Собрание открыл Зиновьев.
      Для своих тридцати трех лет он был излишне рыхловат, не принадлежал в Швейцарии к любителям пешеходных или велосипедных прогулок, нажил жи- рок, отложившийся и на щеках и на подбородке, которые успел с утра побрить. Пожалуй, лишь черные, в путанице мелких витков волосы надо лбом как-то внешне выявляли темпераментную его натуру. Голос оказался неожиданно тонким, почти женским:
      - Товарищи, в повестке дня у нас два пункта: доклад товарища Ленина и затем вопрос относительно объединения.
      Ленин энергично вздернул голову.
      - Два? Гм… Спрессуются в один.
      Это явно ироничное замечание о повестке дня стало как бы мимолетной прелюдией к докладу.
      Кауров покосился на Кобу, на крупные, величиной с ноготь мизинца оспи- ны, будто забрызганные пигментными крапинками, теперь, весною, рыжими. Резко очерченное худощавое лицо по-прежнему ничего не выражало, каза- лось сонливым.
      Встав, Ленин пригладил окружавшие лысину волосы, сзади чуть курчавые. У него давно установился обычай тщательно приводить в порядок свою внешность перед решительным часом. Безукоризненно блестят тупоносые ботинки, собственноручно поутру вычищенные щеткой и бархоткой, что среди прочих наинужнейших вещей сопровождали его из Швейцарии. Синева- тый галстук затянут аккуратным узлом. Скрытая под галстуком цепочка, соединяющая две запонки, туго стягивает края белого воротничка.
      Еще раз огладив голову, вынув из бокового кармана, развернув четвер- тушку бумаги, Владимир Ильич начал доклад:
      - Я наметил несколько тезисов, которые снабжу необходимыми комментари- ями.
      Вероятно, лишь Надежда Константиновна да еще два-три самых близких друга смогли заметить некую необычную для Ленина особенность этого простого вступительного предложения. Он не любил словечка «я», избегал «якать», тем более в публичных выступлениях. А тут вынужден был произ- нести «я». Крупская знала: еще никто не заявил о своем согласии с те- зисами Ильича. Никто. Только она. Зиновьев, поработавший немало лет бок о бок с Лениным, предпочел пока не определять своей позиции. «Не успели столковаться»,- мельком вчера объяснил он Крупской. Надежда Константиновна его не осудила, понимала: иные строки, что записаны на этой четвертушке мелким, наклонным, будто бегущим почерком Ленина, ошеломляют. Скоро он к ним перейдет.
      Сейчас он говорит о войне. В какую-то фразу вставляет:
      - Предлагая эти тезисы только от своего имени…
      Листок уже брошен на газету, обе руки вдвинуты в карманы голова нес- колько наклонена, выделяются угловатые скулы, кряжистый Ильич выглядит угрюмым. Речь быстра:
      - Война и при новом правительстве, которое является империалистичес- ким, осталась по-прежнему разбойничьей, а посему для нас, кто верен долгу социалиста, верен международной пролетарской солидарности, недо- пустимы ни малейшие уступки оборончеству.
      Фраза Ленина разветвлена, нелегко поддается записи, предложения втис- киваются одно в другое, словно бы в стремлении сразу охватить многие стороны предмета. Сформулировав тезис, он принимается вдалбливать свою мысль. Тут приходит на помощь и рука-широкая, короткопалая, плебейс- кая. Он впрямь будто что-то вбивает кулаком, оттопырив большой палец.
      На месте ему не стоится. Это у него давнее обыкновение: шагать, произ- нося речь. Нет, он не похаживает, а время от времени то ступает вспять, то круто возвращается к столу. Так ходит поршень паровоза. У стены позади стола были сложены одна на другую несколько деревянных скамеек. Пятясь, Ленин иной раз наталкивался на этот штабелек и удив- ленно туда взглядывал. Однако минуту-две спустя опять стукался об углы скамеек и снова оглядывался.
