Позднее выяснилось, что тщеславие Сталина было более сильным, чем у Троцкого, что у него были совершенно безудержные амбиции, что он полностью пренебрегает моральными нормами. Ленин только тогда стал обращать внимание на эти качества Сталина, когда внутри партии тот сконцентрировал в своих руках «необъятную власть» и начал предпринимать попытки контролировать деятельность самого Ленина. Но в тот период эти качества Генерального секретаря ЦК еще не были настолько очевидными, как это стало позднее. Подобные черты личности Сталина, не очень разборчивого в средствах, вероятно, не проявились бы, если бы он, скажем, занял должность секретаря райкома или управдома где-нибудь в России или Грузии. Ведь униженность, насилие и жестокость представляли собой общественную болезнь, которая в России имела вековое прошлое. В начале века население многих деревень подвергалось поркам. Даже долгие годы подполья не смогли радикально изменить восточные, по-азиатски неукротимые черты характера Сталина. К самодисциплине его приучили духовная семинария и строгие правила пребывания на нелегальном положении. Однако и они не переломили в нем вождистских амбиций. По мере приближения к вершинам власти эти стремления все больше и больше заполняли его личность. Как и многие настоящие революционеры, он был человеком одержимым, но не только идеей революции. Он был одержим мыслью о своем предназначении, о своем призвании. Его способность навязывать другим свою волю нельзя отождествлять с понятием сильной воли. Среди членов партии большевиков было много людей с сильной волей, было немало и таких людей, которые в сталинских тюрьмах сохранили свою моральную и физическую стойкость, и, кстати, как пишет Рой Медведев, трудно сказать, оказался бы Сталин способным на это в подобных условиях.

Люди, попадавшие под сильное влияние его личности, относились к нему с обожанием. Н. С. Хрущев в своих воспоминаниях, например, писал: «Весь этот период моей работы в Московском городском партийном комитете, довольно часто имея возможность общаться со Сталиным, слушать его и даже получать непосредственные указания по тем или иным вопросам, я был буквально… очарован Сталиным, его предупредительностью, его заботой… Все, что я видел и слышал у Сталина, на меня это производило чарующее впечатление, я был всецело поглощен обаянием Сталина».

Многие, но, конечно, это относилось скорее к 20-м годам, не выносили его. Именно потому, что более или менее ясно представляли, что Сталин растопчет всех, кто будет стоять на его дороге. Его ненавидели, и мало было таких людей, которые оставались к нему равнодушными. Люди, духовно более развитые, чем он, редко попадали в его ближайшее окружение. Пожалуй, единственным исключением был Бухарин. Однако это отнюдь не означает, что Сталин любил таких интеллектуально развитых людей. Все для него были винтиками в механизме. Из воспоминаний революционеров, находившихся с ним вместе в ссылке, прежде всего из воспоминаний Свердлова, видно, что Сталин по своей натуре избегал людей. Среди его сотрудников многие отмечали его гнетущее влияние на них. Так продолжалось, пока он не подчинял их своей воле.

Сталин был трудным соперником, партнером по переговорам. Об этом говорят многие видные политические деятели, дипломаты той эпохи, прежде всего Черчилль. Сталин в большинстве случаев достигал того, чего он хотел достичь на переговорах. Многие объясняют его успехи актерскими способностями, поскольку он умел обворожить собеседников. Даже такие проницательные люди, как Г. Уэллс, заблуждались относительно личности Сталина. Например, Г. Уэллс говорил об искренности Сталина, о том, что он чужд всякого коварства. Сталин разбирался в том, как нужно производить хорошее впечатление на партнеров по переговорам, так же точно он умел это делать и в отношении масс. Уже с конца 20-х годов он с готовностью позволял себя фотографировать вместе с детьми и женщинами. Он мог быть и щедрым, и до бесконечности мелочным, в зависимости от обстоятельств.

