День командира дивизии

      И почти все другие были мне знакомы: старший лейтенант Копцов, две недели назад командир роты, заменявший теперь выбывшего комбата два; начальник штаба старший лейтенант Беличков; капитан Тураков, начальник оперативной части, не умеющий прикрикнуть, грозно приказать, но преданный полку, старательный, мягкий, милый человек. Здесь же начальник связи, командиры пешей и конной разведки, командир саперной роты.
      Войдя, Суханов молча достал из полевой сумки карту, расстелил ее около лампы, почесал шею.
      Кондратенко уселся на кровать, сбитую из нестроганых досок.
      Собравшиеся продолжали негромко разговаривать, шутить, посмеиваться, никто ни о чем не спросил командира полка, некоторые даже не посмотрели туда, где он сидел, но во всем - даже, казалось, в самом воздухе этого низкого сводчатого помещения - чувствовалось возбуждение, напряжение, нервное ожидание.
      - Вот, товарищи, задача, - негромко и неторопливо произнес Суханов.
      Разговоры мгновенно оборвались. Все подошли к командиру полка.
      И по-прежнему неторопливо, порой сам прерывая себя размышлениями вслух, Суханов изложил задачу.
      - Пути, пути надо искать, - сказал Романов.
      - Путь знакомый, - улыбаясь, ответил Тураков. - По этому лесу отходили. Теперь вперед пойдем.
      - Нас Родионов поведет, - сообщил Суханов.
      - С Родионовым пройдем, - уверенно сказал Романов. - Но протащим ли обозы?
      - Когда пойдем тропками, придется оставить под охраной. Минометы, боеприпасы - все возьмем на спины.
      - А пушки?
      - Пока здесь оставим.
      - Нет, - говорит Родионов, - я свою возьму. Хоть на плечах, а потащу.
      Суханов обращается к начальнику связи:
      - Радио тоже придется нести на себе.
      - Нельзя, товарищ подполковник. Оно смонтировано с машиной... Принимать без мотора будет, а передавать не будет.
      - А сколько у нас провода?
      - Восемь километров...
      - Тогда радио подвезти как можно ближе, потом провод будем за собой тащить.
      Следующий вопрос Суханова к командиру саперной роты:
      - Миноискатели исправны?
      - Так точно.
      - Тогда так... Два миноискателя дайте капитану Романову - он впереди пойдет, а третий пришлите с сапером ко мне, чтобы был под рукой при штабе.
      - Есть, товарищ подполковник...
      - Ну-с, товарищи, приказ будет таков. Пишите, Беличков. Первый батальон подходит к северной окраине Трухаловки и по сигналу врывается в село. Только гляди, Романов, генерал приказал так: не выйдет с Трухаловкой - не очень надо, на рожон не лезь. Если не займешь, наделай побольше шуму, оттяни на себя все, что там у них имеется, и прикрывай Копцова. Копцову... Беличков, пишите...
      - Пишу: второй батальон...
      - Так. Второй батальон выходит лесом на Волоколамское шоссе и седлает его, не допуская отхода противника. Пункт выхода - восемьсот метров восточное Трухаловки. И, как выйдешь, Копцов, сразу связывайся с мотобатальоном, а то, сохрани бог, перестреляете друг друга. Третий батальон - резерв. На марше следовать таким порядком: разведвзвод, первый батальон, штаб полка, второй батальон, третий батальон. Все. Выступать через десять минут. Управитесь?
      Не отвечая на вопрос, Романов спрашивает:
      - Разрешите идти?
      - Идите. Только смотри, Романов, осторожнее с минными полями...
      Романов выходит первый, за ним другие.
      В обжигательной печи, откуда уходит штаб, идут быстрые сборы. Тушат огонь в железной бочке и выкатывают ее наружу, завязывают вещевые мешки, открепляют провода от полевого телефона. Беличков дописывает приказ и подает на подпись Суханову и Кондратенко, Суханов складывает и прячет карту; все выходят: гасится одна лампа, другая, наконец погашена последняя - в печи темно; штаба здесь уже нет.
      По заметенной дороге, увязая в снегу, отворачивая лица от ветра, идем вдоль длинного заводского здания к шоссе.
      Батальон Романова уже на месте; бойцы стоят "вольно", некоторые присели на корточки; разговоров не слышно. Из поселка, чернеющего невдалеке, появляется темная колонна и направляется сюда - это подтягиваются другие батальоны.
      На правом фланге стоят разведчики. Их белые капюшоны, белые рубахи и штаны кажутся чуть синеватыми в призрачном свете снежной ночи; безмолвные, едва различимые, они похожи на взвод привидений. Здесь их осталось немного. Часть - те, что днем ходили с Родионовым, - уже отправилась вперед; всю дорогу они в качестве головного дозора и разведки будут идти на два-три километра впереди полка. Другие пойдут на некотором расстоянии по обеим сторонам и сзади, охраняя полк в походе. Эти группы уже где-то стоят по местам, невидимые среди снежной ночи.
      Суханов и Кондратенко идут в голову колонны.
      Здесь Родионов и его помощник, молодой, легкий на ногу нанаец Бялды.
      - Ну как, Родионыч? - неопределенно спрашивает Суханов.
      - Все в порядке...
      Вздохнув, Суханов произносит как-то по-домашнему, совсем не начальническим тоном:
      - Ну, пошли...
      Тотчас раздается тихая команда:
      - Смирно! За направляющим шагом марш!
      И полк двинулся.
      15
      Кондратенко и Суханов пропускают мимо себя батальоны.
      Проходят разведчики, потом темные ряды бойцов в шинелях, над ними колышутся штыки; проезжает пушка, выкрашенная в белое; невдалеке промелькнула быстрая фигура в телогрейке, туго подпоясанной ремнем, - это Романов, он и в поход не надел шинели. За батальоном следует обоз: десять - двенадцать груженых подвод, видны ящики с патронами и минами, угадываются вьюки с минометами; все это скоро будет взято на плечи; рядом с какой-то подводой идет санитарка-дружинница; на двуколке двигается кухня.
      В колонне заметен просвет, затем, держа интервал, идет штаб. Впереди ряды всадников - это конная разведка. За ними с портфелем идет Беличков, дальше работники штаба, выстроенные, как и все, по четыре.
      Потом опять батальоны, колонну замыкает машина, на которой смонтировано радио.
      Пропустив полк, Суханов и Кондратенко нагоняют штаб, занимают места во главе и идут со всеми, почти не разговаривая.
      Через четверть часа сворачиваем с шоссе на проселок.
      По-прежнему несется снег, подхлестываемый ветром, заметающий тропки и дороги, но шагать нетрудно: идущий впереди батальон плотно примял снеговой покров.
      Достаю компас; сейчас мы идем почти точно на север, удаляясь в сторону от немецкого узла сопротивления в Снегирях. Там продолжается бой: грохочет артиллерия, мелькают слабые вспышки орудийного огня, замутненные снеговой завесой; глухо и часто ударяют минометы; но пулеметная и ружейная стрельба не интенсивна.
      Шагаем и шагаем. Когда идешь в рядах, кажется, что поток поддерживает и несет тебя. На марше каждый о чем-то думает, но мысли словно текут сами, и потом трудно вспомнить, о чем думалось.
      И лишь время от времени, разглядывая на циферблате расстояние, пройденное минутной стрелкой, отмечаешь: позади километр, позади два, три с половиной... Вот и стрельба доносится глуше, вот и не видно белых зарниц, лишь самые резкие смутно доходят до нас.
      Входим в деревню. Это Селиваниха, которая в один день - в последний день немецкого наступления на Москву - несколько раз переходила из рук в руки и осталась за нами. Остановка.
      Деревня мертва. Меж пожарищ, занесенных снегом, но угадываемых по одиноким торчащим в небо печным трубам, стоят несгоревшие дома. Их немало, но нигде нет жилья. На месте окон везде чернеет пустота, в каждом доме на крышах и в стенах проломы с неровными, рваными краями - это прямые попадания артиллерии.
      И деревья около домов убиты. Некоторые надломлены, свалены, расщеплены, иные стоят, но и у тех и у других отсечены ветки, словно содранные и унесенные бешеным вихрем.
      Но вот как будто единственный целый дом. Может быть, там даже кто-нибудь живет? Иду к крыльцу, прокладывая тропку в глубоком снегу, открываю неповрежденную дверь, вхожу и вдруг вижу снежную даль, деревню, нашу колонну на дороге. Это так странно - видеть, словно в раме, зиму сквозь избу. Секунду спустя понимаю: противоположная стена снесена, другие уцелели.
      Колонна двинулась. Догоняю, занимаю свое место. Рядом с Сухановым и Кондратенко идет кто-то в белой одежде разведчика. Узнаю его - это помощник Родионова, нанаец Бялды. Здороваюсь, спрашиваю:
      - Много ли за войну убили немцев?
      - Мало, - отвечает он.
      - Сколько?
      - Восемьдесят шесть.
      - Не может быть? Вот так мало!
      Бялды поведет второй батальон, когда колонна разделится побатальонно.
      Вошли в лес. Идем узкой просекой. Сосны, словно наклоняясь над нами, смыкаются вверху. Кондратенко сверяется с компасом, я опять достаю свой мы повернули на запад и пересекаем, а может быть, уже пересекли линию фронта, не отмеченную здесь ничем, даже и не существующую в виде какой-либо материальной линии - окопов или проволочных заграждений.
      Полк идет и идет, описывая дугу, начерченную Белобородовым на карте. Обозы двигаются с нами. В лесу незаметен ветер, выступы снега по краям дороги, которую прокладывает колонна, не так высоки, как в поле. Главный очаг боя, где сосредоточиваются звуки частых и сильных разрывов, остался сбоку и даже как будто немного позади.
      Полк двигается длинной цепочкой, растянувшейся, вероятно, на километр.
      Ко мне подходит Тураков:
      - Хотите сесть верхом? Есть свободный конь.
      Я отказываюсь.
      Тураков идет вперед, и через минуту мне видно, как он не совсем ловко взбирается на большого белого коня, смутно вырисовывающегося на темном фоне неба.
      Мы шагаем, я ни о чем не думаю, впереди двигаются конники, и вдруг...
      Бах! Сильный близкий удар, белый взблеск огня. Все остановились, инстинктивно пригнувшись и присев. Метнулась какая-то лошадь. И снова бах! - удар и огонь! Слышится стон, затем негромкие крики: "Санитара!"
      Что такое? Неужели нас заметили и начали бить из миномета. Неужели просека пристреляна?
      Но сразу выясняется иное. Какая-то повозка, уклонившись в сторону от проложенной узкой колеи, попала на мину, скрытую под снегом. На другую наступила метнувшаяся в испуге лошадь.
      Суханов и Кондратенко идут к месту взрыва. Это в двух десятках шагов от нас.
      Я вижу раненого. Он сидит на снегу, уже сняв шинель, гимнастерку и быстро стягивая через голову нижнюю рубаху, на которой проступило большое темное пятно. Около него санитар. Я слышу голос раненого:
      - Спокойно! Не волнуйся! Быстрее, быстрее действуй...
      Как странно, раненый говорит санитару: "Не волнуйся!"
      От взрыва на снег легла черная, словно угольная, пыль. В кустах, в стороне от протоптанной нами дороги, неподвижно лежат две лошади с задранными прямыми ногами. Ни один след не ведет туда - лошадей не протащило, а забросило в кусты.
      Неподалеку кто-то стонет. Подхожу. На снегу навзничь лежит человек. Капитан Тураков!
      - Ноги, ноги, - выговаривает он,
      Санитар ощупывает бедро, колени, икры.
      - Капитан Тураков, вы не ранены. Вас только оглушило.
      Но Тураков повторяет:
      - Ноги...
      Санитар стягивает с него валенок. Нога обвернута черной суконной портянкой.
      - Посмотри, пробито? - тихо говорит он, протягивая мне валенок.
      Я провожу пальцами по заснеженной подошве, сразу нащупываю дырку, потом другую, побольше.
      На дороге, среди остановившихся рядов, совещаются Суханов, Кондратенко, Романов, Родионов.
      Почему взорвалась мина там, где прошел целый батальон? По всей вероятности, здесь поставлены не противопехотные, а противотанковые мины. Они выдерживают тяжесть человека, но рвутся под лошадью или повозкой. Так или иначе, обоз нельзя тащить дальше. Надо здесь же все брать на плечи.
      - Разрешите действовать? - спрашивает Романов.
      - Можно, - отвечает Суханов.
      Первый батальон удивительно быстро разгружает свой обоз. Вьюки и ящики передаются из рук в руки, бойцы прилаживают их на плечи и отходят, становясь в ряды; все это делается почти бесшумно, лишь изредка раздается незлая ругань, но и та вполголоса.
      Проходит всего восемь - десять минут, и батальон двинулся, оставив пустые повозки с ездовыми.
      Но другие батальоны задерживаются. Проходит еще четверть часа первый батальон уже скрылся в лесу, - пока не раздается команда: "Марш!"
      Мы обтекаем повозки, которые все еще стоят среди просеки, невольно прижимаясь поближе к колесам и к лошадям, туда, где уже хожено, чтобы вдруг не наступить на мину.
      Миновав обоз, полк двигается дальше.
      Впереди идет сапер в наушниках, держа в руках миноискатель - длинную металлическую трубку с проволочной дугой на конце. Этой дугой он водит перед собой по снегу. Следом шагает Бялды.
      С миноискателем нельзя идти быстро, мы двигаемся неполным шагом. А время истекает.
      Кондратенко смотрит на часы - уже двадцать один десять. А срок прибытия - двадцать два.
      Он нагоняет Бялды и шепчет:
      - Далеко еще?
      - Нет, полтора километра, - отвечает Бялды.
      Ему тоже хочется скорее, он протягивает руку к миноискателю:
      - Дай мне.
      Но сапер отстраняет его.
      Через несколько минут Бялды тихо командует:
      - Стой!
      Останавливаемся. Здесь надо свернуть в гущу леса, где не заметно никакого просвета, никакой тропы, чтобы выйти к шоссе левее ушедшего вперед батальона.
      Бялды и сапер первые ступают в нетронутый снег, ведя за собой колонну.
      Сосны и ели растут здесь не густо, кое-где попадаются небольшие полянки. Мы теперь двигаемся почти прямо на юг, заканчивая полуокружность, вычерченную на снегу нашими ногами в трехчасовом походе.
      Чувствуется, что уже близка опушка. Звуки боя опять стали явственнее; они доносятся со стороны, откуда мы пришли; мы обогнули их.
      Кондратенко подходит к Бялды:
      - Сколько еще?
      - Полкилометра. Теперь больше не сворачивать - прямо.
      Кондратенко смотрит на часы. Осталось тридцать пять минут - успеем! Но ему не верится. Для проверки он смотрит на часы Бялды. Правильно, успеем!
      Бялды бегом нагоняет сапера. Как легко он бежит по снегу!
      И вдруг снова сверкнувшее белое пламя и близкий страшный удар, от которого отшатываешься. Рассеиваются дым и взметнувшаяся пыль. Но где же Бялды? Стоим мы; в пятнадцати - двадцати шагах застыл, обернувшись, сапер с миноискателем; на снег оседает черная копоть, а Бялды нет.
      В стороне от нашего пути лежит недвижное темное тело, заброшенное туда взрывом. Что-то, кажется, валенок, закинуто еще дальше. К телу, осторожно ступая по снегу, идет санитар.
      - Куда? Назад! - кричит Суханов.
      Но поздно. Опять белый сверк, опять взрыв. Кого-то рядом ударяет комок земли, опять рассеиваются дым и пыль, но уже нет и санитара. Сапер, водя миноискателем по снегу, шагает к Бялды. По следам идут санитары.
      Колонна стоит. Сапер, возвращаясь, подходит к Суханову и Кондратенко.
      - Как ты проморгал? - спрашивает Суханов.
      - Не знаю... Наверное, было глубоко под снегом. Через снег этот миноискатель плохо берет...
      - А он у тебя действует? Дай-ка... - требовательно шепчет Кондратенко.
      Он надевает наушники, берет металлическую трубку с диском на конце и приказывает саперу:
      - Подставь штык!
      Сняв винтовку с плеча, сапер опускает ее штыком вниз. Кондратенко водит диском вдоль штыка и вдруг жестоко ругается. У него сорван голос, слова едва слышны, но кажется, что он кричит. Обнаружилось, что миноискатель не работает. В исправном состоянии он, приближаясь к металлу, немедленно сигнализирует об этом резким, пронзительным звуком в наушниках. Сейчас, при проверке, звука не было.
      Сапер растерян, он снимает крышку диска, пытается карманным ножом отвернуть какой-то винт, нож срывается; у сапера нет других инструментов, он не удерживает ругательства.
      Кондратенко и Суханов смотрят на него.
      - Придется послать человека к Романову за другим миноискателем, говорит Суханов.
      Кондратенко молчит.
      - Передать по цепи: начальника связи ко мне! - приказывает Суханов.
      Слышны удаляющиеся голоса: "Начальника связи к командиру..."
      Колонна стоит; никто не двигается, не выходит из рядов; каждому страшно сойти с места; разговоров не слышно, чувствуется общая подавленность.
      - Зачем тебе начальник связи? - спрашивает Кондратенко.
      - Дать радио генералу, что попали на минное поле, опоздаем на час-полтора.
      - Нет! - твердо произносит Кондратенко.
      Зачем-то туже обвернув шарф вокруг охрипшего горла, он идет, не оборачиваясь, вперед. Секунда колебания... Потом, отставая на несколько шагов, за комиссаром следует начальник штаба Беличков, спокойно помахивая портфелем. За ними идут другие, стараясь ступать в следы.
      Есть, очевидно, правда в поговорке: "Смелого пуля - или в данном случае мина - не берет".
      Кондратенко шел без миноискателя по минному полю, шел быстро, легко, напрямик, и под ним не взрывалась мина.
      Я оглянулся и сначала не увидел людей. Показалось, что сзади идет только один человек. Но сразу понял: люди шли гуськом, вытянувшись длинной и изумительно прямой, словно туго натянутой цепочкой. Вероятно, ни на одном учении они не шли так точно в затылок друг другу, как здесь, в подмосковном лесу, среди скрытых где-то под снегом мин, следуя за комиссаром.
      Чувствуется близость шоссе. Кажется, где-то невдалеке проходят машины. Или, быть может, это только чудится. Нет, мы действительно дошли.
      На опушку, с которой в семидесяти - восьмидесяти метрах виднелось шоссе, второй и третий батальоны прибыли за десять минут до срока.
      16
      И все-таки мы опоздали!
      По шоссе уходила колонна немецких машин. Уходила на запад. На некоторых были грузы, на других - люди с винтовками и автоматами.
      Белобородов был прав: немцы отступали, немцы ускользали под прикрытием ночи.
      Они именно ускользнули у нас из-под носа. Батальоны не успели развернуться, пулеметчики и минометчики на изготовились.
      На востоке, там, где остались обойденные нами Снегири, и на юго-востоке, где, судя по большому зареву, полыхало Рождествено, все еще продолжался бой. Там все еще без устали колотила наша артиллерия, оттуда доносилась пулеметная, ружейная и минометная стрельба.
      Там, очевидно, остался немецкий заслон, но часть сил, и быть может главная, все-таки ушла.
      Суханов говорит связисту:
      - Передай Копцову, чтобы седлал...
      И он внезапно умолкает, не договорив.
      С запада, с той стороны, где скрылись немецкие машины, неожиданно подымается стрельба. И близко, вероятно всего в полукилометре. Бьют восемь или девять пулеметов, бьют винтовки, а вот и первые удары минометов. Сквозь ночь видны вспышки рвущихся мин. Слышен близкий орудийный выстрел.
      Глухо бухает романовская пушка, бьют и бьют пулеметы, на шоссе вдруг взметывается пламя. Тотчас рядом появляется другой всплеск огня, третий... четвертый... Это горят немецкие машины, подожженные нашими гранатами. Немцам нет ходу вперед: шоссе оседлано первым батальоном.
      К нам приближается трескотня немецких автоматов. Еще минута - и нам смутно видны темные фигуры немцев. Их много; отстреливаясь, они медленно отходят; кое-кто падает; слышится команда на немецком языке, и противник цепью залегает в снег, продолжая стрельбу. Пригнувшись, подбегают отставшие и тоже ложатся. Некоторые подползают, вероятно, раненые.
      С опушки, где притаились гвардейцы, видны черные полоски, густо рассыпанные на свежем снегу. Это линия немецкого огня. Огонь ясно виден; немецкая цепь очерчена короткими частыми вспышками, вылетающими из стволов при каждом выстреле. Первый батальон бьет по цепи из минометов, мины глухо рвутся, разметывая снег. Немецкие минометы еще не действуют, но за цепью в придорожной канаве возится небольшая группка, что-то устанавливая. К цепи подбегают еще люди; сюда, где противник быстро создал линию обороны, стекаются, наверное, и обозники и шоферы; они тоже ложатся в снег.
      Гвардейцы прицелились, но все еще нет команды.
      И вдруг Суханов кричит во всю силу голоса:
      - Огонь!
      Прогремел залп. И тотчас защелкали выстрелы, застрочили пулеметы и ударила батарея минометов.
      Несколько темных фигур поднялись и бросились к шоссе. За ними побежали другие. Некоторые вскакивали и валились в снег. Многие вовсе не встали; они лежали, как прежде, но огоньки, вылетающие при выстрелах, возле них уже не вспыхивали.
      Опять раздалась команда на немецком языке. Офицер яростно что-то кричал. Он поднялся, размахивая револьвером, но тотчас его крик прервался, как подсеченный. Офицер упал, пронзенный, вероятно, сразу несколькими пулями. По бегущим немцам стреляли все, даже писаря и штабной кашевар.
      - Ну-ка, три белых осветительных ракеты! - приказал кому-то Суханов.
      Тотчас в небо взвились три белые линии и, рассыпавшись искрами, превратились в медленно опускавшиеся и все разгоравшиеся белые звезды.
      Сразу стало светлее, отчетливее обозначились фигуры бегущих немцев. Под нашим огнем они падали и падали в снег. Но часть скрылась за возвышением шоссе.
      И вдруг из-за леса по ту сторону шоссе, несколько наискосок от нас, вспыхнули три зеленые ракеты.
      - Сидельников! - улыбаясь, сказал Суханов. - Наверное, бегом бежит...
      К нему подошел боец:
      - Товарищ подполковник, капитан Романов просит вас к телефону.
      - Уже протянули связь? И с генералом можно говорить?
      - Точно, товарищ подполковник.
      - И землянку соорудили?
      - Две, товарищ подполковник.
      - Пошли, Кондратенко, - как-то по-домашнему сказал Суханов. Он почесал шею и добавил: - Беличков, передайте Копцову, чтоб собрал своих людей и оседлал шоссе. Задача - не пропустить тут ни одного фрица из тех, что там остались.
      Таков был маленький кусочек боя, который мне довелось увидеть.
      Через три минуты я сидел в только что вырытом блиндаже, крытом свежим сосновым накатом, на полу, густо устланном хвоей. В печке, вырезанной прямо в земле, пылал сухостой. На раздвижном походном табурете стоял полевой телефон. Отсюда уже протянулись провода во все батальоны и к Белобородову.
      Капитан Романов просил сообщить генералу, чтобы залп артиллерии по Трухаловке был отменен, потому что первый батальон сейчас ворвется туда.
      - Обождите, Романов, что скажет генерал, - приказал подполковник.
      Не кладя трубку, он вызвал генерала и доложил о выполнении задачи. Ему хотелось все изобразить пообстоятельнее, но, очевидно подгоняемый Белобородовым, прерывая рассказ, он быстро и коротко отвечал на вопросы. Закончив разговор, сказал:
      - Все ему скорей, скорей... Генерал-"бегом"! А рад!
      Он вызвал Романова:
      - Разрешено... Действуйте!
      Среди ночи Суханов получил новый приказ генерала: с рассветом двигаться на Истру.
      Опять Суханов рассматривал карту, диктовал приказ; Беличков записывал, редактируя на ходу; Кондратенко сидел молча, у него совсем пропал голос, он подписал, и связные понесли приказ в батальоны.
      Наутро, часов в восемь, когда уже было светло, штаб полка, покинув блиндаж, вышел на шоссе. Батальоны уже ушли на запад. Романов час назад занял Высоково.
      На шоссе стоял знакомый штабной автобус. Он остановился перед полусожженным деревянным мостиком, еще не восстановленным саперами.
      Я увидел Белобородова. Невысокий, в темно-серой ладно перепоясанной шинели, по-прежнему без генеральских звезд, он быстро шел на запад. За ним двигались работники штаба.
      Обойдя мост и с поразительной для его плотной фигуры легкостью перебежав через ров, он оглянулся на отставших:
      - Плететесь, как старики! Бегать разучились! Вот закачу я вам по утрам зарядочку! Бегом!
      И пошел дальше широким, быстрым шагом.
      17
      Некоторое время спустя я прочел в газетах Указ Президиума Верховного Совета о награждении орденами начальствующего состава Красной Армии. Среди прославленных имен генералов Белова, Болдина, Говорова, Лелюшенко, Рокоссовского, среди фамилий других героев великой битвы под Москвой значилось имя генерал-майора Афанасия Павлантьевича Белобородова.
      Декабрь 1941 г.
      КОММЕНТАРИИ:
      День командира дивизии
      Впервые - отдельным изданием (в сокращении) под заглавием "Восьмое декабря", со снятым впоследствии подзаголовком "Хроника одного дня", М. Л., Детгиз, 1943.
      Очерк, или "своего рода корреспондентский отчет" ("Страницы жизни"), написан в течение декабря 1942 года. "Переписал, вычитал и поставил "конец". Уф! Ну, и зверская была работа, - сообщает Бек в открытке к Л. П. Тоом 7 января 1943 года. - За 25 дней написал около 5 листов. И при этом, ей-богу, не плохо. Быть может, даже не хуже "выношенных" вещей. Я очень, очень рад, что могу, оказывается, писать быстро. Ох, как это надо во время войны..." (Архив Бека).
      Примечателен следующий рассказанный Беком эпизод из истории этого очерка: "...Возникали сомнения: не так якобы командовал Белобородов, не мог он дать такую команду, и эту, и эту... В общем, я рискнул поехать к Белобородову с очерком. Тот просмотрел, а потом велел принести печать дивизии и написал: "Все правильно, так командовал, как здесь написано" - и печать приложил" (А. Б е к. Шоссе документалиста. - "Журналист", 1967, No 2, с. 13).
      В 1961 году очерк в восстановленной авторской редакции, без сокращений вошел в сб. "Несколько дней" под новым заглавием "День командира дивизии" и с подзаголовком, в дальнейших переизданиях снятым, "Из записной книжки военного корреспондента".
      Т. Бек