АЛБЕРТ БЭЛ
      БЕСКОНЕЧНЫЙ ЭТЮД
      1
      Никогда ее раньше не видел.
      Девочка смотрит в окно.
      Пепельно-серые волосы спадают волной на покатые плечи. Белая блузка, тонкая талия перетянута черным кожаным ремнем. Юбка цвета тусклого серебра, а стройные ноги в коричневых тонких чулках.
      Она стоит, повернувшись спиной к Белому залу.
      Тридцать участников драматической студии оживленно обмениваются новостями, рассказывают анекдоты, поют, декламируют, прыгают через стулья. Дежурные пытаются навести в зале порядок. До начала занятий остается пять минут.
      Ко мне подходит Карил. Ему семьдесят пять, борода и волосы седые. Он пенсионер, в прошлом фотограф, слегка заикается, всегда такой улыбчивый, дома развлекается игрой на скрипке. И ухаживает за своей хворой женой, которая моложе его на двадцать шесть лет.
      - Что за прелестное создание там у окна? - спрашивает он с нескрываемым восхищением.
      - Наверное, новенькая, - отвечаю.
      - Недурна! Вон еще двое ребят из последнего набора. Сегодня режиссер устроит им проверку. - Это к нам присоединился Улдис Вирсниек, худой, подвижный юноша, волосы коротко острижены и топорщатся, под глазами круги, губы будто по лекалу вычерчены. Сочным баритоном он принимается рассказывать последний анекдот. Улдис работает истопником на заводе, владеет французским и немецким, в папке у него всегда какаянибудь иностранная книга или газета.
      Появляется режиссер.
      Новенькая садится во втором ряду. Не долго думая, я подсаживаюсь к ней.
      Лицо бледное, рот большой и чувственный. Смотрит на меня из-под длинных серых ресниц. Зрачки янтарного цвета. Потом переводит взгляд на режиссера.
      - Начните вы!
      Вскакивает молодой человек в темно-синем костюме.
      Лоб в продольных морщинах, над переносицей вертикальная складка.
      - Стагутай! - представляется он.
      - Есть у вас свой репертуар? - спрашивает режиссер.
      - Есть! - отзывается Стагутай. Говорит он быстро и как будто даже презрительно. - Отрывки из "Швейка"!
      - Прочтите.
      Стагутай - прирожденный комик. У самого Швейка навряд ли получилось бы лучше. Мы смеемся, веселье нарастает, как снежный ком, катящийся с горы.
      Стагутай внезапно умолкает.
      - Больше не буду! - говорит он.
      - Хорошо, садитесь, - соглашается режиссер.
      - Благодарю! - Стагутай потешно отвешивает поклон.
      В первом ряду сидит Роберт, радиоинженер, он шепчет, давясь от смеха:
      - Швейк, ну вылитый Швейк!
      - Годится, - говорит кто-то негромко у меня за спиной. Да, можно считать, боевое крещение принято.
      Поднимается следующий.
      - Хак!
      Ему тридцать лет, невысокий, плотный, голова крупная, черты лица грубые, взгляд сердитый, угловатые движения.
      Хак читает что-то про собаку, она лежит на пороге магазина и рычит, а мальчику надо пройти, он ужасно ее боится. Хак все это показывает в картинках, исполняя роли мальчика и собаки. Когда он заканчивает, ему аплодируют.
      - Чем вы занимаетесь? - спрашивает режиссер.
      - Я учитель, - отвечает Хак.
      - А теперь попрошу Линду Каспарсон.
      Моя соседка встает, легким движением головы отбрасывает за спину волосы.
      Она читает балладу о сером камне. В ее голосе звучит то низкий, теплый тон гобоя, то бронзовый звон колокольчика - такой молодой, раскованный голос с очень своеобразным тембром, слушаешь его и забываешь обо всем.
      Отзвучало последнее слово, в зале еще некоторое время стоит тишина.
