Собрав информацию, Франческа пришла ко мне, вид у нее был несчастный.

– Луиджи в госпитале, – сообщила она. – Ему разбили голову. Бедный Луиджи! Наемники Торлони и не подумали утруждать себя подкупом. Портовая полиция разыскивала налетчиков, но безуспешно; полицейские хотели встретиться с владельцем яхты для составления протокола о краже. Они думали, что это обычное ограбление.

От Франчески веяло ледяным холодом.

– Мы знаем, кто это сделал, – сказала она. – Из Рапалло им так просто не уйти!

– Прошу, не надо, – сказал я. – Оставьте их в покое.

Мне не хотелось до поры до времени раскрывать карты, а вдруг повезет – и Меткаф с Торлони поверят в мою выдумку. К тому же по причинам, неясным до конца мне самому, я не хотел открыто впутывать в наши дела Франческу – ей еще жить здесь, в Италии, а мы уедем.

– Не трогайте их, – повторил я. – Мы сами позаботимся о них. Что известно о Меткафе и Торлони?

Оказалось, они все еще в Генуе и видятся каждый день. Обнаружив, что мы исчезли из Рапалло, они прислали еще троих наблюдателей, и теперь тех здесь пятеро. Меткаф поднял свой фэамайл из воды, и Крупке перекрашивает дно. Араб Моулей Идрис исчез, и никто не знает, куда он делся, но в Рапалло его нет наверняка.

Все выглядело относительно спокойно, если не считать того, что в Рапалло стало больше людей Торлони.

Я позвал Курце и рассказал ему обо всем.

– Когда отправитесь за яхтой, сообщи в полиции, что со мной в горах произошло несчастье и я нездоров. Бурно, возмущайся ограблением, как положено честному человеку. Зайди в больницу навестить Луиджи и скажи ему, что больничный счет будет нами оплачен и сверх того он получит за причиненный ему ущерб.

– Позволь я займусь этими мерзавцами. Ведь не было у них необходимости избивать старика.

– И близко не смей подходить к ним, – ответил я. – Это можно будет сделать только перед самым отплытием.

Курце заворчал, но спорить не стал, и они с Уокером отправились выяснять, какой ущерб нанесен яхте. После их ухода я поговорил с Пьеро:

– Слышал о Луиджи?

– Да, грязное дело, но очень похоже на Торлони.

– Думаю, нам понадобится здесь охрана.

– Мы уже принимаем меры, – сказал Морезе. – Нас здесь хорошо охраняют.

– А Франческа знает об этом?

Он покачал головой.

– Женщинам не стоит вникать в такие дела. Я скажу мадам, когда будет необходимость. Но верфь хорошо охраняется. Я могу собрать десять человек в течение пятнадцати минут.

– Нужны сильные и выносливые, чтобы справиться с бандитами Торлони.

На лице Пьеро мелькнула мрачная усмешка.

– Люди Торлони – профаны, – сказал он презрительно. – А люди, которых могу собрать я, – настоящие бойцы, они убивали вооруженных до зубов немцев голыми руками. Если бы не Луиджи, я бы им даже посочувствовал.

Его слова меня успокоили. Могу себе представить, какой портовый сброд работает на Торлони, им не устоять против людей, привыкших к дисциплине и закаленных в боях.

– Только помни – трупы нам ни к чему.

– Трупов не будет, если они не начнут первыми. А если начнут… – Он пожал плечами. – Я не могу поручиться за разгневанных людей.

Я простился с ним и пошел в домик, чтобы почистить и смазать пистолет. В туннеле было сухо, и шмайссер практически не пострадал. Сомневался я в патронах: столько лет пролежали, годятся ли еще? Но выяснится это только во время перестрелки. А может, обойдется без перестрелки? Хорошо бы, Меткаф и Торлони не узнали о нашей связи с партизанами – я ведь вроде все сделал, чтобы скрыть ее. Если Торлони предпримет нападение, для него их присутствие будет сюрпризом. И все же лучше, если бы нападения не было, очень уж не хотелось вовлекать итальянцев в наши дела.

