ГЛАВА 5

РАВНИНА МЕНГЕДДА

4111 год Бивня, начало лета, неподалеку от равнины Менгедда

Найюр понял, что не все гладко, еще до того, как увидел вытоптанные пастбища и мертвые очаги: слишком мало дыма на горизонте, слишком много стервятников в небе. Когда он сказал об этом Пройасу, принц побледнел, словно Найюр был заодно с грызущим его беспокойством. Когда они выехали на гребень последней гряды холмов и увидели, что под стенами Асгилиоха остались лишь конрийцы и нансурцы, Пройас впал в такую ярость, что казалось, будто его вот-вот хватит удар. Он нахлестывал коня, мчась вниз по склону, и пронзительно выкрикивал проклятия.

Найюр, Ксинем и прочие конрийские кастовые дворяне из их отряда гнались за ним всю дорогу до штаб-квартиры Конфаса, где экзальт-генерал со свойственной ему бойкостью объяснил, что вчера утром Коифус Саубон решил выступить в отсутствие Пройаса. Шрайские рыцари, конечно же, не могли допустить, чтобы кто-то ступил на земли язычников прежде них, а что касается Готьелка, Скайельта и их варваров – разве стоит ожидать, что они отличат дурака от мудреца, если волосы закрывают им глаза?

– И вы что, не спорили с ними? – воскликнул Пройас. – Не привели свои доводы?

– Саубона не интересовали доводы, – отозвался Конфас с таким видом, будто мысленно полировал ногти. – Он прислушивался к более громкому голосу – судя по всему.

– Голосу Бога? – спросил Пройас. Конфас рассмеялся.

– Я бы сказал – к голосу жадности, но да, я полагаю, ответ «Бог» тоже подойдет. Он сказал, что у вашего друга, князя Атритау, было видение…

Он взглянул на Найюра.

– У кого – у Келлхуса?! – крикнул Пройас. – Келлхус сказал ему выступать?!

– Так он заявил, – отозвался Конфас.

«Настолько уж безумен этот мир», – звучало в его голосе, хотя в глазах читалось совсем иное.

На миг всех охватило полное замешательство. За прошедшие недели имя дунианина приобрело большой вес среди айнрити, словно Келлхус был камнем, который они держали в руке. Найюр видел это по их лицам: взгляды попрошаек, у которых в подол зашито золото, или пьянчуг с чрезмерно застенчивыми дочерьми… Интересно, а что произойдет, когда камень сделается слишком тяжелым?

Позднее, когда Пройас добрался до лагеря Ксинема и отыскал дунианина, Найюра преследовала одна и та же мысль. «Он совершил ошибку!»

– Что ты наделал?! – спросил Пройас у чудовища. Голос его дрожал от гнева.

Все – Серве, Динхаз, даже болтливый колдун и его сварливая шлюха, – все сидели вокруг костра, ошеломленные. Никто и никогда не разговаривал с Келлхусом в подобном тоне. Никто.

Найюр едва не расхохотался.

– Что ты хочешь, чтобы я сказал? – спросил дунианин.

– Что произошло?! – крикнул Пройас.

– Саубон пришел к нам, – быстро произнес Ахкеймион, – пока ты был в Тус…

– Тихо! – рявкнул принц, даже не взглянув на колдуна. – Я спрашиваю тебя…

– Ты не выше меня по статусу! – прогремел голос Келлхуса.

Все, включая Найюра, подскочили, и не только от неожиданности. Что-то было такое в его голосе… Что-то сверхъестественное.

Дунианин вскочил и, хоть и стоял на некотором расстоянии, словно бы навис над конрийским принцем. Пройас даже попятился.

– Ты равен мне по положению, Пройас. И не претендуй на большее.

С того места, где стоял Найюр, казалось, будто красновато-желтые стены и приземистые башни Асгилиоха обрамляют головы и плечи мужчин. Келлхус с его аккуратно подстриженной бородой и длинными волосами, сияющими золотом в лучах закатного солнца, был на целую голову выше смуглого конрийского принца, но в обоих в равной мере ощущались изящество и сила. Взгляд Пройаса вновь загорелся гневом.

– Я претендую лишь на одно, Келлхус: чтобы решения, касающиеся Священного воинства, не принимались без меня.