      - Даже наши большевики обнаруживают доверчивость к правительству. Та- кая точка зрения-гибель социализма.
      Тут в дверях появился Каменев. На него оглянулись. Учтивый, осанистый, он, на ходу извиняясь, протолкался вперед, заметил единственный сво- бодный стул, на котором ранее сидел Ленин, жестом попросил у него раз- решения сюда сесть и мягко улыбаясь, уселся.
      Ленин продолжал, речь не утратила стремительности:
      - Если вы, товарищи, доверчиво относитесь к правительству, значит, нам не по пути. Лучше останусь в меньшинстве, останусь даже один.
      Впервые он здесь проговорил «останусь один». Однако угрюмость уже с него слетела. Голова поднята, он плотно сбитым корпусом подался к слу- шающим, маленькие глаза поблескивают, один слегка прищурен, что прида- ет Ильичу вид хитреца. Странно: режет, рубит напрямик, не смягчает резкие слов никакими околичностями, а глаза хитры.
      - Лучше останусь в одиночестве, подобно Карлу Либкнехту, который выс- тупил один против ста десяти оборонцев социал-демократической фракции рейхстага.
      Далее Ленин переходит к оценке статей «Правды». Жест снова изменяется. Правую руку он то и дело выбрасывает перед собой, будто всаживая в ко- го-то невидимое острие.
      - «Правда» требует от правительства, чтобы оно отказалось от аннексий, от империалистических целей войны. Предъявлять такие требования прави- тельству капиталистов-чепуха, вопиющая издевка над марксизмом. С точки зрения научной, это такая тьма обмана, которую весь международный про- летариат, вся грядущая всемирная рабочая революция и уже складывающий- ся новый революционный Интернационал заклеймят как измену социализму.
      И опять Ленин вытолкнул вперед правую руку.
      Кауров боковым зрением приметил: бровь Сталина чуть поднялась и, всползшая, застыла. Да, это были камни в сторону Кобы.
      Казалось, Ильич, подаваясь вспять, снова ушибется об груду скамеек. Нет, оратор-поршень круто возвратился:
      - Ссылаются на Циммервальд и Кинталь…
      Ленин вновь целил в редакторов «Правды», в одну из статей Кобы, приз- нававшую «всю правильность и плодотворность положений Циммерваль- да-Кинталя».
      - У нас еще не знают, что циммервальдское большинство с самого начала склонилось к позиции Каутского и компании. Циммервальд и Кинталь-эти колебания, нерешительность в вопросе, который теперь является всеопре- деляющим, то есть в вопросе о полном разрыве с теми, кто под флагом соцнал-шовинизма, защиты отечества изменил Интернационалу.
      Кауров догадывался, как жестоко уязвлено в эти минуты самолюбие Стали- на. Когда-то много лет назад, он, молодой Коба, после критических суж- дений, вовсе не грубых, о его рукописи скомкал, пихнул ее в карман, ушел.
      А ныне… Вот черная бровь опустилась. Смуглое изрытое лицо вновь ста- ло будто сонливым.
 

 
      - Перехожу к следующему моему тезису, который охватывает вставшую пе- ред нами не только теоретически, но и насущно практически, самую ост- рую, главную проблему революции. Дело идет о государстве, о власти.
      Снова взяв исписанную четвертушку, Ленин огласил строки: «Республика Советов рабочих, батрацких и крестьянских депутатов по всей стране, снизу доверху. Устранение полиции, армии, чиновничества».
      На какие-то мгновения он приостановился, словно для того, чтобы дать время собравшимся воспринять прочитанное.
      Осмотрел комнату. Конечно, этот тезис огорошил. Как так: государство без полиции, без армии, без чиновничества? Какое же, собственно, это государство?
      - Да, никакой полиции, никакой армии, никакого чиновничества! Но мы не анархисты, мы сторонники государства в переходный к бесклассовому об- ществу период. Чем же мы заменим машину угнетения, созданную теми. кто господствовал, властвовал над народом? Ответ уже дан историей рабочего движения, созидательной энергией масс, дан прежде всего Парижской Ком- муной. Действительная суть Коммуны, как это превосходно анализировали, выяснили Маркс и Энгельс, состояла в том, что она явила собою новый тип государства. Чиновничество, бюрократия заменяются непосредственной властью вооруженного народа. Наши Советы 1905 и 1917 годов-прямое про- должение революционного творчества Парижской Коммуны. За Советы мы все ухватились, но не поняли их, не поняли, что только они могут стать и станут единственным правительством. Их опорой будет вооруженная проле- тарская милиция, объединяющая поголовно при соблюдении известной оче- редности,- меру, форму, практичность такого распорядка отыщет жизнь. опыт масс,- объединяющая поголовно мужское и женское трудящееся насе- ление, которое предстанет как непосредственная власть, как прямая власть народа.
      Ленин, что называется, вовсю разошелся. Речь звучала увлеченней. Иностранных выражений стало меньше, он легко заменял их русскими, лег- ко находил синонимы, как бы стремясь полнее, точнее передать оттенки. И жест переменился: сложенные щепотью пальцы будто что-то держали, по- ворачивали. Оратору, видимо, нравилась его последняя формулировка. Он повторил:
      - Прямая власть народа!
      Оба больших пальца, оттопырившись, полезли в проймы жилета. Приняв та- кую позу, то откидывая корпус, то опять подаваясь вперед, Ленин с яв- ным удовольствием, с запалом продолжал трактовать проблему государс- тва.
      Теперь Ленин говорил без жестов. Мысль, которую он хотел передать, внушить аудитории, всецело завладела им. Лицо едва уловимо изменилось. Пристально глядевший на Ленина Кауров не сразу смог определить, в чем же проявилась эта перемена. Но вдруг сообразил: глаза! Глаза, хотя и ушедшие вглубь, сильно засверкали, в них выразилась крайняя сосредото- ченность, что-то удивительно настойчивое. Это была видимая всем интен- сивная, воздействующая почти гипнотически работа его мысли. Вместе с тем он всматривался не в слушателей, а точно в некую блистающую точку, что его самого гипнотизировала. Необыкновенная жизнь глаз Ленина-ора- тора притягивала (или, как позже сказал один из его друзей, привинчи- вала) внимание к смыслу речи.
      - Законы важны не тем, что они записаны на бумаге. Важно, кто их про- водит. Если напишете самые идеальные законы,- кто их будет проводить? Те же чиновники. Лишь когда Совет рабочих депутатов возьмет власть, дело революции будет обеспечено.
      Опять в руке Ленина четвертушка бумаги-его тезисы. Он прочитывает еще несколько строк:
      - Партийные задачи: 1) немедленный съезд партии; 2) перемена программы партии, главное: а) об империализме и империалистической войне, б) об отношении к государству и наше требование «государства-коммуны». То есть такого государства, прообраз которого дала Парижская Коммуна.
      Далее он снова выдвигает требование решительного, полного разрыва и с социал-шовинистами и с «центром», получившим преобладание в Циммер- вальде и Кинтале. И опять он, выбросив перед собой кулак, наносит удар по редакции «Правды»:
      - Нам проповедуют примирение, соглашение с центром. Вы должны выбрать: или революционный новый Интернационал, или болото предательства.
      Кауров опять покосился на стоявшего чуть позади Кобу. Тот не переменил своей спокойной позы, привалился, как и раньше, плечом к дверному бру- су. Лицо оставалось безучастным, даже не вздернулась и бровь. Лишь ра- дужница глаз, полузакрытых как бы сонно опустившимися веками, стала совсем желтой, цвета столовой горчицы. Мелькнула мысль: не сыграло ли тут шутку отражение бликов солнца со сводчатого, в позолоте, потолка? Нет, верней было другое: столь густая прожелть немо выказала крайнюю степень раздражения.
      Продолжая речь, Ленин вновь упомянул, что выступает только от своего имени:
      - Лично от себя-предлагаю переменить название партии, назвать 2Комму- 2нистической партией. 0 Название «коммунистическая» народ поймет. Боль- шинство социал-демократов изменили, предали социализм. Не цепляйтесь за старое слово, которое насквозь прогнило. Вы боитесь изменить старым воспоминаниям. Но чтобы переменить белье, надо снять грязную рубашку и надеть чистую.
      Кауров опять краешком глаза глянул на Кобу. Теперь взор Сталина был обращен вниз, не виден, голова, словно в дремоте, свешена, руки покои- лись на животе.
      - Хотите строить новую партию?- стремительно вопрошал Ленин.- Тогда угнетенные всего мира к вам придут. Массы должны разобраться, что со- циализм раскололся во всем мире. Оборонцы отреклись от социализма. Либкнехт выступал одиночкой. Но вся будущность за ним.
      У двери, расположенной позади столика, возле которого стоял говоривший Ленин, происходило тем временем какое-то движение. Кто-то склонился к уху Зиновьева, что-то ему сообщил. Дело было в том, что в большой зал уже сходились делегаты-меньшевики для участия в объединительном-сов- местно с большевиками-заседании, где, в частности, предстоял и доклад Сталина. Теперь снизу пришли с предложением или просьбой: пусть Ленин тотчас перед социал-демократами всех фракций повторит свою речь. Зи- новьев быстро настрочил записку. Сидевший рядом Каменев, чувствова- лось, не терял благодушия под ударами оратора, разносившего позицию редакторов «Правды», и лишь при особенных резкостях, вырывавшихся у Ленина, неодобрительно морщился. Иной раз усмешка шевелила золотистые усы. Он прочел бумажку, передал Владимиру Ильичу и спокойно на него воззрился, поигрывая снятым пенсне. Ленин взглянул на записку, повер- нул голову к Каменеву. В этом ракурсе завиднелся скульный бугор и ост- рый кончик брови, что была похожа на сорванный, обильный остью, густой колос. Словно боднув кого-то этим кончиком, Ленин опять слегка накло- нил корпус к аудитории:
      - Я слышу, что в России идет объединительная тенденция, объединение с оборонцами.- И вновь саданул:- Это предательство социализма.
      Опять под конец речи он вынужден был произносить «я»:
      - Я думаю, что если вы на это пойдете, лучше остаться одному.
      Суровая складка обозначила сомкнувшиеся его губы. Доклад закончился. Ильич пошел к ряду стульев, где сидела Крупская.
      В комнате зашевелились, поднимаясь с мест. Зиновьев стучал по столу, давая знать, что собрание не закрыто.
      Коба придвинулся к Каурову и сквозь немного скошенные внутрь зубы вы- говорил на грузинском языке:
      - И останется один!
      Помолчав,увидев в каком-то между спин просвете Ленина, подошедшего к Крупской, добавил опять же по-грузински:
      - Один! Или вдвоем со своей бабой!
      Затем сказал по-русски:
      - Приходи ко мне вечером в «Правду». Приходи попозже, часов в одиннад- цать, когда в редакции не будет толкотни. Уединимся, побеседуем.
      И, добыв из кармана трубку, не ожидая каких-либо последующих выступле- ний, не обратив на себя ничьего внимания, проскользнул в дверь.
 

 
      Поздним вечером, как было условлено, Кауров разыскал редакцию «Прав- ды», обосновавшуюся теперь на Мойке вблизи Невского во втором этаже большого дома, где в начальные же дни революции большевики завладели типографией, принадлежавшей «Сельскому вестнику».
      Дверь в редакцию была приотворена, оттуда слышался стрекот пишущей ма- шинки. Миновав машинистку, ни о чем не спросившую вошедшего солдата, Кауров толкнул дверь в следующую комнату и сразу же увидел за письмен- ные столом знакомое усатое лицо. Коба приветливо сощурился, приподняв нижние веки. Эта игра век свидетельствовала, по старой памяти догадал- ся Кауров, что дневной приступ раздражительности сменился самочувстви- ем, о каком сказано: в своей тарелке. Щеки и сильный подбородок за день подернулись черноватой порослью, не тронувшей щербин. Из небрежно расстегнутого воротника рубашки проступали кадычные хрящи.