Поздно вечером Курце с Уокером привели «Санфорд» на верфь, и сыновья Пальмерини сразу занялись ею – подняли на стапель и сняли мачту.

Курце сообщил, что за ними следовал мощный катер.

– Значит, они знают, что мы здесь?

– Да, – ответил он, – но мы им доставили немало хлопот.

Уокер пояснил:

– Только мы отчалили, они за нами пустились, думали – совсем отплываем. Вышли из гавани – зыбь, качка – тут всех троих и укачало. – Он усмехнулся. – И Курце тоже.

– Яхта сильно пострадала?

– Не очень, – ответил Курце. – Взломали шкафы и разбросали вещи, но полиция успела навести порядок после этих свиней.

– А печки?

– Нормально. Я их первыми проверил.

Тогда все не так уж плохо. Сейчас успех экспедиции держался на этих печах, если бы их украли, все наши усилия пропали бы даром. Времени на замену уже не оставалось, истекал крайний срок в Танжере. Теперь все зависело от того, как быстро мы будем работать.

Курце занялся печами. Он быстро перенес их с яхты и вскоре уже монтировал на верстаке в углу ангара. Пьеро ничего не понимал, но помалкивал.

Я решил, что бессмысленно и дальше скрывать от него и Франчески наш план, да и невозможно. И вообще я начал уставать от бесконечных подозрений, в которых и сам запутался, как в паутине. Итальянцы вели себя до сих пор честно и открыто, к тому же мы целиком находимся в их власти, и, если у них было намерение отобрать груз, они давно могли это сделать.

Я объяснил Пьеро, что собираюсь изготовить новый киль для «Санфорд». Пьеро удивился:

– Зачем? Какая-нибудь поломка?

– С ним все в порядке, только вот сделан он из свинца. А я человек привередливый и хочу киль из золота.

Лицо его осветила радостная улыбка.

– А я-то гадал, как вы собираетесь вывезти золото из страны! Думал и так и эдак, но ничего не выходило, а вы казались такими уверенными…

– Да, таким вот способом, – сказал я и направился к Курце.

– Послушай, в ближайшие дни я не гожусь для тяжелой работы. Буду монтировать печи – работа сидячая, а ты лучше займись другими делами. Например, изготовлением формы.

– Я уже кое-что предпринял, – ответил он. – У Пальмерини, оказывается, много формовочного песка.

Я развязал пояс и из потайного кармана достал чертеж нового киля, который сделал много месяцев назад.

– Гарри внес изменения в кильсон, чтобы он подходил новому килю. Он, наверное, подумал, что я рехнулся. От тебя требуется отлить киль точно по этому чертежу – и он встанет как миленький.

Курце забрал чертеж и пошел разыскивать Пальмерини. Я занялся монтажом печей – работы было немного, и к ночи я завершил ее.

Полагаю, мало кому доводилось распиливать золотые слитки ножовкой. Работа адски трудная, потому что металл мягкий и зубья быстро засоряются. Как сказал Уокер, это все равно что патоку распиливать.

Но приходилось пилить, потому как за один прием мы могли расплавить только два фунта золота. Проблему с золотой пылью я решил, послав за маленьким пылесосом, которым Уокер весьма усердно пользовался, обсасывая каждый кусочек золота, попадавший ему под руку.

Когда Уокер в конце дня заканчивал с распилкой, ему приходилось подметать вокруг верстака и промывать собранную пыль в тазу, как в прежние времена это делали старатели. Но даже с такими предосторожностями, как я полагал, мы должны были потерять несколько фунтов золота на распилке.

На первую плавку собрались все. Курце уронил маленький кусочек золота на графитовую прокладку и включил аппарат. Чем больше накалялась графитовая прокладка, тем ярче становилось белое свечение, и золото таяло, растекалось лужицей, и через несколько секунд можно было выливать его в форму.