– Я не принимал никакого решения. Ты это знаешь. Я только сказал Саубону…

На краткий миг на лице Келлхуса проступило странное, почти безумное выражение уязвимости. Казалось, будто он смотрит сквозь конрийского принца.

– Только – что?

Глаза дунианина стали пустыми, поза сделалась напряженной – все в нем будто… будто бы сошлось в одной точке, словно он присутствовал здесь и сейчас куда больше, чем все прочие. Словно он стоял среди призраков.

«Он говорит загадками, – напомнил себе Найюр. – Он воюет против всех нас!»

– Только то, что я видел, – вымолвил наконец Келлхус.

– И что же ты видел?

Эти слова прозвучали вымученно.

– Ты хочешь знать, Нерсей Пройас? Ты действительно хочешь, чтобы я рассказал тебе?

Теперь Пройас заколебался. Взгляд его заметался, на долю секунды, не более, задержавшись на Найюре. Бесцветным, лишенным выражения голосом принц произнес:

– Ты нас погубил.

А затем, резко развернувшись, зашагал к своему лагерю.

Впоследствии, когда они очутились в душном шатре, Найюр уселся напротив дунианина по скюльвендски и потребовал объяснить, что же произошло на самом деле. Серве забилась в угол, словно щенок, побитый двумя хозяевами.

– Я сказал то, что сказал, и это укрепит наше положение, – заявил Келлхус.

Голос его был бесстрастен и бездонен – как всегда, когда он желал проявить свое истинное «я».

– Так ты укрепляешь наше положение? Отталкивая от себя нашего покровителя? Посылая половину Священного воинства на верную смерть? Поверь мне, дунианин, я воевал с фаним. У Священного воинства… этого переселения, или как там еще его назвать, очень мало шансов их одолеть, не говоря уж о том, чтобы отвоевать Шайме! А ты еще уменьшил эти шансы! Мертвый Бог, ты же говорил, что я нужен тебе, чтобы научиться войне!

Келлхус, конечно же, остался непреклонен.

– Ссора с Пройасом пойдет нам на пользу. Он слишком резок в суждениях и слишком подозрителен. Он откроется лишь после того, как его подтолкнут к раскаянию. И он раскается. Что же касается Саубона, я сказал ему только то, что он хотел услышать. Каждому человеку нравится, когда подтверждают льстящие ему иллюзии. Каждому. Потому-то люди и поддерживают – охотно поддерживают – столько паразитических каст: тех же прорицателей, жрецов, памятливцев…

– Читай мое лицо, пес! – прорычал Найюр. – Ты не убедишь меня в том, что это – успех!

Пауза. Сияющие глаза сощурились, наблюдая. Намек на устрашающий испытующий взгляд.

– Нет, – сказал Келлхус. – Думаю, нет.

Новая ложь.

– Я не предвидел, – продолжал монах, – что остальные – Готьелк и Скайельт – последуют за ним. В том, что касалось галеотов и шрайских рыцарей, я счел риск приемлемым. Священное воинство может пережить их потерю. А если вспомнить, что ты говорил про слабости неповоротливого войска, может, это даже к лучшему. Но без тидонцев…

– Лжешь! Иначе ты остановил бы их! Ты мог бы их остановить, если бы захотел!

Келлхус пожал плечами.

– Возможно. Но Саубон покинул нас в ту самую ночь, когда отыскал в холмах. Вернувшись, он сразу поднял своих людей и на следующий день выступил еще до рассвета. К тому времени, как мы вернулись, Готьелк и Скайельт уже двинулись следом за ним к Вратам Юга. Мы опоздали.

– Ты ему поверил, так? Ты поверил во весь этот вздор насчет того, что Скаур бежал из Гедеи. Ты до сих пор в это веришь!

– Верит Саубон. Я лишь полагаю, что это возможно.

– Как ты сказал, – злобно огрызнулся Найюр, – каждому нравится, когда подтверждают льстящие ему иллюзии.

Очередная пауза.

– Сперва мне требуется одно из Великих Имен, – сказал Келлхус, – затем последуют другие. Если Гедея падет, принц Коифус Саубон будет обращаться ко мне всякий раз, прежде чем принять сколько-нибудь серьезное решение. Нам нужно Священное воинство, скюльвенд. Я решил, что ради этого стоит рискнуть.

