- Погоди маленько, доделка есть.
      Время осеннее было. Как раз около Змеиного праздника свадьба пришлась. К слову, кто-то и помянул про это - вот-де скоро змеи все в одно место соберутся.
      Данилушко эти слова на приметку взял. Вспомнил опять разговоры о малахитовом цветке. Так его и потянуло: "Не сходить ли последний раз к Змеиной горке? Не узнаю ли там чего?" - и про камень припомнил: "Ведь как положенный был! И голос на руднике-то... про Змеиную же горку говорил".
      Вот и пошел Данилушко. Земля тогда уже подмерзать стала, и снежок припорашивал. Подошел Данилушко ко крутику, где камень брал, глядит, а на том месте выбоина большая, будто камень ломали. Данилушко о том не подумал, кто это камень ломал, зашел в выбоину. "Посижу, - думает, - отдохну за ветром. Потеплее тут". Глядит - у одной стены камень-серовик, вроде стула. Данилушко тут и сел, задумался, в землю глядит, и все цветок тот каменный из головы нейдет. "Вот бы поглядеть!"
      Только вдруг тепло стало, ровно лето воротилось. Данилушко поднял голову, а напротив, у другой-то стены, сидит Медной горы Хозяйка. По красоте-то да по платью малахитову Данилушко сразу ее признал. Только и то думает:
      "Может, мне это кажется, а на деле никого нет". Сидит - молчит, глядит на то место, где Хозяйка, и будто ничего не видит. Она тоже молчит, вроде как призадумалась. Потом и спрашивает:
      - Ну, что Данило-мастер, не вышла твоя дурман-чаша?
      - Не вышла, - отвечает.
      - А ты не вешай голову-то! Другое попытай. Камень тебе будет, по твоим мыслям.
      - Нет, - отвечает, - не могу больше. Измаялся весь, не выходит. Покажи каменный цветок.
      - Показать-то, - говорит, - просто, да потом жалеть будешь.
      - Не отпустишь из горы?
      - Зачем не отпущу! Дорога открыта, да только ко мне же ворочаются.
      - Покажи, сделай милость! Она еще его уговаривала:
      - Может, еще попытаешь сам добиться! - Про Прокопьича тоже помянула: Он-де тебя пожалел, теперь твой черед его пожалеть. - Про невесту напомнила: - Души в тебе девка не чает, а ты на сторону глядишь.
      - Знаю я, - кричит Данилушко, - а только без цветка мне жизни нет. Покажи!
      - Когда так, - говорит, - пойдем, Данило-мастер, в мой сад.
      Сказала и поднялась. Тут и зашумело что-то, как осыпь земляная. Глядит Данилушко, а стен никаких нет. Деревья стоят высоченные, только не такие, как в наших лесах, а каменные. Которые мраморные, которые из змеевикакамня... Ну, всякие... Только живые, с сучьями, с листочками. От ветру-то покачиваются и голк дают, как галечками кто подбрасывает. Понизу трава, тоже каменная. Лазоревая, красная... разная... Солнышка не видно, а светло, как перед закатом. Промеж деревьев-то змейки золотенькие трепыхаются, как пляшут. От них и свет идет.
      И вот подвела та девица Данилушку к большой полянке. Земля тут, как простая глина, а по ней кусты черные, как бархат. На этих кустах большие зеленые колокольцы малахитовы и в каждом сурьмяная звездочка. Огневые пчелки над теми цветками сверкают, а звездочки тонехонько позванивают, ровно поют.
      - Ну, Данило-мастер, поглядел? - спрашивает Хозяйка.
      - Не найдешь, - отвечает Данилушко, - камня, чтобы так-то сделать.
      - Кабы ты сам придумал, дала бы тебе такой камень, а теперь не могу. Сказала и рукой махнула.
      Опять зашумело, и Данилушко на том же камне, в ямине-то этой оказался. Ветер так и свистит. Ну, известно, осень.
      Пришел Данилушко домой, а в тот день как раз у невесты вечеринка была. Сначала Данилушко веселым себя показывал - песни пел, плясал, а потом и затуманился. Невеста даже испугалась:
      - Что с тобой? Ровно на похоронах ты! А он и говорит:
      - Голову разломило. В глазах черное с зеленым да красным. Света не вижу.
      На этом вечеринка и кончилась. По обряду невеста с подружками провожать жениха пошла. А много ли дороги, коли через дом либо через два жили. Вот Катенька и говорит;
      - Пойдемте, девушки, кругом. По нашей улице до конца дойдем, а по Еланской воротимся.
      Про себя думает: "Пообдует Данилушку ветром, - не лучше ли ему станет". А подружкам что... Рады-радехоньки.
      - И то, - кричат, - проводить надо. Шибко он близко живет провожальную песню ему по-доброму вовсе не певали.
      Ночь-то тихая была, и снежок падал. Самое для разгулки время. Вот они и пошли. Жених с невестой попереду, а подружки невестины с холостяжником, который на вечеринке был, поотстали маленько. Завели девки эту песню провожальную. А она протяжно да жалобно поется, чисто по покойнику. Катенька видит - вовсе ни к чему это: "И без того Данилушко у меня невеселый, а они еще такое причитанье петь придумали".
      Старается отвести Данилушку на другие думки. Он разговорился было, да только скоро опять запечалился. Подружки катенькины тем временем провожальную кончили, за веселые принялись. Смех у них да беготня, а Данилушко идет, голову повесил. Сколь Катенька не старается, не может развеселить. Так и до дому дошли. Подружки с холостяжником стали расходиться - кому куда, а Данилушко уж без обряду невесту свою проводил и домой пошел.
      Прокопьич давно спал. Данилушко потихоньку зажег огонь, выволок свои чаши на середину избы и стоит, оглядывает их. В это время Прокопьича кашлем бить стало. Так и надрывается. Он, вишь, к тем годам вовсе нездоровый стал. Кашлем-то этим Данилушку, как ножом по сердцу, резнуло. Всю прежнюю жизнь припомнил. Крепко жаль ему старика стало. А Прокопьич прокашлялся, спрашивает:
      - Ты что это с чашами-то?
      - Да вот гляжу, не пора ли сдавать?
      - Давно, - говорит, - пора. Зря только место занимают. Лучше все равно не сделаешь.
      Ну, поговорили еще маленько, потом Прокопьич опять уснул. И Данилушко лег, только сна ему нет и нет. Поворочался-поворочался, опять поднялся, зажег огонь, поглядел на чаши, подошел к Прокопьичу. Постоял тут над стариком-то, повздыхал...
      Потом взял балодку да как ахнет по дурман-цветку, - только схрупало. А ту чашу, - по барскому-то чертежу, - не пошевелил! Плюнул только в середку и выбежал. Так с той поры Данилушку и найти не могли.
      Кто говорил, что он ума решился, в лесу загинул, а кто опять сказывал Хозяйка взяла его в горные мастера.
      На деле по-другому вышло. Про то дальше сказ будет.
      ГОРНЫЙ МАСТЕР
      Катя, - данилова-то невеста, - незамужницей осталась. Года два либо три прошло, как Данило потерялся,- она и вовсе из невестинской поры вышла. За двадцать-то годов, по-нашему по-заводскому, перестарок считается. Парни таких редко сватают, вдовцы больше. Ну, а эта Катя, видно, пригожа была, к ней все женихи лезут, а у ней только и слов:
      - Данилу обещалась.
      Ее уговаривают:
      - Что поделаешь! Обещалась, да не вышла. Теперь об этом и поминать не к чему. Давно человек изгиб.
      Катя на своем стоит:
      - Данилу обещалась. Может, и придет еще он.
      Ей толкуют:
      - Нет его в живых. Верное дело.
      А она уперлась на своем:
      - Никто его мертвым не видал, а для меня он и подавно живой.
      Видят - не а себе девка, - отстали. Иные насмех еще подымать стали: прозвали ее мертвяковой невестой. Ей это прильнуло. Катя Мертвякова да Катя Мертвякова, ровно другого прозванья не было.
      Тут какой-то мор на людей случился, и у Кати старики-то оба умерли. Родство у нее большое. Три брата женатых да сестер замужних сколько-то. Рассорка промеж ними и вышла - кому на отцовском месте оставаться. Катя видит, - бестолковщина пошла, и говорит:
      - Пойду-ко я в данилушкову избу жить. Вовсе Прокопьич старый стал. Хоть за ним похожу.
      Братья-сестры уговаривать, конечно:
      - Не подходит это, сестра. Прокопьич хоть старый человек, а мало ли что про тебя сказать могут.
      - Мне-то, - отвечает, - что? Не я сплетницей стану. Прокопьич, поди-ко, мне не чужой. Приемный отец моему Данилу. Тятенькой его звать буду.
      Так и ушла. Оно и то сказать: семейные не крепко вязались. Про себя думали: лишний из семьи - шуму меньше. А Прокопьич что? Ему это по душе пришлось.
      - Спасибо, - говорит, - Катенька, что про меня вспомнила.
      Вот и стали они поживать. Прокопьич за станком сидит, а Катя по хозяйству бегает - в огороде там, сварить-постряпать и протча. Хозяйство невелико, конечно, на двоих-то... Катя - девушка проворная, долго ли ей!.. Управится и садится за какое рукоделье: сшить-связать, мало ли. Сперва у них гладенько катилось, только Прокопьичу все хуже да хуже. День сидит, два лежит. Изробился, старый стал. Катя и заподумывала, как они дальше-то жить станут.
      "Рукодельем женским не прокормишься, а другого ремесла не знаю".
      Вот и говорит Прокопьичу:
      - Тятенька! Ты бы хоть научил меня чему попроще.
      Прокопьичу даже смешно стало.
      - Что ты это! Девичье ли дело за малахитом сидеть! Отродясь такого не слыхивал.
      Ну, она все ж таки присматриваться к прокопьичеву ремеслу стала. Помогала ему, где можно. Распилить там, пошлифовать. Прокопьич и стал ей то-другое показывать. Не то, чтобы настояще. Бляшку обточить, ручки к вилкам-ножам сделать и протча, что в ходу было. Пустяшно, конечно, дело, копеечно, а все разоставок при случае.
      Прокопьич недолго зажился. Тут братья-сестры уж понуждать Катю стали:
      - Теперь тебе заневолю надо замуж выходить. Как ты одна жить будешь? Катя их обрезала:
      - Не ваша печаль. Никакого мне вашего жениха не надо. Придет Данилушко. Выучится в городе и придет.
      Братья-сестры руками на нее машут:
      - В уме ли ты, Катерина? Эдакое и говорить грех ! Давно умер человек, а она его ждет! Гляди, еще блазнить станет.
      - Не боюсь, - отвечает, - этого. Тогда родные спрашивают;
      - Чем ты хоть жить-то станешь?
      - Об этом, - отвечает, - тоже не заботьтесь. Продержусь одна.
      Братья-сестры так поняли, что от Прокопьнча деньжонки остались, и опять за свое:
      - Вот и вышла дура! Коли деньги есть, мужика, беспременно, в доме надо. Неровен час, - поохотится кто за деньгами. Свернут тебе башку, как куренку. Только и свету видела.
      - Сколько, - отвечает, - на мою долю положено, столько и увижу.
      Братья-сестры долго еще шумели. Кто кричит, кто уговаривает, кто плачет, а Катя эаколодила свое:
      - Продержусь одна. Никакого вашего жениха не надо. Давно у меня есть.
      Осердились, конечно, родные:
      - В случае, к нам и глаз не показывай !
      - Спасибо, - отвечает, - братцы милые, сестрицы любезные! Помнить буду. Сами-то не забудьте - мимо похаживайте!
      Смеется, значит. Ну, родня и дверями хлоп. Осталась Катя одна-одинешенька. Поплакала, конечно, сперва, потом и говорит:
      - Врешь! Не поддамся!
      Вытерла слезы и по хозяйству занялась. Мыть да скоблить - чистоту наводить. Управилась - и сразу к станку села. Тут тоже свой порядок заводить стала. Что ей не нужно, то подальше, а что постоянно требуется, то под руку. Навела так-то порядок и хотела за работу садиться.
      "Попробую сама хоть одну бляшку обточить".
      Хватилась, а камня подходящего нет. Обломки данилушковой дурман-чаши остались, да Катя берегла их. В особом узле они были завязаны. У Прокопьича камня, конечно, много было. Только Прокопьич до смерти на больших работах сидел. Ну, и камень все крупный. Обломышки да кусочки все подобрались порасходовались на мелкую поделку. Вот Катя и думает:
      "Надо, видно, сходить на руднишных отвалах поискать. Не попадет ли подходящий камешок".
      От Данилы да и от Прокопьича она слыхала, что они у Змеиной горки брали. Вот туда и пошла.
      На Гумешках, конечно, всегда народ: кто руду разбирает, кто возит. Глядят на Катю-то - куда она с корзинкой пошла. Кате это нелюбо, что на нее зря глаза пялят. Она и не стала на отвалах с этой стороны искать, обошла горку- то. А там еще лес рос. Вот Катя по этому лесу и забралась на самую Змеиную горку да тут и села. Горько ей стало - Данилушку вспомнила. Сидит на камне, а слезы так и бегут. Людей нет, лес кругом, - она и не сторожится. Так слезы на землю и каплют.
      Поплакала, глядит - у самой ноги малахит-камень обозначился, только весь в земле сидит. Чем его возьмешь, коли ни кайлы, ни лома? Катя все ж таки пошевелила его рукой. Показалось, что камень не крепко сидит. Вот она и давай прутиком каким-то землю отгребать от камня. Отгребла, сколько можно, стала вышатывать. Камень и подался. Как хрупнуло снизу, - ровно сучок обломился. Камешок небольшой, вроде плитки. Толщиной пальца в три, шириной в ладонь, а длиной не больше двух четвертей. Катя даже подивилась:
      -Как раз по моим мыслям. Распилю его, так сколько бляшек выйдет. И потери самый пустяк.
      Принесла камень домой и сразу занялась распиливать. Работа не быстрая, а Кате еще надо по домашности управляться. Глядишь, весь день в работе, и скучать некогда. Только как за станок садиться, все про Данилушку вспомнит:
      - Поглядел бы он, какой тут новый мастер объявился. На его-то да прокопьичевом месте сидит!
      Нашлись, конечно, охальники. Как без этого... Ночью под какой-то праздник засиделась Катя за работой, а трое парней и перелезли к ней в ограду.
      Попугать хотели али и еще что - их дело, только все выпивши. Катя ширкает пилой-то и не слышит, что у ней в сенках люди. Услышала, когда уж в избу ломиться стали:
      - Отворяй, мертвякова невеста! Принимай живых гостей!
      Катя сперва уговаривала их:
      - Уходите, ребята!
      Ну, им это ничего. Ломятся в дверь, того и гляди - сорвут. Тут Катя скинула крючок, расхлобыснула двери и кричит:
      - Заходи, нето. Кого первого лобанить?
      Парни глядят, а она с топором.
      - Ты, - говорят, - без шуток!
      - Какие, - отвечает, - шутки! Кто за порог, того и по лбу.
      Парии, хоть пьяные, а видят - дело не шуточное. Девка возрастная, оплечье крутое, глаз решительный, и топор, видать, в руках бывал. Не посмели ведь войти-то. Пошумели-пошумели, убрались да еще сами же про это рассказали. Парней и стали дразнить, что они трое от одной девки убежали. Им это не полюбилось, конечно, они и сплели, будто Катя не одна была, а за ней мертвяк стоял.
      - Да такой страшный, что заневолю убежишь.
      Парням поверили - не поверили, а по народу с той поры пошло:
      " Нечисто в этом доме. Недаром, она одна-одинешенька живет."
      До Кати это донеслось, да она печалиться не стала. Еще подумала: "Пущай плетут. Мне так-то и лучше, если побаиваться станут. Другой раз, глядишь, не полезут".
      Соседи и на то дивятся, что Катя за станком сидит. Насмех ее подняли:
      - За мужичье ремесло принялась! Что у нее выйдет!
      Это Кате солонее пришлось. Она и сама подумывала:
      "Выйдет ли у меня у одной-то?" Ну, все ж таки с собой совладала: "Базарский товар! Много ли надо? Лишь бы гладко было... Неуж и того не осилю?" Распилила Катя камешок. Видит - узор на редкость пришелся, и как намечено, в котором месте поперек отпилить. Подивилась Катя, как ловко все пришлось. Поделила по-готовому, обтачивать стала. Дело не особо хитрое, а без привычки тоже не сделаешь. Помаялась сперва, потом научилась. Хоть куда бляшки вышли, а потери и вовсе нет. Только то и в брос, что на сточку пришлось.
      Наделала Катя бляшек, еще раз подивилась, какой выходной камешок оказался, и стала смекать, куда сбыть поделку. Прокопьич такую мелочь в город, случались, возил и там все в одну лавку сдавал. Катя много раз про эту лавку слыхала. Вот она и придумала сходить в город.
      "Спрошу там, будут ли напредки мою поделку принимать".
      Затворила избушку и пошла пешочком. В Полевой и не заметили, что она в город убралась. Узнала Катя, где тот хозяин, который у Прокопьича поделку принимал, и заявилась прямо в лавку. Глядит - полно тут всякого камня, а малахитовых бляшек целый шкап за стеклом. Народу в лавке много. Кто покупает, кто поделку сдает. Хозяин строгий да важный такой.
      Катя сперва и подступить боялась, потом насмелилась и спрашивает:
      - Не надо ли малахитовых бляшек?
      Хозяин пальцем на шкап указал:
      - Не видишь, сколь у меня добра этого?
      Мастера, которые работу сдавали, припевают ему:
      - Много ноне на эту поделку мастеров развелось. Только камень переводят. Того не понимают, что для бляшки узор хороший требуется.
      Один-то мастер из полевских. Он и говорит хозяину потихоньку:
      - Недоумок эта девка. Видели ее соседи за станком-то. Вот, поди, настряпала.
      Хозяин тогда и говорит:
      - Ну-ко, покажи, с чем пришла?
      Катя и подала ему бляшку. Поглядел хозяин, потом на Катю уставился и говорит:
      - У кого украла?
      Кате, конечно, это обидно показалось. По-другому она заговорила:
      - Какое твое право, не знаючи человека, эдак про него говорить? Гляди вот, если не слепой! У кого можно столько бляшек на один узор украсть? Ну-ко, скажи! - и высыпала на прилавок всю свою поделку.
      Хозяин и мастера видят - верно, на один узор. И узор редкостный. Будто из середины-то дерево выступает, а на ветке птица сидит и внизу тоже птица. Явственно видно и сделано чисто. Покупатели слышали этот разговор, потянулись тоже поглядеть, только хозяин сразу все бляшки прикрыл. Нашел заделье.
      - Не видно кучей-то. Сейчас я их под стекло разложу. Тогда и выбирайте, что кому любо. - А сам Кате говорит: - Иди вон в ту дверь. Сейчас деньги получишь.
      Пошла Катя, и хозяин за ней. Затворил дверку, спрашивает:
      - Почем сдаешь?
      Катя слыхала от Прокопьича цены. Так и сказала, а хозяин давай хохотать:
      - Что ты! Что ты! Такую-то цену я одному полевскому мастеру Прокопьичу платил да еще его приемышу Данилу. Да ведь то мастера были!
      - Я, - отвечает, - от них и слыхала. Из той же семьи буду.
      - Вон что! - удивился хозяин. - Так это, видно, у тебя Данилова работа осталась?
      - Нет, - отвечает, - моя.
      - Камень, может, от него остался?
      - И камень сама добывала.
      Хозяин, видать, не верит, а только рядиться не стал. Рассчитался почестному да еще говорит:
      - Вперед случится такое сделать, неси. Безотказно принимать буду и цену положу настоящую.
      Ушла Катя, радуется, - сколько денег получила! А хозяин те бляшки под стекло выставил. Покупатели набежали:
      - Сколько?
      Он, конечно, не ошибся, - в десять раз против купленного назначил, да и наговаривает:
      - Такого узора еще не бывало. Полевского мастера Данилы работа. Лучше его не сделать.
      Пришла Катя домой, а сама все дивится.
      - Вот штука какая! Лучше всех мои бляшки оказались! Хорош камешок попался. Случай, видно, счастливый подошел. - Потом и хватилась: - А не Данилушко ли это мне весточку подал?
      Подумала так, скрутилась и побежала на Змеиную горку.
      А тот малахитчик, который хотел Катю перед городским купцом оконфузить, тоже домой воротился. Завидно ему, что у Кати такой редкостный узор получился. Он и придумал:
      - Надо поглядеть, где она камень берет. Не новое ли какое место ей Прокопьич либо Данило указали?
      Увидел, что Катя куда-то побежала, он и пошел за ней. Видит, - Гумешки она обошла стороной и куда-то за Змеиную горку пошла. Мастер туда же, а сам думает:
      "Там лес. По лесу-то к самой ямке прокрадусь".
      Зашли в лес. Катя вовсе близко и нисколько не сторожится, не оглядывается, не прислушивается. Мастер радуется, что ему так легонько достанется новое место. Вдруг в сторонке что-то зашумело, да так, что мастер даже испугался. Остановился. Что такое? Пока он так-то разбирался, Кати и не стало. Бегал он, бегал по лесу. Еле выбрался к Северскому пруду, - версты, поди, за две от Гумешек.
      Катя сном дела не знала, что за ней подглядывают. Забралась на горку, к тому самому месту, где первый камешок брала. Ямка будто побольше стала, а сбоку опять такой же камешок видно. Пошатала его Катя, он и отстал. Опять, как сучок, хрупнул. Взяла Катя камешок и заплакала-запричитала. Ну, как девки-бабы по покойнику ревут, всякие слова собирают:
      - На кого ты меня! мил сердечный друг, покинул, - и протча тако...
      Наревелась, будто полегче стало, стоит - задумалась, в руднишную сторону глядит. Место тут вроде полянки. Кругом лес густой да высокий, а в руднишную сторону помельче пошел. Время на закате. По низу от лесу на полянке темнеть стало, а в то место - к руднику солнышко пришлось. Так и горит это место, и все камешки на нем блестят.
      Кате это любопытно показалось. Хотела поближе подойти. Шагнула, а под ногой и схрупало. Отдернула она ногу, глядит - земли-то под ногами нет. Стоит она на каком-то высоком дереве, на самой вершине. Со всех сторон такие же вершины подошли. В прогалы меж деревьями внизу видно травы да цветы, и вовсе они на здешние не походят.
      Другая бы на катином месте перепугалась, крик-визг подняла, а она вовсе о другом подумала:
      "Вот она, гора, раскрылась! Хоть бы на Данилушку взглянуть!"
      Только подумала и видит через прогалы - идет кто-то внизу, на Данилушку походит и руки вверх тянет, будто сказать то хочет. Катя свету не взвндела, так и кинулась к нему... с дерева-то! Ну, а пала тут же на землю, еде стояла. Образумилась, да и говорит себе:
      - Верно, что блазнить мне стало. Надо поскорее домой итти.
      Итти надо, а сама сидит да сидит, все ждет, не вскроется ли еще гора, не покажется ли опять Данилушко. Так до потемок и просидела. Тогда только и домой пошла, а сама думает: "Повидала все ж таки Данилушку". Тот мастер, который за Катей подглядывал, домой к этому времени выбежал. Поглядел избушка у Кати заперта. Он и притаился, - посмотрю, что она притащила. Видит - идет Катя, он и встал поперек дороги:
      - Ты куда это ходила?
      - На Змеиную, - отвечает.
      - Ночью-то? Что там делать?
      - Данилу повидать...
      Мастер так и шарахнулся, а на другой день по заводу шопотки поползли:
      - Вовсе рехнулась мертвякова невеста. По ночам на Змеиную ходит, покойника ждет. Как бы еще завод не подожгла с малого-то ума.
      Братья-сестры прослышали, опять прибежали, давай строжить да уговаривать Катю. Только она и слушать не стала. Показала им деньги и говорит:
      - Это, думаете, откуда у меня? У хороших мастеров не берут, а мне за перводелку столько отвалили! Почему так?
      Братья слышали про ее-то удачу и говорят:
      - Случай счастливый вышел. О чем тут говорить.
      - Таких, - отвечает, - случаев не бывало. Это мне Данило сам такой камень подложил и узор вывел. Братья смеются, сестры руками машут:
      - И впрямь рехнулась! Надо приказчику сказать. Как бы всамделе завод не подожгла!
      Не сказали, конечно. Постыдились сестру-то выдавать. Только вышли, да и сговорились:
      - Надо за Катериной глядеть. Куда пойдет - сейчас же за ней бежать.
      А Катя проводила родню, двери заперла да принялась новый-то камешок распиливать. Пилит да загадывает:
      - Коли такой же издастся, значит, не поблазняло мне - видала я Данилушку.
      Вот она и торопится распилить. Поглядеть-то ей поскорее охота, как понастоящему узор выйдет. Ночь уж давно, а Катя все за станком сидит. Одна сестра проснулась в эту пору, увидела огонь в избе, подбежала к окошку, смотрит сквозь щелку в ставне и дивится:
      - И сон ее не берет! Наказанье с девкой!
      Отпилила Катя досочку - узор и обозначился. Еще лучше того-то. Птица с дерева книзу полетела, крылья расправила, а снизу навстречу другая летит.
      Пять раз этот узор на досочке. Из точки в точку намечено, как поперек распилить. Катя тут и думать не стала. Схватилась, да и побежала куда-то. Сестра за ней. Дорогой-то постучалась к братьям - бегите, дескать, скорей. Выбежали братья, еще народ сбили. А уже светленько стало. Глядят, - Катя мимо Гумешек бежит. Туда все и кинулись, а она, видно, и не чует, что народ за ней. Пробежала рудник, потише пошла в обход Змеиной горки. Народ тоже призадержался - посмотрим, дескать, что она делать будет.
      Катя идет, как ей привычно, на горку. Взглянула, а лес кругом какой-то небывалый. Пощупала рукой дерево, а оно холодное да гладкое, как камень шлифованный. И трава понизу тоже каменная оказалась, и темно еще тут. Катя и думает:
      "Видно, я в гору попала".
      Родня да народ той порой переполошились:
      - Куда она девалась? Сейчас близко была, а не стало!
      Бегают, суетятся. Кто на горку, кто кругом горки. Перекликаются друг с дружкой: - Там не видно?
      А Катя ходит в каменном лесу и думает, как ей Данилу найти. Походилапоходила, да и закричала:
      - Данило, отзовись!
      По лесу голк пошел. Сучья запостукивали: "Нет его! Нет его! Нет его!" Только Катя не унялась:
      - Данило, отзовись!
      По лесу опять: "Нет его! Нет его! Нет его!"
      Катя снова:
      - Данило, отзовись!
      Тут Хозяйка горы перед Катей и показалась.
      - Ты зачем, - спрашивает, - в мой лес забралась? Чего тебе? Камень, что ли, хороший ищешь? Любой бери да уходи поскорее!
      Катя тут и говорит:
      - Не надо мне твоего мертвого камня! Подавай мне живого Данилушку. Где он у тебя запрятан? Какое твое право чужих женихов сманивать!
      Ну, смелая девка. Прямо на горло наступать стала. Это Хозяйке-то! А та ничего, стоит спокойненько:
      - Еще что скажешь?
      - А то и скажу - подавай Данилу! У тебя он...
      Хозяйка расхохоталась, да и говорит:
      - Ты, дура-девка, знаешь ли, с кем говоришь?
      - Не слепая, - кричит, - вижу. Только не боюсь тебя, разлучница! Нисколечко не боюсь! Сколь ни хитро у тебя, а ко мне Данило тянется. Сама видала. Что, взяла?
      Хозяйка тогда и говорит:
      - А вот послушаем, что он сам скажет.
      До того в лесу темненько было, а тут сразу ровно он ожил. Светло стало. Трава снизу разными огнями загорелась, деревья одно другого краше. В прогалы полянку видно, а на ней цветы каменные, и пчелки золотые, как искорки, над теми цветами. Ну, такая, слышь-ко, красота, что вея бы не нагляделся. И видит Катя: бежит по этому лесу Данило. Прямо к ней. Катя навстречу кинулась:
      - Данилушко!
      - Подожди, - говорит Хозяйка, - и спрашивает: - Ну, Данило-мастер, выбирай - как быть? С ней пойдешь - все мое забудешь, здесь останешься- ее и людей забыть надо.
      - Не могу, - отвечает, - людей забыть, а ее каждую минуту помню.
      Тут Хозяйка улыбнулась светленько и говорит:
      - Твоя взяла, Катерина! Бери своего мастера. За удалость да твердость твою вот тебе подарок. Пусть у Данилы все мое в памяти останется. Только вот это пусть накрепко забудет! - И полянка с диковинными цветами сразу потухла. - Теперь ступайте в ту сторону, -указала Хозяйка да еще упредила. - Ты, Данило, про гору людям не сказывай. Говори, что на выучку к дальнему мастеру ходил. А ты, Катерина, и думать забудь, что я у тебя жениха сманивала. Сам он пришел за тем, что теперь забыл.
      Поклонилась тут Катя:
      - Прости на худом слове!
      - Ладно, - отвечает, - что каменной сделается! Для тебя говорю, чтоб остуды у вас не было.
      Пошла Катя с Данилой по лесу, а он все темней да темней, и под ногами неровно - бугры да ямки. Огляделись, а они на руднике - на Гумешках. Время еще раннее, н людей на руднике нет. Они потихоньку и пробрались домой.
      А те, что за Катей побежали, все еще по лесу бродят да перекликаются: Там не видно?
      Искали-искали, не нашли. Прибежали домой, а Данило у окошка сидит. Испугались, конечно. Чураются, заклятья разные говорят. Потом видят трубку Данило набивать стал. Ну и отошли.
      "Не станет же, - думают, - мертвяк трубку курить".
      Подходить стали один по одному. Глядят - и Катя в избе. У печки толкошится, а сама веселехонька. Давно ее такой не видали. Тут и вовсе осмелели, в избу вошли, спрашивать стали:
      - Где это тебя, Данило, давно не видно?
      - В Колывань, - отвечает, - ходил. Прослышал про тамошнего мастера по каменному делу, будто лучше его нет по работе. Вот и заохотило поучиться маленько. Тятенька покойный отговаривал. Ну, а я посамовольничал - тайком ушел, Кате вон только сказался.
      - Пошто, - спрашивают, - чашу свою разбил?
      Данило притуманился маленько, как о чаше помянули, потом говорит:
      - Ну, мало ли... С вечорки пришел... Может, выпил лишка... Не по мыслям пришлась, вот и ахнул. У всякого мастера такое, поди, случалось. О чем говорить.
      Тут братья-сестры к Кате приступать стали, почему не сказала про Колывань- то. Только от Кати тоже немного добились. Сразу отрезала:
      - Чья бы корова мычала, моя бы молчала. Мало я вам сказывала, что Данило живой. А вы что? Женихов мне подсовывали да с пути сбивали! Садитесь-ко лучше за стол. Испеклась у меня чирла-то.
      На том дело и кончилось. Посидела родня, поговорила о том-другом, разошлась. Вечером пошел Данило к приказчику объявиться. Тот пошумел, конечно. Ну, все-таки уладили дело.
      Вот и стали Данило с Катей в своей избушке жить. Хорошо, сказывают, жили, согласно. По работе-то Данилу все горным мастером звали. Против него никто не мог сделать. И достаток у них появился. Только нет-нет - и задумается Данило. Катя понимала, конечно, - о чем, да помалкивала.
      ХРУПКАЯ ВЕТОЧКА
      У Данилы с Катей, - это которая своего жениха у Хозяйки горы вызволила, - ребятишек многонько народилось. Восемь, слышь-ко, человек, и все парнишечки. Мать-то не раз ревливала хоть бы одна девчонка на поглядку. А отец, знай, похохатывает:
      - Такое, видно, наше с тобой положенье. Ребятки здоровеньки росли. Только одному не посчастливилось. То ли с крылечка, то ли еще откуда свалился и себя повредил: горбик у него расти стал. Баушки правили, понятно, да толку не вышло. Так горбатенькому и пришлось на белом свете маяться. о
      Другие ребятишки, - я так замечал, - злые выходят при таком-то случае, а этот ничего - веселенький рос и на выдумки мастер. Он третьим в семье-то приходился, а все братья слушались его да спрашивали:
      - Ты, Митя как думаешь? По-твоему, Митя, к чему это?
      Отец с матерью, и те частенько покрикивали:
      - Митюшка! Погляди-ко! Ладно, на твой глаз?
      - Митяйко, - не приметил, куда я воробы поставила?