Блок 6

Форт лежал пластом, лицом вниз. Он весь был там, в полицейском участке – глядел глазами автомата, управлял его движением.

О том, что сделано, он не жалел. Надо было перехватить инициативу. Ещё днем он полагал, что можно вытерпеть нечистые уловки Толстого ради того, чтобы покинуть планету. Но вот до чего дошло – при нём, на его глазах, людьми стали распоряжаться как вещами. Конечно, всегда найдутся козлы, для которых «не землянин» – вообще не человек, но когда перед тобой одному существу дают понять, что другое существо, его любимое, пойдёт кому-то на потеху, а ты думаешь: «Пускай! какие-то туанцы, льеши, они сами за клик продаются», – то можешь подавать заявление: «Я подонок, считаться человеком не желаю».

Баста! дальше катиться шариком по жёлобу нельзя. Ты не робот, чтобы ждать приказа, как поступать. Переверни ситуацию и командуй.

Ты знаешь, что и зачем делаешь. Риск? разумеется. Какая жизнь без риска? Это почти последнее, что тебе осталось. Минимум ощущений, чувства зажаты в оболочке искусственного мозга, рот не пересыхает, сердце не бьётся и дыхание не учащается – но ведь осталось что-то, чтобы сознавать себя живым?.. Да. Жажда действия.

Толстый не лишился чувств от страха – размазню бы участковым не назначили. Робот схватил его за шею, но руки остались свободны. Он нашёл браслет на запястье, ощупью сдвинул пуговку – неважно, на сколько делений, не тот случай, чтобы считать щелчки, – и, вскинув браслет ко рту, выкрикнул:

– Ко мне!..

Суставчатая лапа паука взметнулась, из её «ступни» выросли тощие пальцы – и переломили браслет, разодрав кожу до лимфы; пальцы собрались, с треском сминая браслет. Щупальца туго, до хрипа сдавили горло, а другая лапа подняла на уровень глаз Толстого чёрный конус, сипящий язычком голубой плазмы.

– Больше так не делай, – без выражения, но внятно прожужжал паук. – Резка металла. Резка тебя. Эну, выходи из клетки.

Эну дышала так, будто душили её, а не Толстого. Изнутри подкатывал тошнотный комок, подёргивала боль, в глазах стоял туман слёз. Многоножка отца неслышно и быстро появилась из-за барьера, отделявшего клетку в углу от зальчика приёмной, поднялась – ростом с человека. Безоружный Толстый отшатнулся, робот обхватил ему шею железными верёвками – тогда Эну зарылась лицом в подстилку. Слышала возню, крик «Ко мне!..» и потом этот механический голос.

Робот Фойта напал на Толстого!

Но роботы не должны, не могут нападать! Так говорили в школе!

Готовая зареветь, Эну в ознобе свернулась клубочком, забилась в угол клетки. Толстый, задушенно кашляя, цапался руками за сжимающийся блестящий воротник, пробовал лягнуть многоножку, но напрасно. Зрительное устройство робота по-игрушечному вращалось на стебле; он покачивался на лапах вверх-вниз.

– Эну, не бойся, – жужжал голос. – Говорит Форт. Робот телеуправляется. Эну, отвечай.

– Что? – выдохнула Эну.

– Откуда Толстый говорил со звёздными. Ответь мне.

– Откуда? – смятённая Эну привстала, озираясь. – Он там сидел... вон там его кабинет...

Боком, волоча упиравшегося участкового, паук засеменил к комнате хозяина и, поджав лапы к бокам, ловко просочился внутрь; там что-то упало, зашуршало – стебель с глазами согнулся над столом, пара лап переворошила мелкие вещицы на столе, выдернула ящики.

– Толстый, хочешь жить. Отвечай.

Хватка ослабла. Толстый вдохнул поглубже, как в последний раз.

– Что... ххх... что вам надо?!

– Связь. Немедленно. Ты сейчас говорил с кем-то обо мне. Я слышал.

– Всё улажено, отец Фойт, – заговорил Толстый торопливо, пока хватало воздуха. – Сегодня вас вывезут. Клянусь Небом!

– Ты сказал «буду с товаром». Кому ты меня продал.

– Никому, чтоб мне судьбы не было! Честные комиссионные...

– Не верю, – щупальца стали свиваться плотней. – Где связь. Эну, Эну, иди сюда, – позвал паук. – Прочитай мне, что тут написано.