Три печки работали исправно, но, поскольку они были всего-навсего лабораторными аппаратами и выдавали жидкое золото маленькими порциями, работа предстояла долгая. Внутрь формы мы заложили проволочную сетку, которая должна была скреплять золото. Курце одолевали сомнения в успешном результате такого метода, несколько раз он останавливал работу и переплавлял золото заново.

– В киле будет столько пузырей и трещин, что он развалится, – говорил он.

Приходилось добавлять все больше и больше проволоки: заливая ее золотом, мы надеялись, что она сможет удержать всю эту массу.

Усталость и раны на спине давали себя знать, нагибаться для меня стало пыткой, и помогать я, естественно, в полную силу не мог. Я обсудил положение с Курце.

– Знаешь, кто-то из нас должен показаться в Рапалло. Меткаф ведь знает, что мы здесь, и, если мы все засядем в ангаре, он постарается узнать, чем мы тут заняты.

– Верно, тебе стоит показаться в городе, – сказал Курце. – Здесь ты пока не нужен.

Франческа сменила мне повязку, и я поехал прямиком в яхт-клуб. Секретарь выразил мне сочувствие в связи с нападением на «Санфорд» и надежду, что ничего не украдено.

– Вряд ли это местные, – сказал он. – У нас здесь с этим очень строго.

Он так вопросительно поглядывал на мое лицо в синяках и ссадинах, что я улыбнулся и сказал:

– Похоже, ваши горы сделаны из более твердого материала, чем наши, в Южной Африке.

– А-а, вы занимались альпинизмом?

– Пытался, – ответил я. – Разрешите пригласить вас?

Он отказался, а я пошел в бар и, заказав себе виски, занял столик у окна, из которого открывался вид на стоянку яхт. На стоянке появилось новое судно – огромная яхта водоизмещением около ста тонн. На Средиземном море такие не редкость. Их владельцы, очень богатые люди, выходят в море только в хорошую погоду, но при этом содержат постоянный экипаж, члены которого, можно сказать, наслаждаются жизнью на берегу, так как работы у них немного. Исключительно от нечего делать я стал рассматривать яхту в клубный бинокль и прочитал название – «Калабрия».

Выйдя из клуба, я засек своих наблюдателей и с удовольствием поводил их за собой по самым многолюдным туристским местам. Будь я в лучшей форме, помотались бы они у меня, но я пошел на компромисс и взял такси. Дело у них, я отметил, было поставлено здорово: подъехала неизвестно откуда взявшаяся машина и подобрала их.

Вернувшись на верфь, я рассказал об этом Франческе.

– Торлони прислал в Рапалло подкрепление, – сообщила она.

Новость мне не понравилась.

– И большое?

– Еще троих, теперь их восемь. Видимо, он хочет набрать здесь столько людей, чтобы хватило для слежки за каждым из нас, на случай, если мы разделимся. А ведь им еще спать иногда надо.

– А где Меткаф?

– Пока в Генуе. Утром его судно спустили на воду.

– Спасибо, Франческа, вы действуете великолепно.

– Буду рада, когда все это кончится, – сказала она мрачно. – Лучше бы я не влезала в это дело.

– Мороз по коже?

– Не понимаю, что вы этим хотите сказать, но боюсь, здесь скоро станет слишком жарко.

– Мне и самому все это не по душе, – честно признался я. – Но события развиваются, и их уже нельзя остановить. У вас, итальянцев, есть поговорка: что будет, то будет.

Она вздохнула:

– Да, в таких делах, если начал, иди до конца.

Вот, наконец, и она поняла, что ввязалась совсем не в ту игру. В этой игре ставки так высоки, что игроки не остановятся даже перед убийством: наши противники – наверняка, а возможно, и Курце…

Работа по выплавке киля шла полным ходом. Курце и Пьеро потели у раскаленных печей, в ярких вспышках света они напоминали двух бесноватых.