Недоумок! Найюр уставился на Келлхуса, хоть и знал, что по лицу дунианина ничего не прочесть, а вот по его собственному – все, что угодно. Он подумал было, не рассказать ли ему о коварстве фаним, которые постоянно пускали в ход ложные атаки и дезинформацию и с неизменным успехом одурачивали кретинов вроде Коифуса Саубона. Но тут он боковым зрением заметил Серве, наблюдающую за ним из угла; ее взгляд был полон ненависти и ужаса. «Все как всегда», – сказала часть его души. Измученная часть.

И вдруг Найюр осознал, что он действительно поверил дунианину, поверил, что тот совершил ошибку.

Однако же такое случалось часто – верить и не верить одновременно. Найюру вспомнилось, как он слушал старого Хаюрута, памятливца утемотов, который в детстве учил его своим стихам. Вот только что Найюр плыл по степи с каким-нибудь героем вроде великого Утгая, а в следующий миг видел перед собой сломленного старика, перепившего гишрута и бормочущего фразы тысячелетней давности. Когда человек верит, это трогает его душу. Когда не верит – все остальное.

– Не все, что я говорю, – сказал дунианин, – обязательно является ложью, скюльвенд. Почему ты упорно считаешь, будто я обманываю тебя во всем?

– Потому что так ты ни в чем не сможешь меня обмануть.

Найюр ехал на фланге, чтобы избежать пыли, и посматривал на Пройаса и его свиту. Несмотря на великолепие нарядов, вид у кастовых дворян был мрачный. Они перешли горы Унарас через Врата Юга и вот теперь наконец-то ехали по землям язычников, по Гедее. Но они не испытывали ни ликования, ни уверенности. Два дня назад Пройас разослал несколько конных отрядов на поиски Саубона, галеотского принца. Нынешним утром кавалеристы лорда Ингиабана обнаружили воинов одного из этих отрядов мертвыми.

Гедея – во всяком случае здесь, в предгорьях Унарас, – была неуютным краем, сплошь состоящим из каменистых склонов и приземистых скал. Весенняя зелень уже начала выгорать под летним солнцем; свежими остались лишь рощи выносливых кедров. Небо напоминало бирюзовое плоское, сухое блюдо – совершенно не похожее на усыпанные облачками глубокие небеса Нансурии.

Грифы и вороны взмыли в воздух при их приближении.

Пройас выругался и натянул поводья.

– Что это значит? – поинтересовался он у Найюра. – Что Скаур умудрился зайти в тыл Саубону? Что фаним их окружили?

Найюр приставил ладонь ко лбу, закрывая глаза от солнца.

– Возможно…

Трупы были раздеты: шесть-семь десятков мертвецов, раздувшихся на жаре, разбросанных, словно вещи, потерянные во время бегства. Найюр без предупреждения послал коня в галоп, вынудив принца и его свиту отправиться следом.

– Содорас был моим кузеном, – раздраженно произнес Пройас, резко останавливаясь рядом с Найюром. – Отец будет в бешенстве!

– Еще одним кузеном, – мрачно заметил лорд Ингиабан. Ему вспомнился Кальмемунис и Священное воинство простецов.

Найюр втянул воздух, принюхиваясь к запаху разложения. Он почти забыл, что это такое: ползающие мухи, раздувшиеся животы, глаза, подобные разрисованной ткани. Почти забыл, как это свято.

Война… Казалось, будто сама земля трепещет.

Пройас спешился и присел рядом с одним из покойников. Смахнул мух латной перчаткой. Повернувшись к Найюру, спросил:

– А ты? Ты все еще веришь ему?

Он отвел взгляд, словно смутившись искренности вопроса. Ему… Келлхусу.

– Он…

Найюр помедлил, потом сплюнул, хотя следовало бы пожать плечами.

– Он видит разные вещи. Пройас фыркнул.

– Что-то твои слова не сильно меня успокаивают.

Он встал – тень принца накрыла мертвого конрийца – и принялся отряхивать пыль с богато украшенной юбки, которую носил поверх кольчужных штанов.

– Пожалуй, все как всегда.

– Что вы имеете в виду, мой принц? – спросил Ксинем.

