Каурова поразил контраст между неказистой внешностью обшарпанного домика, ко- торый скорей следовало бы назвать хибарой, и ухоженностью, чистотой внутри ее. Занавески на окнах сияли белизной. Кружевная накидка укра- шала взбитые подушки на деревянной кровати. По глинобитному, без со- ринки, полу, пролегла ковровая дорожка. Стол, на котором перед Кобой стояла тарелка вкусно пахнущего чахохбили - мелко изрезанного куриного мяса,- был застелен чистенькой, спускающейся к полу скатертью. О, тут еще и детская! В углу находилась колыбель, где под стеганым розовым одеялом чуть слышно посапывал, спал младенец, нареченный, как потом узнал Кауров, Яшей. И мастерская портнихи! Вон у окна притулилась швейная машинка с не вынутой из-под иглы, свисающей тканью. Да еще и полочка с книгами.
- А, Того!- Коба привстал, оказывая уважение гостю.- Проходи, садись, пообедаешь со мной.
- Я только на минуту. Принес тебе газету от Серго.
Коба взял протянутые ему, сложенные страницы, взглянул на заголовок, бережно положил на скатерть.
- Это кстати. Спасибо. Но без обеда я тебя не отпущу. Что? Со мной хлеб-соль не водишь?
Он вопрошал будто бы грозно, но под усами проглядывала улыбка. И глаза приветливо смеялись. Впервые Коба предстал Каурову такою гранью-радуш- ным хозяином.
- Като,- обратился он к жене,- подай ему обед.
Коба не счел нужным познакомить гостя и жену, повеление было грубова- тым, но она, кинув преданный взгляд на мужа, мигом в своей легкой обу- ви без каблуков пронеслась к плите. И тут Каурову вдруг вспомнилось: Тифлис, мастерская дамских мод, проворная несловоохотливая девочка. Конечно же, это она!
- Като!-воскликнул он.
Юная мать снова безмолвно поклонилась. Блеснувшие глаза, как он уло- вил, были счастливыми. Впрочем, ресницы тотчас пригасили этот блеск.
Когда-то, года два назад, он, товарищ Вано, наезжая в Тифлис, побывал в доме молодого большевика Александра Сванидзе, за которым утвердилась партийная кличка Алеша. Каурова затащил туда Орджоникидзе. Собственно говоря, этот кров был женским царством. Старшая сестра, Сашико, после смерти родителей осталась главой семейства. Наследственный дом, к ко- торому примыкали заросли старого сада, уместил в себе по решению Саши- ко швейное заведение, или, употребляя нынешний термин, ателье. Там вместе с иен трудились две ее младшие сестры, Маро и Като.
Сашико откинула мечты о замужестве, отдала себя родным. Жгучая брюнет- ка, она являла собой мужественный тип. Коренастая. Горбатый нос. Тем- ный пушок над тонким ртом. Гордая посадка головы.
Семья Сванидзе принадлежала к мелкодворянскому сословию, к азнаури, что значит «свободный». Рано полысевший Александр, он же Алеша, был увлечен социальными науками, много читал, писал. Такой же, как и Саши- ко, приземистый, осанистый, с величественной походкой, рыжеусый, он ни в малой мере не обладал житейской практичностью, сметкой. Говорил со- лидно, с расстановкой. Владел иностранными языками, некоторое время учился в одном из немецких университетов. Сашико и ему заменила мать.
В доме было несколько выходов и потаенный лаз из погреба. Эта мастерс- кая, пользовавшаяся отличной репутацией среди тифлисских модниц, слу- жила убежищем для скрывающихся подпольщиков. Там в какую-то пору, как позже узнал Кауров, приютился Коба.
Като тогда была девочкой лет пятнадцати-шестнадцати. Однако возраст отроческой угловатости для нее уже миновал. Ладно сложенная, миниатюр- ная, гибкая, легкая на ногу, она поневоле привлекала взгляд. Краски кругленького чернобрового лица смягчались матовостью. Изогнутый рису- нок губ усиливал впечатление женственности. Волосы вились. Нешумли- вость сочеталась в ней с веселым нравом. Каурову запал в память звон- кий ее смех.
Но однажды Кауров заметил на ее шее тоненькую серебряную цепочку. И, по своей прямоте, спросил:
- Като, что это у вас?
Она без жеманства потянула цепь, достала маленький крестик, видимо, теплый, хранивший теплоту груди. И опять опустила. И твердо посмотрела на Каурова. Он удивился. Эта девочка, значит, не свой брат. Растет в революционной семье, а верит в Бога. Какие-то нити незримого общения порвались-такова была нашего Вано прямолинейность.
И еще ему запечатлелось. Подошла Сашико, наверное, все подмечавшая, и, разумея Като, уже куда-то ускользнувшую, сказала:
- Настоящая грузинка- Ищет самоотречения. Самоотверженная.
Теперь, два года спустя, Кауров снова встретил маленькую Като. Встре- тил уже спутницей неколебимого Кобы, матерью его ребенка.
18
Гость и хозяин обедали, а Като, скромно отойдя в сторону, готовая ус- лужить, наблюдала. Одна ее коса была уложена вокруг головы, другая, как принято в Грузии, свисала, перекинутая через плечо.
Вдруг одно ничтожнейшее обстоятельство мимолетно озадачило Каурова. Ногой он случайно задел что-то под столом. Там от неловкого этого дви- жения как бы звякнула тарелка. Или, может быть. блюдце. Неужели тут еще обитает кошка? Эти мысли, впрочем, пробежали, не задерживаясь, не оставляя следа.
В какую-то минуту младенец, не просыпаясь, заворочался, зачмокал. Коба крикнул:
- Эй, угомони!
Като мигом кинулась к сыну, склонилась над ним, покачала люльку. Те- перь на юной нежной шее Кауров не увидал цепочки - наверное, с Богом, «иже еси на небеси», уже было покончено.
Вскоре малец опять ровно задышал. Като вернулась на прежнее место, снова стояла, обратив на мужа сияющий, исполненный преданности взгляд. Казалось, она со счастьем ждала новых повелений.
Поглощая чахохбили, Коба не забывал потчевать гостя:
- Като, положи ему еще!
- Не надо. Это мне, ей-ей, достаточно.
- Что, разве не вкусно?
- Вкусно, У твоей Като золотые руки.
- Ежели хвалишь, так хвали делом, не словами. Ешь.
Гость не обидел хозяйку, покончил и с добавкой. Коба ел не спеша,-той жадности, с которой он когда-то в кутаисском духане поглощал куски мя- са, теперь в нем не замечалось. Отодвинув тарелку, опустошенную отнюдь не дочиста, он достал из кармана недорогой портсигар, раскрыл:
- Того, закуривай! Это у меня своей набивки папиросы.
Коба курил еще в свою бытность в Кутаисе. Ныне жена приготовляла ему папиросы дома. «Своей набивки»-это, разумеется, значило: набивала Ка- то.
Кауров проговорил:
- Здесь же ребенок. Не надо тут дымить.
- Вытерпит. Приучен. Потом проветрим.
- Нет, мне сейчас курить не хочется.
- Скажи пожалуйста, какой благовоспитанный! Като, спички!
Она мгновенно подала спички и опять скромно отдалилась, блюдя семейную обрядность патриархального Востока.
Коба сидел, откинувшись на спинку стула, выпуская дымок изо рта и из ноздрей. Глаза были полузакрыты нижними веками. Не верхними, а именно нижними, как это свойственно иным кавказцам. Сегодняшнее отличное рас- положение духа не покидало его. Он будто жмурился на солнышке. Ему бы- ла уготована непрестанная жестокая борьба, за ним охотились, впереди маячили неминуемые новые скитания, тюрьма, но здесь, в глинобитном до- мишке, нашлась для него некая затишь, которую устроила эта маленькая бессловесная счастливая в самоотречении женщина.
Кауров опять ненароком тронул ногой скрытую под столон какую-то посу- динку. Черт побери, что же это такое? Детский горшок, что ли?
- Хочу посмотреть вашего дитятку. Можно?
- А я посмотрю газету. Можно? -весело ответил Коба.
Малыш мирно спал. Черные волосики отливали, как и у Кобы, рыжиной. К зыбке подошла и Като. Гость, присев на корточки, бережно поцеловал крохотную теплую ручонку Яши.
Поднимаясь, Кауров непредумышленно, боковым зрением, вдруг увидел под столом не скрытую отсюда скатертью тарелку с чахохбили. Поперек тарел- ки лежала вилка. Ом тотчас понял: его стук застиг Като за совместным с Кобой обедом. Иона вскочила, спрятала второпях свою тарелку, дабы ник- то посторонний не подумал, что она позволила себе нарушить кавказские предрассудки.
Возвращаясь от Кобы, Кауров размышлял о картине быта, которую только что увидел. Несомненно, Като пойдет, всюду пойдет за своим избранни- ком. Будет шить, выколачивать иглой копейку, будет носить ему в тюрьму передачу, последует за ним в ссылку, на край света, куда угодно.
…Ей, однако, выпала иная доля. Като в том же 1907 году умерла. Она пробиралась вместе с Кобой, вместе с ребенком в Тифлис, выпила в доро- ге сырой воды, заболела брюшным тифом, который ее, восемнадцатилетнюю, скосил.
Коба похоронил жену в Тифлисе. Сохранилась фотография: он стоит со свечой у ее открытого гроба.
Много времени спустя он заговорил о ней с Кауровым. Это случилось уже в Петербурге. К этим их петербургским встречам и ведет наша история.
19
Долгая оседлость-не удел революционеров. Кауров, став студентом в Ль- еже, со второго курса возвратился в неодолимо влекущую Россию.
В Петербурге он с охотой продолжал отбывать свою студенческую вольную повинность на физико-математическом факультете университета. И состоял членом немногочисленной, себя почти не проявлявшей в ожидании лучших времен университетской социал-демократической группы.
Однажды мартовским днем 1912 года в послеобеденный час, что выдался редкостно ясным, Кауров в студенческой тужурке, в форменной, с синим околышем фуражке шел по Невскому. Петербуржцы разных возрастов, чинов и состояний, обитавшие в центральной части города, выманенные из домов солнцем, заполонили любимый проспект.
Не замечая, как порой в него стрельнет та или другая пара женских глаз, о чем-то размышляя, серьезный юноша-впрочем, пожалуй, уже и не юноша: ему исполнилось двадцать четыре-шагал по привычке быстро. И вдруг донеслось:
- Того!
Может быть, ослышался? Его же никто в Петербурге так не называл. Он усмехнулся этой невесть откуда взявшейся слуховой галлюцинации. Но вот снова:
- Того!
Кауров приостановился, обернулся. Сзади, шагах в десяти, тоже остано- вился какой-то оборвыш-низенький, всклокоченный, с охватившей лицо черной растительностью. Публика Невского обтекала его, а он смотрит на Каурова и улыбается. Улыбка дружеская, радостная. Прорези глаз сужены приподнявшимися нижними веками. Конечно, это Коба! Поверх черной блузы был надет вытертый лоснящийся пиджак. А брюки! А ботинки! Этот его вид был точно отрицанием приличий Невского проспекта, вызывающе дисгармо- ничным. Кауров к нему кинулся:
- Коба, здравствуй. Откуда ты? Как сюда попал?
Коба не без юмора ответил:
- Немного надоело отдыхать в благодатной Вологде. Срок еще не вышел, но,,.
- Как же ты решился прийти на Невский?
- Ни одна явка не годится! Такой-то выбыл, такой-то и вовсе не прожи- вал. В третьем месте около подъезда слоняется несомненный шпик. Пони- маешь, ни одна. Ну, и шляюсь, поглядываю, не навернется ли знакомый? И
- вижу тебя!
- Пойдем, пойдем, Коба, отсюда.
Они зашагали. Миновали Аничков мост. Там, возле отлитых в бронзе, ко- торая чугунно почернела, рвущих удила коней, обуздываемых укротителя- ми, стоял на посту городовой. Коба придержал Каурова, полюбовался из- ваяниями.
- Сильная штука!-сказал он.
- Идем. Это место опасное. И к тому же несчастливое. Вот в этом доме на верхнем этаже был взят Желябов.
Коба опять умерил шаг, оглядел дом, в котором, как и во времена Желя- бова, помещались меблированные комнаты, или, по петербургскому выраже- нию, меблирашки, вытащил из кармана пачку дешевых папирос.
- Того, закурим.
- Только не здесь, а то…
- Почему не здесь? Опасность, как известно, стихия войны. Мы в этом море плаваем.
Подчиняясь. Кауров тоже сунул в зубы папиросу. «Черт побери,- подумал он, глядя на Кобу.- Хладнокровен, как рыба». Но, будто опровергая эту мысль, Коба неожиданно продекламировал:
- «Мы живы, кипит наша алая кровь огнем неистраченных сил!» Знаешь, это чье?
- Кажется, Уитмен…
- Я должен признать тебя истинным интеллигентом.
На ходу закурили. Кауров сказал:
- Твой интеллигент знает также и то, что эти слова были приведены в одной статье «Звезды».
«Звездой», как известно, звалась легальная газета большевиков, выхо- дившая тогда два-три раза в неделю в Петербурге. Коба не реагировал, лицо оставалось туповатым.
- Да и новая листовка нашего Цека,- продолжал Кауров,-проникнута этим же мотивом.
Ему вспомнился весь текст этой прокламации, в которой среди ровного шрифта вдруг попадались буковки помельче, тиснутой на грубоватой бума- ге, то есть явно не за границей, а в некой российской подпольной ти- пографии. Листовка была озаглавлена: «За Партию». Осененный внезапной догадкой, Кауров воскликнул:
- Не ты ли ее составлял?
- Опять тебя приходится учить. Такие вопросы не задают и на них не от- вечают.
- Не отвечай. Я понял.
- Ну, понял, и баста!- После паузы Коба спросил:- Какое же у тебя мне- ние об этой листовке? Режь напрямик!
- Понравилась, Солидарен всей душой.
Листовка действительно принадлежала перу Кобы, который в ту пору был включен в состав Центрального Комитета партии и стал деятельным членом Русского бюро, то есть большевистского центра в России. В листовке в выборе слов, в формулировках явственно чувствовалось влияние книги Ле- нина «Что делать?»-той, с которой когда-то не расставался Коба. Эта переимчивость угнездилась в нем, была как бы чертой натуры.
»…Разрозненные местные организации,-гласила листовка,- не только не связанные друг с другом, но и не знающие о взаимном существовании, ор- ганизации, всецело предоставленные самим себе, действующие на свой страх и риск и нередко ведущие противоположные линии в работе,-все это знакомые картины кустарничества в Партии… Влиятельный Центральный Комитет, живыми корнями связанный с местными организациями, системати- чески информирующий последние и связывающий их между собой, Централь- ный Комитет, неустанно вмешивающийся во все дела общепролетарских выс- туплений, Центральный Комитет, располагающий, для целей широкой поли- тической агитации, выходящей в России нелегальной газетой,- вот в ка- кую сторону должно пойти дело обновления и сплочения Партии».
Прочитав незадолго до нечаянной встречи с Кобой это воззвание, порадо- вавшись, Кауров, однако, уже тогда определил: да, написано под влияни- ем Ленина, но не ленинским пером. «Информирующий последние», «дела… выступлений». Разумеется, Каурову не помнились в точности эти и подоб- ные, рассеянные там и сям обороты речи, но осталось ощущение: листовка действовала бы еще сильней, если бы гибче, многообразней было слово! Возможно, выдастся удобная минута, когда он, не оскорбляя авторской чувствительности Кобы, дружески это ему выскажет. А пока должен кос- нуться иного.
- Вот что меня смущает. Каждый раз в листовке слово «партия» пишется с большой буквы.
- И будем так писать в пору отречений. Если большая буква служит делу, давай ее сюда!
- Но это вроде бы из Священного писания.
- Что же, партия для нас единственно священна.
- Однако в статьях Ленина…
Коба оборвал:
- Во-первых, не называй фамилий. Ты тут распустился. Говори: Старик. Во-вторых, он же отец партии. А мы люди поменьше. И в теперешней обс- тановке, думаю, он нас не упрекнет, что и большой буквой поднимаем партию.- Коба опять выдержал паузу.-Да и вообще-то им, заграничникам, надо больше прислушиваться к русским деятелям, к практикам, работающим на родной почве. А то оторвутся от действительности.
Впервые Кауров услышал, как Коба намекнул, что и Ленина может коснуть- ся критический огляд. Впервые же-по крайней мере, в беседах с Кауровым
- Коба применил к себе именование «русский деятель». И весело заклю- чил:
- Из-за транскрипции не поссоримся. Разногласие, Того, не принципиаль- ное.
И сунул руку под локоть спутника. Это был жест доверия. Оба в эти ми- нуты нежданной встречи как бы обменялись позывными, если употребить современный термин. И установили, что после пятилетней разлуки по-прежнему верны своей партии, разбитой, но не уничтоженной.
Уже покинув Невский, они шли по нешумной улице. На ходу Коба привычно, взглядом конспиратора окинул тыл, потом посмотрел в ту сторону, где за углом осталось желтенькое здание меблированных комнат.
- Желябов… Что говорить, героическая была натура, благородство про- тив низости, рыцарство против нечестности, искренность против подвоха. Но каков итог?
Похожий на обитателя ночлежки, бездомный профессионал революции усна- щал, как и некогда, риторическими вопросами нежаркую, не согретую эмо- циями речь. Однако Кауров ощущал в ней своего рода ласку Кобы. Чуждый каким-либо дружеским признаниям, Коба ласкал верного давнего товарища не восклицаниями, не излияниями чувств, а одаривал откровенностью, де- лился мыслями, разговорился, что не часто с ним бывало.
- Каков итог?-повторил он.-История засвидетельствовала в бессчетный раз, что прекраснодушные оказались битыми, раздавленными. Барон испро- бовал другой путь, но…
- Какой барон?
- Э, не потерять бы тебе звание интеллигента. Бароном в своих письмах Бакунин называл Нечаева. Барон испробовал другой путь, но никуда не ушел от теории героя и толпы. Эта теория, друг мой, рождает и рыцарей и провокаторов.
- И провокаторов?
- Бери Азефа. Сверхчеловек. Захочет и отправит на тот свет царского брата. Захочет и пошлет на казнь своего самого близкого якобы друга, руководителя боевой организации. И упивается в тиши собственной властью, силой своей личности. Вот как она, гиблая теория героя и тол- пы, может обернуться.
В афористически кратких фразах Кобы чувствовалась продуманность. Он, видимо, уже изучил историю русского революционного движения. Развился, не потерял миновавших, проведенных в подполье, в тюрьмах и в ссылке годов.
Каурову пришла на память еще одна строка из листовки Центрального Ко- митета партии: «Бебели не падают с неба, они вырастают лишь снизу…» Может быть, впрямь этот замарашка, тоже подобно немецкому бывшему то- карю выбравшийся из самых низов, теперь вырастает в Бебеля России?
Подошли к дому, где на верхотуре, под самым чердаком обитали два сту- дента-приятели Каурова. У них, любителей выпить, спеть, сплясать, не- редко устраивались пирушки. Хозяйка тоже отличалась склонностью к ви- нишку. В первом этаже помещался полицейский участок.
- Того, куда ты меня привел?
- Ничего. Опасность, как известно, стихия войны. Над этим логовом наи- лучшее для тебя пристанище. Спокойно здесь переночуешь.
Миновав полицейскую обитель, поднявшись по сбитым каменным плитам лестницы, вошли к весельчакам студентам. Коба ожидал в прихожей, пока Кауров объяснялся в комнате.
- Кто это с тобой?
- Грузин. Бедняк. Мой давнишний приятель. Приехал в Петербург поискать счастья. Хочет где-нибудь устроиться. Приютите его на ночь.
- Конечно, пусть ночует,
Вернувшись в прихожую к Кобе, Кауров сказал:
- Останешься здесь. Ни о какой политике не говори. Поддерживай мою версию: бедняк, приехал заработать. Завтра можешь перейти в другое место. Вот тебе адрес: Широкая улица.-Кауров назвал номер дома и номер квартиры.-Там живет мой брат. Я ему скажу.
- Ладно. Уходи. Наставлений читать не буду. Ты тертый калач. Сам зна- ешь: осмотрись, чтобы улица была чиста.
Короткое рукопожатие заменило какие-либо сантименты. На этом расста- лись.
Несколько дней спустя Коба пришел на ночевку к брату Каурова-врачу, обитавшему с женой на Васильевском острове. Хозяева отсутствовали, гостя впустила миловидная домашняя работница. По-прежнему заросший, он смахивал на разбойника. Под изгибом выдававшейся вперед жесткой шеве- люры, что зачесывалась лишь пятерней, был почти вовсе спрятан лоб. Ще- голявшая в белой наколке петербургская девушка оторопела.
- Буду ночевать,- объявил он. И, усмехнувшись, предложил:-Если ты меня боишься, запри куда-нибудь и возьми себе ключи.
Она так и поступила, заперла его в маленькой комнате. Вернувшиеся хо- зяева, загодя предупрежденные Алешей, застали пришельца под замком. Комнатка была заволочена табачным дымом. Коба сидел и курил. Ему уст- роили ванну, выдали смену белья, посадили к зеркалу побриться. Невест- ка Алексея постригла Кобе бороду, находившуюся в анархическом состоя- нии. Он сразу после ужина лег спать.
Наутро вместе с ним позавтракали, выпустили его по черной лестнице, проводили взглядами через окно. Он твердым легким шагом горца пошел по Широкой улице.
(Повествуя, Алексей Платонович добавил:
- Пошел по Широкой улице в прямом и переносном смысле слова.)
20
Истекло более полугода. Как-то в зимний день в комнате Каурова появи- лась квартирная хозяйка,
- Алексей Платонович, к вам пришел какой-то…-Голос седоватой дамы явно выказывал сомнение,
- Студент?
- Именно что не студент. Какой-то несчастный человек. Одет в летнее пальто. Обвязан шарфом. Грязный. Немолодой.
- Что же, пригласите его.
И вошел Коба. Его внешность, конечно, по-прежнему вызывала подозрения. Кепка, обмотанный вокруг шеи шарф, заношенное демисезонное пальто. Не стрижен, не брит. Встопорщенная черная борода. Губы посинели на моро- зе.
- Коба! Садись, раздевайся, согрейся. Сейчас найду тебе что-нибудь по- есть, И прежде всего тебе надо чаю. Горячего чаю.
Достав у хозяйки кипяток, Кауров принялся отогревать Кобу чаем.
- Ну, Коба, рассказывай. Что с тобой? Откуда ты?
- Из Москвы. На вокзале в Москве заметил шпика. Улизнул от него. Сел в поезд. Прикорнул. Потом среди ночи на какой-то станции вышел на пер- рон. И увидел того же самого шпика.
- Черт… ну и мерзавец!
- Исполняет свое дело. Увязался, не отцепишься. Я несколько раз выхо- дил из вагона. Он тут как тут. Наверное, он и минуты не поспал.
Кауров был наслышан о тактике охранного отделения: выследить крупного революционера, но брать не сразу, а вести наблюдение, не спускать глаз, чтобы пошире охватить законспирированную организацию. И лишь по- том сгрести.
- Водил его, водил,-говорил Коба.-Кажется, удалось избавиться. Однако на явку все-таки я не пошел. Заскочил к тебе.
- Пей чай. Согревайся.
Кауров внимательно обозрел улицу в окно: не видно ли притаившегося или шастающего взад-вперед шпика? Нет, никакой сомнительной фигуры перед домом не было. Коба сказал:
- И он не спал, и я не выспался. Теперь бы мне соснуть.
- Ложись.
Коба скинул свои неприглядные башмаки и, не раздеваясь, вытянулся на кровати, далеко не доставая ногами спинки. Небольшие ступни были обтя- нуты нитяными дешевыми носками, которые, конечно, весьма слабо обере- гали от мороза.
- Коба, ложись как следует. Разденься.
- Не привыкать.
Буквально в ту же минуту он заснул.
Проснулся уже затемно, часов в пять вечера. Возник вопрос, как прос- кользнуть мимо агента, если, паче чаяния, он не упустил Кобу. Может быть, Коба оденется в женское платье? Однако эту мысль пришлось отбро- сить. Если бы он и побрился, снял усы и бороду, все равно в его внеш- ности, в повадке было что-то неискоренимо мужское. Даже не сразу опре- делишь, что же это именно. Твердый ли широкий шаг, грубый ли склад прямоносого лица? Или посадка, повороты головы? Нет, нет, никак он не сойдет за женщину.
Надо хотя бы одеть Кобу по-зимнему. К сожалению, Кауров располагал лишь единственным своим студенческим пальто, служившим круглый год. Однако для Кобы нашлись теплые толстые носки, вязаная шерстяная фуфай- ка, перчатки, меховая шапка. Теперь тот был все же защищен от просту- ды.
- Коба, я сбегаю на разведку.
На улице Кауров не обнаружил ничего опасного. Мела поземка. Спешили прохожие, подняв воротники. Кауров прошелся. Повернул обратно. Насто- роженный взгляд нигде не обнаружил типа, который бы бессмысленно топ- тался.
Вернувшись, он сказал:
- Можно выходить. Шпика не видно.
Они вышли. Однако пройдя лишь несколько шагов по улице, Коба молвил:
- Он здесь.
- Где?
- Посмотри наискосок. Идет по той стороне наравне с нами.
Да, на противоположной стороне шагал высокий человек в жеребковой чер- ной шапке с опущенными наушниками. Был поднят меховой воротник его пальто. Стриженые усы заиндевели. Кауров чертыхнулся:
- Негодяй! Где же он прятался?
- Об этом его надо спросить. Мастак!
Коба спокойно дал эту высокую оценку. Кауров спросил:
- Куда же идти?
- Пойдем на Невский. Там у нас шансов больше.
На Невском в оживленном движении пешеходов шпик будто потерялся. Кау- ров оглядывался - преследователь и впрямь исчез.
- Коба, кажется, он нас проворонил.
- Не торопись с выводами.
- А что?
- Посмотри вперед.
Действительно, шпик шел впереди.
- Остановимся,- предложил Кауров.
- Этим его не облапошишь. Не таковский.
Все же остановились. Уроженец далекого теплого Гори не ежился на колю- чем ветру, спартански себя вел. Лишь одна его рука, та, которой он нс вполне владел, более чувствительная к холоду, была обряжена в перчат- ку, другую же кисть, на морозе покрасневшую, он, будто выказывая през- рение злой погоде, не счел нужным кутать. Рослая фигура вдруг куда-то пропала. Казалось, шпика унес торопливый поток Невского. Наши кавказцы двинулись.
- Вот он!-выговорил Коба. И повторил характеристику:- Мастак!
Да, неподалеку всплыла та же жеребковая шапка с опущенными боковинка- ми. Так они и шли, то теряя соглядатая, то вновь примечая его.
- Знаешь, Коба, пока на него плюнем. Завернем в этот ресторанчик. Тут кормятся студенты. Почти столовка. Цены недорогие. Поедим. Обдумаем, как быть.
- Ладно. Зайдем.
21
В кухмистерской они заняли свободный столик у завешанного шелковыми шторами окна. Съели по бифштексу. Заказали чай. Кауров отодвинул штор- ку. И как раз напротив окна высился тот же тип. Он растирал варежкой побелевшие щеки. Топорщились подстриженные рыжеватые усы, с которых варежка счистила иней.
Коба улыбнулся. Эта невозмутимость преследуемого, тщедушного с виду грузина была поразительной. Опять в уме Каурова мелькнуло давнишнее определение: «Человек, не похожий на человека». Спокойствие Кобы зара- жало, передавалось, как своего рода эманация. Кауров сказал:
- Может быть, он не выдержит на морозе и уйдет. Наполеоновская армия не вынесла таких морозов.
- Вынесет.
- Ну, посидим тут. Давай возьмем и чаю, и вина.
- Неплохая мысль. А он пусть терпит.
Коба ухмыльнулся, показывая крепкие желтоватые зубы. И опять Кауров словно бы явственней увидел ложбинку, раздваивающую кончик носа.
- Вынесет,-повторил Коба.-Не француз. И не еврей.
В отличие от мимически бедной физиономии Кобы тонкокожему лицу его младшего товарища была свойственна свободная игра. Сейчас губы слегка выпятились: Каурову не понравилось это «не еврей».
- Русский характер,-пояснил Коба. - Или, возможно, из немцев. Подумай, платят ему каких-нибудь сорок рублей в месяц. А он способен на такую самоотверженность. Из-за чего?
- Боится потерять место.
- Нет, не только. Он себя истязает не просто ради денег, У него есть свое служение. Какое же? Он сопричастен механизму государства. Послед- няя там спица. Исполнитель-в этом и его долг, и азарт, и упоение. Русская литература таких знает.
Коба помолчал, оттянул шелковую ткань. Жеребковый треух по-прежнему маячил у окна. Мороз вынудил филера поплясывать, притаптывать застыв- шими ногами.
- Не уйдет,-определил Коба.-А ведь, собственно говоря, кроме исполни- тельности, возведенной в страсть, у него за душой ничего нет. И все-таки он вот на что способен. Замерзнет, но не отступится. Так представь же себе, Того, какие чудеса смогут сделать наши люди, когда власть будет у нас!
Поворот мысли был столь неожиданным, что Кауров не скрыл изумления. Какая штука! Сидит преследуемый, почти загнанный Коба в мятом-перемя- том, что под стать бродяге, пиджаке. Вот-вот арестуют. Разгром за разгромом обрушиваются на организацию. Неизвестно, удастся ли изба- виться от слежки, найти более или менее безопасное укрытие на ночь. А он, попивая чай с вином, спокойно говорит: «…когда власть будет у нас!»
В ту минуту память невольно воспроизвела кусочек давнего разговора с Лениным, его слова: «Нам вскоре очень понадобятся инженеры». И вновь настойчивое: «Математики весьма пригодятся партии, когда завоюем власть».
Кауров воскликнул:
- Знаешь, Старик тоже уверен, что на своем веку еще дождется револю- ции.
- Он не дожидается, он ее двигает,-поправил Коба.
- Ты прав.
- Рад от феодала это слышать.
- От феодала?
- Не в укор тебе это говорю. Есть и у феодалов что-то хорошее. Напри- мер, гордость. Ты гордый человек. Не склонишь головы, если не согла- сен. Ну, это в сторону. Где же ты со Стариком встречался?
Последовал рассказ Каурова о том, как он наведался в Париж к Ильичам. Коба внимательно слушал, глухо расхохотался, когда Кауров передал фра- зу Ленина: «По-пролетарски по мордасам, по мордасам». И. подтвердил:
- Стесняться нечего. Лупить, лупить прямо в сопатку! Главное сей- час-это борьба с ликвидаторами. Нужно провести глубокую разграничи- тельную борозду между нелегальной партией н ликвидаторством. И послать к черту примиренцев!
Вновь налив чая в свой опорожненный стакан, плеснув туда вина, Коба изрек пришедшуюся к случаю поговорку:
- Лучше вода с вином, чем вино с водой.
Еще некоторое время они говорили о политике. Коба расспрашивал о вея- ниях, о настроениях в студенческой среде. Кауров рассказал о соци- ал-демократической группе университета. В ней лишь горсть большевиков.
Подошла наконец минута, когда он тронул другую тему:
- А как ты, Коба, провел эти годы?
Коба, однако, был скуп на сообщения о себе. Не поощрял излишнего любо- пытства.
- Похоронил Като,- произнес он.- Был с нею счастлив. И, лишь потеряв- ши, оценил. Она меня понимала, как никто. Да ты видел сам… Помнишь, как впопыхах она спрятала свою тарелку?
