И то Митюньке далось, что отец смолоду ловко на рожке играл. Этот тоже пикульку смастерит, так она у него ровно сама песню выговаривает.
      Данило по своему мастерству все-таки зарабатывал ладно. Ну, и Катя без дела не сиживала. Вот, значит, и поднимали семью, за куском в люди не ходили. И об одежонке ребячьей Катя заботилась. Чтоб всем справа была: пимешки там, шубейки и протча. Летом-то, понятно, и босиком ладно: своя кожа, не куплена. А Митюньке, как он всех жальчее, и сапожнешки были. Старшие братья этому не завидовали, а малые сами матери говорили:
      - Мамонька, пора, поди, Мите новые сапоги заводить. Гляди - ему на ногу не лезут, а мне бы как раз пришлось.
      Свою, видишь, ребячью хитрость имели, как бы поскорее митины сапожнешки себе пристроить. Так у них все гладенько и катилось. Соседки издивовались прямо:
      - Что это у Катерины за робята! Никогда у них и драчишки меж собой не случится.
      А это все Митюнька - главная причина. Он в семье-то ровно огонек в лесу: кого развеселит, кого обогреет, кого на думки наведет.
      К ремеслу своему Данило не допускал ребятишек до времени.
      - Пускай, - говорит, - подрастут сперва. Успеют еще малахитовой-то пыли наглотаться.
      Катя тоже с мужем в полном согласье - рано еще за ремесло садить. Да еще придумали поучить ребятишек, чтоб, значит, читать-писать, цифру понимать. Школы по тогдашнему положению не было, и стали старшие-то братья бегать к какой-то мастерице. И Митюнька с ними. Те ребята понятливые, хвалила их мастерица, а этот вовсе на отличку. В те годы по-мудреному учили, а он с лету берет. Не успеет мастерица показать, - он обмозговал. Братья еще склады толмили, а он уж читал, знай, слова лови. Мастерица не раз говаривала:
      - Не бывало у меня такого выученика.
      Тут отец с матерью возьми и погордись маленько: завели Митюньке сапожки поформеннее. Вот с этих сапожек у них полный переворот жизни и вышел.
      В тот год, слышь-ко, барин на заводе жил. Пропикнул, видно, денежки в Сам- Петербурхе, вот и приехал на завод - не выскребу ли, дескать, еще сколь- нибудь.
      При таком-то деле, понятно, как денег не найти, ежели с умом распорядиться. Одни приказные да приказчик сколько воровали. Только барин вовсе в эту сторону н глядеть не умел.
      Едет это он по улице и углядел - у одной избы трое робятишек играют, и все в сапогах. Барин им и маячит рукой-то: - идите сюда.
      Митюньке хоть не приводилось до той поры барина видать, а признал, небось. Лошади, вишь, отменные, кучер по форме, коляска под лаком и седок гора- горой, жиром заплыл, еле ворочается, а перед брюхом палку держит с золотым набалдашником.
      Митюнька оробел маленько, все-таки ухватил братишек за руки и подвел поближе к коляске, а барин хрипит:
      - Чьи такие?
      Митюнька, как старший, объясняет спокойненько:
      - Камнереза Данилы сыновья. Я вот Митрий, а это мои братики малые.
      Барин аж посинел от этого разговору, чуть не задохся, только пристанывает:
      - Ох, ох! что делают! что делают! Ох, ох!
      Потом, видно, провздыхался и заревел медведем:
      - Это что? А? - А сам палкой-то на ноги ребятам показывает. Малые, понятно, испужались, к воротам кинулись, а Митюнька стоит и никак в толк взять не может, о чем его барин спрашивает.
      Тот заладил свое, недоладом орет:
      - Это что?
      Митюнька вовсе оробел, да и говорит:
      - Земля.
      Барина тут как параличом хватило, захрипел вовсе:
      - Хр-р, хр-р! До чего дошло! До чего дошло! Хр-р, хр-р.
      Тут Данило сам из избы выбежал, только барин не стал с ним разговаривать, ткнул кучера набалдашником в шею - поезжай!
      Этот барин не твердого ума был. Смолоду за ним такое замечалось, к старости и вовсе несамостоятельной стал. Напустится на человека, а потом и сам объяснить не умеет, что ему надо. Ну, Данило с Катериной и подумали может, обойдется дело, забудет про ребятишек, пока домой доедет. Только не тут-то было: не забыл барин ребячьих сапожишек. Первым делом на приказчика насел.
      - Ты куда глядишь? У барина башмаков купить не на что, а крепостные своих ребятишек в сапогах водят? Какой ты после этого приказчик?
      Тот объясняет:
      - Вашей, дескать, барской милостью Данило на оброк отпущен и сколько брать с него - тоже указано, а как платит он исправно, я и думал...
      - А ты, - кричит, - не думай, а гляди в оба. Вон у него что завелось! Где это видано? Вчетверо ему оброк назначить.
      Потом призвал Данилу и сам объяснил ему новый оброк. Данило видит вовсе несуразица и говорит:
      - Из воли барской уйти не могу, а только оброк такой тоже платить не в силу. Буду работать, как другие, по вашему барскому приказу.
      Барину, видать, это не по губе. Денег и без того нехватка, - не до каменной поделки. В пору и ту продать, коя от старых годов осталась. На другую какую работу камнереза поставить тоже не подходит. Ну, и давай рядиться. Сколько все-таки ни отбивался Данила, оброк ему вдвое барин назначил, а не хошь - в гору. Вот куда загнулось!
      Понятное дело, худо Данилу с Катей пришлось. Все прижало, а робятам хуже всего: до возрасту за работу сели. Так и доучиться им не довелось. Митюнька - тот виноватее всех себя считал - сам так и лезет на работу. Помогать, дескать, отцу с матерью буду, а те опять свое думают:
      - И так-то он у нас нездоровый, а посади его за малахит - вовсе изведется. Потому - кругом в этом деле худо. Присадочный вар готовить - пыли не продохнешь, щебенку колотить - глаза береги, а олово крепкой водкой на полер разводить -парами задушит.
      Думали, думали и придумали отдать Митюньку по гранильному делу учиться. Глаз, дескать, хваткий, пальцы гибкие и силы большой не надо - самая по нему работа.
      Гранильщик, конечно, у них в родстве был. К нему и пристроили, а он рад- радехонек, потому знал - парнишечко смышленый и к работе не ленив. Гранильщик этот так себе средненький был, второй, а то и третьей цены камешок делал. Все-таки Митюнька перенял от него, что тот умел. Потом этот мастер и говорит Данилу:
      - Надо твоего парнишка в город отправить. Пущай там дойдет до настоящей точки. Шибко рука у него ловкая.
      Так и сделали. У Данилы в городе мало ли знакомства было по каменному-то делу. Нашел кого надо и пристроил Митюньку. Попал он тут к старому мастеру по каменной ягоде. Мода, видишь, была из камней ягоды делать. Виноград там, смородину, малину и протча. И на все установ имелся. Черну, скажем, смородину из агату делали, белу - из дурмашков, клубнику - из сургучной яшмы, княженику - из мелких шерловых шаричков клеили. Однем словом, всякой ягоде свой камень. Для корешков да листочков тоже свой порядок был: кое из офата, кое из малахита либо из орлеца и там еще из какого-нибудь камня.
      Митюнька весь этот установ перенять перенял, а нет-нет и придумает посвоему. Мастер сперва ворчал, потом похваливать стал:
      - Пожалуй, так-то живее выходит.
      Напоследок прямо объявил.
      - Гляжу я, парень, шибко большое твое дарование к этому делу. Впору мне, старику, у тебя учиться. Вовсе ты мастером стал да еще с выдумкой.
      Потом помолчал маленько, да и наказывает:
      - Только ты, гляди, ходу ей не давай! Выдумке-то! Как бы за нее руки не отбили. Бывали такие случаи.
      Митюнька, известно, молодой - безо внимания к этому. Еще посмеивается:
      - Была бы выдумка хорошая. Кто за нее руки отбивать станет?
      Так вот и стал Митюха мастером, а еще вовсе молодой: только-только ус пробиваться стал. По заказам он не скучал, всегда у него работы полно. Лавочники по каменному делу смекнули живо, что от этого парня большим барышом пахнет, - один перед другим заказы ему дают, успевай только. Митюха тут и придумал:
      - Пойду-ко я домой. Коли мою работу надо, так меня и дома найдут. Дорога недалекая, и груз не велик - материал привезти да поделку забрать.
      Так и сделал. Семейные обрадовались, понятно: Митя пришел. Он тоже повеселить всех желает, а самому не сладко. Дома-то чуть не цельная малахитовая мастерская стала. Отец и двое старших братьев за станками в малухе сидят и младшие братья тут же: кто на распиловке, кто на шлифовке. У матери на руках долгожданная, девчушка-годовушка трепещется, а радости в семье нет. Данило уж вовсе стариком глядит, старшие братья покашливают, да и на малых смотреть невесело. Бьются, бьются, а все в барский оброк уходит. Митюха тут и заподумывал: все, дескать, из-за тех сапожнешек вышло. Давай скорее свое дело налаживать. Оно хоть мелкое, а станков к нему не один, струментишко тоже требуется. Мелочь все, а место и ей надо.
      Пристроился в избе против окошка и припал к работе, а про себя думает:
      - Как бы добиться, чтоб из здешнего камня ягоды точить. Тогда и младших братишек можно было бы к этому делу пристроить. - Думает, думает, а пути не видит. В наших краях, известно, хризолит да малахит больше попадаются. Хризолит тоже дешево не добудешь, да и не подходит он, а малахит только на листочки и то не вовсе годится: оправки либо подклейки требует.
      Вот раз сидит за работой. Окошко перед станком по летнему времени открыто.
      В избе никого больше нет. Мать по своим делам куда-то ушла, малыши разбежались, отец со старшими в малухе сидят. Не слышно их. Известно, над малахитом-то песни не запоешь и на разговор не тянет.
      Сидит Митюха, обтачивает свои ягоды из купецкого материала, а сам все о том же думает:
      - Из какого бы вовсе дешевого здешнего камня такую же поделку гнать?
      Вдруг просунулась в окошко какая-то не то женская, не то девичья рука, - с кольцом на пальце и в зарукавье, - и ставит прямо на станок Митюньке большую плитку змеевика, а на ней, как на подносе, соковина дорожная.
      Кинулся Митюха к окошку - нет никого, улица пустехонька, ровно никто и не прохаживал.
      Что такое? Шутки кто шутит али наважденье какое? Оглядел плитку да соковину и чуть не заскакал от радости: такого материала возами вози, а сделать из него, видать, можно, если со сноровкой выбрать да постараться. Что только?
      Стал тут смекать, какая ягода больше подойдет, а сам на то место уставился, где рука-то была. И вот опять она появилась и кладет на станок репейный листок, а на нем три годных веточки, черемуховая, вишневая и спелого- спелого крыжовника.
      Тут Митюха не удержался, на улицу выбежал дознаться, кто это над ним шутки строит. Оглядел все - никого, как вымерло. Время - самая жарынь. Кому в эту пору на улице быть?
      Постоял-постоял, подошел к окошку, взял со станка листок с веточками и разглядывать стал. Ягоды настоящие, живые, только то диво - откуда вишня взялась. С черемухой просто, крыжовнику тоже в господском саду довольно, а эта откуда, коли в наших краях такая ягода не растет, а будто сейчас сорвана?
      Полюбовался так на вишни, а все-таки крыжовник ему милее пришелся и к матерьялу ровно больше подходит. Только подумал - рука-то его по плечу и погладила:
      "Молодец, дескать! Понимаешь дело!"
      Тут уж слепому ясно, чья это рука. Митюха в Полевой вырос, сколько-нибудь раз слыхал про Хозяйку горы. Вот он и подумал - хоть бы сама показалась. Ну, не вышло. Пожалела, видно, горбатенького парня растревожить своей красотой - не показалась.
      Занялся тут Мнтюха соком да змеевиком. Немало перебрал. Ну, выбрал и сделал со смекалкой. Попотел. Ягодки-то крыжовника сперва половинками обточил, потом внутре-то выемки наладил да еще, где надо желобочки прошел, где опять узелочки оставил, склеил половинки да тогда их начисто и обточил. Живая ягодка-то вышла. Листочки тоже тонко из змеевки выточил, а на корешок ухитрился колючки тонехонькие пристроить. Однем словом, сортовая работа. В каждой ягодке ровно зернышки видно и листочки живые, даже маленько с изъянами: на одном, дырки жучком будто проколоты, на другом опять ржавые пятнышки пришлись. Ну, как есть настоящие.
      Данило с сыновьями хоть по другому камню работали, а тоже в этом деле понимали. И мать по камню срабатывала. Все налюбоваться не могут на митюхину работу. И то им диво, что из простого змеевика да дорожного соку такая штука вышла. Мите и самому любо. Ну, как - работа! Тонкость. Ежели кто понимает, конечно.
      Из соку да змеевику Митя много потом делал. Семье-то шибко помог. Купцы, видишь, не обегали этой поделки, как за настоящий камень платили, и покупатель в первую голову митюхину работу выхватывал, потому - на отличку. Митюха, значит, и гнал ягоду. И черемуху делал, и вишню, и спелый крыжовник, а первую веточку не продавал - себе оставил. Посыкался отдать девчонке одной, да все сумленье брало.
      Девчонки, видишь, не отворачивались от митюхина окошка. Он хоть горбатенький, а парень с разговором да выдумкой, и ремесло у него занятное, и не скупой: шаричков для бусок, бывало, горстью давал. Ну, девчонки нетнет и подбегут, а у этой чаще всех заделье находилось перед окошком зубами поблестеть, косой поиграть. Митюха и хотел отдать ей свою веточку, да все боялся.
      - Еще насмех девчонку поднимут, а то и сама за обиду почтет.
      А тот барин, из-за которого поворот жизни случился, все еще на земле пыхтел да отдувался. В том году он дочь свою просватал за какого-то там князя ли купца и придано ей собирал. Полевской приказчик и вздумал подслужиться. Митину-то веточку он видал и тоже, видно, понял, какая это штука. Вот и послал своих охлестов с наказом:
      - Если отдавать не будет, отберите силой.
      Тем что? Дело привычное. Отобрали у Мити веточку, принесли, а приказчик ее в бархатну коробушечку. Как барин приехал в Полевую, приказчик сейчас:
      - Получите, сделайте милость, подарочек для невесты. Подходящая штучка. Барин поглядел, тоже похвалил сперва-то, потом и спрашивает:
      - Из каких камней делано и сколько камни стоят?
      Приказчик и отвечает:
      - То и удивительно, что из самого простого материалу: из змеевику да шлаку.
      Тут барин сразу задохся:
      - Что? Как? Из шлаку? Моей дочери?
      Приказчик видит - неладно выходит, на мастера все поворотил:
      - Это он, шельмец, мне подсунул, да еще насказал четвергов с неделю, а то бы я разве посмел.
      Барин, знай, хрипит:
      - Мастера тащи! Тащи мастера!
      Приволокли понятно, Митюху, и, понимаешь, узнал ведь его барин.
      "Это тот... в сапогах-то который..." С палкой на Митюху кинулся.
      - Как ты смел?
      Митюха сперва и понять не может, потом раскумекал и прямо говорит:
      - Приказчик у меня силом отобрал, пускай он и отвечает.
      Только с барином какой разговор, все свое хрипит:
      - Я тебе покажу...
      Потом схватил со стола веточку, хлоп ее на пол и давай-ко топтать. В пыль, понятно, раздавил.
      Тут уж Митюху за живое взяло, затрясло даже. Оно и то сказать, - кому полюбится, коли твою дорогую выдумку диким мясом раздавят.
      Митюха схватил баринову палку за тонкий конец да как хряснет набалдашником по лбу. Так барин на пол и сел и глаза выкатил.
      И вот диво - в комнате приказчик был и прислужников сколько хочешь, а все как окаменели, - Митюха вышел и куда-то девался. Так и найти не могли, а поделку его и потом люди видали. Кто понимающий, те узнавали ее.
      И еще заметочка вышла. Та девчонка, которая зубы-то мыла перед митюхиным окошком, тоже потерялася, и тоже с концом.
      Долго искали эту девчонку. Видно, рассудили по-своему-то, что ее найти легче, потому - далеко женщина от своих мест уходить не привычна. На родителей ее наступали:
      - Указывай место!
      А толку все-таки не добились.
      Данилу с сыновьями прижимали, конечно, да, видно, оброку большого пожалели, - отступили. А барин еще сколько-то задыхался, все-таки вскорости его жиром задавило.
      ЖЕЛЕЗКОВЫ ПОКРЫШКИ
      Дело это было вскорости после пятого году. Перед тем как войне с немцами начаться.
      В те годы у мастеров по каменному делу заминка случилась. Особо у малахитчиков. С материалом, вядишь, вовсе туго стало. Гумешевский рудник, где самолучший малахит добывался, в полном забросе стоял, и отвалы там не по одному разу перебраны были. На Тагильском медном, случалось, находили кусочки, да тоже нечасто. Кому надо, охотились за этими кусочками все едино, как за дорогим зверем. В городе по такому случаю заграничную контору держали, чтоб такую редкость скупать. А контора, понятно, не для здешних мастеров старалась. Так и выходило: что найдут, то и уплывет за границу.
      Ну, может, и то сказалось, что мода на малахит прошла. Это в каменном деле тоже бывает: над каким камнем деды всю жизнь стараются, на тот при внуках никто глядеть не хочет. Только для церквей и разных дворцовских украшений больше орлец да яшму спрашивали, а в лавках по каменным поделкам вовсе дешевкой торговали. Так пустой камешок на немецкий лад гнали: было бы пестренько да оправа с высокой пробой. Прямо сказать, доброму мастеру никакой утехи. Кончил поделку, покурил да сплюнул и принимайся за другую. Одно слово, пустяковина, базарский товар. Глядеть тошно, кто в том деле понимает.
      Ну, все-таки старики, коих смолоду малахитовым узором ушибло, своего дела не бросали. Исхитрялись как-то: и камешок добывали и покупателя с понятием находили.
      Один такой в нашем заводе жил, Евлахой Железком его звали. Еще слух шел, что этот Евлаха свою потайную ямку с малахитом имел. Правда ли это, сказать не берусь, а только и про такой случай рассказывали.
      Вот будто подошел какой-то большой царицын праздник. Не просто именины али родины, а, сказать по-теперешнему, вроде как юбилей. Ну, может, седьмую дочь родила или еще что. Не в этом дело, а только придумали на семейном царском совете сделать царице по этому случаю подарок позанятнее.
      У царей, известно, положение было: про всякий чих платок наготовлен Захотел выпить - один поставщик волокет, закусить придумал - другой поставщик старается. По подарочным делам у них был француз Фабержей. ( Фаберже - прим.скан.) В своем деле понимающий. Большую фабрику по драгоценным и узорным камням содержал, на обе столицы широкую торговлю вел, и мастера у него были первостатейные.
      Призывает этого Фабержея царь и говорит: так и так, надо царице к такому-то дню приготовить дорогой подарок, чтоб всем на удивленье. Фабержей, понятно, кланяется да приговаривает: "будет сготовлено", а сам думает: "вот так загвоздка!".
      Он, конечно, до тонкости понимал, кому чем угодить, только тут дело вышло не простое. Брильянтами да изумрудами и другими дорогими камнями царицу не удивишь, коли у ней таких камней полнехонек сундук набит, и камни самого высокого сорту. Тонкой гранью либо узором тоже не проймешь, потому люди без понятия. И то французу было ведомо, что царица после пятого году камень с краснинкой видеть не могла. То ли ей тут красные флаги мерещились, то ли чем другим память бередило. Ну, может, те картинки вспоминала, какие на тайных листах печатали, как она с царем кровавыми руками по земле шарила.
      Не знаю это, да и разбирать не к чему, а только с пятого году к царице с красным камнем и не подходи - во всю голову завизжит, все русские слова потеряет и по-немецки заругается. А дальше известно, опросы да допросы, с каким умыслом царице такой камень показывали, какие советчики да пособники были? Тоже кому охота в такое дело вляпаться!
      Француз этот Фабержей и маялся, придумывал, чем царицу удивить, и чтоб красненького в подарке и званья не было. Думал-думал, пошел со своими мастерами посоветоваться. Обсказал начистоту и спрашивает:
      - Как располагаете?
      Мастера, понятно, всяк от своего, по-разному судят, а один старик и говорит:
      - На мое понятие, тут больше малахит подходит. Радостный камень и широкой силы: самому вислоносому дураку покажи, и тому весело станет.
      Хозяин, конечно, оговорил старика: не к чему, дескать, о вислоносых дураках поминать, коли разговор идет о царском подарке, за это и подтянуть могут, а насчет камня согласился:
      - Верно говоришь. Малахит, пожалуй, к такому случаю подойдет.
      Другие мастера сомневаются:
      - Не найдешь по нынешним временам доброго камня. Ну, хозяин на деньги обнадежился.
      - Коли, говорит, в цене не постоять, так любой камешок достать можно. На этом и сговорились: будем делать альбом для царской семьи с малахитовыми крышками. И украшения, какие полагаются, тут же придумали.
      Сказано-сделано. В тот же день Фабержей своего доверенного в наши края послал и наказ ему дал.
      - Денег не жалей. Только бы камень настоящий и спокойного цвету!
      Приехал этот фабержеев доверенный и давай искаться. Первым делом, конечно, на Гумешки. Тамошние камнерезы наотрез отказали - нету доброго камня. В Тагил сунулся - есть кусочки, да не того сорту. В заграничной конторе через подставного человека наведался. Только разве там продадут, коли сами крохами собирали. Совсем приуныл доверенный, да, спасибо, один горщик надоумил:
      - Поезжай-ко ты к Евлахе Железку. У этого беспременно камень имеется.
      Недавно он на руки одному такую поделочку сдал, што все здешние купцы по каменному делу да и в заграничной конторе неделю кулаками махали, ногами топали да грозились:
      - После этого пусть Евлаха со своей поделкой и на глаза не показывается. За пятак не примем!
      А Евлаха посмеивается да ответный поклончик послал:
      - Рад стараться с жульем не вязаться. Теперь еще, поди-ко, не забыл, как таким кланяться доводилось. Больше этого не будет. Кому надо, пускай сам ко мне за камешком волокется, а я еще погляжу - кому удружить, кому оглобли заворотить. А самолично вашему брату и беспокоиться не след. Я хоть остарел, а еще так могу по загривку дать, что который и с каменной десятипудовой совестью, а легкой пташкой за ворота вылетит.
      Фабержеев доверенный, как услышал это, забеспокоился, спрашивает:
      - Видно, этот Евлаха в деньгах не нуждается? Богатый сильно?
      - Нет, - отвечают, - богатства особого не видно, а просто уважает человек свое мастерство. Дороже денег его ставит. Коли не захочет, рублем не сманишь, а коли интерес поимеет, так недорого сделает. И поделка будет хоть на выставку, а то и в царский дворец поставь. Нигде себя не уронит.
      Доверенному полегче стало. "Есть, - думает, - чем Евлаху сманить. Скажу, что для царского дворца камни требуются".
      И не ошибся в расчете. Евлаха, как узнал, для чего камни, без слова согласился, спросил только:
      - Какой величины камни и какой узор надо?
      Доверенный объяснил, что крышки по дольнику должны быть не меньше двух четвертей, поперек - четверть с малым походом, а камни желательно со своим узором. С таким, значит, чтоб на обои ничуть не походило. Евлаха говорит:
      - Ладно. Найдется такой камень. Приезжай через неделю.
      И цену назначил - по две сотни за штуку. Доверенный, понятно, и рядиться не стал. Хотел еще поразговаривать, да Евлаха на это не больно охочий был, сразу обрезал:
      - Сказал - приезжай через неделю, тогда и разговор будет, а то о чем нам у пустого места судить.
      Приехал доверенный через неделю - готовы крышки, и не две, а четыре штуки. Все, понимаешь, как вешняя трава под солнышком, когда ветерком ее колышет. Так волны по зелени-то и ходят. И у каждой крышки свой узор. Ни один завиток-плетешок полной сходственности не имеет, а все-таки подобрано так, что и бестолковому понятно, какие крышки парой приходятся. Одном словом, мастерство.
      Разложил Евлаха свою поделку.
      - Выбирай любую пару!
      Фабержеев доверенный, конечно, знал толк в камне. Оглядел крышки, не нашел никакого изъяну, полюбовался узором и говорит:
      - Покупаю все.
      - Что ж, - отвечает, - бери, коли надо. Плати деньги.
      Доверенный поскорее рассчитался по уговору, и домой. Мастера фабержеевы похвалили покупку, только тог старик, который посоветовал насчет малахиту, посомневался маленько.
      - Вроде, - говорит, - деланный камень, а не натурный. Ну, руками делан.
      Другие мастера засмеялись - выдумывает старик, хочет себя выше всех поставить, а хозяин прямо объявил:
      - Ежели и деланный, так не хуже настоящего, а это в мастерстве еще дороже.
      Ну вот, изготовили альбом на удивленье. Царь, как узнал, что другая пара крышек есть, настрого запретил - до его приказу эти крышки в дело пускать.
      Так они и лежали у Фабержея в запасе и долежали до того году, как самое высокое французское начальство к царю в гости приехало. И приехал с этим начальством мастер, который по брильянтовой плавке отличался. Петергофским мастерам по гранильному и камнерезному делу да и фабержеевым тоже охота была этого приезжего кое о чем поспрошать. Вот они ходили за ним, все едино, как женихи за невестой, угодить старались. Кто-то придумал показать каменные поделки в царском дворце. Разрешили им. И вот в числе тех поделок увидел приезжий мастер евлахины крышки. Подивился красоте камня, вздохнул, да и говорит в том смысле:
      - Ловко, дескать, вашим-то! Режь камень без всякой выдумки, и вон какое диво само выходит.
      Наши мастера объясняют, что дело не столь просто, потому - камень из кусочков складывают.
      - Про это, - отвечает, - знаю. Дело, конечно, мешкотное, а все-таки хитрости тут нет, коли под рукой любого узору камешок имеется.
      Один мастер на это возьми и скажи:
      - У нас на фабрике насчет этих крышек еще спор был: из природного они камня али из сделанного.
      Французского мастера такими словами будто подстегнуло: всю степенность потерял, забегал, засуетился, спрашивает: кто так говорил? почему? какие приметки сказывал? чем дело решилось? А пуще того добивался, где тот мастер живет, который крышки делал. Дивился, понятно, что никто об этом толком сказать не умеет. Одно говорят, - доверенный привез с какого-то заводу. Сказывал, что мастер мужик с пружинкой: не по месту заденешь, так и по лбу стукнуть может, а как прозванье мастеру - не говорил. Надо, дескать, у этого доверенного и спросить только он в отлучке по хозяйским делам. На другой день приезжий мастер прибежал к Фабержею на фабрику н давай опять про крышки спрашивать. Старый малахитчик не потаился, сказал, в чем сумленье поимел. Другие мастера опять заспорили, всяк свое доказать желает.
      Тут сам Фабержей прибежал, послушал, пострекотал с приезжим по-своему, по- французскому, и велел принести запасные крышки.
      - Чем, - говорит, - попусту время терять, давай-ко отпилим у крышек правые уголышки, которые на волю, да опробуем их как следует. Крышкам от того изъяну не будет, потому как можно на тех местах закругленье дать либо их украшеньем прикрыть, зато в точности узнаем, какой это камень: природный али сделанный?
      Живо опилили уголышки и давай пробовать на кислоту на размол, по весу. Однем словом, всяко старались, а до дела не дошли. На то вышло, что состав малахитовый, а полностью сходства нет. К тому все-таки склонились - не зря старик-малахитчик сомневался: что-то не так.
      Французскй мастер в этом деле больше всех старался и книжки каких-то притащил, по ним глядел. А как вышло это решенье, что камень сделанный, сейчас в контору побежал. Там, дескать, беспременно фамилия мастера должна быть. В конторе, верно, расписка оказалась: получено-де за четыре малахитовые доски такой-то меры две тысячи рублей и крючок вроде подписи поставлен, даром что Евлаха грамоте не разумел, а ниже писарь подписался, и волостною печатью шлепнуто. Доверенный, известно, по правилу воровал: Евлахе заплатил восемь сотен, писарю сунул одну либо две, остаток себе в карман.
      Послали этому доверенному телеграмму, чтоб полное имя и местожительство мастера дал, который крышки на царский альбом делал. Доверенный, видно, испугался, не открылось ли мошенство, - не отвечает. Другую телеграмму послали, третью-все молчит. Тогда хозяин сам ему строгое письмо написал, дескать, "что это такое? Как ты смеешь меня перед приезжим гостем конфузить?" Тогда уж доверенный отписал - завод такой-то, мастера там все знают, а как его полное имя - не упомнит, заводские больше зовут его Евлахой.
      Как получили это письмо, француз живенько собрался - и на поезд. Из городу прикатил на тройке, остановился на ямской квартире и первым делом спрашивает, где мастер по малахиту живет. Ему сразу сказали- в Пеньковке, пятые или там девятые ворота от большого заулка направо.
      На другой день этот приезжий пошел, куда ему сказывали. Одежа, конечно, французского покрою, ботинки желтые, перчатки по летнему времени зеленые, на голове шляпа ведерком, а вся белая, только лента по ней черного атласу. В нашем заводе отродясь такой не видали. Ребята, понятно, сбежались, дивятся на этого барина в белой шляпе.
      Вот дошел француз до Пеньковки. Видит - улица не из тех, где добрые дома стоят. Посомневался, спрашивает.
      -Где тут мастер живет, который по малахиту работает?
      Ребята рады стараться, наперебой кричат, пальцами показывают - вон-де в той избе дедушко Евлампий проживает.
      Француз поглядел, вроде как удивился, все-таки в ограду зашел. Видит на крылечке сидит старик: из себя рослый, на лицо тончавый и похоже хворый. Седая, борода лопатою, и маленько она зеленым отливает.
      Одет, конечно, по-домашнему: в тиковых подштанниках, в калошах на босу ногу, а поверх рубахи жилеточка старенька, вся в пятнах от кислоты.
      Сидит этот старик и ножичком вырезывает из сосновой коры что-то, а парнишко, видно внучонок, наговаривает:
      - Ты, дедо, сделай, чтобы лучше митюнькиного наплавочек (напечатано так! -прим. ск.) был. Ладно?
      Домашние, какие в ограде на то время случились, забеспокоились, а Евлаха сидит себе, будто его дело не касается. У него, видишь, повадки не было перед городскими заказчиками лебезить, в строгости их держал.
      Заграничный мастер постоял у ворот, поогляделся, подошел ко крылечку, снял свою белую шляпу и спрашивает по всей французской вежливости. Дескать, дозвольте спросить, можно ли видеть каспадин мастер Ефляк, который делает из малякит.
      Евлаха слышит по разговору, - чужеземный какой-то пришел, и говорит дружественно:
      - Гляди, коли надобность имеется. Я вот и есть мастер по малахиту. На весь завод один остался. Старики, видишь, поумирали, а молодые еще не дошли. Только, конечно, меня не Фляком зовут, а попросту Евлампий Петрович, прозваньем Железко, а по книгам пишусь Медведев.
      Француз, конечно, понял с пятого на десятое, а все-таки толовой замотал, перчатку зеленую сдернул, здоровается с Евлахой за руку, а сам наговаривает в том смысле, что напредки, дескать, будем знакомы. Простите-извините, не знал, как назвать, звеличать. И про себя тоже объяснил, что он мастер по брильянтовому делу.