      Занятия кончились поздно. Я не спеша прошел через Белый зал. Горят только две люстры, в настенных зеркалах мелькает моя долговязая темная фигура.
      - Александр, где ты? - кричат мне с лестницы.
      Быстро спускаюсь вниз.
      Линды там уже нет.
      2
      Прошло два дня.
      Сегодня вечером в Белом зале урок ритмики.
      Преподавательница Руса, невысокая, дебелая брюнетка, строгим голосом отсчитывает под аккорды рояля:
      - Раз, два, три! Раз, два, три!
      На ее уроках нельзя разговаривать, и это очень кстати: напротив меня Линда, и не знаю, смог бы я сейчас хоть слово из себя выдавить, мысли в голове перепутались.
      Разучиваем полонез.
      - Боже мой! - возмущается Руса. - Какие вы все деревянные! И вы еще собираетесь двигаться по сцене?
      Стоп! Вообразите, что вы герцоги, графы, принцессы!
      Для облегчения вашей задачи приказываю вам разговаривать во время полонеза! Только не выпадайте из роли. Непринужденно, чинно, непринужденно, чинно! Начали!
      Звучат аккорды рояля.
      - Линда, - говорю я, - как вам понравился мой замок?
      - В нем слишком холодно, - отвечает она.
      - Потому что зима, посмотрите, на окнах ледяные цветы.
      - Мои любимые цветы - маргаритки, они бы замерзли в вашем замке, доблестный рыцарь! Кстати, кто этот господин в соседней с нами паре?
      Я обернулся.
      - О, это бравый Швейк, он же Стагутай, вы должны его знать.
      - Да, мы как будто живем с ним в одном районе.
      - Это где же, позвольте узнать?
      - На Красной Даугаве.
      - Стоп! - Руса стоит рядом со мной. - Содержание вашей беседы, граф?
      - Мадам, я описывал принцессе великую битву у стен моего замка на берегу Даугавы. Река обагрилась кровью.., И принцесса воскликнула: "Красная Даугава..."
      Когда опять зазвучал полонез, Линда заметила:
      - А вы находчивы, граф!
      - К сожалению, не всегда, принцесса. Мне бы хотелось многое вам сказать, однако же я не решаюсь.
      - А что бы вы хотели сказать?
      - Только три слова!
      - Стоп! - Руса хлопнула в ладоши, взглянула на часы. - Урок окончен, вы свободны! Улдис, Роберт, Александр, передвиньте на место рояль!
      Когда я спустился в раздевалку, Линда была еще там. Она разговаривала со Стагутаем, изредка поглядывая на меня.
      Подошел к вешалке, надеваю пальто.
      Это надо же, намолоть столько чепухи во время полонеза!
      Но отступать уже некуда. Беру шляпу, тихо считаю:
      "Пять, четыре, три..." - после слова "один" подойду к Линде и скажу Стагутаю: "Извини", - возьму Линду под руку и уведу ее, на прощание вежливо приподняв шляпу и простившись с коллегами. "Два..." И тут на весь вестибюль раздается крик:
      - Александр! Как хорошо, что ты не ушел, мне нужно с тобой поговорить!
      Подходит Аустра, худая брюнетка с накрашенным ртом. Она секретарша у большого начальника. И моя прежняя партнерша на уроках ритмики.
      - Извини, - отговариваюсь, - у меня нет времени, я тороплюсь.
      - Всего на пять минут! - перебивает меня Аустра берет под руку и ведет к дивану. Краем глаза наблюдаю за Линдой. Стагутай открывает дверь "Спасибо", - говорит Линда, выходя. Стагутай следует за ней
      - Дело вот в чем- У нас будет вечер, - тараторит Аустра. - И поскольку ты играешь на кларнете и саксофоне, может, соберешь какой-нибудь ансамбль?
      - Об этом и завтра можно поговорить! - отвечаю сердито. - Ладно, подумаю, но обещать наверняка не могу.
      Похоже на то, что я стал жертвой заговора - еще три девушки обступили меня и во что бы то ни стало хотят поговорить со мной именно сегодня.