Одолевая страх, Эну выскользнула из решётчатого загона.

– Это. И вот это. Ты грамотная.

– Ну да...

– Читай.

– «Оружейный шкаф. Правила пользования оружейным шкафом...»

– Больше не надо. Читай здесь.

– «Огнетушитель».

– Не надо. Откуда Толстый говорил со звёздными,

– Отец, я не видела!

– Где его связь. Передатчик. Ищи. Что это.

– «Только для служебных переговоров», – прочла она замасленную пальцами наклейку. – «Зональная полицейская сеть».

– Здесь.

– Семь, четыре, сорок, восемнадцать, добавочный Шая. Милая, любимая...

– Это связь, – прохрипел Толстый, – код входа... Я соединю... Если вы меня отпустите... Мне надо семь-восемь минут...

– Отец, он врёт! – завизжала Эну. – Он вызвал солдат! они сейчас придут! Надо бежать, отец!!! Они друг с другом говорят через браслеты!

Паук щупальцами вздёрнул Толстого над полом; тот засучил ногами, пытаясь хоть на что-то опереться, лицо его посинело, кожу стало заливать чернильными пятнами, глаза выпучились и закатились вверх.

«Нельзя, – остановил себя Форт. – Нельзя! Мне за одного-то отвечать не знаю сколько; хватит на себя грехи навешивать. Остынь, парень...»

Встряхнув участкового пару раз, он опустил его ногами на пол.

«Буду с товаром» может означать многое, но слишком похоже на работорговлю. Наивно думать, что этот бизнес умер и похоронен в учебниках истории. Это – живое сегодня Галактики. Людей крадут и продают, и далеко не одних девушек. Обученный пилот дорого стоит, а пиратам достаётся дёшево; не раз приходилось слышать, что кое-какие корабли иномирян водят рабы-земляне.

– Ключ, – потребовал паук. – Ключ от клетки.

– Он в замке! – поспешно подсказала Эну.

Лапы стремительно обыскали Толстого, выбрасывая всё из карманов. Плазменный резак сменился роликом призрачной клейкой ленты; полминуты не прошло, как обмотанный участковый, мыча залепленным ртом, оказался на месте Эну.

– Их двое, Шук сказал, – паук перебирал ногами, подыскивая себе место за барьерами. Открытое пространство у двери ограничивали три загородки – одна, до потолка, заслоняла от входящих клетку, другая – вход в кабинет и какую-то дверь, третья – стол дежурного.

– Солдат – двое, – Эну залегла между барьером и клеткой, прикрывая голову руками; она была убеждена, что вот-вот начнётся пальба. – Но есть помощники, они форму не носят. Семеро. Они с дубинками, даже без хлыстов.

«Девять. Лишь бы не одновременно, – подумал Форт. – И, если не повезёт, против меня два лучемёта. Скверная история. Помолимся, чтобы их браслеты не дозванивались до центра, где живёт спецназ».

– Молись, – велел он Эну. – Погромче.

– Ааа... зачем?! – приподнялась она на локтях.

– Для разнообразия, – скрипнул паук. – Делай, что говорю.

– По-красному или по-белому?

– По-быстрому, – Форт через сейсмический датчик автомата отследил шаги снаружи здания, и эти сотрясения приближались.

– О Небо, единственное и необъятное, воззри на мир людской глазом светоча Своего... – запричитала Эну «покаянную» с плаксивыми нотками, и Канэ Тэинии, вошедший по старшинству первым, в недоумении остановился, перейдя порог – что за нелепица? за барьером молится мункэ и доносятся мученические звуки, словно кто-то куском подавился...

«Конечно, лучше бы ей сплясать на середине, это зрелищнее, – размышлял Форт, готовя автомат к броску, – но подставлять её не следует».

– Командир?.. – озираясь, Канэ прошёл глубже в приёмную; за ним заглянул в участок и молодой Муа.

Толстый с горечью понял, что не довёл пуговицу до второго деления – «вызов всего состава».

Тяжёлый удар подошв робота и вопль Канэ означал, что многоногое страшилище выпрыгнуло из укрытия.

Той ночью на ТуаТоу отнюдь не во всех отделениях полиции бесчинствовали роботы.