– Мы считаем вещи более прекрасными, чем они есть на самом деле, думаем, что они будут развиваться в соответствии с нашими чаяниями, нашими ожиданиями…

Он открыл бурдюк и сделал большой глоток.

– У нансурцев даже есть для этого специальное слово, – добавил принц. – Мы – идеалисты.

Найюр решил, что подобные заявления отчасти объясняют тот благоговейный трепет, который Пройас внушает людям, в том числе и кастовым дворянам, таким как Гайдекки и Ингиабан. Смесь честности и проницательности…

Келлхус делает то же самое. Или не то?

– Ну, так что ты думаешь? – спросил Пройас. – Что здесь произошло?

Он снова взобрался на коня.

– Трудно сказать, – отозвался Найюр, еще раз оглядывая мертвецов.

Лорд Гайдекки громко фыркнул.

– Ха! Содорас не был дураком. Его превзошли числом. Найюр не был с ним согласен, но, не став спорить, пришпорил коня и поскакал к гребню горы. Почва была песчаной, дерн – рыхлым, и его конь – холеный вороной конрийской породы – несколько раз оступился, прежде чем добрался до вершины. Там Найюр остановился, прислонившись к луке седла, чтобы не так болела спина. Прямо на севере в дымке расплывались вершины гор Унарас.

Найюр немного проехал вдоль гребня, разглядывая истоптанную землю и считая мертвых. Еще семнадцать убитых: раздетых, как и прочие, руки искривлены, вокруг ртов кишат мухи.

Слышно было, как внизу Пройас спорит с придворными.

Пройас неглуп, но горячность делает его нетерпеливым. Он подолгу слушал рассказы Найюра об изобретательности кианцев, но до сих пор плохо представляет себе врага. Однако, с другой стороны, его соотечественники вообще не понимают, с кем им придется воевать. А когда люди, знающие мало, спорят с людьми, не знающими ничего, то непременно выходят из себя.

С первых же дней похода Найюр испытывал серьезные опасения насчет Священного воинства. До сих пор едва ли не все его предложения, высказанные на советах, либо просто отвергались, либо высмеивались в открытую. Мягкотелые придурки!

Во многих отношениях Священное воинство было полной противоположностью скюльвендской орде. Степной народ не терпел, чтобы за ним кто-то тащился. Никаких рабов, подтирающих задницу хозяину, никаких прорицателей и жрецов, и уж конечно никаких баб – их всегда можно найти во вражеской стране. Скюльвенды брали с собой ровно столько, сколько могли унести конь и всадник, – даже для самых долгих походов. Если у них заканчивался амикут и не удавалось раздобыть еды, они пили кровь своих коней либо ходили голодными. Их лошади были маленькими, невзрачными и относительно небыстрыми, но зато приспособленными к жизни под открытым небом. Коню, на котором Найюр ехал сейчас, не просто требовалось зерно вместо травы; ему требовалось столько зерна, что его хватило бы на трех человек!

Безумие.

Единственным, против чего Найюр не протестовал, был распад Священного воинства – именно то, чего так боялось напыщенное дворянство. Что такое с этими айнрити? Они что, спят с собственными сестрами? Или их в детстве часто бьют по голове? Ведь чем больше войско, тем медленнее оно продвигается. Чем медленнее оно продвигается, тем больше припасов съедает. Что тут непонятного? Проблема не в том, что Священное воинство разделилось. У него просто не было другого выхода: Гедея, судя по описанию, страна бедная и малонаселенная. Проблема в том, что они разделились, ничего не обдумав, не выслав разведку, не согласовав маршруты продвижения и способы связи.

Но как заставить их понять это? Понять, что от этого согласования зависит жизнь Священного воинства. Зависит все…

Найюр сплюнул в пыль, послушал их перебранку, посмотрел, как они размахивают руками.

Важным было лишь одно: убить Анасуримбора Моэнгхуса. Вот мера всего.

«Любое унижение… Все, что угодно!»

– Лорд Ингиабан! – крикнул Найюр…..

Спорщики умолкли и повернулись к нему.

– Скачите обратно к главной колонне и приведите хотя бы сотню людей. Фаним любят внезапно обрушиться на тех, кто отходит посмотреть на покойников.

Когда никто из толпящихся внизу дворян не сдвинулся с места, Найюр выругался и поскакал вниз по склону. Пройас нахмурился при его приближении, но ничего не сказал.

«Он меня испытывает».

– Меня не волнует, считаете ли вы меня наглецом, – сказал Найюр. – Я говорю только то, что должно быть сделано.

– Я съезжу, – вызвался Ксинем и уже развернул было коня.

– Нет, – отрезал Найюр. – Поедет лорд Ингиабан. Ингиабан заворчал, провел пальцами по синим воробьям, вышитым на котте, – знаку его Дома – и гневно взглянул на Найюра.

– Из всех псов, которые осмеливались мочиться мне на ногу, – бросил он, – ты – единственный, кто прицелился выше колена.

Несколько придворных загоготали, а палатин Кетанейский с горечью усмехнулся.

– Но прежде чем я сменю брюки, – продолжил Ингиабан, – пожалуйста, объясни, скюльвенд, почему ты решил помочиться именно на меня.

Найюра эта речь не позабавила.

– Потому что твои люди ближе всего к нам. Потому что на кон поставлена жизнь твоего принца.

Худощавый длиннолицый придворный побледнел.

– Делай, как он говорит! – крикнул Ксинем.

– За собой последи, маршал! – огрызнулся Ингиабан. – Если ты играешь в бенджуку с принцем, это еще не значит, что ты выше меня.

– Это значит, Ксин, – язвительно заметил лорд Гайдекки, – что ты не должен описывать его выше пояса.

Новый взрыв смеха. Ингиабан печально покачал головой. Он немного задержался, прежде чем уехать, и слегка наклонил голову, глядя на скюльвенда, но трудно было сказать, то ли это знак примирения, то ли предостережение.

Воцарилось неловкое молчание. На миг группу придворных накрыла тень грифа. Пройас взглянул на небо.

– Итак, Найюр, – сказал он, щурясь от яркого солнца, – что же здесь произошло? Их превзошли числом?

Найюр хмуро посмотрел на принца.

– Их превзошли мозгами, а не числом.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Пройас.

– Твой кузен был глупцом. Он привык строить своих людей колонной. Они свернули в эту низинку и начали подниматься по склону, по трое-четверо в ряд. Кианцы, заставив лошадей лечь, поджидали их наверху.

– То есть они попали в засаду…

Пройас приставил руку козырьком ко лбу, вглядываясь в гребень холма.

– Ты думаешь, язычники натолкнулись на них случайно?

Найюр пожал плечами.

– Может быть. А может, и нет. Поскольку Содорас считал свой отряд передовым, то не видел нужды самому высылать разведчиков. Фаним более благоразумны. Они вполне могли выслеживать его так, что он об этом не знал, и рассчитать, что рано или поздно он подойдет сюда…

Он развернул коня и указал на раздувшихся мертвецов у самого гребня. Они выглядели до странности мирно, слово группа евнухов, вздремнувших на солнышке после купания.

– Ясно одно: фаним атаковали их, когда первые всадники поднялись на гребень, Содорас – в их числе…

– Какого черта! – не сдержался лорд Гайдекки. – Откуда ты знаешь, как…

– Кавалеристы, которые находились ниже, сломали строй и кинулись защищать лорда, да только обнаружили, что фаним заняли весь гребень. А этот склон, хоть и кажется безобидным, весьма коварен. Песок и щебень. Многих перебили стрелами в упор, когда их кони увязли в песке. Те немногие, кому удалось добраться до вершины, все-таки доставили фаним неприятности – там куда больше пятен крови, чем мертвых тел, – но в конце концов враги одолели их в связи с численным превосходством. Прочие – человек двадцать, более здравомыслящие, но безнадежно храбрые, – поняли, что лорда уже не спасти, и отступили – во-он туда. Возможно, они намеревались заманить фаним вниз и хоть немного отыграться.

Найюр взглянул на Гайдекки, проверяя, осмелится ли дерзкий придворный оспорить его слова. Но тот, как и все прочие, разглядывал, как и где лежат мертвецы.