Курце сдвинул очки и спросил:

– Сколько у нас запасных прокладок?

– А в чем дело?

– В том, что они долго не выдерживают. Четыре плавки, и сгорают. Нам может не хватить прокладок.

– Пойду проверю, – сказал я. И пошел считать с карандашом и бумагой. Закончив расчеты, я пересчитал прокладки и вернулся к Курце. – Нельзя ли проводить пять плавок на одной прокладке?

Курце заворчал:

– Можно, но работать придется аккуратнее, а значит, медленнее. Хватит ли времени?

– Если прокладки кончатся до завершения работы, то время уже не будет иметь значения – так и так погорим. Надо уложиться. Сколько выйдет за день, если на каждой прокладке делать по пять плавок?

Он задумался, потом сказал:

– Двенадцать плавок в час, не больше.

Я снова пошел считать. Если взять девять тысяч фунтов золота, получится четыре с половиной тысячи плавок, из которых Курце провел пятьсот. Двенадцать плавок в час – значит триста сорок рабочих часов, по двенадцать часов в день – то есть двадцать восемь дней. Нет, это слишком долго, и я начал сначала. Триста сорок часов работы по шестнадцать часов в день – двадцать один день. А сможет ли он работать по шестнадцать часов? Я проклинал свою разодранную спину, которая выбила меня из колеи, но рисковать не имел права: если мне станет хуже, наш замысел вообще не осуществится. Ведь кто-то должен управлять яхтой, а на Уокера я теперь положиться не мог, его молчаливость и скрытность все больше бросались в глаза…

Я опять пошел к Курце, двигаясь до неестественности прямо, так как спина горела адским пламенем.

– Тебе придется увеличить свой рабочий день. Срок истекает.

– Если б мог, то работал бы по двадцать четыре часа в сутки! Но вряд ли получится. Буду работать, пока не рухну.

Я стал думать – нет ли другого выхода. Наблюдая за работой Курце и Пьеро, вскоре я сообразил, как можно ускорить весь процесс.

На следующее утро я взялся руководить ими. Курце я велел только заливать расплавленное золото в форму. Пьеро будет плавить золото и передавать Курце. Печки довольно легкие, поэтому я поставил стол так, что они свободно могли передвигаться вдоль него. Уокер успел напилить много золота, поэтому я оторвал его от верстака. Он будет забирать печку у Курце, менять прокладку, закладывать кусок золота и передавать Пьеро печь, готовую для плавки. На себя я взял обязанность чистить прокладки для повторного использования – это я мог делать сидя.

Надо было всего-навсего решить задачу на время и выстроить технологический ряд. Теперь до конца дня мы делали по шестнадцать плавок в час и расходовали гораздо меньше прокладок.

Так проходили дни. Мы начали работать по шестнадцать часов в сутки, но не выдержали, и постепенно наши дневные темпы снизились, несмотря на увеличение часовой выработки. Работа возле полыхающих жаром печей была каторжной, мы все теряли в весе и не могли утолить постоянную жажду.

Когда дневная производительность упала до ста пятидесяти плавок, а оставалось еще две тысячи, я начал беспокоиться всерьез. Мне нужны были три недели, чтобы доплыть до Танжера, а выходило так, что их у меня не будет. Стала очевидна необходимость срочных мер.

Вечером, когда мы собрались за ужином после рабочего дня, я объявил:

– Послушайте, мы все здорово устали. Нам нужно передохнуть. Завтра у нас будет выходной день, и мы ничего не будем делать – только отдыхать!

Я решил испробовать и такую возможность: пожертвовав одним днем, выиграть потом на повышении производительности. Но Курце тупо возразил:

– Нет, будем работать! Мы не можем попусту тратить время.

Надежный человек Курце, но умом не блещет!

– Скажи, ведь до сих пор я принимал правильные решения?

Нехотя он признал это.

– Мы сможем сделать больше, если отдохнем, – сказал я. – Обещаю тебе.