Ночная сторона планеты почти на двадцать часов погрузилась в элуэ-мои, «тёмную жизнь». Огромное большинство жителей с облегчением сбросило груз дневных забот и предалось сну в надежде, что утром дробь будильника застанет их посвежевшими и готовыми к новым мытарствам. Многим элуэ-мои присудила находиться при исполнении служебных обязанностей – благодать сна не простиралась на полицию, ОЭС, ночные смены на заводах и энергостанциях, умви, официантов и вышибал в местах увеселения, бригады неотложной медицинской помощи и срочного ремонта, валютные рынки и ряд правительских ведомств.

Иных лишили сна недуги, иные сами отказались от него. Выходили на промысел искатели чужого добра; мууны дарили любовь и ласки своим мункэ; затянулись далеко в ночь чьи-то споры и ссоры; сановные белодворцы и богобоязненные миряне искали в сводах Веры ответы Неба на вопросы смертных. В автономии Таомона продолжались захватывающие гонки машин трёх классов – отборочные перед всетуанскими – и фанаты прямой трансляции бесновались у стенных экранов, забыв о праве своих домашних выспаться по-человечески; полулегальный видеоцентр «Пряности Элуэ-Мои» предлагал эротическую программу «Цветок + Цветок», тоже находившую своих ценителей.

Не спали и в скромном храме Облачный Чертог, что на окраине города Гигуэлэ в автономии Хинко.

Храм – белостенное каре келий, молитвенных залов и трапезных – был возведён давным-давно и отличался скромной простотой убранства. Чистота побелки в нём не нарушалась плакатами или лозунгами, что ныне обычно для храмов Белой Веры. Здесь было малолюдно и тихо – заняты едва ли две кельи из каждых десяти, и настоятель велел для экономии не отапливать храм ночью. Если получивший убежище озябнет, он может взять у келаря напольную жаровню.

Облачный Чертог служил убежищем. Об этом свидетельствовали надпись над вратами и белодворские милиционеры в сторожке у врат; их сменщики коротали время в дежурке – по уставу полагалось укреплять Веру в душе молитвами, они же сосредоточенно резались в мак-сэк.

Жаровня в двенадцатой келье бездействовала, и Уле Эмэнии набросил на плечи одеяло. Заметив это, Чахлый Нию прервал монолог, чтобы спросить:

– Затопим?

– Зачем тратиться на эту роскошь? – ответил Уле. – Посидим и так.

– Посидим, – согласился Пономарь Оуа.

– Ты дальше говори, Чахлый, – подбодрил Нию Расстрига Лье, жующий зубочистку. – Языком согреешься.

– А что можно сказать? по-моему, яснее некуда. Профсоюз пилотов продержится месяц-другой, но выплаты из профкассы покрывают разве что треть их расходов. Это высококлассные спецы, жить впроголодь им непривычно, а у многих семьи, учёба детей стоит недёшево. Когда они прекратят забастовку – вопрос времени, а дело, считайте, уже решённое.

– Не думаю, – по слогам, немного нараспев, возразил Уле.

– Тебе ещё раз прокрутить отчёт юристов? – показал ему Чахлый кассету с записью.

– Что такое – позавчерашний отчёт? материал устарел. Тогда не было известно подробностей об аварии судна, нанятого «Вела Акин»...

При упоминании звёздных негодяев Расстрига переломил зубочистку надвое, затем на четыре части, шепча старинное проклятие – что-то из серии «... и век не знай фазы, скрючься и не разогнись». Уле показалось, что заклинания Лье могут оказаться действеннее, чем усилия законников. Скандал с упавшим кораблём на руку забастовщикам, но неделя, две – и эта новость отомрёт. Тем более если фирма докажет, что всему виной военные.

– ...до сих пор неизвестно, почему балкер попал под обстрел, – Уле постарался вернуть себе уверенность. Не хватало ему, активисту Единства, присоединяться к Нию и вносить пораженческий дух в совещание. Не затем он вырвался из Буолиа, чтобы плакаться о пережитом и стонать в изнеможении: «О, я так измучен! о, не надо больше никаких конфликтов!» Он вернулся в рабочую обстановку, смог быстро войти в курс дела и заняться тем, от чего был так долго оторван. Это лучше «пшика» лечило от затяжной тюремной депрессии.

– ...версия юристов о ненадёжности кораблей эйджи кажется мне подходящей. По крайней мере, это веский довод в пользу проверки всех нанятых судов. А «Вела Акин» проверки не хочет. Мало того, что будут задержки в портах и простой, обязательно найдётся что-нибудь такое, разглашения чего фирма боится.

– В ясновидцы метишь?

– Отнюдь. Я просчитываю обстановку... а-ах, – Уле зевнул. – Наши господа, занятые грузовыми перевозками, всегда озабочены одним – удлинить смену, нормативы повысить, а расценки снизить. Профсоюз встаёт им поперёк дороги – и они, чтобы не нарушать законов, поручают звёздным нанять эйджи. Контуанцы арендуют что-то эдакое, по минимуму расходов – лишь бы кое-как летало и вмещало груз. Исправными такие суда быть не могут.

– Можно подумать, у эйджи нет службы технадзора и страховых агентств, – засомневался Оуа. – Торговый флот у них едва ли не больше нашего...

– Ну и что? У дикарей лодчонок всегда больше, чем танкеров у цивилизованной нации.

– Я не про то. Допустили же наши контролёры эти эйджинские консервные банки к посадке на Иколе-2!

– Вопрос – как допустили? И заметь – только на Иколе-2. Нигде в других местах они сесть не могли – по стандартам не проходят. Это к вопросу об их пригодности...

– Весь профсоюз диспетчеров перевешать на вонючих верёвках, – с нажимом высказался Лье. – Зажравшаяся сволота. Им зарплаты хватает, а остальные хоть сдохни. Порядочные выступили бы заодно с пилотами! будто не на одной службе состоят... Давайте проголосуем моё предложение.

– О верёвках? – скосился Уле.

– Нет, послать к диспетчерам наших, чтобы подключить их к забастовке.

– Душа моя, ты сперва думай, что сказать, и лишь подумав – говори. Свои карательные настроения оставь в отхожем месте. Вспомни, как диспетчеры добились повышения зарплаты... трудно винить их в себялюбии.

Лье дерзко хмыкнул, но смирился. По совести, ему не полагалось выдвигать что-либо на голосование, поскольку в келье он присутствовал не как участник совещания, а от службы физической зашиты Единства. Раньше его можно было видеть в охране диспетчерских пикетов – разумеется, в дешёвой жёсткой маске выродка и капюшоне, надвинутом до ноздрей. Были драчки, что говорить. Победа диспетчерам досталась не без крови. Белодворская милиция тогда хорошо помогла: давала хлысты, прятала в храмах. Лозунг у Белого Двора с Единством общий: «Здоровье подданных – величие державы». Вот и епарх Таомоны выступил с проповедью о сложном труде пилотов и обязанности нанимателей соблюдать биологические нормы; постращал тем, какие ужасы могут случиться от усталости пилотов. «А лучше бы, – упрямо мыслил Лье, – он призвал к всеобщей забастовке в их поддержку! Эх, и супчик бы заварился!.. Семь автономий можно разом вскипятить, плюс соседние правительские земли... И чего он так мягко проповедовал?!»

– ...и чтобы не звучало здесь: «Тот профсоюз хороший, а этот – плохой». Наша рознь – врагу на радость, – твёрдо говорил Уле. – Мы не имеем права делить на белых, красных, манаа и льешей. Все – дети Неба. Я постараюсь избежать расхожих аргументов вроде того, что всех объединяет состав крови...

«И не избежал», – Лье подавил желание мелко ужалить активиста.

– Лье, тебе стыдно за свои речи?

– Да.

– А почему не видно на лице?

– Душа моя, Уле Праведный, каких узоров ты ждёшь от меня?

– Ну хоть для приличия изобрази. Утешь мне сердце.

– Сейчас, – Лье напыжился, и фазовый узор «усов» и «бровей» на его поддельно скорбной физиономии стал темнеть. Вместо «душевного сокрушения» обозначилась «любовная встреча».

– Артист! – восхитился Оуа.

– Э-хэ, – жестом фокусника Расстрига выудил из-под просторной блузы сигару. – Господа архиереи, не пора ли сворачивать синод? Наше благочестивое сидение подзатянулось... Выносите резолюцию, чтобы скорее запостить её в комитет.

– Святотатец, – незлобиво заметил Пономарь. – Опоганишь дымом келью.

– И опоганю, – Лье с вызовом закурил. – Сана меня лишили, не сегодня-завтра отрекусь от Белой и уйду к красноверцам. Вот видит Небо – отрекусь! Дайте мне самой красной пасты – намазаться...