      На столе простерся корректурный, с большими полями, исчерканный пером оттиск завтрашней газеты. К ночному посетителю повернула голову стояв- шая возле стола коренастого сложения женщина лет сорока, в светлой блузке, повязанной по-мужски галстуком. Что-то знакомое почудилось Ка- урову в широко расставленных, несколько косого разреза карих глазах, в приметно выступающих скулах, в славянски круглом коротковатом носе, в густых, с длинными остинками бровях. Однако ничего определенного в уме не всплыло.
      - Того, садись,-вымолвил Сталин.-Сейчас закончу.- И обратился к женщи- не:-Хватит рассусоливать.-Интонация стала жесткой, хотя он не повысил голоса.- Как я исправил, так и сделать.
      - Но это же…
      - Повторяю: хватит!-по-прежнему негромко перебил Сталин.- Не намерен, товарищ Ульянова, с вами дальше пустословить.
      Так вот это кто! Секретарь «Правды»-младшая сестра Владимира Ильича. Да, в чертах много сходства. Ее губы обиженно сжались.
      - Поезжайте-ка домой,- продолжал Коба.-Примите на ночь валерианки, чтобы успокоить нервы. Управлюсь как-нибудь без вас.
      Мария Ильинична рывком взяла со стола корректурный лист, скулы вспых- нули, она без слов быстро пошла из комнаты, выставив вперед левое пле- чо, этим тоже напомнив характерную манеру Ленина. За ней хлопнула дверь.
      - Норовец такой же самый,- прокомментировал Коба, не сочтя нужным по- яснить, кого с ней сравнивают.-Обомнется, ничего. На упрямых воду во- зят.-Он усмехнулся:-Кряхти да гнись, упрешься-переломишься.
      Кауров мысленно отметил эти новые в лексиконе Сталина русские просто- народные речения и поговорки, явно усвоенные в трехлетие последней си- бирской его ссылки.
      Помолчали.
      - Такая штука!-с улыбкой молвил Коба, оглядывая Каурова, уже снявшего папаху, обнажившего лобные взлизы, что еще удлиняли продолговатую ро- зовощекую физиономию.
      Опять потянулось молчание. Сталин не спешил начинать разговор. Он дос- тал из кармана короткую обкуренную трубку, выколотил о каблук стоптан- ного башмака прямо себе под ноги, где и без того серел втоптанный в половицы пепел, набил темным дешевым табаком, вдавил табак концом большого пальца, будто подгоревшим, коричневатым, сунул гнутый поку- санный мундштук под усы. Впрочем, глагол «сунуть», пожалуй, ассоцииру- ется с быстротой. Коба же, держа трубку в левом кулаке, не согнул руку попросту в локте, а сделал всей рукой круговое движение, включив в по- мощь и плечо, то есть как бы занес чубук с противоположной стороны. На памяти Каурова эта рука гораздо живей действовала. Сталин поймал со- чувственный взгляд друга, проговорил:
      - Что-то со вчерашнего дня опять она попортилась.
      - Тебе, Коба, надо бы полечить руку в Ессентуках. Там есть чудо-грязи.
      - Революция не дает отпуска.- Сталин зажег спичку, прикурил, выпустил дым изо рта и из ноздрей. Затем подвигал локтевым суставом попорченной руки.- Разработается… Курить не бросил? Так угощайся папиросами.
      - Да у меня свои.
      - Э, мы с тобой стали забывать грузинские традиции. Хоть чем-нибудь, а друга потчуй.
      Коба выдвинул ящик, извлек коробку папирос, метнул Каурову. И опять пожмурился, выказывая расположение.
      Кауров взял папиросу, задымил.
      - Теперь, Того, вываливай впечатления. Что насчет Старика скажешь?
