Узенькая комната, куда перешли Сталин с Кауровым, была будто совсем необитаемой. Не было ни стола, ни стула, ни этажерки или шкафа. Лишь у окна приткнулся диван, обитый черной клеенкой, которую кое-где проды- рявили вылезшие на белый свет пружины. Свет действительно был рез- ко-белым: сильная лампочка, не прикрытая каким-либо абажуром, попросту свешивалась на шнурке с потолка. Вколоченные в стену крупные гвозди служили вешалкой; на одном висела солдатская шинель, на другом-фуражка без кокарды. На полу у дивана пятнами серел втоптанный пепел.
      - Мое ночное логово,- произнес Сталин.- Случается, застряну-есть где растянуться.
      Словно проделывая гимнастическое упражнение, он раскинул на уровне плеч руки, несколько раз согнул и разогнул локтевые суставы. Левая по-прежнему сгибалась лишь наполовину. Коба заставил себя еще и еще поупражняться.
      - Открыл бы форточку. Прокурено,- сказал Кауров,
      - Ерунда. Сойдет.
      Яркое, падающее сверху освещение сделало рельефной, подчеркнуло тенью продольную складочку на тяжелых верхних веках. Прежде, сколь помнил Кауров, такой складки не было. Годы проложили две дорожки и на лбу
      - две морщины-закорючки, витками взброшенные над переносицей.
      Коба кивком указал на диван:
      - Располагайся.
      Он почему-то заговорил по-грузински, как бы внося этим особо довери- тельную ноту. Усевшись, Кауров тоже перешел на грузинский:
      - Неужели ты действительно хочешь объединения с меньшевиками?
      Сталин минуту походил. Встал перед Кауровым:
      - У настоящей, Того, хитрости на лбу не написано, что она хитрость.
      Когда-то Кауров уже слышал от Кобы этот афоризм. Да, да, это были чуть ли не последние его слова в последнюю их встречу в 1913 году. Удиви- тельно. Сталин теперь с них же начинает.
      - Ты же, Того, шахматист. Значит, должен понимать. Объединение-это ход. Конечно, объединившись, мы сохраним собственную фракцию. Но сразу же займем место у руля Советов. Отсюда еще лишь шаг-другой до образо- вания правительства советских партий. Заполучим две-три ключевые вы- сотки. А потом при удобном случае…
      Здоровой рукой или, вернее, лишь кистью Сталин сделал скупой жест -в точности такой же, как и четыре года назад в комнатке у Аллилуе- вых,-будто свернул шею некоему куренку.
      - Вели бы наступление под видом обороны,- продолжал Сталин.- И в нес- колько этапов кампанию бы выиграли. Вот тебе перспектива развития ре- волюции.
      - Ты говорил это Ильичу?
      - Пытался. Но, как известно, хуже всякого глухого тот, кто не хочет слышать.- В тоне опять просквозило обиженное самолюбие.- Почитал бы ты его статьи, которые он из Швейцарии прислал в «Правду». Мы их не напе- чатали. Его беда: потерял ощущение России.
      Сталин еще несколькими фразами язвительно охарактеризовал план Ленина. Издал шипящий звук, что-то вроде «п-ш-ш-ш».
      - Диалектик! Государство, негосударство, полугосударство… Ха! Ты об- ратил внимание, как он ходит?
      Вновь выплеснулась озлобленность Кобы. Он утрированно изобразил Ленина
      - выставил вперед плечо, стал кособоким и, устремив взгляд в одну сто- рону, зашагал в другую.
      - Видишь, не туда идет, куда намеревается.- Сталин помолчал.- Так оно, думаю, и будет: не туда придет, куда глядит. И как-нибудь все утрясет- ся.
      Кауров не столько возражал, сколько расспрашивал:
      - Коба, а вот как насчет войны?
      Сталин, не отвечая, занялся трубкой. Кауров, однако, не проявил терпе- ния:
      - И почему ты во время войны ничем не дал знать о своих взглядах? От тебя ничего к нам в якутскую ссылку не дошло. Я не раз уже прикидывал: почему Коба не выскажется?
      Сталин задымил, поднес огонек к доставшему папиросу гостю.
      - А что ты написал?
      - От меня, Коба, никто и не ждал этого. Но среди товарищей я не помал- кивал… Бывало, махнем в Якутск вместе с Серго…
      - С Серго?- живо переспросил Сталин.
      - Ну да. Обитали с ним в селе Покровском. Два большевика на все село.
      - Как он там переносил стужу? Был здоров? Не тосковал?
      - Может быть, и тосковал бы, да…- Кауров запнулся.
      - Досказывай.-Сталин по-русски привел пословицу:- В чем проговорился, с тем и распростился. Что он там? Втюрился?
      Кауров кивнул. Коба заинтересованно продолжал вытягивать из него под- робности. Пришлось рассказать про влюбленного Серго.
      - Врезался!-все так же по-русски определил Сталин. И прокомментиро- вал:- Отсидишь три года в Шлиссельбургской крепости, потянет к бабе.
      Кауров отвел глаза. Некий нравственный запрет восставал против грубого суждения Кобы.
      - Чего застеснялся, красна девица? Как думаешь, обкрутятся?
      - Уверен!
      - Ха, что творит Россия! Грузии нашел себе пару в Якутии.
      Сталин порасспросил о большевиках, что в войну отбывали якутскую ссыл- ку. Не обошел и Иркутск, пытливо разузнавал о тамошних революционных делах, о настроениях, о линии большевистской фракции. Затем снова про- шелся, раскурил трубку и переменил тему:
      - Когда мне, Того, приходится разговаривать по-грузински, то сначала я говорю легко, а потом замечаю, что нет-нет, а подыскиваю слова. А если задумаюсь, думаю по-русски. Окончательно стал русским.
      Этот мотив тоже уже был знаком Каурову, хотя резкий грузинский акцент в русском произношении, ошибки в ударениях, от чего Коба так и не из- бавился, противоречили, казалось, его признанию. Уловив сомнение, Коба подтвердил:
      - Стал русским.
      - И что же?
      - Что?-Сталин помедлил.-Русь, куда ты несешься, дай ответ. Не дает от- вета.
      На слух Каурова, эти известнейшие слова Гоголя странно звучали в устах большевика. Мысль о неисповедимости путей России была, разумеется, чужда русскому марксистскому движению. Оно и возникло-то в борьбе про- тив нее. И вдруг Сталин в узенькой пустой комнате на Мойке в ночной беседе с другом вымолвил: «Не дает ответа». Э, так он, кажется, вер- нулся к тому, о чем сперва не захотел говорить, к словно бы повисшему вопросу Каурова: почему во время войны не высказывался?
      Теперь Кауров внимал не перебивая. Сталин продолжал:
      - А товарищ Ламанчский преподносит нам ответ: государство без армии, без полиции.- Пыхнув трубкой, он вынул ее изо рта и с сипотцой дунул в поднимающийся к голой лампочке дымный клубок, который тотчас космами расползся. Картинность заменила ему долгие речи. Он и далее выражался кратко:- Сбросить грязное белье… Это нетрудно, когда дело идет о всяких одежках эмигрантского полупризрачного существования. Нетрудно повернуть туда-сюда…-Сталин поупражнял пальцы, распрямляя и снова сжимая ладонь.-А поверни-ка Россию! Мы же беремся это сделать, ведем к власти нашу партию.-Он не убыстрял слов, по-прежнему негромких, но го- ворил с силой, которая ощущалась собеседником.- Позволительно ли нам, революционерам России, рассматривать ее как страну без истории, стра- ну, лишенную национального духа и характера?
      Кауров слушал, испытывая опять смятение мыслей. Как отнестись к Кобе? К какому направлению его причислить? Социал-патриот? Нет, совсем не то. Но откуда же это у него: Россия, Русь? В дружеском кругу большеви- ков этак о России не говаривали. Ни на какую полочку его не поместишь.
      Многое в нем привлекательно. Вот он только что сказал: ведем партию к власти. Но сам-то отнюдь не властолюбец! Его зарок: ничего для себя. Как и в былые годы, ходит обтрепанным. Ночует на этом продавленном ди- ване, не имея, наверное, ни одеяла, ни подушки. Работает и днями, и ночами. И не выставляется. держится не на виду. Так у нас и будет: власть без властолюбия!
      Окно уже чуть помутнело, Кауров стал прощаться:
      - Надо бы, Коба, еще повстречаться.
      - Захаживай.
      Однако в считанные дни этого приезда Каурову больше не довелось потол- ковать с Кобой.
 

 
      Солдат Кауров вновь приехал из Иркутска в Питер в том же 1917 году на исходе лета или, говоря точней, в воскресенье двадцатого августа. Тог- дашние даты легко запоминались, могли быть и впоследствии восстановле- ны без затруднения: из них складывался календарь русской революции, на его листках оставались метки несущихся будто наперегонки событий.
      8 тот ясный августовский день происходили выборы в Петроградскую го- родскую думу, которым в газетах, что Кауров накупил в вокзальном киос- ке, были посвящены аншлаги во всю полосу, аншлаги, называемые также шапками на не чуждом ему еще со времен дореволюционной «Правды» жарго- не профессионалов. Каждая призывала, напутствовала на свой лад избира- телей.
      Нашлась тут и невзрачная газета большевиков «Пролетарий»-орган Цент- рального Комитета партии. Да, полтора месяца назад «Правда» была разг- ромлена юнкерским отрядом и запрещена, но потребовалось лишь несколько дней, чтобы ей на смену появился «Рабочий и солдат». Временное прави- тельство закрыло и эту газету, однако почти тотчас же ее место занял «Пролетарий».
      Здесь же Кауров бегло просмотрел страницы «Пролетария». Э, передовица, помещенная без подписи, принадлежит, видимо, Сталину. По разным приз- накам-короткая энергичная фраза, повторы, призванные усилить речь,- можно безошибочно угадать его руку. Даже некоторые документы партии, что Кобе теперь довелось писать, были, на глаз Каурова, словно мечены некой именной печатью.
      Как раз в день отъезда из Иркутска он успел заполучить дошедшую из столицы газету своей партии (тогда «Рабочий и солдат»), где было опуб- ликовано обращение питерской городской конференции большевиков «Ко всем трудящимся, ко всем рабочим и солдатам Петрограда». Там говори- лось о восторжествовавшей контрреволюции, которая загнала Ленина в но- вое подполье, упекла в тюрьму ряд выдающихся вождей отбитой революци- онной атаки. Сквозь набранные крупноватым шрифтом ровные столбцы как бы проступал знакомый, разборчивый-каждая буковка поставлена впря- мую-почерк Сталина. Кто. как не он, мог повторить в этом воззвании строчку, уже дважды или трижды фигурировавшую в творениях Кобы-журна- листа: «Мы живы, кипит наша алая кровь огнем неистраченных сил!»?
      Однако пока что газетка неказиста. Вот куда приложить бы руки, порабо- тать в «Пролетарии»!
      - Ваши документы!
      Этот оклик возвращает Каурова под своды обширного людского пассажирс- кого зала. К зачитавшемуся солдату-иркутянину подступил патруль-два юнкера и прапорщик. У юнкеров винтовки с примкнутыми штыками. Лоснится вороненая сталь. Гимнастерку прапорщика украшают беленький Георгий и нашивка за ранение. Глаза холодно озирают солдата, расценивают нерядо- вое обличие. Чистенько одет. Тонка кожа загорелых щек, нежный румянец сгодился бы и девушке. Багаж явно не солдатский-у ног стоят два чемо- дана. И впился, изволите ли видеть, в листок большевистской партии.
      Кауров не теряется, кладет на чемодан поверх пачки только что куплен- ных газет свой «Пролетарий», оставляя заголовок на виду.
      - Документы? Пожалуйста.
      Из полевой сумки, перекинутой на ремешке через плечо, он извлекает хрусткую бумагу. Милости прошу, поинтересуйтесь. Не угодно ли, нижний чин Кауров подлежит демобилизации и дальнейшему направлению, как гла- сит эта уснащенная писарскими завитками грамотка, в Петербургский уни- верситет для восстановления в правах студента. Указан и соответствую- щий циркуляр за таким-то номером: студенты, пострадавшие от политичес- ких преследований, исключенные при царском режиме за революционные де- ла, возвращаются из армии продолжать образование.
      Прапорщик ознакомился с бумагой, повертел ее, рассматривая оттиснутую фиолетовой краской круглую печать, потребовал еще и солдатскую книжку, затем кинул взгляд на чемоданы.
      - Не желаете ли приподнять?-озорно спрашивает Кауров.- Должен сооб- щить: тяжеловаты.
      - А что в них?
      - Революционный груз.
      - Какой?
      - Не догадываетесь? Книги! Странствуют со мной.
      Не поддержав шутку, хмурый начальник патруля протягивает солдату доку- менты и отходит, кивком зовя за собою юнкеров.
      Кауров посматривает вслед. Да, хватило у вас, господа, силенок выну- дить Ленина уйти в подполье, а запретить партию руки коротки! И газету «Пролетарий» обязаны терпеть! Вам, наверное, хотелось бы схватить этот листок, а заодно увести под конвоем читателя-солдата, но видит око, да зуб неймет.
      Сохранив и в тридцать лет юную стать, Кауров легко подхватывает свои чемоданы, выбирается на площадь. Впереди простерта уходящая в смутно- ватую даль прямизна Невского, будто обычного-двигаются туда-сюда трам- ваи, посверкивает бликами витрин солнечная сторона. Кауров невольно останавливается, втягивает глубоко воздух Питера. И предается не всем знакомому или испытанному иными лишь мимолетно ощущению-ощущению сто- лицы. Наконец-то он опять станет питерским студентом-э, впрочем, в та- кой час истории что ему попечения студента?-станет питерским работни- ком, приобщится и к обиходно малой, и к великой первородности, к пер- воисточнику, к центру, откуда в необъятную сибирскую провинцию добега- ли волны. Здесь, на этих улицах, рождаются, происходят потрясения всей земли. И ось земного шара, если разрешить метафору, пролегает теперь, может быть, как раз на том перекрестке, где, как он в подробностях знает по газетам, днем четвертого июля демонстрацию, шествовавшую под большевистскими знаменами, заполонившую весь Невский, огрели ружейной пальбой. И загремела перестрелка.
      Ленин в «Рабочем в солдате» определил смысл этих событий. Мирный пери- од революции кончился. Пришел черед немирному.
      Снова всплывает: мы живы! Да, кипит-какая штука!- наша алая кровь ог- нем неистраченных сил.
 

 
      Найдя первый приют у брата-а дальше заведется какой-нибудь отдельный кров,-Алексей Платонович сбросил в ванной все свои одежки, немедленно изъятые для кипячения или сухой прожарки кипятком, и с удовольствием, какое, быть может, и не подобало суровому большевику, полежал в ласко- во-горячей воде, потом энергично пустил в ход мочалку и мыло.
      Омолодившийся, снявший со щек бритвой белесый неколючий ворс, он обла- чился в хранившуюся тут еще со дней отправки в ссылку свою универси- тетскую форму. Брюки, тужурка, на которой золотился строй давно поис- тершихся пуговиц, пришлись, как и раньше, впору. Посмотрелся в зерка- ло, насупил черные брови, чтобы хоть этак согнать с сероглазого лица налет, шут ее дери, наивности. Неужели с ней не развяжешься, в палевых ресницах она, что ли, таится? Водрузил на влажный еще хохолок изрядно тасканную студенческую, с синим околышем фуражку.
      Пожалуйста, доподлинный вечный студент. Настоящий петербургский тип. Шагнем теперь в новую полосу жизни, в питерское влекущее горнило.
      Куда же прежде всего в этот воскресный вечер держать путь? Манят раз- ные места, но в первую голову он разыщет Серго Орджоникидзе, с которым подружился в Якутии. По праву этой дружбы Серго уже с женой вторгся к Каурову в Иркутске, прижился на какие-то мигом пролетевшие дни возле Платоныча. И умчался в Петроград. Вскоре от Серго дошла краткая пи- сулька, несколько размашистых, преисполненных грузинского духа строк: если приедешь, иди сразу же ко мне, а то насмерть обидишь. Далее сле- довал адрес.
      И вот наш вольный студент, добравшийся трамваем опять в район Московс- кого вокзала, поглядывая на афишные тумбы, на оклеенные всяческими плакатами стены, порой запуская любопытствующий нос в неимоверно разм- ножившиеся после революции книжные развалы под открытым небом-сейчас оно уже тронуто краской заката,- предлагающие свое обилие, главным об- разом брошюрное, пошагивает мимо протянувшихся параллельными линиями Рождественок, направляется к обиталищу Серго.
      И вдруг-какая штука!-кого он видит среди встречных? Это же Серго! Буй- ная вздыбленная шевелюра, какую тот отрастил в Якутии, теперь наголо снята, лишь коротенькая поросль чернеет на непокрытой голове. А в ос- тальном не изменился. Чесучовая навыпуск рубашка, подпоясанная кав- казским в серебряной насечке ремешком, охватывает худощавый стан. Чуть загибаются вверх острые кончики усов. Отчетливо пролеплены тонкие нервные крылья нависающего горбатого носа. Глаза, на удивление боль- шие, отливают блеском чернослива.
      С ним рядом в голубом холстинковом платье, светловолосая, просто при- чесанная Зина, с лица румяная русская крестьянка. Впрочем, не совсем русская-в слегка выпирающих скулах и в косоватой прорези глаз сказыва- ется якутская кровь.
      Точно пара влюбленных, они шагают, взявшись за руки. Кауров, улыбаясь, идет прямо на них. Серго, конечно, не ожидает увидеть под студенческим околышем знакомые ямочки на свежих щеках, но мигом в глазах-черносли- винах вспыхивает радостное узнавание, он, не стесняясь улицы, заключа- ет Каурова в объятия, чмокает в губы. И восклицает:
      - Зиночка, здоровайся! Платоныч, когда же ты приехал?
      - Сегодня. И сразу же к тебе.
      - Черт побери!
      Каурову приятно слышать здесь это чертыхание: Серго издавна во всевоз- можных обстоятельствах поминает черта. Сейчас нотка замешательства или затрудненности угадывается в его восклицании.
      - Черт побери! А мы с Зиной завтра уезжаем.
      - Куда же?
      - В хорошие места. Подвизались там с тобой. Баку, Тифлис… Билеты уже в кармане.
      - Значит, повезло, что сегодня тебя встретил. Но перед отъездом ты, наверное…
      - Перестань! Не отпущу!- Однако в выразительных глазах Серго опять мелькнуло замешательство.-Извини, проделаем сперва маленькую организа- ционную работу. Зиночка, прошу, сбегай, предупреди, что приведем Пла- тоныча.
      Уроженка Якутии откликается:
      - Ой,Серго, боюсь. Он меня погонит.
      - Кто? -интересуется Кауров.
      - Э, слетаю сам!-не отвечая, решает Орджоникидзе.- А вы идите вон в тот скверик. Садитесь на скамейку, ожидайте.
      И, более не распространяясь, еще раз тепло взглянув на друга, скоро- ходью зашагал.
      - Целыми днями его почти не вижу,-произносит Зина.- Утром даю кофе, он разливает в два стакана, чтобы скорей остыло. Выпьет и бежит.
      Затем Зина рассказала о своем столичном обиходе:
      - Сразу здесь нашла занятие. Целыми днями простаиваю в очередях. И за хлебом, и за мясом, и за сахаром.
      Широкая в кости, выносливая, она с юморком описала несколько эпизодов из текучего быта питерских очередей. Но разговориться не пришлось.
      Прежней скороходью в сквер влетел Серго:
      - Пойдемте.
      На тротуаре Зина и Серго опять взялись за руки. Студент пристроился рядом. Два профессионала революции сразу, конечно, заговорили о своем. Серго стал рассказывать про нынешние выборы в городскую думу:
      - Я себя, Платоныч, сегодня проклинал, что не могу всюду поспеть. Но видел сам и слышал от других: весь питерский пролетариат голосовал только за нас. Рабочие кварталы идут только с нами. От этого, черт по- бери, хмелеешь без вина!
      Влажноватое сияние глаз, улыбка, приподнимавшая острые кончики усов, впрямь делали его похожим на хмельного. В ответ улыбался и Кауров. Еще бы! Всего несколько недель назад партия пережила поражение, ее сочли поверженной, растоптанной, а вот сегодня…
      - Сегодня мы закатили,-продолжал, смеясь, Серго,- такую оплеуху вче- рашним победителям, от которой пойдет гул на всю Россию.
      Переполненный впечатлениями, он на ходу еще и еще ими делился.
      - Куда ж ты, такая штука, меня тащишь?
      - Понимаешь…- Словив себя на мимолетной запинке, Серго вновь рассме- ялся.- К Аллилуевым.
      - Да я к ним и сам запросто вхож. К чему такой церемониал?
      - Знаешь, без предупреждения было бы не совсем удобно. А теперь ты приглашен. И на меня шишки не посыплются.
      - Какие шишки? Ты что-то крутишь.
      - Ничего.
      - Аллилуевы, значит, на новой квартире? Перебрались в центр?
      - Да, гляди, экий домина!
      Серго указал на многоэтажное, с зодческими украсами, с благолепным подъездом здание, предназначенное, несомненно, отнюдь не для жильцов из рабочего сословия. В просторном вестибюле восседал представитель- ный, в золоченых галунах швейцар. На лифте поднялись до самого верха. Да, в таких домах не живут рабочие. Но Аллилуев, как это было ведомо Каурову, принадлежал к рабочим особого рода или, верней, особенной жилки, к талантам-самородкам, редкостным электрикам, увлеченным таинс- твами своей специальности, чья сметка и золотые руки доставляли зара- боток примерно рядового инженера. Теперь на электростанции он нес де- журства, зачастую и ночные, у приборов кабельной сети, раскинувшейся по Петрограду. К тому же был и членом заводского комитета.
      На звонок открыла Ольга Евгеньевна. Она, видимо, только что от плиты. На покатых плечах лежали проймы цветного фартука, защищавшего свежее нарядное с короткими рукавами платье, отделанное кружевцем вдоль груд- ного выреза. Жар огня, казалось, бросал еще отсвет на щеки, несколько утратившие былую округлость. Да, Ольга Евгеньевна, как мог судить Кау- ров, потеряла в весе, наверное, излишнем, подобралась. Уже и ямочки на локтях сделались малоприметными. Однако ей, что называется, шло это похудание. Она выглядела крепенькой. И будто еще прихватила энергии. Блестели карие, напоминавшие цыганку глаза.
      - А, наш репетитор!- приветствовала она Каурова.- Сколько лет не виде- лись!
      Дружелюбно поздоровалась с Зиной.
      - Сколько лет?- переспросил Кауров.- Не так много. Еще не прошло и трех.
      - Верно! Зимою будет три… А я теперь, Алексей Платонович, совсем другая. Исполнилось одно вещее слово. Кажется, как раз вы его сказали.
      - Я? Когда?
      - Помните, мы выпили за то, чтобы мне приобрести профессию. Так и выш- ло! Служу в госпитале сестрой милосердия. Получила волю!
      - И рады?
      - Еще бы! Дом, правда, запустила. Кинула на свою старшую. И младшая, слава богу, вчера приехала с каникул. Сейчас со мной кухарит… в честь этой двоечки.-Блеснув глазами в сторону Зины и Серго, она озорно пошутила:-Где двоечка, там скоро и троечка.
      Серго оборвал:
      - Ольга!
      - Слушаюсь! Чего же мы стоим? Идемте в столовую.
      Опять заговорил Серго:
      - Обожди. Сначала с Платонычем зайдем к нему. Он где?
      - У себя в комнате. А Зину забираю.
      Серго, сопровождаемый Кауровым, прошел по коридору, постучал в дверь дальней комнаты. Оттуда донеслось:
      - Угу.
      Дверной проем раскрылся. Обдало куревом. И тотчас Кауров узнал Кобу. Во рту дымилась трубка. Так вот о ком Зина сказала: «боюсь». Без слов разъяснилось и поведение Серго.
      Левой рукой прежним затрудненным круговым движением Коба вынул из-под усов трубку. Глаза были веселыми.
      - А, Того…
      Это уже четырнадцатилетней давности «Того», употребляемое только Ко- бой, как бы выявило вновь неизменное его упорство. Смерив взглядом студенческое одеяние Каурова, Сталин поднял бровь, но ни о чем не спросил.
      - Садитесь.
      Он выглядел тоже обновившимся-брюки и пиджак, видимо, недавно куплен- ные, хоть и поизмялись, но вовсе не лоснились. К отворотам пиджака бы- ли, как и прежде, когда Коба находил прибежище у Аллилуевых, подшиты изнутри высокие, черного бархата вставки, прикрывавшие шею, а заодно и сорочку. Крутой подбородок был выбрит.
      Не начиная разговора, Коба своей поступью горца, и твердой и легкой, неторопливо прохаживался по вытянутой в длину комнате с железной, застланной белым покрывалом кроватью, небольшим письменным столом и этажеркой, на которой стояли и лежали книги.
 

 
      Кауров тогда еще не знал, что в этой комнате прожил несколько дней Ле- нин-несколько дней после того, как Временное правительство отдало рас- поряжение о его, а также Зиновьева и Каменева аресте.
      Квартира Аллилуевых в то время была почти необитаемой. Младшая в семье, носатенькая Надя проводила каникулы около Москвы, где жили дав- ние, еще по Баку друзья отца. Нюра, которую когда-то репетировал Кау- ров, уже сдала весной выпускные гимназические экзамены, потом с усер- дием новобранца потрудилась в секретариате первого съезда Советов и уехала к знакомым в дачный уголок под Питером. Аллилуевы-сыновья расп- рощались с домашним гнездом: один работал в деревне, другого призвали в солдаты. Ольга Евгеньевна, став медицинской сестрой, так и пребывала в госпитале, редко наведывалась в квартиру. Сергей Яковлевич, погло- щенный своим делом, тоже зачастую сутками оставался на электростанции, где располагал и местечком для спанья.
      Пустовала и маленькая комната, предназначенная Сталину. Он, казалось, не тяготился бездомностью, живал то у Каменева, то у Енукидзе, то по-прежнему в редакции «Правды», где вытягивал черную работу, отступив в тень перед Лениным, уже главенствовавшим. И, никому не сказываясь, будто и теперь блюдя навык конспиратора, лишь изредка заночевывал из Рождественке. Не говорливый, овеянный всегда, даже под веселую руку некой таинственностью, он, возможно, приберегал эту квартиру на случай чрезвычайных обстоятельств.
      Они настали. Стихийное выступление питерских рабочих и солдат под ло- зунгом «Вся власть Советам» было подавлено. Казачьи части и отряды юн- керов хозяйничали на улицах столицы. Типография и редакция «Правды» в ночь с четвертого на пятое июля были разгромлены.
      Пятого днем бойкую сестру милосердия Аллилуеву вызвали в госпитале к телефону. Она в белой косынке, в белом госпитальном халате с нашитым на груди красным крестом прибежала в канцелярию, взяла трубку:
      - Я слушаю.
      В слабом гудении мембраны возник знакомый хрипловатый голос:
      - Узнаешь, кто говорит?
      - Здравствуй, Сосо.
      Не торопясь, Сталин сделал ей внушение:
      - Сколько тебя надо учить, имен не называй!
      - Ой, извини.
      - Можешь ли ты сейчас приехать домой?
      - Сейчас? Что-нибудь случилось?
      - Зря вызывать тебя не стал бы.
      - Говори же, что? И с кем?
      Сталин, однако, своей неторопливостью заставил ее помучиться еще ми- нутку. Помолчав, объявил:
      - Не беспокойся. Все твои живы-здоровы. Но ты нужна. Сочини для на- чальства что-нибудь правдоподобное. Сумеешь?
      Она наконец чуть улыбнулась:
      - Сумею.
      …Часа два-три спустя Сергей Яковлевич Аллилуев, потревоженный теле- фонным звонком Ольги, вернулся с Обводного канала, где находилась его любимая электростанция, в свою квартиру на пятом этаже благообразного дома со швейцаром и лифтом, квартиру, которую окрестил вышкой. Жена передала слова Сталина: надо укрыть на какой-то срок нескольких това- рищей. Кого именно, Иосиф не сказал.