Затворники из кельи 12 негромко – с уважением к храму – рассмеялись. Компания четвёртый день дискутировала по актуальным вопросам текущей политики, которыми комитет поспешил нагрузить неожиданно вернувшегося Уле. Если не считать беседы о забастовке пилотов, нынешней ночью бдение посвящалось назначенному на завтра самооправданию Уле, где он обещал рассказать историю своего ареста, следствия и заключения. Но Чахлый притащил запись отчёта адвокатов Единства о действиях против «Вела Акин», и собеседники уклонились от главной темы. Уле изголодался по настоящей работе и готов был взвалить на себя всё, что предлагалось.

Доверителей, согласных сесть в убежище с Уле, среди хинкосцев нашлось бы сколько угодно. Народ здесь известен состраданием, и после публичного объявления о предоставлении убежища безвинно осужденному видеофон настоятеля Облачного Чертога сбился бы от лавины запросов мирян – кто укрылся в храме? за что осуждён или преследуется? Самое меньшее пяток сердобольных с котомками явился бы к храму в полной решимости отстоять правду или разделить судьбу принятого в убежище.

Но Уле были нужны в доверители не кто попало, а исключительно свои. И он подмигнул настоятелю: «Я из Единства». Многоопытный олх подмигнул ответно: «Сынок, я несведущ в политике» и устранился от поиска доверителей, предоставив это Пономарю Оуа, который случайно тоже состоял в Единстве.

Оуа был всамделишный пономарь; прозвище отвечало его должности в каком-то захолустном храме. Он-то и подобрал Уле кого надо – Чахлого, по болезни списанного с химического завода, и скандалиста Расстригу, лишённого белодворства за несоответствие образу священнослужителя. Чахлому доверие к Уле автоматически прощалось как никчёмному инвалиду, а выходки Расстриги мало кого могли удивить. Не Расстрига ли горланил у храмовых врат, что куда больше доверяет смазливой умви, схоронившейся в Облачном Чертоге от мерзавца-сутенёра, и если бы не справедливость, он начхал бы на всех Уле, сколько их ни есть? Так, шуточка за шуточкой, под смех милиционеров Расстрига пронёс через врата засунутый в мотню эйджинский пистолет – той системы, где патроны вставляются в барабанчик.

На милиционеров вполне можно было положиться. Кроме того, через улицу от храма – полицейский пост, это обязательно для всех убежищ. Но личный телохранитель не помешает.

Уле готовился выступить не с каким-то сенсационным разоблачением. Но ему было что поведать хинкоской видеосети. За время пребывания под следствием он нагляделся и наслушался столько всякого-разного, что Двору Закона поневоле придётся послать во владения треста Мал-Гаит группу инспекторов. Инспекторам предстоит проверить, точно ли штаб гвардии Мал-Гаит утверждает необоснованные аресты, имеет ли место в ходе следствия принуждение к даче ложных показаний, и те ли гвардейцы, каких поимённо перечислил Уле Эмэнии, особо усердствуют в истяза... то есть в принуждении. При идеальном развитии событий следующим этапом должно быть запоздалое раскаяние секции 54 Двора Закона и извинение в письменном виде – какая прискорбная ошибка, не вникли, не заметили следов принуж... (стоит ли повторяться?) и осудили вместо оправдания. Естественно, что членство и деятельность Уле Эмэнии в добровольной общественной организации «Единство ради защиты здоровья» никакой роли не сыграли.

Главное – выступить. Утром в храме установят видеокамеры, комиссия из белодворцев, юристов и выборных граждан явится выслушать его самооправдание, чтобы потом по трезвом размышлении представить или не представить Двору Закона доклад о претензиях Уле Эмэнии к тресту Мал-Гаит.

Уле сам потребовал публичности. Настоятель посовещался с окружным архиереем, и тот изъявил согласие. Пусть вещает на весь регион. Такая передача стянет людей к экранам, это повысит популярность храмового телевидения.

В промышленно развитом Хинко белодворцы сильно уважали Единство и отнюдь не уклонялись от сотрудничества. Да и явных красноверцев не чурались, не то что оголтелые (да простится нам срамное слово) олхи в Буолиа с их ригоризмом.

– И впрямь, не пора ли вздремнуть, братия? – Оправляя хламиду, Оуа поднялся с циновки. – Время позднее, а день предстоит нелегкий. Уле, горячая вода в термосе...