'Илы' атакуют

      Едва экипаж хотел спуститься к берегу, как стрелок в темноте разглядел немецкий патруль. Два солдата с автоматами двигались прямо на них. Что делать? Стрелять? Нельзя. Кругом враги, и выстрелы взбудоражат их. И лежать нельзя - сейчас наскочат и убьют.
      Когда немцы подошли совсем близко, были уже в нескольких шагах, Опрышко вдруг всеми пятью пальцами ударил по струнам. В абсолютной тишине этот аккорд был подобен артиллерийскому залпу. Немцы кинулись в разные стороны. А летчик и стрелок кубарем скатились к реке и поплыли. Когда враги опомнились, пришли в себя, было уже поздно - попробуй попади из автоматов по двум плывущим в темноте.
      Гитару все же пришлось бросить. Об этом страшно горевал Опрышко. Но вскоре обзавелся новой и не расставался с ней.
      Или еще одно увлечение - усы. Были вначале и бороды, но их органически не переваривал наш начальник штаба полка Евгений Иванов, приказывал сбривать. С усами же он ничего поделать не мог. И мне припоминается забавный случай, связанный с усами.
      Один наш работник штаба, имея преклонный возраст, носил солидные усы. Гордился он ими чрезмерно. И действительно, усы у него были на зависть всему полку - густые, черные, всегда немного закрученные вверх.
      Однажды он в чем-то проштрафился перед начальником штаба. То ли карты он не подготовил, то ли донесение переврал - не знаю. Я случайно оказался в штабе, когда там уже бушевал ураган.
      - За такие вещи в военное время знаешь что положено? - шумел Иванов.
      - Так точно, - отвечал перепуганный владелец усов.
      - Расстрелять тебя мало!
      - Так точно.
      - Что зарядил свои "так точно", как попугай?
      - Прошу извинения... виноват.
      - Я тебе покажу кузькину мать!..
      Он выскочил в другую комнату и через секунду вернулся с ножницами. Чик! От усов осталась ровно одна половина.
      - Кругом марш! - скомандовал Иванов.
      Горю штабиста не было предела. Экая красота пропала!
      - Ничего, - утешали мы его, - до конца войны отрастут.
      Он лишь досадливо махал рукой.
      18 - против 30
      Наступление наших войск в районе Белгорода вынудило противника поспешно отойти на заранее подготовленный рубеж, проходивший по южному берегу Днепра. Части Советской Армии после небольшой оперативной паузы предприняли стремительный бросок с форсированием Днепра в районе Успенское - Мишурин Рог.
      Все свои огневые средства обрушили немцы на наступающие войска. Одновременно на небольшом плацдарме за рекой вражеские танки и пехота непрерывно контратаковали и не давали нам возможности развить успех. Большие группы бомбардировщиков "Ю-87" и "Ха-111" наносили удары по боевым порядкам, пытаясь приостановить наступление частей Первого Украинского фронта.
      В этих условиях на штурмовую авиацию ложилась очень ответственная задача. Наш гвардейский ордена Александра Невского полк вел разведку, наносил штурмовые удары по врагу.
      Вот лишь один из вылетов, а их приходилось делать по пять-шесть в день. Его описание сохранилось в скупых словах боевых донесений, которые непрерывно поступали по эфиру с борта моего самолета.
      "11.07. В окрестностях пункта 117 группа пехоты противника около трехсот человек. Отходят на юго-запад по полю. Пехота штурмована на бреющем полете. Бегельдинов продолжает полет. 11.10. На железнодорожной станции 249 два эшелона под парами. Паровозы головой на юг. Сброшены бомбы с замедленными взрывателями. Сильный зенитный огонь. Бегельдинов продолжает полет.
      11.14. На дороге из 601 и 409 двустороннее движение сорока автомашин, двенадцати бронетранспортеров, семи танков. Колонны атакованы в два захода. Бегельдинов продолжает полет.
      11.15. Атакован четырьмя "Фокке-вульфами-190". Уклонился от боя. Продолжаю полет.
      11.21. На восточной окраине 312 две зеленые, одна белая ракеты. Наши танкисты обозначили себя. На водном рубеже 805 сильный артиллерийский огонь. Бегельдинов продолжает полет. Курс 165".
      Нелегко приходилось в те дни нашим наземным войскам. Немцы стояли насмерть. Нужно ли говорить о том, что мы, авиаторы, помогали пехотинцам и танкистам всем, на что только были способны. Восьмого сентября нашему полку была поставлена задача уничтожить живую силу и танки противника на юго-западной окраине Мишурина Рога.
      До вылета оставалось двадцать минут. Нашей группе в составе двенадцати самолетов предстояло уничтожить танки, которые прямой наводкой били по саперам, наводившим понтонную переправу.
      - Вас будет прикрывать группа Луганского в составе шестерки, - сказал подполковник Шишкин.
      На душе спокойно: если в воздухе Сергей Луганский, значит, можно быть уверенным, что фашистские стервятники и близко не подойдут к "ильюшиным".
      С Сергеем нас связывала старая фронтовая дружба. Собственно говоря, ему я был обязан жизнью. Еще в июне на наш аэродром перебазировался истребительный полк. Он только что прибыл, и с его летчиками мы, штурмовики, не успели еще познакомиться.
      В эти дни шли кровавые бои под Белгородом, и мы летали бомбить объекты, где немцы сконцентрировали много техники и живой силы.
      Подлетая к линии фронта, мы заметили группу "мессершмиттов", шедшую сбоку. Завязался бой. Мой стрелок был тяжело ранен, и, таким образом, самолет оказался беззащитным сзади. Это, видимо, поняли немцы: пулемет-то хвостовой молчит! Два истребителя атаковали мой уже порядком пострадавший в этом бою "ИЛ".
      Слышу вдруг в шлемофоне тревожный голос:
      - Горбатый (так величали штурмовиков)! Сзади "мессер"!
      Поворачиваю голову и вижу быстро приближающийся самолет. Бросаю машину резко в сторону, немец стремительно проносится мимо, а на хвосте у него наш "ЯК-1" с цифрой 47 на стабилизаторе. Буквально через секунду "мессершмитт" запылал и рухнул на землю. А "ЯК-1" развернулся и снова ринулся в самую гущу боя.
      Вернулись на аэродром. Кто же спас мне жизнь? Кто летел на сорок седьмом? Во время ужина решил выяснить это. Раньше не мог, ибо до вечера эскадрилья еще раз слетала "в гости" к немцам.
      Захожу в столовую. Летчики ужинают. Громко спрашиваю:
      - Кто сегодня летал на сорок седьмом?
      Все молчат. Я повторяю вопрос. Смотрю, из-за стола выходит лейтенант. Невысокий, стройный, с открытым лицом. Красавец.
      - Я летал. А в чем дело?
      - Ну, друг, давай знакомиться. Ты сегодня из могилы меня вынул.
      Лейтенант засмущался. Мы крепко пожали друг другу руки, и он вполголоса произнес:
      - Луганский Сергей.
      Истребители пригласили меня за свой столик. Разговорились. Оказалось, что Сергей - казахстанец. Ну, тут уж сам бог велел нам выпить за дружбу, за земляков.
      С тех пор фронтовая дружба наша окрепла. Много раз летал я на задания под прикрытием Луганского, и не было случая, чтобы возвращался с потерями.
      Вот и на этот раз мы должны лететь вместе. Это очень, очень хорошо. Можно будет совершенно спокойно работать, Сергей в обиду не даст.
      А ведь бывали случаи, когда истребители прикрытия, мягко говоря, не выполняли свои функции. Еще на Степном фронте весной 1943 года вылетели на задание двенадцать штурмовиков нашего полка. В прикрытие им была выделена шестерка истребителей из подразделения, стоявшего на нашем же аэродроме.
      В тот тяжелый день четыре "ильюшина" не вернулись на базу. Мы не находили себе места - что может быть страшнее смерти друзей? Вечером в столовой начались разговоры о причинах потери четырех самолетов.
      Все принимавшие участие в операции в один голос заявили, что в гибели наших друзей виноваты истребители. Во время штурмовки на группу навалились "мессершмитты", а наши из прикрытия отказались от боя, ушли, оставив товарищей в беде.
      Недобрыми глазами посматривали мы на истребителей. Кто знает, может быть, этот инцидент и не привел бы к неприятной стычке, но тут один из истребителей не нашел ничего лучшего, как недовольно пробурчать:
      - Герои нашлись! Вас бы в нашу шкуру. Немцев в воздухе чуть не в два раза больше было.
      - Встань! - выкрикнул лейтенант Коптев.  - Встань, говорю, шкура, чтобы все тебя видели!
      В столовой поднялся невероятный шум. Мы пытались успокоить своего товарища, но Коптев вырвался и, уставившись побелевшими глазами на истребителя, двинулся в его сторону.
      - Мы сегодня четырех друзей потеряли, - с каким-то клекотом заговорил он, - а ты под их смерть базу подводишь. Трус! Вон отсюда! Слышишь, вон!
      Побледневший летчик не трогался с места. Я заметил, что рука Коптева тянется к пистолету. С трудом мы обезоружили лейтенанта. И тут наступила реакция. Коптев сел, опустил голову на руки и, весь содрогаясь, заплакал.
      - Уйдите, ребята, - обратился я к истребителям. - Душой прошу.
      Об инциденте стало известно командованию дивизии. Началось разбирательство. Правда, никого строго не наказали. Но с тех пор к каждой группе штурмовиков прикрепили определенную группу истребителей. Мы вместе летали, вместе жили, знали мысли и чувства друг друга.
      Теперь у нас была уверенность, что в любой обстановке ты почувствуешь локоть товарища.
      Парами взлетаем, строимся и берем заданный курс. По пути к нам присоединяется шестерка Луганского.
      Цель уже совсем недалеко. Вижу внизу реку, наши войска, переправляющиеся на плацдарм. Переправа идет по понтонным мостам и на подручных средствах - попросту говоря, кто на чем может. Впечатление такое, что пехотинцы плывут плечо к плечу, сплошной массой.
      Готовимся к атаке. И в это время слышу голос генерала Рязанова. Он с КП приказывает отставить атаку наземной цели, идти навстречу немецким бомбардировщикам и не допускать их к переправе.
      Мурашки пробегают по телу, когда представляю себе, что "Ю-87" могут сбросить бомбы на переправу. Нет, этого допустить нельзя!
      Повторяю полученное приказание.
      - Я вас понял, - слышу ответ генерала.
      Где-то недалеко летят немецкие бомбардировщики - летит смерть не одной тысяче наших людей.
      Проходит несколько минут, и мы видим тридцать "юнкерсов" под прикрытием шести истребителей. Нужно сказать, что прикрытие у немцев оказалось липовым. Едва мы атаковали строй бомбардировщиков, как "мессершмитты" пустились наутек. Шестерка Луганского преследовала их, а мы в это время завязали бой.
      Первоначальной нашей целью было дезорганизовать противника, расстроить его боевой порядок. Расстояние между нами быстро сокращалось. Тысяча, восемьсот, семьсот, шестьсот метров... Сосредоточиваем огонь по ведущему. Видимо, прицел оказался точным - "юнкерс" задымил, начал резко снижаться. Вижу, как немец сбрасывает бомбы на свои же войска. Что ж, спасибо за помощь!
      В это время к месту боя возвращается шестерка Луганского. Общими силами мы разметали вражеские самолеты, и они, освободившись от бомб над своими войсками, думали теперь только о спасении.
      Мы отбомбились, на бреющем полете прочесали немецкие позиции из пушек и пулеметов, сбросили реактивные снаряды. Потом взяли курс на переправу, где наши наземные войска ждали помощи с воздуха.
      По дороге домой узнали радостную весть. Оказывается, в полк звонили из штабов двух дивизий и благодарили штурмовиков за отличную работу.
      Приземлились, отрулили к местам стоянки. Смотрю, к моему самолету быстро идет начальник штаба полка.
      - Бегельдинов!
      - Слушаю вас.
      - Ты что сегодня натворил?
      У меня похолодела спина. Неужели атаковал своих? В нашей части подобного не случалось. Неужели? Но почему же тогда нас благодарили? А начальник штаба смотрит на меня в упор и грозно приказывает:
      - Доложите о том, что натворили. Стою и не могу произнести ни одного слова.
      - Ладно, - веселые морщинки побежали к вискам начальника штаба, - не буду тебя терзать, а то, смотрю, и так уж душа в пятки ушла. Командование представило тебя к званию Героя Советского Союза. Мне приказано оформить материал. Понятно? Ну, что же ты остолбенел?
      - За что, товарищ майор? Я ведь...
      - За дело, дорогой мой.
      На следующий день я узнал, что мой друг Сергей Луганский тоже представлен к званию Героя.
      Прошло несколько месяцев, мы уже находились на территории Польши, в местечке Ранижув около города Жешева, когда произошло событие, о котором я до сих пор не могу вспоминать без душевной боли. Как это ни странно, но связано око с вручением ордена Ленина и Золотой Звезды.
      Буквально с первых дней пребывания в действующей армии я крепко сдружился с летчиком Степаном Демьяновичем Пошевальниковьш. Он был моим командиром эскадрильи, затем я принял звено.
      Со временем меня назначили заместителем Пошевалышкова. А вскоре Степан Демьянович рекомендовал меня командованию на должность командира эскадрильи. Именно Степану Демьяновичу я обязан всеми своими успехами в ведении штурмового боя, в умении маневрировать под зенитным огнем. Он был моим терпеливым и настойчивым учителем, близким другом.
      Эскадрилья Пошевальникова находилась в первой готовности, когда на аэродром прибыл генерал для вручения правительственных наград. Весь состав полка выстроился прямо на поле. Генерал зачитал Указ Президиума Верховного Совета и приколол к груди Степана Демьяновича орден Ленина и Золотую Звезду.
      "Какая досада, - подумал я. - У человека праздник, а он в первой готовности и не может отлучиться от командного пункта". Подошел к другу.
      - Давай я за тебя полечу, а ты иди и подготовь все к вечеру. Ведь после полетов, хочешь, не хочешь, банкет будет.
      - Надо бы, конечно, - сказал Степан Демьянович, - да только есть два маленьких "но".
      - Какие еще могут быть "но"?
      - Прежде всего, нужно разрешение командира полка. Во-вторых, что на это твои ребята скажут?
      - Мои? "Ура" скажут мои ребята. С ними уже все обговорено. Айда к Шишкину.
      - Нет, придется отставить твое предложение.
      Я не сдался и один направился на КП. Рассказал командиру полка все.
      - Что ж, добро, - говорит Шишкин. - Не возражаю.
      Часа через два моя группа поднялась в воздух. Провели разведку, "поласкали" отступающую танковую колонну и вернулись домой.
      Вечером в столовой был банкет. Пришли в гости истребители. Мы от души поздравляли виновника торжества. Кажется, от рукопожатий у него заболела рука, а от дружеских похлопываний ныло плечо. Очень не хотелось расходиться, но ничего не попишешь - война.
      А приблизительно через месяц тот же самый генерал вновь прибыл в полк. Теперь мне предстояло принимать поздравления.
      И надо же случиться, что именно в этот день и час я был в первой готовности.
      Командир полка подошел к самолету, окинул меня критическим оком, помотал головой и предложил немедленно отправиться сменить гимнастерку, а заодно не забыть надеть все правительственные награды. Я было заартачился, но Шишкин сдвинул брови и не то в шутку, не то всерьез процедил сквозь зубы:
      - Разговорчики. Бегом марш!
      Пришлось надевать новую гимнастерку, привинчивать к ней ордена Отечественной войны первой и второй степеней, Александра Невского, два Красного Знамени, Славы, медали и гвардейский значок.
      В таком виде я и предстал перед строем полка. Генерал зачитал Указ, в котором говорилось, что "за героический подвиг, проявленный при выполнении боевого задания командования на фронте борьбы с немецкими захватчиками, Президиум Верховного Совета СССР своим Указом от 26 октября 1944 года" присвоил мне звание Героя Советского Союза, и прикрепил к гимнастерке орден Ленина и Золотую Звезду.
      - Служу Советскому Союзу! - произнес я дрожащим от волнения голосом.
      Когда строй разошелся, генерал обратился ко мне:
      - Скажите, Бегельдинов, сколько вам лег?
      - Двадцать два.
      - Совсем мальчик, - задумчиво произнес генерал. - У меня сын был старше. Погиб на Днепре.
      И генерал, как-то ссутулившись, в сопровождении офицеров штаба медленно пошел к машине.
      Тут-то и подошел Пошевальников.
      - Ну, друже, - улыбнулся он, - теперь моя очередь тебя выручать.
      - Не нужно. Может быть, и вылета не будет, а в случае чего сам слетаю. Настроение такое, что хочется в воздух подняться и петь во весь голос.
      - Понимаю, брат, все понимаю. Думаешь, у меня тогда другое настроение было?
      Не знаю почему, но мне очень не хотелось уступать право на боевой вылет. Степан Демьянович добился своего. Пришлось сдаться. Едва было получено разрешение командира полка, как раздался звонок, и через несколько минут группа Пошевальникова ушла на запад.
      Аэродром опустел. Мне следовало заняться подготовкой к вечеру, но какое-то тревожное чувство мешало уйти с поля. Я сел на траву и решил ждать возвращения самолетов.
      Прошло полчаса. Чувство тревоги, ожидания беды все усиливалось. Еще полчаса. Я уже не находил себе места. Минуты казались часами. Наконец вдали показались самолеты. Я облегченно вздохнул. Идут на посадку. Один, второй, третий... Одиннадцать. Где же двенадцатый? Где Пошевальников? Бегу к самолету, который отруливает к месту стоянки. Стараясь перекричать шум мотора, буквально ору летчику, показываю пальцами: где, мол, ваш ведущий? Где двенадцатый? И вдруг вижу, что пилот, сидя в кабине, плачет.
      Будто кто ударил меня под колени. Я упал на траву и зарыдал. Погиб друг и учитель! Погиб Степан Демьянович, который ушел в полет, подменив меня!
      К самолетам сбежался весь состав полка. Плотным кольцом окружили летчиков, только что вернувшихся с задания. Я оставался лежать в стороне. Дикие мысли лезли в голову. Хотелось выхватить пистолет и застрелиться. Как жить, если погиб друг? Зачем жить? Смогу ли я сам себе простить то, что произошло?
      Кто-то опустился на землю рядом со мной. На плечо легла дружеская рука.
      - Талгат, не нужно. Талгат, пойми...
      В этот день я дал себе клятву жестоко отомстить за Степана Демьяновича. Бить, бить, бить! Я не мог тогда слушать рассказа о том, как погиб командир эскадрильи. Лишь через несколько дней мой стрелок рассказал мне об этом.
      Самолеты Пошевальникова разметали колонну бронетранспортеров и уже возвращались на аэродром, как вдруг на машине ведущего вспыхнул мотор, и она, скользя на крыло, врезалась в землю. Видно, пилот был убит, ибо даже с горящим мотором такой мастер, как Степан Демьянович, сумел бы выровнять машину и посадить ее.
      Всем полком мы проводили жену Пошевальникова Машу в тыл, домой. Тяжело было расставаться с ней, ведь Маша больше года делила с нами все большие трудности и маленькие радости войны, была отличной оружейницей.
      * * *
      ...А жизнь полка шла своим чередом. С ревом поднимались в воздух штурмовики. Один за другим меняли мы аэродромы, продвигаясь на запад. Огонь "илов" нес смерть врагу уже на его земле.
      Разведка
      Рассказывая о вручении награды, я несколько забежал вперед. Вернусь к событиям, развернувшимся на земле Украины.
      Поздняя осень 1943 года. Позади форсирование Днепра. Войска Первого Украинского фронта собирают силы для нового стремительного броска. Такое положение штабисты обычно называют стабильным. В сводках Советского Информбюро изо дня в день одни и те же слова: "Бои местного значения, поиски разведчиков".
      Уже несколько раз выпадал снег, но тут же таял. Нудные дожди превратили в кашу проселочные дороги. Неподвижные свинцовые тучи день и ночь висят над аэродромом. Туман лишь изредка поднимается метров на десять-пятнадцать над землей.
      В полной готовности стоят самолеты, но летчики и стрелки изнывают без работы. В такую погоду и думать нечего о полетах.
      Наш полк расположен неподалеку от разрушенного села Александрия, за ним - Знаменка, а дальше - Кировоград, превращенный немцами в мощный оборонительный узел. Именно здесь они - в который уже раз! - грозятся дать решительный бой советским войскам.
      Сидим в землянке. Обшитые тесом стены, вдоль них нары, за расхлябанной дверью - маленькое помещение, в котором находится командир полка подполковник Шишкин. Здесь же наш КП. Уже рассказаны все интересные истории, надоело стучать по колченогому столу костями домино, а дождь все идет. На чем свет стоит клянем погоду, но туман от этого не рассеивается, тучи не становятся светлее.
      Однажды утром возле землянки остановился залепленный грязью штабной "газик". Распахнулась дверь, и в землянку, пригнувшись, вошел генерал-майор. Мы вскочили и довольно нестройно приветствовали высокого гостя. Генерал прошел к командиру полка. Говорили они вполголоса, но нам был слышен почти весь их разговор. Генерал приехал из штаба крупного соединения и вел речь о разведке.
      - В такую погоду нечего думать о полете, - возражал Шишкин.
      - Нужно, товарищ подполковник, нужно.
      - Поймите, товарищ генерал-майор, самолет от земли не оторвется. Ведь по оси в грязи машины стоят.
      - Тем не менее разведка нужна. Есть данные, что противник накапливает силы для контрудара. Особенно тревожит положение вот здесь, - генерал наклонился над картой.
      - Я все понимаю, - тихо произнес наш командир. - Приказ есть приказ. Но ведь посылаем человека почти на верную смерть.
      Мы переглянулись. У каждого, конечно, пронеслась мысль о том, кому придется сегодня лететь. Кому же? И тут мы услышали приглушенный голос генерала:
      - Может быть, мы пожертвуем одним человеком, но сохраним тысячи.
      Воцарилось молчание. Его нарушил громкий голос подполковника.:
      - Товарищ Бегельдинов!
      Вхожу. Ловлю на себе изучающий и, как мне показалось, недоумевающий взгляд генерала. Действительно, было чему удивляться, взглянув на мою нескладную фигуру. Кожаные брюки, кожаная куртка, сапоги.
      - Почему не в форме? - спросил генерал. - Где ваши погоны?
      Я объяснил, что это необычное обмундирование очень удобно в полете. Известно, что кожа не горит, а это важно. Кому-кому, а мне после Харьковского аэродромного узла это хорошо известно.
      Генерал засмеялся:
      - Ладно, убедили. Но как прикажете к вам обращаться?
      - Младший лейтенант Бегельдинов!
      Подошли к карте. В десяти километрах за линией фронта тянется глубокий овраг. Неподалеку есть две гравийные дороги. В такую погоду, когда проселки непроезжи, эти дороги, безусловно, интенсивно используются немцами. Языки, взятые наземными войсками, ничего связного объяснить не могут. Нужна разведка с фотографированием.
      - Задание ясно?
      - Ясно! - а сам думаю о дожде и тумане.
      С одной стороны, они сейчас союзники, ибо я застрахован от нападения истребителей и прицельного зенитного огня, но, с другой... Нет, лучше не думать об этом перед полетом.
      Механики быстро подготовили самолет. Провожать меня вместе с генералом и командиром полка пришли летчики, стрелки, даже солдаты и офицеры батальона обслуживания. Сел в кабину, закрыл фонарь. Завел мотор, даю газ, но... машина не трогается с места. Что за чертовщина? Даю полный газ. Самолет нервно вздрагивает, но продолжает стоять, как привязанный. Выключаю мотор, откидываю фонарь. Ясно! Колеса засосала грязь. Вижу трех механиков, бегущих с лопатами. Да, это всем полетам полет. Наконец колеса освобождены, мотор работает. Проходит несколько минут - "ИЛ" в воздухе.
      Лечу, как с завязанными глазами. До линии фронта около пятнадцати километров. Набираю высоту и вхожу в облачность, прохожу линию фронта в облаках без приключений. Ясно, немцы далеки от мысли, что в такую погоду к ним летит гость.
      Еще на земле я решил, что, пройдя линию фронта, углублюсь километров на пятьдесят на оккупированную территорию, а потом развернусь и пойду в заданный квадрат. Это собьет с толку немцев.
      Проходит минут десять полета. Можно снижаться. Плавно отдаю ручку от себя. До земли пятьсот метров... четыреста... триста, двести... И вдруг самолет выходит из облачности. Ясно вижу внизу дороги, дома, повозки, машины. Опускаюсь еще ниже. На высоте сорока метров иду в квадрат, указанный генералом.
      Глубокий овраг. Пусто. Ну, этой мнимой пустотой и кажущейся тишиной меня не проведешь. На высоте не более двадцати метров включаю фотокамеры, пролетаю над оврагом. Разворачиваюсь, набираю высоту и атакую овраг: сбрасываю бомбы, выпускаю реактивные снаряды и снова включаю фотокамеры. Ага! Раздается несколько сильных взрывов, видны мечущиеся человеческие фигурки. Повылезали, гады! С трудом удерживаюсь от желания прочесать их из пулеметов. Нельзя. Ведь нужно еще побывать над дорогами.
      Иду к ним на бреющем полете. Облачность поднялась метров на двести над землей, дождь стих. Видимость приличная. Вот и дороги. В два ряда идут по ним танки с мотопехотой. Ну, уж тут меня ничто не удержит. Атакую колонну и бью из пушек и пулеметов. Пехотинцы горохом рассыпаются в разные стороны. Вспыхивают два танка и несколько машин.
      Вхожу в облака, разворачиваюсь и вновь атакую колонну уже с другой стороны. Фотокамеры все время включены. Можно лететь домой. Набираю высоту и беру курс на Александрию.
      Видно, я не очень точно рассчитал и начал пробивать облачность раньше времени. Вынырнул из тумана, километра три не долетая линии фронта. Внизу поле, на нем копны. Ох, уж эти копны в прифронтовой полосе! Чего только не скрывают в них, чем только они не грозят пехоте!
      Решаю на всякий случай атаковать одну из копен. Уж очень они подозрительны. Пикирую и бью из пушек. Вот так штука! Копна вдруг взрывается. Атакую следующую и вижу, как отлетают в сторону клочья сена и несколько человек очертя голову бегут от копны, а из нее предательски выглядывает ствол орудия. Танк! Значит предчувствие не обмануло.
      Летаю над полем и бью по копнам из пушек, пулеметов. Видно, не выдержали нервы у немцев. Танки, разворотив сено, удирают куда попало. Фотографирую поле и теперь уже окончательно решаю идти домой.
      Вот и линия фронта. Ну как тут удержаться и не послать гитлеровцам "привет"! Лечу вдоль немецких окопов и поливаю их свинцовым дождем, отвожу душу за дни вынужденного безделья. Лишь когда кончился боезапас, повернул к аэродрому.
      Облачность опять опускается, прижимает к земле. Наконец вижу свой аэродром и захожу на посадку. Раскидывая в стороны жидкую грязь, "ИЛ" бежит по земле, резко снижает скорость пробега и останавливается.
      Прямо по лужам, распахнув шинель, идет к самолету генерал. Его обгоняют летчики. Они буквально вытаскивают меня из кабины, обнимают.
      Докладываю генералу и командиру полка о полете. Из фотокамер вытаскивают пленку и немедленно несут ее проявлять.
      Генерал просит возможно подробнее рассказать о том, что видел, не упустить даже кажущейся мелочи. Говорю о взрывах в овраге.
      - Ясно, склады боеприпасов, - кивает генерал. - А вот танковую колонну зря атаковали. Риск ничем не оправдан. Что, и линию фронта тоже атаковали? Подполковник, где же дисциплина? - поворачивается он к Шишкину, а у самого веселые огоньки в глазах. - Может быть, накажем Бегельдинова?
      Приносят пленку. Генерал рассматривает ее, затем аккуратно сворачивает, прячет в планшет.
      - Поздравляю вас, лейтенант...
      - Младший лейтенант, - робко поправляю я.
      - Я не оговорился. Поздравляю вас, лейтенант, с орденом Славы.
      Генерал уехал. Через несколько дней пришел приказ о присвоении мне очередного звания. Погода как будто радовалась вместе со мной - ушли тучи, брызнуло солнце. Вновь начались боевые вылеты. Война шла все дальше на запад. Фронт был накануне Корсунь-Шевченковской операции.
      Бывало и так
      Поздняя осень 1944 года. Второй Украинский фронт. Моя отдельная разведывательная эскадрилья стоит на полевом аэродроме в районе небольшого польского городка Кросно.
      Однажды вечером, когда закончились боевые полеты и мы, наконец, могли вздохнуть, раздался звонок из штаба полка.
      - Бегельдинов!
      - Слушаю Вас.
      - Направляем в вашу эскадрилью летчика. Пока на задания его не отправляйте. Присмотритесь. Дайте тренировочные полеты строем на боевое применение, облет района боевых действий, когда будет готов к выполнению боевых заданий - доложите мне.
      - Ясно, - ответил я.
      Утром передо мной предстал лейтенант. Одет с иголочки, подтянут. Четко доложил, что прибыл для прохождения дальнейшей службы.
      Знакомлюсь с личным делом. Ого! Новичок -то, оказывается, бывалый имеет более сорока часов налета на штурмовике. Невольно вспомнилось, как мы с Чепелюком прибыли в часть, имея всего по одиннадцать часов.
      Новичок быстро освоился, перезнакомился со всеми летчиками, стрелками, механиками.
      А тем временем эскадрилья несла нелегкую службу. По три-четыре раза в день поднимали мы в воздух машины - вели разведку, бомбили вражеские войска. Когда же все отправлялись на отдых, я летал -с новичком.
      Прошло более месяца тренировочных полетов.
      - Считаю, что готовы к боевому полету, - сказал я новому товарищу.
      - Если можно, то я еще полетал бы с вами, - честно признался он.
      Что ж, без уверенности в полетах человека в бой не пошлешь. Еще несколько дней прошло в тренировочных полетах.
      - Ну, как чувствуете, готовы?
      - Еще бы...
      И вновь мы ежедневно летаем с ним.
      Тем временем отношение в эскадрилье к новичку резко изменилось. Уже не раз летчики обращались ко мне с вопросами, дескать, в чем дело, почему летчик целые дни изнывает от безделья, почему его не пускают в бой? Кое-кто стал с неприязнью посматривать на него.
      Новичок, конечно, понял это и в один прекрасный день наконец заявил, что он чувствует себя готовым к выполнению боевого задания.
      Рано утром мы с ним вылетели парой под прикрытием четырех истребителей под командованием Михаила Сайкова на разведку.
      Подлетаем к линии фронта. Немцы открывают заградительный огонь. Новичок держится строго. Проходим огонь. Но буквально через несколько минут попадаем под огонь минимум трех вражеских батарей. Тут уж не зевай. Нужно маневрировать, иначе неизбежно будешь сбит. Даю команду ведомому маневрировать от зенитного огня так, как маневрирую я.
      И тут происходит невероятное - мой напарник дает полный газ, вырывается вперед и летит по прямой без всякого маневра, уходит все дальше и дальше. Он летит в сплошных разрывах зенитных снарядов.
      Связь у нас с ним была налажена прекрасно. Еще на земле договорились, что в случае беды он должен резко, развернуться на девяносто градусов, выйти на свою территорию, а там настроиться на наземную радиостанцию, которая приведет его на свой аэродром.