Он поворчал еще немного, но спорить не стал – так устал, что сил на борьбу не осталось. Остальные согласились без особого энтузиазма, и мы разошлись спать с мыслью о завтрашнем выходном.

На следующее утро за завтраком я спросил у Франчески:

– Чем занимаются наши враги?

– Продолжают наблюдение.

– Подкрепление есть?

Она покачала головой.

– Нет, их по-прежнему восемь человек. Дежурят по очереди.

– Пора им размяться. Мы разделимся и погоняем их по городу или даже за городом. А то они совсем обленились в последнее время. – Я взглянул на Курце. – Связываться с ними не надо – к открытому столкновению мы еще не готовы, и чем позже это произойдет, тем лучше для нас. Нельзя допустить, чтобы кто-нибудь из нас выпал из игры, если такое случится – нам кранты. Все оставшееся время мы потратим на изготовление киля, надо успеть к намеченному сроку.

Предупредил и Уокера:

– А ты воздержись от выпивки. Тебя будут соблазнять, а ты не поддавайся. Помни о том, что я сказал тебе в Танжере.

Он молча кивнул и уставился в тарелку. В последнее время меня беспокоила его замкнутость, хотел бы я знать, что у него на уме! Франческе я сказал:

– А вам, думаю, пора пригласить ювелира для оценки драгоценностей.

– Сегодня встречусь с ним, – ответила она, – и, возможно, сумею договориться на завтра.

– Хорошо, но его визит должен пройти незамеченным. Если наблюдатели Торлони узнают, что здесь драгоценности, мы их не удержим.

– Пальмерини доставит его сюда незаметно, в грузовике.

– Отлично. – Я встал из-за стола и потянулся. – А теперь – путаем следы. Все расходятся в разные стороны. Пьеро, вам с Франческой лучше выйти отсюда последними, пока можно, надо держать их в неведении о нашем союзе. Но если мы все уйдем, то кто обеспечит безопасность верфи?

– Десять наших людей проведут здесь весь день, – сказала Франческа.

– Что ж, великолепно, пусть только не привлекают к себе внимание.

Предстоящий выход в город радовал меня. Спина вроде заживала, лицо больше не напоминало поле боя. Настроение было приподнятое, потому что впереди целый выходной день. Должно быть, Курце чувствовал это еще острее, подумал я. Ведь он не покидал верфь Пальмерини с того дня, как приплыл на яхте, а я за это время уже не один раз выходил в город.

Все утро я праздно шатался по городу, покупал сувениры для туристов на пьяцца Кавур, где с радостью обнаружил магазин, торговавший английскими книгами. Долго сидел в кафе на бульваре, неторопливо читая английский роман и запивая его бесчисленным количеством кофе. Сколько месяцев я не мог себе позволить такой роскоши!

Ближе к полудню я отправился в яхт-клуб, решив немного выпить. В баре стоял непривычный шум, источником которого, как я сразу определил, была группа полупьяных людей, спорящих о чем-то в глубине комнаты. Большинство членов клуба подчеркнуто не обращали внимания на столь вызывающее поведение. Заказывая официанту виски, я спросил:

– По какому поводу торжество?

– Что вы, синьор, какое торжество, просто пьяные бездельники.

Я поинтересовался, почему секретарь не прикажет вывести их из клуба.

Официант беспомощно пожал плечами:

– Что поделаешь, синьор, есть люди, для которых правила не существуют, а здесь как раз такой человек.

Я прекратил расспросы, в конце концов не мое дело учить итальянцев, как вести себя в клубе, в котором я всего-навсего гость.

Но свой бокал я понес в соседнюю комнату и уселся почитывать роман. Книга была интересной, жаль, что мне никогда не удавалось дочитать ее, а хотелось наконец узнать, как выпутается герой из такого трудного положения, в которое его поставил автор. Но я не одолел и шести страниц, как подошел официант и сообщил, что меня хочет видеть дама. Выйдя в фойе, я нашел там Франческу.