– Кианцы, – продолжал Найюр, – остались на гребне… Я думаю, они пытались спровоцировать уцелевших, осквернив труп Содораса – вон там кого-то выпотрошили. Затем они попытались сократить численность противника путем обстрела. Айнрити, сражавшиеся на гребне, должно быть, изрядно подорвали их силы, и даже на короткой дистанции стрелы не принесли особого результата. В какой-то момент фаним начали стрелять по лошадям – хотя обычно они этого не делают. Что, кстати, стоит запомнить… Как только люди Содораса оказались спешены, кианцы просто затоптали их.

Война. Он почувствовал, как волосы на загривке встают дыбом…

– Они обобрали убитых, – добавил он, – и ускакали на юго-запад.

Найюр вытер ладони об штаны. Они поверили ему – это было ясно по ошеломленному молчанию. Прежде это место было упреком и грозным знамением, но теперь… Тайна делает все колоссальным. Знание умаляет.

– Сейен милостивый! – внезапно воскликнул Гайдекки. – Он читает мертвых, словно рукопись!

Пройас, нахмурившись, взглянул на него.

– Не богохульствуйте, пожалуйста, господин палатин.

Он потеребил аккуратную бородку; взгляд его снова метнулся к мертвецам. Казалось, будто он вот-вот кивнет своим мыслям. Затем он спокойно взглянул на Найюра.

– Сколько?

– Фаним? Скюльвенд пожал плечами.

– Шестьдесят. Может, семьдесят. Не больше. Легковооруженные всадники.

– А Саубон? Значит ли это, что он окружен? Найюр ответил ему таким же спокойным взглядом.

– Когда пеший воюет против конного, он всегда окружен.

– Так, значит, этот ублюдок может все еще быть жив, – произнес Пройас; одышка выдавала легкую дрожь в его голосе.

Священное воинство могло пережить потерю одного из народов, но чтобы троих сразу… Безрассудным маневром Саубон поставил на карту не только собственную жизнь, а намного больше – потому-то Пройас, невзирая на протесты Конфаса, приказал своим людям выступать. Быть может, четыре народа смогут одержать верх там, где это будет не под силу троим.

– Судя по тому, что нам известно, – сказал Ксинем, – не исключено, что этот галеотский ублюдок прав. Он может промчаться через всю Гедею и загнать Скаура в море.

– Нет, – возразил Найюр. – Он в большой опасности… Скаур собрал силы в Гедее. Он ждет вас со всем своим войском.

– Откуда ты знаешь?! – воскликнул Гайдекки.

– Оттуда, что фаним, перебившие ваших родичей, сильно рисковали.

Пройас, прищурившись, кивнул. Он явно предчувствовал недоброе.

– Они напали на крупный, хорошо вооруженный отряд. Это означает, что им было приказано – строго-настрого приказано – не допускать сообщения между отдельными частями войска.

Найюр склонил голову в знак почтения – не к этому человеку, а к правде. Наконец-то Нерсей Пройас начал понимать. Скаур наблюдает за ними; он стал изучать Священное воинство задолго до того, как оно вышло из Момемна. Он знает его слабости… Знание. Все сводится к знанию.

Моэнгхус научил его этому.

– Война – это ум, – сказал скюльвендский вождь. – Если ты и твои люди будете поступать так, как подсказывает сердце, вы обречены.

– Акирейя им Вал! – грянула тысяча галеотских глоток. – Акирейя им Вал па Валса!

Хвала Богу. Хвала Богу Богов.

Вырванный из своих мечтаний, Коифус Саубон взглянул на огромную беспорядочную колонну – его войско, – пытаясь разглядеть там Куссалта, конюха, отправившегося навстречу разведчикам. Он грыз мозолистые костяшки пальцев – как всегда, когда его терзало беспокойство. «Пожалуйста, – подумал он. – Ну пожалуйста…»

Но Куссалта не было видно.

Стащив шлем и подшлемник, Саубон провел рукой по коротко стриженным белокурым волосам, выжимая пот, упорно заливавший ему глаза. Принц стоял на скале, выходившей на небольшую, но очень быструю речку, не отмеченную ни на одной из карт. К счастью, речку, хоть и не без труда, можно было перейти вброд. Она уже забрала четыре повозки и одну жизнь, не считая нескольких часов драгоценного времени; в долине за бродом скапливалось все больше и больше людей и обозных телег. На противоположном берегу воины и обслуга отряхивались от воды, а затем расходились по сторонам; некоторые шли вдоль берега, чтобы наполнить мехи водой или, как мрачно отметил Саубон, половить рыбу. Другие с трудом брели дальше; лица их были отупелыми от усталости; с пик и копий свисали узелки с пожитками.

На юге громоздились высокие горные гряды, мешали разглядеть, что там за ними, и ограничивали обзор речной долиной, открывая лишь смутные контуры того, что впереди. А там, за холмами, он видел широкую равнину, уходящую до самого горизонта. Равнина Менгедда. Великая Равнина Битвы из легенд.

Что-то сдавило принцу грудь. Он подумал о своем старшем кузене, Тарщилке, чьи кости рассыпались в прах вместе с костями Кальмемуниса и Священного воинства простецов где-то среди тех далеких трав. Он подумал о князе Келлхусе…

«Эта земля моя… Она принадлежит мне! Должна принадлежать!»

Они шли целую неделю, через Врата Юга, а затем по разрушенной кенейской дороге, которая внезапно уткнулась в ущелье и там оборвалась. Там они с Готьелком – упрямый старый ублюдок! – поссорились, да так, что дело едва не дошло до кулаков, – поссорились из-за того, по какому маршруту им двигаться дальше. Драгоценностью Гедеи, если можно так сказать, был город Хиннерет на юго-востоке Менеанорского побережья. Саубон, конечно же, хотел заполучить этот город себе, а кроме того, Священному воинству необходимо было обезопасить фланги, если оно собиралось и дальше продвигаться на юг. Однако же, по мнению великого Хоги Готьелка, Гедею следовало просто пересечь, а не завоевывать. Этот дурак думал, будто земли, отделяющие Священное воинство от Шайме, не более чем дорожные столбы на пути скорохода. Они орали друг на друга до поздней ночи, Готиан пытался найти решение, которое устроило бы всех, а Скайельт кивал из своего угла, время от времени делая вид, будто слушает переводчика. В конце концов они решили идти разными дорогами. Готиан, получивший, подобно всем нансурским кастовым дворянам, полноценное военное образование, решил продолжать двигаться на Хиннерет – он, по крайней мере, не дурак. Что решил Скайельт, никто не знал до следующего дня, когда он рванул на юг вместе с Готьелком и его тидонцами.

«Ну и скатертью дорога», – подумал Саубон. Тогда он все еще верил, что Скаур уступил Гедею. «Поход… – сказал князь Атритау той ночью в горах. – Шлюха-Судьба будет благосклонна к вам. Но вы должны позаботиться о том, чтобы шрайские рыцари были наказаны».

Никогда в жизни Саубон не размышлял так долго над столь малым количеством слов. Казалось, будто они прозвучали точно в срок. Но, подобно жутковатым древним изваяниям нелюдей, которые выглядели то благожелательными, то злобными, то божественными, то демоническими, смотря с какой стороны на них взглянуть, значение этих слов изменялось с каждым прошедшим днем. Действительно ли принц Келлхус подтвердил то, во что верил Саубон? Да, конечно, боги дали свои заверения и, как истинные скряги, назвали условия. Но они ничего не сказали насчет того, что Скаур оставил Гедею. Скорее уж намекнули на обратное…

Битва. Они намекали на битву. Как еще он может наказать шрайских рыцарей?

– Акирейя им Вал! Акирейя им Вал!

Саубон посмотрел вниз, затем снова перевел взгляд на Равнину Битвы. Плоская, темная, синяя, она больше походила на океан, чем на земной простор, и казалось, будто она способна поглотить целые народы.

Скаур не отказался от Гедеи. Саубон чувствовал это. Понимание, появившееся после ссоры с Готьелком, наполнило Саубона ужасом – таким сильным, что он сперва даже лишился самообладания. У него же были заверения богов – самих богов! Так какое имеет значение, отправился он вместе с Готьелком или нет? Шлюха-Судьба благосклонна к нему. Гедея падет!

Так он говорил себе.

А потом внутренний голос прошептал: «Возможно, князь Келлхус – мошенник…»

Этот мир так безумен – так извращен! – что одна-единственная мысль, одно-единственное движение души способно все перевернуть. Он понимал, что бросил кости – поставил на кон жизни тысяч людей! А может, и судьбу всего Священного воинства.