      Мимо проходит Айвар, широкоплечий токарь с завода ВЭФ. По Айвару вздыхают все наши девчонки но дома у него любимая жена, и он никого не замечает
      - А ну, козочки, - говорит Айвар, - отпустите Александра, а то Линду не догонит.
      В последнем троллейбусе я единственный пассажир Проезжая по мосту через Даугаву, чувствую легкую грусть.
      3
      Прошла неделя, идет вторая.
      На сегодня Белый зал превратили в церковь.
      Вздыхает орган. Поет церковный хор. Медленно движется свадебная процессия.
      Мы разыгрываем драматический этюд. Время действия: средневековье.
      Карил - богатый жених, Линда - невеста-бесприданница, Стагутай играет священника, Роберт - причетника. Остальные изображают родню, любопытных, старух. Хак - убогий, грязный нищий. Улдису Айвару и мне режиссер дал задание расстроить заранее намеченный ход действия.
      Мы удаляемся из зала на совещание. Быстро приходим к единодушному решению: прямо в церкви совершим ограбление, потрясем кошельки старика и его богатой родни. Наспех смастерили маски, отыскали среди реквизита револьверы.
      - Ты согласен взять ее в жены? - спрашивает священник у Карила.
      - Да! - дрогнувшим голосом отзывается тот.
      В церкви благоговейная тишина.
      И тут мы врываемся в храм божий. Улдис палит в потолок. От страха у священника заплетается язык, старушки крестятся, падают в обморок.
      - Всем оставаться на своих местах! - кричу я что есть мочи. - Малейшее движение, и вы поплатитесь жизнью.
      - In nomine domini! - Священник бросается к Айвару с крестом в поднятой руке. Айвар стреляет в упор, священник падает на пол со стоном:
      - Не оставь меня, господи!
      Улдис тем временем расстилает посреди церкви большой платок.
      - Кошельки и драгоценности! Живо!
      Подходят благородные дамы и господа, сыплются кошельки, ожерелья, драгоценные камни.
      - Идемте! - Улдис поднимает платок с добычей.
      - Постой, - говорю ему.
      Карил стоит рядом с невестой, бороденка его испуганно вздрагивает, он что-то бормочет о кострах святейшей инквизиции...
      Линда красная от смущения.
      - Ты пойдешь с нами! - Я хватаю невесту за руку.
      - Аи! - вскрикивает Линда, но дает себя увести.
      С грохотом отворилась тяжелая дверь. Улдис швыряет кошелек нищему Хаку. Я крепко держу за руку свою драгоценную добычу.
      Вдруг Линда говорит:
      - Отпусти руку!
      - Как тебе угодно! - отвечаю. - Только не вздумай бежать, отныне ты моя.
      - Довольно комедий! - взрывается Линда. Она возмущена, но мне не понятно чем.
      Режиссер приглашает нас в Белый зал.
      - В общем и целом все вели себя естественно, - говорит режиссер, особенно после того, как ворвались бандиты. Разве что Линда была чересчур податлива, не стоило так быстро поддаваться разбойнику.
      - А может, они заранее обо всем условились! - выкрикивает Стагутай.
      Смотрю на Линду. Сидит, отмалчивается. Тогда поднимаюсь я.
      - Мы ни о чем заранее не уславливались? Просто в пещере нас ждал атаман, он любит молоденьких девочек, и я решил подарить ему Линду.
      В зале смех.
      Линда обжигает меня презрительным взглядом.
      Я сажусь, и больше ни слова. В душе радуюсь - вот тебе за твое "довольно комедий!". Но кажется я переборщил.
      В раздевалке она говорит мне:
      - Будь здоров! И не вздумай меня провожать!
      Рядом стоит Стагутай. Я обращаюсь к нему
      - Ты слышал, Швейк, что сказала Линда? Так что сегодня пойдешь домой один!
