За поворотом дороги, я увидел купы деревьев. «Будет лучше, если я сойду с дороги и буду пробираться в кустарнике вдоль берега ручья», — решил я. Ручей бежал справа от дороги. Как только я это сделал, на гребне водораздела показались фигурки моих преследователей. С этого момента я уже больше не оглядывался: я бежал по кустарнику, а там, где встречались открытые места, пробирался ползком. Вскоре я вышел к сарайчику, в котором хранились торфяные брикеты, за ним была поляна, заросшая травой, на которой правильными рядами росли молодые елочки. Я пересек поляну и увидел слева от себя, примерно в двухстах метрах, дом. Перейдя по мостику ручей, я вышел на лужайку перед домом.

Неожиданно, прямо у меня из под ног из густой травы вылетела тетерка — я очень удивился, потому что эти птицы никогда не живут рядом с человеком. Дом представлял собой обычный, побеленный известкой, коттедж небогатого фермера. Слева к нему была пристроена веранда. Я видел, что там кто-то стоит и наблюдает за мной. Под окнами веранды была клумба, на которой росли чахлые рододендроны.

Я прошел по усыпанной гравием дорожке к раскрытым дверям веранды. Вся стена напротив окон ' была уставлена книгами, книжные шкафы были видны и в другой комнате, дверь в которую была открыта. Перед книжными полками стояли стенды: там под стеклом, как в музее, лежали монеты и какие-то камни. За большим двухтумбовым столом на коротеньких, изящно вырезанных ножках слева от окна сидел пожилой человек, похожий на мистера Пиквика. У него было полное, круглое лицо и огромная лысина, блестевшая, как бильярдный шар. Сидевшие на самом кончике носа очки с очень большими стеклами, казалось, вот-вот упадут на стол. Перед ним лежало несколько листов бумаги и две раскрытые книги. Увидев меня, он вопросительно поднял брови, но ничего не сказал.

Мне, конечно, надо было перевести дух. Да и что бы я мог сказать? Кроме того мне не понравился острый, словно бы всезнающий, взгляд этого человека. Я нагло смотрел ему в лицо и молчал.

— А вы, мне кажется, немного запыхались, мой друг? — с расстановкой проговорил он вдруг.

Я кивнул головой на окно: в просеках между елочками замелькали фигурки людей. Лысый взял в руки бинокль и долго смотрел в него.

— Не в ладах с законом? Ну хорошо, обсудим это дело за чашкой чая. Терпеть не могу, когда мое уединение нарушают грубые и глупые полицейские. Пройдите в мой кабинет. Там вы увидите две двери:

откройте левую и захлопните ее за собой. Вы будете в полной безопасности, — закончив, он кивнул мне и, взяв авторучку, начал что-то писать на листе бумаги.

В похожей на камеру комнатке с маленьким окошечком под самым потолком пахло какими-то химикалиями. «А что если полицейские начнут обыскивать дом?» — подумал я. Но я отбросил эту мысль и стал думать о том, как гостеприимный хозяин угостит меня яичницей с беконом. Томительные минуты ожидания были, наконец, прерваны звуком щелкнувшего замка — дверь моей камеры распахнулась.

Я вышел из нее в залитую солнцем комнату, которую лысый называл своим кабинетом. Он сидел в глубоком кресле и внимательно смотрел на меня.

— Ушли? — спросил я.

— Ушли, — подтвердил он. — Я убедил их, что вы скрылись в холмах за моим домом. Я не мог допустить, чтобы полиция арестовала человека, которым я восхищаюсь. Чудесное сегодня утро, мистер Ханней, не правда ли?

И, сказав это, он вдруг на секунду закрыл глаза. В то же мгновение я вспомнил слова Скаддера о страшном человеке, у которого веки, как у ястреба, и понял, что я попал из огня да в полымя.

В следующее за этим мгновение я уже готов был броситься на негодяя и задушить его, но он, видимо, предвидя это, понимающе усмехнулся. — Вторая дверь открылась и из нее вышли два молодца с пистолетами в руках. «Ваша взяла, — подумал я, — но ведь не все еще потеряно. Вы знаете меня по имени, но не знаете в лицо».

— Вы несете околесицу, — грубо заявил я. — Не знаю я никакого Ханнея. Меня зовут Эйнсли. Нед Эйнсли.

— Вот как? — улыбнулся лысый. — Я думаю, с именами у вас все в порядке. Меня такие пустяки не интересуют.

