«Супер-констеллейшн» летел на юго-запад, оставив позади подкову зеленых островов, разбросанных по морщинистой поверхности моря, – островную цепь, известную под названием Малые Антиллы. Впереди, где-то за четкой линией горизонта, находился пункт назначения. Там, к северу от экватора, в той части Атлантики, что расположена между Северной Африкой и Южной Америкой, должна была произойти встреча с опасностью.
      Летчик, капитан-лейтенант Хансен, в точности не знал, где и когда это случится, – он во всем полагался на указания сидящего сзади штатского. Он не в первый раз участвовал в такого рода полетах и хорошо знал, с чем ему придется столкнуться и что от него потребуется, поэтому пока, расслабившись, сидел в своем кресле, передав управление Моргану, второму пилоту. Капитан-лейтенант уже больше двенадцати лет служил в морской авиации США и получал шестьсот шестьдесят долларов в месяц – явно меньше того, что он заслужил за свою работу.
      Самолет, один из самых удачных в истории авиации, когда-то гордо летал над Северной Америкой по одному из коммерческих маршрутов, пока не был вытеснен более современными реактивными лайнерами. Его законсервировали, но через некоторое время он понадобился флоту, и на нем появился знак военно-морских сил США. Самолет выглядел более изношенным, чем это приличествовало военному кораблю, крылья были покрыты вмятинами, крылатое облако, нарисованное на носу, поблекло и облупилось, но после многих такого рода полетов все это было более, чем естественно.
      Хансен посмотрел на горизонт и увидел на чистом голубом небе первые перистые облачка. Он включил переговорное устройство и сказал:
      – Я думаю, он приближается, Дейв. Какие будут распоряжения? Голос в его наушниках проговорил:
      – Я посмотрю, что там на дисплее.
      Хансен сложил руки на животе и взглянул на сгущающиеся впереди облака. Большинство военных летчиков терпеть не может получать приказы от гражданских лиц, тем более не американцев, но у Хансена было другое мнение. На данной работе ни чины, ни национальность не играли никакой роли. Главное было, чтобы люди, с которыми летишь, были компетентны и старались, насколько это было в их силах, не довести дело до катастрофы.
      Сразу за кабиной находилось помещение, бывшее прежде салоном, где сидели пассажиры первого класса и, потягивая напитки, обменивались шутками со стюардессами. Теперь там находилось множество приборов и люди, следившие за их работой. Приборные блоки стояли справа и слева по борту, высились в проходе, образуя острова, мешавшие движению трех человек, затерявшихся в лабиринте электронного оборудования.
      Дэвид Уайетт резко повернулся на вращающемся стуле и в который раз больно ударился коленкой о стойку радарного комплекса. Он поморщился и подумал, что печальный опыт не идет ему впрок. Одной рукой потирая ногу, он второй включил дисплей. Большой экран засветился мерцающим зеленым светом, и Уайетт уставился на него. Сделав несколько записей, он, порывшись в сумке, достал из нее кое-какие бумаги, встал и направился в пилотскую кабину.
      Он похлопал Хансена по плечу, сделал ему знак поднятыми вверх большими пальцами обеих рук и посмотрел вперед. Шелковистые пряди перистых облаков были теперь прямо перед ними, а у горизонта уже обозначилось скопление перисто-слоистых облаков. Под ними, Уайетт это хорошо знал, должна была быть сфера кучевых облаков, носителей дождя, пока еще скрытая за горизонтом.
      – Ну вот, – сказал он и улыбнулся.
      – Чему тут радоваться? – проворчал Хансен.
      Уайетт подал ему несколько фотографий.
      – Так он выглядит с верхнего этажа.
      Хансен взял слегка липкие листки и посмотрел на них.
      Это были снимки, сделанные с метеорологического спутника.
      – Это с Тироса-9? – спросил Хансен.
      – Ага.
      – У них все лучше и лучше получается. Эти совсем неплохи, – сказал Хансен. Он оценил размер белого завитка, сравнив его с масштабом, помещенным в углу снимка. – Этот, кажется, небольшой, слава Богу.
      – Тут дело не в размерах, – сказал Уайетт. – Ты же знаешь, что главное – перепад давлений. Для этого мы и летим туда.
      – Изменения в обычной процедуре будут?
      Уайетт покачал головой.
      – Нет, все как всегда: идем против часовой стрелки по ветру, постепенно смещаясь к центру. В юго-восточном квадранте поворачиваем и идем к нему по прямой.
      Хансен поскреб щеку.
      – Постарайтесь там, чтобы все измерения получились сразу. Мне не улыбается перспектива повторять все еще раз, – Он наклонил голову. – Надеюсь, твой инструментарий будет работать лучше, чем в прошлый раз.
      Уайетт скорчил гримасу.
      – Я тоже.
      Он махнул рукой и пошел на свое место, чтобы еще раз посмотреть на экран радара. Все было в норме – обычная опасная ситуация. Он взглянул на двух своих помощников. Оба они были флотские специалисты, до тонкостей знавшие аппаратуру, на которой работали, оба уже бывали в подобных экспедициях и знали, что их ждет впереди. Сейчас в ожидании перегрузок и толчков они проверяли, хорошо ли пристегнуты их плотные матерчатые ремни.
      Уайетт прошел на свое место и тоже пристегнулся к креслу. Когда он поворачивал рычаг, закрепляющий кресло в одном положении, он вынужден был признаться себе в том, что испуган. На этом этапе операции его всегда охватывал страх, больший, он был уверен в этом, чем всех других членов экипажа. Но он и знал об ураганах больше, чем все остальные, включая Хансена. Ураганы были его работой, его жизненным призванием, и он хорошо представлял себе силу ревущего ветра, который должен был вскоре обрушиться на самолет с тем, чтобы его уничтожить. А в данном случае было еще кое-что, совсем новое. В тот момент, когда он на мысе Саррат впервые увидел белое пятно на снимке с метеоспутника, он почувствовал, что тут дело худо. Он не мог дать отчет в своих чувствах, не мог выразить их на бумаге в виде холодных символов и формул метеорологической науки, но страх жил в глубине его души. И в этот раз он был испуган больше, чем обычно.
      Он передернул плечами, когда налетел первый, пока еще небольшой порыв ветра, и занялся работой. Зеленая полоса на экране точно соответствовала тому, что было на снимках, и он включил аппаратуру, которая запишет все данные приборов на магнитную ленту, чтобы потом в главном компьютере их можно было сравнить с другой информацией.
      А Хансен вглядывался в надвигающуюся на них тьму. Черные жирные дождевые облака под воздействием ветра неуклюже громоздились, образуя гроздья, перемешивались и распадались. Он, напряженно улыбнувшись, сказал Моргану:
      – Ну, что ж, начнем, – и мягко повернул вправо.
      Судя по показаниям приборов, скорость «Супер-констеллейшн» сейчас была около 220 узлов, но Хансен готов был биться об заклад, что, когда они попали в воздушную струю, относительно Земли она стала где-то узлов 270.
      В этом и состояла одна из дьявольских трудностей его работы: показания приборов были не точны, а вниз смотреть не имело никакого смысла, так как даже если бы и появился просвет в облаках – а он никогда не появлялся – кроме ровной поверхности океана ничего увидеть было нельзя.
      Внезапно самолет, как камень, провалился в воздушную яму, и Хансену пришлось активно заработать рычагами, следя, как ползет вверх стрелка альтиметра. Когда самолет был почти на прежней высоте, шквал налетел снизу, и опять пришлось активно работать, чтобы не быть выброшенным за пределы исследуемого пространства.
      Через переднее стекло он увидел надвигающуюся стену ливня, освещаемую голубым светом молний. Он бросил взгляд назад, и в глаза ему блеснула яркая и ветвистая, словно дерево, вспышка, прилепившаяся к кончику крыла. Он понял, что молния ударила в самолет, но в воздухе это не имело значения. В металле появится небольшая дырочка, которую заделает на земле команда техников, – вот и все. Кроме того, теперь и самолет, и его содержимое получили высоковольтный заряд электричества, который нужно будет как-то снять при посадке.
      Осторожно он подал машину вглубь бури, выдерживая курс по спирали и стремясь найти более быстрый воздушный поток. Молнии теперь били почти постоянно, но треск разрядов поглощался шумом работающих моторов. Он включил ларингофон и прокричал бортинженеру:
      – Микер, все в порядке?
      После большой паузы Микер ответил:
      – Все... на... то, – слова почти утонули в разрядах статического электричества.
      – Так держать! – вновь прокричал Хансен и решил заняться кое-какими подсчетами. Судя по фотографии со спутника, диаметр циклона должен был быть примерно 300 миль, что давало размер окружности около 950 миль. Чтобы добраться до юго-восточного квадранта, где ветры были не такими сильными и где было менее опасно повернуть к центру, надо было пролететь еще, скажем, двести тридцать миль. Спидометр на самолете сейчас был бесполезен, но по своему опыту Хансен знал, что скорость относительно Земли должна сейчас составлять чуть больше 300 узлов, то есть где-то 350 миль в час. Они находились в циклоне уже полчаса, значит, до поворота осталось еще полчаса.
      Лоб его покрылся испариной.
      Уайетта трясло и мотало в инструментальном отсеке, и он чувствовал, что набил синяки и шишки. Огоньки приборов мигали и вспыхивали, когда очередная молния ударяла в самолет, и Уайетт уповал на то, что перегрузка электроцепей все же не выведет приборы из строя.
      Он посмотрел на своих помощников. Смит сгорбился в кресле и умело нырял в стороны, когда самолет сильно накренялся. Время от времени он поворачивал какие-то ручки. С ним было все в порядке.
      Яблонски явно чувствовал себя плохо. Лицо его приняло зеленоватый оттенок, и когда Уайетт бросил взгляд в его сторону, он отвернулся, и его вывернуло наизнанку. Правда, он довольно скоро пришел в себя и принялся за работу. Уайетт улыбнулся.
      Взглянув на часы, он начал размышлять. Когда они повернут к центру урагана, им надо будет пролететь немногим более ста миль, чтобы оказаться в его «зрачке», таинственном островке спокойствия среди бушующего воздушного океана. Сначала их встретят там перехлестывающиеся потоки ветров разных направлений, и начнется приличная тряска – Уайетт положил на это минут сорок пять, – но затем можно будет перевести дыхание и осмотреться, прежде чем вновь ввязаться в драку. Хансен в течение пятнадцати минут будет кружить в этой чудесной тишине, а Уайетт займется измерениями. Все они будут потирать ушибленные места и настраивать себя на обратный полет.
      С момента поворота к центру заработают все приборы, регистрируя воздушное давление, влажность, температуру и прочие компоненты самых сильных ветров на Земле. Кроме того, с самолета будет сброшено то, что Уайетт называет «бомбовым грузом» – блоки сложнейших, замечательных приборов. Некоторые из них прежде, чем упасть, будут путешествовать в воздушных струях, другие сразу полетят вниз и будут плавать по поверхности потревоженного ураганом моря, а иные нырнут на определенную глубину. И все они будут посылать радиосигналы, которые должны регистрироваться аппаратурой на борту. Уайетт поудобнее устроился в кресле и, используя ларингофоны, соединенные с небольшим магнитофоном, стал наговаривать на пленку свои наблюдения.
      Полчаса спустя Хансен повернул к центру урагана, о чем предупредил Уайетта звонком. Угол ветровой атаки на самолет изменился, и это чувствовалось сразу. Возникли новые звуки, усилившие и без того невообразимую какофонию, рычаги управления повели себя по-другому. «Констеллейшн» стал хуже управляемым, попав в перекрестье ветров, мчавшихся, как летчик прекрасно знал, со скоростью миль 130 в час; самолет постоянно проваливался, кренился, и у Хансена, вынужденного без устали работать рычагами, скоро заболели руки. Гирокомпас давно вышел из строя, а катушка магнитного компаса бешено вертелась в своем кожухе.
      Уайетт и его команда были погружены в работу. Оглушенные убийственным ревом, измученные жуткой тряской, они все же находили в себе силы делать то, что нужно. Капсулы с приборами выбрасывались строго по графику и сразу же начинали подавать сигналы, они записывались на тридцать две дюймовых ленты, над которыми колдовали Смит и Яблонски. В перерывах между сбросами капсул Уайетт продолжал диктовать в свой микрофон, он знал: то, что он говорит, очень субъективно и не может быть использовано в качестве научных данных, но он любил позже сравнивать эти записи с цифровыми показаниями приборов.
      Внезапно шум и тряска прекратились, и Уайетт почувствовал облегчение, – они добрались до «зрачка» урагана. Самолет прекратило качать, и он словно заскользил по воздуху, и после рева бури звук работающих моторов показался чем-то невероятно тихим и мирным. Уайетт с трудом отстегнул ремни и спросил:
      – Ну, как дела?
      Смит помахал рукой.
      – Картина такая же, как обычно. Номер четыре не дал данных по влажности; нет данных по температуре с номера шесть; нет температуры моря с номера семь. – Он поморщился. – Ни клочка информации с номера три, а подводные капсулы все не сработали.
      – Черт бы их побрал! – в сердцах воскликнул Уайетт. – Я всегда говорил, что они слишком сложны. Что у вас, Яблонски?
      – У меня все в порядке, – ответил Яблонски.
      – Хорошо. Следите за приборами. Я пойду к летчикам.
      Он прошел к кабине и застал Хансена за массажем рук. Морган вел самолет по узкому кругу. Увидев Уайетта, он слегка улыбнулся.
      – Это просто какой-то ублюдок, – сказал Хансен. – Крепок, негодяй. Как там у вас?
      – Обычное число отказов, – этого мы ожидали. А под водой ни один не сработал.
      – А когда они хоть раз срабатывали?
      Уайетт криво улыбнулся.
      – Многого от них захотели. Чертовски сложные приборы, эти подводные капсулы. Вернемся, я напишу доклад и выскажу свое мнение, – мы без толку выбрасываем в море слишком много денег.
      – Если вернемся, – заметил Хансен. – Худшее еще впереди. На моей памяти таких ветров в юго-восточном квадранте не бывало. И чем севернее, тем будет хуже и хуже.
      – Если хотите, мы можем вернуться обратно тем же путем, – предложил Уайетт.
      – Если бы я мог, я так бы и сделал, – сказал Хансен. – Но, к сожалению, у нас не хватит горючего на то, чтобы опять идти по кругу. Так что придется прорываться кратчайшим путем. Предупреждаю, что полет будет дьявольским. – Он взглянул на Уайетта. – Это действительно препоганый циклон, Дейв.
      – Я знаю, – серьезно сказал Уайетт. – Позвони мне, когда будешь готов. – Он вернулся к приборам.
      Прошло всего пять минут, и звонок зазвенел. Уайетт понял, что Хансен нервничает. Обычно он старался побыть в «зрачке» урагана подольше. Быстро пристегнувшись, Уайетт напрягся, ожидая налета бури. Хансен был прав, этот циклон, несмотря на свои небольшие размеры, был исключительно злым, коварным и сильным. Интересно, каков должен быть перепад давлений, чтобы вызвать такой мощный ветер.
      Если то, через что они прошли, можно было назвать чистилищем, то теперь перед ними разверзся сущий ад. Все тело «Констеллейшн» скрипело и стонало от муки под ударами шквалов, во многих местах появились какие-то подтеки, и временами Уайетту казалось, что вот-вот от машины отвалятся крылья вместе со специальными дополнительными креплениями, корпус рухнет вниз и разобьется вдребезги о поверхность бушующего океана. Сверху на него откуда-то ручьем лилась вода, но тем не менее он умудрился сбросить оставшиеся приборные капсулы с точно рассчитанными интервалами.
      Почти в течение часа Хансен боролся с ураганом и был уже близок к отчаянию, когда самолет выбросило из облаков. Он был выплюнут совсем так же, как человек выплевывает вишневую косточку. Хансен дал знак Моргану принять управление и в полном изнеможении откинулся на своем кресле.
      Когда болтанка прекратилась, Уайетт подвел некоторые итоги. Половина оборудования Яблонски вышла из строя, счетчики просто стояли на нуле. Но запись на ленты шла, так что не все еще было потеряно. Результаты Смита были еще плачевнее – только три из двенадцати капсул стали подавать сигналы, да и те прекратились, когда прибор, который их принимал и записывал, от удара молнии заискрился и был почти сорван со своей стойки.
      – Ничего, – философски успокаивал себя Уайетт. – Мы все же прорвались.
      Яблонски стирал воду со своих приборов.
      – Вот это да, черт возьми, – заметил он. – Ничего себе ураган. Еще один такой же, как этот, и я буду искать себе работу на Земле.
      Смит усмехнулся.
      – И я тоже. Мы вместе.
      Уайетт посмотрел на них с улыбкой.
      – Такой, как этот, встретится нескоро, – сказал он. – Он был самым страшным из двадцати трех, с которыми я встречался.
      Уайетт двинулся в сторону кабины, и Яблонски, глядя ему вслед, произнес:
      – Двадцать три! Этот парень совсем свихнулся. Я больше десяти не выдержу. Осталось, кстати, еще два.
      Смит задумчиво тер рукой подбородок.
      – Может, он ищет смерть? Знаешь, есть такой комплекс – психология и все такое. А может, он просто любитель ураганов? Но он смелый малый, ничего не скажешь! Я никогда не видел такого хладнокровия.
      В кабине Хансен говорил усталым голосом:
      – Надеюсь, ты получил все, что хотел. Повторить это будет невозможно.
      – Думаю, этого достаточно, – сказал Уайетт. – Хотя точно можно будет сказать только, когда окажемся на земле. Сколько, кстати, нам еще лететь?
      – Три часа.
      В ровном реве машины послышался какой-то сбой, и из правого мотора появилась струйка черного дыма. Руки Хансена молниеносно метнулись к рычагам, и он заорал:
      – Микер? В чем дело?
      – Не знаю, – ответил Микер. – Давление масла падает. – Он сделал паузу. – Некоторое время назад были кое-какие неполадки, но тогда было бесполезно говорить вам об этом.
      Хансен глубоко вздохнул и, надув щеки, с шумом выпустил воздух.
      – О, Господи! – проговорил он серьезно и взглянул на Уайетта. – Теперь часа четыре, не меньше.
      Уайетт слабо кивнул и облокотился на перегородку. Он почувствовал, что напряжение внизу живота стало рассасываться, и теперь, когда все было позади, все его тело стала бить крупная дрожь.

      Уайетт сидел за своим столом. Тело его отдыхало, но мозг был готов к работе. Было раннее утро, солнечные лучи не обрели еще той жгучести, которая будет днем, и все кругом было свежо и ново. Уайетт чувствовал себя хорошо. По возвращении в прошлый полдень на базу он отправил все ленты с записями на компьютер и с наслаждением погрузился в горячую ванну, чтобы снять утомление его измочаленного тела. А вечером они с Хансеном выпили по паре пива.
      Теперь, при свете полного свежести утра, он предвкушал работу над полученными во время полета данными, хотя заранее знал: то, что он обнаружит, ему не понравится. Он, не отрываясь, просидел все утро, превращая сухие цифры в линии на листе бумаги, строя скелет этого явления природы, – схематичное изображение урагана. Закончив, он внимательно посмотрел на полученную таблицу и прикрепил ее кнопкой к большой доске, висевшей на стене кабинета.
      Только он начал составлять официальную справку, зазвенел телефон. Он взял трубку, и сердце его буквально подпрыгнуло, когда он услышал хорошо знакомый голос.
      – Джули! – воскликнул он. – Что ты тут делаешь, черт побери?
      Теплота ее голоса дошла до него сквозь электронные дебри телефонной связи.
      – У меня неделя отпуска, – сказала она. – Я была в Пуэрто-Рико, и один друг подкинул меня на своем самолете.
      – Где ты сейчас?
      – Я только что остановилась в «Империале». Это прямо сарай какой-то.
      – Пока у нас нет «Хилтона», это лучшее, что тут имеется, а он, ядумаю, не объявится. Он не такой дурак. Жаль, что тебе нельзя остановиться на базе.
      – Ничего, – сказала Джули. – Когда можно с тобой повидаться?
      – Ах, черт, – с досадой сказал Уайетт. – Боюсь, что я весь день буду занят. Дел по горло. Может, вечером? Как насчет обеда?
      – Отлично, – согласилась она, но Уайетту показалось, что она слегка разочарована. – Может, отправимся в Марака-клуб, – если он еще существует?
      – Он существует, хотя как удается Эвменидесу держаться на плаву, просто загадка. – Уайетт взглянул на часы. – Слушай, Джули, я сейчас, действительно, просто в запарке. Чтобы освободить вечер, надо успеть сделать уйму работы.
      Джули рассмеялась.
      – Ладно, ладно. Не будем болтать по телефону. Лучше при встрече. До вечера.
      Она положила трубку. Уайетт медленно положил свою и, повернувшись в кресле, посмотрел в окно на далекий Сен-Пьер, расположенный на другом берегу залива Сан-тего. Там, среди скопления строений, он смог различить маленький кубик «Империала». Улыбка тронула его губы. «Джули Марлоу, – с удивлением подумал он. – Так, так». Он познакомился с ней не так давно. Она работала стюардессой на линиях Карибского моря и Флориды, и ее представил ему гражданский летчик, друг Хансена.
      До поры до времени все складывалось удачно: она дважды в неделю пролетала через Сан-Фернандес, и они виделись регулярно. Прошли три приятных месяца, а затем руководство авиалинии решило, что правительство Сан-Фернандеса, в особенности президент Серрюрье, стали чинить препятствия нормальной ее деятельности, й Сан-Фернандес был исключен из маршрута.
      Уайетт стал вспоминать, когда же это было – два года? Нет, почти уже три года тому назад. Поначалу они с Джули активно переписывались, потом постепенна поток писем стал редеть. Дружбу трудно поддерживать перепиской, особенно дружбу между мужчиной и женщиной, и он каждый день ждал, что она сообщит ему о помолвке или замужестве, и тогда все вообще кончится.
      Он мотнул головой и посмотрел на часы, затем повернулся к столу и придвинул к себе бумагу. Он почти заполнил ее, когда в комнату вошел Шеллинг, главный метеоролог базы на мысе Саррат.
      – Последние данные с Тироса о вашей малышке, – сообщил он и бросил на стол пачку фотографий. – Хансен мне говорил, что вас изрядно поколотило.
      – Он не преувеличивал. Взгляните сюда, – Уайетт показал на таблицу, висевшую на стенде.
      Шеллинг подошел ближе и присвистнул.
      – Вы уверены, что ваши приборы не ошиблись?
      Уайетт тоже подошел к стене.
      – Да нет, у меня нет оснований так думать. – Он поднял кверху палец. – Восемьсот семьдесят миллибар в центре – такого низкого давления я что-то не припомню.
      Шеллинг опытным взглядом окинул таблицу.
      – А снаружи давление – тысяча сорок миллибар.
      – Перепад давления в сто семьдесят миллибар меньше, чем на сто пятьдесят миль. – Уайетт показал на северную часть урагана. – Теоретически здесь скорость ветра должна достигать ста семидесяти миль. После того, как мы там побывали, я в этом не сомневаюсь. И Хансен тоже.
      Шеллинг сказал:
      – Силен.
      – Да, – бросил Уайетт и вернулся к столу.
      Шеллинг последовал за ним, и они вместе стали разглядывать фотографии урагана.
      – Такое впечатление, что он немного сжимается, – сказал Уайетт. – Странно.
      – Это только ухудшает дело, – добавил Шеллинг мрачно. – Он положил две фотографии рядом. – Хотя движется он не так быстро.
      – Я полагаю, он делает восемь миль в час, то есть около двухсот миль в день. Давайте-ка уточним. Это важно. – Уайетт достал электронный калькулятор и стал нажимать кнопки. – Так и есть. Чуть-чуть меньше двухсот за последние двадцать четыре часа.
      Шеллинг надул щеки и с облегчением выдохнул.
      – Что же, это не так плохо. При такой скорости он должен добраться до восточного побережья Штатов дней через десять. А обычно такие ураганы держатся не больше недели. К тому же он, вероятно, будет двигаться не по прямой линии. Сила Кориолиса будет выталкивать его к востоку, и я думаю, что где-нибудь в северной Атлантике он рассосется, как это по большей части и бывает.
      – В вашем рассуждении есть два слабых пункта, – сказал Уайетт будничным голосом. – Нет никаких оснований быть уверенным в том, что его скорость не возрастет. Восемь миль в час – это страшно мало, в среднем их скорость – пятнадцать миль. Так что весьма вероятно, что он успеет дойти до Штатов. Что же касается силы Кориолиса, то есть другие факторы, которые могут ее подавить. К примеру, струя из турбины реактивного самолета на большой высоте может оказать сильное воздействие на траекторию урагана. Это мое предположение, ибо вообще-то нам известно об этом крайне мало. А о самолетах мы можем вообще никогда не узнать.
      Лицо Шеллинга вновь приняло унылое выражение.
      – Бюро погоды это все не понравится. Надо дать им знать.
      – Тут уж я ничего не смогу поделать, – сказал Уайетт, беря со стола специальный бланк. – Я не собираюсь ставить свою подпись под этим образчиком бюрократической писанины. Посмотрите, чего они хотят: «Сообщите продолжительность и направление движения урагана». Я не предсказатель и не работаю с магическими кристаллами.
      Шеллинг нетерпеливо пошевелил губами.
      – Все, что им нужно, предсказания согласно стандартной теории, – сказал он. – Это их вполне удовлетворит.
      – Вся наша теория выеденного яйца не стоит, – сказал Уайетт. – Это ведь все не то. Ну, вот, мы заполним эту форму, и какой-нибудь чиновник из Бюро погоды сочтет все, что тут написано, за святую истину. Мол, раз ученые говорят, значит, так оно и есть. А в результате тысячи людей могут погибнуть, так как действительность не сойдется с теорией. Возьмем Айону в 1955 году. Он менял направление семь раз за десять дней и угомонился прямо в бухте Святого Лаврентия. Ребята из метеорологических служб из кожи вон лезли, а он плевать хотел на всю их теорию. Нет, я не подпишу эту бумагу.
      – Хорошо, я подпишу, – сказал с раздражением Шеллинг. – Какое имя у этого урагана?
      Уайетт заглянул в какой-то справочник.
      – Имена довольно быстро идут на смену друг другу в этом году. Так, последний был Лаура. Значит, это будет Мейбл. – Он посмотрел на Шеллинга. – Еще одно. Как насчет островов?
      – А что острова? Мы дадим им обычное предупреждение.
      Он повернулся и вышел из кабинета. Уайетт смотрел ему вслед с нарастающим чувством отвращения.

      К вечеру Уайетт ехал по дороге, огибающей залив Сантего, к Сен-Пьеру, столице Сан-Фернандеса. Не велика была эта столица, но то же самое можно было сказать и обо всем острове. В угасающем свете дня он разглядывал привычные картины – банановые и ананасовые плантации, людей, работавших на них, – мужчин в грязных выцветших хлопчатобумажных рубашках и синих джинсах, женщин в ярких цветастых платьях и красивых косынках на головах. Все они, как обычно, смеялись, болтали друг с другом, их белые зубы и темные лоснящиеся лица блестели в лучах заходящего солнца. И как обычно, Уайетт с удивлением спросил себя: «Почему эти люди всегда кажутся такими радостными и счастливыми?»
      Причин радоваться у них было не много. Большинство из них было задавлено постоянной нищетой, результатом в первую очередь перенаселенности и неумелого обращения с землей. Когда-то, в восемнадцатом веке, Сан-Фернандес был богат сахарным тростником и кофе и был лакомым кусочком для боровшихся между собой европейских колониальных держав. Но в какой-то момент, когда хозяева отвлеклись на другие дела, рабы восстали и решили сами вершить свою судьбу.
      Может быть, это было хорошо, а может быть, и плохо. Правда, рабы теперь были свободны, но последовал ряд жестоких гражданских войн, истощивших экономику острова Сан-Фернандес. Непомерный рост населения довершил дело, и несчастные безграмотные крестьяне остались один на один со своими жалкими клочками земли и системой натурального обмена. Уайетт слышал, что в центральном, гористом районе острова люди за всю свою жизнь даже не видели денег.
      В начале двадцатого века дела на острове, кажется, стали поправляться. Окрепшее правительство открыло путь иностранному капиталу, кофе сменили бананы и ананасы, площади сахарного тростника значительно увеличились. Это были хорошие дни. Хотя заработок на плантациях, которыми владели американцы, был невысок, он все же был постоянен, и постепенно денежный рынок на острове оживал. Именно тогда был построен отель «Империал», и Сен-Пьер стал расширяться за пределы Старого города.
      Но Сан-Фернандес никак не мог выбраться из заколдованного круга своей истории. После второй мировой войны в результате кровавого переворота к власти пришел Серрюрье, самозванная Черная Звезда Антильских островов. Его кровавая клика правила неправедным путем судов, убийств, диктатуры армии. У него не было противников, он расправился с ними, и на острове установилась одна власть, власть черного кулака Серрюрье.
      И все же люди находили в себе силы смеяться.
      Сен-Пьер был замызганным городишкой с кое-как построенными кирпичными домами с ржавыми крышами и облупленными стенами. Повсюду стоял тяжелый запах гниющих фруктов, тухлой рыбы, людских и звериных экскрементов. Он ощущался и здесь, в «Империале», хранившем еще следы лучших времен.
      Уайетт вглядывался в полумрак плохо освещенного помещения – на городской станции опять что-то произошло – и наконец, увидел Джули. Она сидела за столом с каким-то мужчиной, и настроение у Уайетта вдруг неизвестно отчего упало. Впрочем, услышав знакомый теплый голос, он немного приободрился.
      – Хелло, Дейв. Очень рада вновь видеть тебя. Это Джон Костон. Он тоже здесь остановился. Он, как и я, летел из Майами в Сан-Хуан, и здесь мы опять наткнулись друг на друга.
      Уайетт стоял в нерешительности, ожидая, что, может быть, Джули извинится перед Костоном и покинет его, но она этого не сделала, и он сел за стол рядом с ними.
      Костон сказал:
      – Мисс Марлоу рассказывала мне о вас. Не могу понять одной вещи, почему англичанин работает на американской военно-морской базе.
      Прежде чем ответить, Уайетт посмотрел на Джули, затем оценивающе – на Костона. Тот был невысокого роста, крепкий человек с квадратным лицом, с сединой на висках и проницательными карими глазами. Судя по его акценту, он был англичанином, но его флоридский костюм мог ввести в заблуждение.
      – Начнем с того, что я не англичанин, – сказал Уайетт подчеркнуто. – Я из Вест-Индии. Мы тут не все черные, знаете ли. Я родился на Сен-Криттсе, детство провел на Гренаде, а образование получил в Англии. Ну, а что касается американцев, то я работаю не на них, а с ними. Тут есть разница. Я на этой базе вроде как в командировке от местной метеорологической службы.
      Костон улыбнулся.
      – Теперь понятно.
      Уайетт посмотрел на Джули.
      – Может, выпьем перед обедом?
      – Прекрасная мысль. Что хорошо идет на Сан-Фернандесе?
      – Может быть, мистер Уайетт покажет нам, как делается местный напиток – «пунш по-плантаторски», – сказал Костон, весело поблескивая глазами.
      – О, да, пожалуйста. Мне всегда хотелось его попробовать в хорошей компании, – попросила Джули.
      – Я-то лично считаю, что его достоинства сильно преувеличены, – сказал Уайетт. – Я предпочитаю виски. Но если вы хотите этого пунша, пожалуйста.
      Он подозвал официанта и сказал ему несколько слов на распространенном на острове жаргоне, представлявшем собой смесь ломаного французского и местных наречий. Вскоре необходимые ингредиенты для пунша появились на столе.
      Костон достал из нагрудного кармана блокнот.
      – Я запишу, если вы не возражаете. Может, пригодится.
      – Не надо. Есть маленький стишок, который вы легко запомните и никогда не забудете. Послушайте:
 
Кислому – доля,
Сладкому – две,
Крепкому – три доли,
Четыре – воде.
 
      – Это, конечно, схема, но близко к истине. Кислое – лимонный сок, сладкое – сироп, крепкое – ром. Лучше всего из Мартиники. Ну и вода со льдом. А пропорции – в стишке.
      Уайетт говорил, а руки его механически двигались, отмеряя нужные составные части и смешивая их в большой серебряной чаше, стоявшей посередине стола. Одновременно он смотрел на Джули. Она совсем не изменилась, только сделалась еще более привлекательной. Может, ему так казалось, потому что он давно не видел ее. Он перевел взгляд на Костона. Ему хотелось знать, какое тот имеет отношение к Джули.
      – Если вы окажетесь на Мартинике, – сказал он, – там в любом баре вы сами сможете изготовить «пунш по-плантаторски». Там так много рома, что за него даже не берут денег – только за лимон и сироп.
      Костон повел носом.
      – Пахнет замечательно.
      Уайетт улыбнулся.
      – Ром делает свое дело.
      – Почему ты никогда не делал этого раньше, Дейв? – спросила Джули, с интересом глядя на чашу.
      – Меня никогда не просили, – сказал Уайетт, делая последнее помешивание. – Ну вот. Некоторые еще кладут туда фрукты, но я лично не люблю напитки, которые надо есть. – Он наполнил черпак. – Джулия?
      Она протянула стакан, и он наполнил его. Затем, наполнив остальные стаканы, сказал:
      – Добро пожаловать на Карибское море, мистер Костон.
      – Замечательно! – воскликнула Джули. – Так мягко.
      – Мягко, но в то же время сильно, – заметил Уайетт. – Тебе не понадобится выпить много, чтобы очутиться в отключке.
      – Что ж, хорошее начало вечера, – сказала Джули. – Теперь даже «Марака-клуб» нам покажется привлекательным. – Она обратилась к Костону. – Не присоединитесь к нам?
      – Большое спасибо, – сказал Костон. – Я как раз размышлял, чем бы развлечь себя этим вечером. Я к тому же надеюсь, что мистер Уайетт, как сторожил этого острова, сможет рассказать мне, что следует посмотреть на Сан-Фернандесе.
      Уайетт, бросив мрачный взгляд на Джули, вежливо сказал:
      – Буду рад.
      На самом деле он был расстроен. Он надеялся, что Джули привлекла на Сан-Фернандес возможность повидаться с ним, но, по-видимому, она просто искала развлечений. Но какого же дьявола ей надо было для этого ехать сюда?
      Костон, как оказалось, был журналистом, корреспондентом одной крупной лондонской газеты, и за обедом он веселил их смешными эпизодами из своей жизни. Затем они поехали в «Мараку», лучший из ночных клубов, который мог отыскаться в Сен-Пьере. Его владельцем был грек Эвменидес Папегайкос, который обеспечивал сочетание экзотической южно-американской атмосферы с минимумом услуг и с самыми высокими ценами. Но если не считать порядком поднадоевшего Уайетту офицерского клуба на базе, это было единственное место, где можно было культурно провести вечер.
      Они вошли в прокуренную, тускло освещенную залу, из глубины которой кто-то помахал Уайетту рукой. Это был Хансен, который проводил здесь время вместе со своим экипажем. В дальнем конце был слышен пронзительный голос какого-то американца, повествовавшего с многочисленными подробностями о своих рыболовных успехах. Они нашли свободный столик, и, пока Костон заказывал выпивку на чистом французском языке, которого официант не мог понять, Уайетт предложил Джули потанцевать.
      Раньше они с удовольствием танцевали друг с другом, но сейчас в каждом из них была какая-то скованность, напряженность. Они некоторое время танцевали молча, потом Джули спросила:
      – Ну что, Дейв, познакомился с какими-нибудь хорошими ураганами за последнее время?
      – Достаточно видеть один, и ты уже знаком со всеми, – ответил он. – А ты?
      – Почти то же самое. Один полет похож на все остальные. Те же места, тот же воздух, те же пассажиры. Я иногда готова поклясться, что авиапассажиры – особый народ, не то, что мы, простые смертные. Вроде Доусона – вон того, видишь?
      Уайетт вновь прислушался к резкому голосу американца, продолжавшего свои рыболовные байки.
      – Ты знаешь его?
      – А ты не знаешь? – воскликнула она с удивлением. – Это же Доусон. Большой Джим Доусон – писатель. Его все знают. Он постоянный пассажир на моем маршруте и чертовски неприятный, надо сказать.
      – Слышал о таком, – сказал Уайетт.
      Джули была права. Имя Большого Джима Доусона было известно во всех уголках земного шара. Предполагалось, что он хороший писатель, но Уайетт не был настолько компетентен, чтобы судить об этом. Во всяком случае, критики считали именно так. Он посмотрел на Джули и сказал:
      – А Костон тебе не кажется неприятным?
      – Нет, мне он нравится. Он один из таких вежливых, невозмутимых англичан, о которых пишут в романах, знаешь, такой тип тихони с неизвестными глубинами.
      – Он один из постоянных пассажиров?
      – Нет, я увидела его впервые в прошлом рейсе. И совсем неожиданно встретила его здесь, на Сан-Фернандесе.
      – Ты, конечно, приложила максимум стараний, чтобы он чувствовал себя здесь, как дома.
      – Нет, это было просто гостеприимство. Помощь иноземцу в чужой стране. – В глазах Джули зажегся озорной огонек. – Что такое, мистер Уайетт, да вы никак ревнуете?
      – Может быть, – проговорил Уайетт грубовато. – Если, конечно, мне стоит ревновать.
      Джули опустила глаза и слегка побледнела. Дальше они танцевали в неловком молчании. Когда музыка прекратилась, они направились к столику, но тут Джули подхватил шумно веселый Хансен.
      – Джуди Марлоу! Что вы делаете здесь, в этой дыре? Я ее умыкаю, малыш Дейви, но возвращу в целости и сохранности. – Он стремительно увлек ее на танцевальный круг и принялся выписывать шаржированную самбу, а загрустивший Уайетт присоединился к Костону.
      – Сильная штука, – сказал Костон, поднимая бутылку и разглядывая ее на свет. – Хотите?
      Уайетт кивнул и стал смотреть, как Костон наполняет бокал.
      – Вы здесь по делу? – спросил он.
      – Упаси Боже! – воскликнул Костон. – У меня была неделя отпуска, и поскольку я оказался в Нью-Йорке, я решил завернуть сюда.
      Уайетт посмотрел в умные глаза Костона, пытаясь понять, говорит ли он правду.
      – Здесь нет ничего особенного для отдыха. Лучше вам отправиться на Бермуды.
      – Может быть, – бросил невзначай Костон. – Расскажите мне что-нибудь о Сан-Фернандесе. Какая у него история?
      Уайетт кисло улыбнулся.
      – Такая же, как у любого Карибского острова, может, чуть подлинней. Сначала остров был испанским, затем английским и, наконец, французским. Французы оказали наибольшее влияние – это видно по языку, хотя здесь можно встретить людей, которые называют Сен-Пьер Сан-Педро или Порт-Питер. Вообще язык страшно смешанный.
      Костон уныло кивнул, думая о своем неудачном общении с официантом.
      – Когда Туссен и Кристоф в начале девятнадцатого века выгнали французов с Гаити, – продолжал Уайетт, – народ здесь сделал то же самое, хотя этот факт не получил такой известности.
      – Угу, – опять кивнул Костон. – А как здесь оказались американцы?
      – Это случилось на рубеже нашего столетия. Как раз в это время американцы начали поигрывать мускулами. Они нашли, что уже достаточно сильны, чтобы следовать доктрине Монро, и участвовали в парочке войн, чтобы доказать это. Им пришлась по вкусу перспектива на правах старшего брата вмешиваться в дела других народов в этой части мира. На Сан-Фернандесе в 1905 году творилось что-то кошмарное – кровавые мятежи, восстания, и американцы послали сюда морскую пехоту. Остров управлялся ими вплоть до 1917 года. Потом они ушли, но зацепились за мыс Саррат.
      – Нечто подобное произошло и на Гаити?
      – На большинстве островов – на Гаити, Кубе, в Доминиканской республике.
      Костон ухмыльнулся.
      – В Доминиканской республике это происходило не раз. – Он отхлебнул из стакана. – Я полагаю, по поводу мыса Саррат есть какой-то договор?
      – Это можно назвать и так. Американцы арендовали мыс в 1906 году за тысячу золотых долларов в год, – неплохая сумма для того времени. Сейчас, вследствие инфляции, президент Серрюрье получает 1693 доллара. – Он сделал паузу и добавил: – и двенадцать центов.
      Костон хмыкнул.
      – Неплохая сделка с точки зрения американцев, хотя немного и жесткая.
      – То же они проделали на Кубе с базой Гуантанамо. Кастро получает от них вдвое больше, но я думаю, он предпочел бы иметь Гуантанамо, а не американцев.
      – Еще бы.
      – Флот старается укрепиться здесь и использовать эту базу в качестве замены Гуантанамо в случае, если Кастро решит отобрать ее у американцев. По-моему, возможность такая имеется.
      – Имеется, – согласился Костон. – Не думаю, что он может вернуть ее силой, но при удачных политических обстоятельствах прибегнет к шантажу и сможет достичь своей цели.
      – Как бы то ни было, у американцев есть мыс Саррат, – сказал Уайетт. – Но он далеко не так хорош, как Гуантанамо. Залив Сантего мелкий, даже легкий крейсер сюда не зайдет. А чтобы только достичь уровня Гуантанамо с точки зрения оборудования и удобств, понадобится еще двадцать лет и миллионов двести долларов. Хотя как воздушная база мыс Саррат оборудован неплохо, поэтому мы и используем его в качестве центра для изучения ураганов.
      – Да, мисс Марлоу говорила мне об этом, – начал было Костон, но тут вернулись Хансен с Джули, и он решил воспользоваться случаем, чтобы пригласить Джули на танец.
      – Вы не собираетесь предложить мне выпить? – вопросил Хансен.
      – Пожалуйста, наливай, – сказал Уайетт и в это время увидел, как в комнату вошел Шеллинг с еще одним офицером. – Скажи мне, Гарри, каким образом удалось Шеллингу получить чин капитана третьего ранга?
      – Не знаю, – сказал Хансен, присаживаясь к столу. – Наверное, потому, что хороший метеоролог. Офицер из него, как из быка дойная корова. Настоящий офицер должен вести людей, а этот не может быть даже вожатым у девчонок-скаутов. Так что он получил повышение по линии специальности.
      – Я расскажу тебе кое-что, – сказал Уайетт и поведал Хансену об утреннем разговоре с Шеллингом. Он закончил рассказ словами:
      – Он думает, что метеорология – точная наука. Прямо как говорится в учебниках. Такие люди пугают меня.
      Хансен засмеялся.
      – Дейв, ты столкнулся с типом офицера, который не так уж редок в старом добром американском флоте. Пентагон просто кишит ими. Он всегда действует по уставу по одной простой причине – в этом случае он никогда не ошибется, а офицер, который не ошибается, считается надежным и удобным.
      – Надежным! – Уайетт почти сорвал голос. – Да в своей работе он так же надежен, как гремучая змея. В его руках жизни людей!
      – Большинство морских офицеров отвечают за людские жизни, – сказал Хансен. – Послушай, Дейв, я тебе скажу, как надо обращаться с такими парнями, как Шеллинг. У него скрытный ум, он сам как стенка. Сквозь него не пройдешь. Значит, надо идти в обход него.
      – Это мне трудно. У меня же нет статуса. Я не имею отношения к военно-морскому флоту, я даже не американец. Он составляет сообщения для Бюро погоды, они поверят ему.
      – Ты что-то сильно переживаешь по этому поводу. В чем дело?
      – Черт его знает. У меня странное предчувствие, что все скоро пойдет не так, как надо.
      – Ты имеешь в виду Мейбл?
      – Да, наверное, Мейбл. Я не вполне уверен.
      – Я тоже по этому поводу переживал, когда копошился в его брюхе, – сказал Хансен. – Но сейчас я вполне успокоился.
      Уайетт сказал:
      – Гарри, я родился здесь и мне довелось здесь увидеть кое-какие странные вещи. Я помню, когда я был еще мальчишкой, нам сообщили, что приближается ураган, но мы можем не беспокоиться, – он пройдет в милях в двухстах от Гренады. Никто и не стал беспокоиться, кроме жителей горных районов, которым, кстати, никто ничего так и не сообщил. Там много истинных карибцев, у некоторых тысячелетние корни в районе Карибского моря. Они укрепили двери встроенных в породу амбаров и спрятались в них. Когда ураган подошел к Гренаде, он вдруг сделал резкий поворот вправо и чуть не затопил остров. Откуда эти горные жители знали, что ураган повернет?
      – У них было предчувствие, – сказал Хансен. – И хватило здравого смысла прислушаться к нему. Со мной так тоже бывало. Я однажды летел в облаке, и вдруг что-то словно толкнуло меня. Я рванул рычаг и немного снизил высоту. И будь я проклят, если в том слое, где я только находился, не объявился гражданский самолет. Он просвистел надо мной на расстоянии комариного носа.
      Уайетт пожал плечами.
      – Как ученый я должен полагаться не на свои чувства, а на то, что я могу измерить. Я же не могу продемонстрировать свои ощущения Шеллингу.
      – Черт с ним, с Шеллингом! – сказал Хансен. – Дейв, я не думаю, что найдется хоть один крупный ученый, который бы не двигался вперед с помощью интуиции. Я все же считаю, что ты должен обойти Шеллинга. Что ты думаешь о том, чтобы поговорить с командующим?
      – Я посмотрю, как пойдут дела завтра, – сказал Уайетт. – Я хочу убедиться в том, что перед нами действительно настоящий ураган.
      – Не забывай о своих чувствах к Мейбл, – сказал Хансен.
      – Какие же чувства ты испытываешь к этой Мейбл? – раздался сзади холодный голос Джули.
      Хансен расхохотался и приподнялся со стула. Джули жестом руки усадила его обратно.
      – Все ноги оттанцевала, – сказала она. – А я еще ничего не пила. Следующий танец мы пропустим. – Она бросила взгляд на Уайетта. – Кто эта Мейбл?
      Хансен подавился смешком.
      – Это одна из девочек Дейва. У него их целый набор. В прошлом году была Изабель, помнишь, Дейв? Ты славно и весело побаловался с ней.
      Уайетт сказал:
      – А тебя она неплохо отколошматила, если не ошибаюсь.
      – Но мне удалось вырваться из ее объятий. Костон щелкнул пальцами и, словно в озарении, воскликнул:
      – Да вы же говорите об ураганах, правда?
      – Зачем это ураганам дают женские имена? – спросила Джули с оттенком неудовольствия.
      – Так их легче запомнить, – сказал Уайетт с невозмутимым лицом. – И трудно забыть. Кажется, ассоциация женских клубов Америки выдвинула протест по этому поводу, но у них ничего не вышло. Один раунд борьбы между полами был выигран.
      – Я бы хотел познакомиться с вашей работой, – сказал Костон. – В профессиональном плане, я имею в виду.
      – Вы же в отпуске.
      – Журналисты на самом деле никогда не бывают в отпуске. Новости подворачиваются всегда.
      Уайетт вдруг понял, что Костон ему начинает нравиться. Он сказал:
      – Что ж, вы могли бы приехать на базу. Почему бы и нет.
      Хансен усмехнулся.
      – Шеллинг возражать не будет. Он страшно падок на газетную популярность – позитивного характера, конечно.
      – Я постараюсь не быть слишком строгим, – сказал Костон. – Когда можно приехать?
      – Как насчет завтра, в одиннадцать? – спросил Уайетт. Он повернулся к Джули. – Ты интересуешься ураганами? Почему бы и тебе не приехать за компанию? – Его вопрос прозвучал довольно официально.
      – Большое спасибо, – ответила она таким же официальным тоном.
      – Договорились, – сказал Костон. – Я привезу мисс Марлоу. Я как раз собираюсь нанять машину на время. – Он обратился к Хансену. – Вы там на базе сталкиваетесь с какими-нибудь затруднениями при общении с местными властями?
      Глаза Хансена на долю секунды сузились, он спросил:
      – Что вы имеете в виду?
      – Ну, насколько я понимаю, американцы здесь не пользуются большой популярностью. А что касается Серрюрье, то он, кажется, крутой парень и проводит жесткую политику, не задумываясь о средствах. То, что мне рассказывали, повергло меня почти в шок, а я вообще-то не слишком впечатлительная натура.
      Хансен ответил лаконично:
      – Мы в их дела не вмешиваемся, они не вмешиваются в наши, – это своего рода неписаное соглашение. Ребята на базе хорошо проинструктированы на этот счет. Были кое-какие инциденты, но командующий принял быстрые и решительные меры.
      – Какого рода... – начал Костон, но его вопрос потонул в оглушительном голосе, раздавшемся прямо над ними:
      – Эй, вы случайно не стюардесса с моего рейса в Пуэрто-Рико?
      Уайетт поднял глаза и увидел нависшую над ним бычью фигуру Доусона. Он посмотрел на Джули. На ее лице появилась стандартная профессиональная улыбка.
      – Вы правы, мистер Доусон.
      – Не ожидал увидеть вас здесь, – проревел Доусон. Казалось, он был просто не в состоянии говорить нормальным голосом, хотя, может быть, это было оттого, что он был навеселе. – Не выпьете ли со мной? – он сделал широкий жест рукой. – Давайте все выпьем.
      – Я тут председатель, мистер Доусон, – сказал Костон, – не выпьете ли со мной?
      Доусон наклонился и посмотрел на Костона, слегка прищурясь.
      – По-моему, я вас где-то видел.
      – Кажется, мы встречались в Лондоне.
      Доусон распрямился и обошел вокруг стола, чтобы получше разглядеть Костона. Некоторое время он стоял, тупо уставясь на него, затем щелкнул пальцами.
      – Точно. Вы один из тех нахалов-репортеров, которые разделали меня под орех, когда в Англии вышла моя «Огненная игра». Я ваше лицо никогда не забуду. Вы из тех парней, что пили мой ликер, а потом всадили мне нож в спину.
      – Насколько я помню, я в то утро ничего не пил, – невозмутимо заметил Костон.
      Доусон шумно выдохнул воздух.
      – Я не уверен, что буду пить с вами, мистер Как-вас-там. Я выбираю свою компанию. – Он покачнулся на ногах и перевел взор на Джули. – В отличие от некоторых.
      Уайетт и Хансен встали со своих стульев, но Костон резко произнес:
      – Сядьте вы, оба. Не валяйте дурака.
      – А ну вас к дьяволу, – пробормотал Доусон, проведя ладонью по лицу. Он повернулся, наткнулся на стул и нетвердым шагом направился в сторону туалетов.
      – Несимпатичный тип, – сухо заметил Костон. – Сожалею.
      Уайетт поднял упавший стул.
      – Я думал, что вы журналист-международник, – сказал он.
      – Вообще-то да, – ответил Костон. – Но пару лет тому назад я помогал редакции с местным материалом. Тогда много было больных гриппом. – Он улыбнулся. – Я не литературный критик. И я написал статью о нем как о человеке, не как о писателе. Доусону она абсолютно не понравилась.
      – А мне Доусон абсолютно не нравится, – сказал Хансен. – Вздорный американец.
      – Самое смешное, – сказал Костон, – что он хороший писатель. Мне вообще-то нравится, как он пишет. И критики его высоко ценят. Хуже другое. Он свято верит в то, что мантия папы Хемингуэя покроет его плечи, а мне кажется, он ему не по плечу.
      Уайетт тихо спросил Джули:
      – Он сильно досаждал тебе во время рейса?
      – Стюардесс учат тому, чтобы они присматривали только за собой, – ответила она шутливо, но он заметил, что она при этом не улыбнулась.
      Происшествие явно подействовало на всех. Джули больше не захотела танцевать, и они покинули клуб довольно рано. Уайетт подвез Джули и Костона к «Империалу», и они с Хансеном отправились на базу.
      Но по дороге, около площади Черной Свободы им пришлось задержаться. Колонна военных грузовиков преградила им путь. За ней промаршировал батальон пехоты. Солдаты изнывали под тяжестью амуниции, их черные лица лоснились от пота и в свете уличных фонарей сверкали, как хорошо начищенные ботинки.
      – Что-то сегодня неспокойно, – сказал Хансен. – Ребята в полной выкладке. Жди каких-нибудь событий.
      Уайетт осмотрелся.
      Большая площадь, обычно запруженная народом даже в такое время, была теперь совершенно пуста. Лишь кое-где виднелась группа полицейских и людей, одетых в штатское – агентов тайной полиции Серрюрье. Обычная здесь веселая разноголосица толпы сменилась мерным стуком солдатских ботинок. Все кафе и ресторанчики были закрыты, окна их зашторены, и площадь выглядела темной и угрюмой.
      – Да, что-то происходит, – согласился он. – Такое уже было полгода назад. Я так и не понял, почему.
      – Серрюрье – довольно нервный тип, – заметил Хансен. – Боится собственной тени. Говорят, что он больше года уже не вылезает из президентского дворца.
      – Видимо, у него новый кошмар.
      Колонна марширующих кончилась, и Уайетт, выжав сцепление, повел машину вокруг площади мимо напыщенно-героической бронзовой статуи Серрюрье и выехал на дорогу, ведущую к базе. Всю дорогу до мыса Саррат он думал о Джули, о странном ее поведении.
      Думал он и о Мейбл.

      Костон на следующий день поднялся рано и после обычного гостиничного завтрака, посмотрев в записной книжке пару адресов, вышел в город. Он вернулся в «Империал» задумчивым и рассеянным, так что когда они ехали на мыс Саррат в нанятом им автомобиле, разговора не получилось. У ворот базы их остановили, но после разговора по телефону дежурный дал знак матросу, и тот проводил их до кабинета Уайетта.
      Джули с любопытством рассматривала таблицы на стенах, старенький стол и поцарапанные стулья.
      – Вы тут не роскошествуете, – заметила она.
      – Это просто рабочий кабинет, – сказал Уайетт. – Присаживайтесь.
      Костон уставился на таблицы с выражением некоторого скепсиса на лице.
      – Меня поражают эти ученые, – сказал он. – Они всегда говорят о простых вещах так, что мы, простые смертные, ни черта не можем понять.
      Уайетт рассмеялся, но ответил серьезно.
      – Дело обстоит как раз наоборот. Наша задача – упростить то, что на самом деле невероятно сложно.
      – Да уж, постарайтесь, пожалуйста, подбирать слова попроще, – попросил Костон. – Я слышал, что вы недавно летали на личную встречу с ураганом. Как вам удалось узнать его месторасположение? Он ведь в тысяче миль отсюда.
      – Это совсем просто. Раньше об образовании циклона узнавали только тогда, когда его замечали на каком-нибудь корабле или на острове. В наши дни мы их обнаруживаем рано. – Уайетт разложил на столе фотографии. – Это снимки из космоса. Мы их получаем со спутников – либо серии Тирос, либо – Нимбус.
      Джули смотрела на фотографии, ничего не понимая. Уайетт начал объяснять.
      – Здесь все, что нам нужно знать. Вот здесь, в углу, – время, когда это снято, вот это – масштаб. Этот конкретный ураган – около трехсот миль в поперечнике. А вот это – широта и долгота. Так что мы точно знаем, где он находится.
      Костон щелкнул ногтем по одной из фотографий.
      – Это как раз тот ураган, которым вы сейчас занимаетесь?
      – Именно. Это Мейбл. Я только что закончил расчеты по его теперешнему местонахождению и курсу. Он сейчас находится менее, чем в шестистах милях к юго-востоку от нас и движется на северо-запад со скоростью, чуть превышающей десять миль в час. Это вполне согласуется с теорией.
      – А я думала, ураганы движутся быстрее, – сказала Джули с удивлением.
      – Нет-нет, речь идет не о скорости ветра: Это скорость всего урагана в целом относительно поверхности Земли. А ветра внутри него чрезвычайно сильные, более ста семидесяти миль в час.
      Костон был погружен в раздумье.
      – Мне это как-то не нравится, – сказал он. – Вы говорите, что он идет на северо-запад. Такое впечатление, что он движется прямо на нас.
      – Да, – подтвердил Уайетт. – Но учтите, что ураган обычно движется не по прямой. – Он взял со стола большую плоскую книгу. – Это атлас ураганов. Мы фиксируем их траектории и, анализируя их, пытаемся делать обобщения. Иногда нам это удается. Вот к примеру – 1955 год. – Он открыл атлас, полистал его. – Вот Флора и Эдит – хрестоматийные случаи. Они шли с юго-востока, затем повернули к северо-востоку по параболе. Такая траектория определяется несколькими факторами. На ранней стадии ураган устремляется на север, но затем вынужден повернуть к западу под воздействием вращения Земли. Позже он попадает под влияние северо-атлантической системы ветров и поворачивает к востоку.
      Костон пристально вглядывался в таблицы.
      – А что вы скажите про этот?
      Уайетт улыбнулся.
      – Я так и думал, что вы обратите на него внимание. Это Алиса. Он двигался к югу, а завершился в Северной Бразилии, – мы до сих пор не знаем, почему. А вот Джанет и Хильда. Они не поворачивали назад, а вопреки теории прошли прямо над Юкатаном в Северную Мексику и Техас. Они погубили массу людей.
      – Мне кажется, ваша теория сильно хромает, – проворчал Костон. – А что вы скажите про эту завитушку?
      – Айона? Я как раз вчера вспоминал его. Он шел, извиваясь, как змея, и если распрямить извивы, получится курс, вполне соответствующий теории. Но мы пока не знаем, что в точности является причиной таких резких поворотов ураганов. У меня есть идея о том, что, может, на них оказывают влияние газовые струи реактивных самолетов, но это трудно проверить. Вообще ураган – весьма чувствительная вещь. Он ведь представляет собой довольно тонкий слой, всего несколько тысяч футов высотой. Поэтому, скажем, контакт с Землей разрушает его. Стоит ему налететь на горную цепь, он разобьется об нее до смерти .Правда, при этом успеет наделать бед.
      Джули тоже внимательно рассматривала таблицы.
      – Они похожи на больших животных, правда? Ей-богу, такое впечатление, что этот Айона сначала хотел разрушить мыс Гаттерас, но потом повернул, потому что он ему не понравился.
      – Было бы здорово, если бы они обладали разумом. Тогда нам, может быть, лучше удавалось бы предсказывать их поведение. А это необходимо. Ведь ураган – это гигантская тепловая машина, самая большая и мощная динамическая система на Земле. – Он кивнул на таблицы. – Мейбл, к примеру, имеет энергию большую, чем энергия тысячи водородных бомб.
      – Ты так восторгаешься ураганами, словно влюблен в них, – заметила Джули.
      – Чепуха! – воскликнул Уайетт. – Я их ненавижу. Как и все население Вест-Индии.
      – А здесь, на Сан-Фернандесе, бывали ураганы? – спросил Костон.
      – На моей памяти нет. В последний раз ураган налетел на Сан-Фернандес в 1910 году. Он разрушил Сен-Пьер до основания и убил шесть тысяч человек.
      – Один ураган за шестьдесят лет, – протянул Костон. – А скажите, мне просто интересно это знать, какова вероятность того, что этот ваш приятель Мейбл завернет прямо сюда?
      Уайетт улыбнулся.
      – Это возможно, но маловероятно.
      – Ага, – сказал Костон, глядя на таблицу. – Получается, что Серрюрье гораздо более опасен для острова, чем любой из ваших ураганов. Он в общей сложности погубил здесь больше, чем 20 000 человек. Если бы ураган помог избавиться от него, то лучше в он пришел сюда.
      – Может быть, – сказал Уайетт. – Но это не моя область. Я с политикой дела не имею. – Он снова начал говорить об ураганах, но теперь интерес его слушателей не был таким горячим, они явно устали от обилия научной информации, и он предложил завершить их встречу и пойти на ланч.
      Они расположились в офицерской столовой, куда Хансен, который согласился к ним присоединиться, пришел с опозданием.
      – Извините, друзья, я был занят. – Он обратился к Уайетту.
      – Кто-то, видимо, спятил. Пришел приказ – срочно подготовить к полету все вышедшие из строя самолеты. Мою машину они уже сделали. Утром я осмотрел ее, а днем – контрольный полет. – Он притворно закатил глаза. – А я-то мечтал о неделе отдыха.
      Костон был явно заинтересован.
      – Что-нибудь серьезное? – спросил он.
      Хансен пожал плечами.
      – Да, по-моему, нет. Брукс вообще не склонен к панике.
      – Брукс?
      – Капитан первого ранга Брукс – командующий базой.
      Уайетт тихо спросил Джули:
      – Что ты сегодня делаешь днем?
      – Ничего особенного. А что?
      – Я устал от кабинетной работы. Не прокатиться ли нам на Сен-Мишель? По-моему, ты любила бывать на этом пляже. Сегодня вполне подходящий день для купания.
      – Прекрасная мысль, – согласилась она. – Хорошо.
      – После ланча и поедем.
      – Что там с Мейбл? – спросил Хансен.
      – Ничего нового, – сказал Уайетт. – Пока он ведет себя вполне прилично. Только что прошел мимо Гренады, как мы и предсказывали. Скорость, впрочем, немного увеличилась. Шеллинг слегка обеспокоен этим.
      – А своим предсказанием он не обеспокоен? Впрочем, он себя обезопасил, будь уверен.
      Костон, вытирая салфеткой углы рта, сказал:
      – Если позволите, я переменю тему. Кто-нибудь из вас слышал о человеке по имени Фавель?
      – Джулио Фавель? – переспросил Хансен. – Да он же мертв.
      – В прошлом году люди Серрюрье схватили его в горах. Там происходила стычка, и пленников не брали. Фавеля убили. Об этом сообщали в газетах. – Он недоуменно поднял брови. – А почему вы им интересуетесь?
      – Да ходят слухи, что он жив, – сказал Костон. – Я об этом слушал только сегодня утром.
      Хансен посмотрел на Уайетта, Уайетт на Хансена. Уайетт сказал:
      – Не этим ли объясняется кошмар прошлой ночи? – И, обращаясь к Костону, пояснил: – Прошлой ночью в городе было много войск.
      – Я тоже видел, – сказал Костон. – А кто этот Фавель?
      – Не притворяйтесь, – сказал Уайетт. – Вы же репортер, вы знаете это так же, как я.
      Костон улыбнулся и сказал без тени смущения:
      – А я хочу знать взгляды других. Так сказать, объективное мнение. Как ученый, вы должны ценить это.
      – Так кто же такой этот Фавель? – вмешалась Джули.
      Костон сказал:
      – Кость в горле Серрюрье. Серрюрье называет его бандитом, а Фавель предпочитает называть себя патриотом. Я думаю, что правда скорее на стороне Фавеля. До того, как сообщили о его смерти, он скрывался в горах и доставлял Серрюрье немало хлопот. После никаких сведений о нем не поступало – до сих пор.
      – Не верю, что он жив, – сказал Хансен. – Мы бы, наверное, знали об этом.
      – У него могло быть достаточно ума, чтобы, пользуясь слухами о своей смерти, залечь на дно и копить силы.
      – А может, он болел, – сказал Уайетт.
      – Может быть, – сказал Костон и обратился к Хансену, – ну и что вы думаете по этому поводу?
      – Вся моя информация исходит из газет, – сказал Хансен: – к тому же мой французский не так уж хорош, – во всяком случае, это не тот французский, на котором изъясняются тут. – Он наклонился вперед. – Послушайте, мистер Костон. Мы ведь тут на базе подчиняемся военной дисциплине. Был приказ ни в коем случае не вмешиваться в местные дела, даже не интересоваться ими. Стоит нам сунуть свой нос во что-то, нас ждут крупные неприятности. Даже если мы сможем вырваться из лап головорезов Серрюрье, с нас сдерет шкуру командующий Брукс. Было тут несколько случаев, в основном с рядовыми. Их мгновенно выслали в Штаты, где их на год или два посадили за решетку. Я, кстати, собирался вам вчера об этом рассказать, но этот Доусон помешал.
      – Понятно, – сказал Костон. – Что ж, прошу прощения. Я не представлял себе ваши трудности.
      – Ничего, – ответил Хансен. – Вы ж не обязаны были знать. Но я должен еще добавить, что нас особенно предостерегают против разговоров с заезжими репортерами.
      – Да, никто нас не любит, – сказал Костон со вздохом.
      – Разумеется, – подтвердил Хансен. – Все обычно что-то скрывают, но наши причины особенные – мы стремимся не создавать здесь поводов для нарушения спокойствия. Вы же сами знаете лучше меня – там, где появляется репортер, жди беды.
      – Я бы не сказал, дело обстоит как раз наоборот, где случается беда, появляется репортер. Беда приходит вначале. – Он резко переменил тему. – Кстати, о Доусоне. Он, оказывается, тоже остановился в «Империале». Когда мы сегодня утром выходили из отеля, мы видели его в ресторане. Он боролся с похмельем с помощью сырых яиц и бутылки виски.
      Уайетт спросил:
      – Вы ведь на самом деле не в отпуске, а, Костон?
      Костон вздохнул.
      – Мой шеф считает, что я в отпуске. Но я прибыл сюда в порядке небольшого личного расследования. До меня доходили разные слухи и отголоски слухов. К примеру, в эти края направлялось довольно много оружия. Оно шло не на Кубу и не в Южную Америку, это я выяснил, – значит, оно оседает где-то здесь. Я рассказал об этом моему шефу, но он не согласился с моими доводами, или, как он выразился, домыслами. Однако я привык доверять себе, поэтому я взял отгул и вот я здесь.
      – Ну, и нашли вы то, что ищете?
      – Знаете, очень боюсь, что нашел.