      Стагутай таращит глаза, приоткрыл рот, хочет что-то сказать. Я хлопаю Стагутая по плечу, и рот закоывается.
      Бегу вдогонку за Линдой.
      Провожаю ее до автобусной остановки.
      Линда так и не сказала ни слова, только поднявшись в автобус, кивнула на прощание и улыбалась
      Увожу с собой ее улыбку.
      4
      Прошло четыре дня.
      Вчера Линда дала мне свой служебный телефон Она работает чертежницей в КБ.
      Сегодня в обеденный перерыв я позвонил ей Назначили свидание в кафе неподалеку от памятника Ленину Сажусь за столик в углу.
      Официант приносит мне кофе. У него такой вид, словно его вместе с манишкой втиснули в смокинг Седая шевелюра с безукоризненным пробором смуглое лицо бесстрастно, на губах надменная усмешка будто сейчас он раскроет рот и скажет: "За этим столиком у меня сидел сам министр! Понимаете, министр!"
      Появляется Линда.
      - Я только на минутку! - говорит она, снимая пальто. Лисий воротник в снежинках, и, касаясь нежной розовой щеки, они тотчас тают.
      - Сегодня репетиций не будет, - говорю.
      - Да, - соглашается Линда.
      - Мы могли бы куда-нибудь пойти, - продолжаю.
      - А куда?
      - Если потеплеет, побродим в сумерках по Старой Риге, а то поедем ко мне, я сыграю тебе на кларнете. Хочешь, пойдем в театр или в сквер поиграем в снежки.
      - Ты живешь один?
      - Почти что. У родителей отдельная комната.
      - А чем ты вообще занимаешься?
      - Даю уроки геометрии и тригонометрии разным лоботрясам. Осенью собираюсь поступать учиться. Не знаю, что выйдет.
      Условились встретиться в шесть в том же кафе.
      Я спешил на урок к одному на редкость бестолковому парню. Родителям его хочется, чтобы этот тупица получал в школе не только двойки, и потому платят мне по рублю за урок (такова ставка для домашнего учителя в Риге), и я из кожи лезу, стараясь сделать науку о синусах и тангенсах для этого оболтуса столь же доходчивой как футбольные репортажи, которые он готов смотреть и слушать с утра до вечера. У меня шестеро учеников, а это значит - дважды по шесть уроков - итого двенадцать рублей в неделю. Разумеется, я встал на учет у фининспектора. К счастью, остальные мои питомцы - три девочки и двое ребят - не так безнадежны, как этот, к которому еду сегодня.
      С грехом пополам дотягиваю урок до конца.
      У меня остается время побродить немного. На улице потеплело, южный ветер навевает мысли о весне.
      Эта зима не похожа на предыдущие, и причиной тому Линда. Никогда я не чувствовал такой полноты счастья, и ни одна женщина не увлекала меня так, как эта девушка с волною шелковых волос, хотя ее знаю всего две недели и четыре дня. Но кто я такой, чтобы она полюбила меня? Солдат, недавно демобилизованный, человек без определенных занятий, которому двадцать два года, и он не знает, что ему делать с собой.
      Правда, человек этот пытался поступать в консерваторию, но играл он, прямо скажем, слабо. Теперь он каждую свободную минуту отдает кларнету, чтобы в будущем году попытаться снова. Прежде человек этот подвизался в скверном джазе - может, там он и угробил свою музыкальную карьеру.
      Я стою у витрины.
      В стекле отражается простоватое, серьезное лицо.
      Может, оно слишком угрюмо, может, нос чуточку кривоват - память об армейских состязаниях по боксу Брови прямые, от левого уголка губ тянется шрамик: как-то случилось нож отнимать у пьяного хулигана. Глаза голубые, ресницы густые и длинные.
      Но кто же в наш век полюбит мужчину за прекрасные глаза? Мужчина должен вершить большие дела.
      Где твои большие дела, Александр?
      Они не начинались!
      Ты толком даже не знаешь, что это будут за дела!
      Ну, конечно, планы грандиозные, но пока это только слова. Впрочем, сегодня меня это мало печалит.
      Когда мы вечером сидим в кафе и только столик разделяет нас, я заглядываю Линде в глаза и, как ни странно, в них вижу любовь. Но за что?
      Сумерки на улице совсем уж сгустились, стало теплее, сосульки под крышами льют слезы о непостоянстве зимы. Мы идем по улице Ленина, к Старой Риге. Рука Линды в моей руке.
      - Алло, Сандр! - раздается бодрый голос. Оглядываюсь: нас догоняют две девушки. Когда-то ходили на танцы в тот клуб, где я играл в оркестре. В ресторане были, а с одной даже по ребяческой беспечности как-то целовался, провожая домой. Дальше этого, правда, дело не зашло, имени ее и то не помню. Но сейчас мне и это кажется ужасным, хотелось бы вовсе ее не знать, и я отвечаю- Добрый вечер!
      - Ты что ж, больше не играешь? - спрашивает она, с интересом оглядывая Линду. И та отнимает свою руку.
      - Да, говорю, не играю.
      Они уходят, и я опять забираю руку Линды в свою, только теперь уж она не такая теплая.
      Выходим к Даугаве.
      Справа от Октябрьского моста широкие ступени ведут к воде. Даугава освободилась ото льда, лениво катит свинцово-серые волны и, словно темный поток воспоминаний, вливается в белоснежное царство берегов - Ты живешь на той стороне? - спрашивает Линда.
      - Да. Хочешь, заедем ко мне? Агенскалнские сосны, тут близко.
      - Нет, нет, - отвечает она. - Не сегодня!
      - Линда, сколько тебе лет?
      - Восемнадцать.
      Потом мы любуемся закатом.
      И долго гуляем по набережной.
      5
      Наступил новый день.
      Утром на улице Ленина встречаю ?тагутая. Говорим о том, о сем, и между прочим он замечает:
      - Вчера провел вечерок с Линдой, - и глядит на меня испытующе.
      - Вот как. Вчера? Может, позавчера? - говорю равнодушно, а сам как натянутая струна.
      - Да нет, вчера! Проводил до дома. Девчонка, скажу тебе, знает толк в поцелуях!
      Ха, ха, ха! В душе меня разбирает смех. Вчера вечером с Линдой был я, мы сидели у Даугавы, Линда пела мне песенки, потом я проводил ее домой, не поцеловав ни разу. Потом стоял на улице под окнами, пока у нее не погас свет, сказал: "Покойной ночи", - и только тогда отправился к себе. Был первый час. Ха, ха, ха!
      - А чем до этого занимались? - спрашиваю.
      - В ресторане сидели. Одна рюмка коньяку, вторая, потом гляжу, толкает меня коленочкой: "Пошли станцуем". Танцует она ничего!
      Танцует ничего? Ха, ха, ха! Я беру Стагутая за лацкан и притягиваю к себе.
      - Ты обратил внимание, какой у меня нос?
      - Кривой. Ну и что? - говорит он, тараща глаза.
      - А то, что у тебя будет такой же, если еще хоть одно худое слово скажешь о Линде!
      - Ах вот оно что! Ревнуем! - с усмешкой произносит Стагутай. Мои угрозы на него как будто не подействовали. - Ну, будь здоров! - И он протягивает мне руку.
      После некоторого колебания я беру ее и стискиваю с такой силой, что у Стагутая навертываются слезы. Он пытается вырвать руку, да не тут-то было. Наконец я сам отпускаю ее и ухожу.
      Оглянувшись, вижу: Стагутай стоит на прежнем месте и трясет побелевшими пальцами. Кажется, он кое о чем призадумался.
      6
      Дни идут, недели.
      Сегодня вечером ко мне приедет Линда.
      В переполненном троллейбусе я создаю вокруг нее что-то вроде охранительной зоны из своих сцепленных рук. Теперь Линда может не бояться, что кто-то наступит ей на ногу или толкнет плечом.
      Матери нет дома: непредвиденное дежурство на телефонной станции, пришлось подменить заболевшую сослуживицу.
      Жаль! Мне так хотелось познакомить ее с Линдой.
      Отец сидит в своей комнате, лишь мельком глянул на нас поверх очков. Он, как и положено пенсионеру, занят газетами и страшно не любит, когда его отрывают.
      У меня комната с отдельным входом. В комнате узкий и жесткий диван, который служит мне постелью; невысокий столик, заваленный нотами, тут же пачка писем от друга (он работает лесничим в Карелии), кларнет в футляре. Два мягких кресла. Книжная полка забита до отказа, даже тонкая тетрадка не уместится. На стенах акварели. Два деревенских пейзажа, улица под дождем и три горных ландшафта - память о Карелии, где я служил. Конечно, это все дилетантство, мне стыдно, что я эти пустяки развесил по стенам.
      В комнате прохладно.
      Растопил печку. Заварил крепкого чая.
      Линда, закутавшись в седой материнский платок, устроилась в мягком кресле.
      Дымится чай, в комнате полумрак, пламя расцвечивает его в красноватые тона.
      Беру кларнет, начинаю играть.
      В полутьме вижу задумчивое лицо Линды. Таинственно поблескивает черный эбонит кларнета. Я играю свою композицию "Признание". Не знаю, понимает ли его Линда, но слова излишни.
      - Ты похож на заклинателя змей, - чуть слышно замечает вдруг Линда.
      Она смеется!
      Мне тоже смешно, хотя это означает мой провал.
      Представляю серьезную, торжественную физиономию, с которой я исполнял свое "Признание".
      Бросаю кларнет на диван и говорю:
      - Все равно ты ведь знаешь, что я люблю тебя!
      - Знаю, - тихо отвечает Линда.
      - А ты? - спрашиваю.
      - Я тоже.
      Только теперь замечаю, что Линда подрезала свои волосы. Я целую ее шею чуть пониже уха. И вдруг мне начинает казаться, что время совершило скачок назад.
      В двадцатые годы женщины носили точно такие прически. Дом, в котором я живу, построен в тысяча девятисотом, в этой комнате до меня обитало множество людей. И вот мне кажется, что время совершило скачок, и я один из этих многих, и Линда - моя возлюбленная, а на дворе двадцатый год двадцатого столетия. И мне становится страшно. Оттого, что я такой мудрый, всезнающий. Я знаю, что наступит тридцать третий год и в Германии к власти придет фашизм; я знаю, наступит тридцать четвертый год и в Латвии к власти придет фашизм; я знаю, наступит сороковой, и начнется вторая мировая война, и половина Европы окажется под ярмом. В Латвии ненадолго установится Советская власть, потом, громыхая, прокатятся танки со свастикой, и я уйду на восток, а родина, моя родина, останется позади.
      Я стану стрелком гвардейского полка, я буду воевать и погибну под Наро-Фоминском. И больше я никогда никого не увижу. Я знаю все, что случится с миром.
      Я знаю все, что случится со мной, и потому мне страшно. Остановить бег времени или что-то изменить - я не в состоянии. Сейчас двадцатый год. Только я один знаю обо всех тех ужасах и страданиях, что обрушатся на человечество. Но пройдет много дней, и в шестьдесят каком-нибудь году некто Александр Витол будет жить в моей комнате, и будет обнимать свою возлюбленную Линду, и жизнь, несмотря ни на что, пойдет своим чередом. А вышеупомянутый Александр Витол ничего не будет знать о своем будущем, как не знал его тот парень в двадцатом году. Зато будет знать свое будущее кто-то другой, который будет жить в каком-нибудь двухтысячном году. Быть может, и он в этой комнате, обнимая свою милую, вдруг обнаружит, что прическа у нее точьв-точь такая, как носили женщины давным-давно, и ему станет страшно. Потому что он все будет знать наперед.
      Но скорее всего ему ничего не придется бояться.