– Что вы здесь делаете? – рассердился я.

– Торлони в Рапалло, – ответила она.

Я не успел ничего сказать, потому что из-за угла появился секретарь клуба, который увидел нас.

– Нам лучше пройти внутрь, здесь мы выглядим слишком подозрительно.

Секретарь уже спешил к нам со словами:

– О, мадам, мы так давно не имели чести видеть вас у себя.

Я был членом клуба, правда, только почетным, поэтому спросил:

– Надеюсь, я могу пригласить мадам в клуб?

Вид у секретаря почему-то стал испуганным, и говорил он как-то нервно:

– Да-да, конечно… Мадам нет необходимости расписываться в книге.

Провожая Франческу в комнату, я пытался разобраться, что же так могло взволновать секретаря, но мысли мои были заняты другим, и я забыл о нем.

Усадив Франческу, я спросил, что она будет пить. Она выбрала кампари и тут же затараторила:

– Торлони привез с собой еще людей.

– Остыньте, – сказал я и заказал официанту кампари. Когда он отошел от стола, я спросил: – А что известно о Меткафе?

– Фэамайл вышел из Генуи, но где он сейчас – неизвестно.

– А Торлони?

– Час назад он заказал себе номер в гостинице на пьяцца Кавур.

Невероятно, но именно час назад я был там. Я даже мог его видеть!

– Говорите, он приехал не один?

– С ним восемь человек.

Дело плохо. Видимо, готовится нападение. Восемь и восемь – уже шестнадцать, да еще сам Торлони и, возможно, Меткаф, Крупке, марокканец, может быть, в экипаже есть и другие… Больше двадцати человек!

– Надо действовать быстро. Многое придется организовать по-другому. Поэтому я пришла сюда сама, некого было послать, – сказала Франческа.

– Сколько у нас людей?

– Двадцать пять, потом подойдут еще. Пока я не могу точно сказать. – Она была настроена решительно.

Не так уж плохо, перевес все еще на нашей стороне. Интересно, почему Торлони собрал столько людей? Скорее всего, он пронюхал о наших союзниках – партизанах, значит, такого преимущества, как момент неожиданности, мы лишились.

Официант принес бокал кампари, и, пока я с ним расплачивался, Франческа, отвернувшись, смотрела в окно на стоянку яхт. Когда официант ушел, она спросила:

– Что там за судно?

– Которое?

Она указала на моторную яхту, которую я рассматривал в свой прошлый визит сюда.

– А, эта! Наверняка плавучий бордель какого-нибудь толстосума.

В голосе ее появилось напряжение.

– А называется?

Я порылся в памяти.

– Э-э… кажется, «Калабрия».

Она так сжимала подлокотники кресла, что у нее побелели пальцы.

– Яхта Эдуардо, – тихо произнесла она.

– Кто такой Эдуардо?

– Мой муж.

Тут все стало понятно. Вот почему у секретаря было испуганное лицо. Неприлично иностранцу приглашать даму, когда ее муж где-то поблизости, а может, и в соседней комнате. Ситуация показалась мне смешной.

– Наверняка он и есть тот парень, который поднял шум в баре.

– Я должна уйти, – сказала Франческа. – Не хочу сталкиваться с ним. – Она отодвинула свой бокал и взялась за сумочку.

– Вы могли бы допить. В первый раз я вас угощаю. По-моему, ни один мужчина не заслуживает того, чтобы из-за него отказываться от такого чудесного вина.

Франческа успокоилась и подняла бокал.

– Эдуардо вообще ничего не заслуживает, – решительно заявила она. – Ну ладно, буду современной и допью вино, но все равно мне пора уходить.

И все-таки мы столкнулись с ним. Только Эстреноли – судя по тому, что я слышал о нем, – мог встать так театрально в дверях, повернувшись в сторону нашего столика, и обратиться к Франческе.