Довольно красноречиво раскрывает черты характера Сталина его отношение к Ленину. Сталин уважал Ленина, считал его великим, но авторитет Ленина давил на него, сковывал его. Он подчинялся воле Ленина в решающие моменты, и в этом, кстати, проявились его хорошие тактические способности. После того как влияние Ленина по мере усиления его болезни начало уменьшаться, в руководстве аппаратом партии Сталин начал проводить собственную политику. Он даже шел на столкновение с Лениным, так как почувствовал, что проиграть уже не может. Авторитет Ленина тяготил его. Даже в 30-е годы он не упускал из поля зрения вдову Ленина Н. К. Крупскую, хотя пожилая и больная женщина уже не имела никаких связей с оппозицией. К тому же ее ведь нельзя было объявить предателем и врагом народа. В то же время на публике он всегда подчеркивал старинную дружбу между ним и Лениным и их идейно-политический союз.

Свою идейно-политическую легитимацию он получил благодаря ссылкам на Ленина.

Однажды, выступая уже после смерти Ленина, Сталин дал ему подробную характеристику. Он пытался показать свое сходство с Лениным, нарисовав такой портрет, на который сам ориентировался. Через 10 — 15 лет качества, которые подчеркивал Сталин, стали рассматриваться как его собственные. Прежде всего он выделял скромность Ленина, его связи с широкими народными массами: «Только впоследствии я понял, что эта простота и скромность Ленина, это стремление остаться незаметным или, во всяком случае, не бросаться в глаза и не подчеркивать свое высокое положение, — эта черта представляет одну из самых сильных сторон Ленина как нового вождя новых масс, простых и обыкновенных масс глубочайших „низов“ человечества»[87].

Следующая «родственная черта», или то, что Сталин видел у Ленина, это «сила логики»: «Необычайная сила убеждения, простота и ясность аргументации, короткие и всем понятные фразы, отсутствие рисовки, отсутствие головокружительных жестов и эффектных фраз, бьющих на впечатление, — все это выгодно отличало речи Ленина от речей обычных „парламентских“ ораторов.

Но меня пленила тогда не эта сторона речей Ленина. Меня пленила та непреодолимая сила логики в речах Ленина, которая несколько сухо, но зато основательно овладевает аудиторией, постепенно электризует ее и потом берет ее в плен, как говорят, без остатка»[88].

В действительности это не совсем правильное замечание, так как Ленин, по его собственным словам, в речи и при формулировании мыслей употреблял чаще всего длинные, в определенной мере сложные фразы латинской конструкции. Сталин подчеркивал, что даже в самых трудных ситуациях Ленин никогда не терял самообладания. Ленин, считал он, вел неумолимую, Жесткую, бескомпромиссную борьбу за «ликвидацию» противников внутри партии. Однако следует знать, что Ленин никогда не «уничтожал» противников, если только не отождествлять политико-идеологическую победу с физическим уничтожением. Наконец, Сталин преклоняется перед гениальностью Ленина, которая, по его мнению, выражалась в том, что он никогда не боялся резких поворотов, неожиданных решений. Можно найти элементы правды в этой оценке, но тут нужно видеть и одну характерную подмену, потому что у Ленина перед неожиданными шагами всегда шел точный анализ обстановки, просчитывание возможных последствий. Но об этом речь не идет, хотя только с учетом этого сталинское определение было бы точным, раз оно приписывает Ленину такое качество, как отсутствие боязни «скачка в неизвестность».

Ясно, что характер Сталина со временем менялся. Достаточно взглянуть на то, как в конце 30-х годов Сталин начал ретроспективно показывать себя в переносе на 20-е годы. Несмотря на свои вспышки гнева и внезапные поступки, Сталин был все-таки вдумчивым политиком, который проявлял внимание к мельчайшим деталям, независимо от того, относилось ли это к дипломатическим переговорам или к содержанию его выступлений. Его речи всегда отвечали требованиям данного момента. Он точно знал, как нужно идти в направлении намеченной цели: прямо, через трупы врагов или друзей, или надо идти на маневр, выбирать кружные пути.

