Коба в Кутаисе жил отшельником. Менял ночевки. Никому не сообщал об очередном своем местопребывании. Мог поспать и на земле под южным не- бом. Изредка брился, потом вновь зарастал. Иногда где-нибудь ему прос- тирывали рубаху, давали на смену пару белья. Равнодушный к житейским удобствам, он внешностью, повадкой как бы олицетворял девиз: «Ничего для себя!»
      Созданный в Кутаисе новый комитет объявил о себе листовкой, которую написал Коба. В городе жарче заполыхали политические страсти. Устраи- вались дискуссии на нелегальных собраниях. Главным оратором большеви- ков выступал опять же Коба.
      Красноречием он не отличался, рассуждал холодно, без взблесков страс- ти, но разил оппонентов ясностью, четкостью мысли, силой логики, аргу- ментации. Форма изложения была популярной, простой. Горячности он про- тивопоставлял спокойствие. Это действовало. Его слово с трибуны было уверенным, убедительным, целеустремленным. Самые едкие реплики не вы- водили Кобу из себя. Полемизируя, он постоянно имел в виду не столько противника, сколько аудиторию. Говорил для нее.
      Его речь не сверкала и обширностью познаний, образованностью, однако то, чем он владел, было усвоено им ясно, твердо, до корня. Зная немно- гое, он этим малым искусно оперировал.
      В боковом кармане изношенного его пиджака неизменно хранилась книга Ленина «Что делать?». Среди живших в ту пору марксистов Ленин был единственным, чьему авторитету поклонялся Коба. Ни одно выступление Кобы против меньшевиков не обходилось без цитирования строк из этой книги. Он легко находил нужные выдержки, во всеуслышание прочитывал, почти не заглядывая в текст, вероятно, многие страницы были ему из- вестны наизусть. И он раздельно, без спешки оглашал мысли Ленина о тайной, сплоченной организации профессиональных революционеров, все равно, студенты они или рабочие, организации, которая перевернет Рос- сию…
      - Такая организация,-твердо заявлял он,-решит все задачи, которые нам ставит история,- И вновь цитировал:- «…начиная от спасенья чести, престижа и преемственности партии в момент наибольшего «угнетения» и кончая подготовкой, назначением и проведением всенародного вооруженно- го восстания».
      Каурову запомнилось, как на одном собрании кто-то, поднявшись, крикнул докладчику-Кобе, державшему книгу Ленина в руке:
      - Слушай, продай мне этот справочник, хорошие деньги дам. Нет там ре- цепта, как вылечить мою бабушку от изжоги?
      Глаза Кобы пожелтели, разрез век расширился, несколько секунд выкрик- нувшего пронзал недвижный взгляд. И лишь затем Коба парировал:
      - Насчет твоей бабушки в этой книге ничего не сказано, но о том, как лечить тебя от измены пролетариату, тут говорится.
      Выступал Коба и в деревнях на крестьянских сходках. Ему не однажды со- путствовал Кауров. Открытая революционная агитация среди охваченного волнениями грузинского крестьянства была опасным делом-в любой момент могла нагрянуть жандармерия. Озноб риска, азарта пронимал юношески восторженного, смелого Каурова, когда он выезжал на такие митинги. А Коба оставался невозмутимым, ничуть не менялась его спокойная, отдаю- щая холодком повадка. Другие-Кауров сне знал и по собственным пережи- ваниям-преодолевали страх, а этот будто и не знавал боязни. Казалось, Коба был лишен некоего чувствилища, в котором у обычных людей заложена и эмоция страха. «Человек, не похожий на человека»,-так уже в те вре- мена однажды мимолетно подумал Кауров, взирая на словно бесстрастного Кобу.
      На деревенских сходбищах, что скрытно устраивались в лесу или в ущелье, Коба, встав на какое-либо возвышение, призывал к ниспроверже- нию царской власти, разделу помещичьих земель, к оружию, к всероссийс- кому всенародному восстанию. Он и тут, обращаясь к крестьянам, непре- менно говорил о партии, о том, что она вносит сознательность, органи- зованность, план в стихию революции. Это он растолковывал очень дос- тупно, очень ясно. Ставил вопросы, вел строго логически к ответам. «Светлая голова»,-не раз отмечал в мыслях Кауров, ожидая очереди для выступления.
      Верный своей манере, Коба, бывало, вопрошал толпу:
      - Так где же в революции место партии? Позади, посередине или впереди?
      Слушавшие откликались:
      - Впереди!
      Все же эти качества Кобы-оратора были недостаточны на митингах. Зачас- тую его речь не увлекала. Здесь, с глазу на глаз перед массой, требо- валось еще и обладание сильным, звучным, гибким голосом, захватываю- щая, живая, остроумная и красочная форма. Мешала ему и какая-то закры- тость души, апелляция лишь к рассудку, к логике. Его речь была одно- тонной, однообразной. Обычно вслед за Кобой выступал Кауров. Искрен- ность, горячность, душевная распахнутость беленького, с черными бровя- ми юноши постоянно вознаграждалась оживлением, возгласами, рукоплеска- ниями.
      Коба, конечно, знал за собой скудость ораторского дара, бывал после митингов долго молчалив, его, видимо, мучала неудовлетворенность. Но ни единым словом этого он не высказывал.
      Энергично действовавший, неуловимый комитет большевиков в Кутаисе ре- шил не ограничиваться устройством митингов. Требовалась зажигательная литература для крестьянства. Такая, чтобы душа рвалась к борьбе.
      Смастерили гектограф. Поручили Кобе написать обращенную к крестьянам прокламацию по аграрному вопросу. Полагалось на заседании комитета выслушать и утвердить эту листовку. Собрались у постели снедаемого ту- беркулезом, угасавшего товарища.
      Коба чеканно прочитал свою рукопись. Все в ней было правильно, больше- вистская линия излагалась в точных выражениях, но и тут слогу Кобы нс хватало жара. Опять сказывалась заторможенность эмоции. Хотелось ка- ких-то задушевных пронзающих строк. Вместе с тем прокламация казалась слишком длинной.
      Опиравшийся на подушки больной с разгоревшимися красными пятнами на изможденных щеках произнес:
      - Хороший документ. Только суховатый. Еще надо что-то сделать.
      Бровь Кобы всползла. Кауров взял со стола исписанную Кобой бумагу, вчитался. Почерк был ясным, каждая буква твердо выведена.
      - Вот эту фразу можно, Коба, выкинуть. Будет не так сухо. И смысл не…
      Он вдруг увидел будто расширившиеся, ставшие в эту минуту явственно желтыми глаза, что недвижно в него вперились. «Змеиный взгляд»,-про- неслось в уме. Да, подвернулось истинное определение. Кауров почувс- твовал, что у него под этим взглядом отнимается язык. Пришлось сделать над собой усилие, чтобы, не отводя взор, договорить:
      - И смысл не пострадает.
      Коба схватил свои листочки, скомкал, сунул в карман. Прозвучали возг- ласы:
      - Что ты?
      - Что с тобой?
      Коба молчал. Затем все же полыхнул:
      - Вы мне будто кусок живого мяса выдрали из тела.
      В те времена у него, видимо, еще срывались тормоза, пробивалось зата- енное.
      Минуту спустя он кратко сказал:
      - Хочу сделать заявление, Я уезжаю.
      - Как так? Почему?
      - У меня заболела мать.
      Более никаких объяснений Коба не дал.
      Кажется, в тот же день он расстался с Кутаисом, хотя и был сюда послан для работы.
      Новая встреча Каурова и Кобы произошла почти через три года. Кутаисс- кая размолвка была словно забыта. Они свиделись дружески и радостно.
 

 
      Впрочем, Кауров в то время, летом 1907-го, был настолько подавлен, несчастен, что и в мимолетной его радости залегало сокрушение.
      Примерно год назад он принял участие в дерзкой экспроприации на улице одного небольшого грузинского города. Удалось, открыв пальбу, взять огромную сумму, сто тысяч рублей, что под охраной стражников перевози- лась в казначейство.
      Несколько большевиков, отважившихся на такое дело, рисковали тут не только жизнью, по и своей революционной честью. Союзный комитет не сразу дал, как выражаемся мы ныне, зеленый свет задуманному э к с у.
      Инициаторы подготовляемого нападения-Кауров в их числе-нетерпеливо убеждали:
      - Революция нуждается в оружии. Мы малосильны без оружия. Возьмем деньги и купим оружие за границей. Раздадим тысячи винтовок.
      Алексей и его сотоварищи, нацелившиеся захватить немалую наличность, знали: если поймают, надо выдать себя за уголовника-грабителя, отрицая какую-либо свою причастность к партии. Изболелось сердце, пока Кауров внутренне принял это условие, укрепился в нем. Что же, если придет для него роковой час, он сумеет ради партии отречься от нее! Так оборачи- валось, испытывалось разительное свойство, которое позже в небывалых дотоле масштабах стало психологической чертой, характером и тех, кто шел вслед: поклонение партии.
      Можно было бы написать отдельную повесть об этой четко осуществленной экспроприации и о дальнейших, связанных с ней перипетиях. Каждый ис- полнял свою задачу, свою часть операции. Забрать уйму денег среди дня. Донести их, пока товарищи ведут стрельбу, вся и всех на несколько ми- нут парализовавшую, к заряженному рысаками фаэтону за углом. Примчать- ся к неприметному дому на окраине. Сложить там добычу в чемодан, тот- час же подхваченный рукой сподвижника, который спокойнейшим шагом вы- ходит с багажом на улицу, переправляет деньги еще в другую тайную квартиру. Сесть с чемоданом на поезд-это было поручено Каурову,-сесть, когда каждого пассажира щупают взгляды агентов жандармского и сыскного отделения. Доехать в Петербург, опять-таки ежеминутно ожидая, не вон- зится ли в тебя глаз сыщика. Предаться в вагоне вместе со спутни- ком-другом карточной азартной игре в компании двух столичных блестящих офицеров-кавалергардов, игре, для которой служил столом тот же завет- ный чемодан. Продуться, лишиться тридцати рублей, ничего не смысля в картах. Хорошо еще, что умелец друг отыграл уплывшие деньжата, а то пришлось бы, располагая сотней тысяч, подголадывать. («Воротничка себе не купили на эти сто тысяч»,- рассказывал впоследствии Кауров). Благо- получное прибытие в Питер. Свидание с элегантным, высокого ранга инже- нером, российским представителем фирмы «Сименс-Шуккерт», большевиком Леонидом Красиным. Ворочавший по доверенности фирмы миллионными вложе- ниями, свой человек в банках, он почти небрежно, безбоязненно внес в банк сто тысяч наличными. Никому и не взбрело проверять номера креди- ток, что сдал известнейший, великолепный, с пахнущей духами небольшой бородкой инженер.
      И вот Кауров уже за границей. Деньги-в его распоряжении. Переговоры с поставщиками оружия. Заказ наконец принят. Изготовлены, оплачены лег- кие, новейшего образца винтовки и не менее многозарядные, точного боя пистолеты. Разработан маршрут доставки: сначала железной дорогой в Грецию, там перегрузка на зафрахтованное судно, которое ночью подойдет к берегу Грузии, где ящики с оружием будут забраны на лодки.
      Надо успеть нелегально вернуться в Россию, быстро добраться к услов- ленному месту на Черноморском побережье, там уже подготовлена тайная разгрузка. Невинная, на посторонний взгляд, телеграмма из Греции озна- чает, что пароход отчалил. Кауров ночью под режущим ветром, под косым дождем меряет шагами пустынный, устланный крупной галькой берег, вгля- дывается в темь. Непогода все разыгрывается, низвергаются, шлепаются с пушечным гулом пенные волны. Он готов запеть: «Будет буря, мы поспорим и помужествуем с ней». Пусть свистит ветер, ящики с аккуратно уложен- ным, поблескивающим заводской смазкой оружием приближаются сюда.
      Однако пароход в ту ночь не подошел. Кауров, одолеваемый тревогой, напрасно прождал и следующую ночь. И еще одну-судно опять не появи- лось. Днем Каурову принесли телеграмму. В ней уже без всякого шифра говорилось: пароход потерпел крушение, затонул вместе с грузом.
      Кауров не поверил. Но весть подтвердилась. Буря действительно разломи- ла пополам ветхую посудину, погибли и люди, лишь немногие спаслись. Еще никогда он не переживал такого горя, отчаяния. Окаменел, хотел плакать и не мог. Отдано столько энергии, мысли, отваги, удалось со- вершить невероятное… И злосчастная случайность, слепая стихия все зачеркнула, погубила.
      Шок оказался таким сильным, что ему было уже невмоготу жить в родном краю, здесь с почти маниакальной неотвязностью его преследовали думы о случившемся. По совету друзей, по заданию Союзного комитета, где зна- ли, какая подавленность скрутила Каурова, он перебрался в Баку.
      - Поваришься там в пролетарском котле, будет полезно,- сказали ему.
      Летом 1907 года он в Баку опять повстречал Кобу,
 

 
      Это произошло так.
      На вокзале в районе нефтепромысла Алексей покинул поезд. Дул резкий неприятный норд, несущий тьму колючего мельчайшего песка. Песчинки за- бирались под воротник, скрипели на зубах, глаза стали слезиться. Было мглисто на душе, мглисто и вокруг.
      Плотней напялив кепку-все ту же, о которой однажды Коба выразился: по- хожа на японскую,-опустив голову, Кауров брел на указанную ему явку. Неужели это он, тот самый удалец, выбравший себе кличку Вано, который недавно на шквалистом ветру под пушечное бухание ниспадавших на каме- нистый берег волн певал: «Будет буря, мы поспорим и помужествуем с ней»? Ему уже не верилось, что он когда-нибудь снова запоет.
      Явка находилась неподалеку от вокзала-газетный киоск, где восседал благообразный, с огромной черной, пронизанной витками серебра бородою продавец. Он, выслушав пароль, адресовал новоприбывшего: такой-то про- мысел, такой-то дом, спросить там фельдшера.
      Кауров добрался туда к вечеру. В пыльной пелене проступали средь жилья маслянисто-черные нефтяные вышки, попадались пустыри, потом опять тя- нулись приземистые, сложенные из плитняка рабочие казармы, ряды кото- рых составляли улицу. Кое-где угнездились и глинобитные, в два-три ок- на лачуги без садов, без изгородей.
      Солнце уже было подернуто шафраном, когда Кауров разыскал квартиру фельдшера, постучал в дверь, Ему отворили, чей-то голос с явственно грузинским акцентом произнес:
      - Входите.
      Кто-то стоял в темноватом коридоре.
      - Вано! Не узнаешь?
      Рука встречавшего дружески сжала кисть Каурова, потянула в комнату.
      - Как не узнать тебя, Серго!- молвил Кауров.
      Да, его руку еще стискивал, не отпускал Серго Орджоникидзе, с которым Алексей несколько раз виделся, сблизился в Тифлисе. Они были почти од- нолетками: Каурову, вышибленному из последнего класса гимназисту, ис- полнилось в этот год двадцать; Серго, обладателю фельдшерского зва- ния,-двадцать один.
      Сейчас они друг в друга всматривались. Бросим и мы внимательный взгляд на Серго: ему еще доведется занять свое место в нашем повествовании. Темные усы над крупными его губами тогда были совсем молодыми, коро- тенькими, бархатисто мягкими. О природной мягкости свидетельствовала и выемка на его подбородке. Горбатый нос не набрал еще мясистости. Чер- новатые (но не жгуче-черные) волосы слегка вились, буйность шевелюры, для Серго столь характерная, была в этот промежуток времени укрощена парикмахерскими ножницами. Самой, однако, разительной его чертой и тогда и позже оставались на удивление большие глаза под правильными четкими дугами бровей,-глаза, мгновенно выявлявшие внутреннюю жизнь, будь то презрение или ласка, гнев или доверчивость, дума, восторг, сострадание. Пожалуй, именно глаза делали его красивым.
      Теперь он с сочувствием взирал на осунувшегося, даже не бледного, а как-то посеревшего с лица Каурова.
      - Слышал, слышал о несчастье,- произнес Серго.
      Повесив на гвоздь кепку пришедшего, он бережно, сочувственно погладил его белесые тонкие волосы. И продолжал:
      - Сам чуть не заплакал, когда мне об этом рассказали.
      - А мне и сейчас хочется плакать.
      - Садись, Вано. Прости, я похозяйничаю. Отметим, как подобает, твой приезд.
      Плотно сбитый, невысокий, Серго зашагал к двери, что, видимо, вела на кухню. Но дверь вдруг как бы сама собою отворилась. Из нее спокойно ступил в комнату Коба.
      Здесь, в Баку, его внешность изрядно переменилась. Он уже не смахивал на бродячего торговца фруктами, порой ночующего на траве, пренебрегав- шего бритьем и стрижкой, свыкшегося с неряшливой одеждой, каким запом- нился по Кутаису. Волосы уже не торчали лохмами. Однако и расчесанные, они упрямо дыбились. Толщина волоса была особенно заметной в подстри- женной черной щетине усов. Худощавые щеки, тяжеловатый, словно литой, подбородок были бриты. Впрочем, в первый миг почудилось, что Коба выб- рит нечисто. Его оспины, густо разбросанные в нижней части смуглого сильного лица, имели одно редкостное отличие, которое не сразу схваты- вал взгляд: в каждой, в самой глуби, отложилась своего рода веснушка, то есть темно-рыжее пигментное пятно. Из-за этого-то его свежебритая кожа казалась нечистой, словно бы бритва оставила какие-то пучки. Пид- жак теперь отнюдь не был мятым. Темная, застегнутая до верха рубаха тоже выглядела глаженой. Утюг, видимо, прошелся и по брюкам. Вместо грубых сыромятных постолов Коба носил ныне ботинки, хоть и запыленные, но не заляпанные, знавшиеся, несомненно, со щеткой. Казалось, он чь- ими-то руками был ухожен.
      - Того, здравствуй!-проговорил он.
      Поразительное прежнее упорство проглянуло в этом словечке «Того».
      - Здравствуй. Коба!-грустно ответил Кауров.
      Подойдя, Коба обеими руками обнял, прижал к себе Каурова. Такого рода нежность столь не вязалась с характером Кобы, была столь неожиданной, что у Каурова навернулись слезы.
      Откинувшись, сняв руки с мускулистых плеч Каурова, Коба сказал:
      - Стою в кухне. Слушаю. Узнал тебя по голосу.
      - А тебе известно про?..
      Можно было не договаривать. Коба кивнул. Кауров и ему признался:
      - Мне просто хочется плакать.
      - Того, подумай. Ты же молодой. У тебя впереди еще вся жизнь.
      - Не могу с собою справиться.
      - Справишься. Разве это такая уж страшная потеря? Вспомни, какими жертвами отмечена вся революционная борьба. Революция без утрат, без крови, без страданий-это, Того, не революция. У Радищева отняли, сожг- ли его книгу. Подумай, как было ему больно. А какие люди погибали!
      Меряя комнату шагами, Коба еще и еще приводил примеры из истории русс- кого революционного движения.
      - А провокации?-вопрошал он.-А измены, переметывания? Мало в этом горького? Но такова борьба. Она и не может стать иной.
      Коба, как и прежде, говорил краткими фразами, не «растекался». Доводы были логически несокрушимы, однако кроме логики действовала, источала некий ток и его убежденность, неколебимость.
      - Как же ты станешь крепким, ежели не под ударами?- продолжал Коба.- Революцию душат, но она все-таки живет. Пойми, живет в каждом из нас.
      Кауров вдруг припомнил свое давнее определение: «Человек, не похожий на человека». Нет, Коба сейчас говорил с ним человечно.
      Серго тем временем расставлял на столе посуду, наведывался в кухню, возвращался. Кауров в какую-то минуту уловил его влюбленный взгляд, брошенный на Кобу. Что же, такой Коба, не схожий в чем-то с прежним, и впрямь мог вызвать любовь. На душе, пожалуй, немного полегчало.
      Коба вновь дружески положил руку на плечо Каурова.
      - Хоть ты и впал в мировую скорбь, а силушку, вижу, сохранил. Поборем- ся?
      - Нет, неохота.
      - Ничего. Расшевелишься.
      И опять, как некогда в кутаисском парке, низенький грузин быстро по- вернулся, обхватил сцепленными в замок кистями шею Каурова, упал мгно- венно на колени и в падении кинул его кувырком на пол. Кауров тотчас поднялся, потер ушибленную ногу. Коба разразился коротким смешком:
      - Больно? Терпи. Без боли не излечиваем.
      Кауров глядел из-под густых бровей. Закипало желание побороться. При- мерившись, он поясным захватом стиснул Кобу. Тот вырвался. Алексей опять взял его в тиски. И снова, как когда-то, чувствовалась некоторая немощность левой руки Кобы, Алексей ломал его, подламывал. Коба все-таки держался. Серго, выставив перед собой ладони, оберегал накры- тый стол и не то восхищенно, нс то опасливо причмокивал. Кауров жал и жал, возил по всей комнате несдававшегося жилистого Кобу. Наконец, будто став на секунду скользким, Коба извернулся, выскочил, как обмы- лочек, из рук. Этим схватка завершилась.
      Втроем они поужинали. Коба обронил несколько замечаний о политической обстановке в Баку, о боях с меньшевиками.
      - Освоишься. Все увидишь, Того, сам.
      Условились, что Кауров станет пропагандистом, поведет тот или иной из рабочих кружков района.
      Серго оставил у себя ночевать приехавшего, выложил ему последние неле- гальные издания, в том числе и два номера газеты «Бакинский пролета- рий».
      - Сами выпустили!-объявил он. И добавил, указывая на Кобу.- Вот перед тобой и инициатор, и автор, и редактор. Един в трех лицах.
      - Болтаешь!- оборвал Коба.
      Грубость этого замечания не заставила, однако, Серго изменить тон. Улыбаясь, он воскликнул:
      - Коба Иваныч, не сердись!-И повторил:-Един в трех лицах!
      Теперь Коба промолчал. Вскоре он и Серго ушли.
 

 
      Кауров умылся, прилег, взял «Бакинский пролетарий».
      В обоих номерах видное место занимала печатавшаяся с пометкой «продол- жение следует» статья «Лондонский съезд Российской социал-демократи- ческой рабочей партии (записки делегата)». Автор подписал ее так: Коба Иванович.
      Глаза Алексея пробегали текст. Постепенно он стал читать внимательней. Узнавал свойственную Кобе ясность. Самые сложные вопросы тот излагал доходчиво, коротко, словно бы вышелушивая, обнажая суть. Вместе с тем казалось, что он проделывает это не каким-либо тонким инструментом, а простым острым топором, который, как у иных искусников плотничьего ре- месла, отлично ему служит. Особенно четко была вскрыта склонность меньшевиков поставить на партии крест, провозгласить: долой партию!
      Автор отмечал: «Эти лозунги открыто не выставлялись, но они сквозили в их речах».
      Такая определенность, твердость привлекала. Кауров опять чувствовал облегчение. Да, Коба один из тех, на ком зиждется партия. Люди такого склада-твердейшая ее опора. Стараясь не отвлекаться на внутреннюю боль, Кауров опять погрузился в статью. Внезапно его покоробило. Он еще раз перечитал абзац: «Не менее интересен состав съезда с точки зрения национальностей. Статистика показала, что большинство меньше- вистской фракции составляют евреи (не считая, конечно, бундовцев), да- лее идут грузины, потом русские. Зато громадное большинство больше- вистской фракции составляют русские, далее идут евреи (не считая, ко- нечно, поляков и латышей), затем грузины и т. д. По этому поводу кто-то из большевиков заметил шутя (кажется, тов. Алексинский), что меньшевики - еврейская фракция, большевики-истинно русская, стало быть, не мешало бы нам, большевикам, устроить в партии погром».
      Фу, как скверно это пахнет. Полно, Коба ли это написал? А кто же? Вот подпись: Коба Иванович. Но, может быть, в следующей фразе сам он, этот Иванович, высмеет сказанное? Нет, далее следует: «А такой состав фрак- ции нетрудно объяснить: очагами большевизма являются главным образом крупно-промышленные районы, районы чисто русские, за исключением Поль- ши, тогда как меньшевистские районы, районы мелкого производства, яв- ляются в то же время районами евреев, грузин и т. д.».
      Ой, Коба, Коба! Хорош, хорош, и вдруг вылезет из него что-то. Ну, и отмочил: большевики - фракция истинно русская, стало быть, нам, боль- шевикам, не мешало бы устроить в партии погром. Правда, имеется словцо «шутя». Но шутка очень дурного тона.
      Неужели никто Кобе об этом не сказал, не остановил? Но, пожалуй, ему такого и не скажешь. Вспомнилось, как Коба скомкал свою рукопись, ког- да в Кутаисе они, сотоварищи по комитету, сочли суховатыми или излиш- ними некоторые фразы.
      Ныне и он, Алексей Кауров, тоже вряд ли найдет мужество начистоту по- говорить с Кобой, Просто невмоготу сызнова узреть недвижно установлен- ные, парализующие, неожиданно змеиные, со вдруг проступившим янтарем его глаза.
      Но умолчать не пришлось.
      …Несколько дней спустя Кауров возвращался из городской библиотеки в рабочий поселок, где обосновался на постоянное-кто знает, короткое, долгое ли-жительство. Для первой своей лекции-беседы, ему, пропаган- дисту, на неделе предстоявшей, он облюбовал тему: «Капитализм и буду- щее общества».
      Вечер был безветренным. Сбоку опускалось к горизонту, к невидимому от- сюда морю уже не слепящее солнце. По железнодорожной колее, пролегав- шей возле казарм, шипя и лязгая, шел поезд. Запыленные темные цистер- ны, меченные черно-маслянистыми потеками, катились и катились, заграж- дая песчаную немощеную дорогу. Кауров остановился, пережидая. Тут же выстроился недлинный обоз установленных плашмя на колеса красных бо- чек-в них доставляли питьевую воду в поселок.
      Наконец протащился хвостовой вагон. На противоположной стороне двух- путного рельсового полотна прямо перед собой Кауров увидел Кобу, дви- нулся навстречу. Прозвучало неизменное восклицание Кобы:
      - Того, здорово!
      - Здравствуй.
      - Ну, как самочувствие? Одолел тут, среди пролетариата, свою немочь?
      - Кажется, одолеваю.
      - Давай Бог. Никуда не спешишь? Проводи меня немного.
      Зашагали рядом. Короткая, наверное, лишь однодневная щетина черноватым налетом охватила лицо Кобы. Непокорный зачес, нависший жесткой волною надо лбом, ничем не был прикрыт. Вместо пиджака Коба в этот раз надел грубую серую фуфайку, ворот которой наглухо обтягивал шею. Теперь он был похож на мастерового. Лишенные блеска, подернутые матовостью глаза посматривали весело.
      Без каких-либо окольных слов Коба спросил;
      - Статью мою читал?
      - Читал.
      - Как твое мнение? Говори откровенно.
      Кауров не раздумывал. Что же, откровенно так откровенно. Он похвалил статью. Особенно отметил ее режущую ясность.
      - Ты, Коба, умеешь вытащить ядрышко из словесности меньшевиков. И по- даешь, как на ладони. Но в одном месте тебя понесло черт-те куда.
      - В каком?
      - Там, где ты пишешь, что меньшевики представляют собой еврейское нап- равление, а большевики - истинно русское. Да еще обещаешь по такому случаю погром.
      Коба усмехнулся. Спокойствие не покинуло его.
      - Марксизм, как известно, шутить нс запрещает…
      - Если это шутка, то…
      - И шутка и не шутка.
      Коба произнес это медлительно. Фразы будто обладали тяжестью. Кауров опять узнавал тяжелое его упорство.
      - Но ни в шутку, ни всерьез нельзя пользоваться такими выражениями: истинно русская фракция. Или еще вот: погром.
      - А разгром можно?
      - Конечно.
      - Разгром, погром-различие непринципиальное. Меньшевиков все же гро- мить будем?
      - Будем.
      - Это, Того, главное.- Коба посмотрел на твердые тупые носы своих бо- тинок, негромко отчеканил:- Бить прямо в морду. А насчет шуток… Ког- да-нибудь в них разберемся. Во всяком случае, тебе спасибо.
      - Вот еще… За что?
      - Не вилял. Сказал в открытую.
      - А помнишь, Коба, в Кутаисе…
      - Был молод. Не владел собой. С тех пор стал повзрослей.
      - Да, ты изменился. Позволь еще тебе сказать. Ты и о грузинах как-то странно пишешь. Будто сам ты не грузин.
      - Поймал!- Коба рассмеялся.- И грузин и не грузин.
      - Как так? Не пойму.
      - Грузин по крови, а по духу… По духу уже русский. Живем в такое время. Оно перемесило.-Помолчав, Коба заключил: «Иди обратно. Меня дальше не провожай».
 

 
      Однажды, уже поздней осенью, за полдень к Каурову, проживавшему в семье рабочего нефтепромыслов, пришел Серго…
      - Ай, как хорошо, что я тебя застал.
      - Снимай пальто. Садись.
      - Не могу. Прости. У меня нет времени. Забежал к тебе по делу.
      Откуда-то из-под пальто он вынул отпечатанную на тонкой бумаге загра- ничную большевистскую газету «Пролетарий». И объяснил, что этот номер в Баку только что получен.
      - Надо, Вано, отнести эту газету Кобе. Он завтра выступает. Готовится. Сходи к нему, отдай. Ты прочтешь потом. Не обижаешься?
      - Какая тут обида? Говори, куда нести.
      Серго дал адрес Кобы, объяснил путь.
      - Спросишь, где живет портниха. Это его жена.
      - Как? Разве он женат?
      - А ты не знал? Женат. И к тому же эта портниха нам с тобой знакома.
      - Знакома? Кто же она?
      - Увидишь.
      Кауров отправился по адресу. Коба под фамилией Нижерадзе проживал в одном из рабочих поселков, которые раскинулись вокруг Баку, снимал комнату в невзрачном глинобитном домике. Алексей нашел этот дом. пос- тучался.
      Ему послышалось какое-то приглушенное движение в доме, и лишь минуту спустя дверь отворилась. Гостя встретила поклоном миниатюрная молодая женщина, по облику грузинка. Поклон был по-восточному длительным. Блестели витки ее черных густых волос. Да, этот тонкий профиль, этот непроизвольно изящный выгиб шеи казались Каурову смутно знакомыми. Од- нако в то мгновение в памяти не прояснело.
      Он уже смотрел на Кобу. Тот обедал, сидя за столом вблизи кухонной плиты. Комната в себя вмещала и столовую, и кухню, и спальню.