Джордж Гордон Байрон
      Видение суда
      Написано Quevedo Redivivus
      в ответ на поэму под таким же заглавием
      автора "Уота Тайлера"
      Перевод В. Луговского
      "Он Даниил второй, я повторяю".
      Спасибо, жид, что подсказал ты мне
      Сравнение такое.
      Шекспир,
      "Венецианский купец", д. IV, сц. 1.
      ПРЕДИСЛОВИЕ
      Говорят очень верно, что "один дурак порождает многих" (что глупость заразительна), а у Попа есть стих, где сказано, что "дураки вбегают туда, куда ангелы едва решаются вступить". Если бы м-р Саути не совался туда, куда не следует, куда он никогда до того не попадал и никогда более не попадет, нижеследующая поэма не была бы написана. Весьма возможно, что она не уступает его поэме, потому что хуже последней ничего не может быть по глупости, прирожденной или благоприобретенной. Грубая лесть, тупое бесстыдство, нетерпимость ренегата и безбожное лицемерие поэмы автора "Уота Тайлера" до того чудовищны, что достигают своего рода совершенства - как квинтэссенция всех свойств автора.
      Вот все, что я могу сказать о самой поэме, и я прибавлю только несколько слов о предисловии к ней. В этом предисловии великодушному лауреату угодно было нарисовать картину фантастической "сатанинской школы", на которую он обращает внимание представителей закона, прибавляя, таким образом, к своим другим лаврам притязания на лавры доносчика. Если где-нибудь, кроме его воображения, существует подобная школа, то разве он не достаточно защищен против нее своим крайним самомнением? Но дело в том, что м-р Саути, как Скраб, заподозривает нескольких писателей в том, что они "говорили о нем, потому что они сильно смеялись". Я, кажется, достаточно знаю большинство писателей, на которых он, по-видимому, намекает, чтобы утверждать, что каждый из них сделал больше добра своим ближним в любой год, чем м-р Саути навредил себе своими нелепостями за целую жизнь, а этим не мало сказано. Но я должен предложить еще несколько вопросов:
      Во-первых, действительно ли м-р Саути автор "Уота Тайлера"?
      Во-вторых, получил ли он от Верховного судьи излюбленной им Англии отказ в законном удовлетворении за незаконное напечатание богохульственного и возмутительного сочинения?
      В-третьих, не назвал ли его Вильям Смит открыто в парламенте "злобным ренегатом"?
      В-четвертых, разве он не поэт-лауреат, хотя у него на совести есть такие стихи, как о цареубийце Мартине?
      И в-пятых, соединяя все предшествовавшие пункты, как у него хватает совести обращать внимание закона на произведения других, каковы бы они ни были?
      Я уже не говорю о гнусности такого поступка - она слишком очевидна, но хочу только коснуться причин, вызвавших его; они заключаются ни более и ни менее как в том, что его недавно слегка высмеяли в нескольких изданиях - так же как его прежде высмеивали в "Antijacobin" его теперешние покровители. Отсюда вся эта ерунда про "сатанинскую школу" и т. д.
      Как бы то ни было, а это вполне на него похоже - "qualis ab incepto".
      Если некоторые читатели найдут в нижеследующей поэме нечто оскорбительное для своих политических убеждений, то пусть они винят в этом м-ра Саути. Пиши он гекзаметры, как он писал все другое, автору не было бы до этого никакого дела, если бы только он избрал другой сюжет. Но возведение в святые монарха, который - каковы бы ни были его семейные добродетели не прославился никакими успехами и не был патриотом (несколько лет его царствования прошли в войнах с Америкой и с Ирландией, не говоря уже о его нападении на Францию) - это, как и всякое преувеличение, естественно, вызывает протест. Как бы о нем ни говорилось в этом новом "Видении", история не будет более благосклонна в своем суждении о его государственной деятельности. Что касается его добродетелей в частной жизни (хотя и стоивших очень дорого народу), то они вне всякого сомнения.
      Что касается неземных существ, выведенных в поэме, я могу сказать только, что знаю о них столько же, сколько и Роберт Саути, и, кроме того, я, как честный человек, имею больше права говорить о них. Я, кроме того, отнесся к ним с большей терпимостью. Манера жалкого помешанного лауреата творить суд в будущем мире такая же нелепая, как его собственные рассуждения в этой жизни. Если бы это не было абсолютно комично, то было бы еще хуже, чем глупо. Вот все, что можно сказать об этом.
      Quevedo Redivivus
      P. S. Возможно, что некоторым читателям не понравится свобода, с которой святые, ангелы и духи разговаривают в этом "Видении". Но я могу указать на прецеденты в этом отношении, на "Путешествие в загробный мир" Филдинга, на мои, Кеведо, "Видения" по-испански и в переводе. Пусть читатель обратит внимание и на то, что в поэме не обсуждаются никакие догматы и что личность Божества старательно скрыта от взоров, чего нельзя сказать про поэму лауреата. Он счел возможным приводить слова Верховного судьи, причем он говорит в поэме вовсе не как "школьный святой", а как весьма невежественный м-р Саути. Все действие происходит у меня за пределами небес, и я могу назвать, кроме уже названных вещей, еще "Женщину из Бата" Чосера, "Морганте Маджиоре" Пульчи, "Сказку о бочке" Свифта в подтверждение того, что святые и т. д. могут разговаривать вполне свободно в произведениях, не претендующих на серьезность.
      Q. R.
      Мистер Саути, будучи, как он говорит, добрым христианином и человеком злопамятным, угрожает мне, по-видимому, возражением на этот мой ответ. Нужно надеяться, что его духовидческие способности станут за это время более разумными, не то он опять впутается в новые дилеммы. Ренегаты-якобинцы дают, обыкновенно, богатый материал для возражений. Вот вам пример: м-р Саути очень хвалит некоего мистера Лэндора, известного в некоторых кружках своими латинскими стихами, и несколько времени тому назад поэт-лауреат посвятил ему стихи, превозносящие его поэму "Гебир". Кто бы мог предположить, что в этом самом "Гебире" названный нами Севедж Лендор (таково его мрачное имя) ввергает в ад ни более ни менее как героя поэмы своего друга Саути, вознесенного лауреатом на небо, Георга III. И. Севедж умеет быть очень язвительным, когда пожелает. Вот его портрет нашего покойного милостивого монарха:
      (Принц Гебир, сошедший в преисподнюю, обозревает вызванные по его просьбе тени его царственных предков и восклицает, обращаясь к сопровождающему его духу):
      "- Скажи, кто этот негодяй здесь подле нас? Вот тот с белыми бровями и косым лбом, вот тот, который лежит связанный и дрожит, поднимая рев под занесенным над ним мечом? Как он попал в число моих предков? Я ненавижу деспотов, но трусов презираю. Неужели он был нашим соотечественником? - Увы, король, Иберия родила его, но при его рождении в знак проклятия пагубные ветры дули с северо-востока. - Так, значит, он был воином и не боялся богов? - Гебир, он боялся демонов, а не богов, хотя им поклонялся лицемерно каждый день. Он не был воином, но тысячи жизней разбросаны были им, как камни при метании из пращи. А что касается жестокости его и безумных прихотей - о, безумие человечества! К нему взывали и ему поклонялись!.." ("Gebir", p. 28).
      Я не привожу нескольких других поучительных мест из Лендора, потому что хочу набросить на них покров с позволения его серьезного, но несколько необдуманного поклонника. Могу только сказать, что учителя "высоких нравственных истин" могут очутиться иногда в странном обществе.
      I
      Апостол Петр сидел у райских врат.
      Его ключи порядком заржавели:
      Уж много дней и много лет подряд
      Дремал святой привратник от безделья.
      Ведь с якобинской эры только ад
      Пополнился: все грешники летели
      Туда, - а у чертей - я сам слыхал!
      Был, как матросы говорят, аврал!
      II
      Хор ангелов, нестройный, как всегда,
      Томясь от скуки, пел довольно вяло:
      Немногого им стоило труда
      Луну и солнце подвинтить устало
      И присмотреть - а вдруг сбежит звезда
      Или комета - жеребенок шалый
      Хвостом планету бойко раздробит,
      Как лодку на волнах игривый кит.
      III
      И серафимы удалились ввысь,
      Решив, что мир не стоит попеченья;
      Никем дела земные не велись,
      Лишь ангел-летописец в огорченье
      Следил, как быстро беды развелись
      В подлунном мире: ведь при всем раченье,
      На перья оба выщипав крыла,
      Он отставал в записыванье зла.
      IV
      Работы накопилось свыше сил,
      Хоть бедный ангел продолжал трудиться
      Как смертный стряпчий: он тщеславен был
      И опасался должности лишиться;
      Но наконец устал он и решил
      К своим властям небесным обратиться
      За помощью - и получил от них
      Шесть ангелов и дюжину святых.
      V
      Немалый штат, но дела всем хватало:
      Так много царств сменилось и систем,
      Так много колесниц прогрохотало,
      Да каждый день убитых тысяч семь!
      Но Ватерло резнею небывалой
      И мерзостной внушило ужас всем,
      И, описав великое сраженье,
      Все пошвыряли перья в отвращенье.
      VI
      А впрочем, я писать ведь не хотел
      О том, чего и ангелы боятся:
      От адской гекатомбы мертвых тел
      Сам дьявол содрогнулся, может статься,
      Хоть он и нож точил для этих дел,
      Но нужно к чести сатаны признаться,
      Великих он не восхвалял совсем,
      Поскольку точно знал им цену всем.
      VII
      Перевернем же несколько страниц
      Недолгого бессмысленного мира:
      Не стало меньше трупов и гробниц,
      Не стали лучше скипетр и порфира,
      Герои шли и повергались ниц,
      И громоздились новые кумиры,
      Как чудища "о десяти рогах",
      В пророчествах внушающие страх.
      VIII
      На рубеже Второй Зари Свобод
      Георг скончался. Не был он тираном,
      Но был тиранам друг. Из года в год
      Его рассудок заплывал туманом.
      Властитель, разоряющий народ
      И благосклонный к мирным поселянам,
      Он мертв. Оставил подданных своих
      Полупомешанных, полуслепых.
      IX
      Он умер. Смерть не вызвала смятенья,
      Но похороны вызвали парад:
      Здесь бархат был, и медь, и словопренья,
      И покупного плача маскарад,
      И покупных элегий приношенье
      (На рынке и они в цене стоят!),
      А также факелы, плащи и шпаги.
      Регалии готической отваги.
      X
      И мелодрама слажена. Едва ль
      В густой толпе глазеющих болванов
      Кто помышлял о мертвом: вся печаль
      Была от черных платьев и султанов.
      Покойника немногим было жаль,
      Хотя гремело много барабанов,
      Но адскою казалось чепухой
      Зарыть так много золота с трухой!
      XI
      Итак: да станет прахом это тело,
      Землей, водой и воздухом опять
      Свершить сей путь оно б скорей успело.
      Не будь порядка трупы умащать:
      Бальзамы, примененные умело,
      Ему мешают мирно догнивать,
      По существу же эти ухищренья
      Лишь удлиняют мерзость разложенья.
      XII
      Он умер. С ним покончил этот свет.
      Осталась только надпись на гробнице
      Да завещанье, но юриста нет,
      Который спорить дерзостно решится
      С наследником: он папенькин портрет
      И лишь одним не может похвалиться
      С почившим патриархом наравне:
      Любовью к злой, уродливой жене.
      XIII
      "Господь, храни нам короля!" Признаюсь,
      Он очень бережлив, храня таких.
      А впрочем, я сказать не собираюсь,
      Что лучше преисподняя для них.
      Пожалуй, я один еще пытаюсь
      Исправить зло для мертвых и живых:
      Мне хочется, презрев чертей ругательства,
      Умерить адское законодательство.
      XIV
      Я знаю - это ересь и порок,
      Я знаю - я достоин отлученья,
      Я знаю катехизис, знаю прок
      Доктрине христианского ученья;
      Старательно я вызубрил урок:
      "Одна лишь наша церковь - путь к спасенью,
      А сотнями церквей и синагог
      Чертовски неудачно выбран бог!"
      XV
      О боже! Всех ты можешь защитить
      Спаси мою беспомощную душу!
      Ее ведь черту легче залучить,
      Чем лесой рыбку вытащить на сушу
      Иль мяснику за час преобразить
      Ягненка в освежеванную тушу,
      А, впрочем, обречен любой из нас
      Кому-то пищей стать в урочный час!
      XVI
      Апостол Петр дремал у райских врат...
      Вдруг странный шум прервал его дремоту:
      Поток огня, свистящий вихрь и град
      Ну, словом, рев великого чего-то.
      Тут не святой ударил бы в набат,
      Но наш апостол, подавив зевоту,
      Привстал и только молвил, оглядясь:
      "Поди, опять звезда разорвалась!"
      XVII
      Но херувим его похлопал дланью,
      Вздохнул апостол, потирая нос.
      "Святый привратник! - молвил дух.
      Воспряни!"
      И помахал крылом. Оно зажглось,
      Как хвост павлина, как зари сиянье.
      Апостолу вздремнуть не удалось.
      "Ну! - молвил он. - В чем дело, непонятно?!
      Не Сатану ли к нам несет обратно?"
      XVIII
      "Георг скончался Третий!" - дух изрек.
      "Георг? Я что-то плохо разумею...
      А кто Георг? что Третье? невдомек!"
      "Король английский, говоря точнее..."
      "А целой ли он голову сберег,
      А то один тут был с обрубком шеи,
      И никогда б не быть ему в раю,
      Не тычь он всем нам голову свою!
      XIX
      Он, помнится, король французский был
      И для башки, которая короны
      Не удержала, дерзостно просил
      Венца блаженных у господня трона!
      Да я бы сам такую отрубил,
      Как уши я рубал во время оно!
      Но, не имея доброго меча,
      Ключом я саданул его сплеча.
      XX
      И тут он поднял безголовый вой,
      Святые все сбежались, пожалели!
      Теперь он с этой самой головой
      И в мученики выйдет, в самом деле!
      Запанибрата с Павлом, точно свой
      Воссел он, где достойные воссели!
      Проныра Павел! Впрочем, что он нам?!
      Мы цену знаем всем его чинам!
      XXI
      Не так бы это дело обстояло,
      Будь голова у короля цела,
      Святых, понятно, жалость обуяла,
      Она-то вот ему и помогла:
      Ведь милость божья заново спаяла
      Башку его и тело! Ох, дела!
      Зачем-то исправляем мы от века
      Все мудрое в деяньях человека!"
      XXII
      "Святой! - заметил ангел. - Брось ворчать!
      Король пока при голове остался,
      Куда и как ее употреблять
      Он толком никогда не разбирался.
      В руках, умевших нити направлять,
      Марионеткой праздной он болтался
      И будет здесь, как прочие, судим,
      А наше дело - молча поглядим!"
      XXIII
      Тем временем крылатый караван
      Пространство рассекал с великой силой,
      Как лебедь волны рек полдневных стран.
      Ну, скажем, Ганга, Инда или Нила,
      А то и Темзы. Страхом обуян,
      Летел среди крылатых старец хилый,
      У райских врат, полет окончив свой,
      На облако присел он чуть живой.
      XXIV
      Меж тем иной какой-то Дух могучий
      Над светлым войском расправлял смелей
      Свои крыла, как грозовые тучи
      Над щепами разбитых кораблей.
      Он был как вихрь, метнувшийся над кручен,
      И помыслы, один другого злей
      Отметили чело его немое,
      И взор его пространство полнил тьмою.
      XXV
      Он так непримиримо поглядел
      На вход навеки для него закрытый,
      Что Петр и тот порядком оробел:
      Он был старик угрюмый и сердитый,
      А тут от страха даже пропотел,
      Не зная, у кого искать защиты.
      (Но, впрочем, пот сей был святой елей
      Или иной состав - еще светлей!)
      XXVI
      И ангелы тревожным роем сбились,
      Как птички, чуя коршуна: у них
      Все перышки дрожали и светились,
      Как Орион на небесах ночных.
      Хотя они достойно обходились
      С Георгом, но старик совсем притих:
      Быть может, даже позабыл он с горя,
      Что ангелы всегда и всюду - тори!
      XXVII
      Все на мгновенье замерло. Но вот
      Врата сверкнули вдруг и распахнулись.
      Лучи с недосягаемых высот
      Планеты нашей крохотной коснулись,
      Как пламя заливая небосвод,
      И северным сияньем изогнулись,
      Тем самым, что во льдах полярных стран
      Увидел Пэрри - храбрый капитан!
      XXVIII
      И по небу разлился, полыхая,
      Прекрасный и могучий райский свет,
      Как знамя славы, радостно сверкая
      Величьем торжествующих побед.
      (Сравненьями я тему обедняю,
      Зане сему земных подобий нет:
      Не всем дано провидеть столь пространно,
      Как Саути Боб иль Сауткот Иоанна!)
      XXIX
      То был архангел Михаил; из нас
      Любой легко признает Михаила:
      Воспеты и описаны не раз
      Князь ангелов и вождь нечистой силы,
      В церквах - для наших слабых смертных глаз
      Бесплотные светлы и многокрылы,
      Но какова их подлинная суть,
      Пускай другой решает кто-нибудь.
      XXX
      В сиянье славы, славою творимой,
      Стоял архангел, благостью храним,
      И юные склонились херувимы
      И дряхлые святые перед ним.
      (О старости я говорю лишь мнимой
      И юность не приписываю им:
      С Петром в сравненье, говоря точнее,
      Они не то что младше, а нежнее!)
      XXXI
      Так иерарха всех небесных сил
      Встречали все святые, величая,
      Затем что он из первых первый был
      Наместник Бога для земли и рая,
      Но даже тени чванства не таил
      В душе своей небесной, твердо зная,
      Что, как его ни чтим и ни поем,
      Он остается вице-королем!
      XXXII
      Он и угрюмый молчаливый Дух
      Взглянули друг на друга - и узнали...
      Непримиримый враг, минувший друг?
      О чем они бесплотно вспоминали?
      Но в лицах их мелькнули тени вдруг
      Бессмертной, гордой, выспренней печали
      О том, что им навеки суждена
      В пространстве сфер упорная война.
      XXXIII
      Но здесь была нейтральная граница
      Из Иова к тому ж известно нам,
      Что трижды в год и Дьявол не боится
      Являться светлым ангельским чинам.
      Тогда уж не приходится скупиться
      На вежливость обеим сторонам:
      Я б вам привел любезный их диалог,
      Да времени, признаться, слишком мало.
      XXXIV
      И дело, разумеется не в том,
      Чтоб доказать в цитатах из Писанья,
      Что Иов - аллегория. Притом,
      Быть может, это просто описанье
      Весьма реальных фактов. Мы берем
      Лишь самые прямые указанья:
      Они ясны и - верьте или нет
      Не менее ясны, чем прочий бред!
      XXXV
      Итак - на почве, в сущности, нейтральной
      Они сошлись, где роковой порог,
      Там смерть отбор проводит инфернальный
      Бесплотных конвоируя в острог.
      Они не лобызались, натурально,
      Но каждый был любезен сколько мог:
      В изысканной учтивости, казалось,
      С Их Светлостью Их Мрачность состязалась.
      XXXVI
      Архангел, поклонившись, изогнулся,
      Но не жеманно, как дешевый фат:
      Своей груди изящно он коснулся,
      Где сердце смертных бьется, говорят.
      Но Сатана лишь гордо улыбнулся:
      Он был со старым другом суховат,
      Как нищий гранд прославленного рода
      С богатым выскочкой простой породы.
      XXXVII
      Он, поклонившись дьявольски-надменно,
      Сказал, спокойно выступив вперед,
      Что Судия небесный несомненно
      Георга в преисподнюю пошлет:
      Немало там правителей почтенных,
      От коих меньше пострадал народ.
      Мостящих ад, как видно из преданий,
      Обломками "прекрасных начинаний".
      XXXVIII
      "Чего ты хочешь, - начал Михаил,
      От этого несчастного созданья?
      Какие он деянья совершил,
      И совершал ли в жизни он деянья?
      Насколько плохо правил он и жил,
      Открыто изложи всему собранью:
      Докажешь обвиненья - грешник твой,
      А если нет - его не беспокой!"
      XXXIX
      "Да, Михаил! - ответил Дьявол. - Да!
      У врат того, кому ты служишь верно,
      Я заявляю, что пришел сюда
      За подданным: он чтил меня всемерно,
      Пока носил корону. Не беда,
      Что он не знал вина и прочей скверны,
      Но с той минуты, как воссел на трон,
      Мне одному в угоду правил он!
      XL
      Взгляни на нашу землю - хоть верней,
      Мою! Увы, давно не торжествую
      Над бедною планетой: все на ней
      Влачат убого жизнь свою пустую.
      Сказать по правде - кроме королей
      Едва ли кто такую кару злую
      Несет за дело! И властитель твой
      Напрасно блещет славой огневой!
      XLI
      Мне данники земные короли.
      Попытки переделать их бесплодны:
      Высокие властители земли
      Настолько мне усердны и угодны,
      Что мы давно к решению пришли
      Им предоставить действовать свободно!
      Их небеса к добру не преклонят
      И к худшему не переменит ад!
      XLII
      Взгляни на нашу землю, повторяю:
      Когда сей червь бессильный и слепой
      Вступил на трон, правленье начиная,
      И он и мир имели вид иной:
      Его своим владыкой величая,
      В покое мирном радости земной
      Хранили острова его по праву
      Родной уклад и добрых предков нравы.
      XLIII
      Взгляни, какой, покинув жизнь и власть,
      Оставил он страну свою? Сначала
      Он подданных любимцу отдал в пасть,
      Потом его стяжанье обуяло,
      Порок убогих, эта злая страсть,
      Презренных душ сгубившая немало.
      В Америке свободу он душил
      И с Францией не лучше поступил!
      XLIV
      Он, правда, был орудием в руках,
      Но, согласись, хороший мастер вправе
      Его швырнуть в огонь; во всех веках,
      С тех пор, как смертными монархи правят,
      В кровавых списках грязи и греха,
      Что всю породу цезарей бесславят,
      Другое мне правленье назови,
      Столь глубоко погрязшее в крови!
      XLV
      Ведь даже слов "свободный" и "свобода"
      Слепой король Георг не выносил:
      Из памяти народов и народа
      Искоренял он их по мере сил.
      Он правил долго, и за эти годы
      Всему и вся он горе причинил.
      Лишь тем он от собратий отличался,
      Нто пьянством и развратом не прельщался.
      XLVI
      Был верным мужем, неплохим отцом
      На троне, правда, хорошо и это,
      Поститься за Лукулловым столом
      Трудней, чем за столом анахорета!
      Но подданным его что пользы в том?
      Их стоны оставались без ответа!
      Один лишь гнет, жестокий, страшный гнет,
      Испытывал измученный народ.
      XLVII
      Его стряхнул недавно Новый Свет,
      Но Старый стонет под ярмом жестоким
      Ему подобных: где на тронах нет
      Преемников, в ком все его пороки
      Воскрешены? Лукавый дармоед
      И деспоты, забывшие уроки
      Истории; - никто беды не ждет,
      Но пусть они трепещут: час придет!
      XLVIII
      Простые духом бережно хранили
      Завет наивный праотцев своих:
      Молились богу, но и вас любили,
      Тебя, архангел, и тебя, старик.
      Ужели все вы сердцем так остыли,
      Что вас не ужасали стоны их,
      Когда обрушил гнев несправедливый
      На христиан король благочестивый?
      XLIX
      Он, правда, дал им право бога чтить,
      Но отказал в законе и защите,
      Лишая их того, чего лишить
      Неверного и то не захотите..."
      Тут Петр вскочил: "Нет! Этому не быть!
      Вскричал он. - Прочь виновного ведите!
      Скорей пускай я буду проклят сам,
      Нем в божий рай пробраться Гвельфу дам!
      L
      За Цербера скорее стану я,
      Хоть труд его не синекура тоже,
      Чем допущу в надзвездные края
      Ханжу и нечестивца с мерзкой рожей!.."
      "Святой! - заметил Дьявол. - Страсть твоя
      И правый гнев твой мне всего дороже!
      А что до смены Цербера - изволь!
      И наш годится на такую роль!"
      LI
      Тут Михаил вмешался: "Погодите!
      Вы, Дьявол, да и вы, мой друг Святой!
      Вы, добрый Петр, напрасно так шумите,
      Вы, Сатана, порыв его простой
      Из снисхожденья к пылкости простите!
      И праведник забудется порой
      В разгаре споров. Попрошу собранье
      Прослушать очевидцев показанья!"
      LII
      Знак подал Дьявол. Дрогнул эмпирей
      И, силе магнетической послушен,
      Зажегся искрой, молнии быстрей,
      Скопленья туч разрядами наруша.
      От залпа инфернальных батарей
      Вселенский гром потряс моря и сушу.
      (Как пишет Мильтон - этот род войны
      Важнейшее открытье Сатаны!)
      LIII
      И это был сигнал для тех несчастных,
      Которым привилегия дана
      Перемещаться всюду, ежечасно,
      Презрев пространства, грани, времена.
      Они порядкам ада не подвластны
      И к месту не прикованы - одна
      Владеет ими страсть к передвижению,
      Но кара их от этого не менее.
      LIV
      Они гордятся этим. Ну и что ж?
      Приятен всякий символ благородный:
      Как ключ, блестящий из-под фалд вельмож,
      Как франкмасонов символ ныне модный.
      Набор моих сравнений не хорош:
      Я - праха сын, как стих мой, с прахом сходный!
      Мне духи высших сфер должны простить:
      Ведь, право же, я их умею чтить!
      LV
      Итак: был дан сигнал из рая в ад,
      А расстоянье это подлиннее,
      Чем от земли до солнца. Говорят,
      Исчислили уж те, кто нас умнее,
      С какою быстротой лучи летят
      От солнца к нам, чтоб сделалось светлее
      И в лондонском тумане, где с утра
      Блестят на зданьях только флюгера.
      LVI
      Итак: пошло не более мгновенья
      На это все. Признаться мы должны:
      У солнечных лучей поменьше рвенья,
      Чем у гонцов надежных Сатаны:
      При первом состязанье, без сомненья.
      Окажутся они побеждены:
      Где света луч годами мчится к цели.
      Там Дьяволу не нужно и недели!
      LVII
      В просторе сфер с пятак величиной
      Явилось как бы пятнышко сначала
      (Я видел нечто сходное весной
      В Эгейском море пред началом шквала),
      Оно меняло быстро контур свой,
      Как некий бот, несущийся к причалу,
      Или "несомый"? Сомневаюсь я
      И в знании грамматики, друзья!
      LVIII
      Оно росло по мере приближенья
      И очень скоро в тучу разрослось.
      (И саранчи подобного скопленья
      Мне наблюдать еще не довелось.)
      Затмили свет мятущиеся тени,
      Как крик гусей стенанье их неслось...
      (Но, уподобив их гусиным стаям,
      Мы нации гусям уподобляем!)
      LIX
      Здесь крепкими словами проклинал
      Джон Буль свою же тупость, как обычно,
      "Спаси Христос!" - ирландец бормотал,
      Французский дух ругался неприлично.
      (Как именно - я скромно умолчал:
      Извозчикам такая брань привычна!)
      Но голос Джонатана все покрыл:
      "Эге! Наш президент набрался сил!"
      LX
      Здесь были и испанцы, и датчане,
      Тьма-тьмущая встревоженных теней;
      Голландцы были тут и таитяне,
      Они смыкались кругом все тесней,
      Готовя сотни тысяч показаний
      И на Георга, и на королей
      Ему подобных, за свои деянья,
      Как вы и я, достойных наказанья.
      LXI
      Архангел побледнел: ведь побледнеть
      Порой способен и архангел даже,
      Потом он стал искриться и блестеть,
      Как солнца луч сквозь кружево витражей
      В готическом аббатстве или медь
      Военных труб и пестрые плюмажи,
      Как свежая форель, как вешний сад,
      Как зори, как павлин, как плац-парад.
      LXII
      Потом он обратился к Сатане:
      "Зачем же, друг мой, - ибо я считаю,
      Что вы отнюдь не личный недруг мне,
      Идейная вражда у нас большая,
      Не будем вспоминать, по чьей вине,
      Но я вас и ценю, и уважаю,
      И, видя ваши промахи подчас,
      Я огорчаюсь искренно за вас!
      LXIII
      Да, дорогой мой Люцифер! К чему ж
      Излишество такое обвинений?
      Я разумел совсем не толпы душ,
      А парочку корректных заявлений!
      Ведь их вполне достаточно! К тому ж
      На разбирательство судебных прений
      Я не хочу растрачивать - ей-ей!
      Бессмертия и вечности своей!"
      LXIV
      "Что ж! - молвил Сатана. - Не споря с вами,
      Пожалуй, я готов его отдать:
      Я получил бы с меньшими трудами
      Гораздо лучших душ десятков пять.
      Я только для проформы, между нами,
      Хотел монарха бриттов оттягать:
      У нас в аду - и Бог про это знает
      И без него уж королей хватает!"
      LXV
      Так молвил Демон, коего зовет
      Многострочивый Саути "многоликим".
      Вздохнул архангел: "Стоит ли хлопот
      Возиться с этим сборищем великим?
      Пускай любой свидетель подойдет
      И скажет, чем не угодил старик им!"
      "Отлично! - молвил Сатана. - Ну что ж?
      А вот Джек Уилкс - он, кажется, хорош!.."
      LXVI
      И пучеглазый бритт, весьма забавный,
      Довольно бойко выступил вперед;
      Он был одет с опрятностью исправной
      Ведь наряжаться любит весь народ
      На том и этом свете; благонравный
      Адам - родоначальник наших мод,
      А скромный фиговый листочек Евы
      Прообраз юбки, как согласны все вы!
      LXVII
      Дух, обратясь ко всем, сказал: "Друзья!
      На небесах у них холодновато
      И ветрено. Боюсь простуды я!
      Скорее к делу! Почему, ребята,