– О… моя любимая жена, – воскликнул он, – не ожидал увидеть тебя здесь, в цивилизованном обществе! Я думал, ты спиваешься под заборами.

Перед нами стоял коренастый раскрасневшийся от выпитого мужчина с красивым лицом, которое портили налитые кровью глаза и безвольный рот. Тонкие усики уродливо топорщились над его верхней губой. На меня он не обращал ни малейшего внимания.

Франческа застыла, глядя прямо перед собой и сжав губы, и даже головы не повернула, когда он тяжело плюхнулся в кресло рядом с ней.

– Вас никто не приглашал, синьор, – сказал я.

С коротким смехом он повернулся и смерил меня надменным взглядом. А потом снова обратился к Франческе:

– Вижу, итальянские подонки тебя уже не устраивают, тебе подавай в любовники иностранцев.

Я вытянул ногу и, зацепившись за перекладину кресла, в котором он сидел, сильно толкнул. Кресло выскользнуло из-под него, он кувырнулся на пол, растянувшись во весь рост. Я подошел к нему:

– Я же сказал: вас не приглашали.

Он смотрел на меня снизу – лицо его багровело от злости – и медленно поднимался.

– Я выкину тебя из страны в двадцать четыре часа, – вдруг пронзительно закричал он. – Ты знаешь, кто я?!

Жалко было упустить такую возможность.

– Мусор, который плавает на поверхности, – невозмутимо ответил я и тут же добавил: – Эстреноли, убирайся в Рим, Лигурия – не самое безопасное для тебя место.

– Что ты хочешь этим сказать, – насторожился он, – ты угрожаешь мне?

– В радиусе одной мили найдется, я думаю, по меньшей мере человек пятьдесят, готовых драться между собой за честь перерезать тебе глотку, – сказал я. – Слушай меня внимательно: у тебя есть двадцать четыре часа, чтобы убраться из Лигурии. Позже я не дам и старой лиры за твою жизнь.

Я повернулся к Франческе:

– Уйдем отсюда. Здесь дурно пахнет.

Она подхватила сумочку и пошла со мной к выходу, гордо миновав остолбеневшего от растерянности Эстреноли. Я успел услышать приглушенный гул зала – посетители обсуждали происшедшее, многие посмеивались над Эстреноли.

Полагаю, многим хотелось бы сделать то же самое, но боялись связываться – он слыл слишком влиятельным человеком. Я не сожалел о своем поступке, во мне клокотала ярость.

Насмешек Эстреноли вынести не мог. Он догнал нас в фойе. Я почувствовал его руку у себя на плече и повернул голову.

– Убери руку, – холодно сказал я.

Он был почти невменяем от злости.

– Не знаю, кто ты, но британский посол узнает о тебе.

– Мое имя Халлоран, и убери свою поганую руку.

Вместо этого он сжал мне плечо и вынудил меня повернуться к нему лицом.

Это было уже слишком. Я ткнул прямыми пальцами в его дряблый живот – задохнувшись, он согнулся пополам. Тогда я ударил его. Все, что накопилось во мне из-за неудач последней недели, я вложил в этот удар; я бил Меткафа и Торлони, всех головорезов, слетевшихся сюда подобно стервятникам. Эстреноли упал как подкошенный и остался лежать бесформенной грудой, изо рта стекала струйка крови.

В момент, когда я его ударил, спину резанула жестокая боль.

– Господи, спина! – простонал я и повернулся к Франческе. Но ее не было, а передо мной стоял Меткаф!

– Какой удар! – восхищенно воскликнул он. – Ты, наверно, сломал ему челюсть. Я слышал, как она хрустнула. Ты никогда не подумывал о профессиональном боксе?

Я был слишком потрясен и промолчал, но тут же вспомнил о Франческе и стал озираться по сторонам. Она появилась из-за спины Меткафа.

– Не поминал ли этот тип британского посла? – Меткаф осмотрел фойе.