      Уайетт медленно вел машину по окраине Сен-Пьера. Толчея на улицах не позволяла ехать быстрее. Полуголые мальчишки, рискуя быть задавленными, перебегали дорогу прямо перед носом автомобиля и заливались веселым смехом, услышав тревожные гудки клаксона; повозки, запряженные быками, перегруженные грузовики постоянно создавали пробки; кругом стоял оглушительный шум, – словом, это была обычная городская суета. Выехав из города, Уайетт вздохнул с облегчением и прибавил скорость.
      Дорога к Сен-Мишелю шла через цветущую долину Негрито, окаймленную плантациями бананов, ананасов и сахарного тростника, на которые хмуро взирали вершины Святых гор.
      – Похоже, что тревога прошлой ночью была ложной, – заметил Уайетт. – Несмотря на то, что говорил утром Костон.
      – Никак не могу понять, нравится мне Костон или нет, – сказала Джули задумчиво. – Вообще-то газетчики обычно напоминают мне стервятников.
      – Я чувствую с ними какое-то родство, – сказал Уайетт. – Он зарабатывает на всяческих несчастьях, и я тоже.
      Джули была шокирована.
      – Нет, это совсем другое дело. Ты все же стараешься предупредить несчастья.
      – Ну, и он тоже, так он во всяком случае сам говорит. Я читал кое-что из его статей. По-моему, очень неплохо. У него есть сочувствие к ближнему. Я думаю, он искренне огорчен тем, что оказался прав в данной ситуации, если все же он прав, конечно. Моли Бога, чтобы это оказалось не так.
      Она нетерпеливо пожала плечами.
      – Ладно, не будем больше о нем, хорошо? Давай на время забудем и о нем, и о Серрюрье, и об этом, как его, Фавеле.
      Он притормозил, чтобы объехать почти загородившую дорогу повозку с камнями, и кивнул головой в сторону солдата, стоявшего у дороги.
      – Серрюрье не так легко забыть. Напоминания о нем на каждом шагу.
      Джули посмотрела назад.
      – Что это?
      – Это «корве» – принудительные работы на дорогах. Все крестьяне должны в них участвовать. Это отрыжка предреволюционной Франции, и Серрюрье использует ее на все сто. На Сан-Фернандесе всегда так было. – Он кивнул теперь в бок. – Так же обстоит дело и с плантациями. Когда-то ими владели иностранные компании, в основном американские и французские. Серрюрье, когда пришел к власти, произвел национализацию, а точнее, забрал все себе. Теперь он их использует как зону, где трудятся заключенные. А попасть в заключенью на острове – пара пустяков, поэтому недостатка в рабочей силе тут нет. Впрочем, сейчас участились побеги.
      Тихим голосом она спросила:
      – Как ты можешь жить здесь, среди всех этих ужасов?
      – Здесь моя работа, Джули. То, что я делаю, помогает сохранить жизни людей по всему Карибскому морю и на побережье Америки. И лучшее место для этого – здесь. Я ничего не могу сделать с Серрюрье. Если бы я даже попытался, меня тут же убили бы или в лучшем случае арестовали. Ну, выслали бы отсюда. Никому от этого лучше не стало бы. Так что я, как Хансен и другие, держусь за базу и стараюсь сосредоточиться на своей работе. – Он замолчал, увидев впереди крутой поворот, потом закончил: – конечно, все это мне не нравится.
      – Значит, ты не думаешь о том, чтобы уехать отсюда, скажем, в Штаты?
      – Здесь наилучшие условия для моей работы, – сказал Уайетт, – я ведь уроженец Вест-Индии. Это – мой дом. Пусть плохой, но дом.
      Несколько миль они ехали молча. Наконец он остановил машину на обочине.
      – Помнишь это место?
      – Его невозможно забыть, – сказала она, выйдя из машины и оглядывая раскинувшуюся перед ними панораму.
      Вдали виднелось море, словно сверкающее громадное блюдо из чеканного серебра. Прямо перед ними лежали петли пыльной дороги, по которой они только что поднялись. А между дорогой и морем располагалась роскошная долина реки Негрито, спускавшаяся к заливу Сантего с мысом Саррат в дальнем конце, и уютно устроившимся в изгибе маленьким городком – Сен-Пьером.
      Уайетт не смотрел вниз. Вид Джули, стоявшей на ветру у края обрыва в платье, облепившем ее фигуру, привлекал его гораздо больше. Она вытянула руку, показывая через долину на место, где солнце ярко отражалось в потоке воды.
      – Что это?
      – Это Серебряный водопад на Малой Негрито. – Он подошел к ней. – Малая Негрито соединяется с Большой ниже по долине. Отсюда их слияние не видно.
      Она перевела дыхание.
      – Это один из самых замечательных видов, какие мне приходилось видеть. Я как раз думала, привезешь ли ты меня сюда вновь.
      – Рад, что угодил тебе, – сказал он. – Из-за этого ты приехала на Сан-Фернандес?
      Она засмеялась.
      – Это одна из причин.
      Он кивнул.
      – Что ж, основательная причина. Надеюсь, другие не хуже.
      – Я тоже. – Ее голос был каким-то смутным. Она опустила голову.
      – Но ты в этом не уверена?
      Она подняла голову и посмотрела ему прямо в глаза.
      – Нет, Дейв, не уверена. Совсем не уверена.
      Он положил руки на ее плечи и привлек к себе.
      – Жаль, – сказал он и поцеловал ее.
      Она не сопротивлялась, ее губы раскрылись навстречу его губам, руки обняли его. Она тесно прижалась к нему, но вдруг резко вырвалась из объятий.
      – Не знаю, – воскликнула она. – Я все же ни в чем не уверена. Я даже не уверена в том, что я не уверена.
      Он сказал:
      – Что ты думаешь о том, чтобы переселиться на Сан-Фернандес?
      Она посмотрела на него настороженно.
      – Это что, предложение?
      – Пожалуй, да, считай это предложением, – сказал Уайетт, потирая подбородок рукой. – Не могу же я все время жить на этой базе, а ты – вести экзотическую жизнь бортпроводницы. Мы найдем дом. Хотелось бы тебе поселиться где-нибудь здесь?
      – О, Дейв, это было бы замечательно! – воскликнула она, и они вновь бросились друг другу в объятия.
      Через некоторое время Уайетт сказал:
      – Никак не могу понять, почему ты была так холодна со мной. Ты прилипла к Костону так, словно он тебе родной брат.
      – Ну тебя к черту, Дейв Уайетт, – возмутилась Джули. – Войди в мое положение. Я, можно сказать, охочусь за мужчиной, а женщине это не положено. В последний момент у меня просто похолодели ноги, я так боялась, что выглядела сущей дурой.
      – Значит, ты прилетела, чтобы повидаться со мной?
      Она взъерошила его волосы.
      – Ты не очень разбираешься в людях, а, Дейв? Погружен в свои ураганы и формулы. Конечно, я прилетела, чтобы повидаться с тобой. – Она взяла его руку и стала разглядывать его пальцы один за другим. – Знаешь, у меня было много парней, и всякий раз я думала, что вот этот, может быть, то, что надо, но всегда в ход моих мыслей каким-то образом вмешивался ты. И я решила приехать и все прояснить для себя на месте. Я должна была или сохранить тебя в своем сердце или вырвать из него, хотя не знаю, смогла бы. А ты продолжал писать свои бесстрастные письма, от которых мне хотелось выть.
      Он усмехнулся.
      – Я никогда не умел выражать свои чувства на бумаге. Теперь вижу, что я наказан – попался в капкан, поставленной хитрой женщиной, – так давай же отпразднуем это событие. – Он подошел к машине. – Я наполнил термос твоим любимым напитком – «плантаторским пуншем». Правда, я отошел от строгой формулы – в интересах трезвости и учитывая время дня. Иначе говоря, здесь меньше рому и больше сока.
      Они сели лицом к Негрито и попробовали пунш. Джули сказала:
      – Я ведь мало знаю о тебе, Дейв. Ты говорил прошлым вечером, что родился в Сен-Киттсе, где это?
      Уайетт махнул рукой.
      – Это остров к юго-востоку отсюда. Вообще-то его настоящее название Сен-Кристоф, но в последние четыре столетия его звали Сен-Киттс. Кристофер, черный император Гаити, взял себе имя святого Киттса – он был беглый раб.
      – Твоя семья всегда там жила?
      – Мы не были аборигенами, но Уайетты известны на острове с начала семнадцатого века. Они были рыбаками, плантаторами, даже пиратами, как мне говорили, – словом, пестрая публика. – Он хлебнул пунша. – Я последний Уайетт с Сен-Киттса.
      – Да? Это нехорошо. Почему же?
      – В середине прошлого века ураган почти уничтожил остров. Три четверти Уайеттов были убиты. Погибло вообще три четверти населения. Затем на Карибах наступила полоса экономического упадка, – конкуренция со стороны бразильского кофе, восточно-африканского сахара и так далее. Те Уайетты, которые еще оставались, уехали. Мои родители держались до моего рождения. А потом и они переселились на Гренаду. Там я и вырос.
      – А где находится Гренада?
      – Юг островной гряды, севернее Тринидада. А прямо к северу от Гренады лежат Гренадины, цепь маленьких островков, которые на Карибах ближе всего к нашему представлению о рае. Как-нибудь я отвезу тебя туда. Мы жили на одном из них до тех пор, пока мне не исполнилось десять лет. А потом я отправился в Англию.
      – Родители послали тебя туда в школу?
      Он покачал головой.
      – Нет. Они погибли. Был еще один ураган. Я воспитывался у тетки в Англии.
      Джули осторожно спросила:
      – Ты поэтому так любишь ураганы?
      – Наверное, да. Я думаю, что когда-нибудь мы возьмем их под контроль, и я внесу в это свою лепту, надеюсь. Сейчас мы можем организовать только раннее оповещение об ураганах, но в будущем сможем остановить их прямо на месте зарождения, несмотря на всю их силу. Работа в этом направлении ведется. – Он улыбнулся. – Ну вот, теперь ты знаешь о Дэвиде Уайетте все.
      – Ну, не все, но впереди много времени, чтобы узнать, – сказала она удовлетворенно.
      – Ну, а как насчет истории твоей жизни?
      – С этим пока тоже можно подождать, – сказала она, отводя его руку, и встала. – Ты обещал, что мы будем купаться.
      Они залезли в машину, и Джули стала разглядывать голубовато-зеленые склоны Святых гор. Уайетт сказал:
      – Это скверная местность – нездоровая, неплодородная, труднопроходимая. Здесь скрывался Фавель, пока его не убили. Здесь целая армия может исчезнуть. Да так не раз и бывало.
      – Когда?
      – А первый раз это случилось, когда Бонапарт пытался подавить восстание рабов. Основное направление удара было, конечно, на Гаити, но параллельно Ле-Клерк послал полк на Сан-Фернандес, чтобы укротить рабов и на нем. Полк благополучно высадился на остров и направился вглубь, не встречая особого сопротивления. Он дошел до этих мест и больше назад не возвращался.
      – Что же случилось с ним?
      Уайетт пожал плечами.
      – Засады, снайперы, болезни, истощение. Белые люди не могут жить здесь. А черные могут. Тем не менее эта местность поглотила еще одну армию, на этот раз черную. Это было не так давно. Серрюрье послал сюда три батальона, пытаясь выудить отсюда Фавеля и навязать ему открытый бой. Но они исчезли таким же образом. Это ведь территория Фавеля.
      Джули посмотрела вдаль, на освещенные солнцем холмы, и содрогнулась.
      – Чем больше я знакомлюсь с историей Сан-Фернандеса, тем больше она ужасает меня.
      – Мы, жители Вест-Индии, просто смеемся, когда слышим, как американцы и европейцы восхищаются антильским тропическим раем. А как ты думаешь, почему Нью-Йорк наводнен пуэрториканцами, а Лондон – выходцами с Ямайки? Карибские страны все поражены нищетой и раздорами, не только Сан-Фернандес. – Уайетт вдруг остановился и как-то смущенно засмеялся. – Я забыл, что предложил тебе здесь жить. Хорошую рекламу я создал этому месту, не правда ли? – Он несколько минут помолчал, затем продолжал серьезно.
      – То, что ты говорила о работе в Америке, может быть, имеет смысл.
      – Нет, Дейв. – Джули покачала головой. – Я так не поступлю с тобой. Я не хочу, чтобы наша совместная жизнь началась с того, что ты бросишь свою работу. Это никому из нас не принесет пользы. Мы поселимся здесь, на Сан-Фернандесе, и будем здесь счастливы. – Она улыбнулась. – Только сколько же я должна ждать, чтобы искупаться?
      Уайетт включил зажигание, и они снова поехали. По мере того, как они поднимались выше, чтобы перевалить горный хребет, местность менялась. Плантации уступили место густому переплетенному кустарнику, в котором лишь изредка мелькали расчищенные полянки с ветхими хижинами. Однажды большая змея переползла дорогу прямо перед медленно двигавшимся автомобилем, Джули испуганно вскрикнула.
      – Это еще что, – заметил Уайетт, – это бледная тень того, что можно встретить выше в горах. Впрочем, там нет дорог.
      Внезапно он остановил машину и стал смотреть на маленький домик, стоявший у края дороги. Джули тоже посмотрела на него, но не увидела ничего примечательного – обычная глинобитная хижина без окон с неряшливой соломенной крышей. Около нее стоял человек и вбивал в землю деревянный колышек.
      – Извини, Джули, – сказал Уайетт. – Мне надо поговорить с ним.
      Он вышел из машины и направился к хижине. Его внимание привлекла крыша, на которую накинута сеть, сплетенная из волокон местного растения – сизаля. К сети были привязаны длинные веревки, три из которых другим концом были прикреплены к колышкам. Он дважды обошел хижину, затем задумчиво посмотрел на человека, продолжавшего невозмутимо работать большим молотком, и спросил его на местном искаженном французском:
      – Что это вы делаете?
      Человек взглянул на Уайетта. Лицо его блестело от пота. Он был стар, но сколько ему было лет, сказать было трудно. Внешность здешних жителей обманчива. На взгляд он казался семидесятилетним, но на самом деле ему могло быть около пятидесяти.
      – Как что, белый человек? – ответил он. – Я предохраняю свой дом.
      Уайетт вынул пачку сигарет и протянул старику.
      – Тяжелая работа – предохранять свой дом, – сказал он.
      Старик поставил молоток на землю, взял сигарету. Наклонив голову к зажженной спичке, он затянулся и произнес:
      – Очень тяжелая, белый человек, очень. Но ее нужно делать. – Он посмотрел на сигарету. – Американская. Хорошая.
      Уайетт тоже закурил и вновь посмотрел на хижину.
      – Да, крышу надо укреплять, – согласился он. – Дом без крыши все равно, что мужчина без женщины, – не завершен. А у вас есть женщина?
      Старик кивнул и выпустил клуб дыма.
      – Что-то я не вижу ее, – продолжал Уайетт.
      Старик снова затянулся и посмотрел на Уайетта своими карими в красных прожилках глазами.
      – Она пошла в гости.
      – Вместе с детьми?
      – Угу.
      – А вы укрепляете крышу дома. Должно быть, вы боитесь чего-то?
      Старик отвел глаза от Уайетта и, переминаясь с ноги на ногу, сказал:
      – Сейчас время такое. Нужно бояться. Никто не может совладать с тем, что идет к нам.
      – Большой ветер? – тихо спросил Уайетт.
      В глазах старика появилось удивление.
      – Конечно, а что же еще? – Он хлопнул в ладоши и вскинул руки вверх. – Когда приходит большой ветер, он крушит все подряд.
      Уайетт кивнул.
      – Вы правы. Надо заботиться о крыше своего дома. – Он сделал паузу. – А почему вы уверены в том, что большой ветер придет?
      Старик поковырял босой ногой сухую землю и отвернулся.
      – Я знаю, – пробормотал он, – знаю.
      Уайетт понял, что настаивать на ответе не имеет смысла – ему уже доводилось вести такие разговоры.
      – А когда придет большой ветер? – спросил он.
      Старик посмотрел на безоблачное голубое небо, потом наклонился, взял щепотку пыли, потер ее между пальцами.
      – Дня два, – сказал он. – Может, три. Не больше.
      Уайетт был поражен точностью предсказания. Если Мейбл вообще нанесет удар по Сан-Фернандесу, это произойдет именно в этих временных пределах. Но каким образом этот безграмотный старик мог узнать об этом?
      – Вы ведь просто отослали жену с детьми отсюда, правда? – спросил он.
      – В горах есть пещера. Закончу работу и сам отправлюсь туда.
      Уайетт взглянул на хижину.
      – Когда пойдете, оставьте дверь открытой. Ураганы не любят закрытых дверей.
      – Конечно, – согласился старик. – Закрытая дверь – это не гостеприимно. – Он посмотрел на Уайетта, и в глазах его мелькнула веселая искорка. – Кажется, будет еще один ветер, белый человек. Посильнее, чем ураган. Фавель идет с гор.
      – Но ведь Фавель мертв.
      Старик пожал плечами.
      – Фавель идет с гор, – повторил он, и подняв свой молот, возобновил работу.
      Уайетт вернулся к машине и сел за руль.
      – В чем дело? – спросила Джули.
      – Он говорит, что идет большой ветер, и поэтому он укрепляет крышу своего дома. И еще он говорит, что когда этот ветер приходит, он крушит все подряд. – Уайетт посмотрел на старика, трудившегося на солнцепеке. – Он также знает, что надо оставить дверь дома открытой. Знаешь, Джули, к сожалению, я должен вернуться на базу. Мне нужно кое-что проверить.
      – Понимаю, – сказала Джули. – Если надо, так надо.
      Он развернулся, и они поехали назад. Джули спросила:
      – Гарри Хансен говорил мне, что обеспокоен этим Мейбл. Действительно стоит беспокоиться?
      – Понимаешь, все противоречит тому, чему меня учили, противоречит логике. И все же я думаю, что Мейбл повернет к Сан-Фернандесу и накроет нас. – Он криво усмехнулся. – Теперь мне нужно убедить в этом Шеллинга.
      – Он поверит тебе, как ты думаешь?
      – А какие у меня есть доказательства? Сосущее чувство под ложечкой? Безграмотный старик, укрепляющий крышу? Шеллингу нужны факты – показатели давления, адиабатические кривые, – словом, все, что можно оценить в цифрах и проверить в справочниках. Сомневаюсь, что я смогу его убедить. И в то же время я должен это сделать. Сен-Пьер сейчас не в лучшем положении, чем в 1910 году, в смысле возможности противостоять урагану. Ты же видела целый город развалюх, который возник на окраине. Сколько они простоят под напором ветра? А вот население Сен-Пьера увеличилось и сейчас составляет тысяч шестьдесят. Ураган будет для него катастрофой, последствия которой даже трудно представить.
      Он машинально давил и давил на акселератор, и машина, заскрежетав шинами на повороте, едва устояла на колесах.
      – О, Дейв, – воскликнула Джули, – ты не решишь своих проблем тем, что угробишь себя на этом откосе.
      Он притормозил.
      – Извини, Джули. Я немного нервничаю. – Он покачал головой. – Меня удручает то, что я совершенно бессилен.
      Джули задумчиво проговорила:
      – А если тебе как-нибудь подделать цифры, так, чтобы привлечь к ним внимание командующего Брукса. Конечно, если ураган не придет, твоя профессиональная карьера будет кончена, но ведь стоит попробовать.
      – Если бы я был уверен, что это получится, я бы сделал это, – мрачно ответил Уайетт. – Но Шеллинга не проведешь. Пусть он глуп, но не настолько, чтобы пропустить явную липу. Он достаточно опытен для этого.
      – Хорошо, ну что же ты собираешься делать?
      – Не знаю, – сказал он. – Не знаю.

      Он подвез Джули к «Империалу» и на страшной скорости помчался на базу. На улицах города было много солдат, но он не придал значения этому факту, так как мозг его был занят тем, как вести разговор с Шеллингом. Когда он добрался до главного входа на базу, он все еще не знал, что он будет ему говорить.
      У ворот его остановил морской пехотинец в полной боевой форме и с автоматом в руках.
      – Назад, приятель! – сказал он и повел дулом автомата в сторону.
      – Что за черт! Что происходит? – воскликнул Уайетт.
      Губы моряка сжались.
      – Я сказал – назад!
      Уайетт открыл дверцу машины и вылез наружу. Моряк отошел на два шага в сторону. Уайетт посмотрел вверх на вышки по обеим сторонам ворот. На них находились люди, и тупые рыла пулеметов смотрели в его сторону.
      Моряк спросил:
      – Ты кто, приятель?
      – Я из метеорологического подразделения, – сказал Уайетт. – Что это все за суета?
      – Докажите, – сказал моряк бесцветным голосом.
      Уайетт вынул бумажник.
      – Здесь удостоверение, – сказал он.
      Моряк даже не сделал попытки подойти ближе.
      – Бросьте его на землю. – Уайетт бросил бумажник на землю. – Теперь отойдите.
      Уайетт медленно отступил, а моряк сделал шаг к бумажнику и поднял его, не сводя глаз с Уайетта. Он открыл его, просмотрел содержание и сказал:
      – Все в порядке, мистер Уайетт.
      – Что же все-таки происходит? – сердито спросил Уайетт.
      Моряк прижал автомат к груди и подошел ближе.
      – Да начальство решило провести учения, мистер Уайетт. Проверяем безопасность базы. Я действовал по инструкции. Лейтенант следит за мной.
      Уайетт хмыкнул и сел в машину. Моряк наклонился к окошечку и сказал:
      – Не советую вам ехать через ворота быстро. Пулеметы заряжены боевыми патронами. – Он сокрушенно покачал головой. – Непременно кого-нибудь угробят на этих учениях.
      – Не меня, надеюсь, – пообещал Уайетт.
      Моряк ухмыльнулся, и лицо его в первый раз оживилось.
      – Может, лейтенанту всадят в задницу, – сказал он и махнул рукой.
      Пока Уайетт ехал к зданию, где помещался его кабинет, он убедился, что база превратилась в военный лагерь. Все, кто ему попадался по дороге, были снаряжены по-боевому, все пулеметные гнезда были наготове, то там, то сям двигались грузовики, а у метеорологического подразделения стояли бронемашины с работающими двигателями. На мгновение он решил, что старик оказался прав, – Фавель спускается с гор, но тут же раздраженно отмахнулся от этой мысли.
      Как только он оказался в своем кабинете, он поднял телефонную трубку.
      – Каковы последние данные о Мейбл?
      – О ком? Ах, о Мейбл! Полчаса назад получены новые снимки с Тироса.
      – Пришлите их скорее.
      – Извините, не можем. Все курьеры задействованы в учениях.
      – Ладно, я сам приду за ними, – сказал Уайетт, швыряя трубку. Он сгорал от нетерпения.
      Сев в машину, он отправился за снимками. Вернувшись, он разложил их на столе и стал внимательно изучать. Спустя час он закончил работу, но ни к каким определенным выводам так и не пришел. Циклон двигался теперь немного быстрее – одиннадцать миль в час, – по предсказанному маршруту. Он должен был подойти к Сан-Фернандесу всего лишь настолько, чтобы своим хвостом чуть задеть его – несколько часов сильного ветра и дождя. Так утверждала теория.
      Он задумался над тем, что делать дальше. Веры в теорию, именем которой всегда клялся Шеллинг, у него не было. Он не раз сталкивался с ураганами, которые, вопреки теории, вдруг сворачивали со своего курса и опустошали целые острова. И он был родом из Вест-Индии, как тот старик, который старался защитить от ветра свой дом. У них у обоих было сходное предчувствие относительно этого урагана, которое у обоих породило душевное смятение. Причем предки Уайетта жили на островах каких-то четыре века, а родословная того черного человека уходила корнями в далекое прошлое, когда его предки поклонялись Хунракену, могущественному богу бури. Старик вполне доверял своим чувствам и, основываясь на них, принял свои меры предосторожности, и Уайетт полагал, что он должен сделать то же самое, несмотря на то, что ничего не мог доказать средствами своей науки.
      Он отправился к Шеллингу в унылом расположении духа.
      Шеллинг, кажется, был чем-то занят, но, в конце концов, чем-то занятым он казался всегда. Он поднял голову, когда вошел Уайетт, и сказал:
      – Я думал, вы свободны сегодня утром.
      – Я вернулся, чтобы проверить кое-какие данные о Мейбл. Он набирает скорость.
      – Да? – сказал Шеллинг. Он бросил на стол ручку и отодвинул блокнот. – Какова сейчас скорость?
      – За последние девять часов он прошел сто миль, т. е. скорость была одиннадцать миль в час. Вначале была – восемь, помните? – Уайетт решил, что лучший способ расшевелить Шеллинга – внушить ему некоторую неуверенность в себе, дать ему понять, что прогноз, отправленный им в Бюро погоды, теперь расходится с фактами. Он продолжал. – При такой скорости он достигнет атлантического побережья через шесть дней. Но я думаю, что скорость еще возрастет. Пока все показатели не выходят за пределы нормы.
      Шеллинг задумчиво смотрел на стол.
      – А курс?
      Это был щекотливый вопрос.
      – Расчетный, – осторожно сказал Уайетт. – Но он может сойти с него, – как бывало не раз.
      – Мы обезопасим себя, – сказал Шеллинг. – Я дам сигнал Бюро погоды. Они там будут размышлять над ним два дня, затем сообщат Службе ураганов Юго-восточных штатов. Конечно, многое будет зависеть от того, как поведет себя циклон в эти два дня, но они там будут знать, что мы не зря едим свой хлеб.
      Уайетт сел без приглашения.
      – А что насчет островов? – спросил он.
      – Туда мы тоже пошлем предупреждение, – сказал Шеллинг. – Как обычно. Где сейчас находится Мейбл?
      – Он проскользнул между Гренадой и Тобаго. Судя по сводкам, которые я только что получил, он там навел страху, но серьезного ущерба не причинил. Сейчас он севернее Лос-Тестигос. – Он помолчал. – Если он будет продолжать идти по теперешнему курсу, то пересечет Юкатан и войдет в Мексику и Техас, как Джанет и Хильда в 1955 году.
      – Этого не будет, – бросил Шеллинг с раздражением. – Он повернет на север.
      – Но ведь Джанет и Хильда не повернули, – возразил Уайетт. – Но предположим, он действительно повернет к северу, как положено. Достаточно того, что поворот будет круче, чем предсказывает теория, и он постучится прямо в нашу дверь.
      Шеллинг вскинул голову.
      – Вы что, хотите меня уверить в том, что Мейбл может ударить по Сан-Фернандесу?
      – Именно. Вы оповестили местные власти?
      Шеллинг сощурил глаза.
      – Нет, не считаю это необходимым.
      – Не считаете это необходимым. Мне кажется, пример 1910 года делает это необходимым.
      Шеллинг хмыкнул.
      – Вы же знаете, что такое местное опереточное правительство. Ну, мы скажем им, они же все равно ничего не сделают. Они ведь даже не сочли нужным организовать службу оповещения об ураганах. Это потребовало бы денег из кармана Серрюрье. Вы можете представить себе, чтобы он на это пошел? Нет, толку от моего предупреждения все равно не будет.
      – Зато оно будет зафиксировано в документах, – сказал Уайетт, играя на слабой струнке Шеллинга.
      – Это, конечно, верно, – протянул Шеллинг. Потом пожал плечами. – Я, собственно, даже не знаю, кого именно оповещать. Раньше мы имели дело с Дескэ, министром внутренних дел острова, но теперь Серрюрье взял все функции себе. А разговаривать с Серрюрье, сами знаете, не просто.
      – Когда же это случилось?
      – Он турнул Дескэ вчера. Ну, вы знаете, что это значит. Он теперь либо мертв, либо сидит в замке Рамбо и жаждет смерти.
      Уайетт нахмурился. Значит, Дескэ, шефа службы безопасности, уже нет, сметен во время очередной чистки. Но он всегда был правой рукой Серрюрье. Должно было произойти что-то очень серьезное, чтобы он попал в немилость. Фавель идет с гор.Уайетт постарался отбросить эту мысль, – какое отношение она имеет к урагану?
      – Все же вы лучше предупредите Серрюрье, – сказал он.
      Улыбка тронула губы Шеллинга.
      – Сомневаюсь, что Серрюрье захочет слушать о том, о чем он не желает слышать. – Он постучал пальцами по столу. – Но я свяжусь кое с кем во дворце, просто, чтобы отметиться.
      – Вы, конечно, уже сообщили обо всем командующему Бруксу, – сказал Уайетт между прочим.
      – Э-э... да, он знает о Мейбл.
      – Он все знает о Мейбл? – подчеркнуто спросил Уайетт. – Что это за тип урагана?
      – Я сделал ему обычный доклад, – сказал Шеллинг сухо. Он наклонился вперед. – Послушайте, Уайетт. Мне кажется, вы чересчур носитесь с этим ураганом. Если вам есть, что сказать, – я имею в виду факты, – говорите прямо сейчас. Если нет, – то ради Бога, умолкните и занимайтесь своим делом.
      – Вы сделали командующему обычный доклад, – тихо повторил Уайетт. – Шеллинг, я хочу с ним поговорить.
      – Командующий Брукс, как и Серрюрье, слишком занят сейчас, чтобы заниматься прогнозами погоды.
      Уайетт встал.
      – Я должен повидать командующего Брукса, – сказал он упрямо.
      Шеллинг всполошился.
      – Вы что, идете к командующему через мою голову?
      – Я хочу поговорить с ним, – мрачно повторил Уайетт. – С вами или без вас, неважно.
      Он ожидал, что Шеллинг взорвется от оскорбленного самолюбия, и на момент показалось, что он действительно готов лопнуть, но он сдержал себя и коротко сказал:
      – Хорошо, я организую вам встречу с командующим, идите в свой кабинет и ждите, пока вас не позовут. Потребуется какое-то время. – Он криво усмехнулся. – Это не прибавит вам популярности, знаете ли.
      – Я за популярностью не гонюсь, – парировал Уайетт и, повернувшись, вышел из кабинета Шеллинга. Он был несколько озадачен тем, что Шеллинг так легко сдался. Вдруг до него дошло. Доклад, который тот предоставил командующему, наверное, был слишком схематичен, и Шеллингу просто необходимо было усилить свою версию событий. Несомненно, сейчас он уже был у командующего и нашептывал ему сочиненную им историю.
      Вызов пришел часа примерно через полтора. Это время Уайетт посвятил подборке важных статистических данных для Брукса. Конечно, на них едва ли можно было опереться, но ничего другого, кроме чувства надвигающейся катастрофы, у него не было. А в чувствах и интуиции Уайетта командующий не нуждался.
      Кабинет Брукса был оазисом спокойствия посреди бури. Здание штаба напоминало потревоженный улей, но у командующего царили мир и тишина. Поверхность стола, громадное пространство полированного тика, была чистой и гладкой, на нем не лежало ни одной бумаги. Капитан первого ранга сидел за столом, подтянутый и аккуратный, и смотрел на Уайетта холодным, каменным взором. Рядом стоял Шеллинг. Руки у него были за спиной, словно он только что получил приказание – «вольно!»
      Брукс начал неторопливо.
      – Я только что узнал, что среди метеорологического персонала имеется некоторое расхождение во мнениях. Изложите мне вашу позицию, мистер Уайетт.
      – Приближается ураган, сэр, – сказал Уайетт. – Очень сильный. Я думаю, что есть значительная опасность, что он налетит на Сан-Фернандес. Капитан Шеллинг со мной не согласен.
      – Точку зрения Шеллинга я знаю, – сказал Брукс, подтверждая подозрения Уайетта. – Я бы хотел услышать ваши соображения. Хочу вас сразу предупредить, что исходя из фактов, которые вы мне собираетесь изложить, я нахожу, что возможность появления урагана сомнительна. Последний ураган здесь был, кажется, в 1910 году.
      Ясно было, что Шеллинг хорошо его проинструктировал. Уайетт сказал:
      – Это верно, сэр. Погибло около 6000 человек.
      Брукс поднял брови.
      – Так много?
      – Да, сэр.
      – Продолжайте, мистер Уайетт.
      Уайетт коротко изложил ему все факты, имевшиеся в наличии и изученные им, и в заключение сказал:
      – Все указывает на то, что Мейбл – сверхопасное атмосферное явление. Перепад давления исключительный, сила ветра необычайно велика. Капитан-лейтенант Хансен считает, что в худших метеорологических условиях он еще не летал.
      Брукс наклонил голову.
      – Соглашаясь с тем, что это очень сильный ураган, я бы хотел знать, какие данные позволяют считать, что он повернет на Сан-Фернандес. Вы, кажется, говорили о «значительной опасности». Мне нужно знать больше – какова ее вероятность.
      – Я сделал некоторые расчеты, – сказал Уайетт, выкладывая на безупречную поверхность стола пачку листов. – Капитан Шеллинг, я полагаю, опирается на принятую теорию, когда утверждает, что Мейбл не придет сюда. Он совершенно справедливо учитывает все силы, которые действуют при образовании тропических циклонов. Но дело в том, что мы многого еще не знаем, поэтому рисковать не можем.
      Он разложил бумаги на столе.
      – Тут содержатся основные данные по тем ураганам, которые я наблюдал в течение четырех лет, что я здесь. А это три четверти всех ураганов бассейна Карибского моря. Я высчитал, что сорок пять процентов ураганов отклонились от курса, положенного им по теории. Сильно или несильно, – но отклонились. Чтобы по возможности соблюсти объективность, я вот здесь приготовил лист, где обозначены ураганы, обладавшие характеристиками Мейбл, то есть место зарождения, время и так далее. Так вот, опасения того, что Мейбл свернет с теоретического курса, составляют тридцать процентов.
      Он пододвинул бумаги к Бруксу, но тот оттолкнул их.
      – Я вам верю, мистер Уайетт, – сказал он. – Капитан, что вы скажете на это?
      Шеллинг сказал:
      – Я думаю, что такого рода статистика может быть интерпретирована и использована неверно. Я готов верить цифрам мистера Уайетта, но не его рассуждениям. Он говорит, что есть тридцать процентов вероятности, что Мейбл свернет со своего пути. Я с этим согласен, но это ведь не значит, что он свернет в сторону Сан-Фернандеса. В конце концов, он может пойти по другому пути.
      – Мистер Уайетт?
      Уайетт кивнул.
      – Да, это, конечно, верно.
      Брукс сложил ладони.
      – Итак, дело сводится к следующему. Риск того, что Мейбл ударит по нам, составляет промежуток от нуля до тридцати процентов. Даже если предположить, что случится худшее, риск все же не более тридцати процентов. Я правильно говорю, мистер Уайетт?
      Уайетт кивнул.
      – Да, сэр. Но я хотел бы указать на пару обстоятельств, которые мне кажутся существенными. В 1900 году ураган накрыл Гальвестон, а в 1910 – Сан-Фернандес. Большой процент потерь и в том и в другом случае связан с одним и тем же явлением – наводнением.
      – Из-за дождей?
      – Нет, из-за структуры циклона и особенностей местной географии.
      Брукс сказал:
      – Продолжайте, мистер Уайетт. Капитан, я надеюсь, поправит вас, если вы допустите ошибку.
      – Давление воздуха внутри циклона сильно падает. Вследствие этого вода с поверхности океана поднимается вверх, футов на десять собственно в циклоне. Мейбл – циклон далеко не обыкновенный. Внутреннее давление тут очень низкое, и я полагаю, что вода должна подняться более, чем на двадцать футов. Футов на двадцать пять, может быть. – Он повернулся и указал на окно. – Если Мейбл придет сюда, то с юга и, значит, прямо на залив. Здесь мелкие воды, а мы знаем, что происходит с приливной водой на мелководье – она резко поднимается. В заливе Сантего можно ожидать подъема воды больше, чем на пятьдесят футов. В районе мыса Саррат он будет футов сорок пять. Водяной вал покатит прямо на базу. Вспомните, что в 1910 году базу пришлось строить заново, а тогда, кстати, еще почти нечего было строить, база только создавалась.
      Он посмотрел на Брукса. Тот негромко сказал:
      – Продолжайте, продолжайте, мистер Уайетт. Вы ведь еще не закончили, я думаю.
      – Нет, сэр. Теперь возьмем Сан-Пьер. В 1910 году население было уничтожено. Если то же произойдет сейчас, людские потери составят тысяч тридцать. Большая часть города расположена на уровне мыса Саррат, и люди подготовлены к урагану не больше, чем это было в 1910 году.
      Брукс перевел глаза на Шеллинга.
      – Ну, капитан, ошибся ли в чем-нибудь мистер Уайетт?
      Шиллинг нехотя сказал:
      – Нет, теоретически он совершенно прав. Но все зависит от того, насколько точны результаты измерений, проделанных мистером Уайеттом и капитан-лейтенантом Хансеном.
      Брукс кивнул.
      – Да, я думаю, надо еще раз присмотреться к Мейбл. Капитан, займитесь этим. Нужно сейчас же послать самолет и лучшего летчика.
      Уайетт немедленно сказал:
      – Не Хансена, с него достаточно.
      Шеллинг столь же быстро согласился.
      – Да, должна быть другая команда и другие испытатели.
      Уайетт внутренне напрягся.
      – Я считаю, что это высказывание бросает тень на мою профессиональную подготовку, – заметил он холодно.
      Брукс внезапно хлопнул ладонью по столу, словно выстрелил из пистолета.
      – Ничего подобного, – рявкнул он. – Между двумя специалистами есть разногласия, и мне нужно мнение третьего. Понятно?
      – Да, сэр, – сказал Уайетт.
      – Капитан, чего вы ждете? Идите, организуйте вылет. – Проводив взглядом уходящего Шеллинга, Брукс, заметив, что Уайетт пребывает в нерешительности, сказал: – Подождите, мистер Уайетт. Я хочу поговорить с вами. – Он сложил ладони шалашиком и пристально посмотрел на Уайетта. – Чего вы от меня хотите, мистер Уайетт? Что бы вы сделали на моем месте?
      – Я бы вывел корабли в море, – быстро ответил Уайетт, – и на них весь персонал базы. Все самолеты я бы отослал в Пуэрто-Рико. И я бы во что бы то ни стало убедил президента Серрюрье в серьезности ситуации. Я бы также эвакуировал отсюда всех американцев да и других иностранцев.
      – Легко сказать, – заметил Брукс.
      – Но есть еще два дня.
      Брукс вздохнул.
      – Было бы все просто, если бы дело этим ограничивалось. Но сейчас на острове введено военное положение. По всей видимости, близится гражданская война между повстанцами с гор и правительством. Вот почему на базе объявлена повышенная боевая готовность, весь американский персонал находится внутри. Более того, я только издал приказ, по которому все американские граждане должны ради безопасности укрыться на базе.
      – Фавель спускается с гор? – вырвалось у Уайетта.
      – Что-что?
      – Я слышал, что Фавель спускается с гор и движется сюда.
      Брукс кивнул.
      – Очень может быть. Он, видимо, не погиб. Президент Серрюрье обвинил американское правительство в том, что оно снабжает мятежников оружием. С ним вообще очень трудно разговаривать, а сейчас, я думаю, слушать мои рассуждения о погоде он тем более не будет.
      – А что, американское правительство, действительно, снабжает восставших оружием? – спросил Уайетт напрямик.
      Брукс рассвирепел.
      – Нет, конечно! Мы ведь открыто заявили, что наша политика здесь – никоим образом не вмешиваться во внутренние дела Сан-Фернандеса. У меня есть строгие указания на этот счет. – Он посмотрел на тыльную сторону своих рук и глухо закончил. – Когда мы в свое время послали морскую пехоту в Доминиканскую республику, это отбросило нашу южноамериканскую политику лет на десять назад. Не следует повторять ошибок. – Словно осознав, что сказал слишком много, он забарабанил пальцами по столу и нахмурился. – Что касается эвакуации базы, – я решил оставаться. Вероятность того, что ураган придет сюда, как вы сами сказали, тридцать процентов. Этим я могу рискнуть. А покидать базу сейчас, когда на острове возникла опасность войны, слишком опрометчиво. – Он улыбнулся. – Я обычно не разъясняю подчиненным причины моих решений, тем более иностранным подданным, но в данном случае я действую ради блага всех, кого это касается. Кроме того, я хочу воспользоваться вашими услугами. Я попрошу вас доставить письмо мистеру Росторну, британскому консулу в Сен-Пьере. В нем я разъясняю свою позицию в настоящей ситуации и приглашаю всех англичан в Сан-Фернандесе воспользоваться нашим гостеприимством и безопасностью. Письмо будет готово через пятнадцать минут.
      – Я возьму письмо, – сказал Уайетт.
      Брукс кивнул.
      – Что касается этого урагана, может быть, Серрюрье послушает англичан? Во всяком случае, попытайтесь что-нибудь сделать через Росторна.
      – Хорошо.
      – Еще вот что. В любой достаточно большой организации происходит своего рода окостенение. Кое-кому становится неохота говорить начальству правду. Но всякие недомолвки только мешают нашему общему делу! Я благодарен вам за то, что вы привлекли мое внимание к этой проблеме.
      – Спасибо, сэр.
      В голосе Брукса появились иронические нотки.
      – Капитан Шеллинг – надежный офицер. Я точно знаю, чего можно ожидать от него. Я надеюсь, что в будущем вы не будете испытывать затруднений в работе с ним.
      – Я тоже надеюсь.
      – Благодарю вас, мистер Уайетт. Письмо к мистеру Росторну принесут вам в кабинет.
      Возвращаясь к себе, Уайетт размышлял о разговоре с Бруксом и решил, что командующий достоин восхищения. Перед ним стояла острая дилемма, и он решил пойти по пути рассчитанного риска. Покинуть сейчас базу и оставить ее антиамерикански настроенному Серрюрье значило навести на себя гнев вышестоящего начальства. Если Серрюрье займет базу, выкурить его оттуда будет трудно, а то и вообще невозможно. С другой стороны, ураган был реальной опасностью, а следственные комиссии никогда не были снисходительны к тем морским офицерам, которые пытались списать свои промахи на стихийные бедствия. Базу можно было потерять и в том, и в другом случае, и Бруксу надо было принять взвешенное и единственное решение.
      С горечью Уайетт думал о том, что решение, которое принял Брукс, было неверным.

      Час спустя он вел машину по улицам Сен-Пьера, направляясь в район доков, где находилась резиденция Росторна. Улицы были непривычно пустынны, и местный рынок, обычно шумный и полный движения, был закрыт и тих. Солдат не было видно, но полицейских было много, и они ходили группами по четыре человека. Впрочем, делать им было нечего, так как население города скрылось за дверьми и ставнями своих домов.
      Дом Росторна тоже был наглухо закрыт. С одного из верхних окон вяло свисал потрепанный английский флаг. Уайетт долго колотил в дверь, пока услышал чей-то голос:
      – Кто там?
      – Мое имя – Уайетт. Я – англичанин. Разрешите войти.
      Щеколду отодвинули в сторону, образовалась щелочка, потом дверь открылась пошире.
      – Входите, входите. Сейчас не время бродить по улицам.
      Уайетт однажды видел Росторна, когда тот посещал базу. Это был невысокого роста человек, который мог бы сойти за прототип Пиквика. Он занимался на острове коммерцией, а официальные его обязанности британского консула доставляли ему мало хлопот. Англичан здесь было мало, и его консульская деятельность состояла в основном из вызволения из кутузки пьяных английских моряков и распространения среди населения брошюр, с помощью которых правительство Англии пыталось пропагандировать британский образ жизни.
      Росторн склонил голову набок, стараясь в полумраке рассмотреть Уайетта.
      – Мне кажется, где-то я вас видел.
      – Мы встречались на мысе Саррат. Я там работаю.
      – Да-да, конечно, вы – тамошний метеоролог, вспоминаю.
      – У меня есть для вас письмо от капитана первого ранга Брукса, – Уайетт протянул конверт.
      – Пойдемте в мой кабинет, – сказал Росторн и провел Уайетта в затхлое помещение, обставленное мебелью девятнадцатого века и напоминавшее романы Диккенса. Портрет королевы на стене смотрел на герцога Эдинбургского, висевшего на противоположной. Росторн вскрыл конверт и сказал:
      – Почему командующий не позвонил мне, как обычно?
      Уайетт криво усмехнулся.
      – Телефонная сеть на базе надежная, а вот городской сети он не очень доверяет.
      – А, это очень разумно, – заметил Росторн и стал читать.
      – Очень любезно со стороны командующего пригласить нас на базу, – сказал он через некоторое время. – Нас вообще-то так мало. – Он пощелкал пальцем по письму. – Он пишет, что у вас есть какие-то сомнения насчет урагана. Дорогой сэр, ураганов здесь не было с 1910 года.
      – Каждый находит нужным сообщить мне об этом, – с горечью сказал Уайетт. – Мистер Росторн, вам когда-нибудь приходилось ломать себе руку?
      Росторн опешил. Он немного подумал, затем сказал:
      – Ну да. В детстве.
      – То есть очень давно.
      – Лет пятьдесят тому назад. Но при чем тут...
      – Означает ли тот факт, что вы в детстве ломали руку, – перебил его Уайетт, – что завтра вы не сломаете ее еще раз?
      Росторн помолчал.
      – Все понятно, молодой человек. Значит, вы серьезно относитесь к этому урагану.
      – Да, – сказал Уайетт, стараясь произнести это как можно более убедительно.
      – Командующий Брукс – человек исключительно честный. Он пишет мне, что, если вы окажитесь правы, база отнюдь не будет самым безопасным местом на острове. Он советует мне принять это во внимание прежде, чем принимать решение. – Он посмотрел на Уайетта заинтересованно. – Расскажите-ка мне об этом урагане поподробнее.
      Уайетту вновь пришлось изложить свои соображения по поводу Мейбл. Росторн слушал внимательно, не пропускал ни малейшей детали, и часто прерывал повествование весьма уместными и точными вопросами. Когда Уайетт закончил, он сказал:
      – Значит так. Тридцать процентов за то, что этот ураган, столь насмешливо именуемый Мейбл, придет сюда. Об этом говорят ваши цифры. Но есть еще ваше чувство, говорящее о том, что он непременно придет; и я думаю, этого не следует недооценивать, ни в коем случае! Я высоко ценю интуицию. Что мне делать, мистер Уайетт?
      – Командующий предложил, чтобы вы встретились с Серрюрье. Он полагает, что тот скорее выслушает англичан, нежели американцев.
      Росторн кивнул.
      – Да, скорее всего это так. Но увидеться с ним чрезвычайно трудно. – Он покачал головой. – К нему и в лучшие-то времена было не пробиться, а сейчас...
      – Можно все же попробовать, – настаивал Уайетт.
      – Да-да, можно, – подтвердил Росторн, – даже нужно. – Он взглянул на Уайетта своими умными проницательными глазами. – Вы умеете убеждать, молодой человек. Пойдем сейчас же. От того, что сделает Серрюрье, зависит мое решение по поводу британских подданных.
      Президентский дворец был в кольце войск. Здесь располагались лагерем два батальона, и свет их костров разгонял нависшую над дворцом тьму. По дороге их автомобиль дважды останавливали, но благодаря Росторну тут же пропускали дальше. Наконец, они добрались до конечного пункта – охранного помещения у главных ворот дворца.
      – Мне нужно встретиться с мсье Ипполитом, главой протокольного отдела, – объявил Росторн офицеру, преградившему им путь.
      – А захочет ли мсье Ипполит видеться с вами? – высокомерно спросил офицер. Зубы ярко блестели на его темном лице.
      – Я – консул Великобритании, – твердо сказал Росторн. – И если я немедленно не увижусь с мсье Ипполитом, он будет рассержен. – Он помолчал и добавил: – И президент Серрюрье тоже.
      Ухмылка сошла с лица офицера при упоминании Серрюрье, и он заколебался.
      – Подождите, – рявкнул он и вошел внутрь дворца.
      Уайетт окинул взором до зубов вооруженных солдат, окружавших машину, и спросил:
      – А почему Ипполит?
      – Это наша надежда на то, чтобы добраться до Серрюрье. У него достаточный вес во дворце, и Серрюрье прислушивается к нему, и в то же время он не настолько крупная фигура, чтобы я его боялся. Для меня он все равно, что этот наглый щенок.
      «Наглый щенок» в этот момент вновь подошел к ним.
      – Вы можете повидаться с мсье Ипполитом. – Он сделал солдатам жест рукой. – Обыщите их.
      Уайетт почувствовал на себе черные лапы солдата. Ему пришлось подчиниться этой унизительной процедуре, после которой его протолкнули через проход во дворец. За ним семенил Росторн, бормотавший сквозь зубы:
      – Ипполит еще пожалеет об этом. Я устрою ему протокол. Он говорит по-английски, так что пара теплых слов дойдет до него.
      – Не стоит, – сказал Уайетт решительно, – наша главная цель – Серрюрье.
      Ипполит сидел в большом кабинете с высоким потолком, украшенным алебастровой лепниной. Он поднялся из-за прекрасного стола восемнадцатого века и вышел к ним с распростертыми объятиями.
      – А, мистер Росторн! Что привело вас сюда в такое время? И так поздно? – Произношение у него было чисто оксфордское.
      Росторн, с трудом подавив желание бросить ему в лицо свои «пару теплых слов», сухо сказал:
      – Я хочу видеть президента Серрюрье.
      Лицо Ипполита вытянулось.
      – Боюсь, это невозможно. Вы должны понимать, мистер Росторн, что пришли сюда в очень неудачное время.
      Росторн напыжился, насколько это было возможно при его маленьком росте, и Уайетту померещилось, что он заговорил как власть имеющий от имени всего имперского могущества.
      – Я здесь, – произнес он, – чтобы передать послание от правительства Ее Величества Королевы Великобритании, – сказал он торжественно. – Послание я должен вручить президенту лично. Я полагаю, что он будет раздосадован, если не получит его.
      Приятная улыбка исчезла с лица Ипполита.
      – Президент сейчас... совещается. Его нельзя беспокоить.
      – Должен ли я сообщить правительству, что президент отказался принять его послание?
      Лицо Ипполита покрылось капельками пота.
      – Нет, мне бы не хотелось формулировать это таким образом, – сказал он.
      – Мне тоже, – сказал Росторн, улыбаясь. – Но мне кажется, что президент мог бы сам сформулировать свое отношение к этому. Я не думаю, что ему нравится, когда другие люди действуют от его имени, совсем нет. Может быть, вы все-таки спросите его, желает ли он видеть меня или нет.
      – Пожалуй, да, – нехотя согласился Ипполит. – Не могли бы вы мне сказать, по крайней мере, с чем связано это послание?
      – Не могу, – отрезал Росторн. – Это государственное дело.
      – Хорошо. Я пойду спрошу президента. Вы подождите здесь. – Он исчез из комнаты.
      Уайетт посмотрел на Росторна.
      – Вы не переборщили? – спросил он.
      – Если это дойдет до Уайтхолла, – сказал Росторн, хмуря брови, – меня, конечно, тотчас же лишат работы. Но это единственный способ иметь дело с Ипполитом. Этот тип – трус. Он боится обращаться к Серрюрье, но еще больше боится того, что произойдет, если он не обратится к нему. Обычная вещь при тиранических режимах. Диктаторы предпочитают окружать себя вот такими медузами, как Ипполит.
      – Как вы думаете, он все-таки примет нас?
      – Думаю, что да, – сказал Росторн. – Мы возбудили его любопытство.
      Ипполит вернулся через пятнадцать минут.
      – Президент примет вас. Пожалуйста, сюда.
      Они последовали за ним по богато орнаментированному коридору длиной, как им показалось, с полумилю, и остановились перед дверью.
      – Президент крайне обеспокоен нынешней ситуацией, – сказал Ипполит, – не поймите его неправильно, если вам покажется, что он... в плохом расположении духа, скажем так.
      Росторн понял, что Ипполит только что попал под горячую руку Серрюрье, и решил поднажать со своей стороны.
      – Он придет в еще более плохое расположение духа, когда узнает, как с нами здесь обращались, – бросил он. – Это неслыханная вещь, чтобы представителей иностранной державы обыскивали, как обыкновенных преступников.
      Ипполит, лицо которого приобрело какой-то грязно-серый оттенок, начал было что-то говорить, но Росторн, не обращая на него внимания, толкнул дверь и вошел внутрь. Уайетт последовал за ним.
      Это был большой, почти без мебели зал, украшенный с тем же изяществом, что и другие помещения дворца. В дальнем его углу они увидели складной стол, вокруг которого стояло несколько человек в форменной одежде. Они все что-то горячо говорили, пока маленький человек, сидевший спиной к двери, вдруг не стукнул кулаком по столу и не прокричал:
      – Найдите их, генерал! Найдите и сотрите в порошок!
      Росторн почти не шевеля губами, сказал Уайетту:
      – Серрюрье со своими генералами – Дерюйе, Лескюйе, Рокамбо.
      Один из них что-то прошептал на ухо Серрюрье, тот обернулся.
      – А, Росторн, вы хотели мне что-то сообщить?
      – Пошли, – сказал Росторн, и они начали пересекать пространство зала.
      Серрюрье сидел, облокотившись на стол, заваленный картами. Это был маленький, почти незаметный человечек с поднятыми плечами и впалой грудью. У него были коричневые глаза шимпанзе, в которых застыло выражение мольбы, словно их владелец никак не мог взять в толк, за что его можно ненавидеть или хотя бы не любить. Но голос его был груб и резок – голос человека, знавшего, что такое власть, и привыкшего командовать.
      Он поскреб подбородок и сказал:
      – Вы выбрали неудачное время. А кто этот белый человек?
      – Это английский ученый, Ваше Превосходительство.
      Серрюрье пожал плечами, словно вычеркивая Уайетта из списка людей, с которыми стоит иметь дело.
      – Чего хочет британское правительство от меня?
      – Меня просили кое-что передать вам, – сказал Росторн.
      – Что именно? – проворчал Серрюрье.
      – Ценную информацию, Ваше Превосходительство. Мистер Уайетт – специалист-метеоролог, он имеет сведения о надвигающемся урагане – очень опасном.
      Челюсть Серрюрье отвисла.
      – И вы пришли ко мне сейчас, в такое время, чтобы поговорить со мной о погоде? – вопросил он, словно не веря своим ушам. – Сейчас, когда война у порога, вы тратите мое время на пустяки? – Он схватил со стола карту и, сжав ее в своем черном кулаке, потряс ею под носом Росторна. – Я-то думал, что вы мне сообщите что-нибудь новое о Фавеле. О Фавеле, Фавеле – понимаете? Он сейчас меня интересует, а больше ничего.
      – Ваше Превосходительство... – начал Росторн.
      Серрюрье раздраженно прервал его.
      – На Сан-Фернандесе ураганов не бывает, об этом все знают.
      – Был в 1910 году, – вставил Уайетт.
      – У нас не бывает ураганов, – повторил Серрюрье, сверля Уайетта глазами. Внезапно он взорвался. – Ипполит! Ипполит, где, черт тебя возьми! А ну отправь этих дураков отсюда.
      – Но Ваше Превосходительство... – сделал еще одну попытку Росторн.
      – На Сан-Фернандесе не бывает ураганов, – завопил Серрюрье. – Вы что, оглохли, Росторн? Ипполит, уведи их с глаз долой. – Он наклонился над столом, тяжело дыша. – А с тобой я поговорю попозже, Ипполит, – добавил он угрожающим тоном.
      Уайетт почувствовал, как Ипполит вцепился в его пиджак, и посмотрел на Росторна.
      – Пошли, – сказал Росторн уныло. – Мы передали наше сообщение, как могли.
      Он с подчеркнутым достоинством повернулся и зашагал к двери. Секунду поколебавшись, Уайетт последовал за ним. Когда они открыли дверь, вновь раздался истерический крик Серрюрье:
      – У нас не бывает ураганов, мистер английский ученый!
      В коридоре Ипполит тотчас переменился, исполнившись мстительной злобы. Он счел, что Росторн обвел его вокруг пальца, а, кроме того, почувствовал страх перед расправой, которую ему пообещал Серрюрье. Он крикнул взвод солдат, и те, не церемонясь, дотащили Уайетта и Росторна до ворот дворца и буквально выкинули на улицу.
      – Я ожидал чего-то подобного, – сказал Росторн, разглядывая разорванную полу своего пальто. – Но мы должны были попытаться.
      – Он сумасшедший, – сказал Уайетт. – Клинический случай очевидного, буйного помешательства.
      – Разумеется, – спокойно сказал Росторн. – А вы этого не знали? Лорд Эктон сказал однажды, что абсолютная власть абсолютно развращает. Серрюрье, конечно, до конца развращен, – вот почему все его так боятся. Я, кстати, стал сомневаться, что мы вообще выйдем отсюда.
      Уайетт помотал головой, словно отряхивая с себя паутину.
      – У нас не бывает ураганов, – сказал он, копируя Серрюрье, – как будто он отменил их президентским декретом. – На его лице было недоуменное выражение.
      – Давайте-ка уматывать отсюда, – сказал Росторн, оглядывая стоящих кругом солдат. – Где ваш автомобиль?
      – Вон там, – сказал Уайетт. – Я отвезу вас домой, потом заеду в «Империал».
      Послышался глухой рокот, шедший откуда-то с гор. Росторн наклонил голову набок, прислушиваясь.
      – Это гром, – сказал он. – Это что, ваш ураган уже здесь?
      Уайетт посмотрел на луну, плавающую вверху в безоблачном небе.
      – Это не гром, – сказал он. – По моему, кто-то из них нашел другого – Серрюрье Фавеля или наоборот. – Он взглянул на Росторна. – Это орудийный огонь.

      Был уже поздний вечер, когда Уайетт подвел машину к подъезду «Империала». Ему сильно досталось за это время. Уличные фонари либо сами погасли, либо были потушены умышленно (он предположил, что обслуживающий персонал электростанции просто сбежал); три раза его останавливала полиция и с подозрением осматривала автомобиль, один из немногих на пустынных улицах. Время от времени вспыхивала перестрелка, – то одиночная, то залпами, гулко прокатываясь вдоль улиц. Полиция и солдаты нервничали и готовы были стрелять в любой движущийся объект. И надо всем этим властвовал глухой рокот артиллерийской канонады, особенно отчетливый в тяжелом ночном воздухе.
      Мысли Уайетта были в разброде. Он даже не знал, радоваться ему или огорчаться, если он встретит в «Империале» Джули. Если она отправилась на мыс Саррат, тогда ему уже ничего не придется решать, а если она все еще в отеле, ему предстоял трудный выбор. Мыс Саррат, с точки зрения Уайетта, был не безопасным местом, но равным образом небезопасно было оказаться замешанным в борьбе воюющих сторон. Мог ли он, руководствуясь только своими предчувствиями, советовать кому-либо, и особенно Джули, не ехать на мыс Саррат?
      Он посмотрел на затемненный отель и внутренне содрогнулся, сейчас ему предстоит решать, что же делать. Когда он был готов закрыть и запереть автомобиль, ему в голову пришла мысль. Он открыл капот и снял распределительный ротор. Теперь в любом случае автомобиль останется на месте.
      Фойе отеля было темным, только со стороны американского бара шел слабый свет. Он направился туда, но внезапно остановился: сзади раздался стук отодвигаемого стула. Он повернулся.
      – Кто здесь?
      Послышался шорох, какая-то фигура тенью мелькнула на фоне окна, затем со стуком закрылась дверь, и все стихло. Со стороны американского бара донесся голос:
      – Кто там?
      – Это Уайетт.
      Джули бросилась ему на грудь, как только он вошел в бар.
      – О, Дейв, я так рада, что ты здесь. Ты с базы? У тебя есть машина?
      – Машина есть. Но я не прямо с базы. А тебя ведь должен был кто-то туда отвезти?
      – Они приезжали, но меня тут не было, никого из нас не было.
      Тут Уайетт обнаружил, что находится в центре небольшой группы. Здесь были Доусон, Папегайкос из клуба «Марака» и женщина средних лет, которую он не знал. Сзади, за стойкой, виднелась фигура бармена.
      – Я была здесь, – говорила женщина. – Я спала в своей комнате, и никто не пришел за мной. – Тон ее был обиженным и агрессивным.
      – Ты, вероятно, не знаешь миссис Вормингтон, – сказала Джули.
      Уайетт кивнул головой.
      – Значит, вы оказались за бортом, – сказал он.
      – Не совсем. Когда мы с мистером Доусоном добрались до отеля и увидели, что никого уже нет, мы сели вот тут и стали думать, что делать дальше. В это время зазвонил телефон в кабинете администратора. Оказалось, что звонили с базы. Они проверяли, не остался ли кто-нибудь здесь, и сказали, что пришлют за нами грузовик, – но тут прямо посередине фразы связь оборвалась.
      – Вероятно, люди Серрюрье отрезали линию, – сказал Уайетт. – Они явно нервничают. Видно, не уверены в себе. Когда это произошло?
      – Около двух часов тому назад.
      Уайетту это не понравилось, но он ничего не сказал, не было смысла пугать присутствующих. Он улыбнулся Папегайкосу:
      – Привет, Эвменидес. Я не знал, что вас привлекает «Империал».
      Бледный грек произнес уныло:
      – Мне говорили: приди сюда, если хочешь на базу. Доусон выпалил:
      – Этот грузовик будет с минуты на минуту, и нас заберут отсюда. – Он махнул рукой со стаканом в сторону Уайетта. – Мне кажется, вы не откажетесь выпить.
      – Да, это было бы кстати, – сказал Уайетт. – У меня был тяжелый день.
      Доусон повернулся.
      – Эй, ты! Куда это ты направился? – Он подался вперед и схватил маленького человечка, который выскользнул из-за стойки. Бармен отчаянно барахтался в лапе Доусона, но тот держал его крепко и быстро водрузил на место.
      – Знаете, он еще и кассу прихватил с собою, – сказал он, обернувшись, Уайетту.
      – Оставьте его в покое, – сказал Уайетт устало. – Какое нам до этого дело? Весь персонал убежал. Один из них как раз выбирался отсюда, когда я вошел.
      Доусон пожал плечами, разнял хватку и выпустил бармена на свободу.
      – Действительно, ну его к черту! Бар с самообслуживанием мне нравится больше.
      Миссис Вормингтон была настроена решительно.
      – Что ж, раз у вас есть машина, мы можем сами отправиться на базу.
      Уайетт вздохнул.
      – Не знаю, разумно ли это. Мы можем не пробиться туда. Молодчики Серрюрье готовы стрелять без предупреждений. Они сначала стреляют, а потом задают вопросы. Да и после вопросов они могут нас перестрелять.
      Доусон, вручая ему наполненный стакан, сказал:
      – Черт, но ведь мы американцы. Мы же не ссоримся с Серрюрье.
      – Мы это знаем, командующий Брукс знает, а Серрюрье – нет. Он убежден, что американцы снабжают мятежников пушками – слышите грохот – и что Брукс только ждет, чтобы, выбрав подходящий момент, нанести ему удар в спину.
      Уайетт пригубил виски и поперхнулся. Да, Доусон тяготел к сильным напиткам. Он с трудом сделал глоток и продолжал:
      – Я предполагаю, что Серрюрье сейчас сосредоточил вокруг базы приличные силы. Поэтому и машина за вами не пришла.
      Все молча смотрели на Уайетта. Наконец, миссис Вормингтон сказала:
      – Нет, я уверена в том, что командующий Брукс не оставит нас здесь, даже если ему придется поднимать для этого морскую пехоту.
      – У командующего Брукса сейчас столько забот, что ему не до горстки американцев, оказавшихся в затруднительном положении, – сказал Уайетт холодно. – Он думает прежде всего о безопасности базы.
      Доусон обеспокоенно спросил:
      – А что, собственно, заставляет считать, что база в опасности?
      – Идет беда, – сказал Уайетт, – я имею в виду не войну, а...
      – Есть тут кто-нибудь? – раздался голос из фойе, и Джули сказала:
      – Это Костон.
      Костон вошел в бар. Он слегка прихрамывал, пиджак его был разорван, а правая щека была в крови.
      – Чертовски глупо получилось, – сказал он. – У меня кончилась кассета, пришлось вернуться. – Он осмотрел собравшихся в баре. – Я думал, вы все уже на базе.
      – С базой нет связи, – сказал Уайетт и объяснил ему, что произошло.
      – Да, вы упустили свой шанс, – сказал Костон мрачно. – Правительство отрезало базу от мира. Там сейчас установлен кордон. – Он посмотрел на Доусона с ироническим блеском в глазах. – Мистер Доусон, вам все это должно понравиться. Какой материал для книги, а?
      Доусон сказал:
      – Да, конечно, может выйти неплохая книга. – Но в голосе его не было никакого воодушевления.
      – Я бы сейчас как следует выпил, – сказал Костон. Он повернулся к Уайетту.
      – Это ваша машина там, на улице? Полицейский разглядывал ее, когда я входил.
      – Ничего с ней не сделается. А чем вы занимались?
      – Работал, – ответил Костон небрежно. – Тут, по-моему, ад разверзся. Ага, спасибо, – он принял от Папегайкоса стакан виски. Опустошив его наполовину в один присест, он продолжал, обращаясь к Уайетту: – Вы хорошо знаете этот остров? Предположим, вы были бы мятежником в горах и ожидали бы большую партию оружия на корабле – на большом корабле. Какое бы вы выбрали место, чтобы легко и незаметно разгрузить его и затем без проблем отправить в горы?
      Уайетт задумался.
      – Где-нибудь на северном побережье, это несомненно. Там местность довольно дикая. Ябы выбрал Кампо-де-лас-Перлас, где-нибудь в этом районе.
      – Дайте этому человеку в награду кокос, – сказал Костон. – Именно там в прошлом месяце был разгружен по крайней мере один корабль. Разведка Серрюрье проворонила его. И знаете что? Фавель-то жив. – Он похлопал себя по карманам. – Есть у кого-нибудь сигареты?
      Джули протянула ему пачку.
      – Откуда у вас кровь на лице?
      Костон приложил ладонь к щеке, затем с удивлением посмотрел на кончики пальцев.
      – Я пытался проникнуть к Серрюрье. Охрана обошлась со мной довольно сурово, один из них не снял с пальца кольцо. А может, это был кастет.
      – Я видел Серрюрье, – сказал Уайетт невозмутимо.
      – Ну! Правда? – воскликнул Костон. – Жаль, что я не знал. Я бы прошел с вами. Я хочу задать ему пару вопросов.
      Уайетт принужденно засмеялся.
      – Серрюрье – это не тот человек, которого можно о чем-то спрашивать. Он же типичный маньяк. Я думаю, от всего того, что происходит, он вообще сбрендил.
      – А что вам было нужно от него?
      – Я хотел довести до его сведения, что через два дня на этот остров обрушится ураган. Он вышвырнул нас вон и отменил ураган своим декретом.
      – Господи, – сказал Костон. – Этого еще нам не хватало. Вы что, серьезно?
      – Абсолютно.
      Миссис Вормингтон неожиданно взвизгнула.
      – Нам надо добраться до базы, – проговорила она сердито. – На базе мы будем в безопасности.
      Уайетт смотрел на нее некоторое время, потом сказал Костону вполголоса:
      – Мне надо поговорить с вами.
      Костон бросил взгляд на серьезное лицо Уайетта и допил свой виски.
      – Я поднимусь в свою комнату за пленкой. Пойдемте со мной.
      Он поднялся со стула. Уайетт сказал Джули:
      – Я вернусь через пару минут.
      Они вышли в фойе. Костон достал фонарик, и они поднялись по лестнице на второй этаж. Уайетт сказал:
      – Все это меня очень беспокоит.
      – Этот ураган?
      – Именно, – подтвердил Уайетт и в двух словах рассказал Костону о надвигающейся опасности, не особенно углубляясь в детали и предчувствия. – Некоторым образом я чувствую ответственность за этих людей внизу, – заключил он. – Я думаю, что Джули будет держаться молодцом, а вот вторая женщина – сомневаюсь. Она не молода и все время на взводе.
      – Она вас измочалит, если вы не уймете ее, – сказал Костон. – Она, мне кажется, любит покомандовать.
      – А Эвменидес? Непонятно, что он за человек. У меня нет полной уверенности, что на него можно положиться. Доусон, конечно, другое дело.
      – Разве? Я не столь уверен в братце Доусоне, – сказал Костон, шаря лучом фонарика по комнате.
      – Понятно, – сказал Уайетт. – В общем, ситуация дрянная. Мне надлежит пасти это небольшое стадо и по возможности привести его в безопасное место, то есть за пределы города.
      Плетеный стул заскрипел, когда Костон сел на него.
      – Давайте без обиняков. Вы утверждаете, что ураган налетит на остров. Когда?
      – Через два дня, – сказал Уайетт. – Плюс-минус полсуток.
      – И когда он придет, база будет разрушена.
      – Практически – да.
      – И Сен-Пьер?
      – И Сен-Пьер.
      – Так. И вы хотите вывести этих людей к горам. Но это значит идти прямо навстречу опасности, знаете ли.
      – Не обязательно, – сказал Уайетт. – Нам не нужно подниматься высоко, на сто футов выше уровня моря, и не нужен северный склон хребта. Подходящее место можно найти недалеко от Сен-Пьера. Где-нибудь по течению Негрито в сторону Сен-Мишеля.
      – Я бы не стал этого делать, – решительно возразил Костон. – Фавель ведь будет идти по Негрито вниз. Судя по канонаде, он сейчас уже в верхней части долины.
      – А откуда известно, что это пушки Фавеля? – неожиданно спросил Уайетт. – У Серрюрье тоже предостаточно артиллерии.
      В голосе Костона прозвучала обида.
      – Я свои задания хорошо выполняю, – сказал он. – Серрюрье был застигнут врасплох. Всего два часа назад большая часть его артиллерии образовала громадную пробку на дороге к северу от города. Если Фавель поторопится, он сможет все это благополучно захватить. Послушайте, он просто поливает их огнем.
      – Эта партия вооружения, о которой вы говорили, была, вероятно, весьма крупной.
      – Может быть. Мне кажется, что он делает ставку на внезапный удар. Если он сейчас не прорвется и не захватит Сен-Пьер, его дело – труба.
      – А если прорвется, то потеряет свою армию, – заметил Уайетт.
      – Господи, мне это в голову не пришло. – Костон задумался. – Все становится чертовски интересным. Как вы считаете, он знает об урагане?
      – Сомневаюсь. Послушайте, Костон. Мы теряем время. Надо успеть вывести людей в безопасное место. Вы поможете мне? Вы ведь, кажется, лучше, чем кто-либо, представляете себе, что здесь происходит.
      – Конечно помогу, старик. Но помните, у меня и своя собственная работа есть. Я поддержу вас во всем, что скажете, пойду с вами, прослежу, чтоб им никакая опасность не угрожала. Но после мне придется отправиться по своим делам. Мой шеф не простит мне, если я не окажусь в нужное время в нужном месте. – Он усмехнулся. – Я, пожалуй, еще расколю Доусона на какой-нибудь поступок. Это будет славно.
      Они вернулись в бар, и Костон громко сказал:
      – Уайетт должен сообщить нечто очень важное. Соберитесь вместе. А где Доусон?
      – Только что был здесь, – сказала Джули. – Наверное, вышел.
      – Ладно, – сказал Костон. – Я ему потом сам скажу, – я даже предвкушаю, как я это сделаю. Ну, мистер Уайетт, начинайте.
      Костон сел и стал перезаряжать миниатюрный магнитофон, который он вытащил из своего кармана.
      Уайетту уже надоело в который раз повторять свою информацию. Поэтому он даже не пытался что-то объяснять, а просто выложил голые факты. Когда он кончил, в баре наступила мертвая тишина. Выражение лица грека не изменилось, скорее всего, он ничего не понял; Джули была бледна, но ее подбородок был боевито задран кверху; щеки миссис Вормингтон побелели, и на них ярко выделялись два пунцовых пятна. Внезапно ее прорвало.
      – Это смешно! – закричала она. – Американская база не может быть разрушена. Я требую, чтобы меня немедленно отправили на мыс Саррат.
      – Вы можете требовать хоть до посинения, – грубо сказал Уайетт. – Я в эту сторону не еду. – Он повернулся к Джули. – Мы должны выехать из Сен-Пьера и добраться до возвышенной местности. Это может оказаться трудным. Но у меня есть машина, и мы должны влезть в нее. Надо хорошо экипироваться – взять еду, медикаменты, воду и так далее. Продукты есть на кухне, минеральная и содовая – в баре.
      Миссис Вормингтон чуть не задохнулась от ярости.
      – Сколько отсюда до базы? – произнесла она, тяжело дыша.
      – Пятнадцать миль, – сказал Костон. – Вдоль берега залива. И учтите, между нами и базой армия. – Он сокрушенно покачал головой. – Нет, я бы не стал пытаться, миссис Вормингтон, в самом деле не стал бы.
      – Не знаю, как обстоят дела с вами, – продолжала бушевать миссис Вормингтон, – но нас, американцев, местные не тронут. Здешнее правительство поостережется связываться с Америкой. Я считаю, что нужно двигаться к базе прежде, чем эти мятежники спустятся с гор.
      Папегайкос, стоявший сзади нее, внезапно схватил ее за плечо и сказал:
      – Я думаю, вам лучше закрыть свой рот. – Его голос был мягок, но хватка крепкая. Миссис Вормингтон захлопала глазами.
      – Я думаю, вы глупый женщина. – Он посмотрел на Уайетта. – Продолжайте.
      – Я говорил, что нам надо загрузить машину едой и водой и поскорей уезжать отсюда, – сказал Уайетт усталым голосом.
      – На сколько дней мы должны рассчитывать? – задала Джули практический вопрос.
      – По крайней мере, на четыре, а лучше – на неделю. После урагана здесь будет полная разруха.
      – Прежде, чем выходить, надо поесть, – сказала она. – Думаю, что все голодны. Я посмотрю, что осталось па кухне. Бутерброды сойдут?
      – Если их достаточно, – улыбнулся Уайетт.
      Миссис Вормингтон резко выпрямилась.
      – Ладно, я думаю, что вы все сошли с ума, но не оставаться же мне здесь одной. Придется быть вместе с вами. Пошли, дитя, приготовим бутерброды. – Она взяла свечу и жестом позвала Джули за собой.
      Уайетт посмотрел на Костона, прятавшего свой магнитофон.
      – Что вы думаете насчет пистолетов? – спросил он. – Они могли бы нам пригодиться.
      – Дорогой мой, – сказал Костон, – там оружия уже больше, чем достаточно. Если нас остановят и обыщут люди Серрюрье, то, найдя у нас хоть один пистолет, они нас тут же пристрелят. Я бывал в своей жизни в переделках и никогда не имел при себе оружия. Этому я обязан своей жизнью.
      – Что ж, это разумно, – согласился Уайетт. Он посмотрел на грека, стоявшего у стойки. – У вас есть пистолет, Эвменидес?
      Папегайкос коснулся рукой груди и кивнул.
      – У меня есть.
      – Тогда вы не едете с нами, – подчеркнуто сказал Уайетт, – можете идти пешком, сами.
      Грек сунул руку в карман пиджака и вытащил короткоствольный револьвер.
      – Вы тут что, командир? – спросил он, улыбаясь и как бы взвешивая револьвер в руке.
      – Именно, – сказал Уайетт твердо. – Вы ничего не знаете об ураганах и их последствиях, вы не знаете, как найти наилучшее место для укрытия, а я знаю. Я – специалист, и поэтому я командую.
      Папегайкос принял решение. Он положил револьвер на стойку и быстро отошел от нее. Уайетт, надув щеки, с облегчением выдохнул. Костон засмеялся.
      – Идет, Уайетт, – сказал он. – Вы настоящий командир, если только вы не позволите этой миссис Вормингтон оседлать вас. Я надеюсь, вы не пожалеете, что взялись за дело.
      В это время вошла Джули, неся тарелку с бутербродами.
      – Это для начала. Сейчас будут еще. – Она мотнула головой в сторону кухни. – Мы натерпимся с этой, – сказала она сумрачно.
      Уайетт чуть не застонал.
      – Что еще?
      – Это тип организатора. Знаешь, любительница раздавать приказы. Она там меня совершенно загоняла, и при этом сама ровным счетом ничего не сделала.
      – Не обращайте на нее внимание и все, – сказал Костон. – Она отстанет, если увидит, что никто ее не замечает.
      – Ладно, – сказала Джули и снова скрылась на кухне.
      – Давайте сделаем запас воды, – сказал Уайетт.
      Он направился к бару, но остановился, когда Костон воскликнул:
      – Стойте! Слушайте!
      Уайетт напряг слух и услышал скрежещущий звук.
      – Кто-то пытается завести ваш автомобиль, – предположил Костон.
      – Ну-ка проверим, – сказал Уайетт и через фойе направился к входной двери. Выйдя на улицу, он увидел на переднем сиденье машины темную фигуру и услышал жужжание стартера. Наклонившись, он глянул внутрь и увидел Доусона. Рванув дверь, он просунулся в машину и рявкнул:
      – Какого черта вы тут делаете?
      Доусон вздрогнул и резко повернул голову.
      – О, это вы, – сказал он с облегчением. – Я думал это тот тип.
      – Какой тип?
      – Полицейский. Он хотел завести машину, но у него ничего не вышло, и он ушел. Я решил: дай-ка проверю, но у меня она тоже не заводится.
      – Вы лучше вылезайте и отправляйтесь в отель, – сказал Уайетт. – Я предусмотрел такую возможность и снял ротор распределителя.
      Он посторонился, выпуская Доусона из машины.
      – А вы хитрец, – сказал Доусон.
      – А зачем терять машину? – ответил Уайетт. Он посмотрел поверх плеча Доусона и вдруг замер.
      – Спокойно, – сказал он вполголоса. – Полицейский возвращается. Да еще и не один.
      – Дьявол, скорее бежим в отель, – сказал Доусон.
      – Оставайтесь на месте и помалкивайте, – быстро проговорил Уайетт, – они могут подумать, что мы бежим от них, и погонятся за нами. Не следует вмешивать других в это дело.
      Доусон сначала напрягся, потом расслабился. Уайетт смотрел, как к ним, не торопясь, приближались четыре полицейских. Когда они поравнялись с ними, один из них спросил:
      – Что это вы тут делаете, белые люди?
      – Я думал, что кто-то пытается угнать мой автомобиль.
      – Кто? Этот?
      – Нет, другой. Это мой друг.
      – Где вы живете?
      Уайетт кивнул в сторону отеля.
      – В «Империале».
      – О, вы богач. А этот, ваш друг?
      – Тоже в отеле.
      Доусон потянул Уайетта за рукав.
      – Что все это значит, черт возьми?
      – О чем говорит ваш друг? – спросил полицейский.
      – Он не понимает языка. Он спрашивает, что вы говорите.
      Полицейский расхохотался.
      – Мы, значит, спрашиваем об одном и том же. – Он уставился на них. – Нехорошо в такое время быть на улице, белый человек. Лучше бы вам находиться в вашем богатом отеле.
      Он повернулся, чтобы уйти, и Уайетт потихоньку перевел дух, но другой полицейский что-то сказал вполголоса, и первый вновь обратился к Уайетту:
      – Вы из какой страны?
      – Можете считать меня англичанином, – сказал Уайетт. – Но я приехал сюда из Гренады. Мой друг – американец.
      – Американец! – полицейский сплюнул на землю. – Вы, как англичанин, знаете человека по имени Мэннинг?
      Уайетт покачал головой.
      – Нет. – Имя показалось ему отдаленно знакомым, но точно он припомнить не мог.
      – А Фуллера?
      Опять что-то замкнулось в голове Уайетта.
      – Я, кажется, слышал о них. Они живут на северном побережье?
      – Вы с ними встречались?
      – Никогда в жизни не видел, – откровенно ответил Уайетт.
      Один из полицейских подошел поближе и ткнул пальцем во Уайетта:
      – Этот человек работает у американцев, на мысе Саррат.
      – Ага. Но вы говорили, что живете в отеле. Значит, вы мне солгали?
      – Я не солгал. Я остановился здесь вечером. Вы же сами прекрасно знаете, что путь на базу закрыт.
      Полицейского, однако, это не убедило.
      – Вы продолжаете утверждать, что не знаете Фуллера и Мэннинга?
      – Нет, не знаю.
      – Извините, белый человек, но я должен обыскать вас. – Он сделал знак своим товарищам.
      – Эй! – в тревоге воскликнул Доусон. – Что они собираются делать?
      – Ведите себя тихо, – сквозь зубы проговорил Уайетт. – Они будут нас обыскивать. Не сопротивляйтесь. Чем скорее кончат, тем лучше.
      Второй раз за день он испытал унижение от того, что его обыскивают. На этот раз обыск был более основательным. Охранники во дворце интересовались главным образом оружием, а эти искали что-то еще. Карманы Уайетта были опустошены, и их содержимое передано старшему из полицейских.
      Он с любопытством стал копаться в бумажнике Уайетта.
      – Что ж, вы действительно работаете на мысе Саррат, – сказал он, осмотрев документы. У вас американский пропуск. Какую военную работу вы делаете там?
      – Никакой. Я гражданский специалист, направленный сюда Британским правительством. Я занимаюсь метеорологией.
      Полицейский осклабился.
      – А может, вы американский шпион?
      – Чепуха!
      – Вашего друга, американца, мы тоже обыщем.
      Черные лапы схватили Доусона, и он начал сопротивляться.
      – Уберите свои грязные руки! – завопил он.
      Полицейский не понял слов, но тон Доусона не оставлял никаких сомнений. Тотчас у него в руке оказался револьвер, и Доусон увидел прямо перед собой дуло.
      – Дурак! – бросил Уайетт. – Не трепыхайтесь. Пусть они обыщут вас. Обыщут и отпустят.
      Но он тут же понял, что зря это сказал. Полицейский издал возглас триумфа и вытащил из-под пиджака Доусона автоматический пистолет.
      – А! Вооруженные американцы гуляют по улицам в такое время, – сказал старший. – Пойдемте-ка с нами.
      – Послушайте, – начал было Уайетт, но замолк, почувствовав, как ему в шею уперлось дуло револьвера. Он закусил губу. Полицейский махнул рукой, приказывая им двигаться.
      – Вы идиот! – прошипел Уайетт Доусону. – Какого черта вам понадобился пистолет? Теперь мы очутимся в одной из тюрем Серрюрье.

      Костон осторожно вышел из глубокой тени и посмотрел в ту сторону, куда быстро уходила небольшая группа людей. Затем он повернулся и поспешил через фойе в бар. Как раз в этот момент миссис Вормингтон и Джули принесли новую порцию бутербродов. Папегайкос занимался тем, что доставал из бара бутылки с содовой и ставил их на стойку.
      – Уайетта и Доусона загребли полицейские, – сообщил Костон. – У Доусона был пистолет, и полицейским это не понравилось. – Он бросил многозначительный взгляд на грека, тот потупил глаза.
      Джули со стуком опустила на стол кофейник.
      – Куда же их повели?
      – Не знаю. Наверное, в местную кутузку. Эвменидес, вы знаете, где это?
      – Площадь Черной Свободы, – сказал грек и покачал головой, – оттуда их не удастся вытащить.
      – Посмотрим, – сказал Костон. – Мы должны приложить все усилия для этого. У Уайетта остался ротор распределителя. Без него от машины нет проку.
      Миссис Вормингтон проговорила скрипучим голосом:
      – Есть же другие машины.
      – Это идея, – сказал Костон. – Эвменидес, у вас есть машина?
      – Была. Но военные ее взяли.
      – Дело не в машине, – сказала Джули. – Дело в том, как нам вызволить Дейва и Доусона из рук полиции.
      – Мы этим займемся, конечно, но машина нам нужна сейчас. – Костон потер рукой щеку. – До доков отсюда слишком далеко. Пешком не доберешься.
      Эвменидес пожал плечами.
      – Нам нужна машина, а не скуна.
      – Что? – с удивлением спросил Костон. – А, вы хотите сказать шхуна! Нет, нам нужен британский консул. Он живет там. Может быть, если мы задействуем официальную власть да еще подключим прессу, нам удастся освободить Уайетта и Доусона. – Он с сожалением посмотрел на бутерброды. – Чем скорее я попаду туда, тем лучше.
      – У вас все же есть время, чтобы проглотить чашечку кофе, – сказала Джули. – И захватите с собой бутерброды.
      – Спасибо, – сказал Костон, принимая из ее рук чашку. – Здесь есть какая-нибудь кладовая?
      – Нет, кладовой нет, – сказал грек.
      – Жаль. – Костон оглядел помещение бара. – Вам лучше уйти отсюда. В теперешней ситуации могут начаться всякие безобразия, и любители легкой наживы несомненно зайдут сюда хотя бы за выпивкой. Я думаю, сюда в первую очередь. Вам надо подняться наверх. Небольшая баррикада на лестнице тоже не помешает.
      Он обвел оценивающим взглядом фигуру Эвменидеса.
      – Я надеюсь, вы присмотрите за женщинами в мое отсутствие?
      – Я посмотрю за всем, – сказал грек.
      Эти слова не очень обнадежили Костона, но делать было нечего. Он допил кофе, положил пакет с бутербродами в карман и сказал:
      – Я вернусь, как только смогу. Постараюсь вместе с Уайеттом.
      – Не забудьте о мистере Доусоне, – напомнила миссис Вормингтон.
      – Постараюсь, – сказал Костон сухо. – Не покидайте отель. Мы и так уже достаточно разобщены.
      Эвменидес вдруг сказал:
      – У Росторна была машина. Я видел. У нее особый. Этот... – он защелкал пальцами, подыскивая нужное слово.
      – Дипломатический номер? – подсказал Костон.
      – Вот.
      – Это может быть полезным. Ладно. Я пошел. Надеюсь вернуться часа через два. Пока.
      Он покинул бар, пересек фойе и некоторое время смотрел через стеклянную дверь на улицу. Убедившись, что там никого нет, он толкнул дверную вертушку и вышел.
      Он двинулся по направлению к той части города, где были доки, стараясь держаться ближе к стенам домов. Посмотрев на часы, он удивился – еще не было десяти, хотя ему казалось, что наступила ночь. При удачном стечении обстоятельств он мог бы вернуться в «Империал» к двенадцати часам.
      Поначалу он шел быстро, скользя по пустынным улицам, как привидение. Ближе к докам он почувствовал, что вступает в район, занятый армией. Темные улицы то и дело освещались фарами проезжавших грузовиков, издали доносился топот марширующих солдат.
      Он остановился, затем нырнул в какой-то подъезд и, достав карту, сверился с ней, водя по ней лучом карманного фонарика. Выходило, что добраться до Росторна было чертовски трудным делом. Неподалеку находилась старая крепость Сан-Хуан, которую Серрюрье использовал в качестве арсенала. Не удивительно, что вокруг было так много войск. Армейские части, расположившиеся в долине Негрито, снабжались боеприпасами из этой крепости, чем и объяснялось постоянное движение грузовиков.
      Костон, вглядываясь в карту, старался найти наиболее подходящий обходной маршрут. Он понял, что придется потратить лишний час времени, но другого выхода не было. Вдали прокатился гром артиллерийской стрельбы и затих. Наступила мертвая тишина. Костон оглянулся по сторонам и пересек улицу, досадуя на то, что его кожаные ботинки при каждом шаге слегка поскрипывали. Он завернул за угол и пошел в сторону от крепости Сан-Хуан.
      Его интересовало, почему прекратился артиллерийский огонь. В своей жизни он повидал немало боевых действий в Конго, Вьетнаме, Малайзии, научился придавать значение таким деталям и делать из них выводы.
      Прежде всего, орудия без сомнения принадлежали Фавелю, он сам видел, как правительственная артиллерия безнадежно застряла где-то на окраине Сен-Пьера. Пушки Фавеля стреляли, разумеется, не в воздух, значит, перед ними находились главные сухопутные силы Серрюрье, которые он бросил вверх по Негрито при первых же признаках опасности. Теперь огонь прекратился, и это означало, что войска Фавеля передвигаются, скорее всего вперед, атакуя пехоту Серрюрье, потрепанную артиллерийскими снарядами. Подтверждением этому могли быть новые залпы, если они будут ближе, значит, наступление Фавеля проходит успешно.
      Фавель выбрал для атаки ночное время. В этом у него был несомненный опыт, и его люди были хорошо подготовлены к боевым действиям ночью ив горах. Любой из его солдат стоил двух солдат Серрюрье до тех пор, пока Фавелю удавалось диктовать свои условия битвы. Но на равнине, оказавшись под прессом артиллерии и авиации Серрюрье, его войска должны были быть разгромлены. Он страшно рисковал, направляя их по долине Негрито к заливу Сантего, но пока его риск оправдывался его успешной стратегией и тупоумием артиллерийских генералов Серрюрье, не имевших представления об элементарной логике.
      Костон был так увлечен этими рассуждениями, что чуть было не налетел на полицейский патруль. В последний момент он остановился и юркнул в тень. Патруль прошел мимо и он с облегчением перевел дух. К тому времени, когда он добрался до Росторна, ему удалось избежать встречи с тремя патрулями. Но это сильно задержало его, и когда он постучал в дверь дома, было уже очень поздно.

      Джеймс Фаулер Доусон был удачливым писателем. Критики хвалили его и прочили ему славу лауреата Нобелевской премии, его книги раскупались нарасхват и приносили громадные доходы. Он рассчитывал на то, что в будущем эти доходы будут расти, и так как любил деньги, то всеми силами старался поддерживать в глазах читателей тот образ, который он как-то скроил по собственному усмотрению и который пропагандировался во всем мире его агентами.
      Его первый роман «Тарпон» был опубликован в год смерти Хемингуэя. В это время он был начинающим писателем, поставлявшим в американские спортивные журналы очерки и статейки о том, как славно охотиться на радужную форель или о том, какие чувства испытывает человек, целясь из ружья в гризли. Успех этих статеек был средним, и Доусон жил впроголодь. Когда «Тарпон» оказался первым в списке бестселлеров, никто не удивился больше, чем сам Доусон. Он знал, что вкусы читателей переменчивы, что хорошо писать – это еще не все, и чтобы закрепить успех, нужно стать заметной фигурой на общественном небосклоне.
      И он решил подхватить мантию, упавшую с плеч Хемингуэя и стать мужчиной из мужчин. Он охотился на слонов и львов в Африке; он ловил рыбу в Карибском море и у Сейшельских островов; он взбирался на горные вершины Аляски; он летал на собственном самолете и, как и Хемингуэй, попал в катастрофу. Как ни странно, везде под рукой оказывались фотографы, и все события его бурной жизни были запечатлены на пленке.
      Но он все же не был Хемингуэем. Львы, которых он убивал, были жалкими, затравленными животными, загнанными в кольцо охотников, да и то он не убил ни одного льва с первого выстрела. Штурм горных вершин состоял в том, что его буквально вносили туда искусные и хорошо оплаченные альпинисты. Он ненавидел самолет, боялся летать на нем и залезал в кабину только тогда, когда было необходимо подновить свой образ. Вот рыбную ловлю он любил и достиг в ней неплохих результатов. Но, несмотря ни на что, он был хорошим писателем, хотя всегда опасался, что скоро выдохнется и провалится с очередным романом.
      Пока его образ был покрыт глянцем, пока его имя мелькало на первых страницах газет, пока деньги текли в его кошелек, он был вполне счастлив. Было приятно, что тебя хорошо знают в столичных городах, встречают в аэропортах газетчики и фотографы и спрашивают твое мнение о событиях в мире. Если случались какие-то затруднения, то одно лишь упоминание его имени всегда помогало ему, так что, когда они с Уайеттом очутились в тюрьме, он не особенно обеспокоился. Он и раньше бывал в тюрьмах – мир не раз смеялся над эскападами Большого Джима Доусона, но всегда не больше, чем на несколько часов. Символический штраф, пожертвование в фонд помощи сиротам, извинение от имени Джима Доусона – и его освобождали. У него были все основания считать, что и сейчас будет так же.
      – Хорошо бы выпить, – сердито сказал он. – Эти сволочи забрали мою фляжку.
      Уайетт осмотрел камеру. Здание, в котором она находилась, было старым, дверь была обыкновенная, без современных ухищрений из толстых металлических прутьев. Но каменные стены были мощные, и единственное окошко помещалось под самым потолком. Даже встав на стул, он с трудом мог дотянуться до него, а рост у него был не маленький. Он смог разглядеть туманные очертания строений во дворе и понял, что они находятся на третьем этаже здания, где размещался полицейский участок.
      Он слез со стула и спросил Доусона:
      – Зачем вам понадобился пистолет?
      – Да я всегда ношу его при себе. Человек с моим положением часто попадает в неприятные ситуации. Всегда есть чокнутые, которым не нравится то, что я пишу, или парни, которые хотят доказать, что они покруче меня. У меня, кстати, есть разрешение на ношение оружия. Несколько лет назад я стал получать письма с угрозами, и вокруг дома происходили странные вещи. В общем, пистолет мне нужен.
      – Не знаю, насколько это так даже в Штатах, – сказал Уайетт, – но здесь мы из-за этого попали в тюрьму. Ваша лицензия здесь никого не интересует.
      – Ничего, мы выберемся отсюда без труда, – сердито бросил Доусон. – Главное, нужно повидать кого-нибудь поважнее этих мелких чинов, сказать им, кто я, и нас обоих отпустят.
      Уайетт посмотрел на него с удивлением:
      – Вы что, серьезно?
      – Разумеется, черт побери! Меня ведь все знают. Правительство этой поганой банановой республики поостережется портить отношения с дядей Сэмом. Этот случай будет в заголовках всех газет мира, и этот тип, Серрюрье, не захочет усугублять свои дела, которые и так обстоят для него не лучшим образом.
      Уайетт глубоко вздохнул.
      – Вы не знаете Серрюрье. Он не любит американцев. Это во-первых. И во-вторых, ему наплевать на вас, даже если он о вас и слышал, в чем я сильно сомневаюсь.
      Доусона задело кощунственное высказывание Уайетта.
      – Не слышал обо мне? Как он мог не слышать обо мне!
      – Вы слышали орудийную стрельбу? – спросил Уайетт. – Так вот, Серрюрье борется за свою жизнь – понимаете? Если победит Фавель, Серрюрье каюк. Сейчас ему не до дядюшки Сэма или кого-нибудь другого. Он, заметьте, как всякий плохой врач, предпочитает не афишировать свои ошибки. И если ему доложат о нас, то в подвале этого дома, вполне вероятно, будет вечеринка со стрельбой, и мы будем гостями. Так что я молю Бога, чтобы ему не донесли о нас. Я надеюсь, что его подчиненные достаточно безынициативны.
      – Но должен же быть суд, – возмущался Доусон. – Я вызову моего адвоката.
      – Ради Бога! – взорвался Уайетт. – Где вы находитесь, на луне? Серрюрье за последние семь лет казнил двадцать тысяч человек без суда и следствия. Они попросту исчезли, молитесь, чтобы мы не присоединились к ним.
      – Но это же ерунда! – заявил Доусон. – Я уже пять лет приезжаю на Сан-Фернандес. Здесь отличная рыбалка. И я ничего об этом не слышал. Я встречался и с правительственными чиновниками, и с простыми людьми. Они все отличные ребята. Конечно, они черные, но я из-за этого не отношусь к ним хуже.
      – Очень благородно с вашей стороны, – заметил Уайетт язвительно. – Не могли бы вы назвать имена этих ребят? Это очень интересно.
      – Конечно. Ну, во-первых, министр внутренних дел – Дескэ. Самый лучший из них. Он...
      – Не надо, – простонал Уайетт, садясь на стул и закрывая лицо руками.
      – А что?
      Уайетт посмотрел на него.
      – Послушайте, Доусон. Я постараюсь вам рассказать о нем совсем коротко. Этот отличный парень Дескэ был шефом тайной полиции Серрюрье. Серрюрье говорил: «Сделай это». И Дескэ делал. И все это кончалось целым рядом убийств. Но Дескэ однажды допустил промах. Один из смертников выжил и ускользнул из его рук. Это его пушки гремят там, в горах, Фавеля. – Он похлопал Доусона по плечу. – Серрюрье не простил этого Дескэ. И как вы думаете, что случилось с ним?
      Доусон сидел, как пришибленный.
      – Откуда я знаю?
      – И никто не знает. Дескэ исчез. Как сквозь землю провалился. Или испарился. По моему предположению, он закопан в землю где-то на территории замка Рамбо.
      – Но ведь он был таким хорошим, приветливым малым, – сказал Доусон и покачал в недоумении головой. – Как же я всего этого не заметил? Ведь писатель должен разбираться в людях. Мы с Дескэ даже рыбу вместе ловили. Во время рыбной ловли ведь как-то можно узнать человека, правда?
      – Вовсе не обязательно. У людей, подобных Дескэ, мозг разбит на секции. Скажем, если кто-то из нас убьет человека, это останется с ним на всю жизнь, повлияет на него. Но с Дескэ иначе. Он убивает человека и тут же забывает об этом. Это не беспокоит его ни в малейшей степени и никак на нем не сказывается.
      – Господи! – произнес Доусон в ужасе. – Я ловил рыбу с убийцей!
      – Больше уже не придется, – жестко сказал Уайетт. – Вы вообще больше ни с кем не будете ловить рыбу, если мы не выберемся отсюда.
      Доусон разразился гневными тирадами.
      – Чем занимается американское правительство, черт побери! У нас здесь база, почему мы не избавили этот остров от всякой нечисти!
      – Меня просто тошнит от ваших рассуждений, – сказал Уайетт. – Вы не знаете того, что творится под самым вашим носом, а когда вам дают щелчок по носу, то кричите «караул» и бежите за помощью к вашему правительству. А оно придерживается на этом острове политики невмешательства. Если оно повторит здесь опыт с Доминиканской республикой, то испортит дипломатические отношения со всеми другими странами этого полушария. Русские просто животы надорвут от смеха. Так что лучше всего действовать именно так. А потом, свободу нельзя поднести людям на блюдечке, они сами должны ее взять. Фавель это знает, и он этим сейчас занимается. – Он посмотрел на странно поникшую фигуру Доусона, сидевшего на кровати.
      – Вы хотели взять мою машину, не так ли? Не полицейский, а вы хотели ее увести.
      Доусон кивнул.
      – Я поднялся наверх и услышал, как вы с Костоном говорили об урагане. Я испугался и решил, что лучше мне удрать.
      – И вы могли покинуть всех нас?
      Доусон горестно покивал головой.
      – Не понимаю, – сказал Уайетт. – Я этого не понимаю. Вы – Доусон, Большой Джим Доусон, человек, с которым, как полагают, никто не может сравниться в стрельбе, борьбе, пилотировании самолета. Что случилось с вами?
      Доусон лег на кровать и отвернулся к стенке.
      – Идите к черту, – послышался его сдавленный голос.

      За ними пришли в четыре часа утра, вытащили их из камеры и погнали куда-то по коридору. Кабинет, куда их привели, был голым и мрачным, как все такие кабинеты во всем мире. Типичной была и фигура сидевшего за столом. Темные холодные глаза и равнодушный взгляд можно встретить в любом полицейском участке Нью-Йорка, Лондона или Токио, и то, что у человека был темный цвет кожи, не имело никакого значения.
      Человек долго бесстрастно смотрел на арестованных, затем сказал кому-то:
      – Ты – дурак. Мне они нужны порознь. Уведи вот этого.
      От ткнул авторучкой во Уайетта, и того немедленно вывели из кабинета и препроводили обратно в камеру. Щелкнул ключ в замке, и Уайетт остался один.
      Он прислонился к стене и стал размышлять о том, что может с ним произойти. Вероятно, его ожидает участь Дескэ, и надежды на освобождение теперь приходилось связывать только с Фавелем. Его пушек в последнее время не было слышно, и Уайетт не имел представления о том, каково сейчас положение его войск. Если Фавель не захватит Сен-Пьер, то его либо расстреляют, либо он утонет в этой камере, когда воды залива Сантего поглотят город.
      Он сел на стул и продолжал размышлять. Полицейский, который их арестовал, проявил большой интерес к Мэннингу и Фуллеру, двум англичанам с Северного побережья. Было непонятно, зачем они понадобились ему сейчас, когда в разгаре была гражданская война. Потом он вспомнил, как Костон говорил что-то о поставках оружия и спрашивал о месте, где оно разгружалось, Кампо-де-лас-Перлас. Если эти двое были замешаны в этом, ничего удивительного в интересе полиции к их деятельности не было. Равно как и к деятельности других англичан на Сан-Фернандесе.
      Затем Уайетт, почувствовав страшную усталость, растянулся на кровати и заснул.
      Его разбудили, когда первые лучи рассвета проникли в камеру через окошко под потолком. Снова его повели по коридору и грубо втолкнули в ту же мрачную комнату. Доусона в ней не было, а полицейский за столом улыбался.
      – Входите, мистер Уайетт. Садитесь.
      Это звучало не как приглашение, а как приказ. Уайетт сел на жесткий стул и скрестил ноги. Полицейский заговорил по-английски:
      – Я инспектор Розо, мистер Уайетт. Как вы находите мой английский? Я выучил его на Ямайке.
      – Хороший английский, – подтвердил Уайетт.
      – Очень приятно, – сказал Розо. – Я надеюсь, мы поймем друг друга. Когда вы в последний раз встречались с Мэннингом?
      – Я вообще никогда с ним не встречался.
      – Ас Фуллером?
      – И с Фуллером тоже.
      – Но вы знаете, где они живут. Вы сами признали это.
      – Я ничего не признавал. Я сказал вашему полицейскому, что я слышал, что они живут на северном побережье. И кроме того, я сказал ему, что я никогда не видел ни того, ни другого.
      Розо уткнулся в лист бумаги, лежавший перед ним. Не поднимая глаз, он спросил:
      – Когда вас завербовала американская разведка?
      – Черт возьми! – взорвался Уайетт. – Что за чепуха!
      Розо резко поднял голову.
      – Значит, вы состоите в английской? Вы британский шпион?
      – Вы с ума сошли, – с негодованием сказал Уайетт. – Я ученый, метеоролог. И я вам кое-что скажу в связи с этим. Если вы в течение двух дней не эвакуируете людей из города, вы получите такое месиво, какого никогда в своей жизни не видывали. Приближается ураган.
      Розо терпеливо улыбнулся.
      – Да, мистер Уайетт. Мы знаем, под какой крышей вы работаете. Мы также знаем, что англичане и американцы тесно сотрудничают с Фавелем, чтобы свергнуть законное правительство нашей страны.
      – Хватит, – воскликнул Уайетт и хлопнул ладонью по столу. – С меня достаточно. Я хочу встретиться с британским консулом.
      – Вы хотите видеть Росторна? – спросил Розо, кривя рот в зловещей улыбке. – Он тоже хотел вас видеть. Он тут был еще с одним англичанином. К сожалению, из-за его дипломатического статуса мы не могли арестовать и его, мы знаем, что он руководит вами. Наше правительство посылает в Лондон официальный протест по поводу его деятельности. Он объявлен персоной нон грата. – Улыбка расплылась на его лице. – Видите, я не чужд и латыни, мистер Уайетт. Неплохо для невежественного нигера, а?
      – Невежественность – очень подходящее слово, – сухо заметил Уайетт.
      Розо вздохнул, как вздыхает учитель, видя строптивого нерадивого ученика.
      – Не стоит оскорблять меня, Уайетт. Ваш сообщник – этот Доусон, американский агент, уже признался во всем. Эти американцы вообще-то слабаки, знаете ли.
      – В чем он признался, черт побери? Он столь же не виновен ни в чем, как и я. – Он машинально провел рукой по столу и ощутил на его поверхности какую-то влагу. Повернув к себе ладонь, он увидел на ней кровь. Он поднял голову и с ненавистью посмотрел на Розо.
      – Да-да, Уайетт. Он сознался, – сказал Розо. Затем, вытащив из ящика чистый лист бумаги и аккуратно положив его перед собой, он выжидательно поднял авторучку. – Итак. Начнем снова. Когда вы в последний раз видели Мэннинга?
      – Я никогда не видел Мэннинга.
      – Когда вы в последний раз видели Фуллера?
      – Я никогда не видел Фуллера, – монотонно повторил Уайетт.
      Розо медленно положил ручку на стол и вкрадчиво сказал:
      – Ну что, может, мы проверим, так ли вы упрямы, как Доусон? Может быть, все-таки менее упрямы? Это было бы лучше для вас. Как и для меня, впрочем.
      Уайетт прекрасно знал, что за его спиной у двери находились двое полицейских. Они стояли неподвижно и безмолвно, но он чувствовал их присутствие всем своим существом. Он решил прибегнуть к уловке из арсенала Росторна.
      – Розо, – сказал он. – Серрюрье спустит с вас шкуру за это.
      Розо поморгал глазами, но ничего не сказал.
      – Он знает, что я здесь? Он человек суровый, особенно если его рассердить. Вчера при мне он сделал такую выволочку Ипполиту – тот весь трясся.
      – Вы что, видели вчера нашего президента? – спросил Розо голосом не столь твердым, как раньше.
      Уайетт попытался вести себя так, словно встречаться с Серрюрье и выпивать с ним по паре рюмочек было для него делом самым обыкновенным.
      – Конечно, – он наклонился к столу. – А вы знаете, кто такой Доусон, которого вы избили? Это всемирно известный писатель. Вы, может быть, слышали о Большом Джиме Доусоне? Его все знают.
      У Розо задергалась щека.
      – Он пытался мне внушить, что... – он внезапно осекся.
      – Вы же ставите Серрюрье в трудное положение, – продолжал свое наступление Уайетт. – У него на руках Фавель, но это еще ладно, с ним он как-нибудь справится. Он сам мне это сказал. Но его беспокоят американцы на мысе Саррат. Он не знает, собираются ли они выступить против него или нет. Вы, я думаю, представляете себе, что произойдет, если они выступят. Они с Фавелем с двух сторон расколют Серрюрье, как орех.
      – А при чем здесь я? – неуверенно спросил Розо.
      Уайетт откинулся на стуле и посмотрел на Розо с хорошо наигранным ужасом.
      – Как при чем! – воскликнул он. – Вы что, дурак? Вы не понимаете, что вы даете американцам в руки козырь, которого они ждут? Доусон – заметная фигура на международной арене, и он американец. Очень скоро командующий Брукс будет запрашивать Серрюрье о нем, и если тот не предъявит ему Доусона живым и невредимым, Брукс предпримет необходимые шаги, включая применение силы. Доусон – прекрасный предлог для этого. Человек известный во всем мире, кандидат на Нобелевскую премию – это не рядовой американец какой-нибудь. И Брукс прекрасно понимает, что мировое общественное мнение поддержит его.
      Розо молчал, нервно подергиваясь. Уайетт дал ему возможность дозреть и через некоторое время продолжал:
      – Вы знаете не хуже меня, что Доусон не сказал вам ничего о Мэннинге и Фуллере. По очень простой причине: он понятия о них не имеет, но вы использовали его для того, чтобы напугать меня. Я вам вот что скажу, инспектор Розо. Когда Брукс спросит Серрюрье о Доусоне, тот перевернет Сен-Пьер с ног на голову, чтобы отыскать его, потому что знает: если он его не найдет, то, пока он возится с Фавелем, американцы вломятся к нему с заднего хода и нанесут удар в спину. И если он выяснит, что инспектор Розо по глупости задержал Доусона и избил его до полусмерти, то держу пари, вы и пяти минут не проживете. Поэтому я советую вам как можно быстрее послать к Доусону врача и упросить его, чтобы он молчал о том, что произошло. Как вам удастся добиться этого, дело ваше.
      Лицо Розо приняло такое выражение, что Уайетт чуть не рассмеялся. Наконец, Розо закрыл рот, глубоко вздохнул.
      – Уведите этого человека в камеру, – приказал он. Уайетт почувствовал на своем плече руку полицейского, на этот раз державшего его менее грубо. Его вновь отвели в камеру.
      Он долго не мог прийти в себя, не мог унять невольную дрожь от пережитого. Успокоившись, он стал вновь размышлять о ситуации, в которой они с Доусоном оказались. Теперь, после того, как ему удалось купить Розо на блестящей идее, счастливо пришедшей ему в голову, эта ситуация виделась в новом свете.
      По-видимому, Розо теперь опасаться не следовало. Но оставалась проблема выбраться из этого здания до налета урагана, и решить ее было не так просто. Надо было подогреть страхи Розо, а для этого его надо было вновь увидеть. Уайетт подозревал, что это может произойти довольно скоро – знакомство с Серрюрье, на которое он напирал, должно было возбудить любопытство Розо, и он мог захотеть узнать об этом побольше.
      Уайетт посмотрел на часы. Было семь утра, и солнечный свет вовсю пробивался сквозь окошко. Он надеялся на то, что Костону удалось вывести остальных из «Империала». Даже пешком они могли удалиться от него на приличное расстояние.
      В этот момент до его сознания дошло, что снаружи что-то происходит. Оттуда доносился шум, на который он, погруженный в свои мысли, сначала не обратил внимания, – рев моторов, стук подошв бегающих туда-сюда людей, неясный гул голосов и прерывавшие его резкие звуки команд – так рявкают сержанты во всех армиях мира. Казалось, что на площади группировалась какая-то воинская часть.
      Уайетт подтолкнул стул к стене, встал на него и попытался выглянуть в окошко. Но земли не было видно, ему удалось увидеть только верхнюю часть зданий на противоположном конце площади. Он долго стоял на стуле, стараясь определить, что происходит, но, в конце концов, махнул на это рукой. Он уже готов был спрыгнуть со стула, как раздался грохот орудий и так близко, что горячий воздух в камере, казалось, сотрясся.
      Он поднялся на цыпочки, в отчаянии пытаясь хоть что-нибудь увидеть, и поймал красный отблеск огня на крыше стоявшего напротив здания. Послышался взрыв. Фасад здания медленно поехал вниз и с грохотом потонул в клубах серой пыли.
      Затем взрыв раздался совсем рядом, и сильный поток воздуха и разбитого оконного стекла отбросил Уайетта к противоположной стене камеры. Последнее, что он помнил, – удар его головы о дерево двери, и он потерял сознание.

      Раскаты орудийных залпов разбудили Костона. Он с колотящимся сердцем вскочил с постели, не в состоянии сразу сообразить, где он находится. Увидев знакомую обстановку своего номера в «Империале», он с облегчением вздохнул. Эвменидес, который ночевал вместе с ним, стоял у окна и смотрел на улицу.
      – Черт возьми! – воскликнул Костон. – Пушки-то близко. Фавелю, наверное, удалось прорваться. – Тут он к своему смущению обнаружил, что спал в брюках.
      Эвменидес отошел от окна и мрачно посмотрел на Костона.
      – Они будут драться в городе, – сказал он. – Нам будет плохо.
      – Естественно, – согласился Костон, потирая ладонью щетину на щеках. – Что там внизу?
      – Много людей, солдаты, – ответил Эвменидес. – Много раненых.
      – Раненые сами идут? Значит, Серрюрье отступает. Но он, конечно, так город не отдаст. Скоро начнется самое страшное – перестрелка на улицах. – Он быстрыми, точными движениями завел механическую бритву. – Полиция Серрюрье сдерживает население. Это он правильно сделал – ему ни к чему сейчас потоки беженцев, которые помешают армии. Но смогут ли они удержать народ, когда разыграется сражение? Вот в чем вопрос. У меня такое предчувствие, что нам предстоит кошмарный день.
      Грек зажег сигарету и ничего не ответил. Костон закончил бриться в молчании. Его голова была занята размышлениями над тем, что означала близость артиллерии. Должно быть, Фавель разбил армию Серрюрье в долине Негрито и совершил прорыв к окраинам Сен-Пьера. Двигаясь быстро, он, конечно, мог ликвидировать остатки частей противника, и сейчас они, вероятно, оказались разбросанными по всей долине. Ночью на них можно было не обращать внимания, но днем они вполне могли представлять собой довольно опасную силу. Впрочем, Фавелю было не до них, так как он оказался перед лицом более грозной опасности. Он сейчас находился на равнине, на подходе к Сен-Пьеру, и Костон сомневался, были ли его солдаты столь хорошо вооружены и укомплектованы, чтобы соперничать в затяжной перестрелке с частями армии Серрюрье. До сих пор успех Фавелбыл связан с неожиданным для Серрюрье мощным артиллерийским ударом, к которому войска Серрюрье были не готовы. Но оправившись от него, они могли перейти к более решительным действиям. В распоряжении у Серрюрье имелись и артиллерия, и бронетехника, и авиация. Правда, бронетехника состояла из трех устаревших танков и десятка разномастных бронетранспортеров, а авиация – из переделанных для войны гражданских самолетов, но Фавелю хорошо было смеяться над всем этим, укрывшись в горах. На равнине ситуация была совершенно другой. Даже один танк представлял собой грозную силу, а самолеты могли поражать цели с помощью авиабомб.
      Костон посмотрел на себя в зеркало. Интересно, думал он, удалось Фавелю захватить артиллерию Серрюрье? Если да, то он был бы самым большим счастливчиком в истории войн, потому что эта артиллерия была ему просто подарена бестолковыми правительственными генералами. Но удача или неудача всегда важна в военных успехах.
      Он подставил голову под струю холодной воды и, отфыркиваясь, потянулся за полотенцем. Только он вытер лицо, как в дверь постучали. Сделав предупредительный знак бросившемуся к двери Эвменидесу, он спросил:
      – Кто там?
      – Это я, – послышался из-за двери голос Джули.
      – Входите, мисс Марлоу, – сказал он с облегчением.
      Джули выглядела утомленной и встревоженной. Под глазами были темные круги, волосы растрепаны.
      – Эта женщина скоро доконает меня, – сказала она.
      – Что она сейчас делает?
      – Сейчас, слава Богу, спит. Она ведет себя со мной, как барыня со служанкой, и разряжается, когда я не выполню ее приказы. В середине ночи на нее нашло вдруг плаксивое настроение, и она чуть не свела меня с ума. Пришлось дать ей люминал.
      – Это хорошо, – сказал Костон, прислушиваясь к орудийным раскатам. – Пусть она побудет в отключке, пока мы не найдем возможность выбраться отсюда. Я надеюсь, Росторн будет здесь вовремя. – Он бросил взгляд на Джули. – Вы неважно выглядите.
      – Я просто измучена, – сказала она. – Я почти не спала. Я все время думала о Дейве и мистере Доусоне. Только мне удалось задремать, началась эта канонада. – Она вздрогнула от близкого взрыва. – Признаюсь откровенно, мне страшно.
      – Мне тоже не по себе, – сказал Костон. – А как вы, Эвменидес?
      Грек выразительно передернул плечами, дико оскалился и провел пальцами по своему горлу. Костон засмеялся.
      – Очень убедительно.
      Джули спросила:
      – Как вы думаете, есть смысл еще раз попытаться вызволить Дейва из тюрьмы?
      – Боюсь, особой надежды на это нет, – сказал Костон. – Стены местной тюрьмы крепки, а черепа полицейских еще крепче. Может, Фавель их освободит, если поторопится. – Он поставил ногу на кровать, чтобы зашнуровать ботинок. – Кстати, а что вы знаете об урагане?
      – Я знаю, что Дейв был очень им обеспокоен. Особенно после встречи со стариком, – сказала Джули.
      – Каким стариком?
      Джули рассказала о человеке, укреплявшем крышу своего дома. Костон поскреб в затылке.
      – Я смотрю, Уайетт прибегает к не совсем научным методам в своей работе.
      – Вы что, не верите ему?
      – В том-то и дело, черт возьми, что верю, – сказал Костон. – Я вам больше скажу, Джули. Я сам предпочитаю руководствоваться своей интуицией, и она редко подводит меня. Вот почему я здесь, на этом острове, между прочим. Мой редактор упрекнул меня в том, что я говорю чепуху – у меня же не было точных данных о том, что здесь может произойти. Поэтому я здесь, так сказать, неофициально. Да, я верю в этот ураган Уайетта, и нам надо скорее что-то предпринимать.
      – А что мы можем предпринять в связи с ураганом?
      – Надо позаботиться о себе. Вот смотрите, Джули. Непосредственный начальник Уайетта не поверил ему, Серрюрье не поверил. Он сделал все, что смог, и нам ничего не остается. Не выходить же нам на улицу с плакатом: «Все готовьтесь к грядущей катастрофе!»
      Джули покачала головой.
      – Это все так. Но в Сен-Пьере шестьдесят тысяч беззащитных людей. Это ужасно.
      – Мы здесь бессильны. Надо спасать самих себя, а это тоже нелегкая проблема. – Он вынул из пиджака карту и расстелил ее на кровати. – Было бы лучше, если в Росторн смог выехать этой ночью, но он сказал, что ему надо возвращаться в консульство. Им ведь приходится в таких вот критических ситуациях сжигать документы, кодовые таблицы и тому подобное. Который час?
      – Почти пол-восьмого, – ответил Эвменидес.
      – Он сказал, что будет здесь в восемь. Но, скорее всего, опоздает. Никто не ожидал, что Фавелю удастся продвинуться столь быстро, в том числе, я думаю, и Серрюрье. Росторна могут задержать, несмотря на его дипломатический номер. Этот чертов дурак Доусон! – взорвался он. – Если в не он, мы в уже давно были далеко отсюда. – Он посмотрел на карту. – Уайетт сказал, что мы должны найти укрытие выше отметки в сто футов лицом на север. На этой чертовой карте нет нужной разметки. Эвменидес, вы не поможете мне?
      Грек посмотрел через плечо Костона.
      – Вот, – сказал он и ткнул пальцем в карту.
      – Похоже, это то, что нужно. Но, чтобы попасть туда, необходимо миновать две сражающиеся армии. Нет, придется двигаться вдоль береговой линии в ту или иную сторону, а затем, резко свернув, подниматься вверх. Я думаю двигаться на запад, к мысу Саррат смысла нет. Во-первых, там и высот подходящих нет. Кроме того, в той стороне – гражданский аэропорт, и Фавель вполне может направить удар туда. В общем, там нам делать нечего. Значит, надо двигаться в другую сторону. Что там за дорога, Эвменидес? Вот эта, на восток.
      – Идет вверх, – сказал грек. – Там... там... – он защелкал пальцами, – там падает в море.
      – А, обрывы со стороны моря, – уточнил Костон. Грек кивнул. – Это то, что нам нужно. А какова там местность в стороне от моря? Скажем, здесь?
      Эвменидес выразительно повел рукой в воздухе.
      – Холмы.
      – Понятно, – сказал Костон. – Но вы все еще обсудите с Росторном, когда он приедет.
      – А вы? – спросила Джули. – Вы куда-то собираетесь?
      – Надо провести разведку, – сказал Костон. – Надо выяснить, насколько это осуществимо – двигаться в том направлении. Я хочу разнюхать, что делается в восточной части города. Для одного человека это вполне безопасно. – Он встал с колен и подошел к окну. – Сейчас на улицах полно гражданских. Полиция не в состоянии держать все население в домах. Я думаю, мне удастся пройти незамеченным.
      – С вашей белой кожей?
      – О, – сказал Костон, – я об этом не подумал. Это хорошая мысль. – Он подошел к своей сумке и расстегнул ее. – Проделаем небольшой фокус. – Он достал из сумки баночку коричневого сапожного крема. – Джули, помажьте меня, только не густо. Здесь достаточно мулатов, а настоящим негром я выглядеть не хочу.
      Джули нанесла немного крема на его лицо.
      – Не забудьте шею, это очень важно. Для меня главное – ввести людей в заблуждение. Чтоб не думали: «А, это белый», а бросили взгляд и шли себе дальше. – Он натер кремом кисти рук. – Теперь мне нужен реквизит.
      – Что? – удивленно спросила Джули.
      – Реквизит. В свое время я свободно бродил по коридорам Уайт-холла, потому что у меня в руках была пачка бумаги. Так же и в госпитале. Я спокойно ходил по палатам, облачившись в белый халат и со стетоскопом в кармане. Необходимо выглядеть в любом окружении естественно. Стетоскоп давал мне право находиться в медицинском учреждении. Ну вот. А что даст мне право быть на гражданской войне?
      – Пистолет, – сказал Эвменидес, зловеще улыбаясь.
      – Боюсь, что да, – с сожалением сказал Костон. – Потом мне, может, удастся подобрать что-нибудь – винтовку или какую-нибудь часть формы. А пока... Где ваш револьвер, Эвменидес?
      – В баре, где я оставил его.
      – Хорошо. Ну я пошел. – Раздался близкий взрыв, и стекла в оконных рамах задребезжали. – Ого, становится горячей. Жаль, что здесь нет кладовой. Я советую вам спуститься вниз. Под лестницей самое лучшее место. А если эта Вормингтон закатит истерику, дайте ей раза.
      Эвменидес кивнул.
      Костон подошел к двери.
      – Надеюсь, я не задержусь. Но если меня не будет к одиннадцати, не ждите меня, отправляйтесь.
      Не дожидаясь ответа, он вышел в коридор, сбежал по лестнице вниз и вошел в бар. Бутылки с содовой стояли на прежних местах, но револьвера видно не было. Он поискал его минуты две и, не желая терять времени, покинул бар, пересек фойе, помедлил у стеклянной двери, глядя через нее, и смело вышел на улицу.

      Миссис Вормингтон была в полудреме, когда вернулась Джули. Она с трудом разлепила веки и спросила:
      – Ктр... час?
      – Еще рано, – ответила Джули. – Но нам надо спускаться вниз.
      – Я хочу спать, – пробормотала миссис Вормингтон. – Пусть мне принесут чаю через час.
      – Надо идти, – твердо повторила Джули. – Мы скоро уезжаем отсюда. – Она стала собирать свои вещи.
      – Что это за шум? – недовольно спросила миссис Вормингтон. – Я нахожу, что это самый шумный отель из всех, где я останавливалась. – Это заявление, видимо, исчерпало ее силы, она закрыла глаза, и с ее постели послышался легкий свист – слишком тонкий, чтобы назвать его храпом.
      – Проснитесь, миссис Вормингтон, вставайте. – Джулия стала трясти ее за плечи.
      Та с трудом приподнялась на одном локте.
      – О, моя голова! У нас что, была вечеринка? – Сознание медленно возвращалось к ней, и, наконец, она встрепенулась, расслышав гром орудийной стрельбы. – Боже мой! Что происходит? – простонала она.
      – Мятежники обстреливают город, – объяснила Джули.
      Миссис Вормингтон вскочила с постели, остатки сна улетучились.
      – Мы должны уезжать, – затараторила она, – мы должны уезжать немедленно.
      – У нас пока нет машины. Мистер Росторн еще не приехал, – сказала Джули и, повернувшись, увидела, как миссис Вормингтон пытается втиснуть свою грузную фигуру в грацию. – Господи! – воскликнула она. – Оставьте это, нам, может быть, придется быстро идти. Это вам помешает. Есть у вас брюки?
      – Я считаю, что женщина моего... э... э... типа не должна носить брюк.
      Джули не смогла сдержать улыбки.
      – Может, вы и правы. Ну, тогда наденьте костюм, если в нем юбка не очень узкая. В общем, что-нибудь практичное.
      Она сняла с кроватей одеяла и сложила их в стопку. Миссис Вормингтон, влезая в узкие туфли, сказала:
      – Я так и знала, что надо было еще вчера отправляться на базу.
      – Это же было невозможно, – коротко бросила Джули.
      – Неужели командующий Брукс оставит нас на милость этих дикарей! Пошли, надо уходить отсюда, – сказала миссис Вормингтон, выходя в коридор и предоставляя Джули тащить одеяла.
      У лестницы стоял Эвменидес. Он посмотрел на одеяла и сказал, забирая их у Джули:
      – Это хорошо.
      Снизу донесся какой-то стук, словно кто-то опрокинул стул. Они обратились в слух. Потом миссис Вормингтон, ткнув грека пальцем под ребро, прошипела:
      – Не стойте здесь просто так. Пойдите и узнайте, что там такое.
      Эвменидес бросил одеяла и на цыпочках стал спускаться вниз. Миссис Вормингтон крепко прижала к груди свою сумочку, затем повернулась и направилась к своему номеру. Джули услышала, как она вошла в него и заперла дверь на задвижку.
      Появился Эвменидес.
      – Это Росторн.
      Джули пришлось идти к номеру и вновь извлекать из него миссис Вормингтон. Когда они все спустились вниз, Росторн с обеспокоенным видом сообщил:
      – Они начали обстреливать город. Правительственные войска готовятся к обороне. Нам лучше поторопиться, пока не заблокированы все дороги.
      – Правильно, – заявила миссис Вормингтон.
      Росторн посмотрел по сторонам.
      – А где Костон?
      – Он пошел разведать, как лучше выбраться из города, – сказала Джули. – Он сказал, что скоро вернется. Сейчас который час?
      Росторн вынул из кармана часы.
      – Без четверти девять. Извините, я задержался. Он сказал, когда он вернется?
      – Он сказал, что если он не вернется к одиннадцати, мы можем уходить.
      Раздался мощный взрыв где-то неподалеку, и куски штукатурки посыпались с потолка. Миссис Вормингтон подпрыгнула на месте.
      – Пойдемте к вашей машине, мистер Росторн. Мы должны ехать.
      Росторн пропустил ее замечание мимо ушей.
      – Так, значит, еще два часа, – сказал он. – Но он вернется гораздо раньше, надеюсь. Тем временем... – он многозначительно посмотрел на потолок.
      – Костон сказал, что нам лучше всего укрыться под лестницей, – сказала Джули.
      – Мы что, остаемся, что ли? – вопрошала миссис Вормингтон. – В то время, как здесь такое творится? Вы нас всех погубите.
      – Мы не можем оставить мистера Костона, – сказала Джули.
      – Я устрою, – сказал Эвменидес. – Пошли.
      Пространство под лестничным пролетом использовалось как кладовка. Дверь ее была на замке, но Эвменидес сбил его подвернувшимся под руку пожарным топориком, выбросил из кладовки находившиеся там ведра, щетки и прочий хлам и снес туда заготовленную ими провизию. Миссис Вормингтон решительно отказалась сидеть на полу, но когда Джули невозмутимо предложила ей идти подальше, она сдалась. Каморка была тесной, но вчетвером они кое-как поместились в ней. Росторн обнаружил, что если держать дверь чуть приоткрытой, можно наблюдать за входом в отель и увидеть, когда появится Костон.
      – Костону все же не следовало уходить, – заметил он. – Я никогда не видел Сен-Пьера в таком состоянии. Город готов взорваться, как паровой котел.
      – Ничего, с ним все будет в порядке, – сказала Джули. – Он опытный человек, не раз бывал в таких переделках. Это его работа.
      – Слава Богу, не моя, – с выражением произнес Росторн. – По-видимому, правительственная армия потерпела жестокое поражение в долине Негрито. Город кишит дезертирами, много раненых. – Он покачал головой. – Вероятно, атака Фавеля была совершенно неожиданной. Они все в шоке. А ведь правительственных войск раза в три больше.
      – Вы сказали, что Серрюрье готовится к обороне, – значит, борьба будет продолжаться? – спросила Джули.
      – И, может быть, довольно долго. У Серрюрье есть части, которые еще не вступили в дело, не успели. Они сейчас окапываются на севере города. Предстоит еще одна схватка. – Он неодобрительно щелкнул языком. – Боюсь, что Фавель переоценил свои силы.
      Он замолчал, и они некоторое время прислушивались к звукам боя. Были слышны глухие выстрелы пушек, частые и громкие разрывы падающих снарядов. Здание отеля изредка содрогалось, постепенно наполняясь плавающей в воздухе пылью, и лучи солнца, проникавшие в фойе, пронизывали его, словно яркие прожектора.
      Джули пошевелилась, шаря среди коробок, которые принес в каморку Эвменидес.
      – Вы завтракали, мистер Росторн? – спросила она.
      – Не успел, моя дорогая.
      – Тогда можно и поесть, – деловито распорядилась Джули. – Я сейчас порежу хлеб, а вы рассаживайтесь поудобнее.
      Они позавтракали хлебом и консервированной тушенкой, запивая все содовой водой. Когда они поели, Росторн спросил:
      – Который час? Я что-то не могу найти свои часы.
      – Десять тридцать, – ответила Джули.
      – Даем Костону еще сорок пять минут. После этого мы должны двигаться. Прошу прощения, ничего не поделаешь.
      – Понятно, – сказала Джули. – Он сам велел нам в одиннадцать выезжать.
      Время от времени с улицы доносились отдаленные крики, вопли, топот бегущих людей. Эвменидес вдруг спросил:
      – Ваша машина... на улице?
      – Нет, – сказал Росторн. – Я поставил ее за отелем. – Он сделал паузу. – На автомобиль Уайетта страшно смотреть. Все стекла выбиты, кто-то успел унести колеса.
      Все молчали. Потом миссис Вормингтон, покопавшись в своей сумке, начала произносить какой-то монолог, но Джули не обращала на нее внимания. Она прислушивалась к разрывам снарядов и думала о том, что с ними будет, если случится прямое попадание в здание отеля. Подобные вещи она видела только в кино и на телеэкране, но отчетливо осознавала, что там была показана лишь бледная копия реальности. Во рту у нее внезапно пересохло, и она почувствовала страх.
      Медленно тянулись минута за минутой. Вдруг снаряд разорвался совсем близко. В фойе раздался звон разбитого стекла. Взрывная волна ворвалась в окна. Миссис Вормингтон истерически взвизгнула и сделала попытку вскочить на ноги. Джули потянула ее назад.
      – Сидите на месте! Здесь безопаснее всего.
      Миссис Вормингтон плюхнулась на пол. Джули после этого стало почему-то легче. Она посмотрела на Эвменидеса, чье лицо даже в сумраке каморки казалось белым.
      Ей хотелось узнать, о чем он сейчас думает. Его положение было особенно затруднительным, потому что с его английским ему было нелегко общаться с окружающими. Он поднес руку с часами к глазам.
      – Без четверти одинна, – объявил он. – Думаю, надо грузить машину.
      Росторн пошевелился.
      – Что ж, давайте начнем, – согласился он и начал открывать дверь.
      – Стойте. Вот и Костон появился.
      – Слава Богу! – со вздохом сказала Джули.
      Росторн открыл дверь и вдруг замер.
      – Нет, это не он, – прошептал он. – Это солдат. И за ним еще один. – Он тихонько закрыл дверь, оставив только щелочку для глаза.
      Солдат нес на плече винтовку, у другого оружия не было. Они вошли в фойе, отшвырнули ногами сломанные стулья и остановились, вглядываясь в пыльный полумрак. Один из них сказал что-то, другой засмеялся, и они оба скрылись из вида.
      – Пошли в бар, – прошептал Росторн.
      Действительно, издали донеслось звяканье бутылок, громкий смех, звон разбитого стакана.
      – Нам нельзя выходить, пока они здесь, – сказал Росторн. – Придется подождать.
      Ждать пришлось долго, у Росторна затекла нога. Из бара не доносилось ни звука, и он начал думать, что солдаты, может быть, покинули отель через заднюю дверь. Он прошептал:
      – Который час?
      – Двадцать минут двенадцатого.
      – Чепуха! – вдруг громко воскликнула миссис Вормингтон. – Они, конечно, уже ушли.
      – Тише, – с раздражением прошипел Росторн, прислушиваясь. – Может, ушли, а может, и нет, Я пойду посмотрю.
      – Будьте осторожны! – прошептала Джули.
      Только он хотел открыть дверь, как из бара появился один из солдат. Он медленно брел по фойе, держа запрокинутую бутылку у рта. Росторн выругался про себя. Солдат подошел к двери и некоторое время стоял, глядя на улицу через разбитые рамы вертушки, затем крикнул что-то и помахал бутылкой.
      В фойе с улицы вошли еще двое и о чем-то стали с ним разговаривать. Тот сделал широкий жест в сторону бара, словно говоря: «Я угощаю». Один из двух крикнул кому-то снаружи, и в одно мгновение в фойе оказалось с десяток солдат. Гогоча и выкрикивая что-то, они протопали к бару.
      – Черт бы их побрал! – выругался Росторн. – Они, кажется, устроили тут пьянку.
      – Что же делать? – спросила Джули.
      – Ничего, – отрезал Росторн. Он помолчал и добавил: – Я думаю, это дезертиры. Не хотелось бы, чтобы они заметили нас, особенно... – голос его пресекся.
      – Особенно женщин, – закончила Джули и почувствовала, как затряслась миссис Вормингтон.
      Они молча лежали в каморке, слушая доносящиеся из бара звуки – грубые выкрики, звон стаканов, нестройное пение.
      – Закона в городе, кажется, больше нет, – сказал Росторн.
      – Я хочу выйти отсюда, – неожиданно громко заявила миссис Вормингтон.
      – Успокойте ее, – прошипел Росторн.
      – Я не останусь здесь, – закричала она и стала подниматься.
      – Замолчите! – яростно крикнула Джули.
      – Вы меня здесь не удержите, – продолжала миссис Вормингтон.
      Джули не видела, что сделал Эвменидес, но вдруг миссис Вормингтон свалилась прямо на нее – тяжелое, неповоротливое, вялое тело. Она отчаянно двинула плечами и сбросила ее с себя.
      – Спасибо, Эвменидес.
      – Ради Бога, тише! – выдохнул Росторн, изо всех сил прислушиваясь к доносившимся из бара звукам, стараясь уловить в них перемену. Но ничего не произошло. Крики стали еще громче и развязнее – парни, видимо, уже хорошо напились.
      Росторн спросил:
      – Что случилось с этой женщиной? Она что, с ума сошла?
      – Нет, – сказала Джули. – Она просто испорчена и глупа. Она всю жизнь поступала, как хотела, ни с кем не считаясь, и ей трудно представить себе ситуацию, в которой ее своеволие привело бы к ее гибели. Она не в состоянии приспособиться к окружающим. – И добавила задумчиво. – Вообще-то мне жаль ее.
      – Жаль, не жаль, держите ее в узде, – сказал Росторн. Он посмотрел в щелку. – Бог его знает, сколько времени продлится эта пьянка. Они все пьют и пьют.
      Они продолжали лежать, прислушиваясь к безобразным звукам, летевшим из бара, и к звукам со стороны улицы. Джули то и дело смотрела на часы. Ей казалось, что через следующие пять минут все кончится, но ничего не кончалось. Вдруг Росторн тихо ойкнул.
      – Что там? – прошептала она.
      Он повернул голову.
      – Они еще идут.
      На этот раз их было семеро: шесть десантников и один, похоже, офицер. В их движениях чувствовалась организованность и дисциплина. Офицер посмотрел в сторону бара и крикнул что-то. Но его голос потонул в шедшем оттуда реве. Тогда он вынул из кобуры револьвер и выстрелил вверх. В отеле сразу наступила тишина.
      Миссис Вормингтон пошевелилась, с ее губ слетел слабый стон. Джули закрыла ей рот рукой.
      Офицер резким голосом выкрикнул команду, и дезертиры один за другим появились в фойе, что-то бурча и глядя на офицера вызывающе и презрительно. Последним был солдат с винтовкой. Он уже еле волочил ноги.
      Офицер набросился на них с ругательствами. Затем, сделав рукой повелительный жест, скомандовал им построиться в ряд. Перепивший солдат вдруг сорвал с плеча винтовку и, выкрикнув что-то, стал наводить ее на офицера. Тот дал знак стоявшему сзади десантнику. Раздалась оглушительная автоматная очередь, и веер пуль, прошив грудь солдата, бросил его назад на столик, который с шумом опрокинулся.
      Одна из пуль угодила в дверь рядом с головой Росторна. Он инстинктивно дернулся, но продолжал наблюдать за тем, что происходит в фойе. Он увидел, как офицер небрежно махнул рукой. Дезертиры послушно построились и промаршировали из отеля, сопровождаемые вооруженными десантниками. Офицер вложил револьвер в кобуру и, взглянув на тело убитого, с ухмылкой пнул его ногой. Затем, повернувшись на каблуках, тоже вышел на улицу.
      Росторн подождал еще пять минут и осторожно сказал:
      – Теперь, я думаю, мы можем идти.
      Он толкнул дверь каморки и с трудом встал на затекшие ноги. Джули отпустила миссис Вормингтон, и та тяжело повалилась на Эвменидеса. Вдвоем они вытащили ее наружу.
      – Надеюсь, я не задушила ее, – сказала она.
      Росторн наклонился над миссис Вормингтон.
      – Ничего, все будет в порядке.
      Через двадцать минут они сидели в машине, готовые двинуться. Миссис Вормингтон пришла в сознание, но плохо соображала, что происходит. Эвменидес был в шоке. Он обнаружил, что его пиджак был разорван ниже левого рукава, – случайная пуля, попавшая в дверь рядом с Росторном, чуть не попала греку прямо в сердце.
      – У нас полный бак и две запасные канистры, – сказал Росторн. – Этого нам вполне хватит.
      Он завел мотор, и машина покатила по узкой аллее позади отеля к улице. На ее капоте трепетал под ветром британский флажок.
      Было без четверти два.

      Когда Костон вышел на улицу, ему казалось, что на него со всех сторон с подозрением смотрят чьи-то глаза, но вскоре он почувствовал себя увереннее и понял, что никому нет до него никакого дела. Бросив взгляд вдоль запруженной людьми улицы в сторону площади Черной Свободы, он увидел столб черного дыма, и тут же еще один снаряд разорвался, как казалось, прямо посередине площади.
      Он повернулся и пошел в другую сторону вместе с толпой. Шум был ужасный – грохот пушек, свист снарядов, оглушительные взрывы сотрясали воздух, но еще сильнее был рев толпы. Все почему-то кричали изо всех сил.
      Какой-то человек схватил Костона за плечо и выпалил ему в лицо нечто невразумительное. Костон сказал по-английски:
      – Извини, старик, я не понимаю ни одного слова, – и стряхнул его руку. Только когда он повернулся, чтобы идти дальше, он сообразил, что и сам кричал что есть мочи.
      Толпа состояла в основном из гражданских лиц, хотя в ней попадались солдаты, иногда вооруженные, чаще – нет. В их глазах застыло выражение страха и какой-то безнадежности. Видимо, это были люди, впервые в жизни попавшие под артиллерийский обстрел и не выдержавшие его.
      Встречались раненые. Одни плелись, поддерживая сломанную руку, другие ковыляли с поврежденными ногами, а однажды Костон наблюдал жуткое зрелище – двое вели молодого солдата, который окровавленными руками поддерживал вываливающиеся из вспоротого живота внутренности.
      Гражданские были еще более напуганы, чем солдаты. Они двигались беспорядочно, бегали туда-сюда и явно были растеряны. Один человек повстречался Костону шесть раз за шесть минут прежде, чем совсем исчезнуть в толпе. Девочка в красном платье стояла посередине улицы, зажав уши руками, и пронзительно визжала. Он долго еще слышал этот визг, продираясь сквозь объятую ужасом агонизирующую людскую массу.
      Костон решил свернуть на какую-нибудь боковую улицу, полагая, что там ему будет легче передвигаться. Он пошел по тротуару и повернул за первый попавшийся угол. Там действительно было спокойнее, и он пошел значительно быстрее. Внезапно он наткнулся на молодого солдата, сидевшего на ящике из-под апельсинов. Винтовка стояла рядом.
      – Что, рука сломана? – спросил Костон, заметив разорванный и странно болтающийся рукав его гимнастерки.
      Парень посмотрел на него тупым взором. Лицо у него было серым, измученным. Костон похлопал себя по руке.
      – Рука? – спросил он по-французски и сделал движение, будто ломает о колено палку.
      Солдат механически кивнул.
      – Я тебе помогу, – сказал Костон и сел рядом с солдатом на корточки, чтобы помочь ему снять гимнастерку. Он разломал ящик из-под апельсинов, сделал несколько шин и наложил повязку. Уходя, он прихватил с собой гимнастерку и винтовку. Теперь у него был реквизит.
      Гимнастерка была ему мала, и он не смог ее застегнуть, штаны к ней не подходили, и форменной шапки у него не было, но он решил, что это не имеет значения. Главное было то, что он был похож на солдата, и следовательно, как бы участвовал в войне. Осмотрев винтовку, он увидел, что магазин ее пуст. Он улыбнулся. Это тоже не имело значения. Он никого не убивал в своей жизни и не собирался этого делать впредь.
      Постепенно кружным путем, постоянно сверяясь с картой, он выбрался в восточную часть города к дороге, идущей вдоль берега. Он увидел, что здесь народу было меньше, люди казались значительно спокойнее. По дороге вился тоненький людской ручеек, который позже должен был превратиться в бурный поток. «Чем скорее Росторн выведет свою машину, тем лучше для всех нас», – подумал он и повернул обратно.
      Было около десяти часов, – он потратил времени больше, чем рассчитывал.
      Теперь он двигался против течения, и по мере того, как приближался к центру города, идти становилось все труднее. В небе над городом растекались клубы дыма, начались сильные пожары.
      – Это ненадолго, – угрюмо подумал он. – Если Уайетт окажется прав, конечно.
      Теперь он находился посреди сумасшедшего дома, именовавшегося Сен-Пьером, и чтобы продвигаться вперед, приходилось отпихивать налегавшие на него тела и даже работать прикладом. Однажды он столкнулся с солдатом, так же, как и он, расчищавшим себе дорогу. Они сошлись лицом к лицу, и Костон быстро взял свою винтовку наперевес и резко, с клацаньем дернул затвор. Он не знал, что будет делать, если солдат не поймет намека, но тот, нервно глядя на зрачок дула, направленного ему в живот, схватился было за свою винтовку, но передумал, и отступив, растворился в толпе. Костон, злорадно ухмыльнувшись, продолжал свой путь.
      Недалеко от «Империала» он застрял в густой толпе. «Господи, – подумал он, – мы же тут все, как мишень для артиллерийских снарядов». Он рванулся назад, но вырваться из толпы не смог. Что-то явно держало ее, что-то, что нельзя было обойти или столкнуть с дороги.
      Ему все же удалось пробиться назад к углу улицы, и тут он понял, в чем дело. Из переулка вышло воинское подразделение, которое, встав в ряд, перекрыло движение по магистрали. На толпу были направлены автоматы. Затем военные стали вытаскивать из нее людей в солдатской форме и отводить их на свободное пространство. Серрюрье таким образом собирал свою распадающуюся армию. Костон тут же пригнулся и попытался исчезнуть, но чья-то рука крепко схватила его, грубо вытащила из толпы и швырнула к постепенно увеличивающейся группе дезертиров.
      Все они были солдатами, никто из них не был ранен, и они стояли, виновато переминаясь с ноги на ногу и уставившись в землю. Костон тоже поднял плечи, опустил голову, стараясь не выделяться среди других и не очутиться в передней шеренге. Подошел офицер и произнес речь Костон ничего не понял, но общий смысл до него дошел. Все они были дезертирами, бежавшими из-под огня, и все заслуживали расстрела, как можно более скорого. Единственным их шансом было отправиться опять на линию фронта и стать перед пушками Фавеля ради славы Сан-Фернандеса и Серрюрье.
      Чтобы сделать свою речь более убедительной, офицер прошелся вдоль шеренги дезертиров, отобрал из них шестерых. Их, как дрожащих, ничего не смыслящих овец, отвели к соседнему дому, поставили к стенке и расстреляли из автоматов. Офицер подошел к телам, добил из пистолета одного несчастного, из груди которого вырывались громкие стоны, повернулся и дал команду.
      Дезертиры тут же пришли в движение. Под крики сержантов они образовали строй и зашагали по боковой улице, и Костон вместе с ними. Проходя мимо грузовика, он взглянул на рассаживающуюся в нем расстрельную команду, затем перевел глаза на шесть лежавших у стены трупов. «Это чтоб подбодрить остальных», – с горечью подумал он.
      Так Костон оказался в армии Серрюрье.

      Доусон удивлялся самому себе.
      Всю свою жизнь он прожил как цивилизованный член североамериканского общества и никогда не задумывался над тем, что он будет делать, если попадет в беду. Как и большинство цивилизованных людей, он не сталкивался с подобного рода обстоятельствами. Общество оберегало и лелеяло его, он сам исправно платил налоги и был абсолютно уверен в том, что защита ему обеспечена всегда и что в случае необходимости кто-то станет между ним и грубой реальностью, такой, например, как пытки или смерть от пули.
      Хотя он создал свой образ независимого мужчины, идеал для всей Америки и был склонен верить им же самим инспирированным газетным статьям, в глубине души он понимал, что образ этот дутый, и время от времени ему смутно хотелось знать, что же он представляет собой на самом деле. Он боялся этого вопроса и старался отмахнуться от него, потому что с ужасом осознавал, что на самом деле он был человеком слабым, и эта мысль страшно тревожила его. Но он никогда не мог убедиться в этом на деле, – возможность испытать себя ему не предоставлялась.
      Презрение, которое почти не скрыл от него Уайетт, задело его за живое, и он почувствовал стыд за то, что хотел украсть машину. Настоящий мужчина так бы не поступил. И когда настал для него час испытаний, что-то в глубине души заставило его распрямить плечи и послать инспектора Розо к черту, прибавив, чтобы он делал это поскорей.
      И сейчас, лежа на кровати и прислушиваясь к тому, как снаружи разверзается ад, он с удивлением думал о себе. Он вытерпел такую боль, о которой раньше и не подозревал, и чувствовал нарастающую в груди гордость за то, что смог найти в себе силы, глядя в холодное лицо Розо, произнести, прежде, чем потерял сознание:
      – Повторяю, иди к дьяволу, сукин сын!
      Когда сознание вернулось к нему, он обнаружил себя в чистой постели с забинтованными руками. Он не знал, что произошло, и не понимал, почему он не может встать. Он сделал несколько попыток, но оставил их и сосредоточился на себе, на своей новой удивительной сущности. Всего за один час он обнаружил, что ему не понадобится больше его образ, работающий на публику, и ему незачем мучить себя самоанализом.
      – Я никогда больше не буду бояться, – шептал он разбитыми губами. – Господи, я выдержал, я избавился от страха.
      Но когда начался артиллерийский обстрел, он все же испугался. Он не мог подавить естественную реакцию своего тела, и страх вошел в него вместе с мыслью о том, что белый потолок над ним вот-вот рухнет и очередной снаряд унесет только что обретенное им мужество.
      Недалеко от Доусона в камере сидел Уайетт, закрыв уши руками, так как грохот снаружи стал нестерпимым. Лицо его было исцарапано осколками стекла, к счастью, не задевшими глаза. Некоторое время он вытаскивал кусочки стекла из своей кожи. Это было болезненное и скрупулезное занятие, и Уайетт сосредоточился на нем целиком. Теперь он полностью осознавал, что происходит.
      Фавель сосредоточил весь огонь на площади Черной Свободы. Снаряд разрывался за снарядом, и едкий дым вплывал в камеру сквозь окошко. Полицейский участок пока избежал прямого попадания, во всяком случае так полагал Уайетт. Он знал, что если это случится, прозевать это будет невозможно. Сидя в углу камеры, как кузнечик, опустив голову между высоко поднятыми коленями, он думал о том, что ему делать, если снаряд угодит в здание – в том случае, если он останется жив, конечно.
      Внезапно раздался умопомрачительный грохот взрыва, сотрясшего камеру. Уайетт почувствовал себя как мышь, забравшаяся в большой барабан – он был совершенно оглушен, и звуки в течение некоторого времени доходили до него словно сквозь несколько слоев ваты. Он медленно, с трудом встал на ноги, помотал очумелой головой и прислонился к стене. Немного придя в себя, он оглядел свою камеру. Снаряд попал в здание, это было ясно, и что-то в нем, слава Богу, изменилось.
      Он посмотрел на противоположную стену. Безусловно, в ней не было вот той выпуклости. Он подошел ближе и увидел зигзаг широкой трещины. Он толкнул стену рукой, затем навалился на нее плечом. Но она стояла.
      Он сделал шаг назад и оглядел камеру в поисках какого-нибудь орудия. Стул не годится – с ним можно было атаковать человека, но не стену. Оставалась кровать. Она представляла собой металлический каркас с сеткой. Спинки кровати были составлены из небольших частей. Болты, которыми они скреплялись между собой, проржавели, и после получасовой работы ему удалось вытащить их и изготовить набор необходимых ему инструментов: два примитивных лома, несколько сделанных из пружин скребков и предмет, названия которому не существовало, но которому он, несомненно, мог найти применение.
      Чувствуя себя Эдмоном Дантесом, он опустился перед стеной на колени и стал скребком выковыривать из трещины каменную крошку и цемент. Цемент, видимо, столетней давности был исключительно тверд, но взрыв все-таки сделал свое дело, и постепенно Уайетт проковырял в стене дыру, достаточную для того, чтобы вставить в нее конец одного из своих ломов. Он налег на него всей своей тяжестью и с удовлетворением заметил, что кусок каменной стены слегка подался.
      Он отступил назад, чтобы прикинуть, как действовать дальше, и осознал, что интенсивная стрельба по площади прекратилась. Снаряд, который попал в полицейский участок, был, должно быть, одним из последних в этом направлении, и сейчас он слышал лишь отдаленный шум сражения, доносившийся с северной части города.
      Он перестал думать о стрельбе и задумчиво посмотрел на свой самодельный лом. Лом – это рычаг, стал рассуждать он, точнее часть рычага. Другая его часть – опора, а ее-то у него и не было. Он посмотрел на раму кровати и решил, что она была бы хорошей опорой, если бы подходила к отверстию, которое он сделал. Пришлось начинать сначала и выскребать новую дыру.
      Вновь это отняло у него много времени. Под конец руки его покрылись царапинами и ссадинами, кончики пальцев кровоточили и болели, словно по ним прошлись наждаком. Он устал и страдал от жажды. Воды в графине, стоявшем в камере, давно не было, и никто с момента последнего взрыва его не навестил. Само по себе это было неплохим знаком.
      Он вставил свой лом в новую дыру и повернул его. Опять кладка чуть-чуть подалась. Он пододвинул ближе кроватную раму и, используя ее как опору, налег изо всех сил на сооруженный им рычаг. Что-то должно было поломаться – лом, кровать, стена, а может, сам Уайетт. Он надеялся, что это будет стена.
      Он почувствовал, что металлическая труба от кровати сгибается, но продолжал давить. Внезапно послышался скрежет, что-то подалось, и Уайетт очутился на полу. Он поднял голову, закашлялся и замахал рукой, чтобы отогнать клуб пыли, клубившейся над ним и освещенной ярким лучом солнца, шедшим из отверстия, которое он только что проделал.
      Он отдохнул несколько минут и подошел посмотреть на дыру. Он предполагал, что может оказаться просто в соседней камере, но надеялся на то, что она окажется не запертой. К своему удивлению, заглянув в дыру, он увидел часть площади и кусок какой-то стены.
      Снаряд, поразивший полицейский участок, совершенно разрушил соседнюю камеру, и только благодаря тому, что строители в старину строили добротно и на века, он не отправился к праотцам.
      Дыра в стене была невелика, но, к счастью, Уайетт, будучи сухощавого телосложения, смог пролезть сквозь нее, отделавшись несколькими дополнительными царапинами. По другую сторону он с трудом нашел, куда поставить ногу, так как пол камеры почти целиком рухнул, и под ним был первый этаж, находившийся прямо под открытым небом. Снизу на него смотрели чьи-то удивленные коричневые глаза, но их обладатель лежал с проломленной куском стены грудью и был мертв.
      Уайетт закрепился на небольшом, шириной с его ступню, выступе, уцепившись руками за стену, и посмотрел в сторону площади. Она была пустынна и усеяна сотнями трупов в светло-голубой форме правительственных войск. Все было неподвижно, если не считать плывущего вверх дыма от десятка сожженных грузовиков, стоявших вокруг каменного постамента, на котором раньше высилась статуя Серрюрье. Теперь она была снесена железным шквалом.
      Он глянул вниз. «Спуститься туда и очутиться на свободе будет не трудно», – подумал он. Посмотрев вправо, он увидел болтавшуюся на одной петле дверь соседней камеры и вспомнил о Доусоне. Поколебавшись немного, он принял решение найти его.
      Он осторожно прошел по выступу до соседней стены и перешел на более широкий карниз. Теперь добраться до двери было минутным делом, и вскоре он очутился в коридоре тюремной части здания. Здесь все было цело. Если не считать толстого слоя пыли на полу, никаких признаков того, что здание разрушено.
      Идя по коридору, он несколько раз звал Доусона, но ему отвечали какие-то чужие голоса из камер.
      – Заткнитесь! – крикнул он, и те смолкли.
      Он опять позвал Доусона, и на этот раз тот ответил ему слабым голосом, шедшим из комнаты рядом с кабинетом Розо. Он осмотрел дверь. К счастью, это была не камера, и проникнуть внутрь было не трудно. Он подобрал стоявший неподалеку тяжелый огнетушитель и, используя его как таран, разбил дверную панель в щепки, выбил замок и вломился в комнату.
      Доусон лежал на кровати. Руки и голова его были перевязаны. Вокруг глаз были кровоподтеки, несколько зубов, кажется, были выбиты.
      – Господи Боже мой! – воскликнул Уайетт. – Что они с вами сделали?
      Доусон открыл глаза, посмотрел на Уайетта и заставил себя улыбнуться.
      – А себя-то вы видели? – сказал он, с трудом шевеля распухшими губами.
      – Вставайте, – сказал Уайетт. – Надо уходить отсюда.
      – Я не могу, – сказал Доусон в бессильной ярости. – Они, по-моему, привязали меня к кровати.
      Действительно, две широкие ленты шли поперек тела Доусона, а узлы были под кроватью, так что добраться до них он не мог. Уайетт нырнул под кровать и начал их развязывать.
      – Что произошло после того, как они избили вас? – спросил он.
      – Чертовски странная вещь, – сказал Доусон. – Я проснулся здесь и обнаружил себя в таком виде. На кой черт им это понадобилось?
      – Я попытался запугать Розо, – сказал Уайетт. – Кажется, это удалось.
      – Они, видимо, не хотели выпускать меня из своих рук, – предположил Доусон, – поэтому привязали меня. Я тут испытал муки ада, глядя в потолок и ожидая, что сквозь него на меня свалится снаряд. Мне показалось, что это случилось дважды.
      – Дважды? По-моему, было только одно попадание.
      Доусон встал с кровати.
      – Нет, я полагаю, два. – Он кивнул на стул. – Помогите мне надеть брюки. Я сейчас своими руками не смогу этого сделать. О, как бы мне хотелось еще разок повидаться с этой скотиной Розо.
      – Как ваши ноги? – спросил Уайетт, помогая Доусону одеться.
      – Ничего.
      – Придется спускаться вниз. Совсем немного – один этаж. Надеюсь, вы сможете. Пошли.
      Они вышли в коридор.
      – Там есть камера, которая сейчас отлично вентилируется, – сказал Уайетт. – Нам туда.
      Грянул выстрел, прокатившийся по коридору громким эхом, и пуля ударила в стену недалеко от головы Уайетта, осыпав его каменной крошкой. Он стремительно пригнулся и, повернув голову, увидел, как по коридору, спотыкаясь, за ними бежит Розо. Вид его был ужасен. Мундир превратился в тряпки, правая рука болталась и была, по-видимому, сломана. Он держал револьвер в левой и не смог толком прицелиться. Вторая пуля тоже прошла мимо.
      – Туда, – показал рукой Уайетт и сильно толкнул Доусона.
      Тот пробежал несколько футов до двери, рванулся в нее и замер от неожиданности, еле удержавшись от падения вниз.
      Уайетт отступал медленно, не спуская глаз с Розо, двигавшегося зигзагами и с остановками. Тыльной стороной руки, в которой был револьвер, Розо стер кровь с переносицы и, глядя на Уайетта фанатически горящими глазами, стал целиться в него. Револьвер в его руке ходил ходуном, челюсть конвульсивно двигалась. Уайетт нырнул в дверь камеры, раздался выстрел, и пуля, отчетливо щелкнув, вошла в дверной косяк.
      – Давайте сюда! – завопил Доусон, и Уайетт, переступив порог, вышел на карниз и присоединился к нему. – Если этот сумасшедший сунется сюда, нам придется прыгать.
      – Что ж, ногу можно сломать с равным успехом и здесь, и в другом месте, – заметил Уайетт. Его пальцы в этот момент нащупали в стене непрочный камень, и в его руке оказался кусок камня величиной с кулак.
      – Вот он! – сказал Доусон.
      Розо появился в дверном проеме, явно не замечая провала под ним. Он сделал шаг вперед, пристально глядя на Уайетта, и носки его ботинок оказались вровень с обрывом. Дрожащей рукой он поднял револьвер.
      И тут Уайетт бросил камень, угодивший Розо в голову. Он покачнулся, успел нажать на спусковой крючок и лицом вниз полетел с карниза. Он упал рядом с уже лежавшим там мертвецом, и его рука легла тому на шею, словно он приветствовал старого друга. Потревоженная пыль улеглась и покрыла открытые, удивленно смотревшие на мир глаза Розо.
      Доусон перевел дух.
      – Господи! Что за настырный сукин сын. Спасибо, Уайетт.
      Уайетта била крупная дрожь. Он стоял, прислонившись к стене, ожидая, когда дрожь утихнет. Доусон посмотрел вниз на тело Розо.
      – Он хотел, чтобы я оклеветал вас. Я этого не сделал, Уайетт. Я не сказал ему ничего.
      – Я так и думал, – тихо сказал Уайетт. – Давайте спускаться вниз. Пока здесь все спокойно, но это может измениться каждую минуту.
      Когда они выбрались на улицу, Доусон спросил:
      – Что же нам делать дальше?
      – Я собираюсь вернуться в «Империал», – сказал Уайетт. – Я должен отыскать Джули, по крайней мере, выяснить, где она.
      – Куда нам идти?
      – Туда, через площадь.
      Они пересекали площадь Черной Свободы. На каждом шагу им попадались тела убитых. Их было так много, что вскоре они перестали их обходить, а просто перешагивали через них. Доусон с ужасом смотрел на это зрелище. Внезапно он отвернулся, и его вырвало.
      Уайетт споткнулся обо что-то тяжелое, издавшее металлический звук. Он наклонился и увидел, что это была голова человека. Она смотрела на него пустыми глазницами. В левом виске зияла дыра.
      Это была бронзовая голова от статуи Серрюрье.

      Костон шагал навстречу звукам пушечных выстрелов. Он обливался потом под палящими лучами солнца, но ни о какой передышке не могло быть и речи. Резкие крики сержанта постоянно подстегивали их отряд. «Как же выбраться из этой передряги?» – лихорадочно думал Костон. Если бы ему удалось вырваться из строя на несколько минут, он сорвал бы с себя гимнастерку, бросил винтовку и все, он снова превратился бы в гражданского человека. Но десантники с автоматами зорко следили за дезертирами, а офицер то и дело носился на джипе взад и вперед вдоль колонны.
      Человек, шедший рядом с ним, спросил его о чем-то на местном языке. Костон изобразил из себя немого. Он сделал несколько сложных движений пальцами, надеясь, что его сосед не распознает его уловку. Тот громко расхохотался и ткнул шедшего перед ним солдата, привлекая его внимание к Костону. Ему явно показалось забавным то, что среди них оказался немой. Несколько пар глаз с любопытством уставились на Костона, и он в душе молил Бога о том, чтобы струйки пота не смыли его самодельный грим.
      Впереди послышалась стрельба, очереди из автомата, беспорядочные хлопки винтовок, гораздо ближе, чем он ожидал. Значит, Фавель уже довел линию огня до окраин Сен-Пьера и, судя по звукам, расходует боеприпасы с фантастической щедростью. Костон вздрогнул, когда неподалеку разорвался снаряд, разнесший в щепки какой-то сарай. Колонна заколебалась и замедлила ход. Заорал сержант, офицер произнес несколько ругательств, и они вновь прибавили шагу. Вскоре они завернули в переулок и остановились. Костон с интересом посмотрел ка армейские грузовики, стоявшие в линию по всей длине переулка. Они были пусты. Он заметил, что солдаты выкачивают бензин из одних баков и доливают его в другие.
      Офицер встал перед строем и снова стал разглагольствовать. Потом он, видимо, что-то спросил, и несколько человек подняли руки с винтовками. Костон сделал то же самое. Раздалась команда, и они вышли из колонны и построились отдельно. Костон вместе с ними. Появился сержант. Он подошел к ним и стал раздавать патроны из большого ящика, который тащили за ним двое. Предварительно он каждого спрашивал о чем-то. Когда он приблизился к Костону и спросил его, Костон молча отвел затвор винтовки и показал ему, что магазин пуст. Сержант сунул ему в руки две обоймы и проследовал дальше.
      Костон опять посмотрел на грузовики. С одного из них сгружали винтовки и тут же раздавали солдатам. На всех не хватало, и Костон понял, что Серрюрье испытывает недостаток в вооружении и, судя по действиям солдат у грузовиков, в горючем. То есть, наверное, у него всего этого было предостаточно, но он не мог им воспользоваться. По-видимому, Фавелю своим неожиданным прорывом удалось парализовать систему технического обеспечения армии Серрюрье.
      Костон зарядил винтовку, другую обойму положил в карман. Трудности, которые испытывает Серрюрье, думал он, могут обернуться гибелью одного хорошего иностранного журналиста. Здесь ему явно не место. Он посмотрел кругом, прикидывая шансы на то, чтобы незаметно удрать, и с горечью убедился, что они равны нулю. Но кто знает, что может принести постоянно меняющаяся на войне обстановка.
      Вновь последовали команды, и колонна зашагала на этот раз в сторону от предыдущего направления, параллельно, как выяснил Костон, линии огня. Они вошли в один из беднейших пригородов Сен-Пьера, трущобный город, в котором хижины были сделаны из расплющенных керосиновых бидонов и ржавого железа. Жителей не было видно. Они либо прятались по своим лачугам, либо поспешно бежали.
      Направление движения опять изменилось. Теперь их погнали в сторону линии фронта. На открытом пространстве, представлявшем собой вклинившуюся в город часть поля, их остановили и приказали образовать длинную цепь. «Заняли позицию», – подумал Костон. Все стали окапываться, используя вместо лопат штыки, и Костону пришлось делать то же самое.
      Выяснилось, что место, где ему предстояло умереть, было дурно пахнущей свалкой. Штык его винтовки неожиданно наткнулся на вздувшийся труп собаки, присыпанный золой. Газы с мягким шипением вырвались из него, и Костон почувствовал такую мерзкую вонь, что его чуть не вывернуло наизнанку. Он отполз в сторону и вновь принялся ковырять землю, на этот раз более успешно. Земля на свалке была мягкой, и это имело свои преимущества, вырыть небольшой окопчик оказалось не так уж трудно.
      Покончив с этим, Костон осмотрелся, в первую очередь оглянувшись назад, чтобы приискать себе лазейку к отходу. Но сразу же обнаружил сзади себя сержанта, крепкого и неумолимого с виду парня, который держал винтовку дулом вперед, направив ее, может, даже и умышленно, прямо на Костона.
      Он посмотрел вперед. Перед ним расстилалось поле шириной, наверное, с четверть мили, а может, ярдов с четыреста. На другой его стороне были видны дома, принадлежавшие более зажиточной части населения Сен-Пьера. Полоса ничейной земли как бы предохраняла их от контакта с жителями трущоб.
      Именно там шел бой. Снаряды и мины взрывались с пугающей регулярностью, взметая вверх обломки домов. Винтовочная и автоматная стрельба была непрерывной, и один раз шальная пуля почти достала Костона, осыпав его голову землей и пылью.
      Он определил, что там и была линия фронта и что правительственные войска терпят поражение. Иначе зачем бы понадобилось поспешно организовывать вторую цепь обороны, составленную из плохо вооруженных дезертиров. Вместе с тем позиция эта была выбрана неплохо. Если бойцы Фавеля опрокинут переднюю линию обороны, им придется пересечь четыреста ярдов совершенно открытого пространства. Но тут же Костон вспомнил, что в его распоряжении имеются всего две обоймы, так что, в конце концов, фавелевскому авангарду удастся справиться с этой задачей без особых трудностей. Многое еще будет зависеть от того, организованно или нет будут отступать правительственные войска.
      В течение долгого времени ничего не происходило, и Костон, лежа на припеке, почувствовал сонливость. Знакомые ему военнослужащие говаривали, что война – это время, когда скука лишь изредка прерывается моментами страха, и сейчас он был готов поверить этому. Во всяком случае, его небольшой солдатский опыт свидетельствовал именно об этом.
      Время от времени он оборачивался, чтобы посмотреть, не улучшились ли его шансы на побег, но ничего не менялось. Сержант смотрел на него с каменным лицом, и залегшие сзади солдаты тоже были на месте. Капитан то курил сигареты, делая быстрые нервные затяжки, то смотрел в сторону линии фронта в бинокль.
      Чтобы как-то наладить отношения с сержантом и в надежде на его снисхождение в будущем, Костон предложил ему сигарету. Сержант протянул руку, взял ее, с удивлением на нее посмотрел, улыбнулся и закурил. Костон улыбнулся в ответ, опять лег на живот, надеясь, что его инициатива принесла кое-какие плоды.
      В это время крики впереди резко усилились, и там началось какое-то движение. Несколько плохо различимых фигур, пригнувшись, бежали вдоль стен дальних домов. Костон напряг зрение и пожалел, что у него не было бинокля. Сзади раздался голос офицера и, вторя ему, дикий вопль сержанта. Но Костон не обратил на них никакого внимания. Он уже разглядел, что фигуры вдали были солдатами правительственной армии и они неслись сломя голову, – передняя линия обороны была прорвана.
      Ближайший к нему солдат выставил винтовку вперед. По цепи раздалось металлическое щелканье затворов. Костон во все глаза смотрел вперед. Один из бежавших был уже посередине поля и вдруг он, словно споткнувшись обо что-то, взмахнул руками и упал навзничь. Тело его несколько раз конвульсивно дернулось и замерло.
      Поле теперь кишело беспорядочно отступавшими солдатами. Некоторые, более опытные, бежали, делая неожиданные зигзаги, спасаясь от прицельных выстрелов. Другие, неопытные и менее сообразительные, просто неслись, подгоняемые страхом, напрямик. Их и настигали пули винтовок и автоматов.
      Костон вдруг с некоторым изумлением понял, что он находится под обстрелом. В воздухе с разных сторон что-то посвистывало, и он сначала не знал, что это такое. Но когда собака сбоку от него внезапно задрыгала ногами, словно преследуя во сне зайца, а впереди брызнули фонтанчики земли, он, словно черепаха в панцирь, втиснулся в свой окопчик и замер. Однако его журналистское любопытство заставило его еще раз поднять голову, чтобы посмотреть, что происходит.
      На поле начали рваться мины, вздымая кучи земли и пыли, относимой ветром в сторону. Первый из бежавших солдат был уже совсем близко, и Костон хорошо видел его широко открытый рот, безумные глаза, слышал тяжелый стук его ботинок о сухую землю. Он был уже ярдах в десяти и вдруг упал, болтая руками и ногами. Когда он затих, Костон увидел громадную дыру в его черепе.
      Бежавший сзади обогнул тело товарища и прибавил ходу, работая ногами, как шатунами. Охваченный ужасом, он перепрыгнул прямо через Костона и исчез где-то сзади. Потом появился еще один, за ним еще и еще – все они в панике бежали за вторую линию обороны. Лежавшие в окопах нервно зашевелились, готовые последовать за бегущими, но раздавшийся рев сержанта пригвоздил их к земле. И сразу же неподалеку раздался выстрел. «Бежать – убьют, не бежать – убьют, – подумал Костон. – Лучше пока не бежать», – решил он.
      В течение получаса оставшиеся в живых солдаты Серрюрье совершенно деморализованные бежали назад, и вскоре Костон услышал выстрелы в тылу. Солдат приводили в чувство. Он посмотрел на поле, ожидая увидеть войска Фавеля, но там ничего не изменилось. Только минометный огонь, на время прекратившийся, возобновился с новой силой и был направлен теперь прямо на их позицию. За короткий момент передышки, когда дым битвы ненадолго рассеялся, Костон увидел десятки трупов на поле и услышал отдаленные стоны и крики.
      Затем у него уже не было времени ни наблюдать, ни анализировать, так как снаряды стали поливать их позицию железным огнем. Он сжался в своем окопчике, вонзил пальцы в дурно пахнущую землю, которая содрогалась и ходила под ним ходуном. Казалось, этому не будет конца, хотя позже, вспоминая об этом, Костон предположил, что налет продолжался минут пятнадцать. «Господи, – бормотал он, вжимаясь в землю, – дай мне уйти отсюда живым».
      Обстрел прекратился так же внезапно, как и начался. Костон был оглушен и лежал некоторое время в своей норе, не решаясь поднять голову. Когда он посмотрел на поле, то ожидал увидеть сквозь дым и пыль первые цепи наступающих отрядов Фавеля, но на поле, усеянном трупами, не было видно ни одной живой души.
      Он медленно повернул голову. Железные сараи за их позицией были разрушены, некоторые уничтожены целиком, поверхность земли изрыта воронками. Офицерский джип с оторванными задними колесами ярко горел. Самого капитана поблизости не было. Рядом лежал торс мужчины – без головы, рук и ног. «Наверное, это все, что осталось от сержанта», – подумал Костон. Он потянулся, распрямляя застывшие члены, и решил, что, если уж бежать, то сейчас, лучшего времени для этого не будет.
      Из соседнего окопчика появился человек, лицо его было серым от пыли и страха. Глаза были широко раскрыты и застыли. Он приподнялся на руках, встал и, загребая землю заплетающимися ногами, начал отходить в сторону. Из-под земли вдруг показалась голова сержанта, он что-то крикнул солдату, но тот не обратил на это никакого внимания. Сержант поднял винтовку и выстрелил. Человек, нелепо дернувшись, упал.
      Костон опять прижался к земле. Он не мог не восхищаться сержантом – выносливым, профессиональным воякой, который и помыслить не мог о возможности отступления перед лицом противника. Но сейчас он для него был чрезвычайно неудобен.
      Костон посмотрел вокруг и, увидев еще целый ряд высунувшихся из-под земли голов, удивился тому, что немало солдат пережили артналет. Он слышал о том, что хорошо окопавшиеся войска могут успешно перенести артиллерийский обстрел, но теперь он это знал по собственному опыту.
      На поле по-прежнему ничто не предвещало наступления пехоты. Даже огонь из стрелкового оружия прекратился.
      Сержант вылез из своей норы и пошел вдоль цепи, подсчитывая потери. Внезапно где-то сбоку, в совершенно неожиданной точке и в ужасной близости забил пулемет. Веер пуль пронесся над позицией, и сержант, крутанувшись, как волчок, упал и исчез из вида. Костон, свернувшись калачиком в своем окопчике, определил, что огонь шел слева и чуть сзади. Это означало, что их обошли сбоку.
      Он услышал топот ног, крики и понял, что лежавшие рядом с ним солдаты побежали. Он был убежден, что они поступили опрометчиво, и, кроме того, ему надоело быть бойцом армии Серрюрье, так что он решил остаться на месте. Чем дальше его временные товарищи убегут от него, тем лучше, а он будет лежать, притворившись мертвым.
      Пулеметный огонь прекратился, но он еще минут пятнадцать не решался поднять голову. Когда же поднял, то первое, что увидел, была длинная цепь людей, двигавшихся по полю со стороны домов, – Фавель пошел вперед.
      Костон вылез из своей норы и быстро пополз к остаткам лачуг, каждую секунду ожидая получить пулю в спину. К счастью, после бомбежки осталось много воронок, и он мог передвигаться от одной к другой, почти не обнаруживая себя.
      Наконец, он добрался до одной из лачуг и посмотрел назад. Люди Фавеля уже почти перешли поле и, как полагал Костон, будут стрелять по всему, что движется. Надо было найти укрытие получше. Слева послышались звуки боя, кто-то еще пытался сопротивляться. Он начал двигаться вправо, перебегая от одной лачуги к другой и постоянно отходя назад. По дороге он сорвал с себя гимнастерку и вытер лицо. Он надеялся, что вид белого человека заставит возможного стрелка прежде, чем нажать спусковой крючок, заколебаться. Следов армии Серрюрье не было видно, и все указывало на то, что Фавелю удалось проделать в ней дыру и что, по-видимому, некому будет его остановить.
      Ему в голову пришла идея зайти в одну лачугу. Ведь убегать не имело никакого смысла. В конце концов, не собирался же он воссоединиться с солдатами Серрюрье. Лучше всего спрятаться, а затем выйти уже внутри расположения отрядов Фавеля.
      Дверь была не закрыта. Он толкнул ее, она заскрипела, и он вошел внутрь. Лачуга была покинута. Она состояла всего из двух комнат, и ему не составляло никакого труда убедиться в том, что в ней никого нет. Он огляделся и увидел рукомойник, рядом висело облупленное и загаженное мухами зеркало. По одну сторону было прикреплено густо раскрашенное изображение Мадонны, по другую – штампованный портрет Серрюрье.
      Он быстро сорвал Серрюрье со стены и забросил его под кровать. Если кто-то зайдет сюда, пусть не задает ненужных вопросов. Затем он налил теплой воды в таз и начал умывать лицо, в то же время чутко прислушиваясь к тому, что происходит снаружи. Через пять минут он с отчаянием увидел, что по-прежнему слегка похож на светлого негра. Обувной крем был водоотталкивающим и не желал сходить с лица, сколько он не тер его. Многие из жителей Сан-Фернандеса были даже светлее его и обладали европейскими чертами лица.
      Тогда он расстегнул рубашку и посмотрел на свою грудь. Двумя днями раньше он досадовал на свою белизну, на то, что не успел загореть, но сейчас он был этому только рад. Он снял рубашку и приготовился ждать.
      Звук автомобиля снаружи заставил его встрепенуться. Он решил, что тот, кто здесь ездит на автомашине, будет достаточно цивилизован для того, чтобы не стрелять в него немедленно. Он вышел в переднюю комнату и выглянул в окно. За рулем «лендровера», проезжавшего мимо, сидел белый.
      – Эй, послушайте, – он бросился к двери, – остановитесь!
      Человек, ведший «лендровер», оглянулся назад и резко затормозил. Костон подбежал к машине.
      – Кто вы такой, черт возьми? – спросил человек, с удивлением оглядывая Костона.
      – Слава Богу! – воскликнул Костон. – Вы говорите по-английски. Меня зовут Костон, я что-то вроде военного корреспондента.
      Человек смотрел на него недоверчиво.
      – Вы как-то быстро освоились с обстановкой, – сказал он. – Война началась только вчера, а вы уже выглядите так, словно вы не корреспондент, а нигер какой-нибудь.
      – Да нет, со мной все в порядке, – заверил его Костон.
      Человек поднял лежавший на сиденье рядом с ним автомат и сказал:
      – Я думаю, Фавелю стоит приглядеться к вам получше. Садитесь.
      – Как раз он-то мне и нужен, – сказал Костон, влезая в «лендровер» и опасливо косясь на автомат. – Вы его друг?
      – Можно и так сказать. Меня зовут Мэннинг.

      – Слишком жарко, – недовольным тоном заявила миссис Вормингтон.
      Джули была с ней согласна, но промолчала, – выражать согласие с миссис Вормингтон по какому бы то ни было поводу было выше ее сил. Она лишь поерзала на своем сидении, испытывая раздражение от прилипшей к телу блузки и продолжая смотреть через ветровое стекло вперед. Там уже больше получаса было одно и то же – маленькая повозка, доверху набитая предметами домашнего обихода, которую толкали перед собой старик и мальчик. Они шли прямо посреди дороги и упрямо не хотели посторониться.
      – Мотор скоро перегреется, если так дело будет идти и дальше, – сказал Росторн, в который раз переключая рычаг со второй передачи на первую.
      – Нам нельзя останавливаться, – забеспокоилась Джули.
      – Остановиться может оказаться труднее, чем двигаться, – заметил Росторн. – Вы не видели, что творится сзади?
      Джули повернулась и посмотрела через заднее стекло. Машина в это время находилась на крутом подъеме. Сзади, насколько хватало глаз, тянулась длинная линия беженцев. Она видела подобную картину в кино, но никогда не думала, что ей придется увидеть ее в действительности. Это был исход народа, понуро уходившего от нависших над ним превратностей войны и тащившего с собой столько необходимого для жизни скарба, сколько можно было увезти на самых невероятных колесных сооружениях. Тут были детские коляски, в которых ехали не дети, а одежда, часы, картины, прочие предметы быта; тележки, которые тащили либо люди, либо ослы; обшарпанные автомобили Бог весть каких марок и годов выпуска, автобусы, грузовики и приличные автомобили более зажиточных горожан.
      Но прежде всего там были люди: мужчины и женщины, старики и молодежь, здоровые и больные. Эти люди не смеялись, не разговаривали между собой, а уныло шли, как стадо, с потухшими глазами, опустив свои серые лица, и единственное, что выдавало их тревогу, это постоянное нервное оглядывание назад.
      Росторн нажал на клаксон, делая еще одну попытку обойти упрямого старика.
      – Проклятый тип, – пробормотал он. – Ну хоть бы немного сдвинулся в сторону.
      Эвменидес сказал:
      – Дорога – сбоку канава. Боится, упадет.
      – Да, это верно, тележка его сильно перегружена, а сбоку глубокий кювет.
      – Сколько нам еще ехать? – спросила Джули.
      – При такой скорости часа два, – сказал Росторн, резко тормозя, чтоб не врезаться в старика.
      Так они и ехали с рывками и остановками. Пешие беженцы двигались даже быстрее, чем люди на колесах, и Росторн подумывал о том, чтобы оставить машину. Но он сразу же отмел эту мысль. Продукты, воду, одеяла – все то, что им было необходимо на предстоящей неделе, пришлось бы тащить на себе.
      Он сказал:
      – По крайней мере, в одном отношении эта война полезна – она заставила людей покинуть Сен-Пьер.
      – Но ведь не все же уйдут, – возразила Джули. – А что будет с солдатами?
      – Фавелю крупно не повезет, – заметил Росторн. – Представляете, они захватывают город, и тут же его войска уничтожаются ураганом. Я много читал по военной истории, но другого такого случая что-то не припоминаю.
      – Но ураган разобьет и Серрюрье, – сказала Джули.
      – Видимо, да, – протянул Росторн. – Интересно, кто будет здесь собирать черепки. – Он сделал паузу. – Мне нравится Уайетт, но я надеюсь, что он все-таки ошибается в отношении урагана. Это вполне возможно. Он ведь слишком полагается на свою интуицию. Мне хотелось бы, чтобы у Фавеля сохранилась возможность бороться.
      – Я тоже надеюсь, что он ошибается, – сказала Джули угрюмо. – Он ведь остался там, словно в ловушке.
      Росторн бросил взгляд на нее, прикусил губу и погрузился в молчание. Время ползло медленно, наподобие их машины. Минут через пять их обогнала группа молодых людей. Они были бедно одеты, но выглядели крепкими и бодрыми. Один держал в руке пачку денег, которые на ходу пересчитывал, другой вертел на пальце сверкающее ожерелье.
      – Сейчас нам очень бы пригодился ваш револьвер, Эвменидес. По-моему, они мародеры. Пока они забирают деньги и драгоценности, но вскоре проголодаются и будут рыскать в поисках пищи.
      Эвменидес пожал плечами.
      – Поздно. Костон взял. Я смотрел.
      Наконец, в поле их зрения показался небольшой мыс. Росторн сказал:
      – Ну вот, скоро мы съедем с дороги. Посмотрите, где бы удобнее это сделать. Лучше всего, если будет какое-нибудь ответвление от дороги.
      Они продолжали медленно двигаться, и через некоторое время Эвменидес сказал:
      – Поворачивайте здесь.
      Росторн вытянул шею, глядя вперед.
      – Да, кажется, это подходит. Интересно, куда она ведет.
      – Давайте попробуем, – сказала Джули. – На нее вроде никто не сворачивает.
      Росторн повернул руль, и они оказались на пустынном проселке. По нему можно было двигаться быстрее. Росторн включил вторую скорость, и они, подпрыгивая на ухабах, проехали несколько сот метров и уперлись в большой карьер.
      – Черт! – выругался Росторн. – Это тупик.
      – Ну что ж, – сказала Джули. – По крайней мере прежде, чем возвращаться, мы можем вылезти и размять ноги. И, пожалуй, нужно поесть.
      Хлеб зачерствел, масло растаяло, вода была теплой, да и жара не способствовала аппетиту, но они все же заставили себя подкрепиться, сидя в тени одного из прикарьерных сараев, и заодно обсудили дальнейшие планы. Миссис Вормингтон сказала:
      – А почему бы нам не остаться здесь? Здесь так тихо.
      – Боюсь, что это невозможно. Отсюда видно море, это к югу. Уайетт сказал, что ураган придет с юга.
      Миссис Вормингтон шумно выдохнула.
      – По-моему, этот молодой человек – паникер. Я не думаю, что будет какой-то там ураган. Когда мы ехали, я посмотрела на базу. Все корабли на месте. Командующий Брукс не боится урагана, так почему его должны бояться мы?
      – Мы не должны рассчитывать на то, что он не может ошибаться, – тихо заметила Джули. – Она обратилась к Росторну. – Надо выехать обратно на дорогу и попытаться еще раз.
      – Не знаю, удастся ли нам это, – сказал Росторн. – Дорога так загружена, что мы просто не сможем вклиниться в поток. Никто из-за нас не будет останавливаться. – Он посмотрел на карьер. – Надо перебраться на другую его сторону.
      Миссис Вормингтон хмыкнула.
      – Я и не подумаю лезть по этому косорогу. Я остаюсь здесь.
      Росторн расхохотался.
      – Да нам вовсе и не нужно никуда лезть. Карьер мы просто обойдем. Вон там я вижу более пологое место. – Он пожевал черствый бутерброд. – Уайетт говорил, что надо оказаться на северном склоне хребта. Вот мы это и сделаем.
      Эвменидес спросил:
      – Мы оставим машину?
      – Придется. Возьмем все, что нам нужно, и остановимся вон за теми домиками. Если нам повезет, нас никто не увидит.
      Они закончили свою короткую трапезу и начали собираться. Джули взглянула на скисшую миссис Вормингтон и сказала, стараясь быть ироничной:
      – Эй, нам ведь не надо мыть посуду.
      Но миссис Вормингтон не реагировала. Она сидела в тени с широко открытым ртом, и Джули не без злорадства подумала, что прогулка пойдет ей на пользу, во всяком случае для сбрасывания лишнего веса можно не прибегать к диете.
      Росторн повел машину обратно по проселку и нашел укромное место.
      – Давайте разгрузимся здесь. Здесь нас никто не увидит. А то не дай Бог, какие-нибудь молодчики, вроде тех, засекут нас. – Он взглянул вверх, на вершину холма. – Нам не так далеко идти, по-моему, этот хребет не больше, чем двести метров высотой.
      Он опять заехал в карьер и оставил в нем машину.
      – Что ж, надо так надо, – сказала миссис Вормингтон, – хотя я лично думаю, все это какая-то ерунда. – Она повернулась к Эвменидесу. – А вы что стоите. Берите что-нибудь.
      Джули насмешливо взглянула на миссис Вормингтон.
      – Вам тоже придется кое-что нести.
      Та посмотрела на заросший кустарником склон и с сомнением покачала головой.
      – Я не смогу. У меня больное сердце, знаете ли.
      Джули подумала, что сердце у миссис Вормингтон столь же здоровое, как у быка, и столь же бесчувственное.
      – Одеяла не тяжелые, – сказала она. – Вы можете взять часть из них. – Она бросила миссис Вормингтон стопку одеял. Та, не ожидая этого, выпустила из рук сумочку. Она тяжело упала в пыль, и они обе бросились поднимать ее. Первой успела Джули.
      – Что это у вас там? – спросила она, ощущая необычную тяжесть.
      Миссис Вормингтон вырвала сумочку из рук Джули и уронила одеяла.
      – Это мои брильянты, дорогая. Вы что думаете, я оставлю их?
      Джули показала на одеяла.
      – Вот что может спасти вас, а не брильянты. – Она строго смотрела на миссис Вормингтон. – Вы бы лучше делали что-нибудь, а не раздавали направо и налево приказы. От вас до сих пор не было никакого проку, вы просто балласт.
      – Ладно, – сказала миссис Вормингтон, несколько встревоженная выражением лица Джули. – Не придирайтесь. У вас мужской характер, моя дорогая. Не удивительно, что вы до сих пор не нашли себе мужа.
      Джули пропустила ее тираду мимо ушей и взялась за ящик с бутылками. Таща его вверх по склону, она с улыбкой подумала о том, что несколько дней назад эта пикировка задела бы ее, но не сейчас. Когда-то она пришла к выводу, что, может быть, слишком самостоятельна, в то время как мужчинам больше нравится тип женщин, которые вешаются им на шею. Таких женщин она презирала, считала их паразитками и лицемерками. Да ну, к черту! Она не собирается ни менять себя, ни притворяться в угоду мужчине. А если какой-нибудь мужчина позволяет обмануть себя, то нечего за такого выходить замуж. Лучше уж она останется сама собой, чем превратится в ни на что не годную, набитую дуру, вроде миссис Вормингтон.
      Но сердце ее сжималось при мысли о том, что, может быть, она никогда больше не увидит Уайетта.
      Перетаскивание поклажи на вершину хребта заняло довольно много времени. Росторн, хотя и очень старался, был все же не молод, и у него не было достаточно сил и выносливости. Миссис Вормингтон вообще была не способна к какой-либо работе, и после того, как она приволокла наверх стопочку одеял, она осталась там и сидя наблюдала, как работают другие. Джули, несмотря на то, что оказалась крепкой женщиной, не привыкла к сильной жаре, и скоро у нее закружилась голова. Так что большую часть их запасов перенес Эвменидес, с готовностью и ни на что не жалуясь. Все, что он себе позволял, был презрительный взгляд в сторону миссис Вормингтон всякий раз, когда он сгружал очередную порцию их запасов.
      Наконец, все было наверху, и они некоторое время отдыхали.
      Глядя в сторону моря, они видели прибрежную дорогу, по-прежнему загруженную беженцами, двигавшимися к востоку от Сен-Пьера. Сам город был скрыт мысом, но они слышали доносившуюся оттуда орудийную стрельбу и видели поднимающиеся в западной стороне клубы дыма. По другую сторону склон плавно переходил в долину, засаженную рядами бананов. На расстоянии мили располагалось длинное низкое здание, окруженное маленькими домиками. Росторн удовлетворенно смотрел на банановую плантацию.
      – У нас там будет много тени, а земля там мягкая, легко копать.
      – Я всегда любила бананы, – сказала миссис Вормингтон.
      – Они еще не созрели. У вас начнутся колики в животе, – сказал Росторн. Он на минуту погрузился в размышление. – Я не специалист по ураганам, как Уайетт, но кое-что мне о них известно. Если ураган идет с юга, то ветер сначала будет дуть с востока. Нам надо найти укрытие от него. Позже, однако, подует западный ветер, и это осложняет наше положение.
      Эвменидес вытянул руку.
      – Вон там, маленькая впадина.
      – Да, точно, – сказал Росторн, вставая и беря лопату. – Я на всякий случай захватил несколько. Пошли? Оставим все вещи здесь. Сначала надо обосноваться, а их успеем потом перетащить.
      Они спустились к плантации, которая явно была покинута.
      – Будем держаться подальше от строений, – сказал Росторн. – Это бараки для заключенных, работавших здесь. Я могу предположить, что Серрюрье отдал приказ о том, чтобы их всех тут запереть, но мы не будем испытывать судьбу. – Он ткнул лопатой землю под одним из бананов. – У местных совершенно нет культуры земледелия. Эти растения нуждаются в обрезке, иначе они заболеют. А этим на острове повсюду пренебрегают с тех пор, как к власти пришел Серрюрье. Все катится вниз.
      Они достигли впадины, и Росторн счел, что это неплохое место.
      – Теперь давайте копать, – сказал он и вонзил лопату в землю.
      – Глубоко? – поинтересовался Эвменидес.
      – Надо сделать ячейки, такие небольшие окопчики, как в армии. – Росторн стал измерять землю. – Нужно выкопать пять – для нас и отдельно для продуктов.
      Они стали копать по очереди – Росторн, Эвменидес и Джули, а миссис Вормингтон сидела в тени и тяжело дышала. Работа была не слишком трудной, земля, как и предполагал Росторн, была мягкой, но солнце пекло нещадно, и они все изрядно взмокли. Незадолго до конца Джули отошла в сторону, чтобы выпить воды и посмотреть на пять выкопанных ими... могил? Эта мысль, как молния, пронеслась в ее мозгу, и она содрогнулась.
      К закату они завершили работу и перенесли в низину свои запасы и вещи. Вечер был душным. Росторн срезал несколько банановых листьев и накрыл ими свежевыкопанную землю.
      – В эпицентре гражданской войны маскировка не помешает. В любом случае бананы нужно обрезать.
      Джули подняла голову.
      – Кстати, о войне. Не кажется ли вам, что пушки стали звучать громче... ближе?
      Росторн стал внимательно вслушиваться.
      – Действительно, так оно и есть. – Он нахмурился. – Интересно... – Он щелкнул языком и покачал головой.
      – Что интересно?
      – Я вообще думал о том, что боевые действия могут нас настигнуть, но все же считаю это маловероятным. Если Фавель захватит Сен-Пьер, он должен атаковать силы Серрюрье между Сен-Пьером и мысом Саррат, то есть совсем в другой стороне.
      – Но орудия все же бьют ближе к этой стороне.
      – Это эффект от ветра, – сказал Росторн неуверенно, поскольку ветра не было.
      Когда зашло солнце, они приготовились к ночевке и распределили дежурство. Миссис Вормингтон с общего согласия было позволено спать всю ночь. На нее полагаться было бессмысленно. Они еще поговорили о том, о сем и улеглись, оставив на часах Джули.
      Она сидела в полном мраке и прислушивалась к артиллерийскому шуму. Ее неопытному уху казалось, что пушки находятся где-то совсем рядом, внизу долины или даже ближе, но она успокаивала себя, вспоминая рассуждения Росторна. На западе небо освещалось красным огнем – город горел.
      Она отыскала у себя в кармане смятую сигарету, зажгла ее, жадно затянулась. Курение немного успокоило ее, сняло напряжение тяжелого дня. Прислонясь спиной к стволу бананового дерева, или растения, или как там его, она думала о Уайетте, о том, что могло с ним случиться. Может быть, он уже был мертв, перемолот челюстями войны. Или сидел в камере, сгорая от бессильного гнева, в ожидании смертоносного ветра, который – он один это знал, – скоро должен прийти. Она так жалела, что они оказались разлученными, так хотела, чтобы он оказался сейчас рядом с ней.
      А Костон? Что произошло с Костоном? Если ему удалось вернуться в отель, он должен был найти их записку, приколотую к двери каморки под лестницей, и узнать из нее, что они уже на пути к безопасности. Но он не узнает, где они находятся, и не сможет к ним присоединиться. Тем не менее она надеялась, что с ним все будет в порядке, а вот Уайетт... и она снова стала думать о Уайетте.
      Когда взошла луна, Джули как было условлено, разбудила Эвменидеса.
      – Все тихо, – проговорила она негромко. – Ничего не произошло.
      Он кивнул и сказал:
      – Пушки близко. Ближе, чем раньше.
      – Вы так думаете?
      Она снова кивнула, но больше ничего ее сказала. Джули отошла к своему окопу и легла на одеяло. Мысль о могиле опять пришла ей в голову, потом в окутавшей ее дремоте она увидела Уайетта и не заметила, как заснула.
      Она проснулась от того, что кто-то трогал ее лицо. Она попыталась подняться, но чья-то рука тяжело легла ей на плечо.
      – Ш-ш-ш... – прошипел Эвменидес. – Тише.
      – Что случилось? – прошептала она.
      – Не знаю, – сказал он ей на ухо. – Здесь люди, много.
      Она напрягла слух и действительно услышала какой-то неопределенный, неизвестно откуда исходивший шум.
      – Это ветер в банановых листьях, – пробормотала она.
      – Не ветер, – сказал Эвменидес с уверенностью.
      Она еще раз прислушалась и как будто уловила вдалеке голоса.
      – Не знаю, что там такое, но надо разбудить остальных.
      Он пошел будить Росторна, а Джули – миссис Вормингтон. Та проснулась со встревоженным криком, и Джули тут же зажала ей рот рукой.
      – Тише вы, черт вас возьми! – прошептала она. – Мы, может быть, в опасности. Будьте здесь и приготовьтесь к тому, чтобы быстро уходить. И не производите ни звука.
      Она подошла к Росторну и Эвменидесу, вполголоса обсуждавшим ситуацию.
      – Что-то там происходит, – сказал Росторн. – Пушечная стрельба прекратилась. Эвменидес, поднимитесь по склону наверх и посмотрите, что там, со стороны моря. А я произведу разведку со стороны долины. Луна яркая, и видно будет далеко. – Он помолчал. – Такое впечатление, что эти проклятые звуки идут отовсюду, – в голосе его слышалось искреннее недоумение.
      Он встал.
      – Справитесь тут, Джули?
      – Не беспокойтесь. И я прослежу за тем, чтобы эта женщина вела себя тихо, даже если мне придется дать ей тумака.
      Мужчины ушли и быстро потерялись из виду. Росторн пробирался между рядами пальм к баракам. Вскоре он наткнулся на внутреннюю дорогу, идущую посередине плантации, и только хотел ее пересечь, как совсем рядом раздался чей-то голос.
      Он застыл и увидел, как по дороге прошла группа людей. Это были солдаты правительственной армии, и судя по их тусклым голосам, они были уставшими и деморализованными. Из обрывков разговора он понял, что они потерпели поражение и болезненно переживали это. Он подождал, пока они прошли, перешел дорогу и оказался на другой стороне плантации.
      Здесь чуть было не споткнулся о раненого, лежавшего неподалеку от дороги. Раненый вдруг громко застонал, и Росторн поспешил отойти от него, полагая, что его стон может привлечь чье-нибудь внимание. Он стал кружить между банановыми стволами и вдруг осознал, что пространство вокруг него, причудливо освещенное пробивающимся сквозь резные листья бананов светом луны, наполнено людьми. Они брели по плантации, двигаясь со стороны Сен-Пьера, без строя и без командования.
      Прямо перед Росторном вспыхнул огонь – кто-то из солдат зажег костер. Он отпрянул назад и свернул в сторону, но вскоре наткнулся на другой костер. И тут огоньки замелькали повсюду, как светлячки. Он осторожно подошел ближе к костру и увидел, что вокруг него расположился десяток людей. Они лежали или сидели, глядя на пляшущие языки огня. Некоторые жарили надетые на прутья неспелые бананы, надеясь сделать их более съедобными.
      Росторн понял, что оказался в гуще разгромленной армии Серрюрье, и когда услышал на дороге, которую только что пересек, урчание грузовиков и резкие крики команд, то понял также, что начинается перегруппировка сил для завтрашнего боя, который, вероятнее всего, произойдет именно на том месте, где он сейчас находится.