      - Коба, а где ты был, когда он второй раз выступал? Я уж во все сторо- ны глядел, а тебя так и не увидел.
      Сталин, однако, как и в прежние времена, пресек любопытство собеседни- ка:
      - Не важно, был, не был. Не обо мне толк.- И повторил:- Что о Старике скажешь?
      Каурову пришлось совершить усилие, чтобы наперекор чему-то давящему, исходившему от Кобы, ответить без уклончивости:
      - Меня, какая штука, он убедил.
      Эх, прокралась все-таки «какая штука».
      - Почти убедил?
      Черт возьми, этот нелегкий собеседник, знававший, казалось, лишь то- порно обтесанную, лаконичную речь, тонко схватывал психологические ню- ансы. Кауров признался:
      - Почти.
      - Другой коленкор.
      Сталин поднялся и, покуривая, принялся ходить. Это было своего рода молчаливым приглашением: выговаривайся, послушаю.
 

 
      …Выступая в этот же день вторично со своими тезисами-теперь в боль- шом, что звался белым, зале, где собрались и меньшевики и большевики,- Ленин построил свое слово иначе, чем перед однопартийцами в тесноватой комнате на хорах. Там, на верхотуре, ему был дан только один час. Он лишь как бы выкинул свой флаг, изложил череду мыслей, набегавших одна на другую, составивших цельную программу, с которой и ради которой прорвался сюда, в революционный Петроград, неслыханно новую для всех, объявленную до ультимативности твердо, поневоле сжатую и из-за этого, быть может, особо удивлявшую.
      В белом же зале он говорил два часа. Его появление на трибуне, позади которой над столом президиума зияла пустотой золоченая рама-в ней еще недавно обретался портрет императора,- не вызвало хлопков. Вместе со всем залом настороженно затих и левый сектор-пристанище большевиков. Ленин быстрым и, как воспринял Кауров, угрюмо непреклонным движением провел вправо-влево по рыжим усам и опять начал с заявления, что выс- тупает лишь от своего имени.
      Вновь оглашал тезисы, гвоздил и гвоздил. Теперь аргументация стала бо- лее развернутой. И, хотя Ленин обращался ко всей аудитории, в которой преобладали делегаты-меньшевики,-военная форма была и для многих среди них печатью времени,-Кауров не мог избавиться от ощущения, что вновь запламеневшие узкие глаза оратора и сама быстрая речь как бы выделяют, имеют в виду тех, кто уже выслушал слово на хорах.
      Не заглаживая колюще острых углов своей программы, выпаливая резкости, Ленин вместе с тем обстоятельно разбирал темы, на которые и для Кауро- ва еще требовался ответ. Нет, это не касалось вопросов о войне, об ин- тернациональном долге пролетарского революционера, о разрыве с любыми течениями, допускающими хотя бы на капельку-этакое «на капельку» Ленин дважды или трижды употребил в разных местах речи,- допускающими обо- рончество в империалистической войне. Непримиримость Ленина к болоту, или так называемому центру, к краснобаям, прикрывающим революционными руладами собственную бесхребетность, тоже пришлась по душе Каурову. «Святая простота»-этим известным выражением Ильич когда-то определил его, пленившегося Эмилем Вандервельде, тоже мастаком фразы, в дальней- шем, в первые же дни войны, сбросившим покров интернационализма. Ны- не-то он, Кауров -по крайней мере, так ему казалось, -перестал быть простаком. способным клюнуть на приманку фальшивого словца. И был все- цело солидарен с Лениным: не верить ни на капельку трубадурам соглаша- тельства, соловьям половинчатости, рассыпающим ну совсем-совсем рево- люционную трель.
      Но другая проблема-наиважнейшая, центральная, как упирал Ленин - представлялась Каурову неясной, тут после собрания на хорах в его мыс- ли вторглась смута. Да, бесспорно, центральная, в этом нет сомнения: государство, власть… Однако не выдумка ли, не плод ли умозрения, книжности провозвещаемое Лениным государство-коммуна?
      В какую-то минуту стремнина речи добирается сюда. Теперь у Ленина есть время, чтобы основательнее охарактеризовать воззрения Маркса и Энгель- са на сей предмет. Он наизусть приводит их высказывания, забытые, за- терянные, не цитируемые пропагандистами и теоретиками социал-демокра- тии. Уже выйдя из-за кафедры, сунув пальцы в жилетные кармашки, то от- кидываясь с носков на каблуки, то опять подаваясь корпусом вперед, он с явной охотой исполняет эту миссию марксиста-просветителя.
      Но самые весомые доводы он еще приберегал. Подошла их очередь:
      - Если вы полагаете, что рабочее государство сфантазировано, то нс угодно ли вам, товарищи делегаты Всероссийского совещания Советов, ог- лянуться на самих себя? Кто сочинил, кто выдумал Советы? Они рождены жизнью, рождены революцией. Нет реальной силы, которая могла бы их распустить. Они, по сути дела, власть.-Ленин выбросил перед собой обе ладони, как бы подавая, показывая свое утверждение.-Власть или, вер- нее, из-за присущей соглашателям нерешительности, уступчивости -полув- ласть. Поскольку эта полувласть существует, постольку в России уже создано на деле, хотя и в слабой зачаточной форме, новое государство типа Парижской Коммуны. Разве оно кем-нибудь придумано? Оно живет ря- дом с правительством капиталистов.
      Некая часть сомнений Каурова рассеялась, Ленин перетаскивал и его на свою сторону. И все же бывший студент-математик, солдат сибирского полка, мог перечислить еще ряд недоумений. Отказаться от демократичес- кой республики? Издавна Кауров привык к мысли, что большевики-самые крайние, самые последовательные демократы. Ленин подошел и к этому:
      - История возложила на международное пролетарское движение задачу вес- ти человечество к отмиранию всякого государства.
      Чудилось, его картавость вносит какую-то теплоту жизни, нечто близко ощутимое в слова: международное пролетарское… Нет, дело, конечно, не в картавости. Ленин даже интонацией выражал ставшее для него естест- венным и неотделимым от духовной его личности исповедание того, что пролетарии всех стран составляют общность более тесную, более высокую, чем общность нации. Здесь в Таврическом дворце Кауров схватил слухом и глазом этакое естество Ильича, испытал прелесть проникновения. И сразу же доводы Ленина о необычайном государстве, сперва показавшиеся уто- пистикой, чуть ли не дичью, сделались ближе.
      - Социалистическая революция, эра которой началась, обретает смысл лишь в уничтожении государства,-опять устремив сверкавшие зрачки в не- ведомую гипнотическую точку, с силой долбил Ленин.- Путь к этому про- легает через власть Советов. Заявляю без колебаний, что деятельность пролетарской партии стала бы бессмысленной, партия революционного Ин- тернационала изменила бы себе, если не держаться такой перспективы, такой нити.
      Он убеждал своей убежденностью. Порою с мест, занимаемых меньшевиками, доносились иронические возгласы, кто-то во всеуслышание пустил оттуда язвительно -бред, но Ленин не позволял себя отвлечь, прорубался по собственной наметке. Большевики внимали молча. А он все разбирал, рассматривал грядущую власть пролетариата, прощупывал, выявлял ее упо- ры. Лексикон был изобилен, низвергались во множестве определения, эпи- теты, уподобления, видимо, уже найденные раньше в неотступном думании. И опять наряду с логикой воздействовало и что-то личное: крепчайшая вера в неоспоримость истин, которые он излагал. Чувствовалось, он с личной ненавистью отвергал систему бюрократического управления:
      - Надо отбросить закоренелые глупейшие чиновничьи предрассудки, тупую казенщину навыков канцелярской России, реакционно-профессорские измыш- ления о необходимости бюрократизма.
      Далее он и тут развил предупреждение Маркса об опасностях, грозящих изнутри государству-коммуне, о возможности превращения рабочих делега- тов и должностных лиц из слуг общества в его господ, и опять-таки по Марксу перечислил меры, которые безотказно предотвратят такую возмож- ность.
      - Трудно?-спросил он, наклоняясь к аудитории.-Да! Но трудное не есть невозможное.
      Эти вот слова-трудное не есть невозможное-и оказались почему-то пос- ледней гирькой, которая перетянула Каурова к ленинским тезисам. Прав- да, мысли еще не уложились, оставались взвихренными, взбаламученными, еще следовало думать и думать, но Кауров был уже радостно готов, как и в пронесшиеся годы, меченные Вторым съездом, революционным штурмом, поражением, новым подъемом, мировой войной, определиться в качестве ленинца.
      В зале на меньшевистской стороне возник гул, когда Ленин подошел к своему заключительному тезису, предложил сбросить грязное белье, отка- заться от измаранного наименования-социал-демократическая партия-и возродить старое, славное, научно точное звание: коммунисты.
      Пережидая шум, прищурясь и вновь обретя вид хитреца, он некоторое вре- мя смотрел на своих противников. Затем, так и не откликнувшись на вык- рики, сказал еще об одной задаче: создать революционный Интернационал против социал-патриотов, а также и против тех, кто отказывается с ними рвать. На этом он без какой-либо звонкой концовки завершил речь, пос- тавил точку…
      - Впрочем, Коба, не точку, а… А сделал обеими руками округляющий жест, вот этак, и будто опустил некий круглый кувшин или вазу на край пюпитра. Понимаешь?
      - Понимаю. Поставил, значит, на край вазу. Что же от нее в тряске ос- танется?
      - Ты уже толкуешь символически.
      - Хо, попал и в символисты. Ладно, давай дальше впечатления.
      - Да ты информирован без меня.
      - О твоих впечатлениях? Гони, Того, гони.
      - Понимаешь, если брать все в целом… Я вот и сам хочу определить: в чем же смысл появления Ленина, его приезда? И нахожу ответ: он сказал такое… Повторяю, если брать все в целом… Такое, чего никто, кроме него, ни одни человек на земном шаре не сказал бы.
      - Не философствуй. А то, кажись, ударишься в теорию героя и толпы. Го- вори дельно. Что же там было после его доклада?
      Кауров начал характеризовать прения, тоже в своем роде примечательные, но в комнату вдруг вторгся Каменев, держа в белой руке исписанные длинные листки.
 

 
      Пиджак вошедшего был расстегнут, волны русой шевелюры несколько разме- таны.
      - Трам-бом-бом-бом!- бравурно, в темпе марша пропел он, взмахивая листками. - Только что закончил. С пылу с жару!
      Его выпуклые голубые глаза скользнули сквозь пенсне по остроносому ли- цу солдата, которого он сегодня видел возле Кобы.
      Коба перестал ходить.
      - Ничего. Это мой друг,-проговорил он.-Член партии. Работал в «Прав- де». Нам он не помешает.-И, не тратя более слов, назвал фамилии обоих:
      - Каменев. Кауров.
      Каменев со свойственной ему рассеянно-благодушной улыбкой поклонился, затем кинул листки на стол:
      - Коба, прочитайте. Кажется, удалось обосновать взгляд нашей редакции.
      - Нашей партии,-поправил Сталин.
      - Совершенно верно. Взгляд партии в противоположность схеме Ленина.
      Сталин без улыбки проронил:
      - Ленина-Ламанчского?
      Каменев живо взбросил голову, приоткрыл толстые губы, поцокал языком, как бы нечто дегустируя.
      - Ламанчского? Это метко!-Он раскатисто, жизнелюбиво засмеялся,-Метко! Хитроумный гидальго Дон Кихот Ламанчский. Как раз тютелька в тютельку.
      Похлопав длинными пальцами по красивому выпуклому лбу, он вслух при- помнил строчки «Дон Кихота»: