– Да, он говорил.

Мы дошли до ручья, я с сомнением посмотрел на воду. Она была прозрачной, но я спросил на всякий случай:

– А пригодна она для питья?

– Вскипятим, и все будет в порядке, – ответила Франческа и, нагнувшись, стала делать углубление в дне. – Нужно выкопать ямку для ведра, так легче будет набирать воду.

Я помог ей выкопать углубление, подумав, что такая практичность – результат партизанского воспитания. Если бы я один пошел за водой, то наверняка весь бы вымок и перепачкался.

Раскопав достаточно глубокую лунку на дне ручья, мы уселись на берегу, ожидая, пока осядет муть, и я возобновил разговор:

– А Курце был хоть раз ранен?

– Нет, ему везло. Ни одной царапины, хотя возможностей у него было предостаточно.

Я предложил ей сигарету и дал прикурить.

– Хорошо воевал?

– Все хорошо воевали, – сказала она и задумчиво затянулась сигаретой. – Но Курце, похоже, нравилось это занятие. Он убил много немцев… и итальянцев.

– Каких итальянцев? – живо спросил я. Мне вспомнился рассказ Уокера.

– Фашистов, – ответила она. – Тех, что остались верны Муссолини в период республики Сало[11]. В этих горах шла гражданская война. Вы знали об этом? Может, слышали?

– Нет, – признался я. – Я вообще очень мало знаю об Италии.

Мы посидели немного молча.

– Значит, Курце был убийцей?

– Он был хорошим солдатом. Он прирожденный вожак.

Я сменил тему.

– А как погиб Альберто?

– Он сорвался со скалы, когда немцы устроили облаву в секторе Умберто. Говорили, что Курце пошел спасать его, но не успел.

– Хм, я слышал приблизительно то же самое. А отчего умерли Харрисон и Паркер?

Она сдвинула брови.

– Харрисон и Паркер? Ах да, они воевали в иностранном легионе. Они погибли в бою. Только в разное время.

– А Донато Ринальди? Как он погиб?

– Его нашли мертвым около лагеря, с разбитой головой. Он лежал у подножия скалы, и все решили, что он сорвался во время подъема. Загадочная история.

– А зачем он полез туда? Он что, увлекался альпинизмом?

– Не думаю, но он был молод, а молодые люди и не такие глупости совершают.

Я улыбнулся, подумав про себя – не только молодые совершают глупости, и бросил в ручей камешек.

– Напоминает известную песенку про десять негритят: «И их осталось двое…» Почему же уехал Уокер?

Она внимательно посмотрела на меня:

– Вы что, считаете, они не сами погибли? Кто-то из лагеря убил их?

Я пожал плечами.

– Я не утверждаю этого, но кое-кому их смерть была выгодна. Судите сами, шесть человек прячут золото, и вскоре четверо из них погибают один за другим. – Я бросил в воду еще один камешек. – Кому это могло быть выгодно? Уокеру и Курце. А почему уехал Уокер?

– Не знаю. Он уехал неожиданно. Помню, отцу он сказал, что хочет прорваться к союзникам. Они тогда уже были близко.

– А когда Уокер уходил, Курце был в лагере?

Она долго вспоминала.

– Не знаю. Не могу вспомнить.

– Сам Уокер говорит, что сбежал, потому что боялся Курце. Он и сейчас его боится, и по той же причине. Наш Кобус действительно бывает страшен, иногда.

Франческа медленно заговорила:

– Альберто там, на скале… Курце мог…

– …столкнуть его? Да, мог. Еще Уокер говорил, что Паркеру стреляли в затылок. По всем свидетельствам, включая ваше, Курце – прирожденный убийца. Все сходится.

– Я всегда считала Курце вспыльчивым человеком, но…

– Вы сомневаетесь? Тогда почему он вам так не нравится, Франческа?

Она бросила окурок в воду и смотрела, как он плывет по течению.

– Просто недоразумение, которое случается между мужчиной и женщиной. Он был… слишком настойчив.

– Когда это произошло?

– Три года назад. Сразу после моего замужества.

Я колебался. Мне так хотелось расспросить ее об этом замужестве, но она резко встала.

– Пора набирать воду.

На обратном пути я сказал:

– Похоже, мне надо быть готовым к нападению Курце – он, возможно, опасен. Вам лучше рассказать эту историю Пьеро, чтобы и он был начеку.

Она остановилась.

– Я думала, Курце ваш друг. Считала, что вы на его стороне…

– Я ни на чьей стороне. Но не могу допустить убийства.

Остаток пути мы прошли молча. До самой темноты Франческа хлопотала на кухне. Как только стемнело, все занялись приготовлениями. Погрузили в багажник кирки и лопаты, несколько фонарей. Пьеро достал герметичную лампу Тиллея и полгаллона керосина – в туннеле такая лампа будет полезнее фонарей. Из прицепа он выкатил еще и тачку, сказав:

– Думаю, пригодится для уборки камней – не стоит оставлять их у входа.

Мне понравилась его предусмотрительность, я-то об этом не подумал.

Курце с профессиональным видом осмотрел кирки, но не нашел к чему придраться. По мне, кирка и есть кирка, а заступ – все равно лопата, но я допускаю, что даже в таком деле могут быть большие специалисты.

Помогая Пьеро укладывать в багажник тачку, я наступил на камень, нога подвернулась, и я всем телом рухнул на Курце.

– Прости, – пробормотал я.

– Нечего извиняться, лучше смотри под ноги, – проворчал он.

Нам удалось засунуть тачку в багажник, хотя после этого крышка не закрывалась. Тут я тихо сказал Курце:

– Я бы хотел поговорить с тобой… вон там.

Мы отошли немного от остальных, где нас прикрыла сгустившаяся темнота.

– Ну, что? – спросил Курце.

Я похлопал по твердому предмету, выпиравшему из-под куртки на его груди, и сказал:

– Похоже, у тебя здесь оружие.

– Оружие, – сказал он.

– В кого собираешься стрелять?

– В любого, кто станет между мной и золотом.

– Слушай внимательно, – твердо сказал я, – ты ни в кого стрелять не будешь, потому что отдашь оружие мне. Если не согласен, можешь один откапывать свое золото. Я приехал в Италию не для того, чтобы кого-то убивать. Я не убийца.

– Малыш, – сказал Курце, – если тебе так нужен этот пистолет, то попробуй отнять его у меня.

– Ты, конечно, можешь загнать нас в шахту под дулом пистолета. Но в темноте легко схлопотать камнем по башке, стоит только зазеваться – скорее всего я буду одним из тех, кто позаботится об этом. А когда ты, угрожая оружием, получишь золото, тебе останется только куковать рядом с ним. Без помощи друзей Франчески ты не сможешь перевезти его на побережье, а без меня – вывезти из Италии.

Я загонял его в угол. Этот прием я использовал с момента нашего отплытия из Южной Африки в тех случаях, когда он начинал взбрыкивать, и всегда успешно. Курце опять проиграл и понял это.

– А откуда ты знаешь, что в этих Богом проклятых горах не засели партизаны графини, готовые наброситься на нас, как только мы откроем туннель?

– Да оттуда, что им неизвестно, где мы находимся, – ответил я. – Единственное место, которое знают водители, – Варци. Им дано указание прибыть туда. Да и не станут они нападать: графиня – наша заложница.

Он заколебался, и я сказал:

– Все, давай сюда пистолет.

Курце неторопливо сунул руку за пазуху и вытащил пистолет.

Тьма мешала разглядеть выражение его глаз, но нетрудно было догадаться, что сейчас они полны ненависти. Он держал пистолет, направив дуло в мою сторону, и, я уверен, боролся с искушением выстрелить в меня. Потом вдруг расслабился и положил пистолет в мою открытую ладонь.

– Ох и посчитаюсь же я с тобой, когда все кончится, – с угрозой сказал он.

Я промолчал и взглянул на оружие. Это был немецкий пистолет люгер, точно такой же я оставил в Южной Африке. Я направил пистолет в его сторону и сказал:

– А теперь стой спокойно, я обыщу тебя.

Он проклинал меня, но не дергался, пока я охлопывал его карманы. И точно, в одном из карманов были запасные обоймы. Я вынул обойму из пистолета, проверил, не осталось ли в нем патрона. Оказалось – остался.

– У Морезе наверняка есть оружие, – сказал Курце.

– Сейчас проверим. Я заговорю с ним, а ты стой за его спиной и готовься схватить, если понадобится.

Мы вернулись в лагерь, и я подозвал Франческу с Пьеро. Когда они подошли, Курце незаметно пристроился за спиной итальянца. Я обратился к Франческе:

– У Пьеро есть оружие?

От удивления она вздрогнула.

– Не знаю. – И повернулась к Морезе. – У тебя есть оружие, Пьеро?

Он помешкал в растерянности, потом кивнул. Я поднял на него ствол пистолета.

– Давай вынимай… только медленно.

Он смотрел не отрываясь на дуло пистолета, брови его от гнева сошлись в одну линию, но он привык подчиняться приказам и медленно вынул пистолет из плечевой кобуры.

– Впервые ты исполняешь мой приказ. Отдай пистолет Франческе.

Он выполнил и этот приказ, тогда я отвел люгер и забрал у Франчески пистолет. Это была армейская беретта, вероятно, память о партизанских днях. Я вынул обойму, проверил ствол и положил его в другой карман. Курце передал мне две запасные обоймы, найденные в карманах Пьеро.

Я спросил Уокера:

– Оружие есть?

Он отрицательно покачал головой.

– Иди сюда, посмотрим. – Мне не хотелось рисковать.

Оружия у Уокера не было. Тогда я велел обыскать машину, не припрятано ли там какой-нибудь игрушки. И повернулся к Франческе:

– А вы случайно не вооружились чем-нибудь?

Она скрестила руки на груди.

– Собираетесь и меня обыскивать?

– Нет, вам поверю на слово.

Она успокоилась.

– У меня нет оружия, – тихо сказала она.

Я обратился ко всем:

– А теперь слушайте. Я забрал пистолеты у Курце и Морезе. В руках у меня патроны. – Двумя сильными бросками я метнул обоймы в темноту, и слышно было, как они стукнулись о скалу. – Если нам суждено передраться, то только голыми руками. Убитых не будет, слышите?

Я достал из карманов оружие и вернул его владельцам.

– Держите, пригодятся забивать гвозди.

Они с неохотой забрали свои пистолеты, и вид у них при этом был весьма нелюбезный. А я сказал:

– Мы потеряли уйму времени из-за вашей глупости. Машина готова?

– Можем ехать, – ответил Уокер.

Когда стали усаживаться в машину, Франческа сказала мне:

– Я рада, что вы сделали это. Я правда не знала, что у Пьеро есть оружие.

– Я тоже не знал, что Курце вооружен, хотя должен был догадаться… зная о его подвигах.

– Как вам удалось забрать у него пистолет? – полюбопытствовала она.

– Психологический этюд, – загадочно ответил я. – Ему ведь важнее заполучить золото, чем убить меня. Но как только золото окажется в его руках, ситуация может измениться.

– Вам нужно быть очень осторожным, – сказала Франческа.

– Приятно знать, что о тебе беспокоятся, – усмехнулся я. – Пошли в машину.

Мы ехали с выключенными фарами, и Курце очень медленно вел машину по заросшей дороге. Я даже слышал, как шуршит высокая трава. Сразу за поворотом, уже не опасаясь, что нас могут увидеть из деревни, Курце включил фары и набрал скорость. Никто не разговаривал. Курце и Морезе злились на меня, злилась и Франческа, не простившая моего насмешливого тона. Уокера переполняло возбуждение, но ему приходилось сдерживаться, чтобы не раздражать остальных. Я молчал, потому что говорить было не о чем.

Вскоре мы подъехали к шахте, и фары высветили развалины строений – обветшалые остатки промышленного предприятия. Нет более тяжкого зрелища, чем вид опустевших заводских помещений и брошенных станков. Впрочем, осталось там не так уж много. Должно быть, после закрытия шахты крестьяне со всей округи, подобно саранче, делали набеги и растаскивали все мало-мальски ценное. То, что осталось, не стоило и десяти лир, а вывезти весь этот хлам отсюда обошлось бы в сотни тысяч.

Курце остановил машину, и мы вышли.

– А что здесь добывали? – спросил Пьеро.

– Свинец, – ответил Курце. – Шахту давно закрыли, чуть ли не в тысяча девятьсот восьмом году…

– В то время как раз открыли большие залежи в Сардинии, – сказал Пьеро. – Оттуда руду вывозили морем в Специю на переплавку, а это легче, чем отсюда по железной дороге.

– Так где твой туннель? – спросил я.

Курце указал направление.

– Вон там. Их здесь всего пять.

– Разверни машину так, чтобы фары освещали вход.

Курце снова сел за баранку и подогнал машину поближе. Лучи света высветили пещеру, в глубине которой и находился заваленный вход в туннель. Завал производил такое впечатление, что и за месяц его не раскопать даже с помощью саперного полка.

Курце высунулся из окна машины.

– Я тут на совесть поработал, – самодовольно заметил он.

– Ты уверен, что мы управимся за одну ночь?

– Запросто, – ответил он.

Положившись на его слова, в конце концов ведь взрывником был он, я пошел помогать Пьеро и Уокеру выгружать инструменты, а Курце отправился осматривать завал. С этого момента командование перешло к Курце, и я не мешал – ведь он специалист. Он отдавал четкие приказания, и мы все беспрекословно выполняли их.

Курце сообщил нам:

– Раскапывать все не придется. Взрывчатку я закладывал так, чтобы с одной стороны завал был не толще десяти футов.

– Десять футов – это звучит… – возразил я.

– Да ничего подобного, – ответил он с презрением к моему невежеству, – здесь же не монолитная скала, а рыхлая порода. – Он отвернулся и, махнув в сторону, сказал: – За тем зданием найдете несколько бревен, которые я приготовил три года назад. Вы с Морезе отправляйтесь за ними. Мы с Уокером начнем копать.

– А мне что делать? – спросила Франческа.

– Можете нагружать тачку породой, которую мы будем выкапывать. Потом отвозите в сторону и разбрасывайте так, чтобы выглядело естественно. Морезе прав – мы не должны оставлять здесь груды камней.

Захватив фонарики, мы с Пьеро пошли искать бревна и нашли их там, где указал Курце. Я представил себе, как Курце, приезжая сюда каждые три-четыре года, мучился над проблемой, решить которую ему так и не удалось. Вероятно, он не раз прокручивал варианты раскопок и тратил часы на подбор бревен, подходящих для осуществления работы, которую, возможно, ему никогда не придется делать. Не удивительно, что он такой вспыльчивый.

Около часа мы потратили на переноску всех бревен, за это время Курце с Уокером прошли три фута завала. Темпы были хорошими, я бы даже сказал, более чем хорошими. Курце предупредил, что дальше работа пойдет медленнее, так как придется останавливаться и укреплять кровлю, а на это уйдет время.

Проход, который они пробивали в завале, был невелик – пять футов в высоту и два в ширину – как раз впору, чтобы пролез один человек. Потом Курце взялся сортировать бревна для крепежных работ, а мы с Пьеро помогали Франческе разбрасывать породу.

Курце оказался прав. Крепежные работы отнимали много времени, но были необходимы. Если бы верх завала рухнул, пришлось бы начинать все сначала, да и пострадать кто-нибудь мог.

Взошла луна, при ее свете стало легче разбрасывать породу, поэтому фары выключили, а Курце работал при свете лампы. Он никому не уступал место в завале, поэтому Уокер, Пьеро и я по очереди помогали ему, выволакивая из прохода камни. Еще через три часа проход с прочной кровлей прорезал завал уже на шесть футов, и тут мы решили, что пора сделать перерыв и подкрепиться.

Пьеро рассказал, что он чувствовал, когда я отбирал у него пистолет.

– Разозлился я страшно в тот момент. Не очень-то приятно, когда в тебя «пушкой» тычут!

– Пистолет был не заряжен.

– Да я понял и от этого еще больше разозлился. – Совершенно неожиданно Пьеро засмеялся. – Но теперь я думаю, что ты это здорово проделал. Без стрельбы как-то лучше.

Мы в это время стояли в стороне от завала, и я спросил:

– Франческа рассказала про Курце?

– Да. Я никогда об этом не думал. Помню, тогда, во время войны, я удивился, узнав, что Донато Ринальди нашли мертвым. Но мне и в голову не пришло, что кто-то мог его убить. Мы же все были друзьями.

Золото разрушает дружеские связи, подумал я, но мой слабый итальянский помешал мне выразить эту мысль. Вместо этого я спросил:

– Ты был там, скажи, мог Курце убить тех четверых?

– Харрисона он не мог убить, я сам видел, как тот погиб. В него стрелял немец, которого я пристрелил. Но остальных – Паркера, Корсо и Ринальди – Курце, пожалуй, мог убить. Он был таким человеком, который ни о чем другом не думал.

– Убить он мог, но убивал ли? – спросил я.

Пьеро пожал плечами:

– Кто же это может знать? Прошло столько лет, и свидетелей не осталось.

Обсуждать этот вопрос дальше не имело никакого смысла, так что мы вернулись к работе…

Курце торопливо заглатывал еду, чтобы поскорее отправиться в забой. При свете лампы глаза его ярко сверкали, он весь был во власти золота, ведь всего четыре фута отделяли его от сокровищ, которыми он бредил пятнадцать лет. Уокер пребывал в таком же состоянии – едва Курце зашевелился, как он вскочил на ноги, и они поспешили к завалу.

Пьеро и Франческа вели себя спокойно. Они ведь не видели золота. Франческа неторопливо закончила полуночную трапезу, собрала тарелки и отнесла их в машину.

Я сказал Пьеро:

– Странная женщина…

– Любой ребенок, выросший среди повстанцев, будет странным. У нее трудная жизнь.

Я осторожно спросил:

– Кажется, она несчастлива в браке?

Морезе сплюнул:

– Эстреноли – дегенерат.

– Зачем же она вышла за него?

– Жизнь «аристос» отличается от нашей. Брак по расчету – так многие думают. Но на самом деле это не так.

– Как тебя понимать?

Он взял предложенную мной сигарету.

– Знаешь, как коммунисты обошлись с ее отцом?

– Она говорила мне что-то.

– Позор. Он человек, настоящий человек, они недостойны лизать его ботинки. Теперь от него только оболочка осталась, больной сломленный старик. – Пьеро чиркнул спичкой, и огонь осветил его лицо. – Несправедливость способна убить жизнь в человеке, даже если он все еще ходит по улицам.

– А какое отношение это имеет к замужеству Франчески?

– Старик был против. Он знал породу Эстреноли. Но мадам настаивала. Видишь ли, молодой Эстреноли хотел ее. В нем говорила не любовь, только желание – мадам очень красивая женщина, – поэтому он и хотел ее, но получить не мог. Она знала об этом.

– Так почему, черт возьми, она вышла за него?

– Тут Эстреноли проявил смекалку. У него дядя – член правительства, и он пообещал, что, может быть, там пересмотрят дело Графа. За определенную плату, конечно.

– Понимаю, – удрученно сказал я.

– Поэтому она и вышла за него. Но по мне, он все равно что животное.

– И выяснилось, что он не может выполнить свое обещание?

– Не может?! – возмутился Пьеро. – Да он и не собирался его выполнять! В роду Эстреноли за последние пятьсот лет не было ни одного, кто выполнял бы свои обещания. – Он вздохнул. – Видишь ли, она послушная дочь церкви, и, когда она венчалась с ним, Эстреноли знал, что получает ее навсегда. И он гордился ею, о да, очень гордился. Она была самой красивой женщиной в Риме, и он покупал ей платья, наряжал ее, как ребенок свою любимую куклу. Ни на одном манекене в Италии не было тогда столь дорогих нарядов.

– А потом?

– А потом она ему надоела. Он ведь извращенец, вернулся к своим мальчикам, таблеткам, таскался по римским притонам. Синьор Халлоран, римское общество – самое развращенное в мире.

Мне доводилось кое-что слышать об этом. Недавно был случай: утопилась девушка, и расследование этого дела угрожало спокойствию высокопоставленных развратников. Так, говорили, что итальянское правительство сделало все, чтобы эта история не получила огласки.

– В то время она помогала отцу и старым друзьям, – продолжал Пьеро. – Всем было трудно, и она делала что могла. Но Эстреноли узнал об этом и сказал, что не намерен растрачивать состояние на шайку грязных партизан. Он перестал давать ей деньги, совсем – ни единой лиры. Пытался развратить ее, довести до своего уровня, но не смог – не такой она человек. Тогда он выбросил мадам на улицу…

– Поэтому она и вернулась в Лигурию?

– Да. Мы помогаем ей, когда можем, потому что уважаем и ее, и ее отца. Мы пытаемся помочь и ему, но сделать это трудно – он отказывается принимать какую-либо помощь, называет ее милостыней.

– И она по-прежнему жена Эстреноли?

– В Италии нет разводов, а она добрая католичка. Но скажу, как перед Богом, церковь не права, когда такое творится.

– Поэтому вы и помогаете Франческе в таком рискованном предприятии?

– Мне оно не по душе, и зря она, по-моему, ввязалась в него. Боюсь, мы многих недосчитаемся в результате этой авантюры. Но я помогаю ей.

– Я только не понимаю, ведь ее отец настолько стар, что золото вряд ли поможет ему.

– Она думает не только об отце, – ответил Пьеро. – Эти средства – для всех, кто воевал вместе с ним и пострадал от коммунистов. На эти деньги она собирается лечить их, если нужно, дать их детям образование. Дело хорошее, если обойдется без жертв.

– Да, хорошо бы, – согласился я. – Мне бы тоже не хотелось убивать, Пьеро.

– Я знаю, синьор Халлоран, вы это уже доказали. Но есть другие – Торлони и этот Меткаф. Да еще ваш друг Курце.

– Ему вы не доверяете, не так ли? А Уокеру?

– Тьфу, пустое место!

– А мне? Мне вы доверяете?

Он не спеша растер ногой сигарету.

– Я бы доверился вам в другой ситуации, синьор Халлоран, ну, скажем, на яхте или в горах. А золото – другое дело, оно пробуждает в человеке не самые лучшие чувства.

Другими словами, но он выразил именно то, о чем я думал раньше. Я собрался ответить, как вдруг услышал голос разгневанного Курце:

– Какого черта, что вы там делаете? Идите сюда и вытаскивайте мусор!

И мы снова принялись за работу.

Завал мы прошли к трем часам утра. Курце издал радостный вопль, когда его кирка, не встретив сопротивления, исчезла в пустоте. За десять минут он проделал лаз, через который можно было проникнуть внутрь, и полез туда, как терьер за кроликом. Я протолкнул лампу через дыру и вошел следом.

Курце пробирался через обвалившиеся камни, которыми был усыпан весь туннель.

– Подожди, – крикнул я. – Не торопись!

Он никак не отреагировал и продолжал быстро удаляться в темноту. Послышался лязг, а затем проклятия Курце:

– Принеси эту чертову лампу!

Я продвигался вперед вместе с кругом света. Разогнавшись в темноте, Курце врезался в грузовик. Он рассек щеку, и льющаяся кровь промывала бороздки в густом слое пыли, покрывавшей его лицо, – вид у него был безумный.

– Вот оно! – загоготал Курце. – Magtig, что я говорил?! Я же говорил, здесь мое золото! Ну, вот оно… Здесь столько золота, сколько проходит на Рифе за месяц… – Он посмотрел на меня в странном изумлении. – Господи, как я счастлив! Я никогда не думал, что доберусь до него.

Я слышал, что остальные пробираются через лаз, и ждал, когда они подойдут.

– Кобус Курце проводит экскурсию в пещере сокровищ, – объявил я.

Уокер лихорадочно затараторил:

– Золото в первом грузовике, в этом. Основная часть здесь. Правда, во втором тоже есть золото, но больше всего здесь, в первом. Во втором драгоценности – множество ожерелий и колец, бриллиантов, изумрудов и жемчугов, зажигалок и портсигаров – все из золота, груды денег – лиры, доллары, фунты и всякие другие, кипы документов, но они справа, в задних грузовиках, вместе с трупами… – Голос его упал. – С трупами, – повторил он тупо.

Наступило молчание, все осознали, что тут не только пещера сокровищ, но и склеп.

К Курце вернулась его обычная сдержанность. Он взял из моих рук лампу, высоко поднял ее и заглянул в первый грузовик.

– Надо было уложить их штабелями, – заметил он недовольно. Крышки прогнили и прогнулись настолько, что их едва можно было разглядеть.

– Знаешь, – сказал Курце, – когда мы загоняли всю колонну сюда, я был уверен, что когда-нибудь выведу эти грузовики своим ходом. Но не думал, что это случится только через пятнадцать лет. – Он хохотнул. – Сейчас бы нам пришлось попотеть, чтобы завести их.

Нетерпеливый Уокер перебил его:

– Ну, что же вы, давайте заниматься делом.

Он, по-видимому, оправился от страха, который сам на себя нагнал. Я предложил:

– Давайте осматривать грузовики по порядку. Сначала заглянем в первый.

Курце, держа лампу, указывал дорогу. Между грузовиком и стеной туннеля можно было протиснуться. Я заметил разбитое лобовое стекло, через которое пулеметной очередью были убиты водитель и его напарник. Все покрывал толстый слой пыли, образовавшейся в основном от взрыва, который устроил Курце, закрывая вход в туннель.

Курце отбивал камнем болты заднего борта.

– Заклинило, проклятые, – сказал он, – нужен молоток.

– Пьеро, – позвал я, – принеси молоток.

– У меня молоток, – спокойно сказала Франческа. Она оказалась так близко, что я вздрогнул от неожиданности.

Я взял молоток и передал Курце. После нескольких ударов болт удалось освободить, Курце набросился на второй и подхватил падающий борт грузовика.

– Есть! – сказал он. – Теперь – к золоту! – И прыгнул в кузов.

Я передал ему лампу, влез сам и повернулся, чтобы помочь Франческе. На меня уже напирал Уокер, жаждавший поскорее увидеть золото. Пьеро, как всегда спокойный, невозмутимо залезал в кузов. Тесным кругом мы расположились на ящиках с золотом, присев на корточки.

– Где же тот, который мы открывали? – риторически спросил Курце. – Где-то сзади, должно быть.

Вдруг вскрикнула Франческа.

– Я наступила на гвоздь!

– Значит, он здесь, – заявил довольный Курце.

Франческа отодвинулась, и Курце поднес лампу. Ящик, на котором присела Франческа, явно вскрывали, а потом наспех приложили крышку. Я медленно ее поднял. В свете лампы тускло переливался желтый металл, не поддающийся ни ржавчине, ни порче, как сокровища небесные. Но это сокровище покоилось в аду.

Курце выдохнул:

– Вот оно!

Я спросил у Франчески:

– Вы не поранили ногу?

Не отрывая взгляда от золота, она машинально ответила, что все в порядке.

Пьеро вынул из ящика слиток. Не рассчитав, он попытался сделать это одной рукой, но пришлось ухватиться двумя, и он положил слиток на колено.

– Золото… – удивленно произнес он.

Слиток пустили по кругу, и каждый трогал и поглаживал его. Неожиданно для себя я вновь испытал то чувство, которое возникло у меня в огромном сейфе Аристида, когда я держал в руке тяжелую золотую монету под названием геркулес.

С паническим ужасом заговорил Уокер:

– А вдруг не во всех ящиках золото? Мы же их не вскрывали!

– Не волнуйся, – успокоил его Курце, – я проверил вес каждого ящика еще тогда. И убежден, что все в порядке. Здесь около трех тонн золота и еще одна тонна в следующем грузовике.

В золотом сиянии таилось предательское очарование, и мы никак не могли оторваться от него.

Для Уокера и Курце этот момент был кульминацией того сражения, которое они вели на пыльной дороге пятнадцать лет назад, для меня – концом сказки, которую мне довелось услышать когда-то в баре Кейптауна.

И вдруг меня словно кольнуло. Нет, подумал я, это еще не конец сказки, и, если нам нужен счастливый конец, придется немало потрудиться.

– Ладно, хватит, – сказал я. – Надо еще много чего осмотреть и еще больше – поработать.

Золотое наваждение рассеялось, мы направились ко второму грузовику, и Курце опять пришлось работать молотком, чтобы открыть задний борт. В кузове этого грузовика ящики с золотом были прикрыты другими ящиками, наваленными в беспорядке.

– Вот в этом ящике – корона! – сообщил взволнованный Уокер.

Мы все залезли в кузов и столпились у края; Курце огляделся.

Неожиданно он обратился к Франческе:

– Откройте вон тот ларец и выбирайте.

Он указал на массивный крепкий ларец со сломанным замком. Графиня откинула крышку и ахнула. В лицо ей брызнул свет переливающихся бриллиантов, ярко-зеленых изумрудов, темно-красных рубинов. Она протянула руку и, достав первое что попалось – ожерелье из бриллиантов и изумрудов, пропустила его сквозь пальцы.

– Какое чудо!

Тут заговорил Пьеро, голос выдавал его волнение:

– Сколько все это может стоить?

– Не знаю, – ответил я, – наверно, тысяч пятнадцать, если камни настоящие.

Курце заметил раздраженно:

– Вывезем груз, тогда и займемся подсчетами. Когда мы его прятали, у нас не было на это времени.

– Хорошие слова и сказаны вовремя, – съязвил я, – потому что у нас и сейчас нет на это времени. Вот-вот рассветет, а нас не должны видеть около шахты.

Мы начали убирать верхние ящики. Курце предусмотрительно оставил место между грузовиками, так что работалось легко. В четырех ларцах были драгоценности, один из них был заполнен только обручальными кольцами, тысячи колец. Слышал я, вроде во время войны женщины Италии отдавали свои обручальные кольца на общее дело, одержимые чувством патриотизма, – теперь эти кольца лежали здесь… Здесь же – ящик с усеянной драгоценными камнями короной, осенявшей когда-то не одно поколение эфиопских королей; восемь больших коробок, набитых бумажными деньгами, аккуратно сложенными и перевязанными резинками, в том числе лирами в новеньких банковских упаковках. А на самом дне – снова ящики с золотом, не меньше тонны.

Франческа ушла к машине и вернулась с флягами. Подкрепившись кофе, мы уселись рассматривать добычу. Ларец, из которого Франческа достала ожерелье, был единственным, чье содержимое имело баснословную ценность, – но и этого было достаточно. Я не разбираюсь в драгоценных камнях, но, по-моему, только этот ларец тянул на миллион фунтов стерлингов.