      Доусон почувствовал себя лучше, когда площадь Черной Свободы, вид которой вызвал у него ужас, осталась позади. Ноги его не были повреждены, и он легко поспевал за торопившимся Уайеттом. Хотя центр города сейчас не обстреливался, с северной стороны доносился и постепенно усиливался шум битвы, и Уайетт стремился добраться до «Империала» прежде, чем там начнутся боевые действия. Он должен был убедиться в том, что Джули в безопасности.
      По дороге от площади им все чаще стали попадаться люди – в одиночку, парами, затем группами побольше. В районе «Империала» уже бурлила толпа, и Уайетт понял, что становится свидетелем паники населения во время войны.
      Преступные элементы уже начали пользоваться ситуацией, и дорогие магазины вблизи отеля были разгромлены и разграблены. Тела, лежавшие на их порогах, свидетельствовали о том, что полиция старалась принимать защитные меры, но Уайетт заметил и два трупа в полицейской форме.
      Улицы Сен-Пьера становились небезопасными для передвижения.
      Они продрались сквозь кричащую возбужденную толпу, подбежали ко входу в отель и через вращающуюся дверь вошли в фойе.
      – Джули! – крикнул Уайетт. – Костон!
      Ответа не было.
      Он пересек фойе и наткнулся на мертвого солдата, лежавшего рядом с перевернутым столиком. Он крикнул еще раз, затем сказал Доусону:
      – Я пойду наверх, а вы посмотрите здесь.
      Доусон вошел в бар, давя подошвами битое стекло. Здесь явно побывала веселая компания, оставившая после себя полупустые бутылки, грязные стаканы. Доусону захотелось выпить, но он подавил в себе это желание – сейчас было не до выпивки.
      Он осмотрел первый этаж, но не нашел ничего, заслуживающего внимание и вернулся в фойе, где уже находился Уайетт. Лицо его было мрачно.
      – Их нет, – сказал он, глядя на тело солдата, вокруг которого летали мухи.
      – Как вы думаете, может, их увели солдаты? – предположил Доусон.
      – Не знаю, – ответил Уайетт с тяжелым вздохом.
      – Сожалею, что так все вышло, это из-за меня.
      – Ну, это неизвестно. Нас в любом случае могли замести, – сказал Уайетт и вдруг почувствовал, что у него слегка кружится голова. Он сел на стул.
      – Знаете что? – сказал Доусон, – озабоченно глядя на Уайетта. – Давайте поедим. Когда мы ели в последний раз? – Он вытянул свои забинтованные руки и сказал извиняющимся тоном. – Я бы сам раздобыл еды, но думаю, что не смогу открыть консервную банку.
      – Вы правы. Надо поесть. Я пойду посмотрю, что там можно найти.
      Десять минут спустя они жадно набросились на консервированное мясо. Доусону удалось левой рукой захватить ложку и, зажав банку между правой рукой и туловищем, он, несмотря на неудобство и боль, вполне мог действовать сам. Ему страшно не хотелось, чтобы Уайетт кормил его с ложечки, как ребенка.
      – Что ж нам теперь делать? – спросил он.
      Уайетт, прислушиваясь к артиллерийской стрельбе, покачал головой.
      – Не знаю. Жаль, что они не оставили никакой записки.
      – А может, оставили.
      – В комнатах ничего не было.
      Доусон задумался.
      – А может, они были не в комнатах? А, допустим, в подвале. Услышали стрельбу, шум, ну и решили спрятаться.
      – Здесь нет подвала.
      – Ладно, тогда где-нибудь еще. Куда бы вы пошли во время артобстрела? Я знаю в Лондоне одного репортера, он, помнится, говорил, что лучшее место – под лестницей. Давайте посмотрим.
      Он неуклюже положил ложку, встал и пошел к лестнице.
      – Эй, – позвал он. – Тут что-то приколото на двери.
      Уайетт со стуком опустил свою банку и бегом бросился к Доусону. Он оторвал записку от двери и стал читать.
      – Костон исчез. Но остальным удалось выехать на машине Росторна. Она направились на восток, подальше от залива. – Он перевел дыхание. – Слава Богу!
      – Прекрасно, я рад, что они уехали отсюда, – сказал Доусон. – Ну а мы что будем делать? Попытаемся их догнать?
      – Вам, пожалуй, так и надо поступить.
      Доусон посмотрел на Уайетта с удивлением.
      – Мне? А вы что собираетесь делать?
      – Я все время прислушиваюсь к артиллерийским залпам. Мне кажется, Фавель успешно наступает. Я хочу повидаться с ним.
      – Вы что, не в своем уме? Вы попадете в самое пекло этой проклятой войны, вас же застрелят. Давайте лучше вместе пробиваться на восток.
      – Нет, я остаюсь, – сказал Уайетт упрямо. – Кто-то должен сказать Фавелю об урагане.
      – Почему вы думаете, что Фавель станет вас слушать? Вы уверены хотя бы в том, что вам вообще удастся добраться до него? Когда Фавель войдет в город, тут такое начнется!..
      – Мне кажется, что Фавель разумный человек, не такой психопат, как Серрюрье. Если мне удастся попасть к нему, он меня выслушает.
      Доусон застонал, но взглянув на решительное лицо Уайетта, понял, что переубедить его бесполезно. Он сказал:
      – Вы упрямы, как сто ослов, вы прямолинейны и настырны, Уайетт, вы идиот, лишенный здравого смысла. Но если уж вы так настроены, я останусь с вами до тех пор, пока не увижу своими глазами, как вы будете расплачиваться за свое упрямство.
      Уайетт с удивлением взглянул на него.
      – Это совершенно необязательно, – сказал он тихо.
      – Я знаю, но я остаюсь. Может, Костон был прав, тут есть материал для хорошей книги. – Он бросил на Уайетта полусердитый, полуироничный взгляд. – Вы станете ее героем, чего доброго.
      – Нет уж, я предпочитаю не иметь отношения к вашим писаниям, – предупредил Уайетт.
      – Можете не беспокоиться, мертвый герой мне не нужен.
      – А мертвый писатель ничего не напишет. Так что лучше уж вы не ввязывайтесь в это дело.
      – Я остаюсь, – повторил Доусон. Он чувствовал себя должником Уайетта и надеялся, что, оставаясь вблизи его, сможет как-нибудь оплатить свой долг.
      – Ну, как хотите, – сказал Уайетт равнодушно и направился к двери.
      – Подождите. Давайте не бросаться головой в омут. Обсудим, что происходит. Почему вы решили, что Фавелю удалось совершить прорыв?
      – Некоторое время назад велся интенсивный артиллерийский огонь. Теперь он прекратился.
      – Прекратился? По-моему, все осталось по-прежнему.
      – Послушайте внимательно. Пушки бьют на востоке и на западе. В центре – молчат.
      Доусон наклонил голову, прислушиваясь.
      – Да, вы правы. Значит, вы считаете, что Фавель пробился к центру?
      – Вполне вероятно.
      Доусон сел.
      – Тогда все, что нам нужно делать – это сидеть и ждать. Фавель сам придет к нам.
      – Может, вы правы. – Он посмотрел сквозь окно с выбитым стеклом. – Улицы сейчас пустынны. Ни души.
      – Эти люди все-таки соображают, – сказал Доусон. – Никто не хочет встретиться с наступающими войсками, паже если это войска Фавеля. Он сам, может быть, и разумный человек, как вы говорите, но люди с винтовками и автоматами, как правило, не рассуждают. Так что разумнее будет, если мы переждем здесь и посмотрим, как будут развиваться события дальше.
      Уайетт начал ходить взад-вперед по фойе, и Доусон видел, что в нем нарастает раздражение.
      – У вас есть сигареты? – спросил Доусон неожиданно. – У меня забрали полицейские.
      – У меня тоже, – сказал Уайетт, прекращая свое бесконечное хождение. – Надо посмотреть в баре.
      Он отправился в бар, нашел там пачку сигарет, сунул одну Доусону в рот и зажег ее. Доусон глубоко затянулся, затем сказал:
      – Когда ожидается этот ваш ураган?
      – Может, завтра, может, послезавтра. У меня сейчас нет о нем никаких сведений.
      – Ну, и чего вы волнуетесь? Фавель идет к нам, ваша девушка в безопасности. – Доусон прищурил глаза, увидев, как Уайетт резко дернул головой. – Но ведь она ваша девушка, не так ли?
      Уайетт промолчал, а Доусон сменил тему.
      – А как отреагирует Фавель на ваше сообщение об урагане? – спросил он. – У этого парня голова забита военными проблемами.
      – Ничего. Через два дня ему придется задуматься кое о чем другом. А если он останется в Сен-Пьере, он потеряет свою армию. Так что он должен будет выслушать меня.
      – Будем надеяться, – произнес Доусон философски. Он поднял руку неуклюжим движением и попытался вынуть сигарету изо рта. Это у него не вышло, и рука упала на стол. Он зажмурился и застонал от боли.
      – Давайте-ка посмотрим, что у вас с руками, – сказал Уайетт.
      – Да не надо.
      – Нет, давайте посмотрим, пока хуже не стало.
      Уайетт посмотрел ему прямо в глаза.
      – Я хочу взглянуть на них, не упрямьтесь. То, что в порядке в любом другом месте, в тропиках может обернуться бедой. – Он начал разматывать бинты на одной руке, и когда она открылась, в ужасе воскликнул: – Боже мой! Что они с вами сделали?
      Рука представляла собой кровавое месиво. Два ногтя сошли вместе с бинтом, пальцы были сплошь синие или красные, как мясо бифштекса.
      Доусон бессильно откинулся на спинку стула.
      – Они били меня по рукам резиновой дубинкой. Кости, кажется, все-таки целы, но я думаю, мне еще долго не придется пользоваться машинкой.
      – Теперь я нисколько не жалею о том, что убил Розо, – сказал Уайетт.
      – А я и не жалел никогда, – отозвался Доусон с кривой улыбкой.
      Уайетт был удивлен. Он не ожидал от Доусона такого самообладания, перед ним был не тот человек, который еще недавно от страха пытался угнать автомобиль. Что-то случилось с ним.
      – Нужно чем-то смазать руки, – сказал он. – Да и укол пенициллина не помешает. Тут неподалеку есть аптека. Я схожу посмотрю, что можно достать. Если ее не разграбили, конечно.
      – Да не беспокойтесь, – встревожился Доусон. – Сейчас улица не самое безопасное место на свете.
      – Я буду осторожен, – сказал Уайетт, направляясь к двери. Он внимательно посмотрел в обе стороны и, убедившись, что снаружи никого нет, вышел и быстро пересек улицу.
      Аптека была разгромлена, но Уайетт, не обращая внимания на хаос, прошел прямо в заднюю ее часть, где хранились лекарства. Пошарив по полкам и ящикам, он нашел бинты, таблетки кодеина, мазь, но антибиотиков не было. Он не стал терять время на поиски и пошел к выходу.
      Прежде, чем выйти, он опять осмотрел улицу и замер. Он увидел человека, перебежавшего на другую сторону и спрятавшегося в одном из подъездов.
      Спустя минуту, человек выглянул на улицу, держа в руке пистолет. Он махнул рукой, и появилось еще трое. Они двигались перебежками, прижимаясь к стенам домов. Они были в штатском, и Уайетт решил, что это передовые разведчики армии Фавеля. Он тихо открыл дверь и вышел на улицу, высоко подняв руки с лекарствами.
      Как ни странно, его сначала не заметили. Когда он был уже на полпути к отелю, его окликнули. Он повернулся, и к нему подошел человек.
      – Здесь нет людей Серрюрье, – сказал Уайетт. – А где Фавель?
      – Это что? – спросил человек, угрожающе поднимая винтовку.
      – Бинты и лекарства. Для раненого друга. Он там, в отеле. А где Фавель?
      Ствол винтовки уперся в его спину, но он не повернулся.
      Человек перед ним отвел свою винтовку и приказал:
      – К отелю!
      Уайетт зашагал, окруженный группой вооруженных людей. Один из них толкнул вращающуюся дверь отеля и с винтовкой наперевес вошел внутрь. Уайетт крикнул по-английски:
      – Доусон не двигайтесь. К нам гости.
      Человек, шедший перед Уайеттом, повернулся и, ткнув в его живот пистолет, угрожающе рявкнул:
      – Что такое?
      – Я сказал моему другу, чтобы он не боялся, – объяснил Уайетт.
      Они вошли в фойе, где в застывшей позе сидел на стуле Доусон и смотрел на солдата, стоявшего с наведенной на него винтовкой. Уайетт сказал:
      – Я достал бинты и кодеин – он немного снимет боль.
      Люди Фавеля рассыпались по этажу, чтобы произвести осмотр. Действовали они профессионально. Не найдя ничего подозрительного, они вернулись в фойе и сгруппировались вокруг своего командира, которого Уайетт счел за сержанта, хотя знаков отличия на нем не было. Тот ткнул ногой лежавший на полу труп и сказал:
      – Кто его убил?
      Уайетт, обрабатывающий руки Доусона, поднял голову и пожал плечами:
      – Не знаю, – сказал он и вернулся к своему занятию.
      Сержант подошел к Доусону и взглянул на его руки.
      – Кто это сделал?
      – Полиция Серрюрье, – сказал Уайетт, не поднимая головы.
      Сержант хмыкнул.
      – Значит, вы не сторонники Серрюрье? Это хорошо.
      – Мне необходимо встретиться с Фавелем, – сказал Уайетт, – у меня для него очень важное сообщение.
      – Какое это важное сообщение, белый человек?
      – Это только для ушей Фавеля. Если он сочтет нужным, он вам сообщит.
      Сержант подумал и сказал:
      – Ты, кажется, говоришь серьезно, белый человек. Но твое сообщение должно быть хорошим. А не то Фавель вырвет твою печенку. – Он сделал паузу и, мрачно улыбнувшись, добавил: – И мою заодно.
      Он повернулся и произнес несколько быстрых команд. Уайетт глубоко вздохнул.
      – Слава Богу, – пробормотал он. – Кажется, мы движемся куда-то.

      Самой высокой точкой мыса Саррат был холм, поднимавшийся на сорок пять футов над уровнем моря. На его вершине стояла четырехфутовая решетчатая радиомачта, на которой были укреплены радарные антенны. От них шли сигналы, которые принимались в небольшом строении у основания мачты. Там эти сигналы, усиленные специальными устройствами в миллионы раз, подавались на экран, который освещал ядовито-зеленым светом лицо старшины третьего класса Джозефа У. Хармона.
      Старшину Хармона одолевала усталость и скука. Весь день его туркали офицеры и гоняли по разным поручениям, а ночью его послали исполнять его обычное дело – дежурить у экрана радара, так что спать ему в эти сутки почти не пришлось. Поначалу он был взволнован звуками орудийных залпов, доносившихся через залив Сантего со стороны Сен-Пьера, и еще больше, когда клубы дыма поднялись над городом и ему сообщили, что части армии Серрюрье окружают базу и каждую минуту она может подвергнуться нападению.
      Но человек не может находиться в возбужденном состоянии долгое время, и сейчас, в пять часов утра, перед самым восходом солнца, он размяк, и его страшно клонило ко сну. Глаза у него были воспалены, они сами собой стали закрываться, ему казалось, что под веки набился песок.
      Он с трудом заставил себя открыть их и, мигая, посмотрел на экран, по которому кругами неутомимо ходил луч света.
      Вдруг что-то привлекло его внимание. В одной точке экрана в луче появился крохотный зеленый всплеск и тут же исчез. Пришлось ждать возвращения луча в эту точку, и всплеск повторился – еле заметная вспышка, продолжавшаяся долю секунды. Он зафиксировал направление – 174 градуса.
      «Ничего опасного», – подумал он. Направление было на юг, а вспышка была далеко, на самом краю экрана. Реальная опасность, если она возникнет, придет со стороны суши в лице смехотворных военно-воздушных сил Серрюрье. Раньше его авиация была довольно активна, но в последнее время она о себе даже не напоминала. Этот факт послужил темой недолгих разговоров среди офицеров, но для Хармона он ничего не значил.
      Он продолжал смотреть на экран и вновь зафиксировал отклонение от норм к югу. По своему богатому опыту радарного оператора он знал, что оно означало, – там, на юге, за линией горизонта, была плохая погода, и прямой луч радара реагировал на нее. Он немного поколебался, потом все же снял телефонную трубку. В его задачу по инструкции входило сообщать дежурному по секции радарного наблюдения о любом, повторяю, любом отклонении от нормы.
      – Дайте мне лейтенанта Мура, – сказал он, чувствуя легкое злорадство от того, что имеет возможность вытащить лейтенанта из какого-нибудь укромного местечка, где он сладко спал.
      Когда капитан третьего ранга Шеллинг пришел в свой кабинет в восемь часов утра, на его столе уже лежало готовое, аккуратно отпечатанное на пишущей машинке донесение. Он рассеянно взял его в руки, пробежал глазами и встрепенулся – информация, содержащаяся в нем, дошла до него, как вонзающийся в тело гарпун. Он схватил телефонную трубку и гаркнул:
      – Секцию радарного наблюдения, дежурного офицера.
      Пока он ждал ответа, он еще раз прочел донесение, и оно не понравилось ему еще больше. Трубка у его уха ожила.
      – Лейтенант Мур сдал дежурство.
      – Сдал? А кто там сейчас за главного? ...Хорошо, дайте мне Дженнингса... Алло, Дженнингс, что там у вас с погодой на юге?
      Он выслушал доклад Дженнингса, нетерпеливо барабаня пальцами по столу, и бросил трубку. Лоб его вспотел. Уайетт оказался прав – Мейбл свернул со своего пути и собирается нанести визит на Сан-Фернандес. Он быстро собрал всю информацию о Мейбл, которая у него имелась, сложил листки в папку. В голову назойливо лезли всякие мысли: «Как это чертовски несправедливо! Почему оправдались совершенно ненаучные домыслы Уайетта? Ну почему Мейбл сошел со своего курса, черт возьми? Как мне все это объяснить Бруксу?»
      Он почти бегом кинулся в радарную секцию. Одного взгляда на экран ему было достаточно. Он обрушился на Дженнингса.
      – Почему мне об этом не сообщили раньше?
      – Лейтенант Мур послал вам донесение, сэр.
      – Это было почти три часа тому назад! – продолжал бушевать Шеллинг Он показал рукой на экран. – Вы знаете, что это такое?
      – Да, сэр, – сказал Дженнингс. – Участок плохой погоды.
      – Участок плохой погоды! – передразнил его Шеллинг. – Убирайтесь с глаз моих долой, дурак! – Он пронесся мимо Дженнингса и выбежал в освещенный солнцем коридор. Там он постоял в нерешительности, облизывая языком пересохшие губы. Надо, конечно, сказать командующему. Он покинул радарную станцию, как человек, направляющийся на казнь. Дженнингс смотрел ему вслед изумленным взором.
      Офицер перед кабинетом Брукса, оберегая покой командующего, сначала не хотел пускать к нему Шеллинга. Шеллинг, наклонившись над столом, сказал отчеканивая каждое слово:
      – Если вы не дадите мне увидеть командующего в течение двух минут, в последующие двадцать лет вам придется только то и делать, что таскать якорную цепь.
      Видя, что ему удалось пронять этого офицера, Шеллинг испытал некоторое чувство удовлетворения, которое, однако, тут же поглотило предчувствие того, что ему скажет командующий Брукс.
      Стол Брукса, как всегда, был аккуратен и пуст, и сам Брукс сидел за ним в той же позе, что и в первый раз, словно и не выходил из кабинета в течение последних двух дней.
      – Ну, капитан, я так понимаю, что вы хотите поговорить со мной срочно, – сказал Брукс.
      Шеллинг проглотил слюну.
      – Э... э... да, сэр. Это насчет Мейбл.
      Ни один мускул не дрогнул на лице Брукса, тон его голоса не изменился ни на йоту, но словно какое-то напряжение внезапно возникло в нем, когда он буднично проговорил:
      – А что насчет Мейбл?
      Шеллинг набрался духа.
      – Он, кажется, свернул со своего расчетного курса.
      – Что значит кажется? Свернул или не свернул?
      – Да, сэр, свернул.
      – Ну?
      Шеллинг посмотрел в серые жесткие глаза командующего и вдруг, задыхаясь и глотая слова, быстро заговорил:
      – Он движется прямо на нас. Но он не должен был этого делать, сэр. Это против всякой теории. Он должен был пройти к западу от Кубы. Я не могу вам сказать, почему это произошло, и я не знаю, кто из метеорологов мог бы. Тут есть много разных факторов...
      В первый раз Брукс слегка пошевелился.
      – Прекратите тараторить, Шеллинг. Сколько у нас есть времени?
      Шеллинг положил на стол папку и открыл ее.
      – Он сейчас чуть больше, чем в ста семидесяти милях от нас и движется со скоростью одиннадцать миль в час. Это дает нам пятнадцать, может быть, шестнадцать часов.
      – Ваши объяснения меня не интересуют. Мне нужно было знать время и все. – Он повернулся в кресле и поднял телефонную трубку. – Дайте мне первого заместителя... Капитан Лири? Приказываю привести в действие план "К" немедленно, – он бросил взгляд на часы, – да, восемь тридцать одна. Точно... немедленная эвакуация.
      Он положил трубку на рычаг и вновь повернулся к Шеллингу.
      – Не переживайте так, капитан. Это было мое решение – оставаться, не ваше. А у Уайетта ведь не было твердых фактов, он опирался на интуицию.
      – Но, может быть, я был слишком негибок в этом вопросе, сэр.
      Брукс махнул рукой.
      – Я это тоже принял во внимание. Я знаю возможности своих подчиненных. – Он обернулся и посмотрел к окно. – Единственное, о чем я сожалею, это то, что мы никак не сможем помочь населению Сен-Пьера. Сейчас это невозможно. Разумеется, как только мы возвратимся, мы начнем работу по ликвидации последствий урагана, но и это будет нелегко. Наши корабли, видимо, понесут ущерб. – Он посмотрел на Шеллинга. – Вы знаете ваши обязанности по плану "К"?
      – Да, сэр.
      – Идите и приступайте к их выполнению.
      Он проводил Шеллинга взором, в котором было, что-то от сострадания, затем позвал своего адъютанта и отдал ему несколько распоряжений. Оставшись один, он подошел к сейфу в стене, открыл его и стал перекладывать документы в портфель с отделениями, выложенными свинцом. Только когда он выполнил свои обязанности командующего базой на мысе Саррат, он собрал немногие личные вещи, которые хотел взять с собой, в том числе фотографию жены с двумя сыновьями из ящика своего стола.

      Эвменидес Папегайкос был человеком робким. Он был сделан не из того теста, из какого вылеплены герои, и положение, в котором он очутился, ему вовсе не нравилось. Конечно, содержание ночного клуба имело свои трудности, но они были такого рода, что вполне решались с помощью денег, как от коррумпированной полиции Серрюрье, так и от местных рэкетиров можно было откупиться, чем частично объяснялись высокие цены в клубе. Но откупиться от гражданской войны было немыслимо, равно как за все золото мира нельзя было спастись от урагана.
      Он надеялся, что отправится на мыс Саррат вместе с американкой, но Уайетт и война помешали этому. В некотором роде он был рад, что очутился среди иностранцев – плохое знание английского языка скрывало его страхи и нерешительность. Он сам не предлагал своих услуг, но с повышенной готовностью делал то, что ему говорили, вследствие чего он в данный момент полз по банановой плантации к верху гряды, откуда было видно море.
      Тишину вокруг нарушали какие-то звуки, и помимо пенья цикад был слышен шум, происхождение которого оставалось непонятным. Он, впрочем, различал металлическое позвякивание, смутные голоса, шорох банановых листьев, странный в эту сухую безветренную ночь.
      Обливаясь потом, он добрался до вершины гряды и посмотрел вниз на прибрежную дорогу. Там урчали грузовики, то и дело вспыхивали огоньки, и в ярком свете луны были видны толпы движущихся людей. Карьер, где они оставили машину Росторна, был теперь заполнен машинами, а по проселку шло интенсивное движение в ту и другую сторону.
      Спустя некоторое время Эвменидес повернулся, чтобы идти обратно. Тут он увидел, что среди бананов вспыхивали огни, двигались какие-то люди. Он спустился к лощине, где схоронились его спутники, стараясь держаться в тени банановых стволов.
      – Эвменидес? – окликнула его Джули, лежавшая в своем окопе под банановыми листьями.
      – Да. Где Росторн?
      – Еще не вернулся. Что там происходит?
      Эвменидес с видимым усилием подбирал английские слова.
      – Много людей. Солдаты. Армия.
      – Правительственная армия? Солдаты Серрюрье?
      – Да, – он провел рукой в воздухе. – Кругом.
      Миссис Вормингтон негромко захныкала. Джули сказала:
      – Наверное, Серрюрье потерпел поражение. Его выбили из Сен-Пьера. Что же нам делать?
      Эвменидес потерянно молчал. Он совершенно не знал, что делать. Если они попытаются уйти отсюда куда-нибудь сейчас, их наверняка схватят. Если дождаться утра, их схватят утром. Джули спросила:
      – Солдаты близко от нас?
      – Может быть, двести футов. Вы говорите громко, они слышат.
      – Как хорошо, что нашли эту выемку. Забирайтесь в свою дыру, Эвменидес. Накройте себя листьями. Подождем Росторна.
      – Я боюсь, – заскулила миссис Вормингтон в темноте.
      – А вы думаете, я не боюсь? – прошептала Джули. – Не шумите.
      – Но они же убьют нас, – проговорила миссис Вормингтон еще громче. – Они изнасилуют нас, убьют.
      – Ради Бога, тише, – яростно зашипела на нее Джули. – Они же услышат вас.
      Миссис Вормингтон издала низкий стон и погрузилась в молчание. Джули лежала в окопе, думая о том, куда же делся Росторн, когда он вернется и что они должны предпринять.
      А Росторн попал в трудное положение. Пересекши дорогу внутри плантации, он теперь никак не мог вернуться обратно. По дороге постоянно двигались грузовики с зажженными фарами, и даже подходить к ней было опасно. К тому же сначала он вообще ее потерял. Обнаружив себя посреди армии Серрюрье, он стал ходить кругами, запутался в рядах бананов, в ужасе натыкаясь то на одну группу солдат, то на другую и с колотящимся сердцем отбегая от них.
      К тому времени, когда он немного пришел в себя, он оказался так далеко от дороги, что для возвращения к ней ему понадобилось полтора часа. У него не было иллюзий относительно того, что будет с ним, если его обнаружат солдаты. Пропаганда Серрюрье работала хорошо, и мозги этих людей были одурманены, представление об окружающем мире искажено. Для них все белые были американцами, а американцы были злыми духами в той мифологии, которой их накачал Серрюрье и его сподручные. И Росторн прекрасно знал, что его просто пристрелят на месте.
      Поэтому, пробираясь между бананами, он был предельно осторожен. Однажды ему пришлось замереть почти на полчаса, прячась за стволом банана, по другую сторону которого сидела группа лениво переговаривающихся между собой солдат. Он молил Бога, чтобы никому из них не пришла в голову мысль встать и двинуться в его сторону.
      Обрывки разговоров, невольным свидетелем которых он стал, сказали ему многое. Войска Серрюрье устали и были деморализованы. Солдаты жаловались на никчемность офицеров и испытывали ужас перед артиллерией Фавеля. Назойливой темой была: где же наши пушки? Никто не мог ответить на этот вопрос. В то же время говорили о том, что армия перегруппируется под командованием генерала Рокамбо и наутро готовится атака на Сен-Пьер. Хотя большое количество вооружения было потеряно и захвачено Фавелем, отступающие части Рокамбо сумели захватить арсенал и пополнить запасы боеприпасов. Когда люди говорили о Рокамбо, в их голосах звучали воодушевление и новая надежда.
      Наконец, Росторн вышел к дороге и стал ждать, когда можно будет перейти ее, но удобного случая все никак не предоставлялось. Тогда он пошел вдоль дороги и добрался доее поворота. Здесь шансов перебежать дорогу, не попав под свет фар, было больше. Он подождал, пока пройдет один из грузовиков, тут же бросился вперед и уже на другой стороне упал на землю. Свет фар следующего грузовика скользнул выше его сжавшейся фигуры, приткнувшейся к стволу банана.
      Когда он определил направление на выемку и двинулся в ее сторону, небо на востоке начало розоветь. Он шел, пошатываясь и спотыкаясь, и думал о том, что такого рода испытания были бы под стать более молодым людям, таким как Уайетт и Костон, но для него, пожилого человека, они смертельно опасны.
      Джули приподнялась на локте, затем осторожно села, осматриваясь. Небо начинало светлеть. Росторна не было. К их выемке никто не подходил, и, возможно, у них все же был шанс остаться незамеченными. Она прошептала Эвменидесу:
      – Я подползу к краю, посмотрю.
      Банановые листья рядом зашевелились.
      – Хорошо.
      – Не оставляйте меня, – умоляющим голосом произнесла миссис Вормингтон, садясь, – пожалуйста, не уходите, я боюсь.
      – Тсс... Я не ухожу далеко, всего несколько ярдов. Оставайтесь на месте и молчите.
      Она подползла к кромке их убежища и нашла удобное место для наблюдения. В сером свете раннего утра она увидела движущихся людей, услышала приглушенные голоса. Ближайшая группа была всего в пятидесяти ярдах, несколько бесформенных фигур, лежавших вокруг остывающего костра.
      Джули обернулась, чтобы посмотреть, как выглядит их убежище со стороны. Выкопанная земля была все же подозрительно свежей, но ее можно было прикрыть дополнительными банановыми листьями. Сами же окопы были незаметны, во всяком случае до тех пор, пока эта чертова женщина будет вести себя тихо.
      Миссис Вормингтон сидела, поминутно нервно оглядываясь, и прижимала к груди свою сумочку. Затем она открыла ее, достала оттуда гребень и стала причесываться. Ей ничего не втолкуешь, подумала Джули в отчаянии. Она не хочет отказываться ни от одной из своих привычек. Причесывание волос по утрам, несомненно, похвальное занятие, но здесь оно могло означать смерть.
      Джули была готова соскользнуть вниз и заставить эту женщину залезть в окопчик, даже если для этого придется затолкать ее туда, когда ее внимание привлекло движение на другой стороне выемки. К ней медленно подходил солдат, подняв руки вверх и потягиваясь после сна. На его шее висела винтовка. Джули замерла и перевела взгляд на миссис Вормингтон, которая смотрела на себя в маленькое зеркальце. Она отчетливо услышала возглас неодобрения, вырвавшийся из уст миссис Вормингтон при виде своей растрепанной головы.
      Солдат тоже слышал его. Он снял винтовку, взял ее наперевес и начал спускаться в лощину. До миссис Вормингтон донеслось металлическое клацанье затвора, и она, обернувшись и увидев приближающегося солдата, вцепилась в свою сумочку и завизжала. Солдат в удивлении остановился, затем рот его растянулся в улыбке до ушей, и он, подняв винтовку, шагнул ближе.
      Раздались три хлопка, гулко прозвучавшие в утреннем воздухе. Солдат крикнул что-то, повернулся вокруг себя и упал прямо к ногам миссис Вормингтон, извиваясь, как пойманная рыба. На его гимнастерке разлилось пятно крови.
      Эвменидес выскочил из своей норы, как чертик из шкатулки. Джули побежала вниз. Когда она оказалась на дне лощины, грек стоял, наклонившись над стонавшим солдатом и тупо смотрел на его окровавленную руку.
      – В него стреляли, – сказал он.
      – Он напал на меня! – кричала миссис Вормингтон. – Он собирался убить меня! – В ее руке был револьвер.
      Джули была охвачена яростью и отчаянием. Надо было во что бы то ни стало заставить замолчать эту истеричку. Она размахнулась и изо всех сил ударила ее по щеке. Та резко замолчала, и револьвер выпал из ее пальцев. Эвменидес подхватил его, и его глаза расширились от изумления.
      – Это мой, – выдохнул он.
      Сзади раздался крик, и Джули резко обернулась. Трое солдат быстро спускались к ним. Первый из них увидел распростертую фигуру, револьвер в руке Эвменидеса и не стал терять времени. Он вскинул винтовку и выстрелил греку в живот.
      Эвменидес застонал, согнулся вдвое и, прижав руки к животу, опустился на колени. Солдат еще раз поднял винтовку и вонзил штык в его спину. Эвменидес повалился набок, а солдат вновь и вновь колол его тело, пока оно не оказалось буквально залитым кровью.
      Росторн, видевший все это из-за кромки лощины, был охвачен ужасом, но не мог оторвать взора от жуткой картины. Теперь солдаты с криками окружили женщин. Один из них стал тыкать в них штыком, и Росторн заметил, как по руке Джули потекла кровь. Он решил, что сейчас их, видно, расстреляют, но тут появился офицер, и их вывели из лощины, в которой осталось лежать безжизненное тело Эвменидеса Папегайкоса.
      Прошло немало времени, прежде чем Росторн оправился от шока. Он стал отползать от лощины, но в какую сторону ему надо было двигаться и что теперь делать, он не имел ни малейшего представления.

      Уайетта с Доусоном передали младшему командиру, который был целиком погружен в решение какой-то тактической задачи и поэтому не обратил на них особого внимания. Чтобы освободиться от помехи, он отправил их куда-то вместе с одним-единственным солдатом, огорченным тем, что его отстранили от боевых действий. Доусон бросил взгляд на солдата и сказал:
      – У этих ребят высокий боевой дух.
      – Они побеждают, – бросил Уайетт. Он сгорал от нетерпения встретиться с Фавелем, но видел, что это будет не так легко. Война как бы разделилась на две части – к востоку и западу от Сен-Пьера. Сокрушительный удар Фавеля по центру расколол армию Серрюрье. Большая ее часть с боями отходила на восток, а меньшая в беспорядке бежала к западу, чтобы воссоединиться со свежими ее частями, сосредоточившимися на мысе Саррат.
      Другой командир рассмеялся в лицо Уайетту, когда тот заявил, что хочет видеть Фавеля.
      – Ты хочешь видеть Фавеля! – воскликнул он, словно не веря своим ушам. – Белый человек, я тоже хочу видеть его, все его хотят видеть. Но он все время в движении. Он человек занятой.
      – Будет ли он здесь?
      Командир вздохнул.
      – Мне это не ведомо. Он появляется там, где возникают затруднения, и я не хочу быть причиной его прибытия сюда. Но он может наведаться и ко мне, – предположил он. – Мы идем навстречу Рокамбо.
      – Можно мы останемся с вами?
      – Пожалуйста, только не мешайте.
      И они остались при батальонном штабе. Уайетт изложил Доусону суть своего разговора с командиром, и тот сказал:
      – Думаю, что у вас нет никаких шансов встретиться с Фавелем. Вы бы стали слушать в разгар боевых действий какого-то ученого?
      – Наверное, не стал бы, – понуро сказал Уайетт.
      Из разговоров, ведущихся вокруг него, он начал понимать, как складывается военная ситуация. Имя Серрюрье почти не упоминалось, зато у всех на устах был Рокамбо.
      – Кто этот Рокамбо, черт возьми? – поинтересовался Доусон.
      – Он был одним из младших генералов, – начал Уайетт. – Потом его назначили вместо убитого Дерюйе, и Фавель сразу почувствовал, что Рокамбо значительно сильнее своего предшественника. Фавель думал закончить войну одним ударом, но Рокамбо удалось провести успешную операцию по выводу войск из опасной зоны. Он отошел к востоку, и сейчас его части перегруппировываются. К тому же ему удалось опустошить арсенал Сан-Хуан. У него теперь достаточно оружия и боеприпасов, чтобы закончить войну не так, как хочется Фавелю.
      – А Фавель не сможет предупредить его, добить его, пока он еще не готов?
      Уайетт покачал головой.
      – Фавель устал. Он уже давно борется против превосходящих сил. Его люди еле стоят на ногах. Ему тоже нужна передышка.
      – Ну, и что же теперь будет?
      Уайетт поморщился.
      – Фавель остановятся в Сен-Пьере, он не может идти дальше. В городе он будет держать оборону, а потом налетит Мейбл и сметет всю его армию. Впрочем, и другую тоже. В этой войне не будет победителей.
      Доусон искоса посмотрел на Уайетта.
      – Может, нам как-нибудь удрать отсюда? – предложил он. – Мы могли бы подняться вверх по Негрито.
      – Только после того, как я повидаюсь с Фавелем, – твердо сказал Уайетт.
      – Ну, ладно, – вздохнул Доусон. – Останемся и повидаемся с Фавелем, может быть. – Он помолчал. – А где именно Рокамбо перегруппирует свои части?
      – К востоку, в стороне от прежней дороги, милях в пяти от города.
      – Святые угодники! – воскликнул Доусон. – Да ведь туда, кажется, отправились Росторн и другие?
      – Я стараюсь не думать об этом, – сухо сказал Уайетт.
      – Извините, – угрюмо сказал Доусон. – Извините меня за мой глупый поступок, ну, с автомобилем. Если б не я, мы все были бы вместе.
      Уайетт с удивлением посмотрел на него. Что случилось с Доусоном? Это был не тот человек, которого он в первый раз увидел в клубе Марака, – большой известный писатель. И не тот, который в камере послал его к черту.
      – Я как-то уже спрашивал вас об этом, – осторожно сказал Уайетт, – но вы чуть не съели меня...
      Доусон поднял глаза.
      – Вы хотите спросить, почему я пытался украсть вашу машину? Я вам скажу. Я испугался. Большой Джим Доусон испугался.
      – Вот это меня все время смущало, – задумчиво сказал Уайетт. – Это не похоже на то, что я слышал о вас.
      Доусон горько усмехнулся и ответил без тени юмора:
      – То, что вы слышали, муть. Я трус.
      Уайетт бросил взгляд на его руки.
      – Я бы так не сказал.
      – Понимаете, какая смешная вещь. Когда я столкнулся с Розо и понял, что мои слова на него не действуют, я должен был бы испугаться, но вместо этого пришел в ярость. Со мной ведь раньше ничего подобного не случалось. А что касается моей репутации, то это все подделка, грим. Да в этом не было ничего трудного – поехал в Африку, подстрелил льва, и ты уже герой. С помощью таких вещей я заработал себе репутацию, как говорят китайцы, создал бумажного тигра. А журналисты! Просто диву даешься, до чего они неразборчивы.
      – Но для чего все это? – спросил Уайетт. – Вы же хороший писатель, все критики согласны в этом, вам не нужны никакие ходули.
      – То, что думают критики и что думаю я, – разные вещи, – сказал Доусон, разглядывая пыльный носок своего ботинка. – Когда я сижу перед пишущей машинкой с чистым листом бумаги, у меня в животе появляется противное сосущее чувство. И когда я заполняю этот лист своими текстами, выпускаю книгу, это чувство усиливается. И каждый раз, когда выходит очередной роман, я предполагаю страшный провал и должен что-то придумать, чтобы читатели покупали его. Так и появился Большой Джим Доусон.
      – Вы все время стремитесь к невозможному – к совершенству.
      Доусон улыбнулся.
      – И буду стремиться снова, – сказало он бодро. – Но теперь я думаю, что не буду бояться.
      Несколько часов спустя Уайетта разбудили. Он не помнил, как заснул, и когда открыл глаза, почувствовал, что все части тела затекли, суставы ныли. Он зажмурился от яркого света фонаря.
      – Кто из вас Уайетт? Вы?
      – Я Уайетт, – сказал он. – А вы кто? – Он отбросил одеяло, которым кто-то заботливо укрыл его, и, взглянув вверх, увидел крупного бородатого человека, смотревшего на него.
      – Я Фуллер. Я искал вас по всему Сен-Пьеру. Вас хочет видеть Фавель.
      – Фавель хочет видеть меня? – воскликнул Уайетт. – Откуда ему известно о моем существовании?
      – Это целая история. Пошли.
      Уайетт с трудом поднялся на ноги и посмотрел через открытую дверь на улицу. Начало светать, и Уайетт смог различить силуэт стоявшего там джипа. Мотор его тихо урчал. Он повернулся к бородатому.
      – Фуллер? Вы – англичанин, один из тех, кто живет на Северном побережье, в Кампо-де-лас-Перлас?
      – Точно.
      – Вы и Мэннинг.
      – Да, да, – подтвердил Фуллер в нетерпении. – Пошли, у нас нет времени на болтовню.
      – Подождите, я разбужу Доусона.
      – Времени нет, – повторил Фуллер. – Пусть он останется здесь.
      Уайетт сурово посмотрел на Фуллера.
      – Послушайте, этого человека избили головорезы Серрюрье из-за вас. Мы были на волоске от расстрела. Нет, он поедет со мной.
      К чести Фуллера, он слегка смутился.
      – Ладно, давайте в темпе.
      Уайетт разбудил Доусона, быстро объяснил ему ситуацию, и Доусон встал.
      – Как же, черт возьми, он узнал о вас? – был первый его вопрос.
      – Фуллер объяснит нам это по дороге, – сказал Уайетт тоном, не оставлявшим сомнений в том, что Фуллеру и впрямь придется заняться разъяснениями.
      Они сели в джип и отъехали. Фуллер сказал:
      – Фавель со своим штабом разместился в «Империале».
      – Черт, – воскликнул Доусон. – Мы могли бы не двигаться оттуда ни на йоту. Мы там были вчера.
      – Правительственные здания подверглись бомбардировке, – сказал Фуллер, – ими какое-то время нельзя будет пользоваться.
      – Вы это говорите нам, – с чувством произнес Уайетт. – Мы все это испытали на себе.
      – Да, я слышал. Сочувствую вам.
      Уайетт посмотрел на небо, втянул в себя воздух. Было очень жарко, странно жарко для утреннего часа. «Днем будет просто пекло», – подумал он, нахмурившись.
      – Почему Фавель послал за мной?
      – Там появился один английский журналист, который произносил какие-то странные речи, что-то насчет урагана. В общем, какую-то чушь. Однако Фавеля это почему-то заинтересовало, и он распорядился отыскать вас. Вы ведь метеорологический бог, не так ли?
      – Да, – сказал Уайетт бесцветным голосом.
      – Значит, Костону удалось прорваться, – сказал Доусон. – Что ж, хорошо.
      Фуллер захихикал.
      – Но прежде ему пришлось отступать в правительственной армии. Он-то и сообщил нам, что вас посадили в кутузку в участке на площади Свободы. Но это не очень обнадеживало. Мы прилично ее расколошматили, но ваших трупов там не нашли, поэтому мы решили, что, может быть, вам удалось удрать. Я искал вас всю ночь – Фавель очень настаивал на том, чтобы вас найти. А когда он настаивает, дела делаются.
      – Когда возобновится война? – спросил Уайетт.
      – Как только Рокамбо начнет наступление. Мы сейчас будем обороняться, у нас нет сил для атаки.
      – А что делают правительственные войска на западе?
      – Они сосредоточены около базы. Серрюрье все еще боится, что янки вылезут оттуда и ударят его с тыла.
      – Пойдут ли они на это?
      – Да нет, что вы! Это местная война, американцам в ней делать нечего. Они, конечно, предпочитают Фавеля Серрюрье, а кто нет? Но вмешиваться в их борьбу не будут. Слава Богу, Серрюрье придерживается другого мнения.
      Уайетта заинтересовал Фуллер. Он говорил авторитетно, как представитель командования и человек, безусловно, близкий Фавелю. Но задавать ему много вопросов было сейчас не время, были вещи гораздо более серьезные. Самое главное – Фавель хочет его видеть. И Уайетт решил мысленно повторить то, что он скажет Фавелю.
      Фуллер остановил машину возле «Империала», и они вылезли из нее. Люди постоянно входили в отель, выходили из него, и Уайетт обратил внимание на то, что дверь-вертушка была снята, чтобы не мешать проходу. Он отметил про себя эту небольшую, но значительную деталь как знак деловитости и расторопности Фавеля. Он последовал за Фуллером в фойе и увидел, что внутри произошли изменения. Фойе было очищено от посторонних предметов, а бар превращен в помещение для стратегических карт.
      Фуллер сказал:
      – Подождите. Я пойду доложу, что вы прибыли.
      Он ушел, и Доусон заметил:
      – Здесь война мне больше нравится.
      – Вполне вероятно, вы измените свое мнение, когда Рокамбо начнет наступление.
      – Очень может быть, – сказал Доусон, – но я не собираюсь горевать по этому поводу.
      На лестнице раздался приветливый окрик, и они увидели Костона, спешащего к ним.
      – Рад вас видеть. Здорово, что вам удалось вырваться из кутузки.
      Уайетт улыбнулся.
      – Нас выбили оттуда.
      – Не верьте ему, – сказал Доусон. – Уайетт сделал большое дело. Он, собственно, вызволил нас обоих оттуда. – Он уставился на Костона. – Что это у вас на лице?
      – Сапожный крем. Никак не могу его смыть. Вы, наверное, хотите умыться и переодеться?
      – А где Джули и Росторн? – спросил Уайетт.
      Костон помрачнел.
      – Мы очень скоро потеряли друг друга из виду. Сначала мы планировали двигаться на восток.
      – Они и двинулись на восток, – сказал Уайетт. – Но там сейчас армия Серрюрье.
      Наступило неловкое молчание, потом Костон сказал:
      – Сходите оба помойтесь, пока есть время. Фавель все равно сейчас вас не примет, у него совещание. Они стараются выжать из ситуации все, что возможно.
      Он провел их в свою комнату, где их ожидали вода и мыло. Одного взгляда на руки Доусона было достаточно, чтобы появился врач и увел его к себе. Костон подал Уайетту чистую рубашку и механическую бритву. Уайетт сел на постель и, когда начал бриться, сразу почувствовал себя лучше.
      – Как вы отделились от других? – спросил он Костона.
      Костон поведал Уайетту о своих приключениях и, заканчивая, сказал:
      – В конце концов, добрался до Фавеля, и мне удалось убедить его в том, что ему нужно поговорить с вами. – Он почесал затылок. – То ли вообще его не нужно было убеждать, то ли моя сила убеждения больше, чем я думал, не знаю. Во всяком случае он быстро все схватил. Интересный парень.
      – Если не принимать во внимание ураган, как вы думаете, есть у него шанс победить в этой войне?
      Костон усмехнулся.
      – На этот вопрос невозможно ответить. Правительственная армия куда сильней, и покамест он выигрывает за счет неожиданности действий и тонкого расчета. Он планирует каждый свой шаг, основы его наступательной операции были заложены несколько месяцев тому назад. – Он помолчал. – Вы знаете, ведь главные силы правительственной артиллерии до сих пор так и не были введены в дело. Пушки стреляли в какой-то жуткой каше почти у самого устья Негрито, и Фавель захватил их. Я сначала думал, что ему так повезло, но теперь знаю, что он никогда не полагается на удачу. Он и в данном случае все организовал. Он подкупил Лескюйе, командующего правительственной артиллерией; тот издал серию противоречащих один другому приказов, и две колонны артиллерии столкнулись лоб в лоб на узкой дороге. Затем Лескюйе сбежал, и пока Дейрюйе разбирался, что к чему, все было кончено. К тому же сам Дерюйе погиб.
      – Именно тогда командующим стал Рокамбо, – сказал Уайетт.
      Костон кивнул головой.
      – Да, к сожалению. Потому что Рокамбо – чертовски умелый командир, он намного лучше Дерюйе. Он вывел правительственную армию из ловушки. И что теперь будет, Бог знает.
      – А бронетехника сильно беспокоила Фавеля, когда он вышел на равнину?
      – Да нет. Он отсортировал захваченные им пушки, безжалостно выбросил всякую рухлядь, а из оставшихся сформировал шесть мобильных колонн и начал поливать огнем бронетехнику Серрюрье. Стоило какому-нибудь танку или броневику только показаться на поле боя, как дюжина орудий начинала их обрабатывать. В общем, Фавель с самого начала держал все в своих руках, правительственные генералы плясали под его дудку до тех пор, пока не появился Рокамбо. Вот, к примеру, как Фавель расправился с третьим полком на площади Черной Свободы. Он заранее заслал в город корректировщиков огня, снабдил их рациями, и они зажали этот полк в клещи, когда он еще только формировался.
      – Я знаю, – сказал Уайетт сумрачно. – Я видел результат.
      Лицо Костона расплылось в улыбке.
      – Столь же эффективно Фавель расправился с опереточными военно-воздушными силами Серрюрье. Самолеты поднялись в воздух, провели по три боевые атаки, это верно, но затем обнаружилось, что в их баках нет горючего. Бросились открывать запасные емкости, заправили баки, и тут же выяснилось, что в горючем растворен сахар – его, как вы знаете, на Сан-Фернандесе навалом, так что все самолеты застыли на земле с заклиненными моторами.
      – Что ж, ему надо поставить пятерку за прилежание, – заметил Уайетт.
      – А какова роль Мэннинга и Фуллера во всем этом?
      – Мне еще не все до конца ясно. Я думаю, что они связаны с поставками вооружения. У Фавеля четкое представление о том, что ему нужно, – винтовки, автоматы, подвижная артиллерия, в том числе горные пушки и минометы, ну и, конечно, боеприпасы. Все это, разумеется, стоит дорого, и мне пока не удалось выяснить, кто финансировал поставки. Полиция, кажется, подозревала, что Мэннинг и Фуллер связаны с Фавелем. Они избили Доусона до полусмерти, пытаясь добыть у него информацию.
      – Я видел его руки, – сказал Костон. – И что он им сказал?
      – А что он им мог сказать? Он просто уперся и все.
      – Удивительно. У журналистов он имел репутацию мыльного пузыря. Мы знаем, к примеру, что авиакатастрофа на Аляске пару лет тому назад была срежиссирована для того, чтобы поднять тиражи его книг. Ее организовал Дон Вайсман, а исполнил один оставшийся без работы летчик.
      – А кто это Дон Вайсман?
      – Агент Доусона по прессе. Я всегда полагал, что нам приходится видеть Доусона в образе, который создает Вайсман.
      – Я думаю, что теперь Вайсман может считаться бывшим агентом Доусона, – заметил Уайетт.
      Костон поднял брови.
      – А что, с Доусоном что-нибудь не в порядке?
      – Нет, с Доусоном все в порядке. – Он отложил бритву. – Когда же я увижусь с Фавелем?
      Костон пожал плечами.
      – Когда он будет готов вас принять. У него сейчас забот по горло. Мне кажется, запас его военных хитростей подошел к концу. Его первоначальный план был хорош, но он уже выполнен, и дела могут обернуться не в пользу Фавеля. Перед ним маячит угроза прямого военного столкновения с Рокамбо, а он не в той форме, чтобы рассчитывать в нем на успех. У него всего пять тысяч человек, а у правительства – пятнадцать. Если он станет меряться силами с Рокамбо, ему конец. Уж лучше ему сразу отойти к себе в горы.
      Уайетт застегнул рубашку.
      – Ему надо принимать решение быстрее, – сказал он мрачно. – Мейбл не будет ждать.
      Костон некоторое время молчал, затем с чувством спросил:
      – Кроме ваших догадок, у вас все же есть какие-нибудь конкретные данные? Что вы можете предложить Фавелю?
      Уайетт подошел к окну и посмотрел на горячее синее небо.
      – Немного, – сказал он. – Если бы я был на базе, я бы посмотрел на свои приборы, их показания дали бы мне что-то, а так... – Он пожал плечами.
      Костон выглядел разочарованным. Уайетт сказал:
      – А знаете, сейчас погода – как раз для урагана. Эта тишина и жара неестественны. Что-то остановило отток воздуха с юго-востока, и я полагаю, это Мейбл. – Он кивнул в сторону моря. – Он там, за горизонтом. Я не могу ничем доказать, что он движется сюда, но это, безусловно, так.
      – Там внизу есть барометр. Может, взглянуть на него? – с некоторой надеждой в голосе предложил Костон.
      – Я взгляну, – сказал Уайетт. – Но думаю, это вряд ли что-нибудь даст.
      Они спустились вниз, в суматоху армейского штаба, и Костон показал Уайетту барометр, висевший на стене в кабинете метрдотеля.
      – Господи Боже мой! Барометр Торичелли! Это же музейная редкость. – Он прикоснулся к нему рукой. – Ему никак не меньше ста лет. – Вглядевшись в него внимательнее, он поправился. – Нет, чуть меньше. Вот: Адамеус Копенганс – Амстердам – 1872.
      – Ну, а им можно пользоваться? – спросил Костон.
      – Это, знаете ли, все равно, что предложить физику топор для расщепления атома. – Он постучал по стеклу рукой. – Эта штука сообщает нам о том, что происходит сейчас, а это не так важно. Важно знать, что произошло за последние двадцать четыре часа. Я бы сейчас дорого дал за анероид с барографом и с данными за последние три дня.
      – Значит, этот бесполезен?
      – Боюсь, что да. К тому же его показания, думаю, не точны. Не представляю себе, чтобы кто-нибудь здесь следил за ним, корректировал его, учитывая температуру, влажность.
      Голос Костона звучал иронически.
      – Беда с вами, учеными, состоит в том, что вы усовершенствовали ваши приборы до такой степени, что теперь не можете без них обойтись. Что же вы делали раньше без спутников и электронных устройств?
      – Полагались на опыт и инстинкт, – спокойно парировал Уайетт, – что я сейчас и делаю. Если бы вы имели дело со столькими ураганами, со сколькими я, то у вас возникло бы шестое чувство, которое без всяких приборов подсказало бы вам, как поведет себя тот или иной ураган. Глас опыта, я бы сказал.
      – Я-то вам верю, – протянул Костон задумчиво. – Но вопрос в том, сможем ли мы убедить Фавеля?
      – Меня волнует и другое. Что предпримет Фавель если мы его убедим. Он между двух огней.
      – Давайте посмотрим, закончилось ли совещание, – сказал Костон. – Как журналисту, мне интересно знать, что он делает. – Он провел рукой по лбу. – Да, вы правы, погода какая-то необычная.
      Фавель еще не освободился, и они ждали в фойе, наблюдая, как между залом ресторана, где проходило совещание, и входом в отель постоянно курсировали вестовые. Наконец, из зала вышел Фуллер и позвал их.
      – Вы следующие, – сказал он. – И постарайтесь побыстрее. – Он посмотрел на Уайетта своими чистыми голубыми глазами. – Лично я думаю, что это потеря времени. Здесь не бывает ураганов.
      – Серрюрье говорил мне то же самое и почти теми же словами, – сказал Уайетт. – Он тоже не метеоролог, знаете ли.
      Фуллер хмыкнул.
      – Ладно, входите. Поговорим, и дело с концом.
      Он проводил их в обеденный зал. Посередине его на столах, составленных вместе, были разложены карты, в дальнем углу стояла группа людей, тихо переговаривавшихся между собой. Сцена чем-то напомнила Уайетту совещание у Серрюрье, проходившее в богато орнаментированном зале дворца. Но были отличия: не было видно золотых галунов, не было атмосферы истерии.
      Костон тронул Уайетта за локоть.
      – Вон Мэннинг, – сказал он, указывая на высокого белого человека. – А рядом с ним Фавель.
      Фавель оказался худым жилистым человеком ниже среднего роста. Кожа его была светлее, чем у обыкновенного жителя Сан-Фернандеса, а глаза были неожиданно пронзительно голубыми, нечто совершенно необычное для представителя негроидной расы. Он был одет в простую полевую форму цвета хаки, открытый ворот рубашки обнажал колонну сильной жилистой шеи. Когда он повернулся, чтобы, приветствовать Уайетта, сеть морщинок вокруг глаз пришла в движение, и на его лице появилась улыбка.
      – А, мистер Уайетт, – сказал он. – А я ищу вас. Я хочу знать, что вы собираетесь мне сообщить, и, судя по словам мистера Костона, боюсь, что это мне не понравится. – Его английский язык был правильным и лишенным акцента.
      – На нас идет ураган, – выпалил Уайетт без всяких околичностей.
      Выражение лица Фавеля не изменилось. Он продолжал смотреть на Уайетта с легкой улыбкой.
      – Да ну! – сказал он иронично.
      Высокий человек, Мэннинг, подал свой голос:
      – Это слишком смелое утверждение, мистер Уайетт. Здесь не было ураганов с 1910 года.
      – Я уже устал от этих слов, – сказал Уайетт с досадой. – Что, в цифре 1910 есть что-то магическое? И не следует ли нам ожидать следующего урагана в 2010 году?
      Фавель сказал примирительным тоном:
      – Если не в 2010 году, то когда все же нам его ожидать?
      – В течение двадцати четырех часов, – объявил Уайетт, – не больше.
      Мэннинг презрительно-насмешливо присвистнул, но Фавель поднял руку.
      – Чарльз, я знаю, что ты не любишь помех в разгар войны, но давай все же выслушаем мистера Уайетта. От этого может сильно зависеть весь план наших дальнейших действий. – Он облокотился на стол и ткнул свой коричневый палец в сторону Уайетта. – Давайте вашу информацию.
      Уайетт глубоко вздохнул. Он чувствовал себя обязанным убедить этого худого черного человека, в глазах которого неожиданно появился теперь холодный металлический блеск.
      – Ураган был замечен пять дней тому назад одним из метеорологических спутников. Спустя сутки я отправился на встречу с ним на специально оборудованном самолете и обнаружил, что этот ураган чрезвычайно опасен, один из самых опасных из тех, с которыми мне приходилось сталкиваться. Я держал его под контролем, пока мне не пришлось покинуть базу, и до тех пор он шел по расчетному курсу. Но потом я не имел возможности следить за ним.
      – Этот расчетный курс, задевает он Сан-Фернандес? – спросил Фавель.
      – Нет, – сказал Уайетт. – Но ураганы часто совершенно непредсказуемо меняют траекторию.
      – Вы сообщили об этом командующему Бруксу? – спросил Мэннинг резким тоном.
      – Да.
      – Но он, кажется, не купился на вашу информацию. Он продолжает спокойно сидеть на мысе Саррат, вон там, за заливом.
      Уайетт сказал, аккуратно подбирая слова:
      – Командующий Брукс не вполне волен в своих решениях. Он должен принимать во внимание много разных обстоятельств, к примеру, войну, которую вы ведете. Он принимает на себя оправданный риск.
      Фавель кивнул.
      – Это верно. Я его понимаю. В такое время покидать базу нежелательно. – Он хитро улыбнулся. – Да я в и не хотел, чтобы он это сделал.
      – Это не имеет значения, – опять вмешался Мэннинг. – Если в он был уверен, как, видимо, уверен мистер Уайетт, в том, что ураган приближается, он бы безусловно эвакуировал базу.
      Фавель подался вперед.
      – Вы абсолютно уверены в этом, мистер Уайетт?
      – Да.
      – Даже несмотря на то, что вы сейчас не имеете возможности свериться со своими приборами?
      – Да, – сказал Уайетт и посмотрел Фавелю прямо в глаза. – Два дня назад я встретил старика около Сен-Мишель, прямо перед началом военных действий. Он укреплял крышу своей хижины.
      – Я тоже видел человека, который занимался этим, – подтвердил Фавель. – Мне показалось...
      – Ради Бога! – взорвался Мэннинг. – У нас тут не заседание этнографического общества. Решения, которые мы принимаем, должны быть основаны только на фактах.
      – Помолчи, Чарльз, – сказал Фавель. – Я родился на этой земле так же, как и мистер Уайетт. Рыбак рыбака видит издалека. – Заметив, как вытянулось лицо Уайетта, он расхохотался. – Да, да. Я все о вас знаю. У меня заведено досье на каждого иностранца на острове. – Он стал серьезным. – Вы говорили с ним, с тем человеком?
      – Да.
      – Ну, и что он сказал?
      – Он сказал, что идет большой ветер, что он, закончив укреплять крышу дома, присоединится к своей семье, укрывшейся в пещере в горах. Он сказал, что большой ветер придет через два дня.
      – Как соотносится это с вашей оценкой?
      – Полностью совпадает, – сказал Уайетт.
      Фавель повернулся к Мэннингу.
      – Этот человек пошел к пещере, где он будет молиться своему древнему богу, более древнему, чем те, которых мои предки принесли из Западной Африки, Хунракену – карибскому богу бури. – Обращаясь к Уайетту, он продолжал. – У меня есть вера в инстинкт моего народа. Может быть, – он поднял вверх свой тонкий коричневый палец, – всего лишь может быть, сюда придет ураган. Давайте предположим, что он придет. Каковы могут быть его последствия здесь?
      – Мейбл – особенно опасный... – начал Уайетт.
      – Мейбл? – перебил его Фавель, коротко засмеявшись. – Вы, ученые, лишены чувства драматического. По-моему, Хунракен – гораздо более подходящее имя. – Он махнул рукой. – Ладно, это я так. Продолжайте.
      – Он ударит с юга, – снова сказал Уайетт, – и налетит на залив Сантего. Здесь мелкие воды, и возникнет громадная волна, то, что обычно называют цунами.
      Фавель щелкнул пальцами.
      – Карту! Посмотрим, как это будет выглядеть.
      Крупномасштабная карта была мгновенно расстелена на столе, и они склонились над ней. Костон с интересом следил за развитием взаимоотношений Уайетта и Фавеля и подошел поближе. Мэннинг, несмотря на свой скептицизм, находился под впечатлением масштаба возможной трагедии. Фуллер, будучи человеком попроще, с интересом наблюдал за происходящим, не особенно вдаваясь в суть дела.
      Фавель положил ладонь на карту в районе залива Сантего.
      – Эта приливная волна, или цунами, какова может быть ее высота?
      – Я не гидролог, это не моя область, – сказал Уайетт, – но я могу предложить вам свои соображения. Низкое давление внутри урагана поднимет море футов, скажем, на двадцать или двадцать пять над нормальным уровнем. Когда эта вода войдет в залив, она на мелководье начнет вздыматься еще выше. Кроме того, по мере движения волны будет происходить ее сжатие – все больше воды будет скапливаться во все меньшем объеме. – Поколебавшись немного, он заметил твердо. – Можете исходить из того, что основная волна будет футов пятьдесят.
      Кто-то из присутствующих тихо присвистнул. Фавель протянул Уайетту черный карандаш.
      – Можете ли вы обозначить районы, которые будут затоплены?
      Уайетт, взяв карандаш, сказал:
      – Серьезное наводнение следует ожидать повсюду ниже линии семидесяти футовой отметки. Я бы на всякий случай, пожалуй, ориентировался на высоту в восемьдесят футов над уровнем моря. – Он провел волнистую линию на карте. – Все, что в сторону моря от этой линии, подлежит затоплению. – Он сделал паузу, затем постучал карандашом по устью Негрито. – Воды реки повернут вспять, и можно ожидать наводнения вдолине на протяжении миль, скажем, десяти. Кроме того, вода обрушится на нас в виде проливного дождя.
      Фавель внимательно посмотрел на карту и кивнул.
      – Как было тогда, – сказал он. – Вы изучали данные об урагане 1910 года, мистер Уайетт?
      – Да, но их, к сожалению, немного. Надежной информации нет.
      Фавель тихо сказал:
      – Шесть тысяч погибших. Очень интересная статистика, на мой взгляд.
      Он повернулся к Мэннингу.
      – Посмотри на эту линию, Чарльз. Она охватывает весь мыс Саррат, низину, где находится аэродром, вплоть до горы Рамбо, весь Сен-Пьер и равнину до устья Негрито. Все это будет затоплено.
      – Если Уайетт прав, – подчеркнуто заметил Мэннинг.
      Фавель наклонил голову.
      – Разумеется. – Глаза Фавеля рассеянно устремились куда-то вдаль, и он некоторое время стоял, погруженный в раздумья. Потом обратился к Уайетту. – Этот человек у Сен-Мишель сказал что-нибудь еще?
      Уайетт напряг свою память.
      – Да нет, кажется, больше ничего. Ах нет, он произнес такую фразу, что, мол, идет еще один ветер сильнее, чем ураган. И добавил, что Фавель спускается с гор.
      Фавель грустно улыбнулся.
      – Значит, мой народ думает обо мне как о разрушительной силе? Не думаю, что я опаснее урагана. – Он резко повернулся к Мэннингу. – Мы будем исходить из того, что приближение урагана – факт. Ничего не поделаешь. Пересмотрим наш план в соответствии с этим.
      – Джулио, мы же ведем войну, – возмутился Мэннинг. – Ты не можешь так рисковать.
      – Я должен, – сказал Фавель. – Здесь мой народ, Чарльз. В этом городе шестьдесят тысяч человек, и он может быть разрушен.
      – Господи! – воскликнул Мэннинг, бросая колючий взгляд на Уайетта.
      – Мы же не можем воевать одновременно против Серрюрье, Рокамбо и урагана. Я не верю, что ураган придет сюда и не поверю до тех пор, пока Брукс не сдвинется с места.
      Фавель положил свою руку на руку Мэннинга.
      – Я когда-нибудь ошибался в своих оценках, Чарльз?
      Мэннинг с негодованием надул щеки и с шумом выдохнул.
      – До сих пор нет, – почти прокричал он. – Но все когда-нибудь делается в первый раз. И я всегда в глубине души чувствовал, что когда все же ты сделаешь ошибку, Джулио, она будет колоссальной.
      – В этом случае мы оба окажемся мертвы, и она никакого значения для нас иметь не будет, – отрезал Фавель и обратился к Уайетту. – Что вам нужно для того, чтобы получить хоть какое-нибудь доказательство?
      – Я бы хотел взглянуть на море.
      Фавель от неожиданности заморгал глазами.
      – Ну, это пустяки, это легко осуществить. Чарльз, присмотри за тем, чтобы мистер Уайетт получил все то, что ему будет необходимо. Сам присмотри, лично. – Он посмотрел на черную линию, нарисованную на карте. – Мне надо хорошенько подумать. Я хочу остаться один.
      – Хорошо, – сказал Мэннинг, сдаваясь. Он кивнул головой Уайетту и пошел к двери. Уайетт и Костон последовали за ним. Когда они вышли в фойе, Мэннинг набросился на Уайетта. Он сгреб своей большой рукой рубашку на его груди и яростно тряханул его.
      – Вы, чертов интеллигент! Вы славно тут мне все обосрали!
      – Уберите свои поганые руки, – холодно сказал Уайетт.
      Увидев, как в глазах Уайетта разгорается злобный огонь, Мэннинг отпустил его со словами:
      – Ладно. Я вас предупредил. – И сунув Уайетту под нос свой палец, добавил: – Если не будет урагана, то я этого так не оставлю. Фавель, может, и махнет на это дело рукой, но я нет. И я обещаю вам, что спустя двадцать четыре часа вы будете совершенно мертвым метеорологом.
      Он отступил, окатив Уайетта презрительным взглядом.
      – Фавель приказал мне нянчить вас. На улице стоит мой автомобиль. Я вас отвезу, куда хотите. – Он повернулся и направился к выходу.
      Костон посмотрел ему вслед.
      – Вам лучше оказаться правым, Уайетт, – пробормотал он. – Очень правым. Если Мейбл не появится вовремя, я бы не хотел оказаться на вашем месте.
      Уайетт был бледен.
      – Вы едете со мной?
      – Конечно, я не хочу пропустить ничего.
      Мэннинг молча вел машину по направлению к докам. Они миновали опустошенное здание арсенала, и через некоторое время остановились неподалеку от входа на мол.
      – Я бы хотел проехать дальше по молу, – сказал Уайетт. – Если это не опасно.
      Мэннинг медленно вырулил на мол и довез их почти до самого конца мола. Уайетт вылез из машины и стал смотреть на маслянистую поверхность воды через залив в сторону моря. Костон вытер лоб и сказал Мэннингу:
      – Как жарко. Здесь всегда так жарко по утрам?
      Мэннинг, не отвечая, кивнул головой в сторону Уайетта и спросил:
      – Можно на него полагаться?
      – Не знаю. Я знаком с ним всего четыре дня. Но я вам скажу такую вещь. Никогда не встречал более упрямого и настойчивого человека.
      Мэннинг ничего не сказал, и они погрузились в молчание.
      Через несколько минут возвратился Уайетт и сел в машину.
      – Ну? – спросил Мэннинг.
      Уайетт прикусил губу.
      – Вдали наблюдается сильное волнение. Вот все, что я могу сказать.
      – Господи! – воскликнул Мэннинг. – И больше ничего?
      – Не волнуйтесь, – сказал Уайетт, криво усмехаясь, – вы получите ваш ветер. – Он взглянул на небо. – При первом появлении облаков или тумана сообщите мне, где бы я ни находился.
      – Ладно, – пробурчал Мэннинг и включил зажигание. Только он собрался отпустить сцепление, на противоположном берегу залива раздался глухой и тяжелый взрыв. Мэннинг застыл:
      – Что это, черт побери?
      Грохот повторился, смешиваясь с еще катившимся вдали эхом первого взрыва. Костон, сидевший сзади, возбужденно закричал:
      – Посмотрите на базу. Там что-то происходит.
      Они разом повернули головы в сторону мыса Саррат, хорошо видного через залив, отделявший их от него четырехмильной полосой воды. Там медленно поднимался вверх столб черного дыма. Внезапно его осенило.
      – Брукс эвакуируется. Он избавляется от лишних боеприпасов, чтобы они не достались Серрюрье.
      Мэннинг в недоумении посмотрел на Уайетта, затем его лицо расплылось в улыбке. С минуту он прислушивался к шедшим теперь один за другим взрывам и вдруг рявкнул:
      – Боже мой! Ураган-то действительно будет!

      Фавель сказал:
      – То, что Чарльз так доволен, вовсе не означает, что он не понимает серьезности ситуации. Он всегда считается с реальностью и не дерется с тенями.
      В зале ресторана отеля «Империал» было удушающе жарко. Костон с надеждой поглядывал на вентиляторы, но они не работали. Фавель пообещал вернуть в строй городскую электростанцию, но сейчас в этом уже не было смысла. Костон подергал расстегнутый ворот своей рубашки и посмотрел на Уайетта. Не только Мэннинг так счастлив, подумал он. – Уайетту, в конце концов, удалось доказать свою правоту.
      Но Уайетт, хотя и чувствовал себя гораздо увереннее, на самом деле был встревожен. Работы предстояло много, а время, минута за минутой, катастрофически уходило. Фавель бросал какие-то незначительные реплики, но никакого решения не принимал. Наконец, он несколько раздраженно пожал плечами и обратился к Уайетту:
      – Ваше предложение, мистер Уайетт?
      – Эвакуация, – быстро ответил Уайетт. – Полная эвакуация Сен-Пьера.
      Мэннинг крякнул.
      – Мы же ведем войну, черт возьми. Нельзя же делать эти две вещи одновременно.
      – Почему? Я не уверен в этом, – проговорил Фавель задумчиво. – Подойди-ка сюда, Чарльз, я покажу тебе кое-что. – Он подхватил Мэннинга под локоть, отвел его к столу, заваленному картами, и они склонились над ними, переговариваясь вполголоса.
      Уайетт посмотрел на Костона и вспомнил, что тот говорил ему прямо перед началом совещания по поводу Фавеля и его заботы о «своем народе». «Разумеется, он озабочен, – заметил Костон с некоторым цинизмом. – Сен-Пьер ведь самый большой город на острове. Он источник его энергии, так сказать. А энергия – это люди, а не дома. Он, как политик, прекрасно это понимает». Уайетт сказал, что Фавель, кажется, идеалист. «Чепуха! – расхохотался Костон. – Он абсолютно прагматичный политик, а в политике вообще крайне мало идеализма. Не только Серрюрье убивает людей. Фавель внес свою лепту». Уайетт вспомнил горы трупов на площади Черной Свободы и вынужден был согласиться.
      Фавель и Мэннинг отошли от стола.
      – Мы в очень затруднительном положении, мистер Уайетт, – сказал Фавель. – Эвакуация американцев с мыса Саррат раз в десять осложнила наши задачи. Высвобождается целая армия, готовая нанести удар по моему правому флангу. – Он улыбнулся. – К счастью, есть основания полагать, что ее возглавит сам Серрюрье, а я давно знаю, что он никудышный вояка. Рокамбо – другое дело, несмотря на то, что его войска потерпели поражение и устали. Я так скажу: если бы Рокамбо и Серрюрье поменялись местами, война была бы окончена за двенадцать часов, и я был бы мертв. – Он печально покачал головой. – И в этой ситуации вы предлагаете мне заняться эвакуацией всего населения города.
      – Это нужно сделать, – продолжал настаивать Уайетт.
      – Согласен. Но как?
      – Нужно заключить перемирие, нужно...
      – Перемирие! – встрял Мэннинг и, задрав голову, стал хохотать. – Вы что думаете, что Серрюрье пойдет на перемирие, когда он знает, что может расколоть нас, как орех.
      – Пойдет, если узнает об урагане.
      Фавель оперся о стол и сказал, подчеркивая каждое слово:
      – Серрюрье сумасшедший. Он плевать хотел на ураганы. Он знает, что на этом острове не бывает ураганов, и все. Вы же сами мне рассказывали о встрече с ним.
      – Но теперь-то он должен понять, – воскликнул Уайетт. – Чем он будет объяснять эвакуацию американской базы?
      Фавель возразил.
      – Это он легко объяснит. Американцы удрали, потому что испугались могучей армии Серрюрье, Антильской Черной Звезды.
      Уайетт смотрел на Фавеля с удивлением, но в глубине души знал, что он прав. Тот человек, который отмахивался от ураганов, как от назойливых мух, будет рассуждать именно в таком напыщенном и параноидальном стиле.
      – Наверное, вы правы, – согласился он нехотя.
      – Я прав, – решительно сказал Фавель. – Что мы делаем дальше? Подойдите сюда, я вам покажу. – Он подвел Уайетта к столу. – Вот Сен-Пьер, а вот линия, которую вы провели. Население города будет эвакуировано в долину Негрито, но подальше от самой реки. Пока это делается, армия должна сдерживать удары Серрюрье и Рокамбо.
      – Что будет чертовски трудно, – вставил Мэннинг.
      – И я собираюсь сделать это еще более трудным, – сказал Фавель. – Я снимаю две тысячи человек, чтобы обеспечить эвакуацию. Значит, тысяча остается против Серрюрье справа и две тысячи будут противостоять Рокамбо слева.
      – Джулио, помилосердствуй, – вскричал Мэннинг. – Это же невозможно. У нас нет лишних людей. Если у тебя не будет достаточно пехоты, чтобы прикрыть артиллерию ее ликвидируют. Нет, так нельзя.
      – Придется, – сказал Фавель. – У нас мало времени. Чтобы произвести эвакуацию, потребуются люди, которые будут выводить жителей из домов, даже если надо будет применять силу. – Он посмотрел на часы. – Сейчас девять тридцать. Через десять часов в городе не должно быть ни одного человека, за исключением солдат. Ты отвечаешь за эвакуацию, Чарльз. Будь безжалостным. Если они будут упираться, подталкивай их штыками. Если это не поможет, застрели нескольких, это вразумит остальных. Но выведи всех из города во что бы то ни стало.
      Слушая ровный голос Фавеля, Уайетт начал понимать, что имел в виду Костон. Это был человек, который использовал власть как оружие, который рассматривал народ как политик, то есть видел в нем толпу людей, лишенных индивидуальных различий. Наверное, он и не мог иначе: он должен был проявлять жестокость хирурга, осуществляющего срочную операцию, в которой он ради сохранения жизни организма без колебаний отторгнет часть его плоти.
      – Итак, мы выводим их из города. А потом? – спросил Мэннинг.
      – Потом мы отдаем город Серрюрье и Рокамбо, – спокойно сказал Фавель. – В первый раз в истории человечества ураган будет использован в качестве орудия войны.
      У Уайетта перехватило дыхание. Он был потрясен до глубины души. Шагнув вперед, он хрипло сказал:
      – Вы не можете этого сделать.
      – Почему? – Фавель резко обратился к нему. – Я пытался уничтожить этих людей с помощью стали и огня, и была бы моя воля, уничтожил их всех до одного. А они, кстати, стремились убить меня и моих людей. Почему бы мне теперь не отдать их на милость урагану? Бог знает, сколько моих людей погибнет, пока мы будем спасать население Сен-Пьера, а у меня их и так раз в пять меньше, чем у Серрюрье. Так почему бы урагану не возместить мне ущерб?
      Голубые глаза Фавеля излучали яростный огонь, и Уайетт дрогнул и отступил. Но напоследок все же сказал:
      – Я вас предупредил, чтобы спасти людей, а не губить их. Это не цивилизованно.
      – А водородная бомба – это цивилизованно? – отрезал Фавель. – Пораскиньте мозгами, что еще мне остается делать? Сегодня днем после эвакуации мои войска будут полными хозяевами в городе. Разумеется, я не оставлю их в нем. Когда они уйдут, в него вступят правительственные войска, считая, что мы отступаем. Что же еще они могут думать? Я ведь не приглашаю их утонуть в Сен-Пьере, они занимают его на свой страх и риск.
      – Как далеко вы отступите? – спросил Уайетт.
      – Вы сами начертили эту линию, – сказал Фавель безжалостно. – Мы будем держаться, насколько окажется в наших силах, на отметке восемьдесят футов над уровнем моря.
      – Вы могли бы отойти подальше. Они будут преследовать вас, – сказал Уайетт.
      Фавель хлопнул ладонью по столу. Хлопок получился резкий, как звук пистолетного выстрела.
      – Я не хочу больше сражений. Хватит убивать людей. Пусть этим займется ураган.
      – Но это убийство.
      – А что такое война, как не убийство? – спросил Фавель и отвернулся от Уайетта. – Довольно. У нас много работы. Чарльз, давайте займемся насущными проблемами. – И он отошел в дальний конец зала:
      Костон подошел к ошарашенному Уайетту и положил руку на его плечо.
      – Не ломайте себе голову над действиями политических боссов, – посоветовал он. – Это опасно.
      – Но это совершенно не то, что я имел в виду, – тихо сказал Уайетт.
      – Отто Фриш и Лиз Мейтнер тоже ничего плохого не имели в виду, когда в 1939 году впервые расщепили уран. Костон слегка кивнул в сторону Фавеля. – Если даже вы найдете способ укрощать ураганы, люди именно такого типа будут решать, как их использовать.
      – Он мог бы спасти всех, – сказал Уайетт более громким голосом. – В самом деле, мог бы: Если бы он отошел в горы, правительственная армия последовала бы за ним.
      – Да, конечно, – согласился Костон.
      – Но он этого не собирается делать. Он хочет их пригвоздить в Сен-Пьере.
      Костон поскреб голову.
      – Это на самом деле не так легко, как кажется. Ведь пока идет эвакуация, ему надо будет отбиваться от Серрюрье и Рокамбо. Затем он должен обеспечить организованный и безопасный отход своих войск. Далее он должен подумать о безопасности своей позиции по всей длине линии восьмидесятифутовой отметки, а это черт знает, какая длина, если учесть, что в его распоряжении всего пять тысяч человек, не считая тех, кто в течение этой операции погибнет. И, наконец, чтобы устоять против ветра, его армия должна врыться в землю. – Он с сомнением покачал головой. – В целом, чрезвычайно сложная и непредсказуемая операция.
      Уайетт бросил взгляд на Фавеля.
      – Я думаю, что он также одержим властью, как и Серрюрье, – сказал он.
      – Послушайте, любезный. Начните думать как следует, – сказал Костон. – Он делает то, что он должен делать в сложившихся обстоятельствах. Он начал дело для того, чтобы его закончить, и в ситуации, в которой он очутился сейчас, он готов использовать любое подвернувшееся ему оружие, в том числе ураган. – Костон задумался. – Может, он, в конце концов, не так плох, как я думал. Когда он сказал, что не хочет больше сражений, я думаю, он был искренен.
      – Может, и не хочет, – сказал Уайетт, – при условии, что он в выигрыше.
      Костон заулыбался.
      – Вот, – вы начинаете учиться смотреть на факты жизни с точки зрения политики. Черт возьми, насколько же многие из вас, ученых, наивны.
      Уайетт проговорил с отчаянием в голосе:
      – Когда-то я хотел заниматься атомной физикой, но мне не понравилось, что из нее в конечном счете получается. Теперь я вижу, что все равно пришел к этому.
      – Нельзя жить в башне из слоновой кости, – наставительно сказал Костон. – От внешнего мира не убежишь.
      – Наверное, нет, – согласился Уайетт, хмурясь. – Ладно, надо предпринять что-то в отношении Джули и Росторна.
      – Что же вы думаете предпринять? – настороженно спросил Костон.
      – Но что-то же надо делать, – рассердился Уайетт. – Мне нужна машина и сопровождающий, хотя бы на часть пути.
      – Вы, случайно, не собираетесь отправиться в расположение армии Рокамбо, а? – спросил Костон в замешательстве.
      – Кажется, это единственный путь, – сказал Уайетт. – Больше ничего мне в голову не приходит.
      – Так. Но я бы не беспокоил сейчас Фавеля такими проблемами, – посоветовал Костон. – Он сейчас слишком занят. – Он посмотрел на Уайетта так, словно прикидывал, в своем ли тот уме. – Кроме того, Фавель сейчас не захочет вас терять.
      – Что вы имеете в виду?
      – Он рассчитывает на вас. Вы будете смотреть на небо и давать ему информацию о развитии урагана, а он, опираясь на нее, будет корректировать свои действия с точки зрения времени.
      – Ну нет, этого он не дождется, – процедил Уайетт сквозь зубы.
      – Послушайте, – сказал Костон довольно резко. – Фавелю надо думать более, чем о шестидесяти тысячах людей. Он все же выводит население из Сен-Пьера, что вовсе не является необходимой составной частью его боевых планов. Напротив, эти усилия могут обескровить его силы. В общем, сами решайте, что для вас важнее. – С этими словами Костон повернулся и отошел от Уайетта.
      Уайетт посмотрел ему вслед с усиливающимся холодом в животе. Костон, конечно, был прав. Безусловно прав, черт возьми! Уайетт волей неволей попал в щекотливую ситуацию: получалось, что спасая население Сен-Пьера, он помогает разгромить правительственную армию. Впрочем, можно было посмотреть на это иначе: помогая разгромить армию, он спасет людей. Он повертел свою мысль так и эдак, но это не принесло ему успокоения.

      В одиннадцать часов Сен-Пьер представлял собой кипящий котел. План Мэннинга был до жестокости прост. Его эвакуационный отряд должен был, начиная одновременно с восточной и западной окраины, методично обходя один за другим дома, вытаскивать людей на улицы. Им не позволялось брать с собой никаких вещей, кроме небольшого запаса продуктов. В результате город превратился в подобие растревоженного муравейника.
      Мэннинг распространил среди офицеров карты, на которые были нанесены красные и синие линии. Красные обозначали позиции войск, и гражданским лицам запрещалось их пересекать под страхом смерти. Голубые обозначали маршруты, по которым могли передвигаться люди в сторону гор – вверх по долине Негрито и по той дороге, по которой когда-то ездили Уайетт и Джули, что, казалось, было сто лет назад.
      Не все проходило гладко. Синие линии подразумевали одностороннее движение, и тех, кто пытался повернуть вспять, решительно останавливали и возвращали в поток, а если они противились приказам, в качестве аргумента привлекались штыки. Но иногда даже штык не действовал на какого-нибудь обезумевшего в поисках семьи горожанина, и тогда принимались меры более решительные. Раздавался выстрел, и тело оттаскивали в придорожную кана-ву, чтобы оно не мешало движению.
      Это было жестоко. Это было необходимо. И это выполнялось.
      Костон, нацепив на себя знаки отличия офицера мятежной армии, носился по городу. Ни в одном из тех мест, где он прежде бывал по долгу, своей профессии, он не видел ничего подобного. Он был шокирован и радостно возбужден в одно и то же время. Шокирован масштабом трагедии, свидетелем которой он стал, и возбужден от того, что был единственным журналистом на Месте этой трагедии. Батарейки его магнитофона давно вышли из строя, и он исписывал скорописью одну за другой страницы стенографических блокнотов, которые он подобрал в одном из разграбленных магазинов.
      Люди в целом вели себя апатично. Режим Серрюрье истреблял наиболее деятельных из них, и те, что остались, в массе своей походили теперь на стадо овец. Они противились тому, что их выгоняли из домов, но при виде винтовок моментально умолкали, а оказавшись на улице, покорно выстраивались в колонну и шагали вперед, подгоняемые солдатами Фавеля. На перекрестках, где сталкивались колонны, Шедшие по разным улицам, неизбежно возникали заторы и свалки, ликвидация которых требовала от солдат немалых сил и времени. После этого на земле всегда оставались трупы задавленных и растоптанных людей – жертвы паники и неразберихи.
      Костон ездил по городу в одолженном у кого-то автомобиле и, наконец, повернул в долину Негрито. Сверяясь по карте, он нашел кратчайший путь к зоне, обозначенной красной линией. Он свернул на какой-то проселок, приведший его к основной магистрали недалеко от того места, где Фавель захватил артиллерию Серрюрье. Там поток беженцев соприкасался с отрядом фавельских войск человек в двести. Они занимались тем, что выводили из колонны дееспособных мужчин, разбивали их на взводы и уводили в разных направлениях. Заинтересованный этим, Костон последовал за одним из них и увидел, как людям вручали лопаты и под дулом винтовок заставляли рыть землю.
      Фавель оборудовал линию обороны по восьмидесятифутовому контуру.
      Когда Костон вернулся в машину, он стал свидетелем жуткой сцены: на обочине дороги солдаты кидали в кучу трупы людей – тех, кто наотрез отказался копать землю для победы Фавеля.
      Подавленный картиной смерти, он решил было подняться по долине Негрито в безопасный район, но заставил себя повернуть машину обратно в город, – работа была для него важнее всего на свете. Он добрался до «Империала» и стал разыскивать Уайетта. Он нашел его на крыше отеля, Уайетт смотрел на небо. Костон тоже взглянул вверх и увидел, что солнце было слегка завуалировано легким слоем перистых облаков.
      – Что нового? – спросил он.
      Уайетт повернулся к нему.
      – Вон, видите, облака? Мейбл в пути, – сказал он. Костон спросил:
      – А что в них особенного? В Англии часто бывают такие облака.
      – Скоро увидите разницу.
      Костон искоса посмотрел на него.
      – Ну, как настроение, получше?
      – Ничего, – мрачно ответил Уайетт.
      – Мне пришла в голову мысль, которая, может быть, утешит вас. Люди, на которых должен обрушиться ураган, – солдаты Серрюрье. А солдатам полагается умирать, им за это деньги платят, в отличие от женщин и детей Сен-Пьера.
      – Как там в городе?
      – Напряженно. Были попытки мародерства, но люди Фавеля быстро положили этому конец. – Костон умышленно умолчал о том, какими методами производилась эвакуация населения. – Самое ужасное то, что из города ведет практически одна дорога. А вы представляете себе, какая часть дороги вместит все население города?
      – У меня не было возможности заниматься этим, – колко сказал Уайетт.
      – А я вот подсчитал, и получилось – примерно двенадцать миль. Поскольку они движутся со скоростью не более, чем две мили в час, всей колонне потребуется шесть часов, чтобы пройти любую точку на дороге.
      – А я тут битый час изучал карты, – сказал Уайетт. – Фавель попросил меня определить безопасные для людей районы. Я с превеликим тщанием рассматривал абсолютно все эти линии, но, – он стукнул кулаком по ладони, – определить абсолютно безопасное пространство не смог. Городским войскам надо было разработать план немедленной эвакуации населения на случай урагана, – сердито закончил он.
      – Ну, Фавель тут не при чем, – справедливо заметил Костон. – Это вина Серрюрье. – Он взглянул на часы. – Уже час, а Рокамбо еще не предпринимал никаких действий. Вероятно, его потрепали серьезнее, чем мы думаем. Вы поели?
      Уайетт помотал головой, и Костон предложил:
      – Давайте перекусим. Может, долго еще не придется думать о еде.
      Они спустились вниз и сразу же столкнулись с Мэннингом.
      – Когда должен начаться ураган? – спросил он.
      – Я пока еще не могу точно сказать, – ответил Уайетт. – Дайте мне еще пару часов, и тогда будет ясно.
      Мэннинг был явно разочарован, но промолчал. Костон спросил его:
      – Можем мы где-нибудь поесть? У меня урчит в животе?
      Мэннинг улыбнулся.
      – Мы тут нашли несколько цыплят. Пошли.
      Он провел их в комнату метрдотеля, которая была превращена в подобие офицерского клуба. Там они застали Фавеля, заканчивавшего еду. Он тоже расспросил Уайетта об урагане, несколько более подробно, чем Мэннинг, затем встал и отправился в свой зал с картами.
      Костон, расправляясь с куриной косточкой, спросил Мэннинга:
      – Как вы оказались втянутым во все это дело с Фавелем?
      – Это моя работа, – лаконично ответил Мэннинг.
      – Вы имеете в виду советы по организации военных действий?
      Мэннинг усмехнулся.
      – Фавель в этом не нуждается.
      Костон напустил на себя глубокомысленный вид.
      – Ага. И словно на него внезапно нашло озарение, воскликнул. – Вы, наверное, имеете дело с АФК?
      – Это что такое? – спросил Уайетт.
      – Антильская Фруктовая Корпорация – крупнейший бизнес в этой части земного шара. Меня всегда интересовало, кто финансирует Фавеля, – сказал Костон.
      Мэннинг положил в тарелку куриную кость.
      – Я не обязан вам отвечать и не стану трепаться перед всякими репортерами.
      – В общем, это правильно, – согласился Костон. – Но если репортер нащупал что-то и настолько хорошо сработал, что сумел подкрепить свои догадки фактами, то почему бы ему не предоставить полной картины дела? Под вашим углом зрения, конечно.
      Мэннинг рассмеялся.
      – А вы мне нравитесь, Костон. В самом деле, нравитесь. Ну, что ж, я могу вам обрисовать картину, но, разумеется, неофициально, так что не ссылайтесь на меня. Скажем, я разговариваю с Уайеттом, а вы тут случайно оказались и все подслушали. – Он посмотрел на Уайетта. – Ну вот. Предположим, жила-была некая американская компания, которая однажды инвестировала кучу денег на Сан-Фернандесе, но все ее акции были экспроприированы Серрюрье.
      – АФК, – вставил Костон.
      – Может быть, – сказал Мэннинг. – Но я этого не говорил. Хозяева этой компании, естественно, пришли в бешенство. Они потеряли больше двадцать пяти миллионов долларов, ну и держатели акций, конечно, тоже не были обрадованы. Это одна сторона дела. Другая сторона – Фавель. Этот парень может что-то сделать в данной ситуации по своим собственным причинам. Но у него нет денег на закупку оружия. Итак, обе стороны вполне логично сходятся.
      – А почему вас-то выбрали посредником? – спросил Костон.
      Мэннинг пожал плечами.
      – Я занимаюсь такими делами профессионально. Меня можно нанять. Они не хотели, чтобы был американец. Это может создать ненужные осложнения. Как бы то ни было, я занялся закупками на деньги компании. Есть у меня один знакомый парень в Швейцарии, американец, кстати, у него достаточно стволов, чтобы вооружить всю британскую армию. А уж о наших скромных задачах говорить не приходится. Фавель хорошо знал, что ему нужно – винтовки, автоматы, минометы, чтобы создавать плотный огонь, не теряя мобильности, несколько горных пушек. Он отобрал людей и организовал за пределами острова учебный лагерь, я вам, разумеется, не скажу, где. Он нанял нескольких инструкторов-артиллеристов, а потом, уже на острове, постепенно начал собирать отряды. Когда под его началом собралось немало людей, мы привезли ему оружие.
      Уайетт спросил с недоверием:
      – Вы что хотите сказать, что все делалось ради того, чтобы фруктовая компания смогла получить немного больше долларов в качестве прибыли?
      Мэннинг бросил на него пронзительный взгляд и сжал руку в кулак.
      – Нет, – сказал он сухо. – Откуда у вас такие, мысли?
      – Ради Бога, простите моего друга, – вмешался Костон. – У него в некотором смысле молоко на губах не обсохло. Он не всегда понимает факты жизни, на что я недавно имел случай ему указать.
      Мэннинг ткнул пальцем во Уайетта.
      – Повторите то, что вы сказали, Фавелю, и ваша голова слетит с плеч. Кто-то должен, в конце концов, вышибить Серрюрье, и Фавель – единственный человек, у которого достает сил и мужества решиться на это. Причем конституционным путем этого сделать нельзя, – конституцию, как вы знаете, Серрюрье ликвидировал. Значит, остается хирургическая операция и кровь. Увы, но это так.
      Он успокоился и с улыбкой обратился к Костону.
      – Не исключено, что наша гипотетическая фруктовая компания поймала за хвост тигра. Фавель – далеко не марионетка. Он по духу реформатор, знаете ли, и будет выступать за улучшение условий работы на плантациях, за повышение заработной платы. – Он пожал плечами. – Впрочем, меня это не касается. Я в этой компании не состою, и мне все рано, будет Фавель кусать кормящую его руку или нет.
      Уайетт нахмурился. Выходило, что Костон опять прав. В этом странном мире политики все было перевернуто с ног на голову, черное и белое смешались в какую-то серую пелену, а люди из лучших побуждений совершали предосудительные поступки и настороженно относились к поступкам благим. Это был чуждый ему мир, и он страстно захотел поскорее покинуть его и вернуться к себе, в область формул и цифр, в которой его могло тревожить только то, как поведет себя очередной ураган.
      Он решил извиниться перед Мэннингом, но тот продолжал что-то увлеченно толковать Костону.
      – ... будет лучше, если Сан-Фернандес предоставит место свободному капиталу. Все дело в наличии здесь свободных денег. Тогда это будет славное место.
      – А можно доверять Фавелю? – поинтересовался Костон.
      – Думаю, что да. Он по натуре либерал, но не хлюпик и не захочет, чтобы им вертели так же, как, скажем, русские Кастро. Он и американцам будет сопротивляться. – Мэннинг улыбнулся. – За базу на мысе Саррат он заставит их заплатить кругленькую сумму. – Он внезапно посерьезнел. – Фавель, конечно, будет диктатором, другого выхода у него нет. Местный народ, искореженный Серрюрье, к самоуправлению не готов. Но я думаю, он будет совсем не плохим диктатором, особенно по сравнению с Серрюрье.
      – Угу, – промычал Костон. – И его, конечно, будут костерить благие дураки, которые не понимают сути происходящего здесь.
      – Это его не затронет, – сказал Мэннинг. – Ему плевать, что о нем говорят, хотя он может и отомстить.
      Столик, за которым они сидели, вдруг затрясся, и с востока донесся глухой рокот. Мэннинг встрепенулся.
      – Партия начинается. Рокамбо сделал первый ход, – сказал он.

      Джули смотрела в щелку двери хижины, сделанной из кусков ржавого железа, не обращая внимания на вопли миссис Вормингтон, сидевшей на ящике позади нее. В карьере все еще было много грузовиков, хотя, судя по звукам, многие уже уехали. И вокруг все еще было много солдат. Некоторые стояли небольшими группами, разговаривали и курили, некоторые ходили туда-сюда с озабоченными лицами.
      Офицер, который втиснул их в хижину, к счастью, не оставил около нее часового, ограничившись осмотром наружной щеколды. Когда их схватили и повели к карьеру, миссис Вормингтон говорила без умолку, стараясь воздействовать на военных словами. Она заявляла повышенным тоном, что она американка, что с ней нельзя обращаться, как с преступницей, что она защищала свои честь и достоинство, и тому подобное. Но сколько она ни кричала, ее все равно никто не понимал, так как ни офицер, ни солдаты не знали ни слова по-английски. Их довели до хижины, заперли в ней и, как надеялась Джули, забыли о них.
      Не в силах больше выносить монотонный монолог миссис Вормингтон, Джули повернула голову:
      – Господи, когда же вы замолчите? – сказала она усталым голосом. – Вы что хотите, чтобы они сюда пришли и заткнули вам рот пулей? Они это сделают, будьте уверены, когда им надоест, как и мне, слушать ваши вопли.
      Миссис Вормингтон мгновенно захлопнула рот, но не надолго.
      – Это невыносимо, – заявила она со страдающим лицом. – Госдепартамент узнает обо всем, когда я вернусь домой.
      – Если вернетесь, – жестоко поправила ее Джули. – Вы застрелили человека, и это им не понравится, знаете ли.
      – Но они же этого не знают, – возразила миссис Вормингтон. – Они думают, что это сделал грек.
      Джули бросила на нее долгий презрительный взгляд. – Не знают, – согласилась она. – Но узнают, если я им скажу.
      Миссис Вормингтон в изумлении уставилась на нее.
      – Но вы же не будете говорить... нет... правда? – Она осеклась, увидев выражение лица Джули.
      – Скажу, если вы не заткнетесь, – угрожающим тоном проговорила Джули. – Это вы убили Эвменидеса. Вы, можно сказать, застрелили его и закололи его штыком. Он был хорошим человеком. Может, не очень смелым, да много ли смелых, но хорошим. Он этого не заслужил. Я вам этого не прощу, так что поберегитесь. Имейте в виду, что если я вас здесь пристукну, это будет не убийство, а справедливое возмездие. – Она говорила тихим и ровным голосом, но смысл ее слов заставил миссис Вормингтон похолодеть и с ужасом в глазах забиться в угол. – Так что не выводите меня из себя, пустомеля. Я могу вас убить, мне это ничего не стоит. – Говоря это Джули держала себя в руках, но кончики ее пальцев дрожали от гнева.
      Она удивлялась сама себе. Никогда прежде она ни на кого не набрасывалась с такой яростью и с такой решимостью, с таким желанием причинить боль. Слишком долго выучка стюардессы заставляла ее сдерживать свои чувства, и сейчас она с наслаждением выплескивала их на эту негодную и опасную женщину. Она чувствовала себя сильной и уверенной в том, что делает.
      Она вновь посмотрела в щелку. Снаружи по-прежнему наблюдалось большое движение, но никто не обращал на хижину никакого внимания. Джули отошла от двери и решила обработать раны на бедрах от солдатских штыков. Она взяла сумочку, которую каким-то чудом сохранила при себе миссис Вормингтон, и вытряхнула ее содержимое на пол. В ней было обычное женское барахло – помада, гребень, пудреница с зеркальцем, ручка с записной книжкой, деньги – банкноты и монеты в довольно большом количестве, чеки, пузырек с аспирином, пакет марлевых салфеток, небольшая фляжка с виски, набор булавок и заколок, несколько листов бумаги. Ото всего шел запах застарелой пудры.
      Пошевелив кучу рукой, Джули сказала с издевкой:
      – Вы, кажется, утеряли ваши бриллианты.
      Штыковые порезы были неглубокими, но кровь шла довольно сильно. Она вытерла их марлей и обвязала отодранной от рубашки лентой. Затем, вновь надев джинсы, она взяла пузырек, высыпала на ладонь две таблетки аспирина и проглотила их без воды.
      – Приведите себя в порядок, – приказала она, бросая миссис Вормингтон оставшиеся салфетки, и подошла к двери.
      Джули довольно долго смотрела, что происходит снаружи. Карьер превратился в своего рода автопарк, расположенный в удобной близости от главной дороги, но в стороне от движения. Грузовики постоянно приезжали и уезжали и, судя по всему, на приколе не оставался ни один из них. Она сильно надеялась, хотя и понимала, что оснований для этого мало, на то, что о двух белых женщинах, находившихся в лачуге, благополучно забудут.
      Спустя некоторое время ей надоел этот вид, который постоянно менялся, оставаясь, однако, тем же самым, и она решила обследовать внутренность хижины. Миссис Вормингтон молча сидела в своем углу, глядя на Джули выпученными от страха глазами. Не обращая на нее внимания, Джули начала осмотр. В хижине громоздились какие-то ящики, все пустые. Но за шкафом, набитым всякой трухой, она обнаружила кузнечный молот и кирку, и то и другое во вполне приличном состоянии.
      Она тщательно осмотрела стены. Деревянный каркас лачуги был сделан из досок, скрепленных гвоздями. Дерево было трухлявым, гвозди ржавыми, и Джули почувствовала уверенность в том, что стены легко удастся сокрушить – при условии, что никто не услышит ударов, что было маловероятно. Она поставила инструменты у двери так, чтобы они не были видны тому, кто войдет в нее, и села на один из ящиков.
      По мере того, как солнце поднималось выше, железные стены лачуги нагревались, и скоро к ним нельзя было уже прикоснуться. Женщины сидели и, обливаясь потом, прислушивались к реву моторов и скрежету рычагов. Судя по всему, карьер постепенно пустел.
      Джули думала о том, что могло случиться с Росторном. Может быть, его тоже взяли в плен, а может, убили. В конце концов, их самих спасло неожиданное и счастливое появление черного офицера. Но теперь она прекрасно осознавала тот факт, что если ей не удастся выбраться из этой лачуги, ее уже никто не спасет. Она помнила слова Росторна о том, что карьер – опасное во время урагана место.
      Она вспомнила о Уайетте. Как жалко, что они, едва успев встретиться, вынуждены были расстаться и теперь будут умирать порознь. Она не строила никаких иллюзий относительно своего ближайшего будущего и сомневалась в том, что Уайетту удалось пережить вал гражданской войны, захлестнувший Сен-Пьер.
      Ее мысли были прерваны голосом миссис Вормингтон.
      – Я хочу пить.
      – И я, – сказала Джули. – Помолчите.
      Снаружи что-то происходило или, точнее, не происходило, и Джули, обратясь к миссис Вормингтон, приложила палец к губам. Наступила тишина. Издали, с прибрежной дороги доносился глухой шум, но вблизи движение грузовиков прекратилось. Джули посмотрела в щелку и увидела, что карьер пуст, а ярдах в десяти от хижины сидит на корточках солдат. Он устроился в тени и, казалось, дремал. К ним все же приставили часового.
      Джули подбежала к миссис Вормингтон, вырвала из ее рук сумочку и вынула из нее деньги. Миссис Вормингтон всполошилась.
      – Что вы делаете? Это мои.
      – Вы ведь хотите пить? Мы сейчас купим немного воды. – Она посмотрела на толстую пачку банкнот. – А может, и освобождение, если вы будете молчать. – Миссис Вормингтон закрыла рот. – Хотя я не знаю местного языка, но постараюсь как-нибудь объясниться. Язык денег понятен всем, в конце концов.
      Она подошла к двери и крикнула сквозь щелку.
      – Эй, ты!
      Солдат лениво повернул голову и уставился на дверь. Перед его глазами возникла бумажка, сильно напоминавшая крупную купюру, двигавшаяся вниз и вверх вдоль щелки. Он нехотя поднялся, взял винтовку и стал приближаться, настороженно и вместе с тем заинтересованно глядя на дверь. Только он протянул руку к купюре, она исчезла, и женский голос произнес:
      – Вода... аква... принеси немного.
      Солдат в недоумении стоял перед дверью.
      – Принеси воды. Вода... аква... – настойчиво повторяла Джули.
      Солдат почесал в затылке, затем его лицо прояснилось.
      – О, аква!
      – Да, да, – подтвердила Джули, – за деньги. Деньги – тебе. После воды.
      Солдат разразился речью на непонятном языке, затем закивал головой и отошел. Джули с облегчением вздохнула. Мысль о холодной воде чуть не Вскружила ей голову, в горле у нее пересохло, язык превратился в наждак. Но прежде, чем солдат вернулся, требовалось кое-что сделать. Едва ли он будет открывать дверь, – у него и ключа-то, наверное, не было, но тогда как же он сможет передать bм воду?
      Она взяла молот и, держа его наподобие клюшки для гольфа, стукнула наугад по одной из дверных планок. Гнилое дерево подалось, и от доски отломился кусок, образуя небольшую дыру. Она не решилась ударить во второй раз, не зная, как далеко отошел солдат.
      Он возвратился, неся в одной руке бутылку, в другой – металлическую кружку. Джули потрясла дверь. Солдат что-то сказал и пожал плечами. Стало ясно, что ключа у него не было, и она, наклонившись, просунула руку в проделанное ею отверстие.
      – Давай! – сказала она, надеясь, что он не заметит свежего отщепа.
      Он присел на корточки, но держал бутылку и кружку вне досягаемости ее руки.
      – Л'аржан, – сказал он.
      Джули чертыхнулась и просунула купюру сквозь отверстие. Он жадно схватил ее и, наполнив водой кружку, пододвинул ее. Джули бережно взяла кружку и, стараясь не расплескать воду, втянула ее внутрь и передала миссис Вормингтон. Снова высунув руку, она попыталась достать бутылку. Но та находилась поодаль. Солдат захихикал и повторил:
      – Л'аржан.
      Джули пришлось дать ему еще купюру, и бутылка оказалась в ее распоряжении. Хотя вода была теплой, она принесла ей большое облегчение. Она залпом опустошила половину бутылки и посмотрела на миссис Вормингтон, которая слизывала последние капли с ободка кружки.
      – Дорогая вещь, – сказала она. – Каждая кружка обходится вам примерно в четыре доллара. – Она поставила бутылку на пол и посмотрела на часы. Была половина первого.
      Солдат отошел на свое место и принял прежнюю позу, но не спускал теперь глаз с лачуги, надеясь на новую легкую добычу.
      – Хоть бы он сгинул куда-нибудь к черту! – в сердцах сказала Джули.
      В это время сзади нее раздалось легкое постукивание. Она оглянулась и увидела миссис Вормингтон, уныло смотрящую в дно кружки, словно ожидая, что она каким-нибудь чудом наполнится снова. Постукивание повторилось, и стало ясно, что оно идет со стороны задней стенки. Джули подошла ближе и стала вслушиваться. Она различила знакомый с детства ритм считалки.
      – Кто это? – спросила она.
      – Росторн. Тише.
      Сердце подскочило у нее в груди.
      – Как вы здесь оказались?
      – Я пошел за вами, когда вас схватили. Я следил за вашей лачугой с верхней части карьера. Я смог спуститься только, когда солдат отошел.
      – А куда он отошел? – нетерпеливо спросила Джули.
      – Пошел по дороге и скрылся из вида. Вероятно, направился к магистрали.
      – Отлично! – воскликнула Джули. – Я думаю, мы сможем выбраться отсюда. Можете там подождать?
      – Да, – сказал Росторн. – Я подожду. – Голос его звучал по-стариковски, словно он безумно устал.
      Направляясь к двери, Джули бросила взгляд на миссис Вормингтон и увидела, что та допивает последние капли воды из бутылки.
      – А что? – вызывающе спросила миссис Вормингтон, – мои деньги, моя вода.
      Джули вырвала у нее бутылку.
      – Ладно. Сейчас это не имеет значения. Мы уходим отсюда. Приготовьтесь и – ни звука.
      Она взяла молот и, напрягая все свои силы, ударила им по двери. Одна из планок треснула вдоль, а второй удар выбил ее прочь. Росторн крикнул сзади:
      – Бейте около замка.
      Джули снова приподняла молот и нанесла удар посередине двери. Петли щеколды вылетели из трухлявого дерева, и дверь приоткрылась.
      – Давайте, – бросила она назад. – Быстро! – И выбежала из лачуги, не оглядываясь и не проверяя, следует ли за ней миссис Вормингтон.
      – Сюда, – позвал Росторн, и она побежала за ним.
      Они завернули за скалу, и лачуга исчезла из вида.
      – Мы пока в ловушке, – сказал Росторн. – Этот карьер – тупик, а если мы пойдем по дороге, то наткнемся на часового.
      – Как вы спустились?
      Росторн показал наверх.
      – Я спускался вон там и чуть не сломал себе шею. Но сейчас мы не можем подняться туда. Часовой нас может увидеть и перестреляет как уток в тире. – Он оглянулся по сторонам. – Лучше всего нам пока спрятаться.
      – Где?
      – Чуть повыше есть небольшое возвышение. Нечто вроде бруствера. Если мы ляжем за ним, снизу нас видно не будет. Давайте, миссис Вормингтон.
      Подъем был труден. Сначала Джули и Росторн подпихнули к брустверу неуклюжую миссис Вормингтон, затем поднялся Росторн и подал руку Джули. Разбивая в кровь колени, она перекатилась через бруствер и легла. Хотя она не поднимала голову, ей все же был виден угол лачуги. Она прошептала:
      – Предположим, мы очутимся на верху карьера. Что дальше?
      – Там уже нет войск, – сказал Росторн. – Все двинулись в сторону Сен-Пьера. Думаю, что скоро генерал Рокамбо перейдет в наступление. Мы можем двигаться позади армии, по холмистой гряде, пока не доберемся до Негрито. Там мы окажемся в безопасности. – Он помолчал. – Но мы можем и не успеть. Посмотрите на небо.
      Джули вывернула шею и, щуря глаза, посмотрела на солнце.
      – Ничего не вижу. Небольшие перистые облака и только.
      – Вокруг солнца появилось гало, – сказал Росторн. – Наверное, урагана осталось ждать не долго.
      Джули заметила движение у лачуги.
      – Тише. Он возвратился.
      Им было видно, как солдат в недоумении смотрел на хижину. Он выронил из рук бутылку с кружкой, и струйка воды потекла по пыльной земле. Затем он снял с плеча винтовку, и до них донесся металлический щелчок – он нажал рычажок предохранителя. Джули сжалась, когда он стал обводить взглядом карьер. Если она видела его, значит, и он, присмотревшись, мог увидеть ее.
      Солдат начал обходить сарай с винтовкой наготове. Он шел медленно, постоянно оглядываясь, готовый в любую секунду стрелять. Подойдя к въезду в карьер, он остановился и стал разглядывать оставшиеся после взрыва воронки и кучи камней. Затем он сделал несколько шагов вперед, исчез из вида и очутился в непосредственной близости от беглецов. Джули затаила дыхание и молила Бога, чтобы миссис Вормингтон не пришло в голову заговорить. Солдат стоял в каких-то двух метрах ниже их, и было Хорошо слышно, как он дышит.
      Стоял он долго и неподвижно. Джули казалось, что он внимательно разглядывает каменный бруствер, за которым они лежали, и размышляет, стоит ли лезть к нему. Раздалось звяканье и царапанье металла о камень, – он поставил винтовку. Значит, собрался лезть, решила Джули.
      И в этот момент вдали раздался оглушительный взрыв, потом еще один и еще. Затем она услышала, как затопали по камням ботинки солдата, и он сам тут же появился у въезда в карьер. Он стоял, защищая глаза рукой от солнца и смотрел вдаль. Взрывы следовали один за другим. Это был звук, который был уже знаком Джули, – артиллерийская канонада. Рокамбо атаковал Фавеля, и тот начал вести заградительный огонь.
      Солдат был в нерешительности. Он несколько раз оглянулся на карьер, затем забросил на плечо винтовку и побежал в сторону прибрежной дороги.
      – По-моему, он ушел, – сказала Джули, выждав некоторое время.
      Росторн приподнялся на руках и осмотрелся.
      – Что ж, и нам надо уходить, – сказал он. – Нам надо забраться повыше.
      Силы Фавеля на востоке выдержали первый удар правительственных войск и разметали их части, пытавшиеся пересечь пустошь на окраине города, шквальным и артиллерийским огнем: У Рокамбо артиллерии не было, и он не мог ответить тем же, но его армия насчитывала семь тысяч человек – против двух Фавеля, и он погнал их вперед без пощады. Во время первой атаки полегло пятьсот человек, но ему удалось закрепиться на рубеже вблизи дальнего края пустоши. Его люди удачно использовали воронки снарядов и двигались к переднему краю, переползая от одной к другой, пока не образовалась довольно прочная позиция.
      Но Фавель не собирался проводить контратаки, да и не мог. Более половины его личного состава было занято обслуживанием орудий, и численность пехоты составляла всего около девятисот человек. Но они были великолепно экипированы и готовы к решительной схватке. Автоматического оружия у них было с избытком, и они имели достаточно времени, чтобы хорошо пристрелять его. И Рокамбо, прежде, чем смог бы захватить пушки, молотившие по его войскам с убийственной силой, должен был потерять громадное число своих солдат. Да и смог бы он их захватить? Орудия были готовы к немедленному отступлению и по первому приказу должны были организованно отойти на заранее подготовленные позиции. И Рокамбо пришлось бы повторять вновь и вновь самоубийственные попытки атаки.
      Фавель постоянно находился в штабе. Его офицеры хорошо знали свои обязанности, и он знал, на что они способны, и вполне доверял им. Поэтому он мог целиком сосредоточиться на проблемах, возникших в связи с ситуацией на западном фланге. В то утро он съездил в доки и смотрел в бинокль на то, как эвакуируется американская база на мысе Саррат. Один за другим снимались с якоря корабли и уходили на северо-восток по направлению к Пуэрто-Рико. В ту же сторону, к безопасности, улетали и самолеты. Пелена черного дыма от горевшего нефтехранилища окутывала весь мыс. Командующий Брукс не оставлял за собой ничего, что могло бы кому-нибудь пригодиться.
      Фавель размышлял над возможными действиями Серрюрье. Конечно, он поторопится тотчас же занять базу, что вполне можно было бы сделать и потом. Американская база всегда была бельмом у него на глазу, и он несколько раз наталкивался на решительный отказ американского правительства покинуть остров. Теперь он мог взять базу голыми руками и, конечно, не откажет себе в удовольствии, не понимая того, что за пустой победой всегда маячит призрак поражения. Он потеряет время, занимаясь базой, вместо того, чтобы организовать наступление на Сен-Пьер резервных сил, свежих, не обмытых кровью, свободных от безотчетного страха получить нож в спину от американцев.
      Поэтому, когда Фавель услышал гром пушек с востока, улыбка тронула его губы: Рокамбо с его деморализованной армией все же первым приступил к действиям, а Серрюрье все еще захлебывался от счастья в своем новообретенном раю на мысе Саррат. Прекрасно! Пусть он побудет там подольше. Если бы он знал, что восьми тысячам войск противостоит всего одна, он бы, конечно, действовал иначе, но никто ему этого не сказал, а если в сказал, он бы не поверил. Он был человеком подозрительным и всюду искал какого-нибудь подвоха.
      Фавель позвал вестового и приказал ему срочно разыскать Мэннинга и Уайетта. Затем он откинулся на спинку стула, достал длинную и тонкую сигару и, не торопясь, зажег ее.
      Вестовой нашел Уайетта на крыше, тот рассматривал в бинокль линию горизонта. Высокие перистые облака теперь закрывали небо и уступали место более мощному облачному слою, двигавшемуся с юга, словно белая плотная простыня. Было страшно жарко, воздух был сух и неподвижен, не чувствовалось ни малейшего дуновения ветерка. Вокруг солнца наблюдалось гало – зловещий, с точки зрения Уайетта, знак.
      Когда он вошел к Фавелю, там уже находился Мэннинг, докладывавший о ходе эвакуации.
      – Мы стараемся действовать как можно быстро, – говорил он. – Но времени очень мало.
      – Времени у нас нет, – резко подтвердил Уайетт. – Мейбл движется быстрее, чем я предполагал.
      – Сколько еще осталось? – спросил Мэннинг.
      – Он ударит около пяти.
      – Господи! – воскликнул Мэннинг. – Мы не успеем.
      – Должны успеть, – сказал Фавель с нажимом и обратился к Уайетту. – Что вы имеете в виду, говоря, что он ударит около пяти часов?
      – Скорость ветра достигнет шестидесяти миль в час.
      – А затопление?
      Уайетт покачал головой.
      – Не знаю, – честно признался он. – Этот аспект ураганов я, к сожалению, не изучал. Я не знаю, когда ожидать сильной приливной волны, но полагаю, что после шести ее долго ждать не придется.
      – Сейчас два часа, – задумчиво сказал Фавель. – Это дает нам четыре часа, в худшем случае – три. Как будут развиваться события в этом промежутке?
      – В течение следующего часа облака будут густеть, поднимется ветер. И тогда положение начнет ухудшаться быстро.
      – Чарльз, можем ли мы сейчас отступить ко второму эшелону обороны?
      Мэннинг нехотя кивнул головой.
      – Этот район в принципе уже свободен от населения, но не слишком ли ты торопишься? Если Рокамбо прорвется, он может нас настичь во время отступления, и наши дела пойдут прахом.
      Фавель подтянул к себе стоявший на столе телефон.
      – Мы отступаем, – твердо сказал он. – Надо торопиться. Приложи все усилия, Чарльз.
      – Хорошо, Джулио, – сказал Мэннинг вяло, – сделаю все, что смогу. – И он вышел из зала.
      Уайетт не знал, уходить ему вслед за Мэннингом или нет, но Фавель сделал Уайетту знак рукой остаться. Бережно положив телефонную трубку, он сказал:
      – Вы упоминали дождь, мистер Уайетт. Насколько серьезен этот фактор?
      – Да, ожидается сильный ливень – вам такого не доводилось видеть. Он усилит наводнение в долине Негрито, но я, когда обозначал для вас безопасные районы, принял это во внимание. Я полагаю, что наибольшей силы ливень достигнет к западу отсюда. В общем, можно ожидать от пяти до десяти дюймов осадков в течение двадцати четырех часов.
      – Уйма воды, – заметил Фавель. – Какие-либо серьезные военные операции будут невозможны.
      Уайетт мрачно ухмыльнулся.
      – Я надеюсь, вы все-таки не планируете каких-либо операций на завтра. Если не дождь, так ветер вам воспрепятствует.
      Фавель сказал:
      – Нет, я имел в виду время после урагана. Спасибо, мистер Уайетт. Сообщайте мне развитие ситуации.
      Уайетт возвратился на крышу и продолжил наблюдение за облаками.
      Второй удар Рокамбо пришелся по воздуху. Его части легко проникли в город и продвинулись на полмили. Артиллерийский огонь, ведшийся против них, был по-прежнему силен, но стрелковое оружие молчало. Словно в пустоте они сделали еще один бросок и налетели на засаду. Тот, кто замешкался сзади, был спасен, а лихие передовые отряды понесли тяжелые потери от пулеметного огня и вынуждены были отойти зализывать свои раны.
      Их несколько приободрил внезапный гул пушек, раздавшийся с другой стороны города. Серрюрье наконец-то начал наступление. Теперь мятежник Фавель со своим войском должен быть раздавлен.
      Атака Серрюрье на маленькую горсточку державших оборону солдат Фавеля была сокрушительна. Жестоко и беспощадно, бросая против артиллерии и пулеметов противника свои батальоны, он в трех местах пробил линию обороны и поставил маленькую армию Фавеля перед угрозой быть расчлененной на части. Но Фавель не растерялся и приказал немедленно отступать от окраины в город. На открытом пространстве у него шансов выстоять не было, но уличные бои могли дать ему эту надежду.
      Борьба обострялась на обоих фронтах, и армия Фавеля медленно с боями отходила, неся большие потери, но все же несравнимые с потерями правительственных войск. Активность в помещении штаба возросла, вестовые бегали туда-сюда, поскольку Фавель чуть ли не ежеминутно требовал новых сведений о том, как идет эвакуация, скрупулезно отмеривал каждый шаг своего отступления на обоих флангах в соответствии с пульсом уходившей из города людской массы. Это была рискованная затея, и он потерял много хороших солдат, но он упрямо придерживался своего плана.
      Город горел с обоих концов. Люди Фавеля поджигали здания, чтобы создать стену огня перед победоносно наступающим противником. Языки пламени раздувались постепенно усиливавшимся ветром, и клубы дыма вздымались и ползли к северу в долину Негрито.
      В четыре часа дня Фавель решил оставить свою артиллерию. Он понял, что ему не удастся спасти ее, и отдал приказ офицерам заклинить затворы пушек и уходить. Их все равно нельзя было протащить по забитой беженцами дороге, а после урагана, он знал, они не понадобятся. Часть войск, участвовавших в эвакуации, уже заняли оборонные позиций по восьмидесятифутовому контуру, а напор войск Серрюрье и Рокамбо усиливался.
      Пять минут спустя он отдал приказ покинуть штаб, о чем Уайетту, сидевшему на крыше, сообщил вестовой. Бросив последний взгляд на темнеющий горизонт, он заспешил вниз. В фойе стоял Фавель, наблюдавший, как в грузовик у подъезда отеля загружались карты. Он невозмутимо зажигал сигару, и, казалось, это занимало его больше, чем шум битвы.
      – Пусть Серрюрье и Рокамбо встретятся и пожмут друг другу руки, – сказал он. – Надеюсь, они разопьют бутылочку рома, и это займет у них некоторое время. – Он улыбнулся. – Думаю, Рокамбо не будет доволен тем, что теперь командование перейдет к Серрюрье.
      Солдат на грузовике что-то крикнул, и Фавель, убедившись в том, что сигара его зажжена, поднес спичку к скомканному листку бумаги.
      – Извините, – сказал он и направился в бар. Когда он возвратился, в баре стал разгораться огонь. – Ну вот, – сказал он, – теперь мы должны ехать. Пошли. – И он подтолкнул Уайетта к двери.
      Когда грузовик отъехал от отеля, Уайетт оглянулся назад и увидел, как через окна стали просачиваться первые струйки дыма, которые тут же подхватывал ветер.
      Была половина пятого.

      Уайетт, сделавший все для эвакуации населения, был потрясен тем, что видел.
      Грузовик шел по пустынным улицам городского центра. Звуки сражения эхом отражались от слепых фасадов зданий. Небо все больше темнело, и порывы ветра гнали вдоль грязных тротуаров изодранную в клочья бумагу. Прибитый ветром дым от пожаров теперь стлался понизу, то и дело забивая ноздри и горло.
      Уайетт закашлялся, и тут ему на глаза попался человеческий труп, лежавший на тротуаре. Чуть подальше он увидел другой, потом – третий. Это были мужчины, гражданские. Он повернул голову к Фавелю и спросил у него:
      – Что это за чертовщина?
      Фавель смотрел прямо вперед. Он ответил вопросом на вопрос:
      – Вы имеете какое-нибудь представление о том, что такое эвакуация города за несколько часов?
      Грузовик замедлил ход, чтобы объехать еще один труп в середине улицы – тело женщины в красном ярко-узорчатом платье и крапчатой желтой накидке на голове. Она лежала ничком, словно кукла, брошенная ребенком, с неестественно вывернутыми конечностями. Фавель сказал:
      – Мы разделяем вину, мистер Уайетт. У вас – знание, у меня – власть. Без вашего знания этого всего не случилось бы, но вы дали его тому, кто волен был сделать так, чтобы это случилось.
      – Но была ли нужда в убийстве? – почти прохрипел Уайетт.
      – У нас не было ни готовых планов, ни времени что-либо объяснять, ни знания самих людей. – Лицо Фавеля было строгим. – Все знают, что на Сан-Фернандесе не бывает ураганов, – сказал он, словно цитируя. – Люди ничего не знали. Это еще одно преступление президента Серрюрье, может быть, самое тяжкое. Увы, пришлось применять силу.
      – Сколько погибло? – мрачно спросил Уайетт.
      – Кто знает? Но сколько будет спасено? Десять, двадцать или тридцать тысяч? В таких случаях приходится составлять уравнение.
      Уайетт молчал. Он знал уже, что ему придется долго и болезненно все это переживать. Но, может, стоило еще раз попробовать поколебать Фавеля в его решении заманить правительственную армию в ловушку и уничтожить ее? Он сказал:
      – Нужны ли еще убийства? Должны ли вы, укрепившись вокруг Сен-Пьера, держать оборону? Скольких вы еще убьете в городе, Джулио Фавель? Пять тысяч? Десять? Пятнадцать?
      – Поздно, – сказал Фавель строго. – Сейчас я ничего не смогу сделать, даже если бы захотел. Эвакуация отняла у нас много времени, и она не завершена. Моим людям повезет, если они смогут дойти до подготовленных позиций вовремя. В его голосе появились нотки сарказма. – Я не христианин. Это роскошь, которую не многие честные политики могут позволить себе. Но в Библии у меня есть оправдание. Господь раздвинул воды и позволил израильтянам пройти сквозь поток посуху, но он утопил преследовавших их египтян – всех до одного, всех лошадей, все колесницы. Все были уничтожены в Красном море.
      Грузовик подъехал к пропускному пункту, за которым Уайетт увидел длинную колонну беженцев, сбоку выходившую на дорогу. Подбежал офицер, и Фавель о чем-то стал с ним говорить. Какой-то белый человек издали махал рукой. Уайетт узнал Костона.
      – Вы что-то не очень торопились, – сказал Костон, подходя. – Как далеко продвинулась в город правительственная армия?
      – Не знаю, – ответил Уайетт, вылезая из грузовика. – А что здесь происходит?
      Костон махнул рукой в сторону колонны.
      – Это последние. Через пятнадцать минут они пройдут. В этом месте Фавель организует свою позицию. Здесь проходит ваша восьмидесятифутовая линия. – Порыв ветра вздул рубашку у него на спине. – Я тут выкопал окопчик для нас – милости прошу, если вы, конечно, не собираетесь подняться вверх по Негрито.
      – Вы, значит, остаетесь здесь?
      – Разумеется, – ответил Костон с удивлением. – Здесь ведь и будут разворачиваться основные события.
      Здесь, кстати, и Доусон. Он вас ждет.
      Уайетт обернулся и посмотрел на город. Вдали расстилалось море – теперь уже не тарелка из чеканного серебра, а грязная алюминиевая сковородка. Южная часть неба была забита низкими серыми облаками, несущими с собой ливневые дожди и шквальный ветер. Из-за надвинувшихся облаков и дымов над городом воздух потемнел.
      Были слышны звуки перестрелки, редкие артиллерийские выстрелы. Порывы ветра то приглушали, то приближали их. Пологая, спускающаяся к городу равнина была пуста.
      – Я останусь здесь, – сказал он внезапно. – Хотя, черт меня побери, если я знаю, почему.
      В глубине души, он это, конечно, знал. Профессиональный интерес ученого, стремившегося узнать воздействие урагана на мелкие воды, сочетался с какой-то жуткой внутренней тягой наблюдать за обреченным городом и обреченной армией.
      – Где именно будет позиция Фавеля? – спросил он.
      – На этой гряде. На обратном склоне вырыты окопы.
      – Надеюсь, они снабжены дренажной системой? – спросил Уайетт. – Дождь будет такой, какого вам не доводилось видеть, и любая яма, если в ней нет стока, быстро наполнится водой.
      – Фавель это предусмотрел, – сказал Костон. – Он хорошо соображает.
      – Он спрашивал меня о дожде, – сказал Уайетт. – Наверное, поэтому.
      – Мистер Уайетт, – раздался из грузовика голос Фавеля, – штаб оборудован в трехстах ярдах отсюда по дороге.
      – Я остаюсь здесь с Костоном, – сказал Уайетт, подходя к грузовику.
      – Как хотите. Теперь уже ни вы, ни я сделать ничего не сможем. Остается молиться Хунракену или какому-нибудь другому подходящему богу.
      – Пошли к Доусону, – сказал Костон. – Мы там оборудовали себе обиталище.
      Он повел Уайетта по обратному склону вниз и в сторону от дороги. Вскоре Уайетт увидел Доусона, сидевшего на краю большого склона. Тот страшно обрадовался:
      – О, привет! Я уж боялся, не оказались ли вы снова в плену.
      Уайетт принялся рассматривать окоп. Он был снабжен водостоком, который, по его мнению, был явно недостаточен.
      – Нужно его значительно углубить и, кроме того, сделать второй, – сказал он. – Где тут у вас лопаты?
      – Их вообще-то не хватает. Пойду посмотрю, – сказал Доусон.
      Уайетт бросил взгляд вдоль гряды и увидел, что повсюду копошились люди, закапывавшиеся в землю, как кроты. На верху гряды оборудовались пулеметные гнезда и наблюдательные пункты, рылись все новые и новые боевые окопы. Костон сказал:
      – Я надеюсь, что вы правы насчет наводнения. Если его не будет, над нами разверзнется ад. Ведь Фавель бросил свои пушки, – невозможно было тащить и их, и беженцев одновременно.
      – Мейбл ударит нам прямо в лоб, – сказал Уайетт. – Наводнение будет.
      – Да уж лучше в было. С военной точки зрения. Серрюрье сейчас на коне, вероятно, визжит от восторга.
      – Если в он обернулся и посмотрел на море, он бы тотчас же смолк.
      Возвратился Доусон с куском металлического листа под мышкой.
      – Лопат нет. Это, я думаю, сойдет.
      Уайетт и Костон углубили сток, сделали еще один. Доусон сидел в стороне.
      – Как ваши руки? – спросил его Уайетт.
      – Ничего. Врач помог.
      – Зачем вы находитесь здесь? Вам надо поскорее уходить вверх по долине Негрито, пока еще есть возможность.
      Доусон отрицательно покачал головой.
      – Вы видели эту толпу? Я никогда не видел таких измученных, поникших духом людей. Я боюсь, что если я присоединюсь к ним, я заражусь их настроением. Кроме того, может, я все же смогу быть чем-нибудь полезен здесь.
      – Не знаю, чем бы вы могли помочь, – сказал Костон. – С такими руками вы ни копать землю, ни стрелять из винтовки не можете. Я вас не понимаю.
      Доусон пожал плечами.
      – Я больше не хочу чувствовать себя беглецом, – сказал он твердо. – Я уж давно бегаю, как заяц, многие годы. Все. Вот здесь, на этом склоне я делаю остановку.
      Костон в удивлении поднял брови, посмотрел, слегка улыбнувшись, на Уайетта и сказал:
      – Что ж. Это можно сказать обо всех нас. Ладно. Давайте поглядим, как сейчас обстоят дела.
      Последние жители Сен-Пьера уже прошли по дороге в долину Негрито, остались лишь отдельные отставшие фигуры, ковылявшие вдалеке. Темная зелень полей сахарного тростника выглядела теперь как поверхность волнующегося моря, ветер все усиливался. Солдаты замерли у тонких линий окопов на склоне гряды, вскоре их будет значительно больше, когда подойдет отступающая из Сен-Пьера армия Фавеля и займет оборону.
      Уайетт поднялся по склону до гребня и лег рядом с солдатом. Тот повернул голову и улыбнулся.
      – Ну, что там происходит? – спросил Уайетт.
      Улыбка солдата стала шире.
      – Там, – он показал пальцем. – Они скоро придут, может быть, минут через десять. – Он передернул затвор и положил перед собой несколько обойм с патронами.
      Уайетт посмотрел в сторону города. Бой приближался, и поблизости уже начали летать шальные пули. Наконец, внизу показалась группа людей, которая быстро, но без лишней спешки, стала двигаться вверх по холму. Офицер невдалеке от Уайетта выкрикнул команду, и несколько человек завозились вокруг пулемета, нацеливая его туда, куда показывала рука офицера.
      Группа добралась до верха, перевалила через хребет и на обратном склоне установила свой миномет. Костон, наблюдавший за ними, заметил:
      – Мин у них осталось не много.
      Теперь все больше людей поднималось по склону вверх, организованно отходя от городской окраины, где, прикрывая отход, продолжали драться товарищи. Костон догадался, что он наблюдает последний этап отступления из города, организованного Фавелем как серия «лягушачьих прыжков», и он был поражен, с каким самообладанием и дисциплиной действовали солдаты. Не было ничего похожего на то паническое бегство, невольным участником которого он стал некоторое время назад. Наоборот, это был рассчитанный, строго контролируемый отвод войск в виду у наступавшего противника – одна из самых трудных для исполнения военных операций.
      Уайетт, бросив быстрый взгляд на отступавших солдат, вновь сосредоточился на южной стороне неба. Горизонт теперь был налит чернотой, в которой то и дело вспыхивали далекие молнии. Груда кучевых облаков на переднем плане была окрашена в пугающий желтый цвет. Направление ветра смещалось к западу, и порывы его становились все сильнее. Его скорость составляла уже больше сорока миль в час, постоянно подбираясь к пятидесяти. В этом пока не было ничего необычного. Такие ветры были на Сан-Фернандесе не редкость. Весьма вероятно, что Рокамбо, если он еще командовал войсками, обрадовался перемене погоды, надеясь, что дождь потушит бушевавшие в городе пожары.
      Отступавшие солдаты теперь шли через гребень потоком. На обратном склоне их встречали младшие командиры, которые разводили их по позициям и раздавали им патроны. Они ложились в окопы, вырытые для них на гребне, и готовились вновь встретиться лицом к лицу с противником.
      Костон толкнул локтем Уайетта.
      – Эти домики, там внизу, на какой высоте они над уровнем моря?
      Уайетт стал прикидывать. Гряда холмов была невысокой, склон в сторону города длинный. Он сказал:
      – Если эта гряда на восьмидесятифутовой отметке, то там должно быть футов пятьдесят.
      – Значит, приливная волна их накроет?
      – Накроет. Она, видимо, поднимется до середины склона.
      Костон покусал нижнюю губу.
      – Я думаю, что замысел Фавеля состоит в том, чтобы задержать правительственные войска в районе этих домов. Может, Фавелю и удастся это сделать, в конце концов. Ведь там придется атаковать на открытом пространстве и вверх по склону. Единственное, что непонятно, как отцепиться от преследователей последним из отступающих.
      – Надеюсь, вы ошибаетесь, Уайетт, – подал голос Доусон. – Надеюсь, ваша волна не доберется сюда, а то мы все тут утонем. – Он покачал головой и улыбнулся. – Господи, куда я попал, я, должно быть, совсем спятил.
      – Может быть, мы все немного легкомысленны, – заметил Костон. – Нам хочется посмотреть на вещь до сих пор небывалую – использование урагана в качестве оружия. Какой будет репортаж! Когда – или если! – я отсюда выберусь.
      – Такое бывало, – возразил Уайетт. – Фавель напомнил прецедент – из Библии. Когда Моисей пересекал Красное море, а египтяне преследовали его.
      – Верно, – согласился Костон. – Мне это не пришло в голову. Все равно, это отличная... – он вдруг осекся и протянул руку. – Смотрите, там что-то происходит.
      На склоне появилась длинная цепь людей. Они быстро поднимались наверх, на ходу оборачиваясь и стреляя в сторону домов. Пулемет поблизости, как бы откашливаясь, выпустил первую очередь и затем заработал уверенно. Стали стрелять и солдаты в окопах, прикрывая огнем последних из отступавших товарищей. У них было преимущество высоты, позволяющее им бить поверх голов своих.
      Сзади громко крякнул миномет, и, спустя несколько секунд, невдалеке от домов взорвалась мина. Последовали новые взрывы, затем со свистом пролетел снаряд из одного из оставшихся орудий. Вокруг Костона зашикали пули, и он быстро пригнулся.
      – Негодяи отвечают огнем, – воскликнул он.
      Последние из людей Фавеля дружно перевалили через гряду. Уже под защитой гребня они падали на землю, задыхаясь от бега и возбуждения. Многие из них остались по ту сторону, – Уайетт видел тела, лежавшие на склоне, и подумал о том, на какие жертвы пошли эти люди для того, чтобы, пока шла эвакуация, сдерживать правительственные войска. Отдышавшись, выпив воды и слегка перекусив, солдаты занимали места, указанные им в оборонительной позиции.
      В сражении наступила пауза. Со стороны домов, правда, шла беспорядочная и неприцельная пальба, но она не имела никакого результата. Мятежные войска не отвечали, был строгий приказ не тратить патроны попусту. Было ясно, что правительственные генералы под прикрытием городских зданий занялись перегруппировкой сил перед атакой на высоту.
      Несмотря на усиливающуюся прохладу, лицо Костона было покрыто крупными каплями пота.
      – Надеюсь на Бога в том, что мы сможем их удержать. Атака будет серьезной. Где же этот ваш чертов ураган, Уайетт?
      Уайетт не отрывал глаз от неба.
      – Он идет, – спокойно сказал он. – Ветер все время усиливается. Дождевые облака группируются. Скоро сражение прекратится. Во время урагана никакой бой немыслим.
      Ветер уже достиг скорости пятьдесят миль в час, и она продолжала нарастать. Клубы дыма над Сен-Пьером были развеяны и превратились в серый туман, затруднявший обзор моря.
      – Вот. Они пошли, – сказал Костон и пластом лег на землю.
      Огонь со стороны домов резко усилился, и волна солдат в голубых мундирах отделилась от них и покатилась вверх по склону. Они передвигались, все время меняя направление, припадая к земле и время от времени становясь на одно колено для стрельбы. Когда они прошли ярдов сто, появилась вторая цепь, подпиравшая первую.
      – Господи! – воскликнул Доусон придушенным голосом. – Их там уже тысячи две, не меньше. Почему мы не стреляем, черт побери?
      Волны людей в голубых мундирах шли вверх, а со стороны оборонявшихся не было ни единого выстрела. Сильный боковой ветер уже изрядно беспокоил атакующих, срывая с них головные уборы, а иногда валя с ног оступившихся. Но они упорно лезли вперед, и многие были уже на полпути к вершине.
      Только тогда в воздух взвилась, шипя и разбрызгивая красные искры, ракета. И тотчас же словно разверзся ад – оборонявшиеся открыли плотный прицельный огонь. Били винтовки, стрекотали автоматы и пулеметы, сзади раздавалось рявканье миномета и уханье пушек.
      Накатывавшаяся голубая волна дрогнула и резко остановилась. Костон видел, как свинцовая коса пулеметного огня прошлась по склону, кося людей, словно пшеницу. Он подметил, что половина автоматического оружия Фавеля била по заранее пристрелянным линиям, ловя атакующих в сеть, сотканную в воздухе из пуль, и любое их движение взад или вперед означало для них верную смерть.
      Минометные и пушечные снаряды сыпались на их головы в изобилии, Фавель не жалел боеприпасов, делая свою главную ставку на приближающийся ураган. Земля дрожала от взрывов, из нее то и дело вырастали черные клубы пыли и дыма, тут же сдуваемые все более усиливающимся ветром. Огонь, шедший снизу, был скудным и жалким – то ли там не осталось кому стрелять, то ли тем, кто остался, было не до стрельбы.
      Через пять минут огня и грохота, казавшихся вечностью, волна наступавших, словно по команде, стала откатываться назад, оставляя позади себя исковерканные трупы. Ими был обозначен предел, до которого она докатилась, какие-то сто ярдов до гребня гряды. В панике спускаясь вниз, люди продолжали гибнуть, простреленные винтовочными или прошитые автоматными пулями, разорванные в клочья убийственными минометными снарядами. Когда все кончилось, склон был усеян останками тех, кто недавно были людьми.
      – О Боже! – конвульсивно выдохнул Доусон. Лицо его было мертвенно бледной. – Они потеряли не меньше четверти людей.
      Кретон пошевелился.
      – Думаю, что командование принял Серрюрье. Рокамбо никогда не предпринял бы такой глупой лобовой атаки. Во всяком случае на этом этапе. – Он оглянулся назад на минометную команду. – Все. У этих ребят кончились боеприпасы. Не знаю, выдержим ли мы теперь следующую атаку.
      – Следующей атаки не будет, – со спокойной уверенностью сказал Уайетт. – Война окончена. Жаль, что я не мог сказать этого полчаса тому назад. Впрочем, это не имеет значения. Они все равно обречены.
      Он спустился вниз к окопу.
      Тысячи солдат погибнут в Сен-Пьере в течение следующих часов, потому что он предупредил Фавеля об урагане, и это отягощало его душу. Но что он мог сделать?
      Увы, он не смог позаботиться даже о безопасности одной девушки Он не знал, где сейчас Джули – жива ли она? Мертва? Схвачена солдатами Рокамбо? Он так был занят своим ураганом, что не смог повидаться с ней, и теперь слезы струились по его щекам – не от жалости к себе или к Джули, а от бессильной ярости за свою глупость, свою беспомощность и никчемность.
      Уайетт был еще очень молодым человеком.
      Костон, прислушиваясь к затухающей стрельбе, сказал:
      – Хотелось бы, чтобы Уайетт был прав. Когда Фавель столкнулся со сходной ситуацией, он обошел противника с фланга. – Он кивнул головой по направлению гребня гряды. – Если Серрюрье ударит сбоку, он может легко потеснить здесь фавелевские войска и скатать их, как ковер.
      – Я полагаю, что все же Уайетт прав, – сказал Доусон. – Посмотрите на море.
      Город окутался серым туманом, кое-где освещенным красными языками пламени. Горизонт был черен. Низкие кучевые облака свивались в цепи и клубились в стремительных потоках ветра, вздымавших свой голос до дьявольского воя. Молнии сверкали над поверхностью моря, и вскоре на руку Костона упала первая капля дождя. Он взглянул наверх.
      – Помогай Бог морякам в такую погоду, – сказал он. – Да поможет Бог Серрюрье с его армией, – поправил его Доусон, глядя вниз на Сен-Пьер.
      Костон посмотрел на Уайетта, сидевшего на краю окопа.
      – Он переживает все это, – сказал он. – Ему кажется, что он что-то сделал не так, чего-то не учел. Молодой и глупый. Он еще не понимает того, что совершенства и гармонии в мире нет. Ничего, скоро жизнь его научит, заставит понять, что люди повсюду занимаются только торговлей. Не обманешь – не продашь.
      – Я надеюсь, он этому не научится, – сумрачно возразил Доусон. – Я вот выучил этот урок, и он ничего хорошего мне не принес. – Он посмотрел Костону прямо в глаза. Тот, не выдержав его взгляда, отвернулся.

      Росторн был далеко не молодым человеком, и два дня страшного напряжения и пребывания вне дома сказались на нем. Он не мог идти быстро по холмистой местности, он задыхался, ноги у него подкашивались, все тело нестерпимо болело. И тем не менее он был в лучшей форме, чем миссис Вормингтон, которую жизнь на пирожных в холе и неге превратила в комок бесформенного теста. Она судорожно ловила ртом воздух и плелась за Росторном, изнемогая от напряжения, которое испытывали ее нежные члены, и жалобно подвывала, вторя усиливавшемуся ветру.
      Несмотря на раны, Джули держалась лучше всех. Она замыкала шествие, и ее тело, тренированное интенсивной игрой в теннис, не испытывало больших трудностей, хотя и она запыхалась и испытывала боль в одеревеневших ногах.
      План был придуман Росторном.
      – Нет смысла идти дальше на запад, – излагал он свои соображения. – Местность у Сен-Мишель низкая, а кроме того, нет никакой гарантии, что там снова не окажется Рокамбо, если ему придется отступать. Мы должны пройти в тылу его армии и двигаться на север через холмы к долине Негрито.
      – А это далеко? – спросила миссис Вормингтон обеспокоенно.
      – Не очень, – заверил ее Росторн. – Миль восемь, и мы окажемся в виду долины Негрито. – Он не упомянул о том, что идти придется по сильно пересеченной местности, возможно, кишащей дезертирами.
      Поскольку Росторн сомневался в том, что ему удастся вскарабкаться в гору прямо над карьером, и еще больше сомневался в альпинистских способностях миссис Вормингтон, он предложил спуститься к главной дороге, принимая все возможные меры предосторожности, чтобы не столкнуться с солдатами Рокамбо, в частности с их часовым, ушедшим именно в этом направлении. Затем они вновь поднялись к банановой плантации. У Джули перехватило горло, когда она увидела в пыли сохранившийся отпечаток ноги Эвменидеса.
      Плантация казалась безлюдной, но они все равно двигались от ствола к стволу с величайшей осторожностью. Росторн вел их к той низине, где они выкопали себе убежище в надежде, что там могла сохраниться их пища, и что было более важно, вода. Но, увы, там ничего не оказалось – лишь несколько пустых банок и бутылок. Один окоп был зарыт, и Джули с тоской в сердце вспомнила об Эвменидесе. Он словно выполнил предсказание – сначала мы копаем их, потом мы умираем в них.
      Росторн сказал:
      – Если бы не военные действия, я бы рекомендовал остаться здесь. – Он наклонил голову, прислушиваясь. – Как вы думаете, сражение продолжается, или нет?
      – Трудно сказать, – ответила Джули, тоже прислушиваясь к звукам орудий.
      – Да, – согласился Росторн. – Если Рокамбо вновь потерпит поражение, его войска опять окажутся здесь, и мы кончим тем, с чего начали.
      Миссис Вормингтон при виде низины содрогнулась.
      – Давайте уйдем от этого ужасного места, – сказала она. – Оно пугает меня.
      «Еще бы, – подумала Джули. – Здесь ты убила человека».
      – Мы двинем на север, – сказал Росторн. – Пройдем по этой лощине к следующей гряде. Но нужно быть осторожными. Тут могут быть лихие люди.
      И они пошли через плантацию, пересекли местную дорогу, стараясь держаться подальше от бараков для заключенных, добрались до гряды и пересекли ее. Поначалу Росторн держал хороший темп, но затем он не выдержал его и постепенно его шаг замедлился, так что даже миссис Вормингтон стала его догонять. В районе плантации по возделанной земле идти было не трудно, и они двигались вперед довольно быстро.
      На верху первой гряды банановая плантация кончилась, и начались поля ананасов. Не снижая скорости, они шли вдоль рядов колючих растений, избегая соприкосновения с их острыми листьями. Но когда они уткнулись в стену сахарного тростника, пришлось искать обходную дорогу, так как напрямую пробиться через частокол тростниковых стволов было невозможно.
      Несмотря на то, что небо и солнце мало-помалу стали заволакиваться перистыми облаками и поднялся ветер, было очень жарко. Джули, отключившись от всего окружающего, механически следовала за миссис Вормингтон.
      Никто не встретился им на пути, явно никого не было в лишенных признака жизни жилищах по окраине полей. Дорога то ныряла в низины, то карабкалась наверх, но в целом забирала все выше и выше. Раз они вышли из тростникового леса на хижины, и Росторн сделал предупреждающий знак рукой.
      – Лучше перестраховаться, – прошептал он, – подождите меня.
      Миссис Вормингтон села на землю и схватила себя за ноги.
      – Эти туфли сделают из меня калеку, – сказала она.
      – Тише! – шикнула на нее Джули, глядя на Лачуги сквозь стебли тростника. – Там могут быть солдаты, дезертиры.
      Миссис Вормингтон умолкла, и Джули с удивлением подумала, что ее, в конце концов, можно чему-то научить. Вернулся Росторн.
      – Все в порядке. Там нет ни души.
      Они вышли из зарослей сахарного тростника и пошли мимо хижин, все время оглядываясь кругом. Миссис Вормингтон в изумлении смотрела на глинобитные стены и соломенные крыши.
      – Свинарник, вот это что, – заявила она. – Да и свиньи здесь не будут жить.
      – Давайте посмотрим, нет ли здесь воды, – предложил Росторн.
      – Давайте, – сказала Джули и зашла в одну из хижин.
      Внутри почти не было мебели, стены были голыми, но чистыми. Она заглянула в каморку, которая, несомненно, служила кладовой, но там было хоть шаром покати. Другая хижина оказалась столь же пустой, и когда она вышла из нее, то увидела Росторна, на лице которого было написано разочарование.
      – Эти люди бежали отсюда, – сказал он. – Они либо забрали все с собой, либо схоронили свои пожитки где-нибудь. – Он показал Джули бутылку. – Это ром. Утолять им жажду я не рекомендую, но, возможно, он нам пригодится.
      – Они убежали от войны, как вы думаете? Или от урагана? – спросила Джули.
      Росторн поскреб небритую щеку.
      – Трудно сказать. Наверное, от войны, впрочем, какая разница.
      – Здешние жители должны же были где-то брать воду, – сказала Джули. – А что там? – она показала рукой на тропинку, сбегавшую куда-то вниз, вдоль кромки поля. – Посмотрим?
      Росторн был в нерешительности.
      – Наверное, не стоит тут расхаживать, это опасно. Думаю, надо продолжать путь.
      Когда кончились поля, идти стало труднее. Земля стала сухой и каменистой, чахлые деревья, причудливо извиваясь, прижимались к скалам, обнажая корни, о которые постоянно спотыкались путешественники. Склоны холмов стали круче, повсюду были пыль и камень, редкие кочки колючей травы, а мягкую плодородную землю, если она когда-нибудь была здесь, давно смыли вниз потоки дождевой воды.
      Они вышли к вершине гряды и увидели перед собой другую, еще более крутую и высокую.
      – Интересно, там есть ручей? – спросила Джули, глядя вниз с разочарованием.
      Спустившись в долину, они, действительно, увидели русло, но высохшее, без малейшего признака воды. Пришлось идти дальше, и миссис Вормингтон стали оставлять силы. Она давно уже потеряла свой задор, и ее страсть к нравоучениям теперь проявлялась в невнятном ворчании. Джули безжалостно подгоняла ее, не позволяя себе ни на минуту забыть о том, что совершила эта женщина, а Росторн вовсе не обращал на нее внимания – ему и так тяжело было тащить свое немолодое тело по пыли и бездорожью.
      Они вновь поднялись наверх и там обнаружили, что местность стала более пологой. Землю покрывал слой почвы, и растительность была несколько свежее и лучше. Они опять наткнулись на небольшое заброшенное селение, расположенное на поляне среди кустов, и обследовали его, но опять ничего не нашли. Росторн, гляда на короткие полоски сахарного тростника и маиса, сказал:
      – Скорее всего, полив тут осуществлялся дождями. Что ж, очень скоро они тут будут в изобилии. Обернитесь назад.
      Джули увидела, что южная часть неба почернела от облаков, а солнце окуталось серой пеленой. Стало значительно холоднее, и ветерок превратился в настоящий ветер. Вдали, как казалось, очень далеко, по-прежнему слышались раскаты орудийной стрельбы, но сейчас они почему-то не производили на Джули впечатления.
      Росторн был очень обеспокоен переменой погоды.
      – Теперь мы не можем останавливаться, – сказал он. Нам нужно перейти вон тот хребет, – он показал рукой на еще более высокую гряду. – За ним – Негрито.
      – О Боже, – пролепетала миссис Вормингтон. – Я не могу, я просто не могу.
      – Вы должны, – сказал Росторн. – Нам во что бы то ни стало нужно оказаться на северной стороне этой гряды. Пошли.
      Джули подхватила миссис Вормингтон под руки и подняла ее. Когда они покидали селение, Джули посмотрела на часы. Было половина пятого.
      В половине шестого они перешли плато и были на полпути к вершине гряды. Ветер стал шквалистым, и стало быстро темнеть, гораздо раньше, чем обычно, облака превратились в плотную массу над ними, но дождь еще не начинался. Они карабкались наверх, и ветер налетал на них все сильней, и то один, то другой из них терял равновесие и падал, давая начало маленькой лавине из пыли и мелких камней. Ветер гнул и трепал ветви деревьев, срывал с них листья, вихрем уносившиеся вдоль склона.
      Казалось, прошла вечность прежде, чем они взобрались, наконец, на площадку наверху гряды. Но Негрито оттуда видно не было.
      – Нужно... спуститься, – прокричал Росторн сквозь вой ветра. – Нельзя... оставаться... – Он закашлялся, когда ветер ударил ему прямо в рот, и согнулся в три погибели.
      Они двинулись через площадку, с трудом преодолевая яростные, валившие с ног порывы ветра. Воздух вокруг них был наполнен густым желтым светом, который, казалось, можно было схватить руками. Ветер взвивал вверх крутящиеся струи пыли, и Джули все время чувствовала во рту ее неприятный хруст.
      Наконец, они начали спускаться, и внизу, не меньше, чем в тысяче футов от них, стало различимо дно долины Негрито, освещенное тем же омерзительным светом. Ветер немного утих, и Росторн решил сделать небольшую остановку. Бросив взгляд на долину, он замер от удивления.
      – Что там происходит?
      Сначала Джули не поняла, что он имел в виду, но, присмотревшись, увидела, что вверх по долине медленно движутся длинные колонны людей.
      – Что это за люди? Откуда они? – воскликнула она.
      Росторн хмыкнул.
      – Они могут идти только из одного места, из Сен-Пьера. Что-то заставило их покинуть город. – Он нахмурился. – Но сражение, кажется, продолжается. Вы слышите пушки?
      – Нет, – сказала Джули. – При таком ветре ничего не услышишь.
      – Интересно, – протянул Росторн. – Интересно... Хотел бы я знать...
      Он не закончил свою мысль, но Джули поняла, что он хотел сказать. Эти люди должны были покинуть Сен-Пьер задолго до того, как признаки приближающегося урагана стали явными, и, насколько она знала, был только один человек, который настаивал на возможности урагана, – прямолинейный, упрямый, настырный Дэвид Уайетт. «Он жив, – подумала она, и в горле у нее образовался комок. – Боже, он жив!»
      – Пожалуй, нам не стоит сейчас спускаться вниз, – сказал Росторн. – Вон там, кажется, есть овраг.
      Неподалеку, действительно, виднелась расселина, выбитая в скалах ветрами и водными потоками. Они подошли к ней и начали спускаться по крутым ее склонам, пока не нашли подобие небольшой пещеры, где они все втроем могли сесть. Ветра здесь почти не было, но они слышали, как он выл выше, на просторе.
      И здесь силы покинули Росторна. До этого он держался только силой воли и чувством долга, зная, что ему необходимо вывести женщин из опасности. Теперь, когда им ничто прямо не угрожало, его тело восстало против того насилия, которому оно вынуждено было подвергаться. Джули в тревоге смотрела на серое лицо Росторна, на его обмякшие губы.
      – Что, что с вами, мистер Росторн?
      – Ничего, дитя мое... все будет хорошо... – он попытался улыбнуться, рука сделала слабое движение. – В моем... кармане... ром... Мы все заслужили... по глоточку...
      Она нашла бутылку с ромом, вынула пробку и поднесла горлышко к его губам. Алкоголь оказал благоприятное воздействие на него, бледность, как ей показалось в полумраке, сошла с его щек. Она обернулась к миссис Вормингтон, состояние которой было не лучше, и заставила ее проглотить несколько капель.
      Когда она поднесла бутылку к своему рту, раздался оглушительный удар, вспыхнул яркий голубой свет, и по небу раскатился мощный громовой гул. Она зажмурила глаза, а когда открыла их, увидела, что снаружи стали падать крупные капли дождя. Выбравшись из укрытия, она подставила усиливающимся струям лицо, открыла рот, чтобы влага утолила жажду. Она самозабвенно отдала всю себя свежему ливню, впитывала его ртом и кожей, прилипшей к телу одеждой. Она знала, что никакой ром не принес бы ей такого облегчения, как эта падавшая с неба вода.

      Ветер с ревом пронесся над Сен-Пьером, раздувая языки пламени, охватившего здания и превращая город в одну сплошную ненасытную топку.
      Затем пришел дождь и погасил ее в течение пятнадцати минут.
      Сидя в окопе, Уайетт прислушивался к вою ветра с профессиональным интересом. Он определил, что сила ветра резко возросла до двенадцати баллов по шкале Бофорта. Эту шкалу придумал некогда адмирал Бофорт, который рассуждал следующим образом. Двенадцать баллов – это скорость ветра, при котором, с его точки зрения, ни один моряк в здравом уме не окажется в море по своей воле. Эта скорость равна шестидесяти пяти узлам или семидесяти четырем милям в час. Скорость больше, чем эта, адмирала не интересовала, так как для капитанов, чьи суда застигал такой ветер, это не имело значения. Смерть не знает градаций.
      Но Уайетта сейчас волновала не судьба кораблей в море, а судьба острова и его строений. Ветер в двенадцать баллов оказывает давление в семнадцать футов на квадратный фут, то есть в три тонны на стену обыкновенного дома средних размеров. Хорошо построенный дом мог выдержать такое давление, но этот ураган должен был превзойти все мыслимое.
      В соответствии с замерами Уайетта, скорость ветра внутри урагана достигала 170 миль в час, что означало давление более ста футов на квадратный фут. Этого было достаточно, чтобы поднять в воздух человека и унести его в неизвестном направлении. Достаточно, чтобы, обрушившись на стены дома, завалить его, чтобы вырвать с корнем большое дерево, смести плодородный слой земли с полей, погубить плантацию, сравнять с землей кварталы лачуг и хижин.
      Поэтому-то Уайетт и прислушивался к ветру с необычным интересом.
      Они сидели в окопе, уже полном воды. Стоки работали с полной нагрузкой и походили на струи воды из брандспойта, но воды в окопе не убывало. Вода неслась по всему склону глубокими потоками, размывавшими мягкую землю. Но Уайетт знал, что это скоро кончится – когда ветер еще усилится, он поднимет эту воду с поверхности земли и превратит все вокруг в мятущуюся водную пелену.
      Этот дождь, обрушивший на землю миллионы тонн воды, был главным двигателем урагана. Полмиллиона тонн на каждую квадратную милю пространства, над которым он двигался, высвобождали громадное количество тепла, порождавшего мощные круговые вихри. Это была гигантская – три мили в диаметре – турбина с почти непредставимой мощью.
      Мысли Костона были сосредоточены на другом. В первый раз в своей жизни он был по-настоящему напуган. В своей работе он имел дело в основном с людьми и появлялся в горячих точках планеты, чтобы отразить в репортажах студенческие волнения в больших городах, войну в джунглях, государственные перевороты и тому подобное. Природные катаклизмы были не по его части.
      Когда он попадал в беду, он всегда надеялся на себя, на то, что ему удастся придумать что-нибудь, кого-нибудь убедить или уговорить. Сейчас, в первый раз, он с тревогой осознавал, что никакие разговоры тут не помогут. Убедить в чем-либо ураган было так же бесполезно, как спорить с бенгальским тигром. Более того, тигра, на худой конец, можно было застрелить, а против урагана человек был абсолютно бессилен.
      Он с некоторым интересом слушал Уайетта на мысе Саррат, когда тот рассказывал об ураганах, но больше его все-таки интересовал сам Уайетт, чем предмет его лекции. Теперь он жалел о том, что был тогда так рассеян. Он толкнул Уайетта локтем.
      – Сколько это будет продолжаться?
      Темная фигура Уайетта повернулась к нему, и он услышал у самого уха:
      – Что вы сказали?
      Он тоже приложил губы к уху Уайетта и громко повторил:
      – Сколько это будет продолжаться?
      – Около восьми часов, – прокричал Уайетт. – Потом у нас будет небольшая передышка.
      – А потом?
      – Еще десять часов того же, только с другой стороны.
      Костон был потрясен размерами предстоящего мучительного испытания. Он думал, что все закончится за три-четыре часа.
      – Хуже будет? – прокричал он.
      Уайетт ответил, как ему показалось, с холодным юмором:
      – Он, собственно, еще не начинался.
      Костон еще сильнее сжался в окопе, стараясь укрыть голову от разящих дождевых струй, и подумал в отчаянии:
      – Неужели может быть еще хуже?
      Солнце скрылось, и непроглядная темень кругом освещалась только вспышками молний, сверкавших теперь все чаще и чаще. Раскаты грома поглощались шумом падающей воды и ревом ветра. Его скорость, как решил Уайетт, еще больше возросла, хотя точно определить ее без приборов было уже невозможно. Ясно было одно – она давно уже перевалила за крайний пункт шкалы Бофорта.
      Уайетт подумал о вопросе Костона – будет и хуже. Этот человек явно не имел никакого представления о силах природы. Если посреди этого урагана взорвать атомную бомбу, ее энергия пропадет – будет поглощена ураганом, куда более мощным катаклизмом. При этом Мейбл при всем его крутом нраве был еще не все, на что способна природа, – Уайетт знал, что были зафиксированы еще более сильные скорости ветра, например, предельные скорости торнадо.
      Но торнадо невелики по размерам. Сравнивать их с ураганами все равно, что сравнивать истребитель с бомбардировщиком. Истребитель быстрее, но бомбардировщик в целом куда мощнее. А ураган в бессчетное число раз мощнее любого торнадо, мощнее любой другой системы ветров на земле.
      Он вспомнил, что в 1953 году, когда он учился в Англии, в западной Атлантике возник исключительно опасный ураган. Он двинулся на север и чуть не вычерпал воды Северного моря так же, как сейчас Мейбл расправляется с заливом Сантего. Все дамбы в Голландии были сметены, и большая вода устремилась на равнины, принося разрушения, какие Европа не знала за много столетий.
      Доусон держал руки прижатыми к груди. Он промок до костей и начинал думать, что уже никогда не сможет просохнуть. Если бы он не любил спортивную рыбную ловлю, он решил бы уехать в какую-нибудь пустыню, где никогда не бывало подобных ветров, скажем, в Долину Смерти. Но он любил рыбную ловлю и воду и знал, что если выживет, обязательно вернется сюда. С другой стороны, стоило ли вообще уезжать отсюда? Почему бы ему не поселиться на Сан-Фернандесе? Ничто не держало его в Нью-Йорке, и он мог свободно выбрать себе место жительства.
      Он усмехнулся при мысли о том, что даже в этом случае он будет выполнять программу, предписанную ему его секретарем Вайсманом, сильно преуспевшем в том, чтобы перекроить мантию Хемингуэя по доусоновской фигуре. Разве Хемингуэй не жил на Кубе? Ну его к черту! Он захотел остаться здесь и останется.
      К своему удивлению, он не чувствовал страха. Неожиданная твердость, которую он обнаружил в себе перед лицом Розо и его молодчиков, очищающее признание Уайетту что-то перевернули в нем, открыли в нем источник мужества, который до сих пор был задавлен или использовался с негодными целями. Сейчас он должен был быть напуганным, потому что он никогда не попадал в столь ужасные обстоятельства, но он не боялся, и сознание этого наполняло его неизведанной силой.
      Покрытый с ног до головы липкой глиной, он лежал в залитой водой дыре под хлещущими дождевыми струями и чувствовал себя почти счастливым.
      Ураган достиг своей высшей точки сразу после полуночи. Стоял ужасающий рев, злобный рык чудовищной мощи, который один мог разорвать на куски мозг. Дождь уменьшился и превратился в водяной туман, несущийся параллельно земле со скоростью более ста миль в час и как и предвидел Уайетт, вода с поверхности земли тоже была взметена вверх яростным ветром.
      Молнии теперь били беспрерывно, освещая бледным светом гряду холмов, а однажды, когда Уайетт поднял глаза, он увидел вдали контуры гор Массива Всех Святых. Вот что устоит против урагана, так это они. Глубоко укорененные в недра земли, они могли соперничать с ураганом в силе, и он должен был обломать свои зубы о них. Быть может, этот барьер укротит злобу урагана, и он продолжит свой путь через Карибское море лишь для того, чтобы умереть где-нибудь от полученной им раны. Может быть. Но Сан-Фернандесу от этого легче не станет.
      При свете очередной молнии Уайетт увидел, как какой-то громадный и плоский предмет, словно кружащаяся игральная карта, пронесся над их головами. Он ударился о землю ярдах в пяти от их окопа и тут же вертикально вознесся наверх. Что это было, он не знал.
      Они лежали в окопе, прижимаясь к жирной глине на дне, оглушенные сумасшедшими воплями бури, насквозь промокшие и дрожащие от холода, потрясенные происходившей вокруг них игрой невиданно мощных сил. Однажды Костон неловко поднял руку над головой, и ее швырнуло вперед с такой силой, что он испугался, не сломана ли она. Если бы удар пришелся с другой стороны, несомненно, так бы и произошло.
      Даже Уайетт, который гораздо лучше других был подготовлен к восприятию урагана, был поражен его злобностью. Раньше, когда он проникал в самую сердцевину урагана, его сердце наполнялось гордостью – не за себя и свою храбрость, а за отвагу и искусство человека вообще, сумевшего создать средства, с помощью которых можно было оседлать ветер. Но столкнуться с ураганом напрямую, без дюралюминиевой обшивки самолета, защищавшей слабое и уязвимое человеческое тело, было дело другое. Это был первый урок, с которым он непосредственно столкнулся на земле, и эта встреча, конечно, должна была обогатить его как метеоролога, если ему суждено было ее пережить, в чем он отнюдь не был уверен.
      Постепенно они стали впадать в забытье. Мозг не долго может подвергаться столь массированной атаке, он начинает принимать свои ответные меры. Многочасовой невероятный шум стал как бы неотъемлемой частью их окружения, и они перестали его слышать, тела расслабились, поскольку приток адреналина в кровь прекратился, и, ослабевшие от усталости, они погрузились в тяжелую дремоту.
      Часа в три ночи слух Уайетта, даже в полусне настроенный на звучание урагана, отметил в нем некоторое изменение. Дождь прекратился совершенно, и только злой ветер продолжал свистеть поверх их голов. Но и он стал слабеть и словно колебаться. Чуть стихнув, он налетел с удвоенной силой, как будто сожалея о своей секундной слабости, но все же постепенно скорость его падала.
      Оттерев грязь с часов, Уайетт посмотрел на светящийся циферблат. Было четыре часа ночи. По-прежнему было совершенно темно. Молнии били реже, и теперь были слышны раскаты грома, что означало падение скорости ветра. Уайетт пошевелился, разминая затекшие члены, и осторожно высунул руку из окопа. Ветер ударил по ней, но не чрезмерно сильно, можно было сопротивляться ему. Он пришел к заключению, что скорость ветра вернулась на шкалу Бофорта, была обыкновенная буря.
      Теперь мозг Уайетта работал в полную силу. «Надо узнать, что происходит по ту сторону гряды», – пришла в голову мысль. Он вновь попробовал силу ветра рукой и решил, что он уже не так опасен. Затем он повернулся, медленно вылез из окопа и стал ползти на животе по склону вверх. Ветер все еще был слишком силен, и противостоять ему на открытом пространстве было вовсе не то же самое, что лежать в окопе. Теперь он точно знал, что они остались в живых только потому, что зарылись в земле. Несмотря на ветер, он все же двигался вперед, гонимый желанием увидеть все своими глазами. Чтобы проползти каких-то двадцать ярдов до вершины гряды, ему понадобилось пятнадцать минут. Благополучно преодолев их, он свалился в пулеметное гнездо, в котором стоял двухфутовый слой воды.
      Несколько минут он отдыхал в этом окопе, предназначенном для укрытия не только от ветра, но и от пулевого шквала, затем приподнял голову и стал вглядываться в темноту, приставив ладони рук к глазам. Вдруг в момент спада ветра он услышал звук, сильно похожий на плеск морских волн. Заморгав глазами, он с удвоенной силой вперился в темноту, и при свете очередной молнии перед ним предстало ужасное зрелище.
      Не более, чем в двухстах ярдах от него, бушевало море. Он заметил уродливо изогнутые волны, верхушки которых мял носившийся над водами ветер. Его порыв донес до Уайетта водяную пыль, брызнувшую ему в лицо. Он облизал губы и почувствовал вкус соли.
      Сен-Пьер был целиком погребен в морской пучине.

      Когда появился первый серый свет утра, Джули разогнула затекшие ноги. Она полусидела в неудобной позе, стараясь, чтобы на нее попадало возможно меньше воды, но все равно сильно промокла. Ветер ослаб. Он теперь не выл так страшно, как ночью, не бросал внутрь пещеры массу воды, но мутный поток катился вниз по оврагу.
      Ночь была скверной. В маленькой пещере под скалой они были неплохо защищены от ветра, но от воды спасения не было. Она падала сверху тоненьким ручейком, быстро превращавшимся в мутный водопад, который разбивался прямо у их ног.
      По мере того, как росла скорость ветра, стена воды, словно занавесившая их пещеру, колебалась и дробилась, то окатывая близлежащие камни, то заливая внутренность их убежища. Это происходило раз по десять в час с ужасающей монотонностью.
      Они могли сидеть в пещере с вытянутыми ногами, и тогда вода лилась им на ноги, и возникала опасность ушибов и ран от несущихся с потоком камней и веток, или с поджатыми, и тогда ноги быстро затекали. Приходилось постоянно менять позы, и скоро все трое промокли насквозь. Вода, к счастью, не была слишком холодной, и Джули не без отчаянного юмора подумала о том, что она теперь отмоется на всю жизнь и мысль о душе в ванной комнате будет внушать ей отвращение.
      Сначала они охотно переговаривались друг с другом. Ром помог Росторну, и он чувствовал себя лучше.
      – Мы, конечно, намокнем, но, я думаю, эта скала сзади защитит нас, – сказал он.
      – А она устоит против ветра? – нервно спросила миссис Вормингтон.
      – Не сомневаюсь. По-моему, это скальный выступ. – Он посмотрел на падающую сверху воду. – И там хороший сток для воды. Она не будет заливаться внутрь. Так что нам нужно просто сидеть здесь и ждать, когда все кончится.
      Джули, прислушиваясь к усиливающемуся ветру, сказала:
      – Такое впечатление, что он хочет поднять на воздух весь остров.
      Росторн усмехнулся.
      – Этого не произошло в 1910 году. Надеюсь, не произойдет и сейчас.
      – Сколько воды! – воскликнула Джули, поджимая под себя ноги. – Интересно, как все эти люди смогли покинуть Сен-Пьер прямо во время сражения.
      – Я подозреваю, что Фавель имеет к этому отношение, – задумчиво сказал Росторн. – Иначе не может быть, ведь все они сейчас находятся за линией фронта на его стороне.
      – Как вы думаете, Уайетт сказал ему об урагане?
      – Надеюсь, что да. Это значит, что молодой человек жив. А может, у Фавеля были другие источники информации, например, с базы.
      – Да, – односложно ответила она и погрузилась в молчание.
      Дождь усилился, и вода теперь падала со скалы, как река. Ветер тоже неустанно крепчал, и его порывы швыряли внутрь их углубления столько воды, что, казалось, она вот-вот зальет их. Судорожно глотая ртами воздух, они цеплялись за мокрые камни, боясь быть просто смытыми вниз. Миссис Вормингтон была страшно напугана и все время порывалась идти куда-то в поисках более безопасного места. Джули с трудом удавалось ее удерживать от этого.
      Росторн чувствовал себя плохо. События последних двух дней сказались на нем, и его сердце, не очень хорошо работавшее и в нормальных обстоятельствах, начало сдавать. Он знал, что сейчас он не смог бы продолжать их путь, и был рад, что им удалось найти хоть какое-то прибежище. Его мысли обратились к Джули. «Хорошая девушка, – думал он. – Сильная, крепкая, не боится риска, когда это необходимо». Он догадывался о ее чувстве к Уайетту и надеялся, что им обоим удастся пережить эту ужасную ночь, они встретятся и все войдет в нормальную колею. Хотя после таких испытаний они будут другими людьми. Изменится их отношение к миру и, в особенности, друг к другу.
      Что касается этой треклятой миссис Вормингтон, то ее судьба была ему безразлична, и он нисколько не сожалел бы, если бы ее унес с собой поток. Они бы тогда избавились от вампира, высасывающего их силы. Тут на него обрушилась очередная стена воды, дыхание его сбилось, и все мысли, кроме одной – о том, что надо выжить, вылетели у него из головы.
      Так тянулась ночь, тянулся этот многочасовой кошмар, состоящий из налетов злобного ветра и ударов воды. Но к утру ветер чуть поутих, в пещере стало меньше воды, и Джули, вытягивая ноги, подумала, что, может быть, они не погибнут. Она сказала об этом Росторну, и он согласился.
      – Да, ветер стал тише. Все будет в порядке.
      – Господи, как хочется выбраться отсюда. Не знаю, правда, смогу ли теперь встать на ноги. Мне кажется, что я разучилась ходить.
      – Мы что, выходим? – спросила миссис Вормингтон, оживившись в первый раз за долгое время.
      – Нет пока. Надо подождать, когда совсем рассветет и ветер утихнет.
      – Да, – сказал Росторн, выглядывая из пещеры. – По-моему, мы там легко утонем, особенно в темноте.
      И они продолжали сидеть в их тесном убежище до тех пор, пока в сером свете не обозначились склоны оврага. Тогда они вышли из пещеры – сначала через водяной занавес проскочила Джули, затем миссис Вормингтон, и, наконец, Росторн, двигавшийся медленно и с трудом, словно его конечности одеревенели. Волосы Джули развевались в воздушной струе, свистевшей вдоль оврага, по любым меркам ветер был сильнейший, но все же это был не ураган.
      – Моя туфля! – вдруг раздался крик миссис Вормингтон. – Я потеряла туфлю.
      Но было уже поздно. Туфля, соскользнувшая с ее ноги после неловкого движения, унеслась вместе с водным потоком, бежавшим по дну оврага.
      – Не расстраивайтесь, – стала утешать ее Джули. – Нам теперь, вероятно, недолго идти.
      – Интересно, что же все-таки происходит там внизу, – сказал Росторн. – Хорошо бы это выяснить прежде, чем спускаться.
      – Если мы вскарабкаемся вон по тому склону, мы сможем разглядеть долину, – сказала Джули. – Пойдемте.
      Вылезть из оврага оказалось не таким простым делом, потому что земля превратилась в жидкую и скользкую глину. С большим трудом, постоянно скользя и падая, они карабкались наверх, хватаясь для опоры за кусты и пучки травы, зная, что они надежны – все, что слабо держалось в земле, было смыто водяными потоками. Многие деревья были целиком вырваны из земли, у других обнажились корни, и на многих были видны белые раны, там, где от стволов были отщеплены ветви. Листва с них была почти полностью сорвана.
      Наконец, они выбрались наверх, и Росторн, бросив взгляд вниз, воскликнул:
      – Боже мой! Посмотрите на Негрито!
      Все дно долины было покрыто свинцово сверкавшей водой. Негрито вобрало в себя все потоки, сходившие со склонов гор, и они встретились с водой, поднявшейся от устья, от залива Сантего. Река вышла из берегов, затопляя плантации и дороги, разрушая мосты и строения.
      Миссис Вормингтон спросила с побелевшим лицом:
      – Там кто-нибудь остался в живых?
      – Люди, которых мы видели, поднимались по склонам вверх, – сказал Росторн. – Я полагаю, что наводнение не настигло их.
      – Давайте спустимся, – предложила Джули.
      – Нет! – отрезал Росторн. – Я думаю, что мы еще не распрощались с ураганом.
      – Что за чепуха! – заявила миссис Вормингтон. – Ветер стихает. Разумеется, он уже прошел.
      – Вы ничего не понимаете, – сказал Росторн. – Мы сейчас находимся в центре урагана, и нам предстоит еще испытать его вторую половину.
      – Вы хотите сказать, что мы должны пройти через это снова? – обеспокоенно спросила Джули.
      – Боюсь, что да.
      – Но вы в этом не уверены, не уверены, не правда ли? – спросила миссис Вормингтон.
      – Я думаю, нам не следует испытывать судьбу. Многое зависит от того, какая часть урагана накрыла нас. Я-то думаю, что мы сейчас как раз в его центре, в зрачке, как говорят. И значит, нас ждет повторная буря. Впрочем, я ведь не специалист в этом вопросе. Если бы с нами был Уайетт, он сказал бы нам все точно.
      – Но его нет с нами, – сказала миссис Вормингтон. – Он умудрился сам себя засадить в тюрьму. – Она проковыляла несколько шагов ближе к началу склона и посмотрела вниз. – Там какие-то люди, они двигаются.
      Росторн и Джули подошли к ней и увидели, что в нижней части склона действительно копошилось множество людей.
      – Я спускаюсь вниз, – неожиданно заявила миссис Вормингтон, – мне надоело быть у вас козлом отпущения. Кроме того, я голодна.
      – Не глупите, – сказала Джули, – мистер Росторн лучше вас понимает ситуацию. Здесь безопаснее.
      – Я ухожу, – повторила миссис Вормингтон, – и вы меня не остановите. – Ее подбородок упрямо поднялся вверх. – То, что вы говорите об еще одном урагане, – чепуха. Так не бывает. А внизу я смогу поесть. Я умираю от голода. – Она отступила от пытавшейся ее задержать Джули. – И вы постоянно шпыняете меня, вините меня во всем, что произошло, я знаю. Помыкаете мной, бьете меня. Недостойно так обращаться с пожилой женщиной. Нет, я ухожу к тем людям. – И она начала спускаться по склону нелепой ковыляющей походкой.
      Джули было бросилась за ней, но Росторн остановил ее.
      – Да оставьте ее. Она нам и так много крови попортила. Пусть уходит, я даже рад этому.
      Джули остановилась и вернулась к Росторну.
      – С ней ничего не случится, как вы думаете?
      – А мне наплевать, – устало проговорил Росторн. – Я не считаю нужным рисковать своей жизнью ради того, чтобы спасти ее душу. Мы сделали для нее все, что смогли. Хватит. – Он сел на камень и обхватил голову руками.
      Джули наклонилась над ним.
      – Вам нехорошо?
      Он поднял голову и слабо улыбнулся.
      – Ничего, ничего, моя дорогая. Со мной все в порядке. Только вот возраст... В мои годы вот так сидеть в мокрой одежде не слишком полезно. – Он посмотрел в ту сторону, куда ушла миссис Вормингтон. – Она уже скрылась из виду. Кстати, она пошла не туда, куда надо.
      – То есть?
      Росторн улыбнулся и махнул рукой в сторону Сен-Пьера.
      – Дорога на Сен-Мишель вон там. Она выходит из города, поднимается на склон долины Негрито, затем резко сворачивает к прибрежной дороге. Если бы мы уходили отсюда, я бы предложил этот путь. Мне кажется, что дорога не затоплена.
      – Но вы сказали, что мы пока не уходим.
      – Да. Я боюсь, что ураган повторится. Мы нашли хорошее место, и нам не стоит его покидать до тех пор, пока мы не убедимся в том, что опасность позади. Если через три-четыре часа ничего не произойдет, мы рискнем.
      – Хорошо, – согласилась Джули. – Остаемся.
      Она подошла к краю оврага и посмотрела вниз на струю, перекатывающуюся через скалу и, словно водяной занавес, скрывающую их пещеру. Засмеявшись, она повернулась к Росторну.
      – В конце концов, то, что эта старая каналья покинула нас, не плохо. У нас будет больше места.

      Уайетт стоял на вершине гряды и продолжал смотреть в сторону Сен-Пьера. Вода постепенно убывала, и с тех пор, как он при свете молнии увидел страшную картину наводнения, половина города обнажилась. Мощная волна цунами произвела в нем громадные разрушения. Дома под склоном, откуда всего несколько часов назад началась атака правительственных войск, были уничтожены полностью, так же, как и кварталы лачуг подальше. Лишь центр города, состоящий из добротно построенных старых зданий и современных железобетонных конструкций, выдержал напор стихии.
      Вдали, на мысе Саррат, исчезла радарная вышка, срезанная ветром, как колос серпом. О самой базе сказать что-либо было трудно, единственное, что заметил Уайетт, – водное пространство там, где его не должно было быть.
      Никаких признаков правительственной армии видно не было, в разрушенном городе не наблюдалось никакого движения.
      Подошли Костон и Доусон.
      – Ну и ну, – сказал Костон, выразительно выдохнув. – Как хорошо, что население удалось эвакуировать. – Он вытащил зажигалку и пачку с раскисшими сигаретами. – Я горжусь тем, что всегда готовлю себя ко всяким неожиданностям. Вот моя зажигалка – полностью защищена от воды и работает в любых условиях. – Он щелкнул ею, и возник маленький ровный огонек. – Но сигареты! Все к черту!
      Доусон посмотрел на огонек.
      – Мы что, в центре урагана? – спросил он.
      Уайетт кивнул.
      – Прямо в его зрачке. Где-то через час мы опять будем в воде. Я не думаю, что дождь будет сильнее, если, конечно, Мейбл не придет в голову остановиться на месте. Такое бывает с ураганами.
      – Не добивайте нас. С нас довольно и того, что все опять повторится.
      Доусон забинтованной рукой неловко потер свое ухо.
      – Пронзительно болит, – сказал он.
      – Интересно. У меня тоже, – подтвердил Костон.
      – Это из-за низкого давления. Зажмите нос и дуньте через него. – Он кивнул в сторону города. – Сейчас низкое давление держит там эти воды.
      Пока Костон и Доусон производили носами хрюкающие звуки, Уайетт смотрел на небо. Оно было закрыто облаками, но какова была толщина их слоя, он сказать не мог. Он слышал, что иногда в зрачке урагана можно видеть голубое небо, он сам такого опыта не имел и никогда не встречался с кем-либо, кто имел, так что теперь он был склонен отнести эти сведения на счет неизбежно складывающихся вокруг погодных явлений. Он пощупал рукав рубашки и обнаружил, что она почти высохла.
      – Низкое давление, – сказал он. – И низкая влажность. Все быстро высыхает. Посмотрите сюда. – Он показал на землю, от которой начал идти пар.
      Костон увидел, как по склону вниз двинулась группа людей.
      – Вы уверены в том, что Фавелю известно о повторении урагана? – спросил он Уайетта. – Эти ребята могут оказаться в опасности, если вовремя не вернутся.
      – Фавель знает об этом. Мы с ним обсуждали этот вопрос. Давайте сходим к нему. Где его штаб?
      – Там, по дороге. Недалеко. – Костон ухмыльнулся. – А мы готовы к визиту? Как мы выглядим?
      Уайетт посмотрел на себя и на своих друзей. Все они были с ног до головы покрыты высыхающей грязью.
      – Сомневаюсь, что Фавель выглядит лучше, чем мы, – сказал он. – Пошли.
      Они направились в сторону своего окопа, и когда обходили его, Костон вдруг резко остановился.
      – Что это? Посмотрите. Боже! – выдохнул он.
      В соседнем окопчике лежало тело человека. Рука была неестественно откинута назад. Ее цвет, вместо коричневого, был грязно-серым, словно она была обескровлена.
      Но самым страшным в этом теле было отсутствие головы.
      – Я, кажется, догадываюсь, что произошло, – сказал Уайетт сумрачно. – Ветер принес и нам какой-то предмет. Я думаю, это был лист кровельного железа. Он приземлился буквально на секунду неподалеку от нас. Затем полетел дальше.
      – А где же голова? – в ужасе спросил Доусон.
      – Она улетела вместе с ветром.
      Доусону чуть не стало плохо, и он быстро отошел. Костон произнес, слегка запинаясь:
      – Это... могло случиться... с любым... из нас.
      – Могло, – согласился Уайетт. – Но не случилось. Пошли.
      Его чувства были словно заморожены. Даже жуткое зрелище безголового трупа не подействовало на него. Он уже насмотрелся на смерть – на его глазах убивали людей, разрывали на куски взрывы. Да что там! Он сам убил человека. Конечно, Розо, как никто другой, заслуживал этого, но Уайетту, воспитанному совершенно иначе, трудно было с этим смириться. И что значила гибель одного человека в сравнении с гибелью целой армии!
      Штаб Фавеля представлял собой группу блиндажей, вырытых в земле. Вокруг все было в движении, исходившем от центра, в котором находился невозмутимый Фавель.
      Уайетта сразу не допустили к нему, но он не огорчился. Он теперь хорошо знал Фавеля и понимал, что тот раньше или позже сам позовет его. Поэтому они с Доусоном неторопливо бродили в стороне от штабных окопов, наблюдая за тем, как из них выскакивали люди и отправлялись вверх по долине Негрито. Уайетт надеялся, что Фавель знал, что делает.
      Костон куда-то исчез, видимо, занялся своей работой, хотя, что еще новенького мог он подкинуть своим жаждущим сенсаций читателям, Уайетт не представлял. Доусон был в нетерпении.
      – Ну, что мы здесь околачиваемся? – ворчал он. – Лучше бы сидели в своей норе.
      – Я не хочу, чтобы Фавель сейчас допустил ошибку, – сказал Уайетт. – Я пока не уйду отсюда. Вы можете идти, если хотите, встретимся позже.
      Доусон пожал плечами.
      – Не все ли равно, где находиться. Я пойду с вами.
      Спустя некоторое время к ним подошел высокий негр, и Уайетт с удивлением узнал в нем Мэннинга, дочерна замызганного грязью.
      – Джулио хочет вас видеть. – Он криво усмехнулся. – Вы здорово угадали с этим ураганом.
      – Он еще не прошел, – сухо заметил Уайетт.
      – Мы знаем. Джулио сейчас старается изо всех сил, чтобы организовать более действенную защиту. Он хочет поговорить с вами об этом. После того, как повидаетесь с ним, я вас покормлю. Больше еды до окончания этого чертова урагана не будет.
      Фавель встретил Уайетта с той же полуулыбкой на лице. Удивительно, но он нашел время переодеться в чистую рубашку и умыться, хотя его штаны были перепачканы глиной.
      – Вы точно предсказали и описали ваш ураган, мистер Уайетт. Он был ужасен в полном соответствии с вашим прогнозом.
      – Он еще остается таковым, – заметил Уайетт. – Что будет с теми людьми, которых вы посылаете вверх по Негрито?
      Фавель махнул рукой.
      – Рассчитанный риск. Мне всегда приходится принимать именно такие решения. Давайте взглянем на карту.
      Это была та же карта, на которой Уайетт обозначил карандашом безопасные районы в долине Негрито. Она была влажной и запачканной глиной, след карандаша на ней расплылся и местами сошел на нет. Фавель сказал:
      –  Язаранее назначил посланцев, которые во время передышки должны спуститься по долине сюда и сказать мне, как там обстоят дела. За последние полчаса я получил ряд сообщений – не так много, как мне хотелось бы, но все же. Общая картина мне в целом ясна. – Он провел рукой над картой. – Вы были правы, предположив, что людей следует увести со дна долины. Она действительно затоплена примерно до этих пор. – Он черкнул по карте карандашом. – Это около восьми миль. Негрито вышла из берегов, и вода продолжает прибывать с гор и по руслу Малой Негрито. Мосты снесены, дороги затоплены.
      – Картина кошмарная, – сказал Уайетт.
      – Да, – согласился Фавель. – Но вот эта дорога, ведущая к дороге на Сен-Мишель, сильно не пострадала. По существу, это единственная сохранившаяся дорога в город и из него. Видите, она идет довольно высоко по склону. Местами она завалена деревьями, но мои люди сейчас расчищают завалы и укрепляют мосты. Другие поправляют окопы, делают новые и когда закончат с этим, тоже выйдут на дорогу, чтобы помочь в ремонте мостов. – Уайетт кивнул. Все звучало разумно. – Теперь скажите мне, мистер Уайетт, в течение какого времени Сен-Пьер будет затоплен.
      Уайетт посмотрел на карту.
      – Это что за линия?
      – Это крайняя граница наводнения, насколько мы можем судить.
      – Так. Она идет по контуру двадцатифутовой отметки. Продолжим ее. Что же мы имеем? Она отсекает половину города, большую часть мыса Саррат, все низины вот здесь, включая аэродром. Весь этот район сейчас под водой, и она не уходит из-за низкого давления. После того, как Мейбл пройдет, все быстро придет в нормальное состояние.
      – Значит, после урагана мы сразу же сможем вернуться в Сен-Пьер?
      – Да, ничто вам не помешает.
      – А наводнение в долине Негрито? Как долго оно продлится?
      Уайетт был в нерешительности.
      – Тут дело другое. Вода в ней наполняется со стороны устья, да еще все время идет с гор. Боюсь, что с этим дело долгое, но насколько, я точно сказать не могу.
      – Я тоже так думаю, – сказал Фавель. – По-моему, тут вода схлынет не раньше, чем через неделю. – Он провел пальцем по карте. – Я послал одну из своих частей по этой дороге. Они должны окопаться на склоне гряды и, как только кончится ураган, часть из них спустится вниз и направит гражданское население к Сен-Мишель. Другая часть сразу же двинется к Сен-Мишель. На побережье есть еще населенные пункты, и там надо взять медикаменты, одеяла, одежду для людей. Конечно, это довольно рискованная операция, но она позволит сэкономить часа два, а за это время многих можно спасти.
      – Американцы вернутся, – сказал Уайетт. – Они помогут. Я уверен, что они уже сейчас в Майами разрабатывают план спасательных и восстановительных работ.
      – Надеюсь, – сказал Фавель. – Как вы думаете, аэродром будет пригоден для посадки самолетов?
      – Трудно сказать. Я полагаю, что ваш аэродром можно сбросить со счетов, а с аэродромом на базе, вероятно, все будет в порядке. Он построен с запасом прочности.
      – Это я выясню сразу после урагана, – сказал Фавель. – Благодарю вас, мистер Уайетт. Вы чрезвычайно много сделали для нас. Сколько осталось времени до второго урагана?
      Уайетт посмотрел на небо, затем на часы.
      – Меньше часа. Скажем, сорок пять минут. Потом уже начнется приличный ветер. Но, я думаю, уже не будет такого дождя.
      – Благословение Божие, – улыбнулся Фавель.
      Уайетт отошел, и тут же Мэннинг сунул ему в руку открытую банку консервов.
      – Поешьте, пока есть возможность.
      – Спасибо. – Уайетт посмотрел кругом. – Что-то я не вижу вашего приятеля Фуллера.
      Лицо Мэннинга омрачилось.
      – Он погиб, – сказал он тихо. – Его ранило во время атаки, и во время урагана он умер.
      Уайетт не знал, как ему отреагировать на это. Сказать, что он сожалеет, было как-то нелепо, и он не сказал ничего.
      – Он был хорошим парнем, – продолжал Мэннинг. – Не скажу, что у него мозги хорошо работали, но в трудных ситуациях на него можно было положиться. Можно сказать, что это я убил его. Я его втравил в это дело.
      – Каким образом? – спросил Уайетт.
      – Мы были в Конго, – стал рассказывать Мэннинг. – Мы оба работали у Чомбе. Наемниками. Когда мы почти отработали свое, мне подвернулась возможность заработать здесь. Я пригласил Фуллера в компанию. Он сразу согласился, условия были больно заманчивыми. – Он помолчал. – Кому это нужно, когда ты мертв? Но таковы условия игры.
      – А что вы теперь собираетесь делать?
      – Здесь дело идет к концу. Джулио попросил меня остаться, но я не думаю, что он действительно этого хочет. Зачем ему здесь белый? Он сам тут будет разбираться со своими. А я слышал, что кое-какая работенка есть в Йемене. Подамся туда, наверное.
      – Господи, вы бы могли найти более безопасный способ зарабатывать деньги! – воскликнул Уайетт.
      Мэннинг сказал мягко:
      – Вы меня, я вижу, как следует не поняли. Конечно, мне платят за то, что я сражаюсь, всем солдатам платят. Но я выбираю, за кого мне сражаться. Вы что думаете, что я стал бы это делать ради Серрюрье?
      Уайетт хотел извиниться, но, к его облегчению, появился Доусон и взволнованно сообщил:
      – Эй, Дейв, есть кое-что интересное для вас. Один парень – ну, из тех, кто пришел с Негрито, – говорит, что там какая-то американка. Так я его понял во всяком случае. Что у них тут за язык, черт возьми!
      Уайетт резко повернулся.
      – Где этот парень?
      – Вон, только что кончил говорить с Фавелем.
      Уайетт ринулся к указанному Доусоном человеку и схватил его за руку.
      – Это вы видели американскую женщину на Негрито? – выпалил он на местном наречии.
      Человек повернул к Уайетту изможденное лицо и покачал головой.
      – Нет, мне говорили. Я ее не видел.
      – Где это было?
      – За дорогой на Сен-Мишель, ниже по долине.
      Уайетт не отставал от него.
      – Можешь показать на карте?
      Солдат устало кивнул и покорно пошел за Уайеттом. Склонившись над картой, он ткнул в нее свой черный палец.
      – Примерно здесь.
      Сердце Уайетта упало. Джули не могла оказаться так далеко в долине Негрито. Они же двинулись по прибрежной дороге. Он забросал солдата вопросами:
      – А женщина молодая? Какого цвета волосы? Высокая?
      Тот тупо смотрел на Уайетта и молча моргал глазами. Доусон вмешался.
      – Послушайте, Уайетт. Этот малый измотан, он еле стоит на ногах, – он протянул солдату бутылку. – Давай, паренек, тяпни. Это разбудит тебя.
      Пока солдат пил прямо из горлышка бутылки ром, Доусон изучал карту.
      – Если верно, что этот малый пришел оттуда, как он говорит, то он проделал чертовски длинный путь в рекордное время, – заметил Доусон.
      – Нет, это не Джули, – сказал Уайетт потерянно. – В той записке в «Империале» было сказано, что они собираются выйти на прибрежную дорогу.
      – Может, им не удалось, – сказал Доусон. – Не забывайте, что кругом шла война. – Он посмотрел на карту. – А если они выбрались на ту дорогу, то им грозило оказаться в окружении войск Рокамбо. Если Росторн имел хоть каплю соображения, он их должен был вывести оттуда. Посмотрите, Дейв. Если в они пошли от дороги прямо в сторону холмов, они могли бы добраться до Негрито. Это, конечно, тяжелый путь, но он преодолим.
      Уайетт еще раз расспросил солдата, но результат был тот же. Выходило, что ничего определенного тот сообщить не мог. Неясно было даже, была ли женщина американкой, для этих людей все белые американцы. Он мрачно сказал:
      – Это может быть кто угодно, но я не хочу раздумывать. Я отправлюсь туда.
      – Эй, подождите! – обеспокоенно воскликнул Доусон, пытаясь своими забинтованными руками задержать Уайетта, но тот уже побежал по дороге.
      Подошел Мэннинг.
      – В чем дело?
      Доусон был вне себя от негодования.
      – Через полчаса над нами разверзнутся хляби небесные, а этот упрямый тип собрался на Негрито, он думает, что там его девчонка.
      – Эта Марлоу?
      – Ну да. Ладно, увидимся, я должен как-то задержать этого безумного идиота. – И он бросился вдогонку за Уайеттом. Мэннинг тоже побежал, им удалось догнать его, и Мэннинг сказал:
      – Я, конечно, дурак, что помогаю вам, но вы можете добраться туда быстрее. Пошли со мной.
      Уайетт резко остановился. Он посмотрел на Мэннинга с подозрением, но пошел за ним. Мэннинг подвел их к каменному сооружению.
      – Здесь я пересидел ураган, – сказал он. – Тут внутри мой лендровер. Можете взять его.
      Уайетт вошел внутрь, а Доусон спросил:
      – Что это такое?
      – Старый пушечный каземат, ему, наверное, лет триста. В старину он был частью местных фортификационных линий. Фавель отказался прийти сюда – он сказал, что будет со всеми. Но у меня на руках был Фуллер.
      Раздалось ворчание мотора, и лендровер задом выехал из укрепления. Доусон вскочил в него, и Уайетт сказал:
      – А вам-то зачем ехать со мной?
      Доусон осклабился.
      – Я тоже ненормальный, черт возьми. Пригляжу за вами. Чтобы вас потом в целости и сохранности доставить в сумасшедший дом.
      Уайетт пожал плечами и с силой двинул вперед рычаг передач.
      – Эй, постарайтесь не согнуть его, – крикнул Мэннинг. – Это моя машина, не казенная.
      Лендровер проревел мимо него, крутя колесами по жидкой грязи, и Мэннинг, махнув рукой, некоторое время стоял, задумчиво глядя ему вслед. Затем повернулся и отправился в штаб к Фавелю.
      Когда они выбрались на дорогу, ехать стало легче. Доусон спросил:
      – Куда мы, собственно говоря, направляемся?
      Нажимая на акселератор прыгавшей по ухабам машины, Уайетт ответил:
      – Поднимемся выше, насколько возможно. Туда, где эта дорога сворачивает к дороге на Сен-Мишель. – Это было место, где они с Джули любовались природой и пили мягкий плантаторский пунш. – Надеюсь, что мосты целы.
      – Это далеко? – спросил Доусон, стараясь не потерять равновесие на крутом повороте.
      – Мы доберемся туда за полчаса, если будем ехать быстро. Фавель сказал, что дорога перегорожена упавшими деревьями, но он приказал убрать их.
      Дорога стала подниматься вверх. Доусон посмотрел налево.
      – Река выглядит, как море, вся долина под водой, – заметил он.
      – К сожалению, это соленая вода. Или подсоленная. Все равно для земледелия это плохо. – Он даже не посмотрел вбок, целиком сосредоточившись на управлении машиной. Он гнал ее быстро, слишком быстро для такой дороги, почти не снижая скорости даже на крутых поворотах. Он полагал, что вряд ли кто-то попадется навстречу, и хотя такую возможность совсем исключить было нельзя, он предпочитал рисковать.
      Доусон вертелся на своем сидении и бросал встревоженные взгляды назад. Что происходило на морс, он не видел, но горизонт вдали закипал тучами, в черных клубах которых сверкали молнии. Он посмотрел на напряженное лицо Уайетта, затем вперед – на мокрую дорогу, вьющуюся по южному склону долины Негрито.
      Плантации по обе стороны дороги были уничтожены. Банановые стволы лежали на земле, вмятые в грязь, и лишь кое-где они сиротливо стояли, шелестя ободранными листьями, словно побитыми в сражении флагами. Но и они должны были скоро погибнуть во второй волне Урагана. Сахарный тростник был выносливее. Его стебли держались прямо, стуча друг о друга в усиливающемся ветре, но листья с них были сорваны, и они были обречены.
      Они сделали еще один поворот и чуть не врезались в группу людей, шедших по дороге. Уайетт, выругавшись, резко затормозил. Солдаты помахали им руками, и Доусон в ответ тоже махнул рукой. «Они должны где-нибудь спрятаться, – подумал он. – Сейчас было не время находиться на открытой дороге».
      Вскоре они подъехали к первому мосту через ручей который в обычное время был почти незаметен, но сейчас превратился в бушующий поток, водопадом низвергавшийся по другую сторону дороги. На мосту стояли военные, с удивлением смотревшие на приближавшийся лендровер. Уайетт рукой показал им, что будет переезжать через мост. Сержант пожал плечами и отошел в сторону. Уайетт въехал на мост.
      Доусон посмотрел вниз, и у него перехватило дыхание. Вода неслась прямо под мостом и колотила снизу в его бревна с такой яростью, что он весь сотрясался и, казалось, готов был вот-вот рухнуть. Слева был обрыв глубиной не меньше ста футов, и Доусон не любивший высоты, поспешил закрыть глаза. Открыл он их, когда лендровер оказался по другую сторону моста, и Уайетт сбросил скорость, чтобы вновь ползти вверх по дороге.
      Каждую минуту Уайетт бросал взгляд на небо. Облака сгущались, и он знал, что сильный ветер уже не за горами.
      – Мы успеем добраться доверху вовремя, – сказал он.
      – А потом что?
      – А потом мы найдем укрытие, – за грядой. Там, кстати, должна расположиться одна из частей Фавеля.
      – Зачем она там? По-моему, глупо было ее посылать туда?
      – Это вопрос организации дела. Гражданское население, которое сосредоточилось на склонах долины Негрито, – недисциплинированное стадо. После урагана они все будут в панике. Тут-то и понадобится хорошо организованная группа людей, которые смогут навести порядок, предотвращая массовый психоз.
      Они миновали второй мост, каменный, сохранившийся совершенно невредимым. Через несколько миль от него дорога оказалась затопленной. Сначала стекавшая на дорогу со склона вода была мелкой, но скоро дошла до глубины шести дюймов, и вести машину стало трудно.
      – Черт! – выругался Уайетт. – Фавель утверждал, что дорога нигде не затоплена.
      Они добрались до следующего моста, на котором находился взвод солдат.
      – Что случилось? – спросил Уайетт сержанта.
      – Тут в овраге произошел оползень, – ответил тот.
      – Мост не пострадал?
      – Боюсь, что пострадал. Ехать по нему нельзя.
      – Черт с ним! – воскликнул Уайетт, включая передачу. – Я еду.
      – Эй! – сказал Доусон, напряженно глядя вперед. – По-моему, мост действительно никуда не годится. Он явно сошел с опор.
      Уайетт медленно подъехал к мосту и, остановившись, высунул голову из бокового окна. Ходовая часть моста заметно накренилась, а на опорных балках были видны свежие трещины и изломы. Жмурясь от сильного ветра, Уайетт с минуту смотрел на эту картину, затем откинулся на спинку сидения и сказал, искоса глядя на Доусона:
      – Ну что, попробуем?
      – Вы сказали, что до верха недалеко.
      – Машина нам там понадобится. Вы вылезайте и идите пешком, а я рискну.
      – Сумасшедший! – бросил Доусон. – Ладно, давайте.
      Лендровер въехал на мост и, накренившись, медленно пополз по нему. Раздался зловещий длительный треск, и все тело моста содрогнулось. Уайетт продолжал вести машину с той же скоростью, хотя крен теперь увеличился. Он перевел дыхание, когда передние колеса коснулись земли и надавил на акселератор. Задние колеса взвыли, машину мотнуло, и в тот момент, когда она, взревев, вылетела на дорогу, сзади раздался оглушительный грохот. Обернувшись назад, Доусон увидел, что там, где был мост, образовалась дыра, и услышал шедшие из горловины внизу треск и хруст перемалываемого дерева. Стирая капли пота со лба, он сказал:
      – Фавель будет недоволен. Вы обрушили мост.
      – Он все равно долго не продержался бы, – сказал Уайетт. Лицо его было бледно. – Нам осталось ехать недолго.

      После невероятной тишины ветер опять стал набирать силу, и Джули сказала:
      – Вы были правы. Ураган возвращается.
      – Боюсь, что да, – согласился Росторн. – Жаль.
      Джули сморщила нос.
      – Только я начала высыхать – на тебе. Опять придется сидеть под этим проклятым водопадом.
      – По крайней мере, у нас есть кое-какая защита, – усталым голосом сказал Росторн.
      Во время передышки, которую им дал ураган, было так тихо, что снизу до них доносился неясный шум голосов множества людей, а часто и отдельные звуки. Долго и пронзительно кричала какая-то женщина, потом ее вопли внезапно и резко прекратились. Джули и Росторн переглянулись, но ничего не сказали друг другу.
      Они ожидали, что люди начнут подниматься вверх по склону, но никого не было видно.
      – Местные люди знают, что такое ураган, – заметил Росторн. – Они ждут его повторения.
      – Интересно, как там война? – спросила Джули.
      – Война? – Росторн усмехнулся. – Никакой войны уже нет. Разве Уайетт не говорил вам о том, что случится с Сен-Пьером во время урагана?
      – Он говорил, что будет наводнение.
      – Наводнение! Это слишком слабо сказано. Если сражающиеся войска были в Сен-Пьере, когда ударил ураган, то теперь их там нет – ни правительственной армии, ни мятежной. Все. Конфликт разрешился очень просто. Какие-то жалкие остатки войск, может, и сохранились, но это не имеет значения. Война окончена.
      Джули посмотрела сквозь безлистные сучья деревьев на серое небо. Она надеялась, что Уайетту удалось вовремя покинуть город. Может быть, он был где-то внизу на склонах долины Негрито.
      – А что с базой? – спросила она.
      Росторн сокрушенно покачал головой.
      – То же самое. Уайетт рассчитал силу волны, и она должна была целиком поглотить мыс Саррат. Но командующий Брукс мог принять правильное решение и эвакуировать базу. Он неглупый человек.
      – Дейв пытался ему внушить мысль об опасности, но он не стал его слушать. Он предпочел следовать советам этого дурака Шеллинга. И вообще он типичный упрямый вояка, этакий морской волк – «Мне плевать на торпеды!», «Мне плевать на ураган!» – Сомневаюсь, что он эвакуировал базу.
      – У меня сложилось другое впечатление о Бруксе, – возразил Росторн. – Я знал его неплохо. Он должен был принять трудное решение, но я уверен, что он все-таки сделал то, что надо.
      Джули вновь с тоской посмотрела наверх, на высокое дерево, стоявшее на краю оврага, ветви которого уже напрягались под порывами ветра. Пора было вновь отправляться в убежище. Она сознавала, что думать о судьбе Уайетта было бесполезно, что она могла сделать? Сейчас важнее было заботиться о том, кто был рядом с ней.
      Росторн выглядел очень плохо. Он тяжело дышал и с трудом говорил. Лицо его утратило живость, и кожа на нем приобрела нездоровый пергаментный оттенок. Глаза ввалились и темнели на лице, как два провала. Движения были замедленными и неуверенными, руки дрожали. Пребывание в воде в течение еще нескольких часов могло оказаться для него роковым.
      Джули сказала:
      – Может быть, нам все-таки спуститься вниз?
      – Лучшего убежища, чем то, мы все равно не найдем. Овраг полностью защищает нас от ветра.
      – Но вода?
      – Моя дорогая, мокро будет всюду, уверяю вас. – Он слабо улыбнулся. – Вы беспокоитесь обо мне?
      – Да, – сказала Джули. – Вы не очень хорошо выглядите.
      – Я и чувствую себя нехорошо, – признался он. – Врач говорил мне, что я не должен перенапрягаться. Но он не учел того, что могут случаться войны и ураганы.
      – У вас что-то с сердцем?
      Он кивнул.
      – Не беспокойтесь, моя дорогая. Вы мне все равно ничем не поможете. Чего уж я точно не смогу, так это возобновить беготню по горам, так что я просто сяду под этот водопад и буду ждать конца урагана. – Он открыл глаза и посмотрел на нее. – Вы способны любить, дитя мое. Уайетту повезло.
      Немного покраснев, она тихо сказала:
      – Не знаю, доведется ли мне его увидеть.
      – Уайетт – человек упрямый, – сказал Росторн. – Если перед ним есть какая-то цель, он не допустит, чтобы его убило. Это помешает его планам. Он очень беспокоился о вас в тот день, когда началась война. Не знаю, о чем он думал больше, – о вас или об урагане. – Он потрепал ее по руке, и она почувствовала дрожь его пальцев. – Думаю, он и сейчас ищет вас.
      Порыв ветра пронесся между голыми деревьями и осушил слезы на ее щеках. Она вздохнула и сказала:
      – Пора идти. Здесь нам не поздоровится, когда начнет дуть по-настоящему.
      Он поднялся на ноги с почти слышным скрежетом, его движения были медленны и неверны.
      Они подошли к краю оврага. Вода по-прежнему катилась через скалу над их пещерой, хотя и не так сильно. Росторн вздохнул.
      – Не особенно удобное ложе для такого мешка со старыми костями, как я. – Ветер развевал его жидкие волосы.
      – Наверное, надо спускаться, – сказала Джули.
      – Сейчас, сейчас, моя дорогая. – Он повернулся в сторону склона. – Мне кажется, я слышал голоса, совсем недалеко. – Он протянул руку по направлению к Сен-Пьеру.
      – Я ничего не слышала, – сказала Джули.
      Ветер завыл сильнее в ветвях деревьев.
      – Наверное, это был просто ветер, – сказал Росторн и улыбнулся уголком губ. – Вы слышали, что я сказал? Просто ветер! Довольно смешно и глупо так говорить об урагане. Ну ладно. Пойдемте, дорогая. Ветер, действительно, сильный.
      Он подошел к большому дереву и оперся об его ствол, нащупывая ногой удобный для спуска камень.
      – Я вам сейчас подам руку, – сказала Джули.
      – Ничего, – он наклонился вперед и начал спускаться.
      Джули готова была последовать за ним, но в это время рядом раздался такой грохот, будто промчался скорый поезд. Ураганный шквал налетел на дерево, и оно издало зловещий треск, Джули повернулась и посмотрела наверх.
      – Берегитесь! – крикнула она.
      Дерево, подмытое водой, под напором ветра вдруг стало крениться набок. Обнаженные корни ломались и вырывались из склона оврага, и его ствол, как ужасающий таран, пошел прямо на Росторна.
      Джули бросилась к Росторну, и в этот момент, он поскользнулся и скрылся среди камней. Дерево, падая, повернулось, и одна из его ветвей ударила Джули по голове. Она зашаталась, упала навзничь, и дерево, треща ветвями и сучьями, рухнуло прямо на нее. Джули почувствовала страшную боль в ногах, и мир завертелся вокруг нее красным колесом. Потом все звуки, даже рев ветра, стихли, красное колесо превратилось в серое, и тут же наступила полная тьма.
      Сначала Росторн не понял, что произошло. Он слышал крик Джули, и в ту же секунду его бросило на землю и понесло куда-то. Он не скоро пришел в себя от падения по склону оврага. В груди сильно щемило – нехороший признак старой его болезни, и он знал, что пока не восстановится дыхание и не успокоится сердце, двигаться было опасно. Через некоторое время он смог сесть и посмотреть наверх. Он увидел кучу перепутанных, изломанных ветвей.
      – Джули! – позвал он. – С вами все в порядке?
      Голос его был еле слышен в крепчавшем ветре. Он крикнул несколько раз подряд, но ответа не было. Он в отчаянии смотрел на склон оврага, зная, что должен заставить себя подняться по нему, но не будучи уверен, сможет ли это сделать. Медленно он начал подниматься, стараясь экономить остатки сил, используя каждый надежный камень для отдыха.
      Он почти добрался до верха.
      Когда Росторн протянул руку, чтобы в последний раз схватиться за камень и подтянуться, его тело пронзила резкая боль. Казалось, что кто-то вдруг вонзил в его грудь раскаленный железный прут, сердце стало шириться и словно раскололось на части. Он издал мучительный крик, и его тело скатилось по склону оврага и неподвижно застыло на дне, омываемое бегущей водой.

      Уайетт съехал с дороги и подвел лендровер к зарослям кустов на склоне. Затем, найдя в земле почти незаметную выемку, поставил туда машину. Это было все, что он мог сделать, чтобы обеспечить ее безопасность. Доусон спросил:
      – А почему бы нам не остаться внутри?
      Уайетту пришлось разочаровать его.
      – Машину может перевернуть, несмотря на то, что ее подпирают кусты. Не будем рисковать.
      Доусон вынужден был отбросить надежды на то, чтобы спастись от дождя и ветра, и они начали искать место, где могли бы укрыться сами. Ветер был уже сильный и, крепчая с каждой минутой, сбивал их с ног. Вскоре они натолкнулись на фланг посланного сюда Фавелем отряда. Солдаты заканчивали рыть убежище, и Уайетт попросил у них лопату, чтобы соорудить окопчик для себя и Доусона.
      Копать здесь оказалось трудно – земля была каменистой, слой почвы тонкий, и Уайетт смог сделать лишь небольшое углубление. Но он постарался расположить его между скалами так, чтобы те образовали надежную защиту против ветра.
      Закончив, он сказал Доусону:
      – Вы оставайтесь здесь, а я хочу повидать кого-нибудь из офицеров.
      Доусон расположился за скалой и выразительно посмотрел на небо.
      – Глядите, это вам не прогулка при легком весеннем ветерке.
      Уайетт по-пластунски отполз от скалы. Ветер облепил его тело, словно некий гигант обхватил его пятерней в попытке оторвать от земли. Но он только плотнее прижался к ней и продолжал двигаться вперед. Скоро он дополз до окопчика, где виднелся узел из форменной одежды, который, распрямившись на его зов, оказался солдатом.
      – Где ваш командир? – прокричал Уайетт.
      Солдат большим пальцем ткнул в сторону склона.
      – Далеко?
      Солдат выкинул три пальца – триста футов или метров? В любом случае далековато. Удивленные карие глаза посмотрели, как Уайетт отполз от окопа, и скрылись опять под шинелью.
      Уайетт потратил немало времени, чтобы отыскать офицера. Когда он нашел его, то обнаружил, что уже видел его в штабе Фавеля. К счастью, и тот узнал Уайетта, и его губы расплылись в белозубой улыбке.
      – Привет белому человеку, – прокричал он. – Спускайтесь сюда.
      Уайетт втиснулся в окопчик офицера. Переведя дыхание, он спросил:
      – Вы не видели здесь белой женщины?
      – Нет, никого не видел. Здесь вообще никого нет, кроме моих солдат. – Он опять широко улыбнулся. – Солдат-неудачников.
      Хотя Уайетт и не ждал никаких хороших новостей, но все же был разочарован. Он спросил офицера:
      – А где население? Как оно это все переносит?
      – Люди все там, ближе к Негрито. Каково их настроение, я не знаю, мы еще не успели выяснить. Я послал несколько человек вниз, но они еще не вернулись.
      Уайетт подумал, что солдаты этого отряда проделали колоссальную работу. Они совершили марш-бросок на десять миль, затем зарылись в землю, и все это за два часа.
      – Я вообще-то ожидал увидеть кого-нибудь здесь, – добавил офицер.
      – Да нет, ниже безопаснее, – сказал Уайетт. – Там ветер вряд ли будет больше восьмидесяти-девяноста миль в час. Здесь – дело другое. Здесь более открытое место. Как твои солдаты перенесут пребывание здесь?
      – С нами все будет в порядке, – сдержанно ответил офицер. – Мы – солдаты Джулио Фавеля. Мы привыкли к вещам похуже.
      – Не сомневаюсь, – сказал Уайетт. – Но и ветер этот достаточно нехорош.
      Офицер энергично закивал головой в знак согласия. Затем представился.
      – Меня зовут Андре Делорм. У меня была плантация в долине Негрито. Я надеюсь, что когда с Серрюрье будет покончено, я получу ее обратно. Приезжайте навестить меня, мистер Уайетт. Вы повсюду на Сан-Фернандесе желанный гость.
      – Спасибо, – ответил Уайетт. – Но я еще не знаю, останусь ли здесь.
      Делорм посмотрел на него широко открытыми глазами.
      – Но почему? Вы спасли народ Сен-Пьера, вы научили нас, как погубить Серрюрье. Вы будете здесь великим человеком. Вам поставят памятник, наподобие того, что стоял на площади Черной Свободы. Гораздо лучше любоваться на статую того, кто спасает, а не убивает.
      – Спасает? – произнес Уайетт саркастически. – Но вы же сами сказали, что я научил вас, как погубить Серрюрье и его армию.
      – Это дело другое, – Делорм пожал плечами. – Фа-вель говорил мне, что вы виделись с Серрюрье и он не поверил вам.
      – Да.
      – Ну вот, значит, он сам виноват в том, что погиб. Он сглупил.
      – Я должен возвращаться, – прервал его разговор Уайетт. – Там у меня друг остался.
      – Лучше бы вам остаться, – сказал Делорм, прислушиваясь к завываниям ветра.
      – Нет, он ждет меня.
      – Хорошо, господин Уайетт. Но не забудьте навестить меня в Ла Карьер, когда все пройдет. – Он протянул коричневую мускулистую руку, и Уайетт пожал ее. – Вы не должны уезжать с Сан-Фернандеса, мистер Уайетт. Вы должны остаться и помогать нам в борьбе с ураганами. Мы же тут не все время деремся друг с другом. – Он улыбнулся. – Только когда это необходимо.
      Уайетт вылез из окопчика и чуть не задохнулся от налетевшего на него ветра. Он предпочел бы остаться с Делормом, но знал, что должен вернуться. Если что-то случится с Доусоном, ему с его забинтованными руками трудно будет помочь себе, и Уайетту надо было быть с ним. Обратный путь занял у него около получаса, и он почти выбился из сил, когда перевалился через край их убежища.
      – Я уж думал, что вас ветром унесло, – прокричал Доусон, подвигаясь. – Что там происходит?
      – Ничего особенного. О Джули или миссис Вормингтон никаких сведений. Наверное, они ниже по склону, и это к лучшему.
      – А где мы находимся по отношению к точке, которую тот парень показал на карте?
      – Мы от нее примерно в миле.
      – Что ж, придется сидеть в этой дыре, – сказал Доусон, запахивая поплотнее пиджак и прижимаясь к скале.
      Пока Уайетта не было, он многое передумал в одиночестве и строил планы на будущее. После урагана он решил сразу же лететь в Нью-Йорк и привести в порядок свои дела. Затем он вернется на Сан-Фернандес, купит себе здесь домик, лодку и займется рыбной ловлей. Время от времени будет писать. Три его последние книги были неважными. Их, правда, раскупили благодаря неистовым усилиям Вайсмана, его секретаря, и критики были к ним снисходительны, но он сам в глубине души знал, что они никуда не годились. Он чувствовал, что потерял легкость пера и живость воображения, и это тревожило его. Но теперь он твердо верил в то, что сможет писать не хуже, а, может быть, лучше, чем прежде.
      Наверное, он напишет книгу об этих днях. Ему всегда хотелось написать что-нибудь публицистическое, и вот тема была рядом. Он расскажет читателям о Бруксе, о Серрюрье и Фавеле, о Джули Марлоу и Папегайкосе и тысячах людей, очутившихся в горниле войны и урагана. И, конечно, это будет рассказ о Уайетте. О себе он напишет совсем немного или ничего не напишет. Что, собственно, он сделал, кроме того, что способствовал аресту Уайетта и причинил неприятности другим? Это тоже войдет в книгу, но никакой фальшивой риторики, никакого восхваления в духе Вайсмана в ней не будет. Книга должна быть по-настоящему хорошей.
      Он поворочался, укладываясь поудобнее, чтобы лучше противостоять усиливающемуся ветру.
      Прошло некоторое время, и Сан-Фернандес снова подвергся налету стихии. Снова могучие ветры терзали остров, вздымаясь со стороны моря, словно ангелы мщения, и яростно набрасывались даже на горную твердыню в попытке сокрушить ее и свалить в океан, откуда она вознеслась. Ураган, конечно, вносил свою лепту в длительный процесс уничтожения этой части суши – оползнем в одном месте, руслом потока в другом, отколотым от горы камнем в третьем, но чтобы совсем стереть ее с лица земли, потребовалось бы еще множество ураганов.
      Живой природе досталось от урагана гораздо больше, чем твердым неодушевленным скалам. Травы и кусты были вырваны из почвы и ветер унес их прочь, деревья ломались, как спички, и даже жесткие колючки, жадно цеплявшиеся корнями за каменную землю, держались из последних сил. Животные и птицы в горах погибали сотнями.
      А каково было людям?
      На склонах долины Негрито лицом к лицу с ураганом оказались почти шестьдесят тысяч мужчин, женщин и детей. Многие из них умирали, не выдержав напряжения, другие умирали от холода, от ударов о камни, от болезней. Некоторые из-за нелепых случайностей. Но все же число умерших не могло бы сравниться с числом погибших, останься они в Сен-Пьере.
      В течение десяти часов ураган бушевал над островом. И каждая минута была наполнена бесконечным оглушительным шумом и яростными атаками ветра. Людям ничего не оставалось делать, как теснее прижаться к земле в надежде остаться в живых. Так и Уайетт с Доусоном скрючились в своей неглубокой норе за скалой, чтобы, как выразился Доусон, «пересидеть» ненастье.
      Ураган достиг своей наивысшей точки в одиннадцать часов утра, и после этого ветер постепенно стал стихать. Уайетт понял, что внезапного падения ветра, как это случалось в зрачке урагана, на этот раз не будет, и процесс его успокоения займет несколько часов. До тех пор ветер будет сильным.
      Только в три часа дня ветер стих настолько, что можно было хоть и с трудом стать во весь рост. Уайетт не мог дольше лежать. Он сказал Доусону:
      – Я спускаюсь в долину.
      – Думаете, уже можно? – спросил Доусон.
      – Ничего, сейчас уже достаточно безопасно.
      – Хорошо. Как мы пойдем?
      – Лучше всего, я думаю, спускаться прямо вниз. – Он посмотрел в сторону окопа Делорма. – Я хочу еще раз поговорить с командиром.
      Они, ковыляя, прошли по склону, и Уайетт, наклонившись над окопом, крикнул Делорму:
      – Я советую вам и вашим людям еще час посидеть в укрытии.
      Делорм выглянул наружу.
      – Вы спускаетесь вниз? – Его голос был усталым и осипшим.
      – Да.
      – Тогда мы тоже. – Он приподнялся в своем окопе и начал шарить в кармане. – Людям трудно будет сидеть еще один час. – Он сунул в рот свисток и резко засвистел. Тут же местность вокруг стала оживать, солдаты показались из своих дыр и окопов. Подошел сержант, и Делорм отдал ему серию быстрых распоряжений.
      – Будьте осторожны, когда будете спускаться, – сказал Уайетт. – Сейчас нетрудно ногу сломать. Если встретите любого белого человека, дайте мне знать.
      Делорм улыбнулся.
      – Фавель говорил мне, что мы должны найти некую мисс Марлоу. Кажется, вы ею интересуетесь.
      – Говорил? – воскликнул Уайетт в удивлении. – Откуда ему об этом известно?
      – Фавелю известно все, – произнес Делорм с гордостью. – Он ничего не пропускает. Я думаю, что он узнал об этой женщине из разговоров с англичанином – Костоном.
      – Я должен буду его поблагодарить.
      Делорм покачал головой.
      – Это мы должны вас благодарить, мистер Уайетт. Мы многим вам обязаны. Если я увижу мисс Марлоу, я вас извещу.
      – Благодарю. – Уайетт посмотрел на Делорма. – Я обязательно приеду навестить вас на вашей плантации. Где, вы сказали, она находится?
      – Вверх по Негрито – у Ла-Карьера. – Делорм улыбнулся. – Только подождите, пока я приведу ее в порядок. Сейчас, я думаю, от нее мало что осталось.
      – Подожду, подожду, – заверил его Уайетт и отошел.
      Спускаться вниз оказалось трудным делом. Порывы ветра били все еще очень сильно, почва под ногами раскисла и ползла. По дороге было много упавших деревьев и ям, которые надо было обходить. Лишь спустя четверть часа они наткнулись на первого человека. Рядом с ним в небольшом углублении неподвижно лежало еще несколько тел. Доусон посмотрел на них, и выражение ужаса появилось на его лице.
      – Они мертвы, – сказал он. – Это все мертвецы. Уайетт подошел к ним, наклонился над одним из тел и потряс за плечо. Человек медленно поднял голову и тупо уставился на Уайетта. Уайетт отнял руку, и голова упала назад.
      – Ничего, они очухаются, – сказал Уайетт. – Пошли. Солдаты присмотрят за ними.
      Доусон посмотрел вверх.
      – Вон они уже спускаются. Пошли дальше.
      Они продолжили путь вниз по склону и теперь на каждом шагу натыкались на людей – лежавшие вокруг тела больше походили на комки старой, небрежно брошенной одежды. Никто из них не двигался, и Уайетт время от времени подходил к ним ближе, чтобы посмотреть, что с ними.
      – Они все, к счастью, живы, – сказал он Доусону. – Но они сами еще не знают, выжили они или нет.
      – Они, наверное, в шоке?
      – Ну да, – сказал Уайетт. – Я читал об этом, но сам никогда не видел. Вообще, чтобы пережить все это, нужно нечто большее, чем просто желание выжить, нужна цель – вот как у этих. – Он показал рукой на спускавшихся по склону солдат. – Пошли. Здесь нам делать нечего. Фавелевские солдаты сами займутся людьми. Мы спустимся до воды и потом пойдем вверх по долине.
      У воды они впервые увидели трупы – прибитые к берегу новоявленного озера тела утонувших, и в первый раз им попались люди, действовавшие хоть как-то осмысленно. Несколько мужчин и женщин медленно шли, оглядываясь по сторонам, видимо, в поисках родных. Они были подобны заводным автоматам и на вопросы Уайетта не хотели или не могли отвечать. Уайетт махнул на них рукой и сказал Доусону:
      – Пошли вверх по долине, где-то там, кажется, видели белую женщину.
      Когда они прошли примерно полмили, им попалась женщина, прижимавшая к груди ребенка. Ребенок был мертв, и его голова неестественно болталась, как у сломанной куклы. Но женщина, казалось, не замечала этого.
      – Какой ужас! – проговорил Доусон. – Какой безнадежный ужас! Ну что тут сделаешь?
      – Ничего, – согласился Уайетт. – Да нам и не надо ничего делать, пусть ею займутся соотечественники.
      Доусон бросил взгляд на склон.
      – Да тут же тысячи людей. Что может сделать один отряд? Нет ни лекарств, ни докторов, ни госпиталей в Сен-Пьере, готовых принять людей. Многие из этих людей, видимо, умрут.
      – Посмотрите сколько народу на другой стороне долины, – сказал Уайетт показывая на другой берег. – Так по всему течению Негрито. Да, найти среди них одного человека – невыполнимая задача.
      – Но Джули белая, – заметил Доусон. – Ее легко заметить.
      – Здесь много белых, таких же, как мы, – мрачно отозвался Уайетт. – Пошли.
      Они продолжали свой путь, и Уайетт то и дело останавливал кого-нибудь из более или менее пришедших в себя людей и спрашивал их о белой женщине. Некоторые не отвечали, некоторые грубо ругались, некоторые бормотали что-то невразумительное, но о белой женщине они, было видно, ничего не знали. Раз Уайетт с криком «Вот она!» одним прыжком настиг какую-то женскую фигуру и схватил ее за руку. Женщина в испуге обернулась, и они увидели кремового цвета лицо окторонки.
      Наконец, они дошли до места и начали поиски более методично, переходя от одной группы людей к другой. Но в течение часа они не нашли ни Джули, ни какого-либо другого белого. Доусон был в ужасе от того, что он видел, и предположил, что только на одной стороне Негрито было больше тысячи погибших и бессчетное количество раненых и покалеченных.
      Люди в основном пребывали в состоянии шока, они либо сидели, тупо глядя перед собой, либо бесцельно бродили вокруг. Воздух был наполнен стонами и криками. Лишь немногие пришли в себя и начали участвовать в спасательных операциях.
      Джули не было.
      – Но этот человек не мог ошибиться, – настойчиво повторял Уайетт.
      – Нам остается продолжать поиски, – сказал Доусон. – Больше ничего.
      – Мы могли бы пройти к прибрежной дороге. По крайней мере, нам известно, что они направлялись по ней.
      – Нет, сначала надо до конца проверить здесь, – возразил Доусон, – смотрите, сюда направляется один из фавелевских парней. Такое впечатление, что он идет к нам.
      Уайетт резко повернулся в сторону, куда показывал Доусон. Солдат подбежал к ним.
      – Вы ищете белого?
      – Женщина? – спросил Уайетт сдавленным голосом.
      – Да, она вон там, за склоном.
      – Пошли, – почти закричал Уайетт и побежал. Доусон устремился за ним. Они поднялись на вершину небольшого склона, за которым обнаружилась небольшая низина, заполненная людьми. Их было человек двести. Ближайшие, увидев их внезапное появление, встрепенулись и подняли головы, уставившись на них.
      – Вон она, – сказал Доусон и тут же остановился. – Это Вормингтон.
      – Она должна знать, где Джули, – взволнованно сказал Уайетт и быстро пошел через толпу, лавируя среди людей. Он схватил миссис Вормингтон за руку и выпалил:
      – Вы живы. А где Джули? Мисс Марлоу?
      Миссис Вормингтон посмотрела на него и разразилась рыданиями.
      – О, наконец-то, наконец-то я вижу белое лицо. Как я рада.
      – Что случилось с Джули? С остальными?
      Ее лицо сморщилось.
      – Они убили его, – истерически проговорила она. – Они его застрелили и воткнули в него штык... потом еще... еще... Боже мой... кровь...
      Уайетт похолодел.
      – Кого его? Росторна? Папегайкоса?
      Миссис Вормингтон смотрела на тыльные стороны своих рук.
      – Было много крови, – сказала он с неестественным спокойствием. – Она была очень красная.
      Уайетт с трудом сдерживал себя.
      – Кто был убит?
      Она вскинула голову.
      – Грек. Они меня обвинили в этом. Но это не я, не я. Я не нарочно. Я должна была сделать это. А они обвинили меня.
      – Кто и в чем вас обвинил? – спросил Доусон.
      – Эта девчонка, эта паршивка. Она сказала, что я убила его, но это не я. Его убил солдат с винтовкой и штыком.
      – Где сейчас Джули? – настойчиво спросил Уайетт.
      – Не знаю, – визгливо ответила миссис Вормингтон. – И не хочу знать. Она меня все время била, и я убежала. Я боялась, что она убьет меня, она сама так сказала.
      Уайетт в изумлении посмотрел на Доусона, затем тихо но с затаенной угрозой спросил:
      – Откуда вы пришли?
      – Мы пришли с той стороны, со стороны моря. Потом я убежала. Там была река, водопад, мы все намокли. – Она содрогнулась. – Я думала, что схвачу воспаление легких.
      – Там разве есть река? – спросил Доусон Уайетта.
      – Нет.
      Миссис Вормингтон явно было в состоянии шока, и ее следовало расспрашивать осторожно, как ребенка, чтобы чего-нибудь от нее добиться.
      – Где эта река? – нежно спросил Уайетт.
      – Наверху, на вершине горы, – ответила она смутно.
      Доусон шумно вздохнул, и она перевела взор на него.
      – А почему я должна вам говорить, где они? – вдруг взорвалась она. – Они вам наврут обо мне с три короба, только и всего. – Она сжала пальцы в кулаки так, что ногти впились в ладони. – А она пусть подохнет так же, как желала этого мне.
      Доусон похлопал Уайетта по плечу.
      – Давайте отойдем.
      Уайетт был в ужасе от состояния миссис Вормингтон и легко позволил отвести себя в сторону, Доусон сказал:
      – Слушайте, она же сумасшедшая. Что она болтает?
      – Да, совсем свихнулась.
      – Тем не менее я убежден, что она знает, где Джули. Что-то сильно напугало ее, причем это не ураган, ураган лишь усугубил дело. Вполне возможно, что она-таки убила Эвменидеса, и Джули видела это. Это значит, что она боится быть обвиненной в убийстве. Она, конечно, сумасшедшая, но, я думаю, что она больше притворяется, старая лиса.
      – Мы должны извлечь из нее информацию, – сказал Уайетт. – Но как?
      – Предоставьте это мне, – кровожадно заявил Доусон. – Вы англичанин, джентльмен, не умеете обращаться с такими типами. А я американский сукин сын чистой воды, я вытряхну ее наизнанку и вправлю ей мозги.
      Он вернулся к миссис Вормингтон и заговорил нарочито умиротворенным тоном:
      – Ну, миссис Вормингтон. Мне-то вы расскажете, где находится мисс Марлоу и мистер Росторн.
      – Ничего подобного. Я не выношу, когда обо мне сплетничают и распространяют слухи.
      Голос Доусона приобрел металлический оттенок.
      – Вы знаете кто я такой?
      – Конечно. Вы Большой Джим Доусон. Вы мне поможете выбраться отсюда, правда? – Она плаксиво заныла. – Я хочу домой, в Америку.
      Он сказал сурово:
      – Значит, вы знаете, кто я. И знаете мою репутацию. Я человек крутой. У вас есть только один шанс быстро оказаться дома – сказать, где находится Росторн. Иначе я вас привлеку по делу об исчезновении британского консула. Можете быть уверены, что без расследования тут не обойдется, англичане люди консервативные и не любят, когда исчезают их служащие.
      – На верху склона, – проговорила миссис Вормингтон тусклым голосом. – Там есть пещера.
      – Покажите. – Он проследил взглядом направление ее руки. – А вы неплохо перенесли этот ураган, – сказал он сумрачно, вновь глядя на миссис Вормингтон, – значит, о вас кто-то заботился. Вы должны быть благодарны за это, а не ругаться.
      Он вернулся к Уайетту.
      – Все в порядке. Там наверху есть пещера или что-то вроде этого. Они там. – Он махнул рукой.
      Не говоря ни слова, Уайетт бросился к склону и стал быстро подниматься по нему. Доусон, ухмыльнувшись, последовал за ним, но не столь поспешно. Вдруг вверху раздался рокот мотора. Он поднял голову и увидел, как из-за кромки склона появился, словно большой кузнечик, вертолет.
      – Эй! – закричал он. – Морская авиация идет на помощь! Они вернулись.
      Но Уайетт был уже далеко впереди, карабкаясь вверх так отчаянно, будто спасал свою жизнь. Может, так оно и было.

      Костон стоял на бетонной полосе около разрушенной башни аэродрома на мысе Саррат и смотрел, как со стороны моря неровной линией движутся вертолеты. Командующий Брукс действовал стремительно. Авианосец под его началом, должно быть, находился где-нибудь совсем рядом с траекторией урагана, и, как только он прошел, вертолеты поднялись в воздух. Это было только начало. Вскоре на Сан-Фернандес полетят самолеты, неся с собой столь необходимые сейчас людям медикаменты.
      Он посмотрел на группу офицеров во главе с Фавелем, стоявшую неподалеку, и улыбнулся. Американцам готовился сюрприз. Фавель выразился недвусмысленно:
      – Я займу базу на мысе Саррат. Пусть чисто символическими силами, но я придаю этому большое значение.
      Согласно приказу, была послана группа солдат и офицеров, которые совершили опасный путь через затопленное устье Негрито, и теперь были здесь, дожидаясь американцев. Фавель обнаружил уязвимый для них пункт в договоре 1906 года и собирался им воспользоваться.
      – Все очень просто, мистер Костон, – объяснил он. – В договоре сказано, что если американские силы добровольно покинут базу и права на нее заявит правительство Сан-Фернандеса, договор прекращает свое действие. Костон поднял брови.
      – Это будет довольно неприглядная акция, – заметил он. – Американцы возвращаются, чтобы оказать вам бескорыстную помощь, а вы отплачиваете им тем, что отбираете у них базу.
      – Американцы не дадут нам ничего из того, что они уже не должны нам, – сухо возразил Фавель. – Они в течение шестидесяти лет арендовали восемь квадратных миль ценнейшей территории почти за так, при том, что договор на аренду был составлен, когда они оккупировали Сан-Фернандес, словно вражескую страну. – Он помотал головой. – Я не собираюсь отбирать у них базу, мистер Костон. Но я думаю, что нахожусь в положении, когда могу продиктовать новые, более подходящие для нас условия аренды.
      Костон вытащил из кармана блокнот и раскрыл его:
      – Тысяча шестьсот девяносто три доллара в год, – прочел он, – думаю, что аренда, действительно, стоит большего, и вы этого заслуживаете.
      – Вы забыли двенадцать центов, мистер Костон, – улыбнулся Фавель. – Я полагаю, что Международный суд в Гааге назначит правильную цену. Я хочу, чтобы вы были независимым свидетелем того, что правительство Сан-Фернандеса взяло под контроль мыс Саррат.
      И вот теперь Костон смотрел, как первый из вертолетов приземлился на суверенной территории Сан-Фернандеса. Из него стали вылезать люди. Золотом блеснула кокарда на головном уборе одного из них.
      – Господи, да это, кажется, сам Брукс, – пробормотал Костон. Он увидел, как Фавель вышел вперед, и два солдата встретились.
      – Добро пожаловать вновь на мыс Саррат, – сказал Фавель, протягивая руку. – Я – Джулио Фавель.
      – Брукс, капитан первого ранга, Военно-морской флот США.
      Они пожали друг другу руки. Интересно, подумал Костон, знает ли Брукс о слабом месте договора. Если и да, то он не подал вида и не удивился, бросив взгляд на сохранившуюся на остатках контрольной башни мачту, на которой висел зелено-золотой флаг Сан-Фернандеса.
      Брукс сказал:
      – В чем вы нуждаетесь прежде всего, мистер Фавель? И где? У нас все есть, вы только скажите.
      – Мы нуждаемся во всем, но в первую очередь нужны врачи, медикаменты, продукты, одеяла. Затем нужно подумать о временных жилищах, хотя бы палатках.
      Брукс кивнул головой в сторону приземлившихся вертолетов.
      – Эти ребята сейчас проверят посадочную полосу, затем мы организуем временную диспетчерскую службу, и можно начать принимать самолеты из Майами и Пуэрто-Рико. Они уже готовы и ждут сигнала. Тем временем можно послать вертолеты. Они загружены медикаментами. Куда надо лететь?
      – Вверх по Негрито. Там будет уйма работы.
      Брукс поднял брови.
      – Негрито? Разве население было выведено из Сен-Пьера?
      – Да, благодаря вашему Уайетту. Очень настойчивый молодой человек.
      – Да, – сказал Брукс. – К сожалению... – конца фразы Костон не слышал, потому что Брукс и Фавель повернулись и вместе двинулись вдоль посадочной полосы.

      Доусон нагнал Уайетта, когда тот был почти наверху.
      – Подождите! – задыхаясь, проговорил он. – Вы же так надорветесь.
      Уайетт ничего не ответил, чтобы не сбиться с ритма, его ноги работали, как шатуны. Они достигли вершины, и Уайетт оглянулся, с трудом стоя на почти онемевших от усилий ногах.
      – Я ... не вижу... пещеры...
      Доусон посмотрел в сторону моря и увидел вдалеке полоску долгожданного голубого неба.
      – Предположим, они шли со стороны берега, куда они могли повернуть?
      – Не знаю, – раздраженно отозвался Уайетт.
      – Я бы двинулся в сторону Сен-Пьера. Все-таки лучше быть ближе к дому, когда ураган прекратится.
      Они прошли немного вдоль гребня гряды. Вдруг Уайетт остановился.
      – Вот что-то вроде русла.
      Доусон посмотрел вниз на овраг.
      – Пожалуй. Другого все равно ничего нет. Давайте посмотрим.
      Они спустились в овраг и осмотрелись. Лужи воды стояли кое-где между камнями. Уайетт сказал:
      – Во время урагана здесь должен был быть поток. Наверное, потому миссис Вормингтон и упоминала реку наверху. – Он набрал воздуха в легкие и закричал:
      – Джули! Джули! Росторн!
      Ответа не было. Все было тихо, только издали доносился рокот вертолета, садившегося в долину.
      – Надо пройти немного вперед, – предложил Доусон. Может, они ниже. А может, уже спустились вниз.
      – Вряд ли, – возразил Уайетт. – Росторн знает, что дорога на Сен-Мишель легче и безопаснее.
      – Может, и так, – согласился Доусон.
      – Давайте все же получше посмотрим здесь. – Он стал спускаться в овраг. Доусон шел за ним, внимательно осматриваясь кругом. Время от времени Уайетт кричал, и они останавливались, чтобы прислушиваться.
      – Эта телка Вормингтон говорила что-то о водопаде, – сказал Доусон. – Вы видите что-либо похожее на водопад?
      – Нет, – коротко ответил Уайетт. Они спустились еще ниже.
      – Неплохое место для того, чтобы пересидеть ураган, – заметил Доусон, глядя на крутые склоны оврага. – Лучше, чем наша дыра в земле.
      – Тогда где же они, черт возьми? – воскликнул Уайетт, начинавший терять терпение.
      – Успокойтесь, – сказал Доусон. – Если они здесь, мы их найдем. Сделаем вот что. Вы продолжайте спуск, а я поднимусь вверх и пойду вдоль оврага. Если что-то увижу, крикну вам.
      Он опять выбрался на склон гряды и пошел краем оврага. Как он и предполагал, идти верхом было гораздо легче, несмотря на то и дело попадавшиеся стволы сваленных ураганом деревьев. Он шел, внимательно вглядываясь в дно оврага. Прошло немало времени, прежде чем его внимание привлекло движение внизу.
      Сначала он решил, что какое-то животное медленно ползет среди камней, но тут же с бьющимся сердцем осознал, что это человек. Он быстро спустился вниз и, спотыкаясь о камни, подошел к лежавшей ничком фигуре. Повернув ее к себе, он поднял голову и прокричал:
      – Уайетт! Идите сюда! Я нашел Росторна!
      Росторну было совсем плохо. На мертвенно-бледном лице запеклась кровь, правая половина тела была, видимо, парализована, и он механически продолжал загребать одной левой рукой. Доусон приподнял его. Веки его задрожали, он с трудом приоткрыл их, губы беззвучно зашевелились.
      – Ничего, ничего, – приговаривал Доусон. – Теперь вы в безопасности.
      Росторн судорожно глотнул воздуха и прошептал:
      – Сердце... приступ...
      – Тише, тише, – сказал Доусон. – Не напрягайтесь. – Подошел Уайетт, Доусон поднял голову. – У бедняги сердечный приступ. Ему плохо.
      Уайетт взял Росторна за руку, нащупал еле бившуюся жилку, посмотрел в его остекленевшие глаза, смотревшие в бесконечность неба. Серые губы вновь зашевелились:
      – Водопад... дерево... дерево...
      Тело Росторна внезапно обмякло в руках Доусона, челюсть отвисла.
      Доусон бережно положил его на камни.
      – Он мертв.
      Уайетт мрачно смотрел на тело Росторна.
      – Он что, полз? – прошептал он.
      Доусон кивнул.
      – Он полз вниз по оврагу. Неужели он надеялся выбраться из него?
      – Джули не могла его так оставить, – сказал Уайетт, делая над собой усилия, чтоб не сорваться. – Что-то случилось с ней.
      – Он тоже упомянул водопад, как и Вормингтон.
      – Это, наверное, выше. Мне кажется, я представляю себе, где он, – сказал Уайетт, распрямляясь. Он повернулся и двинулся по оврагу вверх, не думая о том, что может упасть и сломать или вывихнуть себе ногу в этом хаосе камней. Доусон шел за ним медленнее и аккуратнее. Через некоторое время он увидел Уайетта, стоявшего у выступа скалы, неподвластной никакому урагану. В руках у Уайетта был какой-то предмет.
      – Это сумочка миссис Вормингтон, – сказал он. – А это водопад. – Он кивнул головой вверх, где виднелась сеть переплетенных корней. – И дерево. Он ведь говорил и о дереве, да! – Он стал карабкаться вверх. – Давайте посмотрим поближе на это за чертово дерево. – Он подал Доусону руку, и они подобрались к лежащему дереву снизу. Уайетт сунул голову в узел переплетенных ветвей.
      – Она здесь, – сказал он убитым голосом.
      Доусон подошел сзади и заглянул через плечо Уайетта.
      – Ну вот, мы и нашли ее, – тяжело вздохнул он.
      Она лежала, прижатая к земле стволом и ветвями дерева. Кончики пальцев ее левой руки были разодраны в кровь, видимо, она пыталась сбросить с себя страшный груз. Испачканное глиной лицо было мраморно-бледно, и единственное, что жило на ее теле, – прядь волос, развеваемая ветерком.
      Уайетт отступил назад и оценивающе оглядел дерево.
      – Давайте-ка отодвинем его, – прохрипел он. – Или поднимем.
      – Дейв, – тихо сказал Доусон. – Она мертва.
      – Мы этого не знаем! – взорвался Уайетт. – Не знаем!
      Доусон отступил назад на шаг, потрясенный вулканической силой, исходившей от этого человека.
      – Хорошо, – сказал он. – Хорошо, Дейв. Мы подвинем дерево.
      – И мы будем делать это осторожно, слышите?
      Доусон с сомнением посмотрел на большой и тяжелый ствол.
      – Как мы приступим к этому?
      Уайетт яростно набросился на сломанную ветвь и отбросил ее.
      – Надо освободить ее тело от этого груза, – запыхавшись, проговорил он. – Тогда кто-нибудь из нас вытащит ее оттуда.
      Для Доусона задача выглядела вовсе не простой, но он был готов попробовать. Он взял ветвь у Уайетта и обошел вокруг дерева, ища удобное место для рычага. Уайетт набрал крупных камней и следовал за ним.
      – Вот, – сказал он, – вот место. – Лицо его было белым, как полотно. – Надо быть очень осторожным.
      Доусон подсунул ветвь под ствол, нажал на нее. Раздался какой-то треск, но ствол не сдвинулся ни на миллиметр.
      Уайетт оттеснил Доусона от рычага и тоже надавил, но с тем же успехом.
      – Давайте вместе, – сказал он.
      – А кто же будет подкладывать камни? – резонно спросил Доусон.
      – Я сделаю это ногой, – нетерпеливо ответил Уайетт. – Давайте.
      Они вместе навалились на сук. Доусон почувствовал страшную боль в руках, но терпел. Ствол немного приподнялся, и Уайетт умудрился загнать под него камень. Потом еще – больших размеров, и еще.
      – Пока достаточно, – запыхавшись, сказал Уайетт.
      Они медленно отпустили рычаг, и дерево легло на камни. Доусон, кривясь от боли, отошел. Уайетт посмотрел на его лицо.
      – В чем дело? – сказал он, и тут только до него дошло. – О, Боже, простите. Я совсем забыл о ваших руках.
      Доусон, стараясь подавить боль, вымученно улыбнулся.
      – Ничего. Все в порядке.
      – Это правда?
      – Да, все хорошо.
      Уайетт опять сосредоточился на дереве. Он подполз под ветки и сказал оттуда глухим голосом:
      – Надо еще разочек его качнуть. – Он вылез наружу. – Я буду нажимать на рычаг, а вы постарайтесь вытащить ее оттуда.
      Он аккуратно подоткнул камни, всунутые им под ствол, затем взялся за сук и, когда Доусон, крикнул, что он готов, изо всей силы налег на него. Дерево не двигалось, и он набросился на сук так, что, казалось, еще немного и затрещат его собственные кости. В затуманенном мозгу возникла картина тюремной камеры, где он вот так же атаковал стену. Что же, тогда он добился своего, и должен добиться своего и сейчас.
      Дерево не двигалось.
      Доусон вылез из-под ветвей. Он был рядом с телом Джули и теперь точно знал, что она мертва, но он никак не обнаружил этого перед Уайеттом. Он сказал:
      – Здесь нужен вес, а не мускульная сила. Я на шестьдесят футов тяжелее вас, дайте-ка я попробую. А вы вытаскивайте ее из-под дерева.
      – А как ваши руки?
      – Это ведь мои руки, а? Залезайте туда.
      Он подождал, когда Уайетт будет готов, и налег на сук всей своей массой и со всей силой. От мучительной боли в руках он чуть не закричал, и крупные капли пота выступили у него на лбу.
      Ствол поддался, и Уайетт закричал:
      – Держите его! Ради Бога, держите его!
      Доусону показалось, что он уже в аду, и на какую-то долю секунды в мозгу пронеслась мысль о том, сможет ли он теперь пользоваться своими руками, скажем, печатать на машинке. «Черт! – отбросил он эту мысль. – Я смогу диктовать». И он надавил на рычаг еще сильнее. Краем глаза он видел, как Уайетт выбирается из-под ветвей, таща что-то с собой, и до него донеслись, словно издалека, желанные слова:
      – Все! Можете отпускать.
      Он отпустил сук и повалился на землю в изнеможении от боли. Когда пылающий ад в его руках сменился благодатным глухим нытьем, он открыл глаза и увидел, что Уайетт склонился над Джули, прижимая ухо к ее груди. И с потрясением, близким к шоку, он услышал его возбужденный вопль:
      – Она жива! Она жива! Сердце стучит!
      Они довольно долго пытались привлечь внимание летчика кружившего неподалеку вертолета, но когда тот заметил их и подлетел ближе, дела пошли быстро. Вертолет завис над склоном, и оттуда на тросе спустили человека. Доусон бросился к нему:
      – Нам нужен врач.
      Человек улыбнулся.
      – Вот он, перед вами. В чем дело?
      – Там женщина. – Он повел врача к тому месту, где Уайетт заслонял своим телом от винтовых воздушных струй лежавшую на земле Джули.
      Врач склонился над ней. Затем, быстрыми движениями достав из сумки шприц и ампулу, сделал Джули укол. Махнув рукой летчику, он проговорил что-то в микрофон, прикрепленный к тросу. Трос взвился, и через минуту на нем спустился еще один человек. С ним были носилки и медицинская сумка. Джули наложили шины в нескольких местах и сделали еще один укол. Уайетт спросил:
      – Ну как она? Будет она?..
      – Мы вовремя прибыли. С ней будет все в порядке, если нам удастся увезти ее отсюда как можно скорее.
      Джули уложили на носилки, которые нужно было на тросе поднять на вертолет.
      – Вы летите с нами? – спросил врач. – А что это у вас с руками? – сказал он, увидя Доусона.
      – Какими руками? – произнес Доусон с легкой иронией. – Никаких рук нет, доктор, – и он, протягивая вперед забинтованные кисти, начал истерически хохотать.
      – Поехали-ка с нами, – сказал врач. – И вы тоже, – обратился он к Уайетту. – На вас смотреть страшно.
      Их по очереди подняли на тросе. Последним был врач, который, закрыв дверь, подошел к пилоту и тронул его за плечо.
      Уайетт сидел рядом с носилками и смотрел на белое лицо Джули. Он думал о том, согласится ли она выйти замуж за человека, который оставил ее в беде, а не был с ней во время несчастья. Он сомневался в этом, но знал, что предложение он сделает еще раз.
      Затем он посмотрел в окно на уходящую вниз полузатопленную долину Негрито, на склоны гряды и вдруг почувствовал на своей руке легкое прикосновение пальцев. Он быстро обернулся и увидел, что Джули пришла в себя и трогает его за руку. По ее щекам ползли слезы, губы слабо шевелились, но из-за рева мотора ничего не было слышно. Наклонившись, он подставил свое ухо к ее губам.
      – Дейв! Дейв! – говорила она. – Ты жив. – Даже в ее шепоте было несказанное удивление.
      Он улыбнулся ей.
      – Да, мы живы. Сегодня ты будешь в Штатах.
      Ее пальцы пошевелились, и она вновь заговорила. Но он смог разобрать лишь отдельные слова:
      – ... обратно сюда... домик... с видом на море. Сен-Пьер...
      Она закрыла глаза, но рука ее продолжала держать его руку, и Уайетт почувствовал, что груз свалился с его души. Он теперь знал, что она поправится и они будут вместе...
      Он вернулся на базу на мысе Саррат, не зная, что вскоре его имя появится в заголовках всех крупных газет мира, как имя человека, спасшего население целого города и уничтожившего целую армию.
      Он не знал, что его ждет награда, что на склоне лет ему удастся найти подходы к проблеме укрощения ураганов.
      Ничего этого он не знал. Он знал только одно, что он страшно устал и что его постигла профессиональная неудача. Ему не было известно, сколько человек погибло в Сен-Пьере – сотни или тысячи, но даже один погибший был для него, как специалиста, жестоким поражением, и он чувствовал себя несчастным.
      Дэвид Уайетт был ученым, преданным своей науке. Он не очень разбирался в том, что происходило в мире вокруг него, и был слишком юным для своих лет.