К счастью, в фойе было безлюдно, никто ничего не видел. Взгляд Меткафа задержался на ближайшей двери, которая оказалась входом в мужской туалет. Он хмыкнул.

– Не перенести ли нам останки в соседнюю комнату?

Вдвоем мы перетащили Эстреноли в туалетную комнату и втиснули в одну из кабин. Выпрямившись, Меткаф сказал:

– Если эта пташка в хороших отношениях с британским послом, то поднимется черт знает какой шум. Кто он такой?

Я назвал имя, и Меткаф присвистнул.

– Высоко ты замахнулся! Даже мне доводилось слышать это имя. За что ты врезал ему?

– Личные мотивы, – ответил я.

– Из-за женщины?

– Из-за его жены.

Меткаф застонал:

– Ну, брат, ты попал в переплет. Влип здорово – тебя вытащат из Италии за уши не позже чем через двенадцать часов.

Он поскреб за ухом.

– А может, и нет, попытаюсь как-нибудь уладить это дело. Стой здесь и никого не пускай в эту кабину. Я скажу твоей подружке, чтобы не уходила, вернусь я через две минуты.

Я уперся в стену и попытался хоть что-то понять, но поведение Меткафа не поддавалось объяснению. Спину жгло как в аду, и рука, которой я вмазал Эстреноли, ныла. Похоже, я здорово все запутал. Столько раз предупреждал Курце, чтобы не лез на рожон, а сам сорвался и к тому же по уши завяз с Меткафом.

Меткаф сдержал слово и вернулся через две минуты. С ним пришел итальянец, толстый коротышка с плохо выбритым лицом, одетый в яркий костюм.

Меткаф представил его:

– Мой друг, Гвидо Торлони. Гвидо, это Питер Халлоран.

По взгляду Торлони я понял, что он не ожидал увидеть меня.

– Понимаешь, Хал влип, – сказал Меткаф. – Разбил правительственную челюсть.

Потом он отвел Торлони в сторону, и они тихо разговаривали. Я наблюдал за Торлони и думал о том, что ситуация все больше осложняется.

Подошел Меткаф:

– Не волнуйся, Гвидо сможет уладить это дело. Он все может уладить.

– Даже с Эстреноли? – спросил я недоверчиво.

– Даже с Эстреноли. Гвидо – мистер Главный Улаживатель в здешних местах. Пошли, пусть он сам разбирается.

В фойе я не увидел Франчески. Меткаф объяснил:

– Миссис Эстреноли ожидает нас в машине.

Мы подошли к машине, и Франческа встретила нас вопросом:

– Все в порядке?

– Все замечательно.

Меткаф засмеялся:

– Кроме вашего мужа, мадам. Он будет сильно расстроен, когда проснется.

Рука Франчески лежала на дверце машины. Я положил сверху свою и незаметно нажал, призывая к осторожности.

– Мне очень жаль, Франческа, – сказал я. – Познакомьтесь, это мистер Меткаф, мой старый друг по Южной Африке.

Я почувствовал, как напряглись ее пальцы, и быстро добавил:

– Друг мистера Меткафа, мистер Торлони, присмотрит за вашим мужем. Я уверен, с ним все будет в порядке.

– О да, – бодро подхватил Меткаф. – С вашим мужем все будет хорошо. Он больше никому не причинит вреда. – Вдруг он нахмурился. – А что с твоей спиной, Хал? Лучше, если ты покажешься врачу. Хочешь, я отвезу тебя?

– Пустяки, – отмахнулся я. С Меткафом мне никуда не хотелось ехать.

– Не глупи, – возразил он. – Кто твой врач?

Ну, если он повезет нас к врачу по нашему выбору, тогда другое дело. Я посмотрел на Франческу, и она сказала, что знает хорошего врача.

Меткаф хлопнул в ладоши:

– Отлично, тогда поехали.

Итак, он повез нас через весь город, и Франческа показала дом врача. Меткаф остановился и сказал: