Марино Фальеро, дож венецианский

      Вот смельчаки, решившие низвергнуть
      Трон и Сенат! Их повергает в ужас
      Один патриций! Бейте ж: вы способны.
      Мне все равно!.. Об этих мощных душах
      Ты говорил мне, Израэль? Взгляни!
      Календаро
      Клянусь, он пристыдил нас! Заслужили!
      Доверье ль ваше к верному Бертуччо
      Сталь занесло над гостем и над ним?
      Меч в ножны! Слушать!
      Израэль
      Говорить противно.
      Должны бы знать, что сердце, как мое,
      К измене не способно. Вами данной
      Мне властью делать все, что нужно делу,
      Не злоупотреблял я никогда,
      И, значит, приведенный мной на сходку,
      Кто б ни был он, уже свой сделал выбор:
      Стать братом нашим или жертвой.
      Дож
      Кем же
      Я должен стать? Вы действуете так,
      Что выбор мой едва ль вполне свободен.
      Израэль
      Мой дож! Мы с вами вместе бы погибли,
      Не присмирей безумцы эти. Но
      Уже им стыдно дикого порыва,
      Понурились!.. Я вам не лгал о них.
      Скажите им.
      Календаро
      Да, да, скажите! Все мы
      Поражены - и слушаем.
      Израэль
      (заговорщикам)
      Вам нет
      Опасности - скорее вы у цели;
      Послушайте; поймете, что я прав.
      Дож
      Глядите: вот я, безоружный старец,
      Беспомощный, как тут сказали; был я
      Еще вчера - на троне, государем
      Ста островов, или казался им,
      Одетый в пурпур, я скреплял декреты,
      Указы власти не моей, не вашей,
      А власти наших подлинных господ
      Патрициев. Что был я _там_ - понятно.
      Зачем я _здесь_? Об этом тот из вас,
      Кто всех сильней унижен, презрен, попран,
      Так, что не знает, не червяк ли он,
      Ответит за меня, коль сердце спросит
      Свое, его приведшее сюда.
      Вам, как и прочим, мой позор известен;
      Ваш суд - иной, не тот, что приговором
      Обиду на обиду взгромоздил...
      Избавьте от рассказа... Здесь - да, в сердце,
      Моя обида, но слова, поток
      Бесплодных жалоб, мной уже пролитый,
      Лишь подчеркнули б старческую слабость,
      А цель моя - умножить силу сильных,
      Их к действию понудить, а не к битве
      Оружьем баб. Но что вас понуждать?
      Несчастья лиц - плод общего разврата
      Страны, что ни республика, ни царство,
      Где ни народа нет, ни короля,
      Где все пороки древней Спарты - без
      Ее умеренности и отваги.
      Вожди спартанцев воинами были,
      А наши - сибариты. Мы ж - илоты,
      И я - всех ниже, самый жалкий раб,
      Хоть напоказ, всех ярче наряженный:
      Так древний грек, в забаву для детей,
      Напаивал рабов... Вы здесь - низвергнуть
      Уродливое это государство,
      Карикатуру власти, привиденье,
      Что можно кровью лишь изгнать. Тогда
      Мы воскресим закон и справедливость,
      В республике свободной воплотим
      Не безначалие, а равноправье;
      Все рассчитав, как бы колонны храма,
      Распределив упругость и нагрузку,
      Соединив изящество и прочность,
      Так, что нельзя ни части шелохнуть
      Без нарушенья общей симметрии.
      При столь великой смене быть хочу я
      Одним средь вас - коль верите вы мне.
      А нет - убейте: мне возврата нету,
      Мне легче пасть от рук сограждан вольных,
      Чем день прожить в обличий тирана
      Слугой тиранов. Не такой я, нет,
      И прежде не был, - летопись прочтите.
      Я на мое правление сошлюсь
      Во многих городах; они вам скажут:
      Я - угнетатель или человек,
      Сочувствовавший людям, мне подвластным.
      Будь я лишь тем, кого искал Сенат,
      Разряженной фигурой в побрякушках,
      Безмолвным манекеном государя,
      Бичом народа, скрепщиком указов,
      Союзником всегдашним Сорока,
      Врагом всех мер, коль нет на них согласья
      Совета Десяти, льстецом Сената,
      Щитом, шутом и куклой - о, тогда
      Хам, плюнувший в меня, не поощрялся б!
      Причина бед моих - любовь к народу;
      Об этом знают многие, другие
      Узнают после. Ныне ж - вам вручаю,
      Что ни случись, остаток дней моих,
      Остаток сил - не жалкой силы дожа,
      А человека, кто великим был,
      Покуда не унизился до трона,
      Но сохранил еще и ум и личность;
      Я ставлю славу (а она была)
      И жизнь (недорогую близ могилы),
      Надежду, сердце, душу - ставлю на кон!
      Вам и вождям я отдаюсь таким
      Как есть. Примите ж иль отбросьте князя,
      Кто будет гражданином иль ничем
      И кто свой трон для этого покинул!
      Календаро
      Да здравствует Фальеро! Вольной будет
      Венеция!
      Заговорщики
      Да здравствует Фальеро!
      Израэль
      Ну что, друзья? Не войску ли он равен
      Для нас?!
      Дож
      Не время для похвал, не место
      Для ликований. Ваш я?
      Календаро
      Да, и первый
      Меж нас, как первым в государстве был!
      Будь нам вождем, будь генералом нашим.
      Фальеро
      Вождь, генерал... Я вел полки под Зарой;
      Я правил Кипром и Родосом; дожем
      Венецианским был... Мне ль опуститься,
      Начальствуя над кучкой... патриотов?
      Я званья родовые не для новых
      Сложил с себя, а чтобы равным стать
      Сообщникам моим. Но к делу. План ваш
      Известен мне от Израэля - дерзкий,
      Но исполнимый при моем участье
      И при незамедлительном начале.
      Календаро
      Лишь прикажи. Не правда ль, братья? Все
      Готово для внезапного удара.
      Когда ж начнем?
      Дож
      С зарей.
      Израэль
      Так рано?
      Дож
      Рано?
      Скорее поздно. С каждым часом больше
      Опасность - и особенно теперь,
      Когда я с вами. Вам ли неизвестен
      Сенат и Десять? Их шпионы - очи
      Патрициев, кому страшны рабы их
      И я вдвойне сомнителен как дож?
      Я говорю: разить немедля надо
      И в сердце гидры. Головы - потом.
      Календаро
      К твоим услугам меч мой и душа,
      Дружины, все по шестьдесят, готовы;
      С оружьем все, как Израэль велел,
      И ждут в местах, назначенных для сбора,
      Великого удара. Пусть же каждый
      Из нас отправится на пост. Но что
      Сигналом будет нам?
      Дож
      Когда ударят
      На Санто Марко в колокол большой,
      Звонящий лишь по приказанью дожа
      (Последнее из жалких прав моих),
      Все к Марку!
      Израэль
      Дальше?
      Дож
      Каждая дружина
      Пускай особой улицей идет,
      На площадь проникая. По дороге
      Пускай кричат, что генуэзский флот
      У гавани замечен на рассвете;
      Дворец, придя на площадь, окружите;
      Двор - мой племянник во главе моих
      Вассалов, храбрых и вооруженных,
      Займет. Под звон колоколов кричите:
      "Враг в наших водах, Санто Марко враг!"
      Календаро
      Теперь я понял. Дальше, государь мой?
      Дож
      Вся знать сбежится на Совет, не смея
      Не внять сигналу грозному, что грянет
      С высокой башни нашего святого;
      И эту жатву тучную не медля
      Мы соберем - мечом, а не серпом.
      А опоздавших или непришедших
      Легко мы уберем поодиночке,
      Раз большинство поляжет здесь.
      Календаро
      Скорей бы
      Миг наступал! Смертельным будет каждый
      Удар!
      Бертрам
      Я снова, государь, простите
      Задам вопрос, мной заданный уже
      До появленья Израэля с вами,
      Союзником великим, кто сулит нам
      Успех и безопасность. В них мне брезжит
      Пощада для иных из наших жертв.
      Ужели все должны погибнуть в бойне?
      Календаро
      Кто попадется мне или моим
      Мы пощадим, как нас они щадили.
      Заговорщики
      Всем смерть! Болтать о жалости не время!
      А нас они жалели, хоть притворно?
      Израэль
      Все это хныканье, Бертрам, нелепо
      И оскорбляет нас и наше дело!
      Как не понять, что пощаженный будет
      Мстить за погибших и для мести жить?
      Как отличить невинных от преступных?
      Все их дела - одно, одно дыханье
      Единой плоти: все они срослись,
      Чтоб нас давить. Уже того довольно,
      Что мы детей их пощадим; и то
      Сомнительно: щадить ли все отродье?
      Порой охотник одного тигренка
      Из выводка оставит, но не будет
      Щадить самца и самку полосатых,
      Чтоб не погибнуть в их когтях. Но, впрочем,
      Я поступлю, как дож Фальеро скажет;
      Пусть он решит - щадить нам? и кого?
      Дож
      Не спрашивайте. Искушать не надо.
      Решите сами.
      Израэль
      Вам известны лучше
      Их личные достоинства; мы знаем
      Общественный разврат их, гнет их гнусный
      И ненавидим. Если есть меж ними
      Достойный жить - скажите, назовите.
      Дож
      Отец Дольфино был мне другом; с Ландо
      Я бился рядом; был с Корнаро вместе
      В посольстве в Геную; я спас Веньеро
      Спасу ль его опять? О, если б мог я
      Их - и равно Венецию - спасти!
      Они, отцы их - были мне друзьями,
      Пока не стал я государем их;
      Теперь отпали все, как лепестки
      Цветка увядшего, и - сохлый стебель,
      Один - кого укрою? Что ж! Я ими
      Оставлен вянуть; пусть же гибнут все!
      Календаро
      Их жизнь несовместима со свободой!
      Дож
      Известна вам вся тяжесть наших общих
      Обид, но не известно вам, какой
      Смертельный яд для всех истоков жизни,
      Для связей человечьих, для добра
      В установленьях скрыт венецианских!
      Я с этими людьми дружил, любил их,
      И тем же мне они платили; вместе
      Служили мы и бились; мы делили
      Восторг и горе, слезы и улыбки;
      Нас кровь роднила и скрепляли браки;
      С годами наши почести росли.
      Когда ж по их - не моему - желанью
      У них я князем стал, тогда прощай
      Воспоминанья общие и мысли,
      Прощай все узы нашей дружбы давней,
      Столь сладкие для деятелей старых.
      Чей след - в анналах, чьи деянья стали
      Сокровищем остатка дней, и старцы
      При встречах видят блеск полустолетья
      На братском лбу; и тени стольких близких,
      Теперь почивших, возле них кружат,
      Нашептывая о прошедших днях,
      И мертвыми не кажутся, покуда
      Хоть двое из лихой, беспечной, храброй
      Семьи, с одной душой, хранят еще
      Вздох об ушедших и язык, чтоб славить
      Завещанные мрамору дела...
      О, горе мне! На что решился я?
      Мой дож! Вы так взволнованы! Но время ль
      Теперь об этом размышлять?
      Дож
      Терпенье!
      Не отступаю я. Но проследим
      Постыдные пороки нашей власти.
      Лишь стал я дожем, - их же волей стал,
      Прощай, былое! Для всего я умер,
      Вернее - для меня они. Где дружба?
      Где нежность? Где очаг? - Все сметено...
      Я отчужден: моя пятнает близость;
      Я не любим: такого нет закона;
      Я ущемлен: политика Сената;
      Я высмеян: патрицианский долг;
      Я попран: это право государства;
      Я беззащитен: так верней, спокойней;
      Вот так я стал у подданных рабом,
      Вот так я стал врагом друзей! Шпионы
      Мне стали стражей, ризы - властью, пышность
      Свободой, инквизиторы - друзьями,
      Тюремщики - советом, жизнью - ад!
      Остался мне один родник покоя
      И он отравлен ими. Боги дома
      Разбиты - и на алтаре сидят
      С ухмылкой наглой Клевета и Мерзость!
      Израэль
      Глубоко оскорбили вас! Но вы
      Им отомстите - не позднее суток.
      Дож
      Я все терпел; терзался, но терпел;
      Покуда в чашу горечи не пала
      Последней каплей дерзкая обида
      И поощренье встретила, не плеть.
      Вот лишь когда я те отбросил чувства,
      Что в них давно погасли - с той поры,
      Когда они мне присягали лживо!
      Да, в этот миг они презрели друга,
      Венчая дожа. Так ребенок лепит
      Игрушку, чтобы, поиграв, сломать!
      С тех пор я знал лишь происки глухие
      Сената против дожа, тайный рост
      Взаимной ненависти и боязни;
      Дрожала знать, за власть свою цепляясь,
      И тиранию ненавидел дож.
      И нет меж нами личных отношений,
      Нет прежних уз; порвали их они.
      Я вижу в них сенаторов, повинных
      В самоуправстве, - и пускай как должно
      Поступят с ними.
      Календаро
      А теперь - за дело!
      Все по местам. Пусть будет эта ночь
      Последней ночью слов; я схватки жажду!
      Меня звон Марка сонным не найдет!
      Израэль
      Все на посты! Спокойствие и зоркость!
      Мысль - о страданьях наших и правах!
      Лишь ночь пройдет, и нам не знать угрозы!
      Сигнал - и все вперед. К моей дружине
      Иду я. Пусть никто не медлит в деле.
      А дож вернется во дворец - готовить
      Все для удара. Разойдемся мы
      Для новой встречи в славе и в свободе!
      Календаро
      При встрече - голову Микеле Стено
      Я на мече преподнесу вам, дож.
      Дож
      Нет, нет, его оставим напоследок;
      Не отвлекайся мелкой дичью в гоне
      За красным зверем. Оскорбленье Стено
      Лишь результат распущенности общей,
      Разврата, порожденного в глубинах
      Порочной знати. Он не мог, не смел бы
      Рискнуть на это в лучшие года.
      Мой личный гнев я растворил в заботе
      О нашем общем и великом деле.
      Я наказанья требую рабу
      У гордого хозяина. Откажет?
      Он сам обидчик и ответит - сам!
      Календаро
      Но он - причина нашей связи с вами,
      Что освящает наше начинанье;
      Ему я благодарностью обязан
      И жажду отплатить как должно. Можно?
      Дож
      Ты руку рубишь - голову рублю я;
      Ты к школяру - к учителю я с розгой;
      Ты Стено мстишь - Сенат караю я.
      Могу ль я медлить ради личной злобы
      С огромным, полным, всесторонним мщеньем,
      Палящим все, как тот огонь небесный,
      Что пал когда-то, - и горячий пепл
      Двух городов был залит Мертвым морем?
      Израэль
      Ступайте ж на посты. Я задержусь
      И дожа провожу до места встречи,
      Удостоверюсь, нет ли где шпионов,
      За ним следящих. А потом бегу
      К моим бойцам, сжимающим оружье.
      Календаро
      Прощай же - до рассвета.
      Израэль
      Всем успеха!
      Заговорщики
      Все будем в срок. Вперед! Прощайте, дож!
      Заговорщики приветствуют дожа и Израэля Бертуччо
      и удаляются во главе с Филиппе Календаро. Дож и Израэль
      Бертуччо остаются.
      Израэль
      Ну, враг - в тенетах и не ускользнет!
      Теперь ты - подлинный монарх, чье имя
      Славнее славных обретет бессмертье.
      Свергал царей народ свободный; цезарь
      Пал не один; диктаторов крушили
      Патриции; патрициев - плебейский
      Пронзал клинок. Но был ли князь, вступивший
      С народом в заговор свободы - жизнью
      За вольность подданных своих рискуя?
      Спокон веков князья трудились втайне
      Во вред народу, цепь с него снимая
      Лишь для того, чтоб дать оружье против
      Народов братских, чтоб ярмо рождало
      Ярмо, и смерть и рабство лишь дразнили
      Пасть ненасытного Левиафана!
      Теперь - о нашем деле; риск велик,
      Награда - больше. Что же вы недвижны?
      Вы миг назад весь были - нетерпенье!
      Дож
      Итак, все решено? И все погибнут?
      Израэль
      Кто?
      Дож
      Близкие мои по крови, дружбе,
      Трудам и дням, - сенаторы.
      Израэль
      Вы сами
      Произнесли им правый приговор.
      Дож
      Пожалуй, правый, для тебя - бесспорно.
      Ты патриот, плебейский Гракх, оракул
      Мятежников, трибун народный; что же
      Тебя хулить? Ты действуешь, как должен.
      Ты попран ими, притеснен, унижен
      Как я, - но с ними ты не вел бесед,
      Ты хлеба с ними не делил и соли,
      Ты кубка их не подносил к губам,
      Не рос ты с ними, не смеялся вместе,
      Не плакал, в их кругу не пировал;
      Не отвечал улыбкой на улыбку,
      Не требовал улыбки их в обмен,
      Им не вверялся, не хранил их в сердце,
      Как я! Взгляни: я сед, и так же седы
      Старейшие в Сенате; но, я помню,
      Их кудри были черными как смоль,
      Когда мы вместе за добычей гнались
      Меж островов, отбитых у неверных!
      И видеть всех - утопленных в крови?
      Сталь в их груди - мое самоубийство!
      Израэль
      Дож, дож! Такая слабость недостойна
      Ребенка! Если вы не впали в детство,
      Верните нервам крепость, не срамите
      Вас и меня. Клянусь, я предпочел бы
      Успеха в нашем деле не добиться,
      Чем видеть мужа чтимого упавшим
      С высот решимости в такую дряблость!
      В боях вы кровь видали, лили кровь
      Свою и вражью; вам ли страшны капли
      Из жил вампиров старых, отдающих
      Лишь выпитую у мильонов кровь?!
      Дож
      Прости мне! Все шаги и все удары
      Я с вами разделю. Нет, я не дрогнул,
      О нет! Но именно моя _решимость_
      Все совершить - меня волнует. Пусть же
      Они пройдут, томительные мысли,
      Чему лишь ты - свидетель равнодушный
      Да ночь... Наступит миг - и это я
      Набат обрушу и ударом гряну,
      Что обезлюдит не один дворец,
      Что подсечет древа родов древнейших,
      Развеет их кровавые плоды,
      Цветы их обрекая на бесплодье;
      Я так хочу, так должен, так свершу я
      Клянусь! Ничто не отвратит мой рок!
      И все ж, подумав, кем я должен стать
      И кем я был, - я трепещу!.. Прости мне!
      Израэль
      Бодритесь! Я подобных угрызений
      Не знаю вовсе. Что меняться вам?
      По доброй воле действуете вы.
      Дож
      Да, ты не знаешь. Но и я! Иначе
      Тебя на месте б я убил, спасая
      Жизнь тысяч, - и убил, не став убийцей.
      Не знаешь ты, как бы мясник, на бойню
      Идя, куда патрициев согнали!
      Всех вырезав, ты светел станешь, весел,
      Спокойно руки алые обмыв.
      Но я, тебя с друзьями превзойдя
      В резне ужасной, - чем я должен стать,
      Что чувствовать, что видеть? Боже, боже!
      Ты прав, сказав, что я "по доброй воле"
      Затеял все; но и ошибся ты:
      Я _вынужден_. Но ты не бойся: я
      Вам соучастник самый беспощадный!
      Ни доброй воли нет во мне, ни чувства
      Обычного - они б мешали мне;
      Теперь во мне и вкруг меня - геенна,
      И, точно бес, кто верит и трепещет,
      Я, с отвращеньем, действую!.. Идем!
      Ступай к своим, а я - моих вассалов
      Спешу собрать. Не бойся: всю разбудит
      Венецию набат, за исключеньем
      Сенаторов зарезанных. И солнце
      Над Адрией не встанет в полном блеске,
      Как всюду вопль раздастся, заглушив
      Роптанье волн ужасным криком крови.
      Решился я. Идем.
      Израэль
      Готов всем сердцем!
      Но обуздай порывы этих чувств,
      Не забывай, что сделали с тобою,
      И помни, что плодом расправы этой
      Придут века довольства и свободы
      Для города раскованного! Истый
      Тиран опустошит страну любую,
      Не зная вовсе мук твоих - при мысли
      О каре для предателей народа,
      Для горстки! Верь, что жалость к ним преступна
      Не менее, чем снисхожденье к Стено!
      Дож
      Ну, человек, ты дернул ту струну,
      Что рвет мне сердце!.. Так! Вперед, за дело!
      Уходят.
      АКТ ЧЕТВЕРТЫЙ
      СЦЕНА ПЕРВАЯ
      Дворец патриция Лиони. Лиони, сопровождаемый слугой,
      входит и снимает маску и плащ, которые венецианская знать
      носила в общественных местах.
      Лиони
      Я отдохну; я так устал от бала;
      Он всех шумнее был за эту зиму,
      Но, странно, не развлек меня. Не знаю,
      Что за тоска вошла мне в душу, но
      И в вихре танца, взор во взор с любимой,
      Ладонь в ладонь с прекрасной дамой сердца
      И то меня давила тягость; холод
      Сквозь душу в кровь сочился, проступая
      На лбу как бы предсмертным потом. Я
      Тоску пытался смехом гнать - напрасно.
      Сквозь музыку мне ясно и раздельно
      Звон погребальный слышался вдали,
      Негромкий, как прибой адрикский, ночью
      Вливающийся в шепот городской,
      Дробясь на внешних бастионах Лидо...
      Я и ушел в разгаре бала с целью
      Добиться дома от моей подушки
      Покоя в мыслях или просто сна...
      Возьми, Антоньо, плащ и маску; лампу
      Зажги мне в спальне.
      Антонио
      Слушаю синьор.
      Чем подкрепитесь?
      Лиони
      Только сном, но сна мне
      Ты не подашь.
      Антонио уходит.
      Надеюсь, он придет,
      Хоть на душе тревожно. Может быть,
      Мне воздух свежий успокоит мысли:
      Ночь хороша; левантский ветер мглистый
      В свою нору уполз, и ясный месяц
      Взошел сиять. Какая тишина!
      (Подходит к раскрытым жалюзи.)
      Как не похоже на картину бала,
      Где факелы свой резкий блеск, а лампы
      Свой мягкий разливали по шпалерам,
      Внося в упрямый сумрак, что гнездится
      В огромных тусклооких галереях,
      Слепящий вал искусственного света,
      В котором видно все, и все - не так.
      Там старость пробует вернуть былое
      И, проведя