ГЛАВА 19

ЭНАТПАНЕЯ

4111 год Бивня, конец осени, Энатпанея

Первым, что услышал Пройас, был шум ветра в листве. А затем он различил и вовсе невероятный звук – журчание воды. Звук жизни.

«Пустыня…»

Сон мгновенно слетел с него; глаза разрывались от боли, и Пройас сощурился, защищая их от солнца. Казалось, будто в голове у него лежит раскаленный уголь. Принц попытался позвать Аглари, но сумел издать лишь негромкий шепот. Губы саднило и жгло.

– Твой раб мертв.

Пройас начал что-то вспоминать… Чудовищная бойня в песках.

Он повернулся на голос и увидел рядом Найюра. Тот сидел на корточках, склонившись над чем-то вроде пояса. Скюльвенд был без рубашки, и Пройас заметил обожженную до волдырей кожу на широких плечах и жгуче-красный цвет покрытых шрамами рук. Чувственные губы распухли и потрескались. За его спиной по глубокому руслу с журчанием бежал ручей. Вдали маячила живая зелень.

– Скюльвенд!

Найюр поднял голову, и Пройас впервые осознал его возраст: сеточка морщин вокруг снежно-голубых глаз, первая седина в черной гриве. Он вдруг понял, что варвар не намного моложе его отца.

– Что случилось? – прохрипел Пройас.

Скюльвенд вновь принялся что-то копать, обмотав руки кожей.

– Ты упал, – сказал он. – Там, в пустыне…

– Ты… Ты спас меня?

Найюр на миг замер, не поднимая головы. Потом продолжил работу.

Выйдя из горнила, они принялись растекаться во все стороны, подобно разбойникам, – люди, выдержавшие испытание солнцем. Они обрушивались на селения и штурмовали воздвигнутые на склонах холмов форты и виллы северной Энатпанеи. Они сжигали все постройки. Они предавали мечу всех мужчин. Кроме того, они резали пытавшихся спрятаться женщин и детей.

Здесь не было невиновных. Такова была тайна, которую они вынесли из пустыни.

Все были виновны.

Они двигались на юг, разрозненные отряды путников, пришедших с равнин смерти, чтобы терзать эту землю, как терзались они сами, чтобы причинять страдания, какие претерпели сами. Ужасы пустыни отражались в их страшных глазах. Жестокость сожженных земель была написана на их изможденных лицах. Мечи были их правосудием.

В Кхемему под знаменами Бивня вступило около трехсот тысяч человек, примерно три пятых из них – воины. А вышло всего около ста тысяч, из них почти все – воины. Несмотря на потери, из Великих Имен не умер никто, если не считать палатина Детнамми. И все же можно сказать, что Смерть описывала над ними круги, каждый последующий – уже предыдущего, забирая сначала рабов и гражданскую обслугу, потом солдат из низших каст, и так далее. Жизнь превратилась в паек, выдаваемый в соответствии со статусом. Двести тысяч трупов отмечали путь Священного воинства от оазиса Субис до границы Энатпанеи. Двести тысяч мертвецов, дочерна сожженных солнцем…

На протяжении многих поколений кхиргви будут называть маршрут, которым они прошли, сака'илраит, «Дорога черепов».

Дорога через пустыню превратила их души в ножи. И теперь Люди Бивня собирались отметить красным иную дорогу, такую же ужасную, но куда более яростную.

4111 год Бивня, конец осени, Иотия

Как давно они обрабатывают его?

Сколько мучений он вытерпел?

Но как бы они его ни пытали, при помощи грубых инструментов или тончайших колдовских уловок, его невозможно было сломать. Он кричал и кричал, срывая голос, пока не начинало казаться, что его вопли доносятся откуда-то издалека, что это доносимые ветром крики другого человека. Но он не сломался.

Это не имело ничего общего с силой. Ахкеймион не был сильным.

А вот Сесватха…

Сколько раз Ахкеймион переживал Стену пыток в Даглиаше? Сколько раз он вырывался из муки сна, плача от радости, от того, что руки его не скованы и в них не вогнаны гвозди? В том, что касалось пыток, Багряные Шпили были просто жалкими подмастерьями по сравнению с Консультом.

Нет. Ахкеймион не был сильным.

Чего Багряные маги не понимали, при всем их жестоком коварстве, так это того, что они обрабатывают двоих, а не одного.

Ахкеймион висел нагим в цепях, и, когда голова его безвольно падала на грудь, он видел на мозаичном полу свою размытую тень. И какой бы острой ни была боль, тень оставалась твердой и бесстрастной. Она шептала ему, когда он выл или давился криком…

«Что бы они не делали, я остаюсь нетронутой. Сердце великого дерева никогда не горит. Сердце великого дерева никогда не горит».

Два человека, колдун и его тень. Пытки, Напевы Подчинения, наркотики – все оказывалось безрезультатным, потому что им требовалось подчинить двоих, а один из них, Сесватха, находился за пределами нынешнего времени. При любых терзаниях, какими бы отвратительными они ни были, его тень шептала: «Но я страдал больше…»

Время шло, мучения сменялись мучениями, а потом этот приверженец чанва, Ийок, притащил какого-то человека и бросил его на колени перед самым Кругом Уробороса. На человеке не было ничего, кроме цепей, и руки его были скованы за спиной. Его устремленное к Ахкеймиону лицо, избитое и заросшее, словно бы смеялось и плакало одновременно.

– Акка! – выкрикнул незнакомец.

Губы его были испачканы в крови. Из уголков рта текла слюна.

– Акка, умоляю! Умоляю, скажи им!

В нем что-то было, что-то раздражающе знакомое…

– Мы исчерпали традиционные методы, – сказал Ийок. – Я подозревал, что так оно и будет. Ты доказал, что не менее упорен, чем твои предшественники.

Взгляд красных глаз метнулся к незнакомцу.

– Пришла пора ступить на новую почву…

– Я больше не могу, – всхлипнул человек. – Больше не могу…

Глава шпионов с притворным состраданием поджал бескровные губы.

– Знаешь, он ведь явился сюда, пытаясь спасти тебя. Ахкеймион пригляделся к человеку.

«Нет».

Этого не может быть. Он не должен допустить этого.

– Поэтому вопрос следующий, – продолжал Ийок, – насколько далеко простирается твое безразличие? Справится ли оно с мучениями тех, кого ты любишь?

«Нет!»

– Я обнаружил, что драматические жесты наиболее эффективны вначале, пока субъект еще не сделался привычен ко всему… Потому, я думаю, мы начнем с выкалывания глаз.

Он нарисовал в воздухе круг указательным пальцем. Один из солдат-рабов, стоящих за спиной у Ксинема, ухватил его за волосы и рывком запрокинул голову, а потом занес сверкающий нож.

Ийок взглянул на Ахкеймиона, потом кивнул джаврегу. Тот ударил – почти осторожно, как будто ему нужно было нанизать на острие сливу, лежащую на блюде.

Ксинем пронзительно закричал. Полированная сталь вошла в глазную впадину.

Ахкеймион задохнулся от невероятности происходящего. Такое знакомое и такое дорогое лицо, тысячи раз дружески хмурившееся или печально улыбавшееся ему – и вот теперь, теперь…

Джаврег занес нож.

– Ксин!!! – хрипло крикнул Ахкеймион.

Но его тень прошептала:

«Я не знаю этого человека».

Тут заговорил Ийок.

– Ахкеймион. Ахкеймион! Выслушай меня внимательно, как чародей чародея. Мы оба знаем, что ты не выйдешь отсюда живым. Но здесь твой друг, Крийатес Ксинем…

– Умоляю! – завыл маршал. – Умоля-а-а-а-ю!

– Я, – продолжал Ийок, – Глава шпионов Багряных Шпилей. Ни больше и ни меньше. Я ничего не имею ни против тебя, ни против твоего друга. Мне не нужно ненавидеть тех, с кем я работаю. Если ты отдашь мне то, в чем нуждается моя школа, твой друг станет мне не нужен. Я прикажу, чтобы его расковали и отпустили. Я даю тебе слово мага…

Ахкеймион верил ему и отдал бы все, если бы мог. Но из его глаз смотрел колдун, умерший две тысячи лет назад, и он следил за происходящим с ужасающей бесстрастностью…

Ийок наблюдал за Ахкеймионом; его тонкая кожа влажно Поблескивала в неверном свете. Он зашипел и покачал головой.

– Какое фанатичное упрямство! Какая сила!

Облаченный в красное колдун повернулся и кивнул рабу-солдату, держащему Ксинема. – Не-е-ет! – провыл жалобный голос.

Незнакомец забился в агонии, пачкая себя.

«Я не знаю этого человека».

Безымянный рыжий кот застыл, припал к земле и навострил уши, не сводя глаз с засыпанной битым камнем улочки. Что-то кралось в тени, медленно, словно ящерица в холодное время… Внезапно непонятное существо метнулось через освещенное солнцем пыльное пространство. Кот прыгнул.

Вот уже пять лет он шлялся но трущобам Иотии, питался мышами, охотился на крыс и изредка, когда выпадал такой случай, подъедал оставленные людьми объедки. Однажды он даже сожрал труп сородича-кота, которого мальчишки сбросили с крыши.

А с недавних пор привык обедать мертвыми людьми.

Каждый день рыжий кот с величием, присущим его породе, рыскал, бежал, крался по одному и тому же маршруту. По улочкам за Агнотумским рынком, где крысы выискивали отбросы, вдоль разрушенной стены, где сухая трава приманивала мышей, мимо трактиров на Паннасе, через руины храма, а потом через запутанные щели между готовыми развалиться кенейскими домами, где какой-нибудь ребенок мог почесать его за ухом.

И с некоторых пор на этом маршруте стали попадаться мертвые люди.

А теперь – вот это существо…

Прячась за обломками, рыжий кот прокрался к затененному уголку, где исчезло непонятное существо. Он не был голоден. Ему просто хотелось посмотреть, что это такое.

А кроме того, он соскучился по вкусу живой, истекающей кровью добычи…

Сгорбившись у обожженной кирпичной стены, кот высунул голову из-за угла. Он неподвижно застыл, впитывая шепот мира своими усами…

Ни биения сердца, ни пронзительного крысиного писка, который способен был слышать он один.

Но что-то двигалось…

Кот прыгнул на неясный силуэт, выпустив когти. Он сбил фигурку с ног, всадив когти ей в спину, а зубы – в мягкую ткань горла. Вкус был неправильный. Запах был неправильный. Кот ощутил первый режущий удар, за ним – другой. Он рванул горло, стремясь добраться до мяса, до великолепного потока живой крови.

Но там ничего не было.

Еще один порез.

Рыжий кот отпустил существо и попытался убраться прочь, но его задние лапы подломились. Кот взвыл, скребя когтями по булыжникам.

Руки куклы сомкнулись на горле кота.

Вкус крови.

4111 год Бивня, конец осени, Карасканд

Расположенный на великом пути, связывающем народы юга Каратая с Шайгеком и Нансуром, Карасканд издревле занимал важное стратегическое положение. Все те товары, которые торговцы боялись доверить своенравным морям, – зеумские шелка, корица, перец и великолепные гобелены Нильнамеша, галеотские шерстяные ткани и прекрасное нансурское вино – все это проходило через базары Карасканда, и так было на протяжении тысячелетий.

Карасканд, бывший во времена Древней династии шайгекским аванпостом, вырос за прошедшие столетия и в краткие промежутки между владычеством великих народов правил собственной небольшой империей. Энатпанея была гористой страной, и лето здесь было засушливым, как в Каратае, а зима – дождливой, как в Эумарне. Карасканд стоял посреди Энатпанеи, раскинувшись на девяти холмах. Его могучие стены были возведены при Триамисе I, величайшем из кенейских аспект-импе-раторов. Огромные рынки были устроены императором Боксариасом в те времена, когда Карасканд был одной из богатейших Провинций Кенейской империи. Подернутые дымкой башни и вместительные казармы Цитадели Пса, которую было видно с любого из девяти городских холмов, построили при воинственном Ксатантиусе, нансурском императоре, использовавшем Карасканд в качестве временной столицы в ходе бесконечных войн с Нильнамешем. А великолепный беломраморный дворец сапатишаха на Коленопреклоненном Холме был воздвигнут при Ферокаре I, самом яростном и самом благочестивом из падираджей древнего Киана.

Хоть Карасканд и находился на положении данника, это был великий город, способный поспорить с Момемном, Ненсифоном и даже Каритусалем.

Гордые города не сдаются.

Невзирая на официальные заверения падиражди, Священное воинство сумело выжить в Кхемеме. Люди Бивня больше не были пугающими слухами, доходящими с севера. За их приближением можно было следить по столбам дыма, встающим у северного края горизонта. Беженцы толпились у ворот, рассказывая о бойне, которую учиняли бесчеловечные айнрити. Священное воинство, говорили они, это гнев Единого Бога, пославшего идолопоклонников, дабы покарать нас за грехи.

Карасканд охватила паника, и даже заверения их знаменитого сапатишаха, Имбейяна Всепобеждающего, не могли успокоить город. Разве не Имбейян бежал при Анвурате, словно побитая собака? Разве не идолопоклонники перебили три четверти грандов Энатпанеи? Необычные имена передавались из уст в уста. Саубон, белокурый зверь из варварского Галеота, от одного взгляда которого с людьми приключается медвежья болезнь. Конфас, великий тактик, сокрушивший силой своего гения даже скюльвендов. Атьеаури, человек-волк, рыскающий по холмам и похищающий всякую надежду. Багряные Шпили, мерзкие колдуны, от которых бежали даже кишаурим. И Келлхус, демон, идущий с ними в обличье лжепророка, подталкивающий их к безумным, чудовищным деяниям. Их имена повторяли часто, но с опаской, словно это был глас судьбы – как звон гонга, которым отмечались вечерние казни.

Но на улицах и базарах Карасканда не шли разговоры о сдаче города. Мало кто из горожан обратился в бегство. Среди прочих крепло безмолвное соглашение: идолопоклонникам следует сопротивляться. Такова воля Единого Бога. От Божьего гнева не убежишь – ведь дитя не убежит от карающей руки отца.

Принять кару – это деяние веры.

Горожане заполняли огромные храмы. Они плакали и молились, за себя, за свое имущество, за свой город.

Священное воинство приближалось…

4111 год Бивня, конец осени, Иотия

Они на некоторое время оставили его в молельне, подвешенным на цепях и медленно задыхающимся. Огонь в треножниках угас, превратившись в груды тлеющих углей, и теперь границы тьмы очерчивали смутно различимые стены из оранжевого камня. Ахкеймион не осознавал присутствия Ийока, пока приверженец чанва не подал голоса.

– Тебе, конечно же, любопытно узнать, как поживает Священное воинство.

Ахкеймион даже не поднял голову.

– Любопытно? – прохрипел он.

Белокожий колдун был для него не более чем голосом, доно – сящимся издалека.

– Похоже, падираджа – очень коварный человек. Он составил план, распространяющийся далеко за пределы битвы при Анвурате. Видишь ли, это – признак интеллекта. Способность учитывать в планировании и то, что противоречит твоим чаяниям. Он понимал: чтобы продолжить продвижение к Шайме, Священному воинству придется преодолеть Кхемему.

Короткий кашель.

– Да… Я знаю.

– Ну так вот, еще когда Священное воинство осаждало Хиннерет, встал вопрос, почему падираджа отказался от войны на море. Нельзя сказать, чтобы кианский флот правил Менеано-Ром, но все-таки. Этот же вопрос встал, когда мы взяли Шайгек, но снова был забыт. Дескать, Каскамандри решил, что его флоту с нашим не тягаться. А почему бы, собственно, и не решить так? Изо всех побед, одержанных Кианом в войнах с Нансурской империей за многие столетия, мало какие были морскими… И это навело вас на ложное предположение.

– Что ты имеешь в виду?

– Священное воинство решило идти через Кхемему, используя имперский флот для подвоза воды. Как только Священное воинство зашло в пустыню достаточно далеко, чтобы у него не было возможности повернуть обратно, кианский флот обрушился на нансурский…

Ийок усмехнулся, язвительно и горько:

– Они использовали кишаурим.

Ахкеймион моргнул и увидел нансурские корабли, горящие в неистовом пламени Псухе. Внезапная вспышка беспокойства – он уже переступил те пределы, в которых испытывают страх, – заставила его поднять голову и взглянуть на Багряного адепта. Тот казался призраком на фоне мерцающих белых шелков.

– Священное воинство? – прохрипел Ахкеймион.

– Почти уничтожено. Бесчисленные трупы лежат в песках Кхемемы.

«Эсменет?» Ахкеймион давно уже не произносил ее имя даже в мыслях. Поначалу оно служило ему прибежищем, его звучание приносило ему облегчение – но после того, как они привели Ксинема и принялись использовать его любовь как орудие пытки, Ахкеймион перестал думать о ней. Он отказался от всякой любви…

Ради более глубоких вещей.

– Похоже, – продолжал Ийок, – мои братья-адепты тоже жестоко пострадали. Нас отзывают отсюда.

Ахкеймион смотрел на него сверху вниз, не осознавая, что по его запавшим щекам текут слезы. Ийок внимательно наблюдал за ним, стоя у самого края проклятого Круга Уробороса. – Что это означает? – проскрипел Ахкеймион.

«Эсменет. Любовь моя…»

– Это означает, что твои мучения завершены… Ийок заколебался, но все-таки добавил:

– Друз Ахкеймион, я хочу, чтобы ты знал: я был против твоей поимки. Мне уже приходилось руководить допросами адептов Завета, и я знаю, что это занятие утомительное и бесполезное… И неприятное… прежде всего – неприятное.

Ахкеймион смотрел на него, ничего не говоря и не испытывая никаких чувств.

– Знаешь, – продолжал Ийок, – я не удивился, когда маршал Аттремпа подтвердил твою версию событий под Андиаминскими Высотами. Ты действительно веришь, что советник императора, Скеаос, был шпионом Консульта – ведь так?

Ахкеймион сглотнул, преодолевая боль.

– Я это знаю. А вскоре узнаете и вы.

– Возможно. Возможно… Но на данный момент мой великий магистр решил, что это шпионы кишаурим. А легенды знанием не заменишь.

– Ты подменяешь то, чего боишься, тем, чего не знаешь, Ийок.

Ийок взглянул на него, сощурившись, словно от удивления, что настолько беспомощный, истерзанный человек все еще способен осмысленно говорить.

– Возможно. Но как бы то ни было, наше совместное времяпрепровождение завершилось. На настоящий момент мы готовимся присоединиться к нашим братьям, пересекшим Кхемему…

Ахкеймион кулем висел на цепях; мышцы окостенели от хранящейся в памяти мучительной боли. Он словно бы смотрел на стоящего перед ним чародея из трюма, расположенного внутри потерпевшего крушение корабля его тела.

Ийоку начало становиться не по себе.

– Я знаю, что такие люди, как мы, не питают… склонности к религии, – сказал он, – но я подумал, что могу позволить себе некую любезность. Через некоторое время в камеру спустится раб с Безделушкой и ножом. Безделушка – для тебя, а нож – для твоего друга… У тебя будет время приготовиться к путешествию.

Очень странные слова для Багряного адепта. Ахкеймион откуда-то знал, что это не очередная садистская игра.

– Ты скажешь об этом Ксинему? Полупрозрачное лицо резко повернулось к нему, но потом

как-то необъяснимо смягчилось.

– Полагаю, да, – сказал Ийок. – Он, по крайней мере, может надеяться на законное место в царстве мертвых…

Колдун развернулся и решительным шагом удалился во тьму. Дверь отворилась в освещенный коридор, и Ахкеймион разглядел профиль Ийока. На миг ему показалось, будто он смотрит на другого человека.

Ахкеймион подумал о покачивающейся груди, о коже, целующей кожу во время занятий любовью.

«Живи, милая Эсменет. Живи ради меня».

4111 год Бивня, конец осени, Карасканд

Распаленные своими злодеяниями, Люди Бивня собрались у стен Карасканда. Они бесчисленными вереницами спустились с высот и обнаружили, что их ярость остановлена могучими укреплениями. Крепостные валы протянулись по окружающим холмам – огромный каменный пояс цвета меди, поднимающийся и опускающийся вместе со склонами и теряющийся в дымке.

И в отличие от стен великих городов Шайгека эти стены, как обнаружили айнрити, оборонялись.

В каменистую почву были воткнуты древки знамен. Вассалы, потерявшиеся за время скитаний в пустыне, отыскали своих лордов. Воины возводили самодельные палатки и шатры. Шрайские и культовые жрецы собирали верных и служили панихиды по бессчетным тысячам, которых поглотила пустыня. Был созван совет Великих и Меньших Имен, где после долгого ритуала благодарения за спасение из Кхемемы разработали план захвата Карасканда.

Нерсей Пройас встретился с Имбейяном. Встреча состоялась у Ворот Слоновой Кости, прозванных так из-за того, что их огромная башня была построена не из красноватого камня энатпанейских каменоломен, а из белого известняка. Конрийский принц через переводчика предложил сапатишаху сдаться и пообещал жителям города жизнь, а свите Имбейяна – освобождение. Имбейян, облаченный в великолепное сине-желтое одеяние, расхохотался и ответил, что стены Карасканда довершат то, что начала пустыня.

По большей части стены Карасканда возносились над крутыми склонами и спускались на ровное место лишь на северо-востоке, там, где холмы сменялись пойменной долиной, плотно забитой полями и рощами и усеянной брошенными фермами и поместьями – равниной Тертаэ. Здесь айнрити разбили большой лагерь и стали готовиться к штурму ворот.

Саперы начали копать туннели. В горы был посланы люди с упряжками быков, валить лес для осадных машин. Верховые отправились патрулировать и грабить окрестности. Обожженные лица зажили. Изглоданные пустыней тела окрепли от тяжелой работы и обильной добычи, взятой в Энатпанее. Айнрити снова принялись распевать песни. Жрецы водили процессии вокруг стен Карасканда, метя землю перед собой пучками тростника и проклиная камень укреплений. Язычники улюлюкали со стен и швырялись в них чем попало, но жрецы не обращали на это внимания.

Впервые за несколько месяцев айнрити увидели облака, настоящие облака, клубящиеся на небе, словно взбитое молоко.

По ночам, когда айнрити собирались у своих костров, истории о бедах, перенесенных в Кхемеме, и о спасении оттуда постепенно сменялись рассуждениями о Шайме. Карасканд часто упоминался в «Трактате», достаточно часто, чтобы этот город казался огромными вратами в Святую землю. Благословенная Амотеу, страна Последнего Пророка, была совсем рядом.

– После Карасканда, – говорили они, – мы очистим Шайме.

Шайме. При звуках святого имени воинство вновь исполнилось пыла.

Толпы собирались на склонах холмов, чтобы послушать проповеди Воина-Пророка. Многие верили, что это именно он спас Священное воинство в пустыне. Тысячи вырезали на руках знак Бивня и становились его заудуньяни. На совещаниях Великих и Меньших Имен лорды Священного воинства с трепетом прислушивались к его советам. Князь Атритау присоединился к Священному воинству, не располагая никакой силой; теперь он командовал войском, не меньшим, чем у всех прочих.

Затем, когда Люди Бивня приготовились идти на приступ Карасканда, небеса потемнели и пошел дождь. Три сотни тидонцев погибли, смытые внезапным наводнением к югу от города. Десятки были убиты, когда рухнули проложенные саперами туннели. Сухие русла ручьев превратились в бурные потоки. Дождь все шел и шел. Пересохшая кожа начала гнить, а кольчуги приходилось постоянно трясти в бочках со щебенкой, чтобы очистить от ржавчины. Во многих местах земля сделалась мягкой и скользкой, как сгнившие груши, а когда айнрити попытались подтянуть к стенам огромные осадные башни, оказалось, что их невозможно сдвинуть с места.

Настало время зимних дождей.

Первым человеком, умершим от мора, был неизвестный кианский пленник. Его тело зарядили в катапульту и перебросили через городскую стену – как и всех, кто последовал за ним.

4111 год Бивня, конец осени, Иотия

Мамарадда решил, что первым убьет колдуна. Хотя сам он толком не знал причины, но идея убить колдуна вызывала у капитана джаврегов настоящее возбуждение. Ему даже в голову не приходило связать это с тем фактом, что его хозяева тоже были колдунами.

Он вошел в молельню быстрым шагом, сжимая и разжимая кулак с Безделушкой, которую дали ему хозяева. Колдун висел в дальнем конце комнаты, словно охотничья добыча; его избитое тело омывало оранжевое свечение стоящих вокруг треножников. Подойдя поближе, Мамарадда заметил, что колдун тихонько покачивается из стороны в сторону, словно от легкого сквозняка. Потом он услышал пронзительный скрип, как будто кто-то царапал железом по стеклу.

Джаврег остановился на полпути, под высокими сводами, инстинктивно приглядываясь к полу под колдуном – к черно-красным каллиграфическим знакам Круга Уробороса.

Он увидел что-то маленькое, припавшее к полу у края Круга… Кошка? Погадила и теперь закапывает? Джаврег сглотнул и прищурился. От быстрого царапанья у него заныло в ушах, как будто кто-то подпиливал ему зубы ржавым ножом.

ЧТО?

Он вдруг понял, что перед ним крохотный человечек. Крохотный человечек, который склонился над Кругом Уробороса и сцарапывает таинственные письмена…

Кукла?

Мамарадда зашипел от внезапного ужаса и схватился за нож.

Звук прекратился. Висящий колдун поднял бородатое лицо, и взгляд его блестящих глаз остановился на Мамарадде. Миг малодушного ужаса.

«Круг нарушен!»

А потом – тихое бормотание…

Изо рта и глаз колдуна хлынул солнечный свет.

Невозможный свет, изогнутый, словно клинки кхиргви, сомкнулся вокруг джаврега, как паучьи лапки. С мозаичного пола ударили гейзеры пыли и черепков. Казалось, будто сам воздух начал потрескивать.

Мамарадда вскинул руки и завыл, ослепленный неземным белым сиянием.

Но затем свет исчез, а он остался стоять – целый и невредимый…

Тут он вспомнил о зажатой в кулаке Безделушке. Мамарадда, щит-капитан джаврегов, расхохотался.

Треножники рухнули, словно от пинка. Ливень углей полетел Мамарадде в лицо. Несколько штук попали ему в рот, и зубы затрещали от жара. Джаврег выронил Безделушку и закричал, перекрывая бормотание…

Сердце взорвалось у него в груди. Огонь ринулся наружу. Мамарадда упал – уголь, обтянутый оболочкой кожи.

Возмездие шло по коридорам резиденции, словно бог.

Он пел свою песню со слепой животной яростью, отделяя стены от фундамента, швыряя крышу в небо, словно эти творения рук людских были сделаны из песка.

А когда он отыскал их, съежившихся под своими Аналогиями, он разорвал их Обереги, как насильник – хлопчатобумажную юбку. Он избивал их светом, держал их визжащие тела, словно любопытные предметы, – так идиот смотрит на насекомое, мечущееся у него в руке.

Плясал водоворот смерти.

Он чувствовал, как они мечутся по коридорам, бесплодно пытаясь организовать хотя бы подобие сопротивления. Он знал, что крики боли и опаленный камень напоминают им об их собственных деяниях. Их ужас был ужасом вины. Сверкающая смерть пришла, дабы покарать их за прегрешения.

Паря над устланным коврами полом, окруженный шипящими Оберегами, он сжег полуразрушенный коридор. Он наткнулся на отряд джаврегов. Игра окружающего его света превратила выпущенные арбалетные болты в пепел. А потом джавреги закричали, хватаясь за глаза, превратившиеся в горящие угли. Он прошел мимо них, оставив позади лишь размазанное по полу мясо и обгоревшие кости. Он наткнулся на разрыв в ткани бытия и знал, что новые джавреги, вооруженные Слезами Бога, ждут его приближения.

Он обрушил на них здание.

И он смеялся, говоря безумные слова, упиваясь разрушением. Вспышки огня разбились вдребезги об его защиту, и он повернулся, переполненный темной иронией, и сказал двум Багряным магам, атаковавшим его, сокровенные истины, губительные Абстракции, и мир вокруг них был разрушен до основания.

Он разорвал их хрупкие мистические защиты, поднял их над развалинами, как верещащие куклы, и швырнул на камни.

Сесватха освободился и шел путями настоящего, несущего на себе знаки древнего рока.

Он им покажет Гнозис!

Когда по фундаменту пробежала первая дрожь, Ийок подумал: «Мне следовало знать».

Следующая его мысль, как ни странно, была об Элеазаре. «Я же ему говорил, что это добром не кончится».

Для завершения работы Элеазар оставил ему всего шестерых людей, из них только трое – колдуны высокого ранга, и две с половиной сотни джаврегов. Что было еще хуже, они были рассеяны по территории комплекса. Возможно, когда-то Ийок и счел бы, что их достаточно для того, чтобы совладать с колдуном Завета, но после яростной схватки в Сареотской библиотеке он более не был в этом уверен… Хотя они и готовились.

«Мы обречены».

За долгие годы жизни приверженец чанва сделал свои страсти такими же бесцветными, как и его кожа. То, что он испытывал сейчас, было скорее памятью о сильном чувстве, чем самим чувством. Памятью о страхе.

Но, однако же, надежда оставалась. У джаврегов имелось не менее дюжины Безделушек, и, более того, здесь находился он сам, Херамари Ийок.