Объяснять только болезнями или садизмом нельзя даже такие факты, в которых вполне явственно проявлялись симптомы его душевного заболевания. Прежде всего следует указать на такую его черту, как склонность подвергать арестам родственников своих самых ближайших сотрудников. Он даже иногда и не скрывал, что эти аресты преследуют одну цель — как можно ближе привязать к нему человека, членов семьи которого он держал своеобразными заложниками. Поначалу, в 20-х годах, он применял своеобразный психологический террор, чтобы подчинить себе своих сотрудников. У нас нет причин сомневаться в достоверности воспоминаний Троцкого, который писал: «Через систему сообщающихся сосудов я знал в последние годы моей московской жизни, что у Сталина есть особый архив, в котором собраны документы, улики, порочащие слухи против всех без исключения видных советских деятелей. В 1929 году во время открытого разрыва с правыми членами Политбюро Бухариным, Рыковым и Томским, Сталину удалось удержать на своей стороне Калинина и Ворошилова только угрозой порочащих разоблачений».

Позднее его уже не удовлетворяли эти методы, он начал арестовывать близких родственников руководителей, работавших с ним, посылать их в лагеря. Он требовал все новых и новых доказательств личной преданности ему от этих людей. Был расстрелян зять Н. М. Шверника, арестованы родители невестки К. Е. Ворошилова, подобная угроза нависла и над его женой. Известно, что жены Молотова и Калинина долгое время провели в лагерях. Старик Калинин постоянно умолял Сталина отпустить его арестованную жену. О душевной «щедрости» Сталина свидетельствует то, что он пообещал Калинину с приближением окончания войны освободить его жену из лагеря в честь победы. И действительно, через месяц после победы уже умиравший Калинин получил извещение об освобождении своей жены. Незадолго до смерти он смог с ней встретиться. Процессию на похоронах Калинина, естественно, возглавлял Сталин.

Конечно, мы можем рассматривать эти факты как проявление его болезненной подозрительности. Но более убедительным кажется то, что личную неограниченную диктатуру, которая была создана им после победы пролетарской революции, освободившей народ и предоставившей невиданные в истории возможности для демократического самоуправления, он не смог бы сохранить, не совершая преступлений. Эта диктатура стала хранительницей его административно-бюрократической системы. Сталин пытался подавить любые исторические тенденции, которые угрожали его власти. Сталинская система действовала не по законам мафии, но перенимала определенные ее черты. В связи с этим прежде всего следует указать на систему круговой поруки: либо ты становился частью механизма уничтожения, либо погибал.

О комсомольцах, которые были подвергнуты репрессиям, можно узнать из воспоминаний Валентины Пикиной, бывшего секретаря ЦК комсомола, которая выдержала многолетнее заключение в лагерях. 21 июля 1937 года Сталин вызвал к себе в Кремль генерального секретаря ЦК ВЛКСМ А. Косарева и секретарей ЦК ВЛКСМ В. Пикину и П. Горшенина. «В кабинете уже находился Ежов, — вспоминает Пикина. — И тут же, не спрашивая о делах, Сталин принялся упрекать Косарева, что комсомол не помогает органам НКВД разоблачать врагов».

Косарев и его товарищи не хотели помогать в разоблачении «врагов», они понимали, что им пришлось бы принести в жертву машине террора своих товарищей и друзей.

Судьба комсомольского штаба была предрешена весной следующего года. По своей привычке Сталин дал прием с участием очередных жертв.

Вспоминает М. В. Нанейшвили, вдова А. В. Косарева: «Это был грандиозный прием, и мы с Сашей были приглашены. Сидели за отдельными столами. Тосты провозглашал почему-то Молотов. Те, в честь кого Вячеслав Михайлович говорил хвалебные слова, были не только чрезвычайно польщены, но и как бы получали индульгенцию… По заведенному ритуалу после тоста нужно было подойти и чокнуться со Сталиным… Помню, как волновался Семен Михайлович — Буденный, когда Молотов заговорил о нем: ведь в те дни ходили по Москве упорные слухи, что Буденный арестован… А потом вдруг — о Косареве! Я была поражена: многие Сашины товарищи, комсомольские работники, уже находились за решеткой… О Косареве Молотов произнес, пожалуй, самую вдохновенную речь: за нашего талантливого, многообещающего!.. Саша тоже подошел к Сталину, они чокнулись, Сталин его обнял и поцеловал. Под аплодисменты Косарев вернулся на свое место. Боже мой, полвека прошло, а у меня будто бы перед глазами его лицо, бледное, взволнованное… Подошел ко мне: „Маша, прошу тебя, поехали домой!“

Вернулись мы к себе, на улицу Серафимовича, 2, «дом на набережной», как назовет его потом Юрий Трифонов, и Саша говорит: «Ты знаешь, что мне Сталин на ухо шепнул? „Если изменишь — убью!“ Признаться, я тогда не придала этому значения, пробовала шутить: „Но ведь, Саша, ты же не собираешься ему изменять? Что ты так разволновался?“ Косареву же было не до шуток. „Видишь ли, Маша, — сказал он хмуро, — НКВД ничего не стоит превратить генерального секретаря ЦК ВЛКСМ в изменника Родины…“

Все произошло именно так, как подумал Косарев после «поцелуя Иуды». 23 ноября 1938 года «Правда» поместила сообщение о замене руководства ВЛКСМ. За неделю до пленума ЦК ВЛКСМ была предпринята безуспешная попытка заставить товарищей Косарева отмежеваться от своего генсека. На пленуме Сталин лично убеждал их, что речь идет не об ошибках, а о целой «вредительской линии».

Пикина напрасно писала Сталину о злоупотреблениях НКВД: она была освобождена только в 1954 году. Прокурор, пересматривавший ее дело, с изумлением узнал, что она еще жива. Что касается Косарева, то, как заявил следователь, ведший дело Пикиной, он был расстрелян 23 февраля 1939 года.

Сталин всегда стремился замаскировать свои поступки, скрыть свою роль в руководстве машиной террора.

«Сталин был человеком большого ума и еще большего коварства, — писал в своих мемуарах И. Эренбург. — Он много раз выступал как поборник справедливости, который хочет положить конец произволу. Помню его слова и о „головокружении от успехов“, и о том, что „сын не отвечает за отца“. После разгула „ежовщины“ он публично сокрушался: в таком-то городе исключили из партии несколько честных коммунистов, в другом даже арестовали неповинного человека. Десять лет спустя, в разгар кампании против „космополитов“, он осудил раскрытие литературных псевдонимов. Неизменно он напоминал о необходимости беречь людей. М. С. Сарьян рассказывал мне, как, принимая армянскую делегацию, Сталин спрашивал о поэте Чаренце, говорил, что его не нужно трогать, а несколько месяцев спустя Чаренца арестовали и убили».

Существует точка зрения, ставшая почти предрассудком, что в действиях Сталина находила выражение сама история. Однако это не более чем проявление вульгарного исторического фатализма. Такое мнение о Сталине было исторически обусловлено, оно выполняло определенную функцию, демонстрируя для внешнего мира, что он не имеет ничего общего с арестами и расправами над людьми. Достаточно сослаться на случай с Бухариным, когда за четыре месяца до своего ареста Бухарин, уже находившийся в опале, стоял на трибуне Мавзолея 7 ноября рядом со Сталиным. Сталин на виду у всех пригласил его подняться на трибуну.

В истории периодически возобновлявшихся волн репрессий имели место случаи, когда некоторые люди признавались невиновными в инкриминируемых им преступлениях. В этих случаях Сталин вмешивался в дело и снимал тех, кто был виновен в нарушении законности. Был снят со своего поста «железный нарком» Ежов. Поиски «козлов отпущения» становились регулярными. Сталин всегда умел найти виновных в совершенных «ошибках» и тем самым направлял недовольство народа в определенное русло. Видимо, человек с другим характером вряд ли мог бы проводить такую политику.

Если мы будем рассматривать историю как процесс, имеющий определенные альтернативы, то сталинская система личной диктатуры не может рассматриваться как закономерность. Между исторической потребностью в крайней концентрации власти и сталинской личной диктатурой с ее безудержным разгулом преследований существовали варианты развития, воплощение которых в жизнь не потребовало бы такого числа жертв. Это понимал и сам Сталин. Он нанес неисчислимый ущерб советскому народу и строительству социализма тем, что систематически и сознательно препятствовал развитию любых тенденций, стремящихся ограничить его личную власть. Что касается возможных альтернативных вариантов развития, то их анализ выходит за круг задач этой книги.

О частной жизни Сталина существует множество легенд. В связи с этим мы выбрали только такие эпизоды, которые можно проверить по многим источникам и на основе которых можно показать нечасто упоминаемые или описываемые мельком особенности личности Сталина.

Сталин не слишком много времени проводил в кругу своей семьи. Своих сыновей он не особенно любил. Вообще слово «любовь» в связи со Сталиным можно упоминать только с определенными оговорками. Его старший сын Яков погиб в плену у немцев. Сталин никогда по-настоящему не любил его. В 1938 или 1939 году Яков совершил попытку самоубийства, продиктованную отчаянием из-за того, что отец абсолютно с ним не считался. Он выстрелил в себя, но, к счастью, был только ранен. Однако отец лишь поиздевался над ним. Он якобы заявил, как пишет об этом Светлана Аллилуева, что Яков даже не способен попасть в цель. С сыном от второго брака Василием у отца было множество конфликтов. За его детством, которое не знало родительской ласки, последовала безответственная и неудачная взрослая пора. Василий Сталин стал военным, в молодые годы он получил звание генерала и занимал высокие посты в командовании Военно-Воздушными Силами, «Все более усиливающийся алкоголизм сделал его неспособным к выполнению какой-либо задачи. Он умер 19 марта 1962 года, не приходя в сознание после попойки, устроенной вместе с его грузинскими собутыльниками. Ему был всего 41 год» — так писала после его смерти сестра Светлана.

К своей дочери Светлане Сталин относился с восторженной любовью. Впоследствии восторги прошли, но любовь осталась. Видимо, она была единственным человеком, к которому Сталин питал теплые человеческие чувства. Он мог в ее присутствии даже расчувствоваться, показать себя человеком, который нуждался в любви и нежности. Таким он предстает в письмах, посланных ей. «Моя дорогая Сетанка, я получил твое письмо от 25 октября. Спасибо, что ты не забыла своего папку. У меня все в порядке, я чувствую себя хорошо, но скучаю без тебя. Получила ли ты персики и гранаты? Я пошлю тебе еще, если ты мне прикажешь. Попроси Васю, чтобы он мне тоже написал. До свидания. Крепко тебя целую. Твой папка».

Сталин, однако, вообще не терпел, чтобы сияние власти, исходящее от него, каким-то образом затрагивало тех, кто стоял рядом с ним, его родственников или членов семьи. От таких людей он постепенно освобождался. Существует версия о том, как он расправился с братом своей первой жены А. С. Сванидзе. Этому человеку, сидевшему в тюрьме, сообщили, что если он попросит прощения у Сталина, то его отпустят на свободу. Однако он не согласился. Когда об этом доложили Сталину, то он отреагировал следующим образом: «Какой гордый! Решил умереть, но не просить прощения».

Со временем Сталин становился все более одиноким. К числу его развлечений относились кинопросмотры. Он смотрел новые советские или купленные за границей фильмы. Больше всего ему нравились идеализированные фильмы о колхозной жизни в стиле оперетт, сентиментальные вещи. Но он также смог оценить и «Ивана Грозного» Эйзенштейна. Во всяком случае, первую серию этой картины, в которой в идеализированном виде предстает образ самодержца (во второй серии Эйзенштейн отошел от этой версии, за что в 1946 году фильм был подвергнут публичной критике). Сталин любил читать. Однако сведения о его вкусе весьма противоречивы. Временами он очень грубо шутил со своими секретарями и непосредственными сотрудниками. Рой Медведев рассказывает, что над гостями, приглашаемыми на его дачу, часто шутили таким образом: пока гость произносил обязательный тост, кто-то подкладывал ему на стул торт или, например, помидор.

Пуританизм Сталина был чрезвычайно противоречивым. Кроме грузинского красного вина и своей трубки, у него не было никаких пристрастий. Его домашнее хозяйство в этом смысле не обходилось слишком дорого государству, хотя, с другой стороны, известно, что у него имелось множество дач в различных районах страны. Были среди них и такие, где он за свою жизнь побывал только один раз, но содержание персонала, обслуживающего эти дачи, никак не противоречило его пуританской морали. Вообще такое понятие, как экономия рабочей силы, было ему чуждо.

Один из самых значительных западных биографов Сталина Роберт Такер, а также некоторые другие авторы считают, что диктатор был личностью с параноидальными тенденциями. Кстати, его ближайшие соратники, например Берия или Каганович, Вышинский или Молотов, безусловно, тоже имели психические отклонения. Однако параноическая психопатия Сталина не считается болезнью. Свои основные решения Сталин никогда не принимал в состоянии невменяемости. Он всегда изучал другие точки зрения, очень часто запрашивал мнение того или иного специалиста. В последние годы его жизни мания преследования значительно усугубилась. Возможно (об этом пишет один из врачей — жертв «процесса над врачами-убийцами»), что Сталин в последние годы жизни перенес несколько мелких инсультов. С. Аллилуева упоминает, что даже ей в конце своей жизни Сталин приписывал антисоветские взгляды. Мы должны заметить, что, несмотря на его психопатию, вряд ли нашелся бы такой суд, который освободил бы Сталина от непосредственной ответственности за смерть множества невинных людей.

Все это только подкрепляет вывод о том, что личность Сталина, его характер определяются социальными, политическими, индивидуальными и групповыми интересами и сформировались в ходе исторического развития. Но Сталин далеко переступил рамки репрессивных мер, которые были необходимы для сохранения его личной диктатуры. Здесь на первый план выступают черты его личности, независимые от исторической обстановки, проявляется чрезвычайно мстительный характер этого человека. Отличительной чертой характера Сталина было то, что он никогда не забывал и никогда не прощал ни конфликтов, имевших место еще в дореволюционный период, во время дискуссий в партии, ни критики, нападок в адрес своей персоны. Особенно он не терпел людей самостоятельных, которые не нуждались в его указаниях. Таких было особенно много в его окружении, поскольку до середины 30-х годов старые большевики составляли руководящее ядро партии.

Его легендарная капризность, в результате которой в одну минуту он кого-то отправлял в тюрьму, а в другую — освобождал, скажем, из сибирских лагерей, в большинстве случаев не являлась капризностью беспричинной. Здесь тоже играли роль вполне ясные политические мотивы. У Сталина было особое чутье в отношении того, как держать в своих руках окружение, и то, что представлялось нередко капризом, очень часто было просто политической игрой.

Одним из любимых произведений Сталина были «Дни Турбиных» М. А. Булгакова. Этот спектакль он смотрел много раз. Однако Сталин не любил Булгакова. «Дни Турбиных» он защитил от критиков, потому что, по мнению Сталина, эта пьеса демонстрировала непобедимую силу большевизма. Но в 1929 году он осудил пьесу «Бег», поскольку она, как считал Сталин, была проявлением попытки вызвать жалость, если не симпатию к некоторым слоям антисоветской эмиграции. Булгаков, преследуемый официальными властями, искал у него защиты. На письмо Булгакова Сталин ответил телефонным звонком. Он обещал, что Булгаков будет по письму «благоприятный ответ иметь», и задал вопрос: «А может быть, правда, пустить вас за границу? Что, мы вам очень надоели?» Следующий вопрос был: «Вы где хотите работать?» Положение, в котором оказался Булгаков, было связано с явлением, которое представлял Сталин и сталинщина.

Авторы мемуаров утверждают, что диктатор имел авторитет и среди других крупнейших деятелей культуры и искусства. Конечно, сейчас уже трудно определить, насколько это было действительно признание, а насколько оно диктовалось страхом перед его властью. Вероятно, можно принять последнее предположение. В конце жизни Сталин в своих оценках того или иного произведения чаще всего отдавал предпочтение актуальным, политическим аспектам. Рассказывают, что на закрытом просмотре пьесы «Дни Турбиных» произошел следующий случай. Сталин сам захотел сказать последнее слово относительно спектакля.

«Итак, Сталин приехал на закрытый спектакль во МХАТ; в ложе рядом с ним сидели Станиславский, Немирович-Данченко, начальник ПУРККА Бубнов; наркома Луначарского, Крупскую, Ульянову не пригласили, Мехлис вызвал завагитпропом Стецкого, заворготделом Кагановича и Николая Ежова.

Сталин оглядел зал: множество знакомых лиц; ясно, собрали аппарат.

После первого акта, когда медленно дали свет, зрители обернулись на ложу, стараясь угадать реакцию Сталина; он, понимая, чего ждут все эти люди, нахмурился, чтобы сдержать горделивую, — до холодка в сердце, — улыбку; медленно поднялся, вышел в квартирку, оборудованную впритык к правительственной ложе; заметив ищущий, несколько растерянный взгляд Станиславского, устало присел к столу, попросил стакан чаю; на смешливый вопрос Немировича-Данченко — «ну как, товарищ Сталин? Нравится?» — и вовсе не ответил, чуть пожав плечами.

И после второго акта он видел вгляды зала, обращенные к нему: аплодировать или свистеть? Он так же молча поднялся и ушел, не позволив никому понять себя, — много чести, учитесь выдержке.

…После окончания спектакля Сталин так же медленно поднялся, подошел к барьеру ложи и обвел взглядом зал, в котором было так тихо, что пролети муха, — гудом покажется…

Он видел на лицах зрителей растерянность, ожидание, восторг, гнев, — каждый человек — человек: кому нравится спектакль, кто в ярости; нет ничего опаснее затаенности; церковь не зря обращалась к пастве, но не к личности — мала, падка на дурь, вздор и соблазн…

Сталин выдержал паузу, несколько раз похлопал сухими маленькими ладонями; в зале немедленно вспыхнули аплодисменты; он опустил руки; аплодисменты враз смолкли; тогда, не скрывая усмешки, зааплодировал снова; началась овация, дали занавес, на поклон вышли плачущие от счастья актеры.

Сталин обернулся к Станиславскому и, продолжая медленно подносить правую ладонь к мало подвижной левой, сказал:

— Большое спасибо за спектакль, Константин Сергеевич…

В правительственном кабинете при ложе был накрыт стол — много фруктов, сухое вино, конфеты, привезенные начальником кремлевской охраны Паукером; напряженность сняло как рукой; Немирович-Данченко оглаживал бороду, повторяя: «Я мгновенно понял, что Иосиф Виссарионович в восторге! Я это почувствовал сразу! Как всякий великий политик, — нажал он, — товарищ Сталин не может не обладать даром выдающегося актера».

Сталину явно не понравилось это замечание, он отвернулся к Станиславскому», — писал Юлиан Семенов.

Нельзя забывать, что для Сталина не существовало никакой разницы между его личными и политическими соперниками. Ведь, согласно его воззрениям, в нем воплощался дух мирового социализма! Примерно так он высказался в 1929 году, отвечая на приветствия по случаю своего 50-летия, с типичной сталинской скромностью: «Ваши поздравления и приветствия отношу на счет великой партии рабочего класса, родившей и воспитавшей меня по образу своему и подобию… Можете не сомневаться, товарищи, что я готов и впредь отдать делу рабочего класса, делу пролетарской революции и мирового коммунизма все свои силы, все свои способности и, если понадобится, всю свою кровь, каплю за каплей»[89],