Я решил гнуть ту же линию, сделал несчастное лицо и жалостным голосом сказал:

— Да черт с вами! Выдавайте меня полиции, только знайте — это подло. И зачем я сунул нос в эту проклятую машину. Нате, подавитесь, — я сунул руку в карман и шагнув к столу, бросил на стол четыре соверена.

— Нет, полиции мы вас выдавать не собираемся, — улыбнулся лысый. — Нам надо уладить с вами кое-какие дела, мистер Ханней. Вы так много знаете, но актер вы все-таки посредственный.

Сказано это было как-то уже слишком самоуверенно, и я заподозрил, что у него оставалось еще небольшое сомнение на мой счет.

— Да хватит вам резину жевать! — взорвался я. — Два дня полицейские ищейки гоняются за мной из-за того, что я взял в разбитой машине деньги. Да провались все пропадом! Вяжите меня, выдайте полиции! Мне теперь все равно.

Мне показалось, что лысый колеблется.

— Будьте добры, расскажите мне, что вы делали в течение последних трех дней? — спросил он.

— Ты даешь, начальник, — сказал я. — Я не жрамши два два., а тебе рассказы рассказывай. Ты бы лучше покормил меня, начальник.

Должно быть, на сей раз я убедил его. Он махнул рукой, и одни из молодцов ушел и вскоре вернулся со стаканом пива и куском пирога. Естественно, я накинулся на него с жадностью, чавкая и сопя, как и подобает Неду Эйнсли. Как бы невзначай, лысый, вдруг заговорил по-немецки, но я сделал вид, что ничего не понял.

Я рассказал, что плавал матросом на одном торговом судне. Неделю назад судно приплыло из Архангельска в Лейт, и я был списан с корабля за пьянку. Денег у меня не было и я пошел пешком в Вигтаун, где живет мой брат. И вот однажды я увидел большую машину, которая свалилась в овраг. Я пошел посмотреть, нет ли там чего, и нашел на сиденье три соверена и еще один на полу. Когда я после этого зашел в булочную, то женщина, увидев монету, закричала: «Полиция! Полиция!» Я убежал, но вскоре полицейские чуть было не схватили меня, когда я умывался после сна в ручье. Пришлось бежать, оставив им куртку.

— Вот так-то, начальник, — закончил я. — Если бы вы нашли эти деньги, к вам бы никто не придрался. А на бедного Неда всегда все шишки валятся.

— Здорово врете, Ханней, — ухмыльнулся лысый.

— Ну ты и дурак, начальник, — заорал я. — Я ведь тебе сказал, что я Нед Эйнсли, что не знаю никакого Ханнея. Чего ко мне пристал, как банный лист к заднице? — И тотчас же сбавил тон и опять жалостным голосом заканючил: — Спасибо, что покормил, начальник. Отпусти ты меня теперь, Христа ради?

Я заметил, что лысый почти готов мне поверить.

— К сожалению, немедленно я этого сделать не могу. Если окажется, что вы тот, за кого себя выдаете, то уйдете отсюда целым и невредимым. В противном случае, ваши прекрасные глаза не увидят больше белого света.

Он позвонил, и в кабинет вошел слуга.

— Чтобы через пять минут машина была готова, — приказал он. — К обеду я жду гостей. Поставите на стол еще три прибора.

Потом он посмотрел на меня, и — честно признаюсь — у меня душа ушла в пятки. Было в этом взгляде что-то такое холодное, злобное и дьявольски нечеловеческое, что-то похожее на взгляд змеи, что у меня вдруг дрогнули колени и мне захотелось во всем признаться, и прекратить борьбу (я потом решил, что этот человек обладал какими-то особыми психическими свойствами, умел подавлять чужую волю и способность рассуждать), но сцепил зубы и выдержал этот взгляд.

— Ты обязательно проиграешь, начальник, — сказал я. Лысый ничего не ответил и обратился по-немецки к малому с пистолетом, назвав его Карлом: приказал отвести меня и запереть в кладовой до его приезда. Он сказал, что они отвечают за меня головой.

Малый ткнул меня меня пистолетом под ребро, и мы пошли на кухню.

В кладовой было темно хоть глаз выколи. Я стал ощупью пробираться вдоль стены, натыкаясь на какие-то ящики, мешки и бочки. В углу я обнаружил скамью от школьной парты.

Я сел на нее и погрузился в невеселые размышления. Через час, другой лысый привезет сюда тех трех мерзавцев, которые вчера допрашивали меня на дороге. Естественно, они узнают меня. Быть может, свяжутся с Тернбуллом, а быть может, и нет. Во всяком случае, было ясно, как день, что живым я отсюда не выйду. Я не Скаддер и не обладаю его несгибаемым мужеством. Но бешеная, черная ненависть, которая сжигала меня сейчас, была хорошей ему заменой. Пусть эти негодяи расправятся со мной, но и им это недешево обойдется — я постараюсь дорого продать свою жизнь. Сидя в темноте и вдыхая сырой, затхлый воздух кладовой, я пожалел, что не сдался в руки полиции. Они меня, по крайней мере, хотя бы выслушали. Впрочем, у этого лысого скота, наверное, прекрасные отношения с местной полицией. А может быть, у него есть письмо от какой-нибудь важной шишки из правительства, в котором говорится, что местные власти должны оказывать ему всяческое содействие. Кто не знает, как тупо головы государственные мужи доброй старой Англии!

Я так разозлился, что встал со скамьи, и решил осмотреть кладовую. В ней имелись окна, но на них были глухие ставни с замками. Взломать их руками я, конечно, не мог. С улицы донеслось кудахтанье наседки. Я пошел дальше, натыкаясь на мешки и ящики. И вот на третьей стене я вдруг обнаружил ручку встроенного в стену шкафа. Я подергал за нее — дверцы не открывались. Я повернул ручку и изо всей силы дернул на себя. Раздался громкий треск, и я испугался, что сейчас откроется дверь и войдут мои часовые, шаги которых я иногда слышал за дверью. С бьющимся сердцем я ждал самого худшего, но нет, все обошлось.

Я стал шарить руками по полкам и вдруг — о чудо! — обнаружил карманный фонарик. Он, к счастью, работал. На полках стояли бутылки с жидкостями и картонные коробки с порошками — вероятно, химикалии для каких-то непонятных экспериментов. Здесь были также несколько мотков медной проволоки, большой рулон клеенчатой материи, коробочка с детонаторами и толстый клубок запального шнура. На другой полке стоял большой картонный ящик, внутри которого оказался деревянный ящик поменьше. Мне с большим трудом удалось его взломать. Там оказались небольшие, примерно с ладонь, продолговатые брусочки серого цвета. Вещество, из которого они были сделаны, легко крошилось и было кисловато на вкус. Хотя я и не участвовал во взрывных работах, но я был горным инженером, причем достаточно опытным, чтобы сказать, что это лентонит.

К сожалению, я никогда не присутствовал при взрывах и поэтому знал, как это делается, лишь теоретически. А сейчас было очень важно знать, каким количеством вещества можно взорвать дом, а каким взломать дверь кладовой. Кроме того, оставался открытым вопрос, что находится в ящиках и мешках, стоящих возле стен. Что если там тоже взрывчатые вещества? Если они сдетонируют, то и я, и мои тюремщики взлетим на воздух, а на месте дома образуется здоровенная воронка. Но с другой стороны, если я не воспользуюсь этой счастливой случайностью, то вечером мой труп закопают на той поляне с елочками.

Я разломил брусок пополам и, соединив шнур с детонатором, прикрепил его к бруску. Затем положил брусок под дверь в небольшую выбоину в каменном полу. У меня в кармане оставалась одна картонная спичка, которую я берег на самый крайний случай. Я лег в угол, под скамейку, чиркнул спичкой и, поднеся ее к запальному шнуру, смотрел, как огонек побежал по нему, приближаясь к двери. Я закрыл голову руками и в тот же миг погреб осветился яркой вспышкой. Нестерпимая боль резанула мне уши, и я потерял сознание…

В кладовой клубился густой зеленовато-желтый дым. Ставни были сорваны и дым выходил через выбитые стекла на улицу. Я зажал рукой нос, чтобы не вдыхать этот противный, вызывающий тошноту, дым, и, пошатываясь, точно пьяный, медленно пошел к дверному проему. Выйдя на улицу, я побрел, сам не зная куда.

Я очнулся, споткнувшись о деревянный желоб, по которому текла вода. Умывшись и попив воды, я почувствовал себя немного лучше, но меня все еще поташнивало и я не мог идти, не качаясь из стороны в сторону. Идя вдоль желоба, я пришел к мельнице. Она была заброшена, колесо не вращалось, лопасти его подгнили или были сломаны. Я с трудом пролез сквозь отверстие на оси колеса и свалился на устланный соломой каменный пол. При этом я порвал брюки, зацепившись за гвоздь.

Я поднялся по ветхой, кое-где уже сгнившей лестнице на чердак. Я слышал, как запищали испуганные крысы, и у меня вдруг закружилась голова. Я ухватился рукой за стропила и подождал, пока головокружение пройдет. Потом подошел к чердачному окну. «Горит разбойничье гнездо», — злорадно подумал я, увидев клубы дыма. Откуда-то, наверное, очень из далека доносились крики.

Я подошел к другому чердачному окну и выглянул из него. Недалеко от мельницы стояла высокая, метров десять, голубятня. Сложенная из грубого камня, она тоже была полуразрушена. Я решил взобраться на нее. В том состоянии, в каком я сейчас находился, я не мог бы далеко уйти, на мельнице меня бы сразу нашли — не обнаружив мой труп, они, конечно, начали бы меня искать — ну а на голубятне я мог бы отсидеться, пока они будут разыскивать меня по лесам и болотам.

Сцепив зубы, — у меня страшно болело ушибленное вовремя взрыва левое плечо — Я начал подъем на голубятню. Я очень боялся, что сорвусь и упаду на булыжник, которым была замощена площадка возле мельницы и голубятни. Помогали ветви плюща, опутавшего башню, да расщелины, образовавшиеся от вывалившихся камней. Наконец, я перевалился через невысокий каменный парапет и долго лежал на полу, тяжело дыша. Потом я ничего не помню — со мной случился обморок.

Очнулся я отбивших мне прямо в лицо лучей солнца. Какое-то время я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Думаю, что причиной этого были усталость и ядовитый дым, которым я надышался. Доносившиеся откуда-то голоса заставили меня перевернуться на живот и подползти к щели в парапете. Возле дома стояли слуга с перевязанной головой и человек в рубашке с засученными рукавами и бриджах. О чем-то разговаривая между собой, они пошли к мельнице.

Вскоре я услышал, как один из них сообщил другому, что нашел на гвозде клочок ткани. Оба тотчас вернулись в дом и спустя несколько минут вновь направились к мельнице. Теперь вместе с ними шли еще двое. Одного я узнал. Это был мой толстый тюремщик. «Неужели второй убит во время взрыва?» — подумал я. У всех четверых в руках были пистолеты. Они долго возились в мельнице, потом вышли на площадку и стали дергать запертую дверь голубятни. Я очень боялся, что они выломают дверь, но они, споря о чем-то, ушли в дом.

К боли в плече теперь прибавилась мучительная жажда. Она была особенно невыносима, потому что я слышал как на землю капала вода из желоба. Сверху мне хорошо был виден ручей, который, по-видимому, питали ключи, начинавшиеся в покрытых хвойным лесом холмах.

Потом я видел, как из дома выехал автомобиль с двумя пассажирами и шофером, затем я увидел пробиравшегося на восток, к синевшим вдали холмам, человека на низкорослой лошадке. «Беспокоятся, куда это я делся», — с усмешкой подумал я.

Болотистая равнина, почти в центре которой стоял дом, имела скучный, непривлекательный вид, лишь справа от дома, почти на краю равнины видна, была рощица, в которой росли березы, вязы и, главным образом, ели. Именно эту рощицу видел я, когда подходил к дому. Замечательным было то, что — и это можно было увидеть только сверху — в центре рощицы была небольшая поляна, идеальный аэродром для маленького спортивного самолета. В самом деле, только при взлете или посадке можно было установить, что тут есть аэродром,да и то если вы наблюдаете за местностью с помощью бинокля, находясь на каком-нибудь из окружающих холмов. Но у местных пастухов нет биноклей, а кроме них здесь не было ни одной живой души.

И еще одно очень важное наблюдение сделал я, лежа на крыше голубятни: далеко на западе блестела голубая полоска. «Море», — догадался я и понял, каким образом эти люди получают помощь с континента. Мучаясь от жары и жажды, я молил сейчас Бога только о том, чтобы самолет прилетел, когда уже станет смеркать, потому что иначе я попадал в руки негодяев.

Едва солнце скрылось за холмами, как я услышал треск мотора. Самолет опустился на лужайку и из дома и в дом забегали люди. Потом стало совсем темно и все стихло. Подождав еще примерно с полчаса, я начал спускаться; самое ужасное было то, что из дома вышел кто-то с фонариком, но дойдя до мельницы вернулся обратно. Я все это время висел на стене голубятни, уцепившись за ветви плюща. Конечно, не все прошло благополучно: примерно, на высоте трех метров я сорвался и лежал какое-то время не двигаясь. Потом пополз к кустарнику, росшему позади дома. К счастью, я догадался, что дом окружен системой сигнализации. В одном месте под проводом была небольшая канавка. Я сполз в нее и, извиваясь, как уж, выбрался из опасного круга. Через несколько минут я вышел к ручью и смог утолить жажду и умыться. Не оглядываясь, быстрыми шагами уходил я от этого проклятого места.