Глава I

Уокер

Мое имя Питер Халлоран, но все зовут меня Хал, за исключением жены, которая всегда величала меня только Питер. Женщинам, видимо, не по нраву фамильярное обращение с собственными мужьями. После войны я, как и многие, эмигрировал в колонии, проделав тернистый путь от Англии до Южной Африки через Сахару и Конго. Впрочем, это совсем другая история. В конце концов, в тысяча девятьсот сорок восьмом году я оказался в Кейптауне без работы и с почти пустым карманом.

Сразу же по приезде я ответил на несколько объявлений о найме, которые вычитал в «Кейп Таймc», и в ожидании результатов бродил по городу. В то утро я осмотрел доки и напоследок остановился против стоянки яхт.

Облокотившись о перила, я разглядывал стоявшие на приколе суда, как вдруг кто-то за моей спиной спросил:

– Какую из них выберете, если появится такая возможность?

Я обернулся и встретил взгляд седовласого человека лет шестидесяти, высокого роста, сутуловатого. У него было темное обветренное лицо и огрубевшие руки.

Я показал на одну из яхт.

– Думаю, эту. Она достаточно велика, чтобы ее использовать для дела, но не настолько, чтобы ею не смог управлять один человек.

Мой ответ, видимо, ему понравился.

– Это «Грация», – сказал он, – я сам ее строил.

– Хорошо смотрится, – продолжил я, – у нее изящные обводы.

Мы поболтали немного о судах. Я узнал, что он владеет верфью недалеко от Кейптауна, в районе Милнертона, и что специализируется на строительстве рыбацких шхун для малайцев. Я уже обращал внимание на эти крепко сколоченные, но малопривлекательные суда с высокими носами и с ходовой рубкой, торчащей наверху как курятник; в море, правда, они были очень надежными. Узнал, что «Грация» – всего-навсего вторая его яхта.

– Здесь, того и гляди, начнется большой спрос на яхты, война-то кончилась, – заметил он. – У людей заведутся денежки, и они будут их тратить. Думаю, надо расширять дело в этом направлении.

Он взглянул на часы и кивнул в сторону яхт-клуба.

– Не зайти ли нам выпить кофе?

Я замялся:

– Я не состою в этом клубе.

– Зато я состою, а вы – мой гость.

Мы вошли в здание клуба, уселись на диван, откуда видна была стоянка яхт, и он заказал кофе.

– Между прочим, меня зовут Том Санфорд.

– А я Питер Халлоран.

– Англичанин, – констатировал он. – Давно здесь?

Я улыбнулся:

– Три дня.

– Я здесь немного дольше – с тысяча девятьсот десятого года. – Он пил кофе маленькими глотками и задумчиво разглядывал меня. – Сдается, вы понимаете кое-что в судах.

– Всю жизнь был связан с ними, – ответил я. – Мой отец владел верфью на восточном побережье, рядом с Гуллем. Мы тоже строили рыбацкие лодки, до самой войны.

– А во время войны?

– Во время войны верфь выполняла оборонные заказы Адмиралтейства – строили моторные лодки для защиты гавани и другие мелкие суда, на большие не хватало мощностей. – Я пожал плечами. – А потом был воздушный налет.

– Худо. И все было уничтожено?

– Все. Наш дом стоял рядом с верфью – его тоже зацепило. Родители и старший брат погибли.

– Боже! – прошептал Том. – Совсем худо. Сколько же вам было лет?

– Семнадцать. Пришлось уехать в Хэтфилд и поселиться у тетки. Там я поступил работать на завод Хэвиленда – строительство «москитов», самолетов с деревянными конструкциями, им нужны были плотники. Все мои желания, насколько я помню, сводились к одному – наесться досыта, а потом меня забрали в армию.

Он оживился.

– Знаете, а ведь перспективная вещь – эти новые методы, которые разработали на заводе у Хэвиленда. Например, метод горячей формовки. Вам не кажется, что его можно использовать при строительстве судов?

Я постарался представить себе это.

– А почему бы нет, даже здорово. В Хэтфилде мы не только строили новые модели, но и выполняли ремонтные работы, и я видел, что происходит с такого типа изделием, когда его сильно нагревают. Метод, возможно, и более дорогостоящий, чем традиционные, но при массовом производстве он наверняка окупится.

– Я думаю, как использовать этот метод в строительстве яхт, – неторопливо проговорил Том. – Вы должны как-нибудь рассказать мне о нем более подробно. – Он улыбнулся. – А что еще вы знаете о судах?

– Когда-то я мечтал стать конструктором. Даже лет в пятнадцать сконструировал и построил гоночную шлюпку.

– И были победы?

– Да, мы с братом всех обставляли, – похвастался я. – Она была быстрой, как ветер. Сразу после войны, прохлаждаясь в ожидании демобилизации, я снова увлекся этим, ну, конструированием, что ли. Полдюжины новых моделей напридумывал – помогало время коротать.

– А чертежи сохранились?

– Да, валяются где-нибудь на дне чемодана, давно в них не заглядывал.

– Интересно было бы взглянуть на них, – сказал Том. – Слушай, парень, а не хотел бы ты поработать у меня? Я уже говорил, что хочу расширить свое дело, заняться строительством и продажей яхт. Такой ловкий парень, как ты, мог бы мне пригодиться.

Вот так и случилось, что я начал работать у Тома Санфорда. На следующий же день я приехал на верфь со своими чертежами. В целом Том их одобрил, но предложил подумать над тем, как удешевить строительство: у него была масса соображений на этот счет.

– Ты прекрасный конструктор, – сказал он, – но тебе нужно хорошо изучить практическую сторону дела. Ну ничего, научишься. Когда можешь приступить к работе?

Встреча со старым Томом была самой большой удачей в моей жизни.

В последующие десять лет произошло много приятных событий, заслужил я все это или нет – другой вопрос. Просто было хорошо снова строить лодки. Я не растерял те навыки, которые приобрел, работая с отцом, и, хотя был уже несколько староват, чтобы начинать все сначала, вскоре сравнялся в мастерстве с другими рабочими, а в чем-то, может быть, и превзошел их. Том подбивал меня на строительство новых конструкций, при этом безжалостно тыкал носом в ошибки.

– Ты хорошо видишь линию, – говаривал он. – Из твоих конструкций выйдут хорошие яхты, но они безумно дороги. Тебе надо побольше работать над деталями. Подумай, как снизить себестоимость судна.

Через четыре года Том сделал меня старшим мастером на верфи, и сразу же ко мне пришла первая удача. Я представил проект на конкурс, организованный местным журналом для яхтсменов, получил вторую премию и пятьдесят фунтов. Мало этого, мой проект понравился одному из местных яхтсменов, и тот сделал заказ на постройку яхты по этому проекту. Том выполнил его заказ, а я получил авторский гонорар, который увеличил мой и без того уже немалый счет в банке.

Том радовался моим успехам и предложил взяться за проект судна нового класса для поточного строительства на его верфи – так я создал судно водоизмещением в шесть тонн, которое очень хорошо пошло. Новый класс получил название «пингвин», и в первый же год Том построил и продал дюжину этих яхт по две тысячи фунтов за каждую. Мне так понравилась эта посудина, что я попросил Тома построить одну такую яхту для меня, и эту просьбу он выполнил, взяв с меня совсем немного, да и то с рассрочкой на два года. Создание проектной конторы дало предприятию новый толчок. Известность наша росла, клиенты теперь обращались ко мне чаще, чем к английским и американским коллегам. У нас ведь они могли сразу обсудить свой проект с исполнителем. А Тома это устраивало, потому что большинство заказов поступало на его верфь.

В тысяча девятьсот пятьдесят четвертом году он сделал меня управляющим верфи, а через год предложил стать его компаньоном.

– Мне некому оставить дело, – сказал он прямо. – Жена умерла, сыновей нет. А я старею.

– Вы, Том, и в сто лет будете строить свои лодки, – возразил я.

Он покачал головой:

– Да нет, я уже слышу звонок.

Брови его нахмурились.

– Я тут изучал приходные книги и обнаружил, что ты вкладываешь больше меня, поэтому решил продать тебе половину дела по льготной цене, всего за пять тысяч фунтов.

Пять тысяч – смехотворная цена за партнерство в такой процветающей фирме, но у меня не было и половины этой суммы. Поймав мой унылый взгляд, он прищурился.

– Знаю, что у тебя нет таких денег, но ты ведь неплохо заработал на своих проектах за последнее время. По моим подсчетам, около двух тысяч.

Том, как всегда проницательный, был прав – у меня было даже на две сотни больше.

– Около того, – схитрил я.

– Ладно, вкладывай две тысячи, а остальные три возьмешь в банке. Они дадут тебе ссуду, когда проверят наши счета. Вернешь их за три года из прибыли, особенно если осуществишь свой план с гоночной шлюпкой. Ну, так как?

– Идет, Том, – согласился я радостно, – сделка что надо!

Идея постройки гоночной шлюпки, о которой упомянул Том, давно зрела в моей голове, ведь в Англии уже вовсю выпускались наборы готовых конструкций «Строим сами». На обширных просторах Южной Африки много маленьких озер, и я подумал, что мог бы поставлять туда маленькие суденышки, если налажу их серийное производство, – и целые лодки, и недорогие наборы готовых деталей для самостоятельной сборки.

Мы построили еще один деревообрабатывающий цех, и я разработал проект лодки – родоначальницы класса «сокол». Молодому парню Гарри Маршаллу передали подряд на ее строительство, и он отлично справился с делом. Фирма к этому касательства не имела, и Том, оставшись в стороне, выражал свое презрение фразой: «Эта ваша чертова фабрика…» Но нам она принесла кучу денег.

Тогда же я познакомился с Джин, и мы поженились. История нашей с Джин совместной жизни не имеет отношения к моему рассказу, и я бы не стал упоминать о ней, если бы не одно происшествие, которое случилось гораздо позже. Мы были счастливы и крепко любили друг друга. Дела шли хорошо, у меня была жена, дом – о чем еще мечтать мужчине?

В конце тысяча девятьсот пятьдесят шестого года совершенно неожиданно скончался от сердечного приступа Том. Наверное, он знал, что с сердцем у него не все в порядке, хотя никогда об этом не говорил. Свою долю в фирме он завещал сестре своей покойной жены. Она оказалась полным профаном и в коммерции, и, тем более, в судостроении, так что мы наняли адвокатов для переговоров, и наследница согласилась продать мне свой пай. Я выложил намного больше тех пяти тысяч, которые заплатил когда-то Тому, но сделка была выгодной, хоть я и испытал финансовый страх, так как крупно задолжал банку.

Я горевал по Тому. Он дал мне такой шанс, который редко выпадает на долю молодого человека, и я был благодарен ему. Верфь, казалось, опустела с тех пор, как он перестал появляться у стапелей.

Но фирма процветала, и мой авторитет конструктора окончательно утвердился, так как я владел большим количеством патентов. Джин взяла на себя управление конторой, а поскольку большую часть времени я проводил у чертежной доски, то сделал Гарри Маршалла управляющим верфи, и он вел дело очень умело.

Джин, как истинная женщина, навела в конторе ослепительную чистоту, едва успев взять бразды в свои руки. Однажды она откопала какую-то старую жестяную коробку, которая годами пылилась на дальней полке. Порывшись в ней, она спросила:

– А почему ты хранишь эту газетную вырезку?

– Какую вырезку? – спросил я рассеянно.

В этот момент я читал письмо, речь в котором шла о весьма выгодной сделке.

– Ну, эту, о Муссолини, – приставала Джин, – я прочту тебе.

Она присела на край стола, придерживая пальцами пожелтевшие клочки газетной бумаги:

Джин смотрела на меня.

– О чем тут речь? Что все это значит?

Я вздрогнул. Далеко ушло то время, когда я задумывался об Уокере и Курце, о драме, которая разыгралась в Италии. Улыбнувшись, я ответил:

– Я мог бы разбогатеть, если бы не эта газетная история.

– Расскажи, пожалуйста, – попросила Джин.

– История длинная, как-нибудь в другой раз.

– Нет, – настаивала Джин, – сейчас. Меня всегда занимали рассказы о сокровищах.

Пришлось отложить непрочитанную почту и поведать ей об Уокере и его безумной затее. История эта возвращалась ко мне из тумана прошлых лет обрывками. Кто упал со скалы – Донато или Альберто? Или его столкнули? Рассказ мой тянулся долго, и работа в конторе была в этот день заброшена.

С Уокером я встретился в Южной Африке, куда приехал из Англии сразу после войны. Мне посчастливилось получить хорошую работу у Тома, но отсутствие друзей и легкое чувство одиночества привели меня в спортивный клуб Кейптауна, где можно было в компании посидеть и размяться. Уокер был одним из тех пройдох, которые вступают в клуб для того, чтобы иметь возможность выпить в воскресенье, когда другие питейные заведения закрыты. Его никогда не видели в клубе на неделе, но каждое воскресенье он непременно появлялся, играл для приличия партию в теннис, а все остальное время проводил в баре.

В баре мы с ним и познакомились. Там стоял невообразимый шум, и я вскоре понял, что попал в самый разгар спора о сдаче Тобрука[1].

Одно только упоминание об этом городе вызывало бурные споры в любом уголке Южной Африки, потому что его капитуляция воспринималась как национальный позор. Сходились всегда на одном – южноафриканцев бросили в беде, но постепенно разговор переходил в горячий и неопределенный спор. То обвиняли британских генералов, то командующего южноафриканским гарнизоном генерала Клоппера – все шло в ход в тех длинных и бесполезных ссорах.

Меня спор не волновал, ведь моя военная служба прошла в Европе, поэтому я сидел, спокойно наслаждаясь пивом и не вмешиваясь в разговор. Моим соседом оказался молодой человек приятной наружности, но со следами беспутной жизни, которому, очевидно, было что рассказать, так как каждое свое выступление он сопровождал ударом кулака по стойке. Я встречал его здесь и раньше, но знаком не был. Все сведения о нем я почерпнул из своих наблюдений: он, как я понял, много пьет, даже сейчас, за время, что я тянул свое пиво, он успел выпить две порции бренди.

В конце концов, и этот спор умер естественной смертью, так как бар опустел, и в нем остались только мой сосед да я. Допив свой стакан, я собрался уходить, но тут он с горьким презрением заявил:

– Много они знают об этом!

– Вы были там? – спросил я из вежливости.

– Был, – ответил он мрачно. – И оказался в этом мешке вместе с другими. Правда, ненадолго, из лагеря в Италии я выбрался в сорок третьем.

Он взглянул на мой пустой стакан:

– Выпьем по одной на дорожку?

Делать мне тогда было нечего, поэтому я согласился.

– Спасибо, я буду пиво.

Он заказал пиво для меня и порцию бренди для себя.

– Меня зовут Уокер, – представился он. – Да, я бежал после того, как пало правительство Италии, и присоединился к партизанам.

– Это, вероятно, было интересно, – сказал я.

Он рассмеялся.

– Пожалуй, подходящее слово. Это было интересно и жутко. Наверное, вы вправе сказать, что я и сержант Курце действительно интересно провели время – с этим типом мы были почти неразлучны.

– С африканером? – вырвалось у меня.

В Южной Африке я был чужаком и мало что успел узнать об этой стране, но такое имя могло быть только у представителя народа африкаанс.

– Точно, – подтвердил Уокер. – Настоящий крепкий парень. Мы держались друг друга после побега из лагеря.

– Трудно было бежать из плена?

– Легче не бывает, – ответил Уокер. – Охрана была с нами в сговоре. Двое из них даже пошли с нами проводниками – Альберто Корсо и Донато Ринальди. Мне нравился Донато… Пожалуй, он спас мне жизнь.

Увидев, что заинтриговал меня, Уокер с увлечением стал рассказывать свою историю.

Когда правительство в сорок третьем году пало, Италия оказалась во власти хаоса. Итальянцы не знали, чего ждать от немцев, и потому относились к ним настороженно. Тогда-то и появилась возможность бежать из лагеря, тем более заманчивая, что нашлись два проводника. Выйти из лагеря не составило труда, но все осложнилось тем, что немцы начали операцию по окружению всех военнопленных из числа войск союзников, находящихся на свободе в Центральной Италии.

– Тут я и попал в беду, – сказал Уокер, – мы тогда речку переходили…

…Внезапность нападения ошеломила их. Такая тишина вокруг стояла, лишь журчала вода да кто-нибудь тихо выругается, оскользнувшись на камне… И вдруг пулеметная очередь превратила ночь в кошмар с жутким визгом пуль, рикошетом отлетающих от речных валунов.

Два итальянца развернулись и открыли огонь из автоматов. Курце, взревев как бык, порылся в подсумке, свисавшем с его пояса, и вот уже его рука описала дугу. Громкий всплеск – и ручная граната, не долетев до берега, взорвалась в воде. Еще один бросок Курце – граната взорвалась на берегу.

Уокер почувствовал толчок в ногу и упал. Пришел в себя он от лившейся в рот воды. Свободной рукой пошарил вокруг, наткнулся на камень и в отчаянии уцепился за него.

Курце бросил третью гранату – и пулемет захлебнулся. Итальянцы, расстреляв обоймы, перезаряжали автоматы. Вокруг снова воцарилась тишина…

– Наверное, они приняли нас за немцев, – рассказывал Уокер. – Не могли же они предположить, что в них стреляют сбежавшие военнопленные. Счастье еще, что у итальянцев были автоматы. Так или иначе, но пулемет заткнулся.

Потом они подождали несколько минут, стоя на середине стремительного ледяного потока, не решаясь двинуться. Минут через пять Альберто негромко спросил:

– Синьор Уокер, вы живы?

Уокер с трудом встал и очень удивился, обнаружив, что все еще сжимает так и не выстрелившую винтовку. Его левая нога онемела и замерзла.

– Все в порядке, – ответил он.

Курце перевел дыхание и скомандовал:

– Ладно, пошли… Только тихо.

Они добрались до противоположного берега и, не передохнув, поспешили вверх по склону горы. Вскоре нога Уокера разболелась, и он начал отставать. Альберто возмутился:

– Нужно торопиться, склон надо перейти до рассвета.

Уокер сдерживал стон, когда ступал на левую ногу.

– Меня задело, – сказал он, – думаю, что задело.

Шедший впереди Курце спустился к ним и раздраженно спросил:

– Magtij[2], давайте живей, что вы тянетесь?

– Совсем плохо, синьор Уокер? – спросил Альберто.

– Что случилось? – Курце не знал итальянского.

– У меня пуля в ноге, – наконец признался Уокер.

– Этого только не хватало, – вздохнул Курце. На фоне ночного неба его фигура виднелась темной заплатой, но Уокер разглядел, что от нетерпения у него дергалась голова. – Мы должны добраться до партизанского лагеря затемно.

Уокер переговорил с Альберто, а затем перешел на английский.

– Альберто сказал, что здесь недалеко. Если свернуть направо, есть место, где можно спрятаться. Он считает, что кто-то должен остаться со мной, пока он сходит за подмогой.

– Я пойду с ним, – Курце аж зарычал. – А второй итальянец побудет с тобой.

Они двигались вдоль горного склона и вскоре оказались в узкой расселине. Низкорослые деревья создавали небольшое укрытие, а под ногами было высохшее русло реки.

Альберто остановился.

– Сидите здесь, пока мы не вернемся. И не вылезайте из-за деревьев. Постарайтесь как можно меньше двигаться.

– Спасибо, Альберто, – сказал Уокер.

Несколько коротких слов на прощание, и Альберто с Курце исчезли в темноте. Донато устроил Уокера поудобней, и они приготовились пережидать ночь.

Для Уокера это было тяжелое время. Болела нога, и он очень замерз. Они оставались в ущелье весь день, а к следующей ночи Уокер стал бредить, и Донато с трудом утихомиривал его.

Когда наконец пришла помощь, Уокер был без сознания. Очнулся он в комнате с побеленными стенами. Всходило солнце, и у постели, где он лежал, сидела маленькая девочка…

Уокер внезапно замолк и посмотрел на свой пустой стакан.

– Выпьем? – поспешил предложить я.

Уговаривать его не пришлось, и я заказал еще пару порций.

– Значит, так вы и выбрались, – сказал я.

Он кивнул.

– Да, так оно и было. Господи, как было холодно в те две ночи на той чертовой горе. Если бы не Донато, я бы умер.

Я спросил:

– Итак, вы были спасены. Но где же вы оказались?

– В партизанском лагере высоко в горах. Партизанское движение тогда только создавалось, по-настоящему оно заработало, когда немцы начали укреплять свою власть в Италии. Немцы были верны себе – вы же знаете этих наглых ублюдков, – а итальянцам это не нравилось. В общем, партизаны не могли не появиться. Местные жители их поддерживали, и вскоре партизаны даже могли проводить крупномасштабные операции. Конечно, все они были разными – от бледно-голубых до ярко-красных. Коммунисты ненавидели монархистов, монархисты ненавидели коммунистов, ну и так далее. Группа, в которую меня занесло, состояла из монархистов. Там я познакомился с Графом…

Графу Уго Монтепескали ди Тоди в то время перевалило за пятьдесят, но выглядел он моложе и был еще полон энергии. Смуглый, с орлиным носом, с короткой седеющей бородкой, раздваивающейся книзу на два воинственных рога. Его род считался древним уже в эпоху Возрождения, так что аристократом он был до мозга костей.

Поэтому он и ненавидел фашизм, ненавидел выскочек правителей с их претензиями, коррупцией, с их липкими загребущими руками. Для него Муссолини всегда оставался посредственным журналистом, который преуспел в демагогии и держал короля фактически под арестом.

Уокер познакомился с Графом в первый же день своего появления в горном партизанском лагере. Как только пришел в себя и увидел серьезное личико девочки. Она улыбнулась ему и молча покинула комнату. А через несколько минут в нее вошел невысокого роста широкоплечий человек с бородкой, похожей на щетину, и заговорил на английском языке:

– А-а, проснулись? Теперь вы в безопасности.

Уокер помнил, что задал какой-то бессмысленный вопрос.

– Где я?

– Разве это имеет какое-нибудь значение? – насмешливо спросил Граф. – В Италии, но от итальянских фашистов вы защищены. Лежите, пока не восстановите силы. Вы потеряли мною крови, так что постарайтесь отдыхать и есть, есть и снова отдыхать.

Уокер был настолько слаб, что ему ничего не оставалось, как снова улечься на подушку. Спустя пять минут вошел Курце, а с ним молодой человек с худощавым лицом.

– Привел эскулапа, – сказал Курце, – так, во всяком случае, он себя называет, но подозреваю, что он всего-навсего студент-медик.

Доктор, или студент, осмотрел Уокера и остался доволен.

– Через неделю будете ходить, – пообещал он, сложил свои инструменты в сумку и вышел.

– Придется присмотреть за этим скользким taal[3], – сказал Курце и поскреб в затылке. – Похоже, мы здесь надолго.

– И никакой возможности пробраться на юг? – спросил Уокер.

– Никакой, – решительно отрезал Курце. – Граф, этот гном с bokbaavdjie[4], говорит, что ближе к югу немцев больше, чем стеблей на маисовом поле. Он считает, что немцы собираются строить линию оборонительных сооружений южнее Рима.

Уокер вздохнул:

– Тогда мы действительно застряли.

Курце усмехнулся:

– Не отчаивайся. Здесь хотя бы кормят лучше, чем в лагере. Граф хочет, чтобы мы вошли в его группу. Он, как я понял, руководит своего рода истребительным отрядом, который контролирует часть территории, потому и собирает людей и оружие, пока есть такая возможность. Мы могли бы воевать здесь не хуже, чем в армии. Что касается меня, то я всегда мечтал действовать самостоятельно.

Толстая женщина внесла дымящуюся миску с мясным бульоном для Уокера, и Курце сказал на прощание:

– Вылезай из-под одеяла и почувствуешь себя лучше. А я пока порыскаю вокруг.

Уокер выпил бульон и ненадолго заснул, а проснувшись, снова поел. Через какое-то время возникла маленькая фигурка, которая несла в руках тазик и свернутые бинты. Это была уже знакомая девчушка. Уокер решил, что ей не больше двенадцати лет.

– Папа велел сменить вам повязку, – сказала она по-английски ясным детским голоском.

Уокер приподнялся на локтях и разглядывал ее, пока она шла к кровати: одета аккуратно, в белом накрахмаленном фартуке.

– Спасибо, – сказал он.

Девочка наклонилась, чтобы срезать болтавшуюся на ноге шину, затем аккуратно смотала бинт, обнажив рану. Он посмотрел на нее сверху вниз, как на ребенка.

– Как тебя зовут?

– Франческа.

– Твой отец – врач?

Он чувствовал, как ее прохладные руки нежно прикасаются к его ноге.

Она покачала головой и коротко ответила:

– Нет.

Промыв рану теплой водой с явными, судя по запаху, добавками какого-то антисептика, Франческа присыпала ее порошком. Действовала она так ловко, что через минуту нога уже была забинтована.

– Ловко у тебя получается, – сказал Уокер.

Только теперь девочка взглянула на него – у нее были холодные светло-карие глаза.

– У меня большая практика, – ответила она, и Уокер смешался под ее взглядом и проклял войну, которая делает из двенадцатилетних девочек опытных медицинских сестер. – Теперь тебе нужно скорее поправляться.

– Я постараюсь, – пообещал Уокер, – изо всех сил. Ради тебя.

Она удивленно посмотрела на него:

– Не ради меня, а ради нашей борьбы. Ты должен поправиться, чтобы идти в горы и убить много немцев.

Она степенно собрала грязные бинты и вышла из комнаты под изумленным взглядом Уокера. Так он познакомился с Франческой, дочерью графа Уго Монтепескали. Прошло чуть больше недели, и он уже смог передвигаться, опираясь на палку, выходить из хижины, в которой помещался госпиталь. Тогда Курце и показал ему лагерь. Отряд в основном состоял из итальянцев, дезертировавших из армии и ненавидевших немцев. Тут же нашли пристанище и бежавшие из плена люди разных национальностей.

Из бывших военнопленных Граф создал отряд под командованием Курце. Они называли себя иностранным легионом. За два последних года войны многим из них суждено было погибнуть в боях с немцами. Альберто и Донато по настоятельной просьбе Курце прикомандировали к его отряду в качестве переводчиков и проводников. Курце был самого высокого мнения о Графе.

– Этот кеге[5] знает свое дело, – говаривал он. – Он вовсю вербует в свой отряд солдат итальянской армии, и каждый должен принести с собой оружие.

Когда немцы перешли к зимней позиционной войне, базируясь в районе Сангро и Монте Кассино, партизаны развернули действия по уничтожению вражеских коммуникаций. Иностранный легион принимал участие в этой операции, специализируясь на взрывных работах. Перед войной Курце был минером на золотых рудниках в Уитвоте-стенде и умел обращаться с динамитом. Вместе с Харрисоном, канадским геологом, он обучал других взрывному делу.

Они минировали южные ущелья, взрывали дороги и мосты, устраивали крушения поездов и время от времени нападали на транспортные конвои, тотчас же отступая, если встречали сильный отпор.

– Мы не должны участвовать в крупных сражениях, – не раз повторял Граф. – Нельзя допустить, чтобы немцы прижали нас. Мы всего лишь москиты, покусывающие немецкие шкуры. Будем надеяться, что у них от этого начнется малярия.

Уокер назвал этот период временем дальних увеселительных прогулок, приправленных страхом. Дисциплина была необременительной, обязательная армейская муштра отсутствовала. Он стал поджарым и крепким, ему ничего не стоило совершить дневной переход в тридцать миль по горам с полной выкладкой – оружие да еще ранец с детонаторами за спиной.

К концу сорок четвертого иностранный легион значительно поредел. Многие погибли, а оставшиеся в живых после того, как союзные войска заняли Рим, предпочли прорываться на юг. Курце заявил, что остается, а значит, остался и Уокер. В отряде остались также Харрисон и англичанин Паркер. Иностранный легион теперь стал действительно очень маленьким…

– Граф использовал нас как вьючных животных, – сказал Уокер. Он еще раз заказал выпивку, но бренди уже ударило ему в голову: глаза налились кровью, язык заплетался.

– Как вьючных животных? – переспросил я.

– Отряд был слишком мал, чтобы вступать в настоящую драку, – объяснил он, – поэтому Граф использовал нас для переброски оружия и продовольствия на своей территории. Вот тогда мы и натолкнулись на тот конвой.

– Какой конвой?

Уокер уже с трудом ворочал языком.

– Это было так. Одной из итальянских бригад было поручено раздолбать немецкую почту, предполагалось, что действовать она будет совместно с другой партизанской группой. Граф места себе не находил, потому что эта группа состояла из коммунистов. Граф опасался, что они, как это не раз бывало, подведут нас, ведь он был монархистом, и коми ненавидели его больше, чем немцев. Они уже строили планы на послевоенное время и не очень-то рвались в бой. Такова итальянская политика, понимаешь?