волнуюсь, – ответил Пятый. Лин вышел.
 

* * *

      – Это не просто ошибка, это – самая большая низость, которую я совершил за всю свою сознательную жизнь! – Лин с раздражением мешал кашу, ложка звякала о стенки кастрюльки. – Нет, подумать только!… Ну почему мне никто не сказал?…
      – Не сказал – что? – устало спросила Валентина.
      – Не сказал, что я – последняя скотина!… Ну почему, а? Всего-то надо было…
      – Лин… – Валентина примирительно погладила Лина по руке.
      – Что – Лин?! Я и понятия не имел, что он так болезненно прореагирует на это все. Это же ужасно – оказаться в полном одиночестве, понимаете? И не просто где-то, непонятно где, а на «трешке», среди этих моральных уродов!…
      – Ну не стоит так…
      – А как? – взвился Лин. – Нет, вы мне скажите – как?! Он теперь там, больной весь, как я не знаю кто, а…
      – Во-первых, он уже здесь, – Валентина, склонив голову к плечу, посмотрела на Пятого. Тот, пошатываясь, стоял в дверях кухни. – Во-вторых, он явился пред наши очи ясные босиком и без рубашки. В-третьих, он сейчас упадет… как пить дать, упадет!… И, в-четвертых, рыжий, я бы на твоем месте его поймала.
      Совет поспел вовремя – общими усилиями Валентина и Лин усадили Пятого за стол, потом Лин сходил в комнату за пледом и майкой.
      – Ты чего пришел? – поинтересовалась Валентина у Пятого, когда тот, наконец, немного отдышался.
      – Лин не понял. Я не хочу есть…
      – Ой, надоел!… Сиди пока тут, отдыхай, – отмахнулась Валентина. – Чего ты встал?
      – Сам не знаю, – признался Пятый после секундного молчания. – Наверное, объяснить.
      В прихожей зазвонил телефон. Лин выразительно посмотрел на Пятого и снова принялся помешивать геркулес. Пятый прислушался.
      – Нет… Павел Васильевич, я не… да нет же! – в голосе Валентины звучал страх. – Вы неправильно… Павел Васильевич…
      Пятый резко встал и быстро вышел в прихожую. Валентина с ужасом посмотрела на него. Он еще несколько секунд прислушивался к писку мембраны, а потом решительно взял у испуганной Валентины из рук трубку.
      – Номер пять, «тим» номер восемь, предприятие «три», – четко сказал он. Из кухни высунулся Лин и лицо его в секунду приобрело точно такое же выражение, как у Валентины. Пятый смотрел в стену, прямо перед собой. Трубка снова что-то пискнула. – Нет, это не так. Вас дезинформировали. Да, я действительно не ел. Но вы и сами превосходно знаете, что мы не едим мясо, а в баланду на протяжении двух недель добавляли костную муку. Что?… Да, естественно. Все в порядке. До свидания, Павел Васильевич.
      Он положил трубку на аппарат, отступил на шаг – и тут силы оставили его. Лин едва успел подхватить друга, Валентина бросилась к ним. На шум из комнаты выскочил Гаяровский.
      – Что происходит? – спросил он, помогая Лину посадить Пятого на пол.
      – Он отмазал Валентину Николаевну, – пояснил Лин. – Позвонил Павел, а тут…
      – А что он тут делал? – резонно спросил Вадим Алексеевич. – Ему лежать положено, а не расхаживать по квартире.
      – Он пришел сказать, что не будет есть. А потом позвонил…
      – Давайте-ка его отнесем обратно, а потом выясним все, что требуется, – подытожил Гаяровский. – Я так чувствую, есть ему сегодня – не судьба.
      После того, как Пятого снова уложили, все собрались на кухне. Валентина нервно курила, Гаяровский раздраженно крошил хлеб, а Лин, сидя на подоконнике, потихонечку обдирал зеленые перья у луковицы, росшей в пакете из-под молока. Он бы ободрал ее всю, но вмешалась Валентина. Она треснула Лина по руке и велела прекратить. Лин прекратил.
      – Так, ребята, – Гаяровский бросил корку хлеба на стол и решительно хлопнул по колену ладонью. – Слушайте меня. Этого неврастеника, – он махнул рукой в сторону комнаты, – не раздражать и не пугать ни в коем случае. Понятно?
      – То есть? – прищурилась Валентина.
      – То есть соглашаться, не злиться, потакать, обхаживать и так далее. Если он от такой ерунды на пол валится – что ждать дальше? Нервы у него совсем ни к черту…
      – Дай Бог каждому такие нервы, – покачала головой Валентина. – Павел Васильевич…
      – …тебя бы не съел, – закончил за нее Гаяровский. – Однако у тебя от одного его голоса колени затряслись. А этот, рыцарь печального образа, сумел всех разом оправдать. Ладно. Так, слушайте меня. Пятого будить два раза в сутки, утром и вечером, заставлять вставать, есть. Заставлять, вы поняли? Но мягко. Никаких криков, ругани, и прочего.
      – А если он меня пошлет? – спросил Лин с интересом.
      – Пообещай, что непременно пойдешь, но только после того, как он, к примеру, встанет. Понял? Соглашайся. Сегодня его не трогаем, обойдемся капельницей, пусть выспится, а вот завтра надо будет приложить все усилия к тому, о чем я только что сказал.
      – Ладно, я попробую, – ответил Лин. – Чего уж тут сложного.
      – Ну и чудно, – кивнул Гаяровский. – Всегда бы так.
      – Вадим, ты с Аллой помирился? – спросила Валентина.
      – Помирился, не волнуйся. Сейчас домой поеду. Да, и вот еще что, чуть не забыл. Постарайтесь по возможности не повторять сегодняшние глупости. Особенно ты, Валя. Ну что это такое, право! – Гаяровский возмущенно всплеснул руками. – «Графиня изменившимся лицом бежит к пруду». А ну, быстро изобрази улыбку! Давай, давай. Вот так. И ты, рыжий, тоже. Теперь приклейте эти улыбки к вашим лицам и не снимайте как минимум неделю.
      – Мне через неделю – в «тим», – мрачно напомнил Лин, снова примериваясь оторвать от луковицы очередное перо. – Я, конечно, постараюсь…
      – Вот и постарайся. И оставь в покое этот лук, у меня уже глаза слезятся!…
 

* * *

      За стеной явно был день – слишком много шумов, сливающихся в один, неразличимый, но постоянный. Невнятные голоса, смех, где-то газует, выдираясь из сугроба на асфальт, машина. Лает собака, кричат дети… Да, конечно, это день, ночью звуки совсем другие, они меняются с наступлением темноты, становятся какими-то робкими, неправильными. Словно боятся нарушить чей-то давным-давно установленный запрет.
      Пятый еще несколько минут лежал неподвижно, собираясь с силами, потом открыл глаза и приподнялся на локте. Огляделся. Точно, слух его не обманул. Сквозь неплотно задернутые шторы пробивалось солнце. Скоро будет весна, подумал он, уже сейчас это чувствуется. Вроде бы только что была осень – и уже февраль. Не хочу так быстро жить, но ничто на этом свете не зависит от моего желания…
      Где-то на кухне он различил голоса Валентины и рыжего. Надо было вставать. Интересно, долго он спал? Наверное, нет, раз еще не стемнело. Пятый оделся, с удивлением заметив, что рука стала болеть меньше, и пошел на кухню. Хотелось пить, он все еще чувствовал себя разбитым, но ему явно стало лучше, чем было до обморока. «Наверное, они мне еще что-то укололи, – подумал Пятый, подходя к двери. – Надо спросить, что. Удачная штука – после нее спать не так сильно хочется».
      Когда он вошел на кухню, Валентина и Лин разом замолчали, словно их выключили. Пятый с недоумением посмотрел на них и обнаружил, что они оба почему-то улыбаются. Пятый подошел к столу, сел и снова, нахмурившись, посмотрел на них. Эта немая сцена с улыбками нравилась ему все меньше и меньше.
      – Что случилось? – спросил Пятый, нахмурившись. – Вы не заболели?…
      – Да нет, что ты, все хорошо, – заверила лучащаяся счастьем Валентина. – Чайку?
      – Я сам налью, спасибо, – вежливо ответил Пятый.
      – Сиди-сиди, тебе вредно, – неопределенно проговорила Валентина, улыбаясь еще шире. Пятый пожал плечами. – Сколько сахара?
      – Две ложки… Валентина Николаевна, в чем дело? – снова спросил Пятый. Доселе молчавший Лин сел напротив него, заговорщицки подмигнул и спросил:
      – А поесть?
      – Я же тебе сказал, что не хочу, – недоумение Пятого росло с каждой секундой. – Лин, ты что, память потерял? И почему вы все время улыбаетесь, как ненормальные?!
      – Про то, что ты не хочешь есть, ты сказал вчера. А поскольку сегодня уже сегодня, приходится мне у тебя опять спрашивать – чем завтракать будешь?
      – Как – сегодня? – до Пятого, наконец, дошел смысл Линовой фразы. – Я спал…
      – Ты проспал сутки, – Валентина поставила перед Пятым чашку.
      – Так, приехали, – подытожил Пятый. – Ладно. Теперь объясните мне толком, что за эти сутки с вами случилось?
      В прихожей зазвонил телефон. Валентина с несколько поблекшей улыбкой посмотрела на Лина. Тот на секунду сделал страшные глаза и тихо прошептал:
      – Графиня…
      Валентина улыбнулась как могла широко и упорхнула за дверь. Пятый проводил ее взглядом и покрутил пальцем у виска. Лин встал, обошел стол, сел перед Пятым на корточки и снизу вверх посмотрел ему в глаза.
      – Я тебе честно скажу, – начал он. – Вся эта комедия – затея Гаяровского, который считает, что у тебя снесло крышу…
      – Отчасти он прав, – кивнул Пятый. – Но в этом нет ничего принципиально нового.
      – Принципиально новое есть, – не согласился Лин. – Это он приказал Валентине и мне ходить с идиотскими улыбками и убеждать тебя, что все отлично. Понял?
      – Так… и она послушалась? – в голосе Пятого звучало безмерное удивление, брови его взлетели вверх.
      – Ты сам видел, – развел руками Лин. – Мало того, она выбила для тебя двухнедельное освобождение, вчера лично съездила к Павлу Васильевичу подписать бумаги, а потом до ночи выпытывала у меня, что тебе больше всего нравится из еды.
      – Ситуация… – задумчиво сказал Пятый. – И что ты ей сказал?
      – А я забыл, – пожал плечами Лин. – Или просто не знал, как выяснилось. Со мной все более ли менее ясно – хлеб со сгущенкой, сыр, можно орехи, и всего этого желательно побольше. За первую неделю пребывания в больнице я, не смотря на свои нервы, поправился на четыре кило.
      – Это хорошо, – серьезно кивнул Пятый. – Теперь ты весишь сорок килограмм. Или больше?
      – Да перестань, надоело! Значит так – сейчас сиди спокойно, кивай почаще, делай вид, что все отлично и ешь то, что дадут. Можешь похвалить. Это допускается.
      – Спасибо, что предупредил, рыжий, но мне кусок в горло не лезет, – покачал головой Пятый. – Что толку есть в таком состоянии?
      – Пятый, брось! Это от лекарств, пройдет – и все наладится. Ты, главное, попытайся, а потом поглядим. Ладно?
      – Я постараюсь, рыжий. Так, садись за стол, Валентина идет.
      Валентина, снова сияя улыбкой, вошла в кухню.

Пятый

      – Но Валентны же нету… – Лена потерянно оглянулась вокруг себя, – что теперь делать?…
      – Что-нибудь, – Лин положил Пятого на койку и устало присел рядом. – Ты же медик, ты должна знать… Ну кто кроме тебя разберется?
      – В чем? – не поняла Лена. – Что вообще такое произошло?
      – Я не знаю. Стало плохо – и все.
      – Когда? – не поняла Лена.
      – Ой, Господи… Ну, его привели из “девятой” в зал. Нас с ним поставили на тележку, мы ее потащили, а потом он вдруг свалился. И все. Больше ничего такого не было…
      – Да… – протянула Лена. – Ну он хоть говорил что-то до того, как упасть?
      – Лена, это же зал! – возмутился Лин. – Какой – говорил?! О чем ты?! Там же, если хоть слово скажешь, прибьют на месте!… Кстати, мне пора, я и так тут сижу слишком долго, – Лин тяжело поднялся, с трудом распрямляя спину. – Постарайся потом мне сказать, в чем дело. Или сама спустись, или передай через кого-нибудь, ладно? Сможешь?
      – Я попробую, – неуверенно ответила Лена. – Только… Лин, я же не знаю, что делать! Правда!… Подожди, Лин…
      – Не могу. Лена, у тебя пока один клиент, и если ты не хочешь, чтобы их стало двое – отпусти меня, ради Бога.
      – Ребят, чего у вас тут такое? – в медпункт вошел Юра, огляделся. – О, вся компания в сборе… Случилось что-то? – спросил он, указывая на Пятого.
      – Не знаю, – ответила Лена. – Юр, ты на каком “тиме” сейчас стоишь?
      – Я Колю замещаю, на “двойке”, – ответил Юра. – Половина надсмотрщиков гриппует, людей не хватает.
      – Валентина тоже на больничном, – покивала Лена. – А рыжий вон принес Пятого… и я не знаю, что делать…
      – Лена, Юра, я пошел, – решительно сказал Лин. – Иначе меня Андрей убьет не в переносном, а в самом прямом смысле этого слова.
      – Иди, – приказал Юра. – Я к тебе завтра зайду, проверю. Или послезавтра. Как выйдет.
      Лин кивнул, дверь за ним закрылась. Лена и Юра подсели к Пятому, потом Юра с недоумением пожал плечами и воззрился на Лену.
      – По-моему, он в обмороке, – глубокомысленно заметил Юра. – Или нет?
      – То, что он без сознания, я и так вижу, – в голосе Лены звучала растерянность и сомнение. – Но из-за чего?…
      – А ты его смотрела?
      – Пока нет, сейчас погляжу. Я же не Валентина, это она все сразу понимает, а я так не могу…
      – А ты делай все, как она, – посоветовал Юра.
      – Я не о том, – Лена вытащила стетоскоп, присела возле Пятого. – Сердце вроде нормально… Может, он просто устал?… Юр, но его же нельзя тут оставлять на ночь одного в таком виде. Мало ли что…
      – А чего оставлять? – удивился Юра. – Машина есть, давай домой.
      – Ко мне не получится, у меня мама с братом приехали на три дня, – виновато сказала Лена.
      – Тогда ко мне, чего мне – жалко, что ли? Держи ключи, а я его понесу. Ты сумеешь открыть двери?
      – Наверное.
      – Пошли, – Юра легко поднял Пятого на руки. – Я так и так домой собирался, у меня смена кончилась… Ленок, придержи дверь, а то я его ногами могу приложить. Ага, спасибо, котик… порядок. Угораздило же его, болезного… Лена, ты где там?
      – Я сейчас, медпункт закрою… все, пошли.
 

* * *

      На улице было холодно. День, серый и по-зимнему унылый, еще едва перевалил за полдень, но уже начало темнеть. Декабрь, дни коротки. Лишенный листьев лес казался нарисованным на голубовато-сероватом фоне снега. Двор предприятия был почти пустым, не считая охранника на вахте.
      – Вы куда этого тащите-то? – с подозрением спросил он, указывая на Пятого. – Освобождение есть?
      – Валентина выйдет и даст. У нас печати нет, – объяснила Лена, пока Юра нес Пятого к своим “Жигулям”.
      – Нельзя без освобождения, – заартачился охранник и заступил Лене дорогу. – Идите назад!
      Юра аккуратно посадил Пятого возле машины и, подойдя к охраннику вплотную, тихо сказал:
      – Заткнись, козел. Если он помрет, то тебя, суку, отвечать заставят. Понял? А если мы его увезем – то нас. Дошло, недоделанный?
      – Идите, – мрачно ответил охранник. – Но я ничего не видел.
      – Хорошо, – согласился Юра. – Лен, иди открывай, чего стоишь?
 

* * *

      Ехали медленно. Обледенелая дорога и ранняя темнота не позволяли двигаться быстрее шестидесяти километров в час, да Юре, признаться, и не хотелось ехать быстрее. Он сильно устал за смену, “тим” был чужой, непривычный, уже двухмесячный и поэтому – вялый. Постоянно приходилось его подбадривать, не было времени присесть и хоть немного отдохнуть самому. Юра боялся, что, чего доброго, можно после такой смены и уснуть за рулем. А тут еще и Пятый, как снег на голову. Если бы не Ленка, Юра бы в жизни не согласился на подобное мероприятие, но Юре нравилась эта девушка и он сам предложил помощь. Для себя он сказал – я не этому помогаю, а ей. По джентельменски. На секунду ему даже стало смешно – он, и вдруг… Ладно, прорвемся.
      – Ленок, ну чего там у вас? – спросил Юра.
      – Так же, – ответила она. – Юр, мы скоро приедем?
      – Теперь уже скоро, – ответил он. – Устала?
      – Немножко… Юра, а ты один живешь?
      – Да. Иногда друзья заходят, а так – один. Лена, у меня там бардак, так что заранее приготовься и не обращай внимания.
      – А у тебя хоть белье чистое есть? – спросила Лена после секундного молчания.
      – А зачем? – не понял Юра.
      – Как – зачем? – удивилась Лена. – Его надо помыть, уложить по-человечески… Валентина так всегда делает…
      – Ладно, посмотрим, – Юра осторожно завернул во двор, подогнал машину вплотную к крыльцу. – Я его понес, а ты закрой машину. Сумеешь?
      – Да, наверное…
      – Ты потом все дверцы подергай, проверь. Я тебя у двери подожду, я на первом живу.
      – Ага, ладно. Юр, ты иди, я найду. Ты его сразу в ванную отнеси, не жди меня.
      Юра подхватил Пятого на руки и чуть не бегом скрылся в подъезде. Лена закрыла дверцы, тоже подошла к двери и вдруг, повинуясь внезапному наитию, остановилась и прислушалась. Тишина. Пошел снег, крупный, влажный и Лене на секунду почудилось, что она слышит в этой тишине как снежинки падают на землю. Какой-то тихий шелест, шепот, жалоба снега на то, что полет закончился, что теперь заставят лежать и молчать… Город уходил в вечер, в метель. Лена вздохнула и тоже вошла в подъезд.
 

* * *

      – Да… я такого беспорядка давно не видела, – констатировала Лена, войдя в комнату. – Ну, Юра…
      – Да ладно тебе, ерунда какая, – отмахнулся тот. – Я пошел его мыть, а ты поройся в шкафу, поищи. Там где-то были простыни и пододеяльник.
      Комната Юриной однушки мебелью не изобиловала. Диван, шкаф, в углу – телевизор и видеомагнитофон, угол завален кассетами. Совершенно неуместно смотрелась хрустальная богатая люстра, которая валялась в другом углу – Юра ее купил, но вешать пока что не собирался. Комната была завалена бутылками из-под пива и водки, они торчали почти что отовсюду – из-под шкафа, дивана, тумбочки с телевизором. В комнате было грязно, пол явно давно не мыли. Стены обшарпаны, обои засалены, местами порваны… запустение.
      – Где искать? – спросила Лена. – В каком отделении?
      – Я не помню, – отозвался Юра. – Я туда месяц не лазил.
      Лена все-таки нашла то, что хотела, и нашла быстро. Справедливо рассудив, что человек реже пользуется верхними полками шкафа, она и начала свой поиск именно с них. Лена перестелила кровать, немного растащила в стороны бутылки – они хотя бы перестали звенеть под ногами. “Помыть бы еще пол, – подумала она. – Да, наверное, и нечем”.
      – Лен, пойди сюда! – позвал из ванной Юра.
      – Что такое? – спросила Лена, входя.
      – У него башка разбита, – объяснил Юра, – а волосы густые, вот мы и не заметили. Я стал мыть и увидел. Вон, гляди…
      Лена нагнулась к Пятому, Юра отвел тому волосы в сторону и Лена увидела, что совсем свежая гематома захватывает висок и уходит куда-то выше. Левая рука и ключица тоже оказались расшибленными. Били явно палкой. И было совершенно ясно, кто это мог сделать.
      – Андрей, – подтвердил Ленину догадку Юра. – Кретин… Больше некому.
      – Юр, надо Валентине позвонить, – Лена осторожно ощупывала ключицу. – Мне что-то не по себе…
      – Звони, – пожал плечами Юра.
      – Нет, погоди. Давай его положим, а потом вместе, ладно? А то она будет так ругаться…
      – Понесли. Лен, придержи ему голову повыше. Я видел, как у нас ребята от такого же… эх, ладно… проехали. Ты там постелила?
      – Да, давно уже. Юра, найди полотенце, надо что-то холодное приложить.
      – Сейчас, принесу…
      Пятого уложили на Юрин диван, Лена сделала ему импровизированный компресс, укрыла. Казалось, он спал, но Лена уже поняла, что это не так. Звонить Валентине не хотелось, но пришлось.
      – … и чего? Лена, расскажи толком… понятно… ага… в обмороке? Давно? Как – не знаешь?… Дура. Да, ты. Бери ручку, пиши, что надо купить. Пошлешь Юрку в аптеку, а сама будешь работать… и не реви мне там, ясно?… Так… но-шпа, анальгин, нашатырь, можно примочку свинцовую, что еще?… Какие таблетки? Ты одурела? Только в ампулах!… шприцы, две штуки. Вату, пачку… погоди, не торопи, дай подумать… Как – не купит?… У него есть документы, ему продадут… да, в любой… дефицит, говоришь?… Это для кого как… пусть купит сердечное… от недостаточности… и валидол… все записала?… Теперь так. Приведешь в себя, посмотришь, как и что… помнишь признаки сотрясения?… А что там еще можно помнить… вот-вот… правильно, зрачки… координация, речь, зрение… потом позвонишь мне… ты сказала – слева синяк? Это плохо… как – почему?… Там такое было, что не приведи Господь… ты же видела шов… все, делай, что сказано, потом доложишь. И не вешай нос, Логинова…
      Лена тяжело вздохнула и пошла в комнату.
      – Юр, езжай в аптеку, – сказала она. – Тут список от Валентины. Она велела показать документы… ну, пропуск твой и удостоверение, и сказала, что тебе все продадут. И поскорее. Хорошо?…
      – Волнуется? – спросил Юра.
      – По-моему, очень, – ответила Лена. – Он не очнулся?
      – Нет. Сама видишь – лежит как лежал. Ладно, я сейчас быстренько, аптека рядом. Я даже машину брать не буду, пешком быстрее. Лен, сообрази пока что чайку, хорошо? А еще лучше поищи кофе.
      – А есть? – с надеждой спросила Лена. – А то я какая-то сонная…
      – Должен быть. Все, жди.
      …Юра действительно вернулся быстро, они наскоро выпили по чашке кофе и пошли в комнату. Юра вытащил из сумки лекарства.
      – Давай, колдуй, – сказал он. – Хватит ему так валяться.
      Лена кивнула, отломила кончик ампулы с нашатырем. Намочила ватку. Юра заметил, что она то ли стесняется, то ли просто боится, поэтому сказал:
      – Давай я попробую. А ну-ка…
      Он немного приподнял Пятому голову, похлопал его по скулам ладонью, сунул под нос нашатырь.
      – Просыпайся, разлегся тут… Эй, восьмой “тим”, подъем, смена!… Убью на месте!… Сейчас живо в “девятую” отправлю тех, кто не встал!… И жрать не дам до пятницы…
      Пятый дернулся, приоткрыл мутные глаза, сразу же сморщился от боли. Он попробовал было подняться, опираясь на левую руку, но тут же, вскрикнув, едва не свалился с дивана – рука подвернулась. Юра помог ему сесть.
      – О, черт… – простонал Пятый. – Это надо было так…
      – Спокойно. Тревога ложная. Чего вы там не поделили с Андрюхой? – спросил Юра.
      – Не знаю… у него спроси… Лена? – Пятый удивленно огляделся вокруг. – Где мы?…
      – У меня дома, – ответил Юра. – Ты чего дрожишь? Холодно, что ли?
      – Нет… я не знаю… мне что-то плохо… – Пятый поднял руку к голове, снова поморщился.
      – Что-то, – проворчал Юра. – Лен, ты не стой, ты давай делай, что надо. Я же не знаю, что там положено.
      – Пятый, посмотри на меня, – Лена присела рядом с ним на корточки, – открой глаза нормально и посмотри… да подними ты голову, наконец!…
      – Зрачки разные, – констатировал Юра. – Эй, башкой стукнутый, тебя тошнит или нет? Колись, а то пол мыть заставлю.
      – Да… Я не успел сказать…
      – Ну точно, сотрясение, – Юра помог Пятому лечь обратно и поднялся. – Пойду за тазом, мало ли… Блядь!… Да что ж ты делаешь-то!… Твою мать… Лен, иди убирай.
      – Сейчас, погоди. Дай тряпку, это вода, я все вытру… Набери Валентине, ладно? – Лена села рядом с Пятым, потрясла его за плечо. – Опять… Юр, он, по-моему, в обмороке. Я сейчас новую ампулу открою, только пол вытру…
      – Погоди, не торопись. Давай-ка его на бок положим, а то его может начать рвать и он задохнется, – приказал Юра. Лена кивнула. – Эх, жизнь поганая… я так спать хотел, а тут… все, я звоню. Иди, следи за ним, может очнется.
      На этот раз обморок был коротким, Пятый пришел в себя через несколько минут сам, без помощи. Лена помогла ему лечь поудобнее и пошла к телефону – Юра дозвонился до Валентины. Ее указания были коротки:
      – Два кубика но-шпы, два анальгина, всем одеться и ждать меня. Я сейчас буду.
      – А что такое? – не поняла Лена.
      – Как – что? – удивилась Валентина. – Срочно в больницу. Это не шутки. Я сейчас звонила Гаяровскому, он сегодня не работает, но нас примут, скажи спасибо. Не давайте ему вставать. Все, пока. Я мигом.
 

* * *

      Гаяровского на месте не было. Хорошо, что он успел созвониться со своим сменщиком, и поэтому их приняли быстро – почти сразу после того, как они приехали. Идти сам Пятый не мог – снова отключился, поэтому им дали каталку.
      Сменщик Вадима Алексеевича сначала не понравился Валентине – уж больно он был любопытен и назойлив.
      – Рассказывайте подробно, что произошло, – потребовал он первым делом, когда каталку завезли в приемное.
      – Упал, – не подумав брякнула Валентина. Врач в это время как раз осматривал Пятого, бегло, как могло показаться на первый взгляд невнимательно. Но, как позже выяснилось, это только показалось.
      – Да?… – притворно удивился врач. – Это надо же… Это откуда же надо было так художественно упасть?…
      – В смысле? – не поняла Валентина.
      – А в том смысле, что ключицу при падении так ни в жизни не разобьешь. Только если умудриться провалиться в какую-нибудь дырку головой вниз. Да и Вадим мне тут указаний надавал, конкретно – проверить на предмет побоев. Врать нехорошо, вам никто не говорил?
      – Говорили, – неохотно призналась Валентина. – Ну ладно, вы правы. Его действительно ударили по голове. И по руке тоже. Палкой. Вы это хотели услышать?…
      – В принципе да. Ладно, проехали. Так, что у меня тут записано? – врач вытащил из кармана бумажку, очки и на секунду замер, вглядываясь в текст. – Вадим просил рентген… хорошо. Сейчас – на рентген, голову – две проекции, грудная клетка – тоже две… и, соответственно, ключица. Все, поехали.
      – А зачем грудь надо делать? – удивилась Валентина.
      – Меня предупредили про туберкулез и приказали подстраховаться, – объяснил врач. – Лечение разное, половину препаратов при открытой форме нельзя давать, вы же понимаете… Кстати, кто из вас при нем будет?
      – Давайте я, – вызвалась было Лена, но Валентина ее осадила.
      – Тебе еще детей рожать, незачем светиться лишний раз. Я послежу. Только фартук дайте…
      – Это без вопросов. Он давно без сознания? – спросил врач.
      – Нет, в принципе. Он периодически в себя приходит, но ненадолго. Последний раз в машине очнулся, минуты на три. Мы его дома кололи…
      – Что уже делали?
      – Анальгин и но-шпу, по два кубика внутривенно. Его рвало.
      – Ясно, – врач кивнул. – Давайте, в ритме вальса. А то мне что-то дыхание не нравится, а я до снимков не смогу сказать, из-за чего это.
      – А почему?…
      – Угнетенное оно, пока не ясно, почему. То ли туберкулез, то ли, что хуже, мозговые явления из-за удара. Плохо, что попали по старому трепанационному шву. Как бы чего не вышло…
      – Простите, как вас зовут? – спросил Валентина.
      – Сергей, – кивнул тот. – А вы – Валя. Угадал?
      – Вадим вас предупредил, – усмехнулась Валентина. – Сергей, я хотела спросить… Как вы думаете, это, – она махнула рукой в сторону Пятого, – серьезно? Или нет?…
      – Скорее всего нет, – ответил тот. – Обычно я не ошибаюсь. Но на всякий случай проверим.
      – Проверим, – согласилась Валентина. – Поехали.
      …На снимках ничего особенного не оказалось. Отек был, но все обстояло гораздо лучше, чем думала Валентина.
      – Так, – Сергей рассматривал снимки, – две пятипроцентные глюкозы, эуфиллин десять внутривенно, можно еще два кубика сульфокамфокаина.
      – А натрий нельзя? – спросила Валентина.
      – Не стоит. Пока последим, посмотрим. Это все-таки сотрясение, мало ли что…
 

* * *

      Пятый проспал сутки, он очнулся только под вечер следующего дня. За этот день его успели дважды свозить на снимки, накачать глюкозой еще раз и наколоть кучей препаратов.
      Открыв глаза, он обнаружил, что лежит на боку, что рука его привязана к кровати, потому что стоит капельница, и что рядом с его кроватью сидит ни кто иной, как Юра. Пятый немного поднял голову – боль почти прошла – и осмотрелся. Он ухитрился проделать все это незаметно, поэтому немного напугал Юру, спросив:
      – Слушай, сколько времени?
      – Мать моя женщина… – сквозь зубы процедил тот. – Нет бы поздоровался сначала… Восемь вечера. Ты как?
      – В порядке… скоро снимут? – спросил Пятый, приподнимая голову. – Мне отсюда не видно.
      – Почти пустая. Я пойду, позову сестру, – Юра встал, потянулся и добавил: – Да, достал ты нас…
      – Прости. Слушай, кто это прикололся?… Почему меня на бок положили?
      – Врач велел, – пожал плечами Юра. – Ты жрать хочешь?
      – Пока нет, спасибо. Как получилось, что ты тут оказался? – Пятый осторожно положил под голову руку, повернулся к Юре. – Ты, по-моему, не особенно заинтересован в том, чтобы я был жив…
      – Ленка попросила, – неохотно ответил Юра. – Вообще, это не твое собачье дело, Пятый. Надо – и оказался. Сейчас вернусь.
      Сестра, которую привел Юра, сняла Пятому капельницу, потом пришел врач, осмотрел, разрешил осторожно вставать, ходить, но с едой пока что подождать – не кончилось действие какого-то очередного препарата. Когда все ушли, Пятый сел на кровати, накинул на плечи халат и спросил:
      – Юр, как ты относишься к тому, чтобы пойти покурить?
      – Я-то положительно, но тебе, по ходу дела, нельзя, – ответил тот.
      – Тогда я просто постою с тобой, пока ты куришь, – твердо сказал Пятый. – Ко всему прочему наш разговор не для этого места, верно?
      – Верно… погодь, какой разговор? – опешил тот.
      – Тот, о котором ты подумал, – со вздохом ответил Пятый, вставая. – Идем.
      …На лестнице никого не было. Окно выходило на больничный двор, поэтому тут, на площадке, было тихо. И темно – лампочки горели через одну. Широкий лестничный пролет недавно вымыли – пахло хлоркой, сыростью. Пятый подошел к окну, оперся ладонями о подоконник. Оттепель… лужи на далеком асфальте внизу, отсвет фонарей в воде, город… Слишком далеко, не дотянуться… не войти…
      – Юра, дай мне сигарету, – попросил он едва слышно.
      – Тебе вроде нельзя, – заартачился тот, но Пятый просто подошел к нему, вынул сигарету из пачки, закурил.
      – Нельзя, но надо, – сказал он. – Давай, Юра, говори. То, что хотел сказать.
      – Ты о чем? – спросил тот с деланным удивлением. – Я чего-то не въехал.
      – О Лене, – напомнил Пятый. Он сел на ступеньку лестницы, затянулся. – Ну, давай. Я жду.
      – Черт возьми… Ладно. Пятый, скажи честно – у вас с ней что-то было?… – спросил Юра, прищурившись.
      Пятый встал, подошел к нему вплотную и Юра поразился выражению его лица – за секунду оно изменилось неузнаваемо. Таким презрением Юру не окатывали еще никогда в жизни. Пятый смотрел на него почти брезгливо.
      – Ты в своем уме? – спросил он. – Ты за кого меня принимаешь?
      – Но мог же… – протянул Юра. – Я понимаю, любовь там, всем сердцем, и все такое, но… ты не…
      – Каким сердцем из двух, Юра? – ехидно спросил Пятый.
      – А у тебя два?… – ошарашено спросил тот.
      – Да, два, – ответил Пятый. Он стоял очень прямо, но Юра видел, что Пятый держится из последних сил, – и легкие другой формы, и зрачки вертикальные, и ребер не хватает нижних, и зубы восстанавливаются за месяц, и борода не растет, и мысли я умею читать. Ясно? Я другой, Юра. Я чужой. Как тебе это пришло в голову?…
      Он отвернулся от Юры, отошел на шаг и тяжело опустился на пол. Юра помог ему подняться и кое-как добрести до лестницы.
      – Отдай сигарету, – потребовал он, когда Пятый сел, привалившись здоровой рукой к стене.
      – Иди к черту, – устало ответил Пятый.
      Юра вынул у него из пальцев сигарету и выбросил в форточку. Пятый проводил ее полет безучастным взглядом и снова посмотрел на Юру. Тот жадно курил, глубоко затягиваясь, словно боялся, что Пятый точно так же, как и он до того, отнимет сигарету и выбросит её в ночь…
      – Сам иди… – ответил Юра. – Я же не слепой – вижу, как ты на нее смотришь. Вот и подумал, что у вас любовь… а она мне нравится, Ленка. Надоели бляди, понимаешь… А она чистая…
      – Понимаю, – одними губами ответил Пятый.
      – Тебе плохо, что ли? – спросил Юра. – Пойдем в палату, от греха подальше…
      – Не надо, все в порядке… Любовь… Какая, к черту, любовь?… – спросил Пятый. Юра не ответил. – Мало того, что я чужой… я умру скоро, неужели тебе не ясно?…
      Они сидели друг напротив друга, скрытые темнотой, но Юра чувствовал, что Пятый смотрит на него – пристально, внимательно…
      – Может, я и понимаю, – уклончиво ответил Юра. – Но Ленку ты не трогай.
      – Я не собирался, – Пятого вдруг повело, он покачнулся, едва успел опереться о стену, чтобы не упасть. – Ты дурак, Юра…
      – Но ты же ее любишь!… А я…
      – Мне достаточно будет сознавать, что ее любишь ты. Но учти – если ты что-то с ней сделаешь не так – я тебя на том свете достану. – Пятый дышал тяжело, в его голосе зазвучала угроза. Юра опешил – он никогда не слышал от Пятого такого тона.
      – Потише, – тоже с угрозой сказал Юра. – Вот если ты себе воображаешь, что можешь мне еще и указывать, что делать, а что нет, то ты сильно ошибся. Ты ей всю жизнь искалечишь, понятно?
      Пятый не ответил. Он поднял голову и посмотрел Юре прямо в глаза, но тот не отвел взгляда. Так они сидели несколько минут, не двигаясь, словно пытаясь читать друг у друга в душах. Темнота заполняла собой пространство между ними. Темнота и молчание. Первым заговорил Юра.
      – Слушай, мы, по-моему, говорили про одно и то же… – несмело начал он.
      – Какой маразм, – подтвердил Пятый. Он говорил слабо, еле слышно. – Сидят два идиота и защищают друг перед другом одну и ту же девушку… Я двадцать лет не был в таком глупом положении… Остановись, хватит… – он оскалился от боли, резко вздохнул, приложил ладонь ко лбу. – Больно, черт… Ладно. Юра, мы друг друга поняли? Или еще что-то осталось?… Тогда говори, и поскорее. Хорошо?
      – Осталось… Ты точно решил… – Юра осекся, выжидающе посмотрел на Пятого.
      – …то, что я на нее не претендую? – спросил тот с легким сарказмом. Юра кивнул. – Точно. Я не хочу ломать ваши жизни. Ни ее, ни твою. Я и так достаточно… наломал. Уж поверь мне.
      – В это-то я поверю. Но чтоб вот так легко отказаться… Я не думал, что ты так сделаешь, – Юра вытащил из пачки сигарету, прикурил. Пятый покосился на пачку, но Юра быстро убрал сигареты в карман. – Думал, ты в драку полезешь…
      – Я? – искренне удивился Пятый. – Зачем?… Я что – похож на идиота?… Юра, ты, как мне кажется, все еще не понимаешь. Меня скоро не будет. Я не хочу портить себе остаток жизни такими… – он замялся, подыскивая слово, – такими проблемами. И тебе, и Лене тоже не хочу. У вас жизнь фактически только начинается. Или я не прав?
      – Прав, – усмехнулся Юра. – Ну ладно… Друзья? – он протянул Пятому руку, тот, секунду помедлив, протянул свою.
      – Поосторожней с дружбой, – предупредил Пятый. – Начальство не так поймет – и прощай работа.
      – Да ну ее к черту!… Я уже так и так решил уходить – надоело. Чего-нибудь другое найду. Хоть кем. И Ленку оттуда заберу.
      – Это правильно, – одобрил Пятый. – Слушай, пойдем обратно, а? Я что-то устал. Не люблю я болеть, такая гадость…
      – Я могу тебе сейчас чем-то помочь? – спросил Юра. – По максимуму. Что тебе сейчас нужно?
      – Не шутишь? – спросил Пятый. Юра покачал головой. – Две вещи. Помыться и что-нибудь поесть. Кусок хлеба меня более чем устроит. Ты меня очень обяжешь… Впрочем, можно и без хлеба обойтись.
      – Помыться – это тут завсегда, душ на этаже был. А вот с едой… – Юра задумался. – В этой богадельне сейчас ничего не найдешь, слишком поздно. Только если у кого-нибудь попросить из соседей по палате…
      – Тогда не стоит, – Пятый поднялся на ноги, Юра тоже. – До душа проводишь?
      – Пошли. С едой я соображу что-нибудь, не волнуйся. Ты спать сильно хочешь или нет?
      – Да нет, в принципе, – ответил Пятый. – А что?
      – Если ты пару часов подождешь, то похавать я тебе чего-нибудь достану. Разносолов не обещаю, но…
      – Наверно, не надо, – подумав ответил Пятый. – Заснуть я не засну, конечно… сколько времени?
      – Половина девятого, ерунда. Ладно, давай провожу… Рука твоя как?
      – Нормально, – коротко ответил Пятый. Они поднялись по лестнице, по пустому коридору пошли к душевой.
      – Помочь тебе вымыться? – спросил Юра.
      – Не стоит, я справлюсь, – ответил Пятый, секунду подумав. – Если можешь, просто не уходи далеко, ладно?
      – Я там посижу, рядом, – ответил Юра.
      – Там сыро, вымокнешь, – предупредил Пятый, но Юра беспечно махнул рукой.
      – Ерунда, просохну. Главное, чтобы ты не свалился в процессе. А то еще раз приложишься башкой… что мы тогда с тобой делать будем?
      – Выбросите и купите нового, – Пятый снял халат и положил его на лавку, стоявшую у белой, выложенной кафелем стены. – Юр, ты чего так смотришь? – удивился он.
      – Жалко, зеркала нет, – Юра почесал подбородок и нахмурился. – А то понял бы, чего я так смотрю. Ты себя давно со стороны-то видел?
      – Давно, – подумав сказал Пятый. – А что – все так плохо?
      – Не то слово, – ответил Юра. – Я как-то раньше не думал, что это все так… паршиво смотрится… слушай, я вот хотел спросить… я, вроде, тебя теперь меньше бью, так? И тебя, и рыжего… Хоть немного полегче стало?
      – Стало, – кивнул Пятый. – Я рад, что тогда мы успели справиться.
      – Серьезно? – удивился Юра. – Я тогда говорил, что вас больше не трону… но, сам понимаешь… как бы это так сказать…
      – А что объяснять?… – в пространство спросил Пятый. – Ты же работаешь. Ни Лин, ни я на тебя не в обиде. Даже не то чтобы не в обиде, мы тебе благодарны. Пусть не все, что сказал, выполнил, но большую часть – да. Я не ожидал…
      – А почему? – живо спросил Юра. Он понимал, что Пятому, конечно, холодно стоять без халата, в одних больничных пижамных штанах в сырой душевой, но не спросить не мог – он, признаться, давно думал о том, о чем они сейчас говорили. – Почему – не ждал?
      – Я никому не верю, – просто ответил Пятый. – Никому. Ни тебе, ни Валентине. До конца – не верю. И стараюсь ни на чьи слова по-настоящему не обращать внимания.
      – Что – всем не веришь? – опешил Юра. – И рыжему своему – тоже?
      – Лину тоже, – согласился Пятый. – С Лином еще сложнее. Тебе можно сказать то, что я сейчас сказал, а ему… ему нельзя. Его нельзя обижать, он и без этого… сам понимаешь…
      – Но из-за чего?…
      – Как – из-за чего? – в голосе Пятого послышалось отчаяние. – Хотя бы из-за того, что он может сломаться. Да, до сих пор он держится, но – мало ли что?… А вдруг?… Это тоже приходится постоянно иметь в виду.
      – Так, значит, ты меня тогда спас просто так?… – потерянно спросил Юра. – Не для того, чтобы как-то подмазаться… просто?
      – А как ты думал? – удивился Пятый. – Что мы тебя спасали для того, чтобы ты нас отблагодарил тем, что бить не будешь?… Если бы я мог смеяться, я бы сейчас смеялся, – произнес он тихо. – Юра, пойми, это глупо. Даже скорее не глупо, а наивно. По детски. Столь примитивный расчет для меня, мягко говоря, не характерен. Я тогда просто действовал по обстоятельствам. Лин тоже. И не более того. Если бы на твоем месте был Андрей – это бы ничего не изменило. Все было бы точно так же.
      – Понятно, – протянул Юра. – Слушай, иди мойся, а то ты уже дрожишь.
      – Иду. Я быстро… Юр, может ты все же выйдешь? – попросил Пятый. – А то некоторые ребята любят стегать по ногам плеткой, так что на мои ноги тоже лучше не смотреть…
      – Я уже насмотрелся дома, но все же я пока тут посижу, – ответил Юра. – Давай, не тяни.
      Пятый действительно вымылся быстро – минут за десять. Юра проводил его в палату, они еще немного посидели, а потом Юра сказал, поглядев на часы:
      – Ой, мать честная!… Я же тебе хотел пожрать раздобыть, а уже девять вечера… Как думаешь – пустят меня сюда через полтора часа или нет?
      – Думаю, что нет, – ответил Пятый. – Не бери в голову, я к этому спокойно отношусь. В “тимах” сам знаешь, как кормят.
      – Ну сказал… тут же не “тим”. А ты, по ходу дела, дней шесть не ел…
      – Четыре, – поправил Пятый. – Валентина заходила перед самой своей болезнью, приносила хлеб… Слушай, это ерунда. Я спать лягу, и все. Да я и есть-то не хочу, если честно…
      – Ври, да не завирайся, – посоветовал Юра. – “Не хочу”.
      – Действительно не хочу. Ты не в курсе, мне сегодня глюкозу ставили? – спросил Пятый.
      – Ставили по-моему, – Юра почесал затылок, задумался. – Да, два раза. Утром и недавно совсем.
      – Поэтому и не хочу, – подытожил Пятый. – Можешь считать, что я ел. Два раза. Утром и вечером.
      – Ну и ел… – протяну Юра. – С такой жратвы ноги протянешь. Надо все-таки есть какую-то нормальную еду, а не эту дрянь в бутылках…
      – Слушай, да ты же сам голодный! – вдруг дошло до Пятого. – Езжай домой, чего тебе тут-то сидеть… Вот я идиот, а! Юр, не морочь голову. Тебе самому ужинать пора.
      – Ничего, мне это только на пользу, – отмахнулся тот. – А то я толстею с этой колбасы…
      – Какой колбасы?…
      – Да в заказах дают, жрать не успеваю.
 

* * *

      – Подожди, туда пока нельзя, там обход… А ты тут какими судьбами? В гости или как? – спросила Валентина.
      – Или как. Я ему поесть привез, я же обещал… а вы что такие расстроенные? – удивленно спросил Юра. Лена отвернулась, Валентина нахмурилась. – В чем дело?
      – Ему ночью было очень плохо, мы тут с Ленкой с двух часов сидим, – неохотно ответила Валентина. – Устали, как собаки…
      – Плохо? – переспросил Юра. – А когда я уезжал, все было нормально…
      – Так ты уехал в десять, а нам-то позвонили в час ночи. Сказали, чтобы мы срочно ехали. Кто-то из палаты случайно заметил, позвали ординатора… а, черт знает что!…
      – И что?
      – Тахикардия. До десяти утра откачивали, – ответила Валентина. Лена все сидела все так же, отвернувшись. – И лидокаин кололи, и аппарат ставили…
      – Какой аппарат? – не понял Юра.
      – Кислород, – ответила Лена, поворачиваясь. – Ты хоть знаешь, что такое тахикардия?
      – Ну… – замялся Юра. – Не особенно… с сердцем, что ли, плохо?
      – Что-то в этом роде. Ладно, все хорошо, что хорошо кончается… – Валентина встала, потянулась, зевнула.
      – Так к нему можно или нет? – спросил ее Юра.
      – Подожди, сейчас выдут… Ленок, пойдем Вадима Алексеевича поищем, – позвала Валентина. – Посоветоваться-то надо, как думаешь?
      – Пойдемте, – покорно согласилась Лена. – Делать все равно нечего, скучно… Как же я устала, Валентина Николаевна!… Спать так хочется.
      – Не ной, ребенок, а то сердиться буду, – предупредила Валентина. – Юра, ты нас дождись, ладно? Или к нему пойдешь?
      – Пойду наверное, – ответил тот. – Вроде эти вышли…
      – Ну иди, – разрешила Валентина. – Только не особенно рассчитывай, что он не спит. Его два часа назад с аппарата сняли, он устал, наверное.
      – А вы не смотрели?
      – Да мы за ночь насмотрелись так, что на неделю хватит, – сварливо ответила Валентина. – Я его уже видеть не могу!…
      – Ну зачем вы так, Валентина Николаевна, – с упреком заметила Лена. – Вы вроде волновались…
      – Вот именно поэтому, – Валентина наставительно подняла палец. – И только поэтому! Иди, Юра, иди. Мы попозже зайдем…
      …В палате было всего четыре койки. На трех никого не было – больные разбрелись кто куда – на процедуры, смотреть телевизор в холле… Пятому досталась койка возле окна, у дальней стены. В первую секунду Юре показалось, что Пятый спит, но тот, едва услышав Юрины шаги, открыл глаза – и Юра с удивлением увидел, что взгляд у Пятого ясный, совершенно не сонный и не одурманенный.
      – Привет, – сказал Юра, подходя поближе. – Ну, как жизнь?
      – Привет… в принципе, нормально, – негромко ответил Пятый.
      – Чего с тобой ночью-то было? – спросил Юра, усаживаясь на край койки.
      – Понятия не имею, – Пятый на секунду прикрыл глаза, вздохнул. – Сказали, что был приступ. Сильный. Руку вон испоганили, – он приподнял левую руку и Юра убедился, что кисть и предплечье действительно обмотаны в двух местах бинтами. – А когда?… – на лице Пятого промелькнуло выражение недоумения и растерянности. – Убей, не помню…
      – Это не из-за нашего вчерашнего разговора? – напрямую спросил Юра.
      – Скорее всего нет, – успокоил его Пятый. – Юр, помоги сесть повыше, там где-то была вторая подушка… ага, спасибо… Вряд ли это из-за разговора. Просто… – он замялся, помедлил, – ладно, не стоит. А что не помню – это еще лучше.
      – Ну и хрен с этим всем, – подытожил Юра. – А я тут тебе кое-чего привез, – он полез в сумку и вытащил кусок сыра, несколько кусков белого хлеба, четыре яблока и бутылку с морсом. – Ты ел сегодня или нет?
      – Пока нет… Слушай, зачем ты возишься, делать тебе нечего, что ли?… – спросил Пятый. – Тут же кормят…
      – Ну и что? – недоуменно спросил Юра. – По тебе не скажешь, что тебя кормят. Скорее наоборот. Давай, хоть морса этого выпей… говорят, полезный.
      – А ты его где взял? – Пятый вполне справедливо предположил, что сам Юра такими вещами заниматься вряд ли станет.
      – Соседку попросил сварить, – объяснил тот. – А клюква своя, из деревни. Ее в капусту квашенную хорошо добавлять… и под водочку… – Юра блаженно зажмурился, покачал головой. – Такой класс!… Кружка-то у тебя есть?
      – Где-то была, – неуверенно сказал Пятый, оглядываясь. – Белая, металлическая… ага, эта.
      – А я тут тебе еще один подарочек приготовил, – гордо усмехнулся Юра. – Я Лина привез.
      – Да?… – спросил Пятый. – И где он?
      – Пока сидит внизу, в машине, – ответил Юра.
      – Ты уверен, что он в ней просто так сидит? – с недоверием спросил Пятый.
      – Ключи у меня, – уже не так уверенно ответил Юра. – А что?…
      – Да ничего, – Пятый тяжело поднялся с постели, накинул халат и подошел к окну. – Ну вот… я так и знал!…
      Юра вслед за Пятым тоже выглянул в окно. На больничном дворе Юрины “Жигули” именно в этот момент лихо выполняли милицейский разворот. Из-за забора за манипуляциями машины уже наблюдали несколько прохожих, причем число любопытствующих стремительно возрастало.
      Пятый стоял, тяжело опираясь на подоконник, Юра замер, прикрыв глаза ладонью.
      – Позвать? – нарушил молчание Пятый.
      – Позови, – ответил Юра. – Я его придушу.
      – Это лишнее… просто больше никогда не оставляй его в машине одного.
      – Но ключи…
      – Что – ключи?… – Пятый дернул плечом. – Лин – и какие-то там ключи?… Не смеши людей… Он сейчас поднимется, кстати.
      – Тебе стоять не тяжело? – спросил Юра. – А то давай садись.
      – Пока нормально, – Пятый отвернулся от окна. – Валентина Николаевна, это вы?
      – Это они, – подтвердил Юра. – Нашли своего этого-то, кого вы там хотели искать?
      – Нашли, – ответила Валентина, входя. – Сейчас он подойдет. Пятый, что у вас тут такое делается? Ты чего ходишь?
      – Юра еду привез, не в постели же есть, – резонно заметил Пятый. – Лен, привет… А что с вами такое? Вы что-то плохо выглядите…
      – По чьей-то милости мы не спали всю ночь, – заметила Валентина. – Устали, понимаешь…
      – Лен, хочешь яблоко? – спросил Юра.
      – Хочу, – Лена потерла глаза ладонями. – А оно мытое?
      – Обижаешь, сударыня… мытое, конечно. Пятый, ты чего не пьешь ни фига?
      – Пью, не волнуйся, – ответил тот. – Спасибо, что привез. Чай тут отвратительный… Валентина Николаевна, Лин тут, – сказал Пятый. – Юрина машина уже, по-моему, пострадала…
      – Ты его оставил в машине одного? – в свою очередь опешила Валентина. Юра кивнул. – И чего?
      – Он пока не пришел, – ответил Пятый. – Но развороты он во дворе на ней уже крутил, мы видели.
      Лена прыснула. Валентина покрутила пальцем у виска. Пятый развел руками – мол, что сделано – то сделано. В этот момент дверь в палату открылась и вошел Гаяровский.
      – Так… – начал он с порога. – Это что такое?! Это что за сборище?! И ты почему ходишь?! С какой такой радости ты встал?
      – Пить хотелось, – ответил Пятый. – Простите, но… Вадим Алексеевич, я…
      – Ты немедленно ложишься, иначе я эти паломничества прекращу на ближайшую неделю! – взорвался Гаяровский. – Два часа назад… подумать только, два часа назад четыре врача советовались, не опасно ли его с ИВЛ снимать, а он тут, видите ли, ходит!… Ночью еле вытащили, как в живых остался… если тебе себя не жалко, то хоть врачей пожалей, которые тебя с того света…
      Дверь в палату снова приоткрылась и на пороге возник Лин. Он обвел все помещение сияющим взглядом и сказал в пространство:
      – По-моему, только меня тут вам всем и недоставало… Юр, ты знаешь, тот глушитель все равно пора было менять. Но ты не волнуйся, я это…
      – Чего?… – ошарашено переспросил Юра. – Что ты сказал?…
      – Да, понимаешь… – Лин замялся, почесал затылок. – Он немного того… ну в смысле…
      – В каком смысле? – Юра подошел к Лину вплотную.
      – Ну… он немного отвалился… – Лин скромно потупился, принялся снимать с Юриного рукава невидимые пылинки. – Прогнил, наверное…
      – Как – отвалился? – с ужасом спросил Юра.
      – Если быть точным – он отвалился полностью, – признался честный Лин. – Но у тебя в гараже есть еще один, и я…
      – Так… – угрожающе протянул Юра. В воздухе запахло приближающимся мордобоем. – Ты соображаешь, что ты…
      Изнемогающий от тихого смеха Гаяровский подошел к Юре и отодвинул его от Лина.
      – Хватит, – попросил он. – Юра, остыньте, ради Бога… Лин, в смотровую, там подождешь меня. Шагом марш, нечего на меня пялиться. Пятый, в кровать. И не надо мне тут говорить, что ты ешь, поэтому ходишь. До завтра не вставать. Валя, Лена, подождите меня снаружи, а еще лучше – езжайте домой. Вы и так умаялись. Всем все ясно?
      – А я? – спросил Юра.
      – Если есть полчасика – посиди пока тут. Пятый, ложись! Мне что, десять раз повторять?
      Пятый сел на кровать. Юра с недоумением проводил взглядом Лина и Гаяровского и тоже сел.
      – Ребят, мы поехали, – извиняющимся голосом сказала Валентина.
      – Я сейчас просто усну на ходу, – подтвердила Лена. – Пятый, Юра, вы тут не ссорьтесь, ладно? – вдруг попросила она. – А то я так волновалась из-за вас…
      – Лен, не беспокойся, – попросил Пятый. Юра кивнул.
      – Что мы – ненормальные, что ли? – спросил он. – Езжайте.
      – Ну тогда пока, – Валентина поднялась со стула, на котором до того сидела, и пошла к выходу. Лена последовала за ней.
      Юра и Пятый остались одни. Пятый лег (он не без оснований подозревал, что Гаяровский где-то поблизости и не хотел лишний раз нарываться), Юра придвинул стул к окну и сел.
      – Чего делать будем? – поинтересовался он. – Скука тут у вас, в этой больнице…
      – Это есть, – подтвердил Пятый. – Мало того, что скука, так еще и мысли всякие вредные в голову приходят.
      – Это какие? – спросил Юра, глядя в окно. – Ты про что?
      – Да про всё, – ответил Пятый, устраиваясь поудобнее. – Вот, к примеру, про то, что придется обратно ехать где-то через неделю. Про то, что первые дни в “тиме” – всегда самые трудные… это потом втягиваешься, перестаешь замечать… а в самом начале… – он задумался, поморщился.
      – Что вначале? – с интересом спросил Юра.
      – Вначале тяжело. Чувствуешь гораздо острее, усталость другая, – стал перечислять Пятый. Юра слушал внимательно, он отвернулся от окна и теперь смотрел на Пятого. – Понимаешь, когда ты еще не в ритме “тима”, гораздо сильнее хочется спать… больнее, чувствительность не притупляется примерно десять дней… что еще?… а, конечно. Временами хочется есть.
      – Сильно? – спросил Юра.
      – Да в принципе не очень, – признался Пятый.
      – А почему? – удивился Юра.
      – Не знаю, – после секундного молчания сказал Пятый. – Я про это как-то не думал… Юра, скажи мне, только честно – тебе “рабочих” хоть немного жалко? Я не имею в виду Лин и себя, если ты понял.
      – Понял, не сомневайся. Скорее всего не жалко, – ответил Юра. – Чего их жалеть-то?
      – Живые, – напомнил Пятый.
      – Ну и что? – изумился Юра. – Тараканы тоже живые. Они бездушные, понимаешь? Даже дауны какие-нибудь и то лучше…
      – Вот значит как… – задумчиво протянул Пятый. – Интересно… ты и про нас Лином тоже так раньше думал?
      – Не, про вас я думал хуже, – ответил Юра. – Что вы… – Юра замялся, вопросительно посмотрел на Пятого.
      – Ты говори, – подбодрил его Пятый. – Чего уж там, это ни для кого не секрет. По крайней мере я так думаю…
      – Что вы… ну, типа, вроде как нечисть, – ответил Юра. – Да так все говорят, ты же знаешь. Ну вот и я тоже так же думал, как все. Я ведь все равно не пойму, какого хрена вы претесь обратно, если вы давно могли бы смыться…
      – Я и сам до конца этого не знаю, – задумчиво сказал Пятый. – Так надо, тут уж ничего не сделаешь.
      – Да ладно, надо… – скривился Юра. – Я после этого случая понял, что вы никакая ни нечисть, а что вас просто что-то держит там, так? Или обещание какое-то, или что-то типа того, что вы слово дали…
      – Пожалуй, что так, – согласился Пятый. – Верно подмечено. Ты не задавайся этим вопросом, Юра, не порть себе нервы. Тебе на это все даже я толком ответить не смогу, хотя… ну, можно сказать, что нас там держит чувство долга. Устраивает такое объяснение?
      – Устраивает, – кивнул Юра. – На том и порешим.
      В палату вошел Гаяровский.
      – Юра, позвольте вас на несколько минут, – попросил он. – Тебе все равно пора отдыхать, Пятый, так что не обессудь. Потом поговорите, ладно?
      – Да Господи, о чем речь, – ответил Пятый. – Я только хотел узнать, если можно… Мне тут еще долго лежать?
      – Долго, – исчерпывающе ответил Гаяровский. – Во-первых поближе к вечеру мы тебя в двухместную палату отправим, чтобы по ночам давал людям спать, а во-вторых… ладно, об этом позже. Пойдемте, Юра.
      Они вышли. Пятый пожал плечами, лег на бок, поплотнее укрылся и через минуту уже спал. Он, конечно, соврал Юре, сказав, что ничего не помнит из ночных событий – он всё отлично помнил. Только говорить про это ему абсолютно не хотелось. Да и о чем тут можно говорить?… О том, как полусонные врачи и квелые от недосыпу медсестры посредством ларингоскопа едва не оставили его без двух зубов, когда интубировали? О том, как эти, с позволения сказать идиоты, поспорили, какая эта тахикардия и не могли придти к правильному выводу – что надо колоть? Что они, похоже, собирались монетку бросать, но тут подошел еще один врач и двумя голосами против одного они сошлись на лидокаине?… Как милая девочка (Пятый как ни старался, но имя ее так и не вспомнил) пропорола ему пару раз вену – кто ее просил это делать?… Есть же поговорка “не умеешь – не берись”. Нет, она взялась, как же… А хуже всего было то, что Пятый понимал – одним приступом это дело не обойдется. Еще он понял, что Гаяровскому это тоже известно – недаром он говорил про отдельную палату. И еще Пятый понял, что Гаяровский догадался о том, в чем истинная причина происходящего. Хорошо это или плохо? Для себя Пятый решил, что хорошо, но ему, естественно, было важно мнение Лина. А тот пока что был незнамо где.
 

* * *

      Гаяровский и Юра шли по коридору в сторону смотровой.
      – Юра, у меня у вам просьба, – сказал Гаяровский. – Если возможно, не забирайте Лина, ладно?
      – Да зачем он мне нужен? – удивился Юра.
      – А глушитель? – сказал Гаяровский. – Он, по-моему, собрался ехать к вам и чинить машину.
      – Вот даже как?… – Юра задумался. – Серьезно?
      – Куда уж серьезней… а вот и он, – Гаяровский открыл дверь смотровой. – Автомобильный мастер, мать его…
      Лин сидел на крашенном белой краской железном столе и качал ногой. Куртка, в которой он приехал, валялась на столе рядом с ним, в пальцах Лина дымилась сигарета, еще одна сигарета торчала у него за ухом.
      – Я тебя просил не курить в смотровой, – с порога начал Гаяровский. – Я тебя уже раз десять просил не курить в смотровой! И если ты еще раз тут закуришь, то я…
      – Да ладно, – Лин слез со стола, затушил сигарету в раковине, взял свою куртку и повернулся к Юре. – Ну что, поехали? Сейчас я из твоего танка буду машину делать.
      – Я как раз тебя хотел попросить, чтобы ты не ехал, – сказал Юра. Гаяровский одобрительно кивнул.
      – Ты тут понадобишься, – пояснил Гаяровский. – Я не смогу всю ночь сидеть с ним, понимаешь? Я его сейчас переведу в двухместную, а тебе отдам в ней же вторую койку…
      – Еще не хватало! – возмутился Лин. Он решительно сграбастал свою куртку. – Вы что, издеваетесь?! Он же мне спать не даст…
      – Я не смогу с ним сидеть всю ночь, – повторил Гаяровский. – А ему станет плохо, ты и сам это знаешь. Поэтому будь любезен остаться.
      – Ну хорошо, – проворчал Лин. – Так и быть. Вы моей смерти хотите, изверги… ладно, с вас станется… Ну я тогда на днях подъеду, Юра, как смогу, – сказал он и с обреченным видом направился к выходу из смотровой.
      – Ты куда? – с подозрением спросил Гаяровский.
      – Как – куда? – с удивлением спросил Лин. – К нему, понятное дело.
      – К нему пока не надо, пусть поспит. Ты хоть в курсе, что происходит? – спросил Гаяровский. Лин покачал головой. – Ну, про то, что его звезданули по башке, ты знаешь. Это все, в принципе, уже позади, на снимках никакого криминала нет, но у него какие-то нелады с сердцем. Ночью был приступ…
      – Про это я в курсе, меня уже просветили, – ответил Лин, снова усаживаясь на стол. – И про тахикардию, и про всё прочее. Я только не пойму, чем я могу быть полезен? Поясните.
      – Я больше чем уверен, что ночью будет еще одни приступ, – сказал Гаяровский.
      – Ну будет, ну и что? – Лин вытащил из-за уха вторую сигарету, подумал и сунул ее обратно. – Вы же тут… вот вы и поможете.
      – Помочь-то я помогу, но следить будешь ты. И, ради всего святого, заставь ты его поесть! А то ты сам видишь – и завтрак по боку, и обед… Уговори, ты же умеешь.
      – Уговоришь его… Ладно, я постараюсь, – Лин снова слез со стола, взял Юру под локоть и они вместе вышли из смотровой. – Пойдем покурим, Юра. И потреплемся, надо бы…
      – Пойдем, – согласился Юра. До лестничной площадки они дошли в молчании, но потом, когда они, наконец, остались в одиночестве, Лин, подойдя к Юре вплотную, тихо спросил:
      – Что у вас тут было? Что вы тут вчера такое делили? Отвечай, паразит!… Я же тебя убью, если не скажешь.
      – А что такое? – возмутился Юра. Но потом его словно что-то подтолкнуло и он сказал немного смущенно: – Мы про Ленку говорили, рыжий… по-моему, Пятый ее сильно любит…
      – По-моему, тоже. Только не надо ему знать про то, что мы это знаем, – Лин отошел от Юры и, точно так же, как и Пятый вчера, выглянул в окно. – Это же черт знает что такое! – тихо проговорил он. – Ты не думай, Юра, что ему теперь из-за этого плохо… просто… у него и так с сердцем проблемы… А Гаяровский считает, что это предифарктное состояние… по крайней мере, он так думает, – Лин печально усмехнулся. – А уж про то, что он думает, я знаю лучше, чем он сам. Ты же понимаешь…
      – Да понимаю я всё, – кивнул Юра. – Что тут ещё можно понимать?…
 

* * *

      – …Я всё сделаю очень аккуратно, не волнуйся, – Гаяровский стоял рядом с кроватью Пятого, в руках у него был ларингоскоп. За окнами была ночь, шел снег, крупный влажный снег. – Уж что-что, а это я делаю хорошо. Зубы не поломаю, не бойся… Всё, поехали.
      Ночь была тяжелая. Гаяровский дежурил, больных было много, сестер не хватало… Для Пятого и так было сделано исключение – Вадим Алексеевич пришел сам ставить трубку. Аппарат, неизменный АН-8, приволокли в палату еще за полчаса до того, как он стал нужен.
      – Лидокаин поставьте, – распорядился Гаяровский. – Рыжий, сиди тут, следи. Если что не так, позовешь.
      С аппарата Пятого сняли через два часа – оказалось, что он не нужен. Сердцебиение успокоилось, Пятый уснул.
      – По-моему, этой ночью лучше, чем прошлой, – заметил Гаяровский уже под утро, часа в четыре, – то есть ему лучше… сколько лидокаина всего было? Вот дожил, а?… Свои же назначения не помню.
      – По-моему, сто двадцать, – ответил Лин. – Я не считал…
      – Ладно, в семь утра я подойду, – Гаяровский зевнул. – Рыжий, ты не поверишь – две смерти за ночь в отделении!…
      – Да вы что… и кто? – спросил Лин.
      – Старики… но какое это имеет значение?… – Гаяровский скривился. – В шесть температуру проверь, я там оставил градусник… Ну хоть бы хоть капельку поспать! Я так замучился…
      – Понятно… ладно. Я всё проверю, – пообещал Лин. – Вы идите, отдыхайте.
      …В семь утра Лин поймал Гаяровского в коридоре, тот только что вышел из ординаторской. В восемь ему было нужно сдавать дежурство и Гаяровский небезосновательно полагал, что вскоре можно будет поехать, наконец, домой – отсыпаться.
      – Вадим Алексеевич, – Лин выглядел удивленным и встревоженным. – Вы не подойдете? Я не понимаю, в чем дело…
      – Что такое? – утомленно спросил Гаяровский.
      – Тридцать четыре, – ответил Лин, показывая градусник. – И он не просыпается…
      – Перемеряй, – посоветовал Гаяровский, – может, с градусником что-то не того…
      – Три раза подряд? – спросил Лин. – Может быть… вы все-таки посмотрите, по-моему, что-то не так.
      Едва войдя в палату Гаяровский и сам понял, что всё – совсем “не так”. Стоило ему только взглянуть на Пятого, он сразу заподозрил неладное. Сел рядом, положил Пятому руку на шею, повернул ему голову…
      – Блядь… брадикардия… – едва слышно проговорил он. – Рыжий! Быстро на пост! Адреналин, камфару на масле, инсулин, глюкозу… Бегом! И закажи ЭКГ. Еще не хватало мне третьей смерти…
      – Что еще? – спросил Лин.
      – Кислород, аппарат почти пустой… Ты еще здесь?
      Лина как ветром сдуло. Гаяровский снова подсел к Пятому, выдернул у того из под головы подушку, кое-как ввел трубку. Вот незадача!… Как же это вышло? Лидокаином перекололи?… Девки уставшие, измотались за ночь… Но не сумасшедшие же они, да и не было такого раньше, даже в более тяжелые ночи!… Ладно, это потом. Сейчас главное – как-то не дать Пятому загнуться. Уж больно большие неприятности могут за этим последовать…
      – Держись, – попросил Вадим Алексеевич. – Держись, слышишь… Где эти идиоты?… Светка, мать твою! Штатив неси, чего встала? Глюкозу согрели?
      – Да, скоро, Вадим Алексеевич, – медсестра отдала Гаяровскому наполненные шприцы, вынула жгут. – Я сделаю, одну секунду…
      – Работай. Тонометр где?
      – Уже несут. Ира его сейчас…
      – Разговоры прекрати, осточертела ты мне, девка! – обозлился Гаяровский. – Адреналин один миллиграмм струйно, потом камфару подкожно. ЭКГ когда будет?
      – Сказали, что через десять минут, – ответила Света.
      – Урою, – посулил Гаяровский. – У меня больной ухудшился, а они там телятся… Света, через три минуты – еще три миллиграмма.
      – Вы по второй схеме хотите?
      – Какая разница?… А вообще да, по второй. Инсулин где?
      – А разве нужно было?
      – Убью на месте! – пообещал Гаяровский. – Живо! Одна нога здесь, другая там. И чтобы штатив тут был через минуту вместе с тобой… Где этот рыжий?
      – На посту, ждет глюкозу и своих практиканток…
      – Его я тоже убью, – Гаяровский снова повернулся к Пятому. – И этого, если сию же минуту не улучшится. Всех убью… Света, еще три миллиграмма адреналина.
      – Но три минуты не прошли…
      – Я тебя сейчас… – начал было Гаяровский, но тут дверь палаты открылась.
      – Вадим Алексеевич, чего у вас тут? – Зоя вкатила в палату аппарат, подошла к Гаяровскому. – О, старый знакомый… Да чего у вас тут такое?
      – Чего у нас тут только нету… – пробормотал Гаяровский. – Паузы от трех до пяти секунд. Проверить надо…
      – Инфаркт? Но он же молодой… – удивилась Света.
      – Да нет тут инфаркта! – отгрызнулся Гаяровский. – Истощение и передозировка лидокаина. Надо же понимать такие вещи.
      – Какие?
      – Любые… Где глюкоза, вашу мать?! – взорвался Гаяровский. – Долго ждать можно? А ну-ка, живенько, весело!… Зой, а ты чего это с ЭКГ расхаживаешь? Профессию решила поменять?
      – Да ну вас, Вадим Алексеевич… давайте одеяло снимайте, сейчас мы сделаем… Светлана, электроды намочи.
      С кардиограммой управились быстро, и она полностью подтвердила диагноз Гаяровского. Зоя стала укладывать аппарат – ей было пора идти к следующему больному, а Вадим Алексеевич сел и задумался. От раздумий его отвлекли две практикантки, который, не решаясь войти, робко заглянули в палату.
      – Вам чего? – не особенно любезно спросила Зоя.
      – Мы глюкозу принесли, – ответила Наташа, молоденькая темноволосая девушка. – Можно?
      – Нужно, – парировал Гаяровский. – Заходите.
      – А правда, что он… – вторая сестра, Оля, вслед за подругой вошла в палату, – правда, что он умирает?
      Гаяровский с недоумением посмотрел на них. Наталья едва слышно всхлипнула. Гаяровский интуитивно почувствовал, что Оля тоже готова к тому, чтобы разрыдаться, и быстро спросил:
      – Кто вам сказал такую глупость? Тут пока что никто еще не собирается. Правда, Зоя?
      – Правда, правда, – усмехнулась та. – Вы чего, так боитесь лектора потерять? Или хвосты не сдали по сию пору?
      – Нет, мы всё сдали, – ответила Наташа. – Нам Женька сказала, что… что у него брадикардия, и что…
      – А откуда она может знать… – начал было Гаяровский и осекся. Зоя посмотрела на него расширившимися глазами. Гаяровский кивнул. – Ничего себе!… Оля, ну-ка расскажи по порядку.
      – Мы… ну… ой, мама! – Ольга зажала себе рот ладошкой. – Точно, это она! Когда Лин ходил курить…
      – Вадим, брадикардия во сколько началась? – спросила Зоя.
      – Лин подошел где-то в семь, это можно уточнить. Девочки, а в котором часу Женя с вами говорила?
      – В пять утра… ну, когда тот дед умер… мы сидели в ординаторской… она подошла и сказала, что скорее всего в отделении еще одна смерть за эту ночь будет… мол, этот ваш дружок, сами знаете, кто… – Наташа вопросительно поглядела на Ольгу, та кивнула и продолжила:
      – Я спросила – почему, а она сказала, что у него брадикардия, и он, скорее всего…
      – Ладно, мышки, давайте пока сделаем так: вы пойдете, потихонечку поищете Женю и под любым предлогом притащите сюда. И у меня к вам еще один вопрос. Из-за чего она могла так на него разозлиться?
      – А он её в прошлый раз прогнал, – объяснила Оля. – Она же, оказывается, про нас всякие гадости писала… мы всё думали – по чьей милости нас с Наташкой на собрания вызывали четыре раза? И не только нас… ну и вот, мы собрались тогда, когда он лежал…
      – С кровотечением, что ли? – спросила Зоя. Гаяровский кивнул. – Всего-то десять дней пролежал, а наворотить успел… ладно, что вы там делали?
      – Да ничего… – замялась Наташа. – Так, сидели… говорили…
      – Про что? – спросил Гаяровский.
      – Ну, сначала он нам с темами помог… а потом… ну, как всегда… – начала Оля, но Наташа на нее шикнула.
      – Так… Зоя, иди, там тебя больной ждет, – приказал Гаяровский. – А мы тут пока еще немного побеседуем. Дальше, – потребовал он, когда Зоя с явной неохотой ушла.
      – Про политику и… про всякое такое, – шепотом сказала Наташа. Ольга кивнула. – То есть мы и говорить в тот раз не начали…
      – Вы же взрослые люди, должны понимать, что это просто опасно, – поморщился Гаяровский.
      – Да понимаем мы, но интересно же. А тут… он на Женьку поглядел и сказал: “Иди”. Она – “почему?”. А он… Ну я не помню точно!… Прогнал. А нам сказал, что она – стукач.
      – И что? – спросил Гаяровский. – Поговорили вы в тот раз?
      – Мы чай пили, – всхлипнула Оля. Гаяровский понял, что она всё же решила расплакаться. Он успокаивающе положил ей руку на плечо.
      – Да… ситуация… – протянул он задумчиво.
      – Но вы ему поможете? – с надеждой спросила Наташа.
      – Постараемся, – пообещал Гаяровский. Они, не сговариваясь, посмотрели на Пятого. Гаяровский подсел к нему, снова пощупал пульс.
      – Шестьдесят четыре, пауз нет, – сказал он. – Наташ, пять миллиграмм адреналина набери и дай мне жгут… спасибо. Всё, идите, котята. Значит, вы меня поняли. Ищите ее, приводите… можно даже не сюда, хотя бы на этаж. И предупредите Лина, он вам поможет. Главное, чтобы она ничего не поняла до того, как войдет.
      Гаяровский проводил студенток до двери, позвал Светлану и вернулся в палату. Спать ему хотелось неимоверно, но он видел – пока нельзя, сначала надо вытащить больного. Пятому уже стало полегче – поднялось давление, немного ускорился пульс. В общем картина была классическая – передозировка лидокаина, всё честь по чести… Вскоре в палату заглянул рыжий, сделал страшные глаза и указал на дверь. Гаяровский встал и подошел к окну – ему показалось, что так будет лучше.
      – Идет, – прошептал Лин. – Я-то думал, уже смылась…
      Женя вошла в палату и Гаяровский сразу поняла – точно, она. Во-первых слишком уж независимый вид. Во-вторых легкое недоумение во взгляде. И на личике заранее написано “Я тут ни при чем!”
      – Так, – холодно сказал Гаяровский. – Ответь мне на один вопрос, девочка. Ради чего ты это сделала?
      – Я… – начала было та, но Гаяровский ее перебил:
      – Ты понимаешь, что чуть не убила человека? – спросил он. У Жени очень натурально расширились глаза, на секунду Гаяровский был готов поклясться, что она не врет, но тут в палату вошел Лин и совершенно бесстрастно сказал:
      – Убивать она не хотела. Она хотела напугать, если я правильно понял ход ее мыслей. Напугать и его, и своих товарищей по институту.
      – Напугала, – подытожил Гаяровский. – Слава Богу, он выживет. От вас, девушка, я жду заявление об уходе по собственному желанию. Оно должно быть на моем столе через полчаса. Если его не будет – вас тоже уволят, но уже по другой статье. С институтом вам тоже придется расстаться. И тоже немедленно. Об этом я позабочусь отдельно. Еще один вопрос. Сколько вы ему ввели препарата?
      – Пятьсот миллиграмм, – одними губами ответила Женя. Она уже поняла, что выкрутиться на выйдет.
      – Вон отсюда, – ровным голосом сказал Гаяровский. Женя вышла.
      Лин проводил ее взглядом, сел рядом с Пятым на койку и взял того за руку. Пятый немного приоткрыл глаза и с осуждением посмотрел на Лина.
      – Надо, – ответил тот на немой вопрос в глазах Пятого. – Ничего не поделаешь, надо. И чего ты ее тогда выгнал?… Все бы было нормально…
      Пятый поморщился, снова прикрыл глаза.
      – Принципы ваши… – осуждающе проговорил Гаяровский. – Хуже войны! Но о таком я, признаться, и не думал.
      – Да, это что-то, – подтвердил Лин. Он укрыл Пятого поплотнее и встал. – Можно я посплю, Вадим Алексеевич? Там Валентина приехала, она посидит.
      – Иди, – ответил тот. – Я тоже пойду.
      – Но вам же домой нужно ехать, – напомнил Лин.
      – Какое там – домой!… – с отчаянием воскликнул врач. – До завтра я туда не попаду, это точно. Иди, рыжий, зови Валю и ложись. Вечером свидимся.
      – Ладно, – Лин зевнул. – Ой, Господи… не было забот… Хорошо, что хоть постель есть, а от пола уже бока болят… славная такая постель… мягкая…
      – Душу не трави, – попросил Гаяровский. – Заладил. Зови Валю.
 

* * *

      День прошел спокойно. Валентина отдежурила до вечера, потом созвонилась с мужем и поехала домой – что-то там было срочное, то ли их залили соседи сверху, то ли они залили соседей снизу – ни Лин, ни Вадим Алексеевич этого так и не поняли. Под вечер приехал Юра. Он пару часов посидел с Пятым, хотя особенной необходимости в этом не было – с аппарата Пятого сняли еще днем, теперь он просто спал. Позже Гаяровский отправил Юру к Лину, который урывками дремал в ординаторской и подсел к Пятому. Вроде все нормально, замученный только. И, вероятно, залежался – хрипы какие-то появились. Тут всего-то надо – заставить встать и походить или посидеть часок-другой. Вот только люди делятся на тех, кого заставить или уговорить можно и на других. Которых нельзя. Пятый был из второй категории.
      – Эй, сонное царство, подъем, – Гаяровский потряс Пятого за плечо. – Вставай давай, дело есть.
      Пятый немного приоткрыл глаза и охрипшим со сна голосом спросил:
      – Какое дело?…
      – Пойдем погуляем, – предложил Гаяровский.
      – Да вы что?… – Пятый попробовал возмутиться, но это ему не удалось. – Я спать хочу.
      Гаяровский попытался было стащить с Пятого одеяло, но из этого ничего не вышло.
      – Вадим Алексеевич, я же вас сильнее вчетверо, – не открывая глаз сказал Пятый. – Даже сейчас…
      – Идиот. Ну, хорошо.
      Гаяровский решительным шагом отправился к ординаторской. Лин не спал. Спать хотел Юра, и Лин был занят тем, чтобы не дать ему заснуть. Для этого вполне подошла какая-то кювета и палочки для горла – с их помощью Лин на этой самой кювете изображал что-то типа немецкого марша.
      – Рыжий, пойди сюда, – попросил Гаяровский. – Посоветуй, что делать. Пятого надо заставить походить, а он – ни в какую.
      – Вы его разозлите, – ответил Лин, не прекращая барабанить. – Он же страсть как не любит, когда его осматривают со стороны, скажем, ног. А у него как раз неделю назад стычка была с Колей, и посему вполне возможно, что у него какая-то ерунда под коленкой…
      – Он вроде хромал, – припомнил Гаяровский. – Так, а если это не сработает?
      – Тогда просто вытряхнуть его их кровати – и всё. Ладно, удачи вам, Вадим Алексеевич. Всего самого наилучшего… Юра, давай еще поиграем. Смотри, что я такое сейчас стучу?… Как – не узнал, что? Это же клапана в твоем движке. А это будет помпа. А вот это…
      – Рыжий, отвали от меня. Иначе я за себя не отвечаю, – процедил Юра.
      – Да ладно тебе… вот послушай…
      – Ребята, спите, – попросил Гаяровский, – мало ли что может случиться ночью…
      – Да ничего не будет, – успокоил его Лин. – Сами убедитесь. А вот так гудит редуктор заднего моста…
      – Убью, – пообещал Юра.
      – С ума посходили. Все только тем и заняты, что друг друга убивают, – пожаловался Лин. – Утром меня чуть Вадим Алексеевич не убил, теперь вот ты… Надоели…
      Гаяровский пошел обратно в палату. Первым делом он включил в ней свет, затем проворно стащил с Пятого одеяло.
      – Что такое?… – спросил Пятый, поворачиваясь.
      – Сними штаны, – невинным голосом попросил Гаяровский. – Ты хромал, мне надо посмотреть, что с ногой. Ты ведь поэтому не можешь сейчас встать?
      Пятый молча поднялся ноги. Его слегка пошатывало от долгого лежания, но оно все же нашел в себе силы накинуть халат и подойти вплотную к Гаяровскому.
      – Идем, – приказал тот. – Тут особо не разгуляешься.
      …Два часа они почти непрерывно ходили по коридору. Иногда, когда ноги совсем уже отказывались слушаться Пятого, Гаяровский позволял тому на несколько минут присесть. Пятый был измучен, от недоедания и кучи лекарств, которыми его накачали, у него кружилась голова, путались мысли. Тем не менее Гаяровский был неумолим – он видел, что Пятый во время отдыха старался как-то опереться на руки, чтобы отдышаться. Признак так себе. Однако на третьем часу Вадим Алексеевич заметил, что Пятый теперь стал отдыхать по другому – садился, откинувшись на спинку кресла, дышал спокойней.
      – Прошло? – спросил Гаяровский. – Ты как?
      – Спать хочу, – Пятый говорил неразборчиво, еле слышно.
      – Ну, пойдем тогда… Слушай, а что ты там, на предприятии, делал, когда с тобой было такое же?
      – Падал, – тихо ответил Пятый. – И не всегда мог подняться… как теперь…
      – Вставай, – попросил Гаяровский. – До палаты надо дойти, понимаешь? Я не могу нести тебя руках.
      – Одну секунду, – попросил Пятый. – Сейчас…
      В палате он сразу же повалился на кровать. Гаяровский укрыл его, сел рядом, послушал. “Ничего не понимаю, – подумал он. – Легкие чистые, ничего нет. Словно и не было…” Пятый уснул мгновенно, в ту же секунду, как голова его коснулась подушки. Гаяровский выключил свет и тихо сел на соседнюю койку.
 

* * *

      Утро, морозное, светлое и яркое, вступило, наконец, в свои права. Пятый проснулся, но несколько минут пролежал тихо, приходя в себя. Ничего не болело. Слабости не было. Даже спать не хотелось. Он открыл глаза и обнаружил, что на соседней койке спят буквально вповалку Гаяровский и Юра.
      В палату вошел Лин с банкой воды, воткнул в эту банку кипятильник. Пятый приподнялся на локтях и тихо позвал:
      – Рыжий… – но Лин сделал страшные глаза, прижал к губам палец и показал на Юру и Гаяровского. Пятый кивнул.
      …Кофе они пили молча. Когда допили, Лин показал пальцем на дверь, потом на себя и на Пятого. Они тихо вышли в коридор и только тогда Лин с легким возмущением сказал:
      – Я тебя сторожить не нанимался. С какой такой радости ты выкидываешь такие номера?
      – Ты о чем? – не понял Пятый. – Я не понял…
      – Не понял он!… – возмутился Лин. – То башкой треснется, то девку выгонит, то в драку полезет – с нам потом сиди, карауль тебя?! Ты на Гаяровского посмотри – мужик без малого трое суток дома не был, у него жена с ума сходит!… А Юрка?… Он же нас бить должен, а не охранять, ему положено. Ты в своем уме или где?
      – В своем, – ответил Пятый. – Что еще ты мне хотел сказать?
      – Мы сегодня же едем к Валентине, она говорила, что тебя тут оставлять опасно. Просто потому, что ты сам себе навредишь. Вдруг тебе в голову стукнет еще кого-нибудь выгнать или на кого-нибудь наорать? Ведь так и помереть недолго… ладно. Пошли будить людей и собирать манатки. Будем считать, что в больнице ты полежал.
      – Ой, рыжий… – Пятый сел на банкетку, запустил руки в волосы и зажмурился. – Почему мне всегда так не везет?…
      – Ты забыл, кто ты есть? Ты есть ходячая флюктуация напастей. Это надо – одно сотрясение мозга и три сердечных приступа за четверо суток!… Я так никогда не сумею, это точно. Даже если очень постараюсь.
      – Да, тут нужен талант, – согласился Пятый. – Лин, а у нас случайно не осталось…
      – … какой-нибудь еды и пары сигарет? – закончил за него Лин. – Осталось, не сомневайся. Сейчас, принесу. Только вот… один маленький момент…
      – Рыжий, я про этот момент все знаю, – предостерегающе сказал Пятый. – Не стоит мне напоминать про то, что я всем истрепал нервы, что…
      – Я не о том, – Лин посерьезнел, присел рядом с Пятым. – Понимаешь, я бы не хотел, чтобы тебя предавали. Да, мы не идеальны, но… перестань, наконец, подставляться!… Кому это надо!… И еще…
      – Лин, но…
      – Мы все очень устали, дай нам отдохнуть, – попросил Лин.
      – Рыжий, ты опять не спал? – догадался Пятый. Лин кивнул, уже без бравады, бесконечно устало. – Лин, прости… я не хотел… м-да, пожалуй, что я повторяюсь… Рыжий, я… Просто я сильно расстроился… из-за того, что сказал Юра, и поэтому… Лин, пойми, со мной такого раньше не было…
      – Да ладно, сильно… С лица спал, смотреть тошно, – усмехнулся Лин. – Оставь. Это твое личное, не стоит это всё трогать.
      – Ты прав, не стоит, – кивнул Пятый. – Мне больно, рыжий. Очень больно. И я просто не знаю, что мне теперь со всем этим делать. Честно.
      – Верю, – ответил Лин. Он встал с банкетки, потянулся, зевнул. – Ладно, пошли питаться, больной ты наш… головой стукнутый…
 

* * *

      Валентина взяла к себе домой только Пятого, да и его – очень неохотно, она, как на зло, ждала в этот день гостей. Лин отправился к Юре, по его словам – просто отдохнуть, но на самом деле – повеселиться в свое удовольствие. Лин загодя спер из смотровой половину коробки сердечного (чтобы можно было безболезненно пить) и шприц. Гаяровский это безобразие, понятное дело, пропустил, поскольку сильно устал.
      …Валентина была, мягко говоря, не в восторге от того, что Пятого пришлось из больницы забрать домой. Во-первых, но все еще неважно соображал, во-вторых – постоянно засыпал, причем в самых неподходящих местах. И, что самое плохое, засыпал ненадолго. Нет бы просто лег – и все. Для начала Валентина обнаружила его подпирающим стену в коридоре, потом он тихо прикорнул в ванной, куда вроде бы пошел мыть руки. Валентина отправила его спать в комнату, но через полчаса он снова вошел в кухню. Сел, вытащил из пачки сигарету, принюхался, поморщился…
      – Что за гадость вы тут готовите? – спросил он с удивлением и недоумением.
      – Тебя спросить забыли, – огрызнулась Валентина, – тоже мне, критик… Это свинина. Очень хорошая, дорогая, рыночная свинина.
      – Мясо… – с отвращением произнес Пятый. – Ну почему тут все так любят мясо?… Какого черта…
      – Слушай, ты, вегетарианец хренов! – возмутилась Валентина. – Иди отсюда! Я серьезно говорю, ты мне просто осточертел со своими замечаниями…
      – Я, собственно, хотел… – начал было Пятый, но Валентина его опередила:
      – Я сказала, иди!
      – Можно хоть воды попить? – спросил Пятый.
      Валентина не глядя сунула ему кружку и снова занялась приготовлением салата. От салата ее отвлек звон бьющейся посуды. Как выяснилось, Пятый благополучно закемарил, и сшиб чашку рукой.
      – Ну, молодец… – процедила Валентина. – Олежа! – громко позвала она. – Отведи этого придурка в комнату!…
      Муж появился не сразу – он в это время раздвигал в гостиной стол.
      – Олежа, я больше не могу!… – простонала Валентина, когда муж, наконец, вошел. – Он или говорит всякие пакости, или спит. У меня нет никакой возможности следить за ним постоянно…
      – Сейчас, Валюш… у тебя ничего не горит? – Олег Петрович принюхался.
      – Матерь Божья, мясо! – Валентина стрелой бросилась к плите. – Олежа, убери отсюда эту мерзость, умоляю…
      Через час Пятый снова вышел в коридор. Валентина, в нарядном костюме, накрашенная и надушенная, встретила его столь холодным и злым взглядом, что но поспешно отступил с ее дороги.
      – Если ты немедленно не уйдешь к себе… – начала Валентина, но Пятый не дал ей договорить.
      – Я хотел спросить… – начал он несмело. – Вы же закроете комнату на ключ, я правильно понял? Можно мне взять с собой воды? Пить хочется…
      – Ладно, – сжалилась Валентина. – Иди, ложись, я принесу. Может, тебе лучше чаю?
      – Только если холодный остался. И простите за чашку… деньги есть, я отдам, вы не сомневайтесь…
      – Велика потеря… Слушай, если тебе не спиться – тогда просто полежи, почитай. Ладно? – попросила Валентина. – Только чур не шуметь, ничего не ронять, самому не падать. Договорились?
      – На счет почитать – это маловероятно, я еще до конца не отошел, – отрицательно покачал головой Пятый. – Полежать… я попытаюсь. А падать… с чего мне падать? Не вижу причин…
      – Ну, мало ли… – пожала плечами Валентина. – Понесет куда-нибудь…
      – Да не понесет меня никуда, я сейчас лягу, – немного раздраженно ответил Пятый. – Я спать хочу, меня Гаяровский по этому коридору до четырех утра таскал. Просто… успокоиться надо, я что-то… пока не смог. Все будет хорошо, вы не волнуйтесь…
 

* * *

      Гости разошлись к половине первого. Пятый подождал, пока за последней парой захлопнется дверь и, подойдя к выходу из комнаты, пару раз тихо стукнул по косяку. Валентина подошла не сразу, Пятый слышал, как она запирает замок.
      – Я думала, ты спишь… – рассеянно сказала она, выпуская Пятого.
      – Мне обычно четырех часов хватает, – ответил Пятый. – Помочь вам с посудой?
      – Ну помоги, коли не шутишь, – Валентина искоса, подозрительно посмотрела на него и Пятый с удивлением понял, что она пьяна. – Иди, сам напросился…
      Пятый прошел в кухню, кивнул Олегу Петровичу и взялся за дело. Несколько минут они молча трудились – Пятый мыл тарелки и бокалы, Олег Петрович вытирал. Вскоре в кухню вошла Валентина, потянулась, тяжело села на табуретку, закурила. Выглянула и темное ночное окно, раздавила в пепельнице окурок.
      – Да… – протянула она. – Отлич-ч-ч-но!… Проект “Сизиф”… А, Пятый? Что, скажешь – нет? Что ты не дурак?… “Сизиф”… Точно – сизифов труд. И ради чего, скажи на милость?! Ради какой такой выгоды?
      Пятый молча продолжал мыть посуду. Олег Петрович сообразил, что происходит что-то не то, но пока что не решил для себя, что будет разумнее – вытирать посуду дальше, или смотаться в комнату под тем предлогом, что надо собрать разложенный стол.
      – Я еще понимаю, что люди… – Валентина вытащила из пачки следующую сигарету, – что люди хотя бы ради идеи… ради других людей умирали… хоть за что-то такое, что всем нужно… а вы… Ты пойми, что все это ваше… – Валентина замялась, подыскивая слова, – все это ваше убожество никому не надо! Что – от того, что ты помрешь, кому-то станет легче? Кто-то кого-то полюбит? Кто-то добрее сделается, что ли? Нет! Хоть вон того же Павку Корчагина взять… человек дорогу строил! Правда, его только на эту дорогу только и хватило… – задумалась Валентина, но, спохватившись, продолжила: – Но они же за идею страдали, ты пойми…
      – И за дрова для Киева, – робко вставил Олег Петрович. Валентина кивнула, соглашаясь. Пятый стоял возле раковины неподвижно, отрешенно глядя в стену. Сейчас он видел только одно – перед ним бежала вода, чистая, прозрачная, а за его спиной (он это точно знал) стояла ночь. Тоже без смысла…
      – Правильно, и за дрова. А вы – за что?!
      Пятый поставил на стол последнюю чистую рюмку, молча взял у Олега Петровича полотенце и принялся вытирать руки. На Валентину он не смотрел.
      – Вы бессмысленные люди! – продолжала заводиться та. – Понимаешь ты это? Абсолютно бессмысленные и бесполезные!… Вот ты тут стоишь и молчишь, сволочь… а на самом деле…
      – Вы хотите разговора? – бесстрастно спросил Пятый. Он подошел к Валентине, и, впервые за вечер, посмотрел прямо ей в глаза. – На равных?
      – А что, слабо? – прищурилась та.
      – Помочь вам протрезветь, Валентина Николаевна? – жестко сказал Пятый. Он все еще продолжал держать в руках полотенце, бездумно скручивая его в жгут. – Иначе разговора на равных не получится.
      – А не шел бы ты в задницу! – парировала Валентина. – И какого черта я с вами три года мудохаюсь, скажи на милость? Надо было бросать это все к ебени-фени и жить нормально. Работала бы на “первом”… как же вы меня затрахали!… Дома лазарет, отдыха никакого… и толку от такой работы – тоже никакого! И девку портите одним своим присутствием! Ленке это все за что?!
      Пятый легко, как бумажную салфетку, разорвал пополам скрученное полотенце. Бросил обрывки на край раковины.
      – Ну, если так… – едва слышно сказал он. – Не хотите – не надо. Тогда придется… вот так.
      Он подошел к столу, на который Олег Петрович до того составил недопитое спиртное, взял бутылку, в которой было еще не меньше стакана водки и залпом выпил – Валентина даже ахнуть не успела. Пятый поставил бутылку обратно и сел напротив Валентны.
      – Я вас слушаю, – едко сказал он.
      – Убери пустую со стола, это к покойнику, – ошарашено сказала Валентина.
      – Этим покойником буду я, – предупредил Пятый. – Говорите скорее – через пять минут я буду сильно пьян, а через пятнадцать у меня может остановиться сердце. Впрочем, не велика потеря – вы же сказали, что мы с Лином – люди никчемные.
      – Вы придурки! – взорвалась Валентина. – А ты – главный идиот! Вот зачем ты сейчас это сделал, а?…
      – Чтобы вы поняли, что и меня можно довести до белого каления! – взорвался Пятый. – Что я тоже могу сорваться от всей этой бессмыслицы! Идиотские вопросы – с какой радости вы это делаете?… Да с такой, что вам этого просто не понять! И уж смею вас заверить – то, ради чего мы тут сидим, несколько важнее железной дороги… Видели мы этот фильм, Лин очень смеялся… особенно над бородатым мужиком, который бил в рельсу и постоянно говорил, что шпал не будет, что смена не приедет, что паровозы сломаны… и при этом еще и заставлял народ умываться снегом… вы сказали – идиотизм… а вы где живете? Что это мир такой, в котором снимают такие фильмы?… Что за страна?! Везде плакаты про изобилие – а жрать нечего… Все такие умные – а читать тоже нечего. Все во что-то верят – а Бога у вас нет… Вы в таком бреду живете, что я… да и Лин тоже… что мы этот бред даже как-то стали уважать… – Пятый на секунду отвернулся, а Валентина машинально бросила взгляд на настенные часы. – Странно, да?… Вот вы не видите смысла в нас, мы не видим в вас… вы не понимаете мотивации, которая… – Пятый на секунду прикрыл глаза и Валентина увидела, что он побледнел, – которая присуща нам… что я несу, а?… Но это всё есть… я потом… объясню…
      – Ты что… – начала Валентина. – Тебе плохо?
      – Пока нет, – поморщился Пятый. – Да и какая разница? Плохо или нет… Ни вам, ни мне, ни…
      – Сиди, я мигом…
 

* * *

      – …Валя, ты не попадешь в вену, – увещевал Олег Петрович.
      – Тогда я… – предложил Пятый, пытаясь вытащить у Валентины из рук шприц. – Запросто… с первого раза… а что у меня с рукой?…
      – Ты откуда сегодня приехал? – с упреком спросил Олег Петрович.
      – Откуда? – переспросил Пятый, нахмурившись.
      – Правда, откуда? – поддержала его Валентина.
      – Да из больницы же! – горестно воззвал Валентинин муж. – Тебя же там кололи! Тут и в трезвом виде ничего не найдешь!
      – Да иди ты, – отмахнулась Валентина. – Ща найдем. Сей момент.
      – Дайте я, – попросил Пятый.
      – Нет, я…
      – Это моя рука!
      – А шприц мой!…
      Пятого качнуло, он едва не упал. Валентина пожала плечами, передала шприц мужу.
      – Я же не умею… – потеряно сказал тот.
      – Научим, – гордо сказала Валентина. – К утру получится…
      Пятому надоело на все это смотреть, поэтому он взял у Олега Петровича шприц, запросто всадил его себе в ногу и надавил на плунжер. Валентина зааплодировала. Пятый приложил руку к груди и поклонился.
      – Давай на “бис”, этого мало будет, если внурт… – Валентина икнула. – Если внутримышечно…
      Спать пока что никому не хотелось. Олег Петрович заварил чаю, немного протрезвевшая Валентина разогрела для Пятого картошку, которая осталась от ужина, и все они уселись на кухне – Валентина с мужем за столом, Пятый – у окна.
      – Черт, надо Юре позвонить, – внезапно спохватился Пятый, – я совсем забыл. Там же рыжий…
      – Они там, похоже, пить собирались, – вспомнила Валентина. – Сегодня же двадцать третье февраля… вот память!…
      – Пойду позвоню, – решительно сказал Пятый.
      – Ты вначале доешь. Успеешь еще…
      – Я потом забуду, – Пятый поднялся. – Я быстро. Там же Лин, он же небось уже совершенно пьяный…
      – Это еще с какой радости? – удивилась Валентина.
      – Он у Гаяровского увел полкоробки сердечного. Я представляю себе, что он там сейчас может… – начал Пятый, но тут в прихожей зазвонил телефон. – Это рыжий, он всегда был легок на помине… я сам подойду, Олег Петрович, вы сидите.
      – Привет!… Ну, я… да тут половина “трешки”… – Лину было явно весело. – Мы тут это… как это… сидим…
      – Рыжий, ты сколько выпил? – спросил Пятый. Он, в отличии от Лина, вполне нормально соображал и пьяным себя не чувствовал – сумел вовремя сориентироваться и не дать опьянению развиться. – Лин, ты меня слышишь?
      – Да чего ты разорался?! – возмутился Лин. – Можно подумать, что я часто… у меня еще две ампулы остались, вот я сейчас как вколю… а потом как выпью! Тут столько всего есть…
      – Рыжий, позови Юру, – ласково попросил Пятый.
      – Тебе зачем? – с подозрением спросил Лин.
      – С праздником поздравить, – соврал Пятый. Юра подошел к аппарату не сразу. – Юр, привет… да, поздравляю… Юра, скажи честно – он много выпил? Сколько?! Не давайте ему больше, он же… Юра, там препарата не хватит на такую дозу… все равно этого мало… Там у вас хоть кто-нибудь трезвый есть? Слушай, отправьте его сюда, ради всего святого… не знаю, как… поймайте машину, рублей за десять его отвезут, я потом тебе отдам… да, как только до подвала сумею добраться… А вот до какого – это не ваше дело… Кто спрашивает? Андрей?! У вас там Андрей?! Я сам приеду… всё, пока.
      Пятый положил трубку и потёр подбородок. Вот незадача!… а ведь Валентина свою машину ему не даст. Точно. И сама никуда не поедет. Они все пили. Не дай Бог, остановят!… Что делать?… Нет, надо что-то придумать. Можно, в принципе, занять у Валентины. А ведь придется… ладно. Отработаем. Он вернулся в кухню.
      – Ну чего там интересного? – спросила Валентина.
      – Лина надо забрать, – сказал Пятый. – Там большая пьяная компания с Андреем во главе. Я за него боюсь.
      – А он сам?
      – А что – он? Напился пьян… или притворяется, черт его знает. Но уезжать не хочет, – Пятый взял свою тарелку, аккуратно вытер хлебной корочкой и поставил в мойку.
      – Ладно… но только как мы поедем, ночь же? – спросила Валентина.
      – Одолжите мне рублей двадцать до послезавтра, – попросил Пятый. – Я верну.
      – Ты мне еще за полотенце и за чашку должен, – напомнила Валентина. – А так же за потраченные нервы и время… Надоел ты мне! Иди, собирайся. Куртку надень, там, похоже, опять подморозило.
 

* * *

      Лина они все-таки уговорили уехать. С трудом, конечно, но сумели. Да и дорога обошлась Валентине вовсе не так дорого, как они с Пятым рассчитывали – всего в двенадцать рублей. Лин был доволен – по его мнению вечеринка более чем удалась. К слову сказать, он был вовсе не столь сильно пьян, как показалось Пятому во время телефонного разговора. Он просто, по своему обыкновению, валял дурака. В чем и преуспел. Сколько раз и умная Валентина, и Пятый попадались подобным образом!… Если Лин хотел, чтобы ему поверили – он почти всегда добивался этого. Самыми разными способами.
      – Да… – с восхищением протянул Лин, когда они входили в квартиру. – Вот класс! Я же пил с Андреем!… Верите?
      – С трудом, – призналась Валентина. – Я бы на его месте тебя бы прибила. Причем сразу. Не задумываясь.
      – Валентина Николаевна, вы говорите какие-то маловразумительные вещи, – заметил Пятый. – Что это за выражение – “прибила”? Непохоже на вас…
      – В принципе ты прав, – кивнула та. – Но после общения с вами мой лексикон сильно обогатился. Не находишь?
      – Нахожу, – согласился Пятый. – Надо заканчивать с этим общением… давно пора…
      – А вот сейчас я рассержусь по-настоящему, – пообещала Валентина. – Не зли меня, Пятый. Прекрати. Я не шучу.
      – Не слушайте его, – вмешался Лин. – Он хороший, но глупый…
      Как всегда… Все было как всегда. Не плохо, не хорошо. Обычно. И ладно.

Юра, Гаяровский

      В тот день в тиме всё было, как всегда. Рабочие методично перетаскивали ящики, Юра сидел на стуле у двери в верхней части зала, решая кроссворд и иногда для порядка покрикивая на них, хотя в этом не было особой нужды – тим был новый и рабочие в нем пока ещё почти не требовали поощрения плеткой. Исключением, пожалуй, были только Пятый и Лин. К началу активного действия Лин находился неподалёку от Юры, Пятый с несколькими рабочими поднимал тележку наверх. Когда события начали разворачиваться, он был довольно далеко, и ничего поначалу не заметил. Заметил Лин. Он на секунду остановился перевести дух и тут увидел, что стена за Юриной спиной прямо на глазах меняет свою структуру и становиться подвижной. По ней пошли сокращения, волны, серый бетон её словно бы кто-то надувал изнутри. Лин расширившимися глазами следил за происходящим, не в силах вымолвить ни слова. Внезапно произошло следующее. Стену будто ударили изнутри кулаком, она ложноножкой ринулась вперед и буквально подмяла под себя одного из рабочих, тот не успел даже вскрикнуть. Удивительно, но Юра всё ещё не заметил, что происходит и него за спиной, он продолжал в полной тишине листать страницы журнала. Оживший кусок стены отодвинулся немного в сторону и Лин в смятение увидел, что от рабочего не осталось ничего, совсем ничего – ни крови, ни костей. Ложноножка снова взметнулась в воздух, нащупывая следующую жертву, и Лин словно очнулся от ступора. Юра немного качнулся на стуле, и тем самым стал самой удобной для ложноножки мишенью.
      – Стой! – заорал Лин и, сбросив ящик со спины и бегом кинулся к ещё ничего не понявшему Юре. Очутившись рядом с ним Лин что есть мочи дернул Юру на себя, не замечая того, что часть стены пришла в соприкосновение с его правой рукой. По ней словно полоснули раскалённые ножи, на мгновение бетон жадно вобрал в себя почти всю руку. Из последних сил Лин рванулся, освобождаясь из цепкой хватки и упал на пол рядом с Юрой, в метре от опасности. И тут он заметил Пятого. Тот уже стоял напротив стены. Гаснущим взором Лин увидел, как вокруг поднятых вверх рук Пятого начинает меняться и как бы размазываться пространство. Стена стала корчиться, словно в судорогах, на ней появлялись то вздутия, то провалы, она как могла, сопротивлялась тому потоку энергии, который направлял на неё Пятый. Глаза его остекленели, он оскалился, вены у него на лбу вздулись в узлы, руки словно вросли в невидимую преграду, от напряжения воздух вокруг, казалось, завибрировал. Сотни крохотных звенящих иголочек впивались в мозг, той пугающей тишины больше не существовало, лавина звуков заполнила зал. Рабочие валились на пол, некоторые молча, некоторые тихо поскуливая, словно раненые животные. Лин ещё успел перед тем, как мир вокруг него заполонила адская боль, понять, что происходит. Но наблюдать дальше он уже не смог.
      Наконец, всё было кончено. Пятый в изнеможение повалился на пол. Его била дрожь, он с трудом осознавал произошедшее. Через полминуты он нашел в себе силы встать и первым делом бросился к стене. Всё было в порядке. Стена стала тем, чем ей и полагалось быть – статичным, неподвижным и мертвым бетоном. Пятый для очистки совести провёл по ней рукой.
      – Пятый… – неуверенно позвал его Юра, поднимаясь на ноги. – Иди сюда!
      – Подожди, – отозвался тот, – сейчас…
      – Что это было?… – ошарашено спросил Юра.
      – Лучше тебе не знать.
      На полу, слабо пошевелившись, застонал Лин.
      – Живой… – прошептал Юра. – Я то уж думал… Пятый, да иди же скорей!
      – Что… – начал было тот, подходя, но, увидев Лина, осёкся, – …о, Боже! – он опустился на колени рядом с Лином, – ну не надо, дружок… ну тихо… всё будет в порядке…
      – Пятый, объясни, что произошло! – взорвался Юра. – Эта… штука… она что…
      – Не время, – Пятый поднял голову, – Юрик, иди за Валентиной, и поскорее. У него рука сломана в трёх местах. Да не стой ты столбом!
      – А эта штука… она что, и меня бы… убила? – оторопело спросил Юра.
      – Нет, водку пить тебя позвать хотела! – огрызнулся Пятый. – Ты сегодня приведёшь Валентину?
      – Я его отнесу, только подержи ему руку. Господи, да что же это было?…
      – Вместе понесём, – сказал Пятый, – ему будет удобней. Лин, ты сесть можешь?
      – Я… – Лин попробовал, было приподняться, но тут же закричал от нестерпимой боли. Правая рука его выглядела так, словно побывала в мясорубке – целыми были лишь плечо и кисть. С поверхности местами была содрана кожа, в двух местах из руки торчали осколки кости, из разорванных вен хлестала кровь. Лин кричал теперь почти не переставая, и, пока его несли наверх, из других тимов повыходили надсмотрщики, спрашивая, что произошло.
      – Всё будет в порядке, не волнуйтесь, – говорил Пятый, – не так всё плохо, как кажется… Лин, не ори, пожалуйста, ты и так уже всех сюда собрал… Сейчас до Валентины дойдём, она поможет…
      Валентина при виде Линовой руки пришла в негодование.
      – Юра, ну как же ты мог! – чуть не закричала она. – Какая же ты сволочь! Просто слов нет, ей Богу!
      – Валентина Николаевна, – вмешался Пятый, – это не он, вы ошибаетесь.
      – Не он? – удивилась Валентина. Она и Лена уже обрабатывали Лину руку. Он, не смотря на все уговоры, продолжал стонать, то тише, то громче. Его трясло, как в лихорадке. – Лена, обколи новокаином по кругу, надо получше обезболить…
      – Сейчас, Валентина Николаевна. Лин, не надо так вырываться, пожалуйста! Да полежи ты спокойно хоть минуту, а! Ты же иглу сейчас сломаешь! Ну подержите его, кто-нибудь…
      – Держу, делай скорее, – попросил Пятый, – спокойно, рыжий… Не смотри, не надо… – Лин пытался взглянуть на то, что сталось с его правой рукой, но Пятый проворно прикрыл её краем одеяла, на котором тот лежал.
      – Так кто же тогда это сделал? – снова спросила Валентина. – Соизволь объяснить, Юра, пока мы собираемся… Иначе мы будем лишены возможности послушать, что у вас там произошло.
      – Я с вами, – с испугом быстро сказал Юра, – и Пятого возьмём. Ещё не известно, сколько надо будет торчать в больнице, а он лучше нас всех умеет справляться с Лином.
 

* * *

      – …Ну, как? – полушепотом спросил Гаяровский, осторожно просовывая в палату голову. – Не лучше?
      – Пока нет, – откликнулся Пятый, не поворачиваясь, – посмотрим…
      Лин метался в жару на узкой больничной кровати, и, не будь его здоровая рука и ноги привязаны фиксажем к спинкам, натворил бы дел. Он учащенно дышал, словно от быстрого бега, на лице его непрерывно сменяли друг друга выражения боли и страха. На скулах горел нездоровый румянец. Он был укрыт простыней примерно до пояса, но постоянно как-то умудрялся сбрасывать её на пол. Утром его прооперировали, руку загипсовали, и теперь он отходил от наркоза. Поначалу хотели делать под местным, но Лин вёл себя настолько непредсказуемо, что пришлось давать общий – иначе инструмент летел на пол, врачи потирали ушибленные руки и дело вообще не сдвигалось с мёртвой точки.
      В палате было душно и очень жарко. Она помещалась на десятом этаже нового больничного корпуса. За окном в тяжелом мареве плавилось июльское почти что белое небо, на котором не было видно ни облачка. Занавески, плотно задернутые предусмотрительным Пятым, висели совершенно неподвижно, не смотря на настежь распахнутое окно.
      Пятый сидел рядом с Лином и время от времени протирал ему лицо и грудь марлевой салфеткой, смоченной холодной водой из-под крана. На горячечный лоб друга он положил вафельное полотенце, с которого тоже капала вода. Полотенце постоянно приходилось мочить заново – оно нагревалось очень быстро, температура у Лина была под сорок. Пятый проверил капельницу, придержал Лину руку, когда тому вздумалось дернуться, и подошел к окну. Далеко внизу он увидел стоянку машин и несколько чахлых деревьев, обреченных погибать в огромном городе, который, казалось, не принимал в себя ничего живого…
      За его спиной протяжно застонал Лин. Пятый отвернулся от окна.
      – Иду, – со вздохом сказал он, – чего опять такое?
      Он подошел к кровати, сел рядом и осторожно стал поправлять Лину мокрые от пота и разметавшиеся по подушке волосы. Лин на секунду приоткрыл мутные глаза и, явно не узнавая Пятого, пробормотал: “Стой…”. Дыхание его снова участилось, он опять застонал.
      – Нет, так нельзя, – сказал Пятый, ни к кому конкретно не обращаясь, – вот только хватит ли меня?… А, где наша не пропадала, рискну.
      Он снял у Лина с головы полотенце и осторожно положил свои ладони ему на виски, легко прижимая разгоряченную голову к подушке. Он сосредоточился и несколько секунд оставался совершенно неподвижным. Внезапно Лин вскрикнул, словно от боли, резко с шумом выдохнул и затих. На лице его проступило, вместо прежнего отчаяния, выражение крайне полного расслабления, рот безвольно открылся, тело обмякло и стало как тряпичное. Лина прошиб пот, он в мгновение ока стал весь мокрый. Пятый приподнял рыжему веко и увидел лишь белок закатившегося под лоб глаза. Тот явно был в глубоком обмороке, но дыхание уже выравнивалось, становилось глубже и размереннее. Пятый снова намочил марлю и обтёр ею Лину лицо и грудь. Тот даже не пошевелился.
      – Это надо же! – искренне удивился Пятый. – Не думал, что получиться, однако… ну всё, к вечеру очнётся уже в более ли менее нормальном виде.
      Пятый взял полотенце и осторожно положил его Лину на лоб. Вода, лениво стекавшая с него, нехотя чертила на простыне прямые дорожки и, признав своё поражение перед жарой, медленно испарялась. Лин лежал неподвижно, как мёртвый. Голова его бессильно склонилась к плечу, в уголке рта появилась, подгоняемая неспешным дыханием, ниточка прозрачной слюны, и Пятый промокнул её марлей. Из гипса, скрывавшего правую руку, виднелись лишь кончики пальцев. Сама рука лежала на возвышение, сделанном из двух подушек. Лин теперь был просто бледен, лихорадочный румянец исчез. “Нервы, всё нервы, – подумал Пятый и горестно покачал головой, – что же делать?” Он понимал, что это нынешнее состояние не является целиком и полностью следствием раны, нет. Всё было куда серьёзнее и хуже. В просторечии это называется “психануть” и рыжий в этот чёртов день психанул по полной программе. На этот раз Пятому удалось снять нервное напряжение, завладевшее другом и пожиравшее того изнутри. А если так случиться, когда его не будет рядом? Или просто не будет сил на то, чтобы немного вправить Лину мозги? Что тогда? Вдруг тот сойдёт с ума? Пятый ещё по Дому знал, что Лин очень импульсивен, неустойчив, но ведь тогда им ничего не угрожало, поэтому импульсивность не несла в себе никакой конкретной опасности.
      Пятый осторожно и ласково погладил Лина по здоровому плечу.
      – Я здесь, рыжий, – прошептал он, – не бойся, я что ни будь придумаю, обещаю. Пока я жив, я постараюсь позаботиться о тебе, милый… И прости, что так сегодня вышло… это всё я, дурак, виноват…
      В палату, неслышно ступая, вошел Гаяровский. Он подошел к кровати и сел в ногах.
      – Как дела? – спросил он.
      – Уже лучше, – откликнулся Пятый, – к вечеру должен очнуться.
      – Температуру мерил?
      – Тридцать восемь, немного упала.
      Они говорили вполголоса, чтобы не потревожить спящего.
      – Позволь, – попросил Гаяровский. Пятый уступил ему своё место, тот сел рядом с Лином, взял его за запястье и стал считать пульс, – да, стабильнее, чем утром. И всё же я предлагаю начать антибиотики, сейчас жарко, раны плохие, как бы момент не упустить. Смотри, начнется сепсис, что тогда? Мне такие ситуации не нравятся.
      – Это нервный срыв, а не заражение крови, – спокойно сказал Пятый, – я сейчас снял это состояние, он проспит до вечера, а там уже будет видна истинная картина. Сейчас её просто не возможно было выделить, всё перекрывал психоз.
      – Тогда подождём, – согласился Гаяровский, – кстати, ты будешь ужинать? С обедом мы проштрафились, но с ужином…
      – С удовольствием, – ответил Пятый, – и ему надо или сок или чай… ну, что будет, дать. Я мог бы и сейчас его уговорить принять таблетку аспирина, ему стало бы полегче.
      – Пока не надо, и так еле кровь остановили, – Гаяровский поднялся, поправил простыню и пошел к двери. На пороге он остановился, – если что, я у себя, в ординаторской, найдёшь.
      Он вышел, прикрыв за собой дверь. Пятый снова подсел к Лину и задумался. Нет, он не думал о том, как всё могло бы быть, не попади они сюда. Он не искал в своих мыслях причины происшедшего сегодня. Он только горько сожалел о том, что стал таким нерасторопным и не успел вовремя оказаться на месте. Он переживал за Лина, ругал себя и немного, совсем немного, думал о том, что их ждёт дальше. А через два часа очнулся Лин и Пятому стало не до размышлений.
      – Душно… – слабо, едва слышно, прошептал рыжий. Пятый в это время опять стоял у окна и не расслышал. – Пятый… Ну Пятый же… душно…
      Пятый быстро подошел к нему и сел рядом.
      – Что такое? – спросил он.
      – Что… у меня… на голове… такое?… – не смотря на слабость в голосе Лина уже звучал сарказм.
      – Полотенце, – объяснил Пятый, – у тебя температура.
      – Сними… – попросил Лин, – я… менингит так… заработаю… А где… мы?…
      – В больнице. Ты дешево отделался, радуйся. – Пятый осторожно снял полотенце и положил его в раковину. – Но как тебе могло придти в голову отталкивать эту тварь локтем?…
      – Рефлекторно… – Лин тяжело быстро дышал в перерывах между словами, – Пятый… руку… отняли?…
      – На месте твоя рука, – успокоил его Пятый, хотя сердце его сжалось, – я сейчас что-нибудь придумаю, потерпи минутку, хорошо? Тебе дышать трудно?
      – Да… – Лин попытался облизать пересохшие губы, но язык тоже высох, как порох, – и попить… принеси…
      – Сейчас, – повторил Пятый и вышел. Ординаторскую он нашел почти сразу, она располагалась на том же этаже, дальше по коридору.
      – Вадим Алексеевич, – позвал он, – можно вас на минутку?
      – Иду, – откликнулся тот, – что случилось?
      – Он очнулся. Вы не посмотрите?
      – Конечно. Подожди пока здесь, ладно?
      Пятый присел на стул у стены, подпер голову руками и снова задумался. Так он просидел около получаса. Наконец из палаты вышел Гаяровский.
      – Всё хорошо, – успокаивающе сказал он, – пойдём, покурим.
      – Только не долго, я сейчас должен вернуться обратно… Как он?
      – Напоили, положили в кислородную палатку – и заснул. Ты, наверное, прав, можно и без антибиотиков спокойно обойтись. Он и так оправится. Кстати, а как ты себя чувствуешь?
      Вопрос застал Пятого врасплох. До этого момента он совсем не думал о себе, и тут вдруг разом осознал, что от жары и духоты у него раскалывается голова, волнами накатывала голодная дурнота, что ноги подкашиваются от усталости…
      – Когда ты последний раз на себя смотрел? – немного раздраженно произнёс Гаяровский. Они шли по прохладному полутемному коридору, Гаяровский немного впереди. – До чего вы себя доводите, говорить противно… Вон, гляди, – он, резко остановившись, взял Пятого за плечи и развернул лицом к висящему в простенке мутному зеркалу, – страшней войны, ей Богу!
      Из зеркала на Пятого выплыло изможденное, бледное до прозрачности лицо, с огромными, обведенными синими тенями, глазами, в обрамление полуседых встрёпанных волос, с заострившимся носом и впалыми щеками. Чёрно-красная фланелевая рубашка висела на исхудавших ссутулившихся плечах, как на вешалке, воротник выглядел нелепым хомутом, а руки-щепки свободно болтались в рукавах… Он уставился в глубину стекла, словно зачарованный, голова вдруг сильно закружилась, его качнуло и он даже не заметил того момента, когда пол вдруг выбила у него из-под ног странная чужая сила…
      Очнулся он в ординаторской. Он полулежал в глубоком кресле, обтянутом коричневым кожзаменителем, а Гаяровский, склонившись над ним, растирал его виски спиртом. Какая-то женщина только что померила ему давление, она уже убирала тонометр, рядом с ней на столе лежал стетоскоп.
      – Давление низкое, – констатировала она, – что делать будем, Вадим Алексеевич?
      – Скорую вызовем, – ответил Гаяровский. Женщина усмехнулась. Заметив, что Пятый стал потихоньку приходить в себя, Гаяровский снова склонился к нему и сказал, – дыши глубже. Глубже, я сказал!… Вот так… Зоя, будь другом, сходи на пост и принеси сульфокамфакаин и кислородную подушку.
      – Хорошо, Вадим Алексеевич, – женщина вышла. Пятый начал снова терять сознание. Увидев это, Гаяровский схватил ватку со спиртом и сунул её Пятому под нос. Тот вдохнул, сморщился, приоткрыл смежившиеся было веки и тихо застонал.
      – Ну не надо, – на лице Гаяровского Пятый вдруг с удивлением заметил то встревоженное и озабоченное выражение, которое не покидало его собственное лицо на протяжении последних нескольких часов, – соберись немного. Ты долго не ел, что ли?
      – Долго… – эхом откликнулся Пятый.
      – Сколько? – Гаяровский помог ему сесть повыше и пристроил под голову маленькую подушку. – Сколько ты не ел?
      – Дней шесть… я… не помню… – Пятый говорил с усилием, невнятно. – Я… забыл…
      – Подожди секунду, – Гаяровский отошел от кресла и Пятый, пользуясь этим, снова закрыл глаза. Из забытья его вывело легкое похлопывание по щеке. Он немного очнулся и увидел, что Вадим Алексеевич протягивает ему огромных размеров кружку, полную кофе с молоком. Пятый издал какой-то нечленораздельный звук, схватил кружку обеими руками, приник к ней и начал пить. Кофе стекал по подбородку на грудь, заливал рубашку, а он всё никак не мог остановиться. Сам он нипочём ни удержал бы тяжелой кружки, но Гаяровский вовремя спохватился и поддержал ёё под донышко. Только когда в кружке не осталось ни капли, Пятый, наконец, оторвался, поднял враз осоловевший взор и вдруг увидел женщину, ту самую Зою, которую Гаяровский послал за лекарствами. Она стояла в дверях, держа в руках кислородную подушку и неподвижно смотрела на него.
      – Я не знала, – всхлипнув, прошептала она, – я не знала, что так бывает… Я только в кино видела, чтобы от голода…
      – Не стоит, Зоенька. Принесла? – он забрал и женщины ампулы и подушку. – Не расстраивайся, не надо. Это ещё не самое худшее, что может произойти с человеком. Пятый, ещё налить?
      Пятый слабо кивнул. Зоя пошла наливать кофе, Гаяровский сделал ему укол и дал подышать кислородом. Пятому стало немного легче, дурнота слегка отступила. И хотя мир не приобрёл прежнюю ясность, Пятому стало стыдно за такое проявление слабости. Глаза закрывались сами собой, но он понимал, что это – не сон, а очередное предобморочное состояние и поэтому, стиснув зубы, сдерживался изо всех сил. Заметив это, Гаяровский предложил:
      – Может, на диванчике полежишь? На тебя смотреть страшно… Зоя, померь ещё раз давление, мне кажется, он как был бледный, так и остался.
      Женщина снова вынула тонометр. Пятый, заметив это, прошептал:
      – Может, не надо?…
      – Надо, надо, – заверил его Гаяровский, – и ты хорош, и я тоже хорош, старый дурак! Не сообразил, уж прости ты меня. Ведь можно было догадаться, в каком ты виде приедешь. Не так уж это трудно… Зоенька, ну что там?
      – То же, что и было. Я сейчас ещё три кубика сделаю, – она легко отломила наконечник ампулы и набрала в шприц прозрачную жидкость, – потерпи, ладно?
      Голова Пятого бессильно упала, глаза закрылись. Гаяровский поднял его на руки и перенёс на диван, стоявший в углу ординаторской. Он пристроил Пятому под ноги свёрнутую в несколько раз куртку и спросил:
      – Зоя, сколько у тебя там кубов?
      – Три, – откликнулась та.
      – Добавь ещё два. С другом он весь день сидел, понимаешь ли! Рыжего этого нахала от самого себя стерег… – сердито добавил он.
      – А что там случилось?
      – Да, тройной перелом, несчастный случай. Привезли в шоке, и пока тот отходил, этот с ним дежурил, про себя забывши. А результат ты сейчас видишь.
      Гаяровский закатал Пятому рукав выше локтя и быстро сделал укол в предплечье.
      – Колоть некуда, – пожаловался он, – одни кости. Зоя, сейчас кислород ему подавай немного, может, подышит – и очнётся. А не получиться – будем дальше решать…
      – Из-за чего всё это? – спросила женщина. – Кто это, откуда вы их знаете?
      – Ах, откуда я их знаю? – прищурился Гаяровский. Он подошел к двери, закрыл её на ключ, а ключ положил себе в карман. – Милая моя, всегда думай, прежде, чем задавать подобные вопросы! Всегда! – он отошел от двери, сел на диван рядом с Пятыми, надел стетоскоп и принялся слушать. – Ещё три кубика, кислород и нашатырь. Попробую, должен очнуться. Кстати, у нас тут еды нет, случайно?
      – Вы свои бутерброды положили на стол, а я их убрала в холодильник. Сыр уже плавиться начал… Подойдёт?
      – Ещё как, – Гаяровский тяжело вздохнул и вдруг, без всякого предисловия, начал, – около двух лет назад ко мне в больницу приехала моя старая знакомая, Валентина, вы её сегодня видели. Она была в истерике и привезла с собой труп. То есть, я сначала решил, что это труп. Три проникающих ранения грудной клетки, плюс к тому он замерз так, что потерял пластичность, ни сердцебиения, ни дыхания не было, да и быть не могло. Собственно, это было замороженное окровавленное бревно, о чем я Валентине и сказал. Но для очистки своей и её совести решили всё же попробовать. Был у меня в своё время друг, он хвастался, что сумел создать какую-то схему прогрева… Положили в теплую воду и, ни на что особо не надеясь, стали греть по его методе. На шестом часу он начал дышать, горлом пошла кровь, это было невероятно, но он ожил. Я потом долго ругал себя за то, что раньше времени сделал выводы, что схалтурил, не закрыл раны – в них попала вода, а видеть человека, захлёбывающегося своей кровью напополам с водой… человека, которого ты счёл мёртвым… – Гаяровский покачал головой и осторожно расстегнул на Пятом рубашку, – вот они, эти швы. Видите? Он два месяца пролежал у меня, из них один – в реанимации. После того, как его забрали, ко мне приехали несколько людей… странного толка. О чём мы с ними беседовали, и что я был вынужден подписать, чтобы не сесть в тюрьму – это, простите, моё дело. Через несколько месяцев его привезли снова – на этот раз не одного, с другом. Он снова был ранен, правда, немного легче, чем тот, второй. У Лина был пропорот живот, и этот дурак не подпускал к себе никого до тех пор, пока не истёк кровью. У Пятого было сотрясение мозга, причем весьма серьёзное. Я захотел немного разобраться в ситуации, в которую меня втравили. Но мне дали понять, что, начни я разбираться – окажусь там, где раки зимуют, или ещё где похуже. В следующий раз его привезли с пневмонией, он умирал. Вытащили, с огромным трудом, но вытащили. Потом меня иногда стали вызвать туда, где происходит всё это безобразие. Видите эти швы? Несчастный случай. Он опять едва выжил. Интересные случаи, правда? Ранения почти все пулевые, и вы посмотрите, сколько! Несколько раз их привозили ко мне домой. Примерно столько же раз я оперировал, как военный полевой хирург, чуть ли не на полу. Учтите, это только то, что застал я, а шрамов, причем очень старых, гораздо больше, чем известных мне инцидентов. За этот год он попадал ко мне дважды, и оба раза я думал, что теперь это точно конец. Лин здесь уже четвертый раз в этом году, но тут случаи были не такие тяжелые, хотя… как сказать. Вот сейчас, к примеру. Где человек может измочалить себе руку от ключицы до кисти, но саму кисть оставить совершенно целой?
      – Не знаю, – ошарашено отозвалась женщина.
      – Я тоже… Ладно. И впредь ничего про них не спрашивайте. Для вашего же блага… Ну-ка давай, дружок, – позвал он Пятого, – давай, мой хороший, хватит нам на сегодня обмороков… Зоя, дай спирт… вот молодец, дыши, ты же всё можешь, если постараешься… полежи, отдохни немного… Зоя, подушка там близко?
      – Кислородная?
      – Да.
      – Держите… Пятый, ты пить хочешь? – участливо спросила она.
      – Можно, я сяду?… – пошептал Пятый. – А то я снова… отключусь…
      – Пока не надо, лежи. Подыши немного, станет лучше. Только сознание больше не теряй, не пугай нас, хорошо? И, будь добр, не говори Валентине про это всё, а не то она нам снова устроит скандал, – Гаяровский повернулся к женщине, – Зоя, сходи, проверь, как там дела, всё ли в порядке.
      Женщина вышла.
      – Я, кстати, вас хотел о том же попросить, – невнятно проговорил Пятый, – и рыжему тоже не говорите…
      – Хорошо, – Гаяровский вздохнул, – слушай, пока её нет, объясни толком, что сегодня случилось? У меня такое ощущение, что Лин сунул руку в мясорубку…
      – Вы не далеки от истинны, – Пятый, опираясь на локоть, попробовал сесть, но Гаяровский его удержал, – помните, я ещё год назад говорил про энергетические субстанции-паразиты, активизирующиеся при определенных условиях? Про то, что существует прямая зависимость между ними и деятельностью наших предприятий? Про полную некомпетентность надсмотрщиков и руководства в вопросах, связанных с уничтожением подобных субстанций? Про опасность для персонала и рабочих? Я предупреждал, но меня никто и не думал слушать…
      – Что-то такое было… Лежи, я тебе сказал!
      – Ладно… Так вот, одна эта штука возникла сегодня прямо в стене зала и, прежде чем я успел её остановить, угробила рабочего и покалечила Лина. И едва не убила Юру. Если бы не Лин, который, в отличие от меня, сориентировался достаточно быстро, Юры не было бы в живых. Лин подставил под удар себя, у него просто не нашлось иного выхода…
      – Ах вот в чём дело! – Гаяровский взволновано заходил по комнате. – А я, дурак, его ругал… стыдно…
      – Я тоже, – со вздохом признался Пятый, – и его, и себя… Так всё по-идиотски получилось, передать невозможно… Вадим Алексеевич, помогите мне сесть, я опять… плохо… очень много сил потратил на эту тварь…
      – По-моему, это не тварь. По-моему, это передоз сердечного. У тебя глаза красные, давление, наверно, подскочило. Сейчас я тебе спирта на сахар накапаю, на тебя он ведь как понижающее действовал? – Пятый кивнул. – Клади в рот и рассасывай, сразу голова проясниться.
      – Спасибо, и вправду, – через минуту Пятый сел, глубоко вздохнул, прочищая лёгкие, и сказал, – всегда найдется на свете что-то, что проймёт. Ну что, сходим покурим?
      – Ополоумел? Сядь, поешь хоть хлеба с сыром, чокнутый! Я же тебя едва поймал. Стоит себе человек, всё вроде ничего – и вдруг, как дерево на лесоповале, начинает падать. Хорошо, в коридоре никого не было. Я тебя на руки – и бегом сюда. А здесь, как на грех, Зоя. Врач она прекрасный, но болтушка, каких мало. Пришлось слегка напугать её тобой, авось пронесёт, а то ведь растреплет по всей больнице… Ты уж постарайся впредь по людным местам передвигаться на своих двоих, не падай больше. Пока побудь тут, поешь, отдохни, а я схожу, проверю Лина. Что-то Зои долго нет…
      Он вышел. Пятый перебрался за стол и с упоением принялся за бутерброды. После спирта голова была кристально ясная, дурнота пошла совершенно, остался лишь зверский голод. Немного насытившись, он почувствовал себя совсем хорошо. Кофе он приберег напоследок. Когда он допивал вторую чашку, дверь открылась и вошел Гаяровский, а вслед за ним – Валентина.
      – Я же тебе сказал, Валя, мы здесь кофе пьём, – объяснил Вадим Алексеевич, – а ты не веришь…
      – Ага, не верю. Привет, Пятый. Ну, как кофе? Внутривенно или, на этот раз, внутримышечно? – поинтересовалась она, подходя к Пятому и в мгновение ока поднимая ему рукав. – Так, здесь чисто… а это? Вадь, что было? Давай, рассказывай. Не морочь голову.
      Пятый пожал плечами. Гаяровский беспомощно развёл руки в стороны. Они посмотрели друг на друга и Гаяровский сказал:
      – Кого мы хотели обмануть? Она же мысли читает!… Давление падало, от усталости два раза терял сознание, но сейчас уже оправился, по-моему.
      – Я в полном порядке, – поддержал Гаяровского Пятый, – вы к Лину заходили?
      – В первую очередь. Спит, как убитый. – Гаяровский подошел к столу и, взяв пачку сигарет, принялся рассеянно вертеть её в руках. – Мы сейчас придём, ты пока полежи.
      – Я не хочу, лучше уж с вами. Кстати, Валентина Николаевна, что с Юрой? Где он? – поинтересовался Пятый, пока они шли по коридору по направлению к курилке.
      – Исчез, – ответила Валентина. – Ни дома нет, ни на работе, я звонила, пыталась его найти, но пока безуспешно. Скорее всего где-то запивает происшедшее, до завтра не появиться.
      – Во сколько он уехал? – спросил Пятый.
      – Как привез нас сюда, так сразу и смотался. Ничего не объяснил, только твердил, как помешанный, про какую-то штуку из стены. Мне сегодня кто-нибудь расскажет, что случилось?
      Пятый принялся рассказывать ей то же, что и Гаяровскому и Валентина вспомнила, как около года назад к ней пришли Пятый с Лином и попросили ни много, ни мало, вызвать на предприятие начальство, причём срочно. На следующий день приехал шеф со свитой, закрылся с Пятым и Лином в комнате и просидел там с ними целых два часа. О чём шла беседа, ей, конечно, не доложили, но Пятый, кода выходил после этого разговора из комнаты, был бледен от бешенства. Лин выглядел не лучше, в довершение ко всему он ещё и ругался, как сапожник. На вопрос “Что происходит?” Лин, сплюнув сквозь зубы, процедил: “Ничего хорошего. Будьте осторожны, Валентина Николаевна”. На этом тема оказалась тогда полностью исчерпана. И вот только теперь она получила столь неожиданное продолжение.
 

* * *

      “Зачем я про это вспомнил? – с раздражением подумал Гаяровский. Он ехал домой, ночная дорога была пустынна, а свет неоновых фонарей придавал ей какой-то нереальный фантастический вид. Двигатель ровно шумел, словно стараясь успокоить Гаяровского своей незамысловатой песенкой. – Хотел Зою напугать, а в результате напугал себя…” Он опять, помимо своей воли, представил то тёмное и холодное зимнее утро. Он только что заступил на дежурство и оно не обещало ничего дурного. До того проклятого момента, когда в маленький кабинет не ворвалась его давняя знакомая, Валентина. Увидев её, Вадим оторопел. Она была совершенно не похожа на себя, словно подменили. Вадим знал её ещё с института, который она бросила на третьем курсе, чтобы укатить на Север с каким-то хмырём. Пропав на несколько лет, она потом таки вновь возникла на горизонте – с деньгами, машиной, квартирой и новым мужем. Изредка они встречались на чьих-то днях Рождения, перезванивались и того реже и уже начали постепенно забывать о существование друг друга. Валентина во время их нечастых встреч была элегантна, остроумна, всегда хорошо одета во всё импортное и неизменно весела. Поэтому, увидев на пороге кабинета нечто в лыжной куртке, шапочке “петушок” и спортивных штанах, он слегка растерялся.
      – Валя? – ошарашено спросил он. – Это ты?
      – Вадим, мне нужна твоя помощь! – выпалила она, даже не поздоровавшись.
      – Что такое? Да ты входи, расскажи толком, – он заметил, что Валентина как-то подозрительно хлюпает носом, а глаза у неё красные и опухшие от слёз.
      – Вадим… Пошли.
      – Куда?
      – Это здесь, они пропустили машину, она у крыльца стоит… Вадим, прости, но мне больше не к кому было обратиться…
      – Хорошо, иду… Да что случилось, наконец?
      Валентина вытащила его за собой из приемного покоя на мороз. В темноте раннего утра не было видно ни зги, они спотыкались, скользили на льду, холодный ветер нещадно рвал с плеч Гаяровского халат. Валентина подвела его к “Уазу”, стоящему немного в стороне от других машин, и распахнув настежь задние двери, повторила:
      – Мне не к кому больше обратиться.
      – Что… что за чертовщина? – Вадим всё ещё ничего не видел. Валентина зажгла в машине свет и Вадим разглядел на полу кузова что-то, завернутое в брезент защитного цвета и по очертаниям похожее на человеческое тело. Валентина откинула край брезента и он, наконец, понял причину её истерики. Перед ним лежал труп, промерзший, как магазинное мясо, волосы покрывал слой инея, широко открытые глаза невидяще уставились в потолок машины, лицо, покрытое коркой льда было совершенно белым. На рубашке, или, вернее, на том, что от неё осталось, виднелось очень много замерзшей крови, смешанной со снегом. Гаяровский несколько секунд смотрел на всё это, а потом снова закрыл тело задубевшей от мороза жесткой тканью.
      – Так что ты от меня хочешь, Валя? – в полном недоумение спросил он.
      – Вадим, сделай хоть что-нибудь… – простонала Валентина.
      – Валя, он мертв. Когда это произошло?
      – Сутки назад… Вадим… – Валентина умоляюще прижала кулаки к груди.
      – Валя, это уже не человек. Это замороженное окровавленное бревно. Тут не только я, тут сам Господь Бог не поможет.
      – Ну, пожалуйста, Вадим… может, можно хоть как-то его отогреть… Может, он ещё…
      – Нет, Валя. Нет. Тут одна дорога – в морг. Кто это был?
      – Вадим… я не имею права… ну, попробуй, ну что тебе стоит?… – Валентина уже плакала навзрыд. – Неужели тебе жалко?… Тебе же… Дмитрий Андреевич… тогда рассказывал… про…
      – Дима врун, каких мало, – жестко сказал Гаяровский, – но… хорошо. Закрепи получше брезент, я пойду за каталкой. Только учти – нигде на стороне об этих… экспериментах… ни слова. И постарайся не рыдать в коридоре. Не стоит привлекать к себе внимание.
      Через пять минут Гаяровский вернулся. Вдвоём с Валентиной они уложили тело на привезенную им каталку и потащились к корпусу. На их счастье в коридоре приемной почти не было людей и они без лишних разговоров доставили свой груз туда, куда хотели. Помещение, в котором они находились, предназначалось вовсе не для больных. Фактически, это была подсобка, в которой иногда мыли особенно грязных пациентов травматологии. Например, пьяных. Потому, что там стояла ванна. Закрыв дверь на ключ, Вадим проворно сбросил брезент на пол и приказал:
      – Валентина, срезай одежду. Поживей, меня люди ждут, – он открыл краны и в ванну хлынули бурлящие струи воды. Вадим опустил в воду градусник и, в ожидании, пока наполниться ванна, принялся осматривать лежащего на каталке. Казалось, что человек этот умер в момент неимоверного физического напряжения, страшно худое, тщедушное тело его выгнулось дугой, на обнаженной искалеченной груди можно было легко сосчитать ребра, голова запрокинулась назад, кулаки были судорожно сжаты. На груди оказалось целых три пулевых раны. Выходных отверстий не было. Гаяровский тихо свистнул. – Это что, собака покусала? – ехидно спросил он, но ответа не получил. – Брюки снять не можешь?… Хрен с ними, воду в ванну я налил, кладём прямо так, оттает немного – стащишь. Значит, по словам нашего вруна, схема такая – сейчас вода примерно около восемнадцати. Каждые полчаса увеличивать температуру в среднем на два градуса. Это первые три часа. Дальше – по четыре, до тридцати шести. При появление трупных пятен процедуру прекратить. Градусник я оставил. Вот дерьмо, вот ложка. Я буду заглядывать, но ты пойми, мне же работать надо. Ладно, понесли. Или давай я сам… надо же, какой лёгкий… всё, я пошел, Валя.
      – Голову ему держать надо? – спросила Валентина. Когда тело опустили в воду, кровь начала постепенно окрашивать её в розовый цвет. Иней на волосах уже растаял, и Гаяровский заметил, что вовсе не из-за него волосы выглядели седыми. Они были седыми сами по себе.
      – Не стоит, Валя, – сказал он и, подумав секунду, добавил, – руки отморозишь.
      Он вышел. Заглянуть в следующий раз получилось только часа через три. Вадим застал Валентину рядом с ванной, она поливала из сложенных лодочкой ладоней плечи лежащего. Тело уже обмякло, стало пластичным и теперь создавалось странное впечатление – толи кто-то принимает полусидя розовую ванну, толи кто-то порезал себе в ванной вены. Вадим подошел ближе.
      – Давай посмотрим, Валя, – сказал он, – помоги мне его вынуть.
      – Вадим, ты меня напугал, – жалким голосом, вздрогнув, ответила она. Вдвоём они переложили тело на кушетку. Вадим надел стетоскоп и принялся слушать. Сердце, конечно, молчало.
      – Глухо, как в танке, – констатировал Вадим Алексеевич, – может, хватит?
      – Вадик, ты же говорил – шесть часов… ну подожди ещё немного… Вдруг получиться?
      “Да уж, получиться! – подумал Вадим, мрачно созерцая тело. – Даже без гипотермии вот эти две дыры в груди отправили бы его на тот свет…”.
      – Ладно, Валя, давай продолжим. Но через три часа я сам прослежу за тем, чтобы тело отвезли в морг. И не спорь со мной. Ты, видно, хочешь дождаться, пока оно начнет гнить… – он резко повернулся и вышел прочь, мысленно обругав себя за то, что имел неосторожность связаться с этой истеричкой. Настроение было ни к черту, он был зол на себя и на Валентину, орал на санитаров, грубил больным и с нетерпением поглядывал на часы. Оставалось уже, слава Богу, меньше часа. И тут события вдруг закружились, как безумная карусель. В приемную вбежала Валентина и крикнула:
      – Вадим, быстрее!
      – Что?…
      – Быстрее же!
      Почуяв неладное, он бегом ринулся вслед за ней по коридору. То, что он увидел, добежав, его поразило. Тело, которое ещё несколько секунд назад он считал необратимо мертвым, сотрясали конвульсии. Человек в ванне бился, пытаясь дышать, но у него ничего не получалось – при вдохе через раны на груди всасывалась вода, при выдохе она же, окрашенная кровью, потоком выхлёстывала изо рта, из носа, из ран… Пол вокруг был залит водой и кровью. Конвульсии ослабевали с каждой секундой, и Гаяровский вдруг отчётливо понял, что человек этот ожил только для того, чтобы сразу умереть заново.
      – Валя, бегом в реанимацию за бригадой! Позови Игоря, поняла? Бегом!
      Валентина умчалась. Вадим выдернул человека из воды и бросил его грудью себе на колено. Несколько раз сильно надавил на спину. Когда поток воды из лёгких немного иссяк, Гаяровский положил его на пол и приник ухом к груди. Тот уже не дышал, биение сердца едва прослушивалось. Гаяровский попробовал было сделать вдох ему в рот, но ничего не вышло – в лёгких еще оставалась вода. Коридор огласил топот ног, в комнату влетела Валентина, а следом за ней – дежурная бригада реаниматоров с Игорем во главе.
      – Вадим… это ещё что такое? Господи, помилуй! – Игорь без лишних вопросов опустился на колени рядом с Гаяровским и принялся помогать. Через полминуты он сказал:
      – Он почти не дышит, ты видишь?
      – В зал?
      – Обалдел, что ли? На стол, срочно. Что ещё, кроме того, что я вижу?
      – Переохлаждение. Всё, потащили. Там в коридоре каталки есть?
      – Что-то было… ага, ребята уже везут… какталка… не наша… взяли… У меня операционная свободна, так что ко мне… Валя, помоги его подготовить, пока мы замываемся, ладно?
      – Игорь, там изо рта кровь льёт… прямо ручьём, – сказал один из ассистентов, пока лифт вез их на третий этаж.
      – А ты как хочешь? – ехидно спросил кто-то. – Чтобы можно было регулировать?
      – Заткнитесь, вы! Бегом за кровью. Валя, какая группа?
      – Третья, отрицательный резус. Вадим, я же тебе говорила, а ты не верил…
      – Верил, не верил… чай, не в ромашку играли… Игорь, что там?
      – Тахикардия. Пульс сухой, под двести… Где вы это выловили? Не в Москве-реке, случаем?
      Лифт остановился и бригада, расталкивая коридорный люд, чуть не бегом устремилась к операционным. С поста, им в след, закричали:
      – Вы в какой будете? И документы где?
      – Мы во второй. А писанину свою можешь за… ой! Игорь Сергеевич, ну за что вы щиплетесь? Больно же попу… – молодая темноволосая медсестра изобразила на лице обиду, грозящую перерасти в легкий флирт, но Игорь Сергеевич оборвал её, строго сказав:
      – Много треплешься, Татьяна.
      На пороге операционной врачи остановили каталку и Игорь сказал, секунду помедлив:
      – Вадь, а стоит? По-моему, он холодный, как лёд, уже сейчас…
      – Давай рискнём. Будет что потом внукам рассказать.
      – Мои будущие внуки обойдутся сказками Андерсена…
      Когда, наспех замывшись, они быстро вошли в операционную, их встретил прежде всего анестезиолог по кличке Серый, человек весьма неординарный и со странностями. Об этих странностях ходили по больнице самые разные слухи, но это не мешало Серому, бывшему врачу из четвертого управления, оставаться одним из лучших. Хотя работать с ним могли не многие – стиль работы у Серого был экстравагантен, как и вся его жизнь. И своим стилем он мешал работать другим.
      – Приготовили? – спросил Игорь.
      – Если вы про бутерброды, то мне с сыром, – добавил Серый.
      – Здравствуй, Сергей, – сказал Гаяровский, – давайте начинать.
      – Расширитель… где-то он у меня тут был… трубочка… ишь ты, какие дырочки! Можно посмотреть?… Это мышки прогрызли, да?
      – Мышки, мышки… трубку ввёл?
      – А то! Ты только посмотри, как!
      – Отстань. Продезинфицируйте поле. – Вадим поглядел на Игоря и спросил. – С чего начнём?
      – Ноль на мониторе, сердце встало, – доложила сестра.
      – Ни с чего, – констатировал Серый.
      – Адреналин и внутрисердечную иглу, – приказал Гаяровский.
      – Вадим, не надо, – попросил Игорь.
      – Надо. Что?
      – По-прежнему ноль.
      – Разрядник.
      – Вадим, это уже…
      – Ты что, глухой?! Разрядник давай!
      – Волновые сокращения.
      – Повтори, скорее!
      – Тахикардия.
      – Вадим, вскрывай грудную клетку, может, прямым массажем…
      – Скальпель… зажим…
      Несколько долгих секунд в помещение висела тишина, нарушаемая лишь сопением хирургов под масками да лязганьем инструментов.
      – Расширитель, – приказал Игорь, – уж лучше я грудину расколю, мне привычней…
      – Рефрактор, – сказал Вадим. Серый сделал вид, что зажимает уши. Медсестра хихикнула. Игорь цыкнул на неё, но она захихикала ещё сильнее.
      – Поехали. Тань, ты ржать будешь или работать?
      – Та… та… тахикардия, как была… ох…
      Ребра протестующе хрустнули.
      – Скальпель.
      – Ребята, кровь в трубке, – удивленно сказал Серый, – причём много. Я, конечно, ничего не имею против того, чтобы вы её перекачивали на мою сторону, но предупреждать же надо…
      – Игорь, продолжи. Я посмотрю.
      – Сердце нормально пошло.
      – Куда пошло? – спросил Серый.
      – Иди ты в жопу! Что у тебя там?… – Гаяровский бросил беглый взгляд на трубку, да так и застыл. – Опять… это вода с кровью. У него же полные легкие воды до сих пор! Игорь, попроси Таньку поднять стол, если он работает! Отсос дайте!
      – Не дышит, – заметил Серый, – а знаешь, почему?
      – Не знаю и знать не хочу! Снимай трубку!
      – Не дышит, по тому, что ты – дурак.
      – Скальпель.
      – Вадь, ты что хочешь сделать? – поинтересовался Игорь.
      – Трахеотомию.
      – Зачем?
      – Чтоб он дышал сегодня, наконец! – разозлился Гаяровский. – Канюлю давай, Татьяна. Нет, не эту, подлиннее.
      – Трубку снял. И что?
      – Переставь на канюлю. Вода выходит?
      – Ну не то, чтоб фонтаном, но есть. Слушай, Вадик, ты гений. Смотри, задышал. До меня бы в жизни не доперло.
      – Как прикажите работать при поднятом столе? – раздраженно спросил Игорь.
      – Закрой поле, подожди пару минут.
      – Булькает? – радостно спросил Серый.
      – Прекрати комедию, – попросил Гаяровский, – ребята, послушайте меня все. Похоже, нас втравили в очень большие неприятности.
      – В смысле? – спросил Серый.
      – Понимаете ли, эти дырочки…
      – Вадим, здесь не совсем дураки собрались. Мы и так видим, что это пулевые ранения. Думаю, я о них имею гораздо более глубокое представление, чем ты. Но я не совсем понимаю, к чему ты клонишь? – настороженно спросил Игорь. Он отошел от стола и повернулся к Гаяровскому.
      – Ладно, пока у нас есть немного времени. То, что у нас сейчас на столе, привезла утром одна моя приятельница… – начал тот.
      – Ну, Валька, её тут почти все знают, – откликнулся Игорь. – Постой, как – утром?! – изумился он. – Во сколько?!
      – В полвосьмого, а то и раньше.
      – И где ты его прятал до двух часов дня?
      – Я его размораживал. Это был труп, понимаете? Смерзшийся труп. Он был безнадежный, потом, кому интересно, может посмотреть, там, в карте, моей рукой записано буквально следующее: “гипотермия с летальным исходом”. – Вадим в отчаяние сокрушенно покачал головой. – Валентина уговорила меня попробовать что-нибудь сделать. Мы с ней положили его в воду, стали согревать… Да Господи, я бы его хоть в печку сунул, лишь бы от неё отвязаться! А он на шестом часу ожил. – Вадим беспомощно развёл руки. – Ну откуда я мог знать?! Естественно, при пневмотораксе в раны попала вода, её теперь в лёгких наверное столько, что троим утонуть можно… Но это не главное. Кто в нашем великом государстве носит оружие? Или военные, или милиция. Далее. Тряпки, которые на нем были, имели казенный вид. Далее. Валентина приехала на “Уазике”, номера похожи на военные, это можно потом проверить, машина стоит под окном. Отсюда напрашивается неутешительный вывод – Валя нам привезла… этого… не знаю кого… после расстрела.
      – Ого! – Серый присвистнул. – Ты круто берешь, Вадим. Не торопись с такими выводами. Всё, поехали дальше, воды почти нет, а если появиться – дадите отсос. Пока не важно – расстреливали его или нет, важно попробовать спасти ему жизнь…
      – Чего вы раньше-то про гипотермию молчали? – удивленно спросила Танька. – Я тогда кровь и глюкозу согрею, трудно что ли…
      – Если боишься за себя, то мы можем сказать, что тебя тут не было, – твердым, не допускающим возражений голосом сказал Серый.
      Вадим посмотрел на Серого, словно видел его впервые.
      – За себя я не боюсь. А вот про тебя, Игорь, мы так и скажем. У тебя – Котя и Толик, тебе не нужны больше приключения. Хватит и Афганистана.
      – Ладно… Всё. Тема пока закрыта. Тань, освободи поле.
      – Сию минуту.
      – Скальпель.
      Вскоре Игорь произнёс:
      – …Вадь, одну вижу. Пинцет.
      Слабо звякнуло.
      – Шей.
      Несколько минут тишины.
      – Игорь, вот ещё одна. Сейчас…
      – Стой! – вдруг сказал Игорь. – Дай я посмотрю.
      Оба хирурга склонились над разрезом.
      – Это ещё что такое? – внезапно севшим голосом произнёс Вадим.
      – Спокойно. Это похоже на аорту.
      – Здесь?
      Игорь поднял глаза. Их взгляды встретились. “Молчи! – говорили глаза Игоря. – Только молчи!”
      – Не трогай пулю, вскрой по длине.
      То, что они увидели, раздвинув окружающие ткани, не поддавалось пониманию. Они просто молча созерцали.
      – Иномарка. Шесть цилиндров, – прошептал Вадим. – У “Москвича” четыре, а у неё шесть…
      – Вы там про что болтаете? – вмешался Серый.
      – Машины обсуждаем. Если два выйдут из строя, остальные четыре ведь работать не будут? – спросил Игорь.
      – Будут, но плохо, – ответил Вадим.
      – Вижу последнюю. Мне всё ясно. Это гиблое дело, Вадь.
      Перед ними в разрезе лежало второе сердце, размером в треть обычного, двухкамерное. Оно присоединялось к простому около главных сосудов, но эти соединения были повреждены – сверху раздавлены пулей, снизу пережаты осколком ребра. Сердце не билось.
      – Зажим, – приказал Игорь.
      – Что сделаем?
      – Попробуем промыть от тромбов и вколем ударную дозу адреналина. Может, пойдёт. Скальпель.
      – Физиологический раствор сто кубов и внутрисердечную иглу… Пережми, тромбы, по-моему, локализуются здесь… Вводи раствор…
      – Отсос… пошли тромбы… Вадим, прогони несколько раз рукой…
      – Добавь раствор… Шей, Игорь. Если будет воздушный…
      – Знаю. Кетгут.
      – Скоро?
      – Всё. Очень интересно… Адреналин.
      – Наполнение?
      – Есть. Пошло.
      – Что у вас там? У меня монитор взбесился… – пожаловалась Таня.
      Несколько минут сердца работали вразнобой, но потом их ритм полностью синхронизировался. Хирурги снова переглянулись.
      – Никогда не делал и больше никогда не буду делать операции на сосудах, – сказал Игорь. – Дайте мне старый добрый аппендикс.
      – Давление поднялось, шестьдесят на семьдесят, – отрапортовала Таня. – Кровь в моче.
      – Давно?
      – Раньше и мочи-то не было.
      – Немного подожди. – Вадим глубоко вздохнул. – Игорь, шьём грудную клетку, минуту отдыхаем и вскрываем брюшную полость. Сейчас я тебе дам аппендикс, ты сам попросил.
      – Может, пока положить в зал на пару суток? – спросила Таня. – А то вы тут промучаетесь, а он умрет. И все зазря будет…
      – Молчи, женщина, – отрезал Вадим, – отрежу язык. По Домострою.
      Когда швы были наложены, хирурги отошли от стола.
      – Таня, этот инструментарий – в автоклав, приготовь другой комплект. Обработай поле. И что там на мониторе?
      – По сравнению с тем, что было – очень ничего.
      – А по сравнению с нормой?
      – Хреново. Еле-еле. Уж не знаю, чем вам аукнется ваша затея.
      – Посмотрим… – Вадим поднял глаза и Игорь заметил, не смотря на маску, что у него на лице очень странное выражение. Нехорошее выражение.
      – Я не думаю, что это стоящая идея, Вадим, – очень тихо, чтобы не слышали остальные, сказал он. – Мы этим не добьёмся нужного результата. Он будет только одним – наша совесть на всю жизнь останется загажена. Я могу и сам закончить. Если у человека появляются подобные мысли, ему лучше не подходить к столу на пушечный выстрел.
      – Не говори белиберды. Всё. Начали…
      – …Зажим. Таня, приготовь тампоны, кровит. Ага, спасибо… Игорь, ты был прав, в брюшной полости кровь.
      – Захожу… Вадь, по-моему, его очень сильно били…
      – Я так и понял…
      – Отсос.
      – Давление падает.
      – Зажим.
      – Мне кажется, отбиты почки.
      – Всё может быть. Да, и вправду…
      – Разрыв нашел, и не так страшен оказался черт, как его малевали.
      – Чего там?
      – Ткани, удар скользящий, или пережало чем-то. Странно, но это похоже… словно мышцы разорвали изнутри… крови много, но это не опасно. Может и отойдет, внутренности-то целы.
      – На первый взгляд. Если хоть несколько дней проживёт, сделаем рентген и посмотрим, что там и как. Всё, шьём – и в зал.
      Через полчаса они наложили последний шов.
      – Счастлив наш Бог, – вздохнул Игорь, когда всё закончилось. Пациента увезли и они, наконец, остались один на один, – по-моему, мы все сделали, как надо, – он стащил маску и направился к раковине – сполоснуть руки и сделать пару глотков воды.
      – Уж не знаю, – с сомнением покачал головой Гаяровский. – Пока у меня есть время отвлекать нашего цербера, советую тебе сматываться отсюда, чем быстрее, тем лучше. Я пойду в зал, проверю, как там дела, я же Вале обещал…
      – Встретимся на улице минут через двадцать, – попросил Игорь, – кое-что надо обсудить…
      – У входа?
      – Нет, у морга. Там народу поменьше.
      – Хорошо.
      Гаяровский вышел и неторопливо прошествовал к реанимационному залу. В зале он не застал уже никого – определив поступившего, все разбрелись по своим делам. Вадим подошел к койке и с интересом принялся рассматривать лежащего на ней человека. Это лицо, не смотря на трубки и аппараты, не смотря на белый казенный кафель стен и неприятное искусственное освещение, почему-то вызывало у Гаяровского странные реминисценции. Оно что-то поразительно напоминало. Вадим вгляделся внимательно. Высокий лоб, ровно очерченные брови, высокие скулы, глубоко посаженые глаза, ровный нос… Немного странные пропорции, но ничего экстраординарного. Лицо аккуратное, правильной формы, удлиненное, но страшно исхудавшее, очень молодое, вернее, кажется молодым, поправил сам себя любивший точность Гаяровский. Запавшие щеки, едва заметная складка между бровями, а главное – полуседые, густые, длинной ниже плеч, волосы, вот что скрадывало первое ощущение. “Лет тридцать… нет, моложе… двадцать семь, двадцать восемь… хотя на первый взгляд меньше… Кто бы это ни был, лицо у него очень нестандартное, прямо скажем, странноватое… Но на бандита или убийцу он совсем не похож…”. Гаяровский вытащил из кармана крошечный блокнотик, нашел чистую страничку и принялся торопливо делать набросок – в своё время он неплохо рисовал и надеялся, что руки помогут вспомнить то, что не помнит голова. Через несколько минут набросок был готов и Гаяровский стал рассматривать уже его, а не натуру. Немного подумав, он поместил портрет в рамку, пририсовал некое подобие нимба, неясный полукруг над головой, с тенью креста, вписанного в него, и, раздраженно дернув плечом, захлопнул блокнот. Этого ещё не хватало! Если пациенты начинают напоминать святых на старинных иконах – значит, точно, пора уже лечиться самому. Он быстро сунул блокнот обратно в карман и прислушался. В направление зала кто-то шел. Гаяровский сделал вид, что заинтересован показаниями приборов, при чем так, что даже не обращает внимания – кто бы это мог быть?
      – Смотрите? – он мгновенно узнал этот голос. Эта баба ещё ничего, тут есть экземпляры и похлеще.
      – Да… зашел посмотреть… Сами знаете, сложный случай…
      – Вы, Вадим, всё это проделали зря. Работа, конечно, была ювелирная, но он слишком сильно истощен, чтобы выжить. Дадим ему немного времени…
      – Вы подождите с выводами, – попросил Гаяровский. Женщина с сомнением покачала головой, – я вот поторопился, а теперь раскаиваюсь. Кстати, я же трахеотомию делал… вы канюлю почему решили снять?…
      – Не нужна стала, вот и сняли. Воды больше нет, хотя хрипы всё еще есть. Температура низкая… анализы взяли, лаборатория была… посмотрим. Такой слабый, прикоснуться страшно, не то что бы…
      – А вдруг? Давайте всё же попробуем… может, выйдет?
      – Хорошо, попробуем. Раз уж он выдержал операцию, думаю, что шанс у него есть.
      Гаяровский попрощался и вышел из зала. Отойдя в сторонку, он залез в карман халата и, покопавшись там, выудил на свет странного вида удостоверение и принялся его внимательно разглядывать. Эту корочку выронила Валентина в самом начале событий и у Гаяровского не было пока времени понять, что же лежит у него в кармане. Удостоверение было в стандартной темно-синей обложке, но на этом сходство с другими, виденными Гаяровским подобного рода документами, заканчивалось. В нём помещалась не черно-белая, как обычно, а цветная фотография, потом шли все Валентинины данные – от места прописки и номера паспорта, до роста, веса и размера обуви. Далее помещалось название спец проекта, в котором работала Валентина. Название привело его в замешательство. “Сизиф”, вот что было написано в отдельной графе. И допуски. Уровни с первого по восьмой – везде. Не понятно… Государственные учреждения – везде. Социальные службы – везде. Правоохранительные органы – везде. Военные базы… “Так вот почему её пропустили на этой машине прямо к подъезду больницы, – подумал он, – это ведь пропуск в приемную к самому Господу Богу… Они не имели права её задержать…”. Гаяровский сунул пропуск в карман и пошел по коридору в сторону лифта. Валентина дожидалась его на первом этаже.
      Валентина неподвижно сидела на лавочке в углу коридора. Она уже не плакала. Глаза её были сухими и воспаленными, на лице было написано такое глубокое отчаяние, что Вадим ужаснулся. Она поднялась ему на встречу.
      – Умер? – чужим голосом спросила она.
      Вадим отрицательно покачал головой.
      – Нет. Не умер, Валя. В реанимации. Мы попробуем его спасти, он вполне может выжить. Очень сложная была операция, и если бы не Игорь…
      – Спасибо, Вадим… прости, что я так… сплоховала… я очень волновалась, ей Богу, ты пойми…
      – Валя, не стоит. Ну, зачем ты так… Лучше давай отойдем в сторонку, надо поговорить… – Они прошли по полутемному коридору к лестнице, и Гаяровский тихо произнёс, – Скажи мне, что вообще происходит? Кто это? И откуда? Его что, хотели расстрелять? Только умоляю, скажи правду! Отвечать-то ведь мне…
      – Это был несчастный случай… Вадим, его никто не расстреливал, поверь мне, в него попали случайно. Меня не было в городе, мы с Олегом только сегодня в шесть утра приехали домой. Мы на горных лыжах катались… ладно… это не про то… Не успели мы войти – звонок, с работы… Мне велели приехать… Вот я и приехала… а он… мертвый…
      Валентина тихо заплакала, Вадим обнял её за плечи.
      – Валя, ну зачем так… Он жив. Мы всё делаем, чтобы его спасти…
      – Пятый, он очень… ну, он и до нашего отъезда был болен… а уж сейчас… Ну, я приехала… темно… ничего не видно, они меня к забору потащили… оказывается, в него стреляла охрана периметра… спутали… не могу назвать, права не имею, извини, Вадим… его оставили на морозе… бросили умирать… никто даже не подошел к нему… скоты!
      – Валя, его что – били? – спросил Гаяровский.
      – Его не били, Вадим, его убивали! Он это понял и только поэтому решил бежать… он всегда дожидался меня, никогда не пытался выбраться оттуда, если меня не было… это же опасно, они про охрану лучше меня всё знают… И он, и Лин… они пока в своём уме…
      – Кстати, ты тут кое-что уронила, вот, возьми. А то ты на свою работу не попадешь. – Вадим протянул ей корочку и Валентина спрятала её в карман.
      – Спасибо, Вадь… – Валентина утерла глаза насквозь мокрым платочком. – Я уж думала, что в этой кутерьме совсем его потеряла. Хотя эта бумажонка теперь почти ничего не значит, у нас ввели новую систему. Мы теперь по карточкам ходим. По магнитным. И внешнюю охрану у нас снимают…
      – Ты мне потом расскажешь, как это всё происходит. Сейчас не надо, людей много, не стоит лишний раз рисковать.
      – Хорошо… Вадь, можно я домой позвоню? А то Олег с ума сойдет, он всегда за меня так волнуется… Вадь, скажи, что там? Как он?
      – Если хочешь правду, то вот что я тебе скажу. Он очень слабый. Показатели – так себе, записали как критическое. Если у тебя есть возможность достать кое-какие препараты – привези, ты ему этим поможешь. Сидеть здесь сегодня тебе совсем не обязательно, тут полно врачей. Поезжай домой и не о чём не волнуйся. Всё будет хорошо, Валя. И смена у нас сегодня прекрасная, люди ответственные, не подведут. Так что звони из ординаторской и езжай с чистой совестью. И вот ещё что. Если можешь, немного поторопись с лекарствами. Тут время дорого, сама понимаешь…
      – Вадим… ещё раз прошу, прости меня, если сможешь… я не хотела тебя подводить, но ситуация такова, – Валентина запнулась, но продолжила, – что ты можешь… ну, иметь некоторые неприятности… но я постараюсь, чтобы такого не произошло…
      – Валя, я подъеду к тебе, и мы спокойно поговорим. Поезжай домой и жди меня, хорошо?
      – Во сколько ты приедешь? – поинтересовалась Валентина. Они медленно шли в сторону ординаторской, Вадим немного впереди. – Я хоть приготовлю что-нибудь, а то неудобно получается – ты тут столько времени с ним провозился…
      – Ничего не нужно, Валя. Всё, иди звонить и езжай домой.
      В ординаторской, на их счастье, никого не было. Вадим закурил и присел в шаткое кресло, а Валентина принялась накручивать свой домашний номер. Ответили ей почти сразу и Вадим стал машинально прислушиваться к разговору. – Олежка… да, это я… из больницы… нет, он жив… что?! Как – приехал?! Он что, там? У нас дома?… что происходит?… дай ему трубку… Лин, это я, привет… как ты там оказался?… как – не помнишь?… Ну не молчи, не надо… ах, вот что… нет, Лин, он не умер, он жив… я не вру… могу позвать хирурга к телефону… который оперировал… – она прикрыла трубку рукой и прошептала, – Вадим, скажи пару слов, человек с ума сходит…
      – О чем?
      – Ну, о том, что всё нормально… пожалуйста, Вадим…
      – Хорошо, – Вадим отобрал у неё трубку и произнес, – аллё, здравствуйте. Простите, не знаю вашего имени… – он специально сделал паузу, но в трубке слышалось лишь тяжелое прерывистое дыхание, словно человек на другом конце провода прилагал все усилия, чтобы не разрыдаться. – Я оперировал вашего друга и сейчас могу сказать, что у него есть хороший шанс выжить. Думаю, мы сегодня увидимся и смогу рассказать вам всё подробней, если вам угодно.
      Человек не произнёс не звука. Гаяровский пожал плечами и передал трубку обратно Валентине.
      – Я пошел, Валя. У меня дела. Ты ещё будешь говорить? – спросил он.
      – Да, – она прикрыла трубку ладонью и сказала, – я на счёт лекарств позвоню и поеду. Ты во сколько приедешь?
      – Часа через три, не раньше. Счастливо, Валя.
      – Вадим, меня пустят в зал? – на лице Валентины появилось жалобное вопросительное выражение. – Я хочу на него посмотреть, попрощаться, если можно…
      – Не знаю, стоит ли, но я распоряжусь, чтобы тебя впустили. Пока, Валя.
      Гаяровский быстро оделся и вышел на улицу. Холодный ветер, что дул утром, немного унялся, выглянуло солнце. Он прошел вдоль корпуса и свернул на дорожку, посыпанную песком, ведущую к стоящему в отдаление зданию морга.
      Игорь уже ждал его, приплясывая на чистом белом снегу. Крупный добродушный человек, волею судьбы занесенный в своё время в Афганские горы, изведавший все ужасы войны, попробовавший горе в полной мере, научившийся состраданию и сочувствию не по книгам и фильмам, а самой жизнью своей постигший все эти истины, Игорь сумел не озлобиться. Не опустился на самое дно, а заново, по крохам, по кусочкам, создал свою нынешнюю жизнь. Великолепный военный хирург, он предпочёл работе в элитном госпитале честную службу в простой рядовой больнице только потому, что здесь его никто не трогал, ни что не угрожало той размеренной и спокойной жизни, которую он вёл и хотел вести впредь. Дома его ждали жена и маленький сын, которых он любил до безумия, ради которых столько выстрадал и перенёс. А теперь этому годами выстраиваемому спокойствию угрожали несколько маленьких кусочков свинца, извлеченных из груди того странного человека, что привезла Валентина сегодня утром…
      – Принес? – сразу спросил Игорь, как только Гаяровский подошел.
      – Принес, – ответил Вадим, доставая из кармана пули и передавая их Игорю, – и дальше-то что?
      – Не знаю, – честно признался Игорь, – что сказала Валя? Расстрел?
      – Нет, несчастный случай. По-моему, она врет.
      – Вполне вероятно, – согласился Игорь.
      – Как думаешь, выживет парень, или нет?
      – Если честно, то я думаю, что нет. Кстати, пули от Калашникова, я такие не раз видел. Ладно, время покажет, Вадь. Ты, кстати, заметил, до какой степени он истощен? Я и не знал, что в жизни своей такое увижу. До того, как в него стреляли, его ещё и избивали, видимо долго. Его и без ран, которые мы шили, можно было класть в зал, просто чтобы вывести из кризиса, это же дистрофик… Нет, Вадим, это труп, по-моему… Да ещё и вода в лёгких… пневмония ему обеспечена…
      – Я, кретин, добавил… – Вадим сжал ладонями виски. – Согрел, понимаешь, беднягу. Додумался, придурок…
      – Не стал бы ты его греть, он бы и не ожил. Не стоит переживать, Вадим, всё, что Бог не делает, всё к лучшему. Я сейчас подумал – авось выкрутимся, где наша не пропадала. И парня этого спасём, не таких выхаживали…
      – Игорь, мы решили тебя не подставлять, – твердо сказал Вадим, – ты молчи, не признавайся, а мы уж, как ни будь устроим тебе алиби. Всё, езжай домой, и скажи Котьке… ну, расскажи, что тут было… вы были вместе, понял?
      – Понял, понял… Бывай, Вадим. Ни пуха!
      – К чёрту, – Вадим проводил глазами широкую Игореву спину и почти бегом припустил обратно в корпус.
      Валентину он не застал, лишь увидел мелькнувший за воротами зеленый, армейского образца, “Уаз”, стремительно набирающий скорость. Вадим на секунду задержался на крыльце, бросил рассеянный взгляд на заметенный снегом двор больницы и поспешно прошел внутрь, в тепло. В ординаторской на столе он обнаружил записку: “Вадим, препараты они привезут в семь вечера и передадут тебе прямо из рук в руки. Выйди на крыльцо, там встретишь курьера. У него будет такой же пропуск, как мой. Я жду тебя дома, обязательно приезжай, нам надо поговорить, это очень важно. Ещё одна просьба, захвати с собой что-нибудь успокоительное, пожалуйста. Желательно посильнее”. Вадим сунул бумажку в карман и направился в столовую. По дороге его поймала та врач реаниматолог, с которой он беседовал в зале.
      – Вадим Алексеевич, подождите секунду, – позвала она, – я хотела кое-что уточнить…
      – Я весь внимание, Вера Павловна, – откликнулся тот, замедляя шаг и поворачиваясь к ней.
      – Тот парень, ну этот ваш… уникум сегодняшний…
      – Что, умер? – спросил Гаяровский.
      – Да нет, пока живет. Я хотела спросить, карту-то на него заводить надо, а не имени, ни отчества… его вроде ваша знакомая привезла?
      – Да, но она тоже не знала, – нашелся Гаяровский, – она его подобрала, он и тогда был без сознания… может, если очнется, сам скажет…
      – Это вряд ли, – покачала головой Вера Павловна, – ладно, пока он у нас пойдет, как неопознанный, потом разберемся. И так документация в ужасающем состояние, а тут ещё тип с пулевыми ранениями… а вдруг проверка…
      – Кстати, насчет типа. Вы смотрели его? Что нового?
      – Вадим, вы же понимаете… совсем плохой, хуже некуда. Шов кровить начал, пробуем как-то помочь, а чем поможешь? Сердце еле тянет, анализы – сплошной кошмар. Гемоглобин низкий, свертываемость тоже, лейкоциты высокие, девятнадцать… а что вы хотели? Это же вам не старички, которые живут, сколько хочешь, пока за них машина дышит. Ранения, шок, голод, переохлаждение, операция… – женщина махнула рукой. – Вадим, если он выживет, я специально пойду в церковь и поставлю свечку, поелику уверую в то, что Бог есть. Но пока, за двадцать лет практики, у меня не было случая, чтобы такие выживали.
      – Схожу-ка и я в зал, гляну, как дела. Понимаете ли, Вера Павловна, у меня к этому парню сложилось немного странное отношение… и ещё, я же совершил огромную ошибку, которую, похоже, вы сейчас повторяете.
      – Это какую же? – прищурилась врач.
      – Я тоже поначалу решил, что он или уже мертв, или скоро умрет. А он выжил. И, по-моему, мы рано его хороним.
      – Дай Бог, Вадим Алексеевич, чтоб вы оказались правы.
      Вадим вернулся в реанимационный зал. Около его пациента стояли две медсестры и дежурный врач.
      – Ничего не понимаю, – пожаловался тот, когда Гаяровский подошел к ним, – кровит, и всё тут.
      – Сильно? – Гаяровский отодвинул одну из медсестер в сторону и стал осматривать шов. – А почему глюкозу поставили? Зачем? Кровь ставьте, он же теряет… а шов… посмотрим, подождем. Он же не так, чтобы ручьем, это пока не страшно. Может, если здоровой крови прибавиться, она и свертываться станет получше.
      Гаяровский отпустил врача и медсестер и снова склонился над больным. Странно, но он ощущал нечто совершенно ему не свойственное, а именно – жгучую жалость. Этот абсолютно не знакомый ему человек пробудил в нем, черством больничном сухаре, привычном к чужым страданиям, и научившемся их не замечать, странное чувство. “Не зря же Валентина над ним так рыдала, может, он и не преступник вовсе? И не расстреливал его никто? И не врёт Валентина, а просто я, старый дурак, во всём ищу подвоха? Как ему, должно быть, было страшно! Умирать от холода и потери крови… А как больно, это же, наверное, очень больно, когда в тебя попадает пуля…” Гаяровский присмотрелся к человеку внимательней. На секунду ему показалось, что веки того дрогнули, но это явно было обманом – тот оставался совершенно неподвижным. Запрокинутая безвольно голова, бледное восковое лицо, синие губы, плотно прикрытые веки. Черные, с сильной проседью, волосы в беспорядке разметались по простыне. Грудная клетка с выпирающими ребрами, местами посиневшая от гематом, валик под худыми плечами, тонкие руки, провалившийся до позвоночника впалый живот, ноги, как палки, коленные суставы не давали сомкнуться бедрам… Для постороннего – весьма тяжелое зрелище. Не для слабонервных. Гаяровский нахмурился. Нет, Валентина всё же ответит ему сегодня, откуда этот парень взялся и что всё это значит. Он посмотрел на часы и заторопился вниз – встречать курьера, до семи оставалось всего ничего.
      Курьером оказался молодой, простецкого вида, мужчина, одетый в форму внутренних войск. Он без колебаний направился по вестибюлю прямо к Гаяровскому, ничего не говоря, показал ему удостоверение, протянул коробку с лекарствами, козырнул и пошел к выходу.
      – Постойте! – окликнул его Вадим. – А откуда вы знаете, что…
      – Подумаешь, фокус, – пренебрежительно усмехнулся тот, – мы ещё и не такое про вас знаем…
      Курьер удалился. Гаяровский обречено вздохнул и отправился к залу – отдать лекарства дежурному врачу и распорядиться на счет больного. Уехать он смог лишь в восемь вечера. По дороге к Валентининому дому его обуревали невеселые мысли. Он совершено откровенно боялся. Он всё бы отдал только за то, чтобы оказаться как можно дальше от всех этих событий и людей, но нет – его, конечно, затягивало в самую глубь. По его выходило, что теперь он, ни много, ни мало, под колпаком у КГБ или у кого похуже, впрочем, худшего он и представить себе не мог.
      Валентина ждала его, он понял это сразу, как только переступил порог её квартиры. Во-первых её муж, этот бессловесный и бесхарактерный слизняк, даже не вышел в прихожую, а ведь открывать дверь всегда несся именно он. Во-вторых, на Валентине, ранее одетой для лыжной прогулки, теперь было надето что-то, гораздо более подходящее для делового разговора в домашней обстановке. А в-третьих, она уже успела привести себя в порядок – ни следа слёз, спокойный взгляд, аккуратная прическа и даже косметика на лице. Вряд ли она стала бы наводить марафет в вечернее время только ради мужа.
      – Здравствуй, Валя, – произнёс Гаяровский.
      – Проходи, Вадим, раздевайся… давай пальто, я повешу… как доехал?
      – На метро, – едко ответил тот, – как ещё?
      – Прости, я не подумала…
      – А о чём ты думала, когда приволокла этого несчастного ко мне, а? – взъелся Гаяровский. – О чём? Что теперь со мной будет? А с Алой? Если меня посадят…
      – Никто тебя не собирается сажать! – закричала на него Валентина. – Ты можешь не орать, а хоть раз в жизни сначала нормально послушать?!
      – Хорошо, я слушаю, – сдался Гаяровский, – что мне ещё остается делать?…
      – Проект “Сизиф”, – начала Валентина, – занимается практической проверкой результатов теоретических разработок НИИ “Савино-4”…
      – И что мне от этого?
      – Это не военные разработки, они, конечно, тоже засекреченные, но тут совсем другая область. Эксперименты в области биоинженерии…
      – …относятся к области научной фантастики, – закончил за неё Гаяровский.
      – Давно проводятся в нашей великой стране. А я работаю на одном из предприятий, которое занимается тестированием подопытных образцов…
      – Образцов чего? – в голосе Гаяровского звучал сарказм.
      – Искусственных людей. Модель 6/11…
      – Я пошел, Валя. Всего хорошего.
      – Вадим, я не вру! Как ты думаешь, где ещё у нас платят по семьсот рублей в месяц? Вадим, я врала раньше, но мы же подписку даём… документов горы, анкет целые простыни приходится заполнять… всех знакомых и родственников проверяют… система закрытая… я же туда не со стороны попала… мне, когда оттуда впервые позвонили, они… они лучше, чем я сама всё про меня знали! А до того, как меня перевели на третье предприятие, с восьмым уровнем допуска, я два с лишним года отпахала фельдшером на первом, оно у них только для проверок и существует, чтоб научить сотрудников не болтать лишнего… два года идет проверка, не меньше! А я уже больше пяти лет в этой системе…
      – Ладно, так и быть, – Гаяровский был сбит с толку её напором, – ты хочешь сказать, что привезла ко мне… одного из… ну… образец?
      – Нет, Вадим. Это не рабочие, это, вроде бы… пленники нашего шефа. Есть большое подозрение, что они… не совсем отсюда… от них что-то хотят узнать, поэтому… им устраивают… пытки… это хуже, чем концлагерь… но убивать их пока никто не приказывал, они… а, черт возьми! Что-то они такое знают, что очень нужно нашему начальству… но они молчат… идиоты… партизаны хреновы… А условия у нас там такие, что с ума сойти можно – надсмотрщики звери, избивают так, что живым не будешь… хотя им тоже приказ дан – из этих двоих вытянуть информацию, но не убивать… а Пятого они спьяну начали бить так, что он понял – убьют. Он и попробовал бежать, что ему ещё оставалось делать? Охрана периметра принялась палить. Остальное ты знаешь…
      – Валя, ты говорила – двое. Что, есть и второй?
      – Есть. Лин, пойди сюда! – позвала она и, понизив голос, сказала, – будь с ним осторожен, он немного не в себе, у него с нервами хреново в последнее время.
      Гаяровский кивнул. Дверь кухни открылась, и в прихожей показался человек, при взгляде на которого у Гаяровского перехватило дыхание – до того он был похож на его странного пациента. Столь же худой и тщедушный. Одет в такую же точно одежду, какая была на том. Только волосы не черные с проседью, а медно-рыжие, и тоже с сильной с проседью. И, Господи, да сколько же отчаяния может поместиться в одни глаза! Отчаяния и обреченности…
      – Вадим, познакомься, это Лин. Рыжий, это Вадим Алексеевич, он и есть тот самый хирург, который оперировал Пятого.
      Лин молча кивнул. Вадим посмотрел на него внимательней и заметил, что рубашка того вся перепачкана засохшей кровью. Кое-где ткань была порвана.
      – Ты не будешь возражать, если я тебя немного посмотрю? – спокойно и по возможности дружелюбно произнес Гаяровский. – По-моему, с тобой не всё в порядке.
      – Что с Пятым? – голос Лина звучал хрипло, с оттяжкой, словно тот только что проснулся. – Мне не интересно, что со мной, скажите, как он?
      – Не хочется тебя обманывать, да я и не собирался. Пока что неважно. Он в реанимации и, вероятно, пролежит там ещё долго…
      – Он жить будет?
      – Не знаю, – признался Гаяровский, – но всё, что от нас зависит, мы сделаем.
      Лин промолчал. Вадим заметил, что он едва стоит на ногах, что пальцы его, намертво впившиеся в дверной косяк, побелели от напряжения. Гаяровский сказал:
      – Пойдемте на кухню, я всё же хочу посмотреть, в чем тут дело.
      – Пойдемте, – согласилась Валентина, – идем, Лин.
      Тот наконец отпустил косяк и на нетвердых ногах проследовал за Гаяровским и Валентиной. Она попыталась поддержать его под локоть, но он раздраженно высвободил руку.
      – Снимай рубашку и садись, – приказал Гаяровский, – рассказывай, что с тобой случилось.
      – Что случилось… – повторил Лин, – жизнь случилась. Не на что там смотреть…
      – Мне видней, – уклончиво сказал Вадим, – сними рубашку.
      Лин отвернулся. Валентина подошла к нему и принялась что-то шептать ему на ухо. Лин отрицательно покачал головой. Гаяровский тоже подошел поближе и участливо заглянул рыжему в лицо. И отшатнулся, как ошпаренный, увидев вблизи глаза Лина. Удивительные глаза – человеческие, но с кошачьим зрачком. Такого он не ожидал. Валентина заметила его удивление и со вздохом сказала:
      – Прости, Вадим, забыла тебя предупредить… впрочем, меня тоже никто не предупредил… Вадим, пойдем, принесем лекарства, я ему хоть сердечное сделаю, – позвала она. Вадим вышел вслед за ней в прихожую. – Ты то, что я просила, привез? – шепотом спросила она. Гаяровский кивнул. – Двойную дозу ему вкати, а через полчаса посмотрим, что с ним сделали… просто так он нас к себе сейчас и близко не подпустит. А ему скажем, что это сердечное…
      – Тебе лучше знать, Валя. Он мне со шприцем к себе подойти-то даст?
      – Я сама. Давай, что привез.
      Валентина действительно справилась с несговорчивым Лином. Примерно через полчаса он заснул, сидя за столом и уронив голову на руки. Валентина скоренько сняла с него рубашку и они с Вадимом принялись осматривать покалеченную спину рыжего. Лин так и не проснулся, когда его положили на пол. Он был жестоко избит. Кто-то основательно постарался, вволю помахав плеткой. Валентина промыла ссадины, смазала йодом ушибы и надела на Лина чистую майку. Он никак не реагировал на её действия – то ли от снотворного, которым его накачали, то ли просто от усталости. Валентина усадила его в кресло, стоявшее в уголке кухни и принялась мыть руки.
      – Так, Вадим. С этим всё. – В её голосе звучала усталость. – Теперь рассказывай, что у тебя там. Привезли лекарства?
      – Да, был курьер. Валя, там всё пока очень плохо. Боюсь, что он не выживет.
      – Вадим, погоди одну минутку, я раскладушку для рыжего поставлю, не дело ему сидя спать… Не торопись ты с выводами. Может…
      – Валя, ты его не видела… да, кстати, ты приедешь завтра в больницу? – спросил Гаяровский помогая Валентине переложить Лина на раскладушку.
      – Конечно, – ответила та, – Лин тоже поедет, я не смогу его удержать. Кстати, судя по его словам, он доехал до города на попутках и порядочно промерз по дороге. Идиот, ей Богу…
      – Валя, проколи курс антибиотиков. И постарайся быть с ним максимально осторожной – он вполне может быть опасным, – предостерег Гаяровский.
      – Вадим, что мне делать с рыжим я знаю. Хотела бы попросить тебя немного посидеть здесь, со мной… Я отвезу тебя домой, не волнуйся. Я хотела рассказать тебе о том, что сейчас происходит… успокоить на счёт твоих сомнений относительно моей честности… показать кое какие документы… останешься?
      – Останусь, Валя. Я, собственно, за этим приехал, если помнишь.
      Валентина и Лин приезжали в больницу каждый день. Они по очереди сидели с Пятым, в реанимации к ним успели привыкнуть. Лин всё время молчал, он явно был страшно подавлен происходящим. Минул почти месяц после того, как Валентина привезла Пятого, почти месяц с тех пор, как его прооперировали, а он всё не приходил в себя. Раны немного поджили, но опасность ещё не миновала. Он никак не мог выйти из комы, и кроме того, существовало великое множество угроз, дамокловым мечом висящих над его жизнью. Но в один прекрасный день всё изменилось.
      Как-то утром в ординаторскую со всех ног вбежал Лин и с порога чуть не закричал:
      – Вадим Алексеевич!… Вадим Алексеевич, идемте скорее, он очнулся!…
      Гаяровский, удивившись сегодняшней словоохотливости Лина, пошел вслед за ним к залу. Там он застал Валентину, присевшую на стул рядом с койкой и осторожно отодвигавшей Пятому волосы со лба.
      – Ну, как вы тут? – спросил Гаяровский. – Оживаете?
      – Вадим, по-моему, ему лучше… Пятый, проснись, пожалуйста…
      Тот и вправду немного приоткрыл глаза, и Гаяровский смог разглядеть тот же длинный кошачий зрачок, что он видел у Лина. Взгляд был мутным, больным, но в нем читалось облегчение – словно Пятый понял, что всё кончилось, что всё хорошо. Он выглядел удивительно спокойным для человека, столько всего перенесшего. Гаяровский присел на краешек кровати.
      – Завтра переводим, – заключил он, – незачем в реанимации просто так койку занимать. Валя, привези кое какие вещички ему, ну… рубашку, что найдешь… И поесть тоже вези. Понял, друг? – спросил он Пятого. – Лафа закончилась, начинается жизнь. Готовься морально, а я пошел.
      Радовались все – и Лин, и Валентина, и Вадим. Через день Пятого сняли с аппаратов и перевели в терапию.
      Не смотря на все прежние опасения, Гаяровского не трогали – никто не приезжал за ним, никто не интересовался, никто не звонил ни домой, ни на работу. Вадим постепенно успокаивался. Временами ему начинало даже казаться, что пронесло, что всё будет в порядке. Он немного приободрился.
      Наблюдая за Пятым, Гаяровский поражался этому человеку до глубины души – после таких ранений тот, не прибегая ни к чьей помощи, старался всё делать сам, не подавая и вида, что ему трудно. На предложение помочь дойти до столовой, к примеру, Пятый всегда отвечал отказом, хотя Гаяровский видел, каких усилий ему стоила даже короткая прогулка. Он изо всех сил старался показать, что помощь ему не нужна, что он отлично справляется, что не стоит обращать внимания на иногда происходящие досадные заминки…
      Однажды Гаяровский заглянул днем в палату, во время тихого часа. Пятый не спал. Он полулежал на кровати и перелистывал толстенный том, лежащий на одеяле.
      – Что смотришь? – спросил Гаяровский.
      – Голсуорси. “Сага о Форсайтах”, – ответил тот, закрывая книгу. – Вообще-то, я её перечитываю… Красивая вещь…
      – Перечитываешь? – удивился Гаяровский. – Так ты сейчас… читал? Не перелистывал?… а… как? Ты так читаешь?!
      – Ну да, – Пятый поднял на Гаяровского удивленный взгляд, – читаю. Причем позорно медленно.
      – А ты… ты можешь… рассказать, о чем ты читал сейчас?
      Пятый протянул Вадиму книгу.
      – Страница двести восемь. Проверяйте.
      Он процитировал несколько строчек, Гаяровский проверил.
      – Невероятно, – проговорил он, – как тебе это удается?
      – Да тут нет ничего особенного, немного тренировки…
      – Ладно, на досуге разъяснишь. А теперь – спать, ясно? Режим придумали не для того, чтобы его нарушать.
      – Хорошо. Там… в общем, дают спать не больше четырех часов в сутки. Поэтому я очень благодарен вам за то, что вы мне напомнили…
      – Брось. Оставь эти китайские церемонии для тех, кто в них действительно нуждается, – отмахнулся Гаяровский, – ты не читал так быстро до того, как это всё с тобой произошло?
      – Быстрее, – Пятый сел на койке, секунду помолчал, а затем неуверенно спросил, – извините, а у вас не найдется сигареты? Очень хочется курить, а Валентина Николаевна…
      – Я бы тоже не позволил, на самом деле. Только уж если очень хочется, – сжалился Гаяровский, – Бог с тобою. Одевайся и пойдем. До лестницы доберешься?
      – Не знаю, – признался Пятый, – я так далеко ещё не пробовал.
      – Давай я тебя провожу, что ли.
      На лестнице они закурили, и Пятый вдруг негромко, но уверенно произнес:
      – По-моему, вы зря боитесь. Вас никто не тронет, я в этом больше, чем уверен.
      – Ты о чем? – нахмурился Гаяровский, внутренне поражаясь – откуда он узнал?
      – О том самом. Учтите, пока вы меня ни о чем не спрашиваете – вы в полной безопасности. Если, не дай Бог, конечно, я при вас не начну говорить – а я не собираюсь этого делать, ни в коем случае. Готовьтесь к лучшему, вам в этой лотерее достался выигрышный билет. Вас они не тронут, по крайней мере в моей честности у них пока не было повода сомневаться, так что я не подставлю вас, а то, что произошло со мной может оказать вам большую услугу. Шантажируйте их, вытряхивайте из них всё, что вам нужно – вам не откажут.
      – Из кого? Кто эти “они”? Что вытряхивать? Говори яснее, я не понял ровным счетом ничего…
      – Со временем поймете, – заверил его Пятый, – только не бойтесь. Эти люди того не стоят. – Он с удовольствием затянулся и продолжил. – Жаль, что Игорь Сергеевич не согласился принять участие в этой, с вашего позволения, афере. Думаю, что дополнительные деньги его семье не помешали бы…
      – Не высоко же ты ценишь собственную жизнь, – с удивлением приподняв брови заметил Гаяровский, – или, может, ты и не хотел, чтобы тебя спасали?
      – Сложно сказать. – Пятый пожал плечами. – Мне очень жаль, что я стал причиной вашего беспокойства. Всем было бы гораздо легче, если бы вы нормально и спокойно жили дальше, не отягощая себя, а я… что я? Вполне допускаю, что моя жизнь не стоит и десятой части потраченного на меня времени и нервов.
      – Мне нечего сказать, – Гаяровский потушил сигарету, щелчком отправил бычок в консервную банку, служившую пепельницей, и произнес, – пошли, смертник.
      – Пошли, – легко согласился Пятый, – мне же ещё на процедуру.
      Гаяровский внимательно посмотрел на него. Пятый выглядел, по сравнению с тем, что было раньше, очень даже неплохо. Самым интересным являлось то, что он оказался не в пример сильнее очень многих, гораздо более здоровых людей. Он не жаловался, не ныл, не старался как-то привлечь к себе внимание. Вокруг него всегда словно бы находилась аура удивительного спокойствия, уверенности и силы. Выдержке его могли бы позавидовать очень многие, да и сам Гаяровский в частности. За примерами далеко ходить было не нужно. Ими изобиловала жизнь третьей хирургии, в которой лежал Пятый. В одной палате с ним помещался некий Саманов, вроде бы военный или гебист в отставке, попавший в больницу после неудачного перелома бедра. Этот Саманов не давал прохода ни одному обитателю палаты, каждому и всякому подробно и чуть не в лицах рассказывая о своих (и не своих) проблемах, которые, по его мнению, были чрезвычайно важны не только для него, но и для всего прогрессивного человечества в целом. Любой, не пожелавший слушать подобный бред, немедленно попадал в разряд смертельных врагов. А с врагами Саманов не церемонился. Любой враг подвергался нападкам непрерывно, причем упоминалось всё – от родословной до внешних признаков деградации. И всё бы ничего, но Саманову были не чужды и физические методы воздействия – он мог, к примеру, в клочья изрезать или изорвать журнал, лежащий на вражеской тумбочке, бросить недругу в чай волосы с расчески, испачкать простыню землей и прочее, и прочее, и прочее… Поговаривали, что у себя дома он пошвыривает из окошка бутылки, стараясь попасть по окнам и крышам припаркованых на ночь машин и поливает грязной водичкой окна соседей, имеющих несчастье жить под его квартирой, на нижних этажах. Сладу с этим Самановым не было никакого. До тех пор, пока в палате не появился Пятый. В первый же день Саманов, вдохновленный присутствием нового объекта для преследования, вылил ему на тумбочку половину пузырька неизвестно где добытого канцелярского клея. Заметив это, Пятый подошел к Самановской койке и тихо произнес:
      – Убери.
      – Да ты что себе позволяешь, щенок! – мгновенно, с пол-оборота, завелся тот. – Сам нагадил, а я ему тут ещё убирать что-то должен!
      – Зря стараешься, – заметил Пятый, – мне твои угрозы по фигу, ясно?… А даже если бы они что-то значили, терпеть гадюку рядом с собой я не стал бы. Так что убери, и учти на будущее – ещё одно подобное повториться – можешь пенять на себя. Ты всё понял?
      Саманов промолчал. Остальные больные, присутствующие при сем историческом прецеденте, тоже притихли, выжидая. Пятый, пристально глядя на Саманова, повторил:
      – Понял?
      В палате, казалось, запахло озоном, как при грозе.
      – Понял, – процедил сквозь зубы Саманов.
      – Тогда учти, сплю я очень чутко, не вздумай что-либо попробовать сотворить ночью.
      – И что же ты со мой сделаешь? – прищурился Саманов, на что Пятый ответил:
      – Могу обещать со стопроцентной гарантией – сидеть не сможешь неделю, а то и больше.
      С тех пор в палате воцарились тишина и покой. Как и любой наглец и хам, в душе Саманов был обыкновенным трусом и любую угрозу в свой адрес он воспринимал с необыкновенной серьезностью. А так как за шкуру свою он боялся в первую очередь, слова Пятого мгновенно возымели своё действие. Пятого благодарили все обитатели палаты, да и из соседних тоже люди захаживали – их Саманов тоже порядком доводил. Но теперь мирное и спокойное существование обитателям третьей хирургии было обеспечено. Тем более, что Саманов, не выдержав такого с собой обращения, вскоре выписался. Весь персонал вздохнул с облегчением – ведь прекратился непрерывный поток анонимок, которые шли начальству в течение всего времени, пока Саманов занимал в отделение койку.
      – Слава Богу, хоть один смелый нашелся! – вздохнул тогда с облегчением заведующий отделением.
 

* * *

      Пятый с Валентиной с удобством расположились в Линовой палате. Наступил вечер. Лину стало гораздо лучше, кислородную палатку сняли. Теперь все трое заканчивали поздний ужин и оживленно беседовали. Лин, по своему обыкновению, начал травить шуточки, Валентине его, как умела, в этом поддерживала, Пятый изредка вставлял в беседу короткие едкие фразы.
      – Что за дрянь болтается у меня в стакане? – возмутился Лин, рассматривая на свет мутную больничную посуду.
      – Твой волос, – парировал Пятый, – можешь смело пить.
      – Лин, давай я тебе налью нормального чая, индийского, – встряла Валентина, – а этот выльем.
      – Он в любом чае обнаружит массу недостатков. Обойдется. А вот мне хорошего чая можно. Я в него волосы кидать не буду, не сомневайтесь.
      – Он точно волосы не будет кидать. Он туда пустит соплю. Причем чужую, – заметил Лин, – свою он на это дело пожалеет.
      – Лин, ты точно от наркоза отошел? – ехидно поинтересовался Пятый. – А то я могу дежурного психиатра позвать…
      Фразу он не закончил. Дверь в палату отворилась и на пороге возник… Юра. Вся честная компания ошарашено уставилась на него. Во-первых, Юра был трезвее трезвого, что само по себе было удивительно. Во-вторых, на Юрином лице проступало виноватое, просительное выражение, что было для него настолько не характерно, как не характерна улыбка для гиппопотама. А в-третьих в Юриных руках помещались две здоровенные переполненные сумки.
      – Ну, это, – начал он, нерешительно переминаясь с ноги на ногу, – здравствуйте.
      – Здравствуй, Юрик, – осторожно начала Валентина, – ты какими судьбами-то к нам?
      – Я, это… Я извиниться приехал. За всё! – единым духом выпалил Юра.
      – За что? – спросил Пятый, слегка нахмурившись.
      – Ну, за то, что бил. За то, что гонял, как собак. За все мои скотства. Лин, Пятый! Вы же могли меня бросить к шуту, а не бросили… жизнь мне спасли, можно сказать! Я тоже человек, я тут подумал… весь день думал, как проклятый. По городу ездил и думал…
      – Сколько же ты ездил? – спросила Валентина.
      – Весь день и ездил… Я вот что понял! Если кто до вас пальцем дотронется, со мной будет иметь дело, понятно?! Чтоб над людьми такое зверство творить? Да не позволю!
      – Оставляешь прерогативу за собой? – усмехнулся Лин.
      – Да не прикалывайся ты, рыжий! Я же серьезно, – взмолился Юра, – я не хочу, чтобы вам было плохо. Я теперь вообще не хочу, чтобы кому-нибудь было плохо.
      – Юр, ты головой, часом, не ударился? – настороженно вопросил Пятый. – Ты же работу за такие речи можешь потерять.
      – Не потеряю. – Юра беспечно махнул рукой. – Я тут по дороге на рынок заскочил, кое-чего привез…
      Юра вознамерился впихнуть необъятные сумки в руки Валентине.
      – Где ты ночью рынок нашел? – поинтересовалась та.
      – Так это я ещё днем. Тут вкусные штуки всякие, я прикупил…

Пятый

      – Ты мне помоешь машину, – Андрей стоял, помахивая плёткой. – А чтобы ты не смылся, этот, – короткий взмах плётки в сторону невольно отшатнувшегося Лина, – будет стоять в девятой у стеночки. Для гарантии. Всё понял?
      Пятый кивнул. Опять! Ну сколько можно!…
      – Вот ключи. Чтоб через час всё было готово. Потом перегонишь к крыльцу, отнесёшь мне ключики. И тогда получишь своего дружка в целости и относительной сохранности… Пошёл, чего встал.
 

* * *

      За полтора часа Пятый вылизал Андрееву шестёрку от крыши до порогов. Он страшно замёрз, руки онемели, глаза слезились. Когда он, наконец, сел за руль, он ощутил, как же измучался за это время. А когда перегонял…
      Это получилось совершенно случайно. Просто он не заметил этого низенького бетонного столбика. То есть заметил… но слишком поздно. Крыло чисто вымытой машины было уже помято. Пятый до крови закусил губу, заглушил мотор и вышел посмотреть. Да… Всё, теперь точно – хана.
      – Боже ты мой, – потерянно прошептал он, опускаясь на корточки возле искалеченной машины. – Как же так… нет… не может быть… Лин… они теперь Лина из-за этого прибьют… что делать?…
      Делать было нечего. Он встал на ноги и медленно, словно через силу, поплёлся к зданию. Андрей уже шёл к нему навстречу и Пятый остановился, молясь про себя – только не Лина. Меня. Не его.
      – Ну, чё? – спросил Андрей. Он стоял не с той стороны, где было помятое крыло и пока ничего не заметил. – Помыл?
      – Андрей… – Пятый замялся. – Я… словом, я случайно помял крыло… Просто не увидел…
      – Ах, не увидел? – ехидно спросил Андрей. Он обошёл машину с другой стороны, присвистнул, покачал головой. – Так прям – случайно?… Иди сюда, покажи, как дело было.
      Пятый подошёл. Он превосходно знал, что будет дальше. Страха уже не было, лишь немое отчаяние и ожидание неминуемой боли. Которая не замедлила придти. Первый удар пришёлся по многострадальной спине, Пятый не устоял на ногах и свалился в снег, рядом с наезженной дорожкой.
      – Вставай, – спокойно распорядился Андрей. – Мы только начали.
      Терпеть. Что ещё остаётся? Не будь Лин привязан в девятке, Пятый, наверное, сумел бы хоть как-нибудь ответить своему мучителю. А так… Терпел. Было больно, очень больно. Особенно если ногами… на секунду он потерял сознание, но оно вернулось очень быстро, даже слишком быстро. Когда же он, наконец, остановится? Сколько можно?…
      – Так, – Андрей одёрнул форменную куртку, – теперь… выправляй давай. Поживее, мне ехать надо. И смотри, чтобы чистенько… без сколов. Я пока пойду, проведаю кое-кого… не догадался, кого именно?
      – Не надо… – прохрипел Пятый. Он сидел на снегу, держась обеими руками за грудь. – Андрей, пожалуйста, не надо… не трогай его…
      – Тебя спросить забыли, – усмехнулся тот. – Пошёл, чего расселся? Давай, давай. Подкрылок сними и выправи. За час управишься.
      – Я замёрз… руки не слушаются, я всё испорчу…
      – И ответишь за это отдельно, сука. Всё, я пошёл. Через час приду, и если ты не сделаешь – пеняй на себя.
      Пятый снова остался один во дворе. Его трясло от боли и холода, но тем не менее он нашёл в себе силы подняться на ноги и подойти к злополучной машине. Подкрылок… это опять надо на корточки садиться. Господи… надо что-то делать. Итак, подкрылок. Начнём. Он вытащил из багажника сумку с инструментами, поставил на снег. Отвёртка… почему она всё время падает?… Чёртовы саморезы, сколько же вас тут?… Не потерять бы…
      Он решил положить винтики за верхний молдинг, и, встав на ноги, машинально посмотрел наверх. И оторопел. Из окна второго этажа на него с ужасом и непониманием смотрела Ленка. Даже сквозь давно не мытое стекло он сумел рассмотреть, что она испугалась и побледнела. Где же Валентина?! Почему она разрешает Ленке смотреть?… Зачем?! Не надо, пожалуйста… перед глазами поплыли огненные круги, саморезы посыпались в снег, под ноги. Он поспешно опустил голову (не хватало ещё свалиться тут, на потеху всей честной компании) и, снова присев на корточки, принялся собирать маленькие винтики. Голова продолжала кружиться. Подкрылок он снял быстро, завёл руку в полость крыла, нащупал вмятину, осторожно надавил… Слава Богу! Крыло послушно выпрямилось и приняло прежнее положение. Пятый глубоко вздохнул, поставил на место подкрылок, и принялся привинчивать его. Совсем чуть-чуть осталось, капелька… ещё три винтика… ого, дырочек-то больше. Дырочек четыре, а винтиков три. Сейчас, поищем… Он поставил на место те винтики, что у него были и, опустившись на колени, принялся закоченевшими руками разгребать снег. Куда упал этот проклятый саморез?… Холода он уже не чувствовал, снег казался белым чистым песком… можно лечь и немножко передохнуть. Да, пожалуй… как хорошо… сейчас полежу, подожду… потом поищу винтик…
      – Ты чего разлёгся-то тут? – Андрей пнул Пятого по рёбрам, тот слабо шевельнулся. Андрей пнул ещё раз. – Я кого спрашиваю, а? Подъём, падла… и в зал. А ты смотри-ка, сделал… подъём, глухой!
      Пятый не шевелился. Он уже не чувствовал, как Андрей отпихнул его ногой с дороги, не удосужившись даже посмотреть – в чём дело. И Валентининых торопливых шагов он тоже не услышал. И шума мотора – тоже…
      – Козёл херов! – заорала Валентина, не помня себя от ярости. – Ты чего делаешь с ним, сволочь?!
      – Отвали с дороги, баба, – процедил Андрей. – Я тороплюсь.
      – Ах ты… – Валентина запнулась, не находя от возмущения слов, а Андрей просто отпихнул её, сел в машину и дал по газам.
 

* * *

      – Вставай, ну пожалуйста, – просила Валентина. Она схватила Пятого за плечи, встряхнула, стремясь как-то растормошить его. – Ты замёрзнешь… Лена!
      – Иду! – Лена уже бежала к ним. – Что нужно?
      – Найди камфару и обогреватель, срочно!… Я его донесу, он не тяжёлый… Лена, не теряй времени, поторопись… Пятый, да очнись же ты, нельзя же так! Всё, давай, милый, пошли… нет, я лучше сама… он тебя что – ещё и побил, что ли?…
      В медпункте было тепло. Пятый немного пришёл в себя и его стала колотить крупная неприятная дрожь. Валентина помогла ему переодеться в сухие вещи и велела лечь. Пока он сидел на койке, сгорбившись, закрыв лицо ладонями, не в силах поднять взгляд на людей, страшно стыдясь только что перенесённого унижения – Валентина ещё кое-как сдерживалась и тактично молчала. Но как только ему стало чуть получше – принялась на Пятого орать и поносить его, на чём свет стоит. Пятый понял, что она не на шутку перепугалась.
      – Да как ты мог такое допустить, а? – ярилась Валентина. – Ты дурак, что ли? Или тебе деньги платят за то, чтобы ты терпел это всё? Чего ты молчишь, как партизан на допросе? Я с тобой разговариваю!
      – Я… простите… хорошо, я так больше не буду… я обещаю… – бормотал он. – Хорошо…
      – Ложись, идиот! – Валентина силой заставила его лечь на узкую койку. – На бок, а не на спину… вот так. Руки и ноги сейчас тебе разотру… так лучше?
      – Да, спасибо… хорошо… не надо больше, правда…
      – Пятый, чаю тебе налить? – спросила Лена.
      – Наливай, чего ты его спрашиваешь, – отозвалась Валентина. – Этого дурака… А ну-ка, приподними рубашку… о-го-го… чего ты морщишься? Больно?
      Пятый слабо вскрикнул, когда Валентина, на её взгляд, совсем не сильно, надавила ему на живот. Он сбросил её руку, резко сел, прижимая руки к животу, судорожно вздохнул…
      – Больно? – переспросила Валентина. Пятый через силу кивнул. – Где?
      – Там, где вы… нажали… желудок, кажется…
      – Понятно. Лена, пойди, дружок, позвони на Первое, Лукичу, скажи, что я их забираю. Потом… сейчас, напишу телефон… ага… это больница, позовёшь Гаяровского, скажешь, что мы сейчас приедем. То есть не сейчас, а через полтора часа. Поторопись, не затягивай.
      – Как получится, – Лена взяла со стола бумажку с телефонами и вышла. Валентина спросила Пятого:
      – Может, ляжешь?
      – Ладно, – ответил тот. – Что-то мне хреново…
      – Тошнит?
      – Да, причём сильно… но пока держусь… плохо…
      – Что плохо?
      – Что Лена здесь. Не стоит ей это всё… видеть…
      – Не под колпаком же её держать, – вздохнула Валентина. – Рано или поздно она всё сама узнает. Ты только постарайся до больницы дотянуть, ладно?
      – Мне не настолько плохо… – Пятый осторожно лёг. – Справлюсь, чего уж там…
      – Вот и молодец. Всё будет хорошо.
      – Наверное, – еле слышно прошептал Пятый. – Как глупо… ей Богу… случайно…
      – Закономерно, – парировала Валентина. – Я же знаю, как ты водишь, когда выспишься нормально.
      – Это да… руки до сих пор сводит… пальцы – как чужие, – пожаловался Пятый.
      – Ты мне лучше скажи, где болит-то? А то тебя вон как скрутило…
      – Да, по-моему, это несерьёзно, – ответил Пятый. Он полулежал, опираясь на подушку. – Само пройдёт… он мне просто врезал ногой по животу, а так…
      – В больницу съездим, для очистки совести, – сказала Валентина. – Боязно мне.
      Вошла Лена.
      – Ну, что? – поинтересовалась Валентина. – Дозвонилась?
      – Ага. Всё нормально, только Вадим Алексеевич… ну, этот врач… из больницы… он ругался. Не сильно, правда, но ругался.
      – Что сказал?
      – Я повторять не буду, – категорично заявила Лена.
      – Дело твоё, – пожала плечами Валентина. – Поехали?
      – Поехали, – согласился Пятый, садясь. Он немного поморщился, Валентина это заметила.
      – Больно? – с тревогой спросила она. Пятый отрицательно покачал головой.
      – Сходите за Лином, – попросил он. – А то я вряд ли…
      – Лен, проводи его к машине, – распорядилась Валентина. – Я сейчас…
 

* * *

      По дороге Пятому стало совсем плохо. В больнице его в срочном порядке потащили первым делом на рентген, а потом – в реанимационный зал. Со страху – давление сильно упало, стало рвать кровью, сердце засбоило, начались сильные боли. Гаяровский, скованный присутствием Лены, сумел выругать Валентину только тогда, когда они вдвоём пошли в зал – проведать Пятого.
      – Ну, Валя, – голос Вадима Алексеевича прямо-таки источал яд, – я это тебе припомню…
      – Вадь, я ничего не смогла сделать, – оправдывалась та. – У меня работа, в конце-то концов… ты это понимаешь?…
      – Я тебя сколько раз просил – будь внимательнее, – процедил Вадим Алексеевич.
      – Хорошо, – покорно вздохнула Валентина. – Я постараюсь.
      Пятый не спал и, когда они подошли, открыл глаза.
      – Ну, ты как? – спросил Вадим Алексеевич. Пятый в ответ сокрушенно покачал головой.
      – Не знаю, что и думать, – слабым голосом ответил он. – Вроде всё ничего было.
      – Дождёмся снимков, потом посмотрим, – успокаивающе ответил Вадим Алексеевич. – Помереть не дадим, не бойся.
      – Я как-то и не собирался, – заметил Пятый. – Просто…
      – Главное, не волнуйся пока, – попросила Валентина, – успокойся.
      – Я не волнуюсь, – Пятый прикрыл глаза и тяжко вздохнул. – Только больно…
      – До снимков потерпи, – попросил Гаяровский. – Потом обезболим, обещаю.
      – Не берите в голову, – ответил Пятый. – И не такое терпел…
      – Тут всё-таки больница, – наставительно сообщил Гаяровский. – Смысла нет терпеть. Через полчасика всё прояснится.
      – Посидеть с тобой? – спросила Валентина. Пятый отрицательно покачал головой.
      – Холодно, – вдруг сказал он. – Почему – непонятно…
      – Я сейчас скажу, чтобы одеяло тебе принесли, – сказал Гаяровский. – И сердечного укол не помешал бы…
      – Мне пить можно? – спросил Пятый.
      – Пока не надо, – ответил Вадим Алексеевич. – Лучше глюкозу покапаем, всё больше пользы будет… Ладно, Пятый, мы пошли. Попозже ещё заглянем.
      – Счастливо, – ответил Пятый. – Ленке и Лину привет от меня… и успокойте их, пожалуйста, а то они оба…
      – Оба – что? – не поняла Валентина.
      – Нервные слишком, – ответил Пятый. – Ладно… я пока посплю, что ли…
      – Спи, – ответил Гаяровский. – Мало ли что…
      Час спустя в коридоре происходил такой разговор:
      – Как я и предполагал, это желудочное кровотечение, – сказал Гаяровский, поднося свежий снимок к свету. Валентина закусила губу, Лена в мгновение ока осунулась и побледнела. – Не сильное, впрочем.
      – Вадь, и что? На стол? – спросила Валентина.
      – Не стоит. Пока не стоит. Смысла не вижу. Понаблюдаем, уколы поделаем… должен и сам нормально справиться. Оставим его в покое, а Валь? Как думаешь?
      – Ты уверен, что резать не надо? – с сомнением спросила Валентина.
      – Режут на скотобойне, – оборвал её Гаяровский. – У нас – оперируют. Патологии, которая требовала бы оперативного вмешательства, я тут не вижу. Понятно?
      – Хорошо.
      – Езжайте пока домой, что ли, – попросил Гаяровский. – От вас тут пользы – как от козла молока… утром вернётесь. Если что – я позвоню.
      – Валентина Николаевна, мне тоже домой? – спросила Лена.
      – Давай уж лучше ко мне, – со вздохом ответила та. – Я хоть за тебя волноваться не буду… а Лин куда пошёл?
      – Сказал – в машине посидит, – ответила Лена. – Он так расстроился…
      – Ещё бы, – Валентина досадливо покачала головой. – Ладно, поехали. Утро вечера мудренее…
 

* * *

      Всю ночь ему снились кошмары. Во сне он видел, что в кожу на его груди кто-то вживил перфорированные стальные полоски и вставил в отверстия в них множество крошечных лампочек. Этот кто-то теперь охотился за Пятым, неизвестно зачем, но вряд ли для чего-то хорошего… приходилось скрываться, прятаться… то он шёл сквозь снег, настоящую пургу… то вдруг оказался на берегу маленького заболоченного озера с прозрачной водой, на опушке хвойного леса… кто-то преследовал его, не давая толком рассмотреть окружающий мир… Страшно хотелось как-то вынуть эту дрянь из груди, он почему-то (это он точно знал) самому этого делать было ни в коем случае нельзя… пейзаж сменялся пейзажем – теперь он мчался по летней дороге под светлым июньским небом на некоем подобие мотоцикла… его обгоняли уродливые гротескные машины, которые не были похожи ни на что, виденное им ранее – ни в Доме, ни на Земле… пыльный кювет… и промчавшаяся мимо погоня… можно поискать кого-нибудь, кто поможет, наконец, избавиться от ненавистных полосок… грудь болела всё сильнее, саднила… Наконец, после долгого блуждания по пыльным полупустым улицам незнакомого города, он нашёл людей, способных ему помочь. Двое аферистов – старик и девушка. То есть, на первый взгляд они были аферистами… а потом оказалось, что они в своё время сумели скрыться от такой же погони. Лампочки вытащила девушка, причём не руками, а чем-то, напоминающим страшноватую помесь пинцета и плоскогубцев, полоски снял старик… недолгое облегчение, а затем снова – страх и неизвестность – что же делать дальше?… С этим чувством он и проснулся. Тело болело, как одна большая ссадина. Он чувствовал себя страшно усталым и разбитым, даже солнечный день за окнами большой палаты не радовал, а скорее раздражал. “Поздравляю с выигранным боем, – услышал он голос Арти. – Ты превзошёл сам себя, Пятый. Не ожидал”. “Я не понял, – признался Пятый. – О чём ты, Арти?” “Этой ночью ты вышел в астрал, – пояснил Арти. – Вышел не очень удачно, признаться. Попал… скажем, в довольно горячее место. Тебя приняли за жертву, ты вошёл в игру… неподготовленным, слабым… и справился. Я волновался, но ты столь хорошо действовал, что я не рискнул вмешаться”. “Арти, где ты? – спросил Пятый. – Там?” “Иногда, – ответил тот, подумав. – Скажем так, когда мне становится скучно, то я…” “Ладно, Арти. Не хочешь говорить – не надо. Только скажи, Бога ради, кто это был?” “Понятия не имею, – признался Арти. – Ладно, теперь коротко – по делу. Я тут посмотрел… всё с тобой обойдётся. Не беспокойся. Спи побольше, постарайся не нервничать”. “Спасибо, Арти”. Поговорили. М-да… от боли во всём теле хотелось тихонько завыть. Пятый закусил губу и прикрыл глаза. Даже спать не хочется… вернее, не получается.
      Вошла Валентина. Остановилась рядом с кроватью, погладила его по волосам… Пятый робко прижался впалой щекой к её ладони, тёплой, мягкой… Утешьте меня, кто-нибудь!… Так плохо… Пощадите…
      – Больно? – спросила Валентина. Она всё ещё держала свою руку, Пятый испугался, что начни он говорить – и эта рука исчезнет, уйдёт… он еле заметно кивнул. – Я скажу на посту, чтобы тебе сделали хотя бы анальгин…
      – Не уходите, – попросил он. – Хоть ещё немножко…
      – Да я быстро вернусь, – заверила та. – Не волнуйся.
      – Валентина Николаевна… я понять не могу… так больно… почему?…
      – О, Господи… он же тебя побил, да так, что мать родная не… прости, я не подумала… в общем, сильно побил. Или ты не помнишь?
      – Да помню я… не в этом дело… вчера так сильно не болело…
      – Это, наверное, потому, что ты уже к тому времени и ощущать-то толком ничего не мог, – объяснила Валентина. – А сейчас поспал немножко, вот и…
      – Одни кошмары снились, – признался Пятый. – Мне кажется, я от них… устал ещё больше… а теперь ещё и болит…
      – Где хоть болит-то?
      – Везде, – ответил он. – И голова… и спина… чёрт знает что…
      – Успокойся, – попросила Валентина. – Дело поправимое. Вот только…
      – Что?
      – Как ты снимки ещё одни сумеешь выдержать?… Ладно, я сейчас. Подождёшь?
      – Хорошо. Вы вернётесь?…
      – Сию секунду. Лина позвать?
      – Не надо, зачем… он и так расстроенный, а тут ещё… незачем ему слушать, как я ною… как же больно…
      – Я сейчас, – Валентина вышла. Пятый тяжело вздохнул, попробовал было повернуться поудобнее и тут же пожалел об этом – тело отозвалось на движение новой болью. Валентина не обманула, вернулась и впрямь быстро, принесла анальгин. Боль немного поутихла, но ненадолго. Вскоре пришлось перебираться на каталку и ехать (это просто смешно – “ехать”) в рентген кабинет. Одно обрадовало – снимки ничего плохого не показали. Ближе к вечеру в больницу приехал Гаяровский, проведать и посмотреть как дела. В палате никого из посетителей не было. Валентина повезла Лина домой, Ленка поехала на работу…
      – Оклемался? – первым делом спросил Гаяровский. Пятый кивнул. – Я так и знал. По-моему, кромсать тебя по новой на этот раз не придётся.
      – Я это ещё вчера понял, – ответил Пятый. – Вадим Алексеевич, что дальше?…
      – А ничего, – просто ответил тот. – Лежи, отдыхай. И все дела.
      – А есть можно?…
      – Пока нельзя – тромб боимся сорвать. Капельницы, и только капельницы. Терпи.
      – Не привыкать… вы завтра дежурите?
      – А то, куда ж я денусь, – вымучено вздохнул Гаяровский. – В отпуск бы… устал я, дружок… веришь, нет, а устал.
      – Верю, – примирительно ответил Пятый. – Все устают… только каждый по-разному… я тоже устал…
      – Ты скажешь – устал… Понимаешь, это же накапливается, как вода. Вроде по капельке, по капельке… и глядишь – полное ведро. Согласен?
      – Естественно… Скажите, мне ещё долго в реанимации лежать? Тут так плохо…
      – Пару дней потерпи. Ты всё-таки ещё не в том состоянии, чтобы идти в простую палату. Понял? Потерпишь?
      – Хорошо… я хотел попросить вас об одной мелочи… то есть, мне кажется, что это – мелочь, но…
      – Говори, я постараюсь помочь. Если смогу, конечно.
      – Там одна девчонка… Наташа… она как-то просила, чтобы я ей помог с курсовой… вы не узнаете, как у неё дела?…
      – Практикантка? – поинтересовался Гаяровский.
      – Да, – просто ответил Пятый.
      – В хирургии?
      – Совершенно верно, – подтвердил Пятый.
      – Спрошу, чего мне стоит-то… Ты иногда скажешь… девчонка… слушай, а сколько тебе сейчас лет? – вдруг спросил Гаяровский.
      – Тридцать восемь, – ответил Пятый неохотно. – Не люблю про это говорить…
      – Да кто же любит, – вздохнул Вадим Алексеевич. – Никто. Тогда понятно, почему “девчонка”. Сколько ей?
      – То ли девятнадцать, то ли восемнадцать… я не спрашивал…
      – Молодо выглядишь, дружок. Тебя бы ещё откормить да подлечить… красивый ты парень, девки бы пачками вешались…
      – А потом пачками бы падали. Едва увидев вблизи глаза, – с лёгким сарказмом ответил Пятый. – Бросьте, Вадим Алексеевич. Я помогаю ребятам только потому, что считаю это приемлемым… и важным для себя. Отвечать добром на добро. Как со мной, так и я…
      – Ты бы лучше с Ленкой был поласковее, – посоветовал Гаяровский. – Хорошая она, правда… Редко сейчас такие встречаются.
      – Тут вопрос решен уже давно, – вздохнул Пятый. – Юра – и всё. Не скрою, с моей подачи.
      – Но зачем?
      – Зачем ломать ей судьбу? – вопросом на вопрос ответил Пятый. Устало вздохнул, покачал головой, отвёл взгляд. – Я уже… близко… слишком близко подошёл к тому, что здесь называется словом “понимание”. Слишком, чтобы брать кого-то с собой…
      – Совсем один? – спросил Гаяровский. – А рыжий?
      – Ни в коем случае. Это – не его область, только моя. Только. Я решу эту проблему, обещаю. Решу скоро… не так скоро, как надо, но…
      – Может, не стоит? – осторожно спросил Гаяровский. – Не торопился бы ты…
      – Я слишком долго ждал, – ответил Пятый. – Слишком долго, чтобы ждать ещё. Я – уже и не я вовсе, а кто-то совершенно другой. Оболочка, змеиная шкурка…
      – Сколько лет вы… тут находитесь? – по наитию спросил Гаяровский.
      – Почти семнадцать, – подумав, сказал Пятый. – Не очень-то и долго… а что такое время?… Всё относительно, и время тоже… пока всё относительно – всё хорошо…
      – А если нет?
      – Тогда-то и начинаются проблемы… с атомными станциями и прочей ерундой…
      – Я пока в той области никаких проблем не видел.
      – Так это пока, – успокоил его Пятый. – Потом посмотрим…
      – Хорошо… что хоть сказал, – вздохнул Гаяровский. – Ты это вообще-то серьёзно? О том, что возможны какие-то проблемы?
      – Более чем, – ответил Пятый. – Я вообще шутить не умею. Вы меня, вероятно, с кем-то перепутали.
      Гаяровский улыбнулся.
      – Да, Лина тут явно нет, – заметил он. – Скучно без него, правда?
      – Я бы так не сказал. От постоянного и неистощимого чувства юмора устаёшь. Хотя… Без него и впрямь тоскливо, – Пятый вздохнул, осторожно лёг поудобнее.
      – Соскучился? – спросил Гаяровский.
      – По Лину – да. По его хохмам – нет. Увольте, благодарю покорно…
      – Они завтра приедут, – сообщил Гаяровский. – Думаю, что тебя к тому времени можно будет перевести в общую палату. Не против?
      – Только за. Ненавижу реанимацию, – признался Пятый. – Вообще ненавижу болеть. И когда кто-то болеет рядом со мной – тоже терпеть не могу.
      – Почему? – удивился Гаяровский.
      – Я устал волноваться, – объяснил Пятый. – Я не могу спать, не могу есть, не могу жить, когда кому-то рядом плохо. Волнуюсь. Вы не подумайте, я не такой эгоист, каким могу казаться, просто…
      – Слишком сильно переживаешь, – Гаяровский кивнул каким-то своим мыслям. – Я такое видел, причём не раз. Кстати, излишняя эмоциональная реакция в подобных ситуациях – признак невроза. Ты в курсе?
      Пятый кивнул.
      – Я знаю, – ответил он. – Но я не могу иначе. Просто не могу. Я так устроен. И ничего с этим не поделаешь.
      – Лечится нужно, – наставительно сказал Гаяровский.
      – От чего? – Пятый удивлённо приподнял брови. – От любви? От привязанности? От самого себя? Я не сумею… хотя это, конечно, скорее наказание, чем благо – уметь столь сильно любить…
      – Потом расскажешь, – Гаяровский покосился на дверь в палату, в которой уже некоторое время маячила медсестра, ждущая, когда же врач, наконец, освободится. – Я пойду. Попозже я ещё загляну к тебе, проведаю. Ладно?
      – Ладно. Вадим Алексеевич, вас затруднит позвонить Валентине Николаевне и попросить её сказать Лину, что всё в порядке?
      – Да нет, в принципе… Вот только зачем?
      – Лин такой же, как я. А я бы очень хотел, чтобы этой ночью он спал, а не метался из угла в угол. И ещё… попросите сказать Лину, что когда я шёл через Эстен, мне было гораздо тяжелее, чем сейчас. Это должно его успокоить.
      – Эстен? – с недоумением спросил Гаяровский. – А что такое Эстен?
      – Это такие горы, – объяснил Пятый. – Как-то в молодости я попал там в небольшую заварушку… сейчас всё это кажется смешным, милым и далёким… но тогда… передадите?
      – Передам, – кивнул Гаяровский. – Не так это сложно. Я пошёл. Не скучай, лады?
      – Я пока посплю, – ответил Пятый. – А то я устал… эти снимки меня доконали.
      – Больше не потребуются, – Гаяровский махнул рукой и вышел из палаты.
      Пятый некоторое время смотрел на дверь, затем и вправду, по честному, попытался уснуть… хотя, признаться, это довольно долго ему не удавалось. Покой… Это бывает только в сказках. В реальной жизни ему всегда что-то мешает. Так бывает всегда, исключений нет. Может, это и правильно. Ведь по сути дела статика может перерасти в энтропию. “Ладно, – подумал Пятый. – Не буду я на ночь задаваться этим вопросом. Спать тоже когда-то надо”.
 

* * *

      Проснувшись утром, он почувствовал себя гораздо лучше. Отдохнул, выспался, отлежался. Дежурный врач во время утреннего обхода сказал:
      – Можно в общую. Один снимочек, для очистки совести…
      – Слава Богу, – ответил Пятый. – Когда?
      – Как только, так сразу… Через пару часов.
      – Вот и хорошо. А вставать?
      – Попозже, Вадима Алексеевича дождёмся. Для гарантии. Ладушки?
      – Как скажите, – ответил Пятый. – Курить хочется – сил нет…
      – Потерпишь, – ответил врач.
      Гаяровский прибыл через полтора часа и подтвердил то, что говорил утром дежурный врач – перевод в общую палату. Примерно через полчаса Пятый, слегка пошатываясь от долгого лежания, отправился с выпрошенной у Гаяровского сигаретой на лестницу. Какая благодать! И покормили, и покурить дали, и позвонить разрешили из ординаторской, двушку клянчить не пришлось. Правда студентам Гаяровский сделал втык на тему того, что не следует терзать зазря человека. Так что есть вероятность, что пару-тройку ночей получится выспаться. Хорошо!… Пятый провёл рукой по глазам, тряхнул головой, глубоко вздохнул. Что ещё нужно сделать? Лину звонил, с Валентиной парой слов перекинулся, с Леной поговорил о том, о сём… что забыл, скажите на милость? Не оставляло чувство, что что-то не сделано, что-то прошло мимо. “Ладно, потом, – подумал он, – само вспомнится”.
      День прошёл незаметно, спокойно. Под вечер в больницу нагрянула вся честная компания, с неутомимым Лином во главе; была привезена куча продуктов, кое-какая одежда, даже деньги. Пятый старательно отказывался от всего, скорее по привычке – он превосходно знал, что это бесполезно. Да и Валентина на этот раз расстаралась не на шутку. Непонятно, почему – то ли испытывала нечто похожее на вину перед ним (странно), то ли пыталась показать Лене и Лину, что он, Пятый, не безразличен ей, что её заботит его судьба (странно вдвойне)… “Словно с цепи сорвалась, – подумал Пятый. – С чего бы это?”
      Только вечером он понял, в чём же дело. Валентина просто пыталась извиниться перед ним за то, что не успела заступиться за него, за то, что её не было рядом в тот момент, когда Андрей избивал его, Пятого, за помятое крыло машины… Глупо? С точки зрения простого человека – да. С точки зрения Валентины – нет. А сам Пятый… ему, по большому счёту, было всё равно. Что есть, то есть. И всё. Такие мелочи, что и думать о них скучно…
 

* * *

      Это было ново, и это было хорошо. Ему дали комнату, в которой он мог вечерами сидеть со студентами – всех достали его ночные бдения в ординаторской. А тут… Великолепно. Пусть временно, но, по его запросам – лучше не придумаешь. То, что надо. Ну и что, что комната маленькая. Зато можно перетащить туда из палаты все книги, а то соседи начинают коситься – не психа ли, задвинутого на науке, положили к ним. Пятый и сам был бы не прочь перебраться в эту комнатку, но этого, к сожалению, сделать было нельзя – правила не позволяли.
      – Пятый, нам сегодня приходить? – Ольга и Нина стояли на пороге палаты.
      – Конечно, – ответил он. – Конспекты возьмите.
      – А что с тобой такое опять стряслось? – спросила Оля.
      – Упал с лестницы под поезд, потом утонул в реке, – ответил Пятый. – А потом…
      – А серьёзно? – спросила Нина.
      – Да фигня, – отмахнулся Пятый. – Ничего серьёзного. Всё уже хорошо.
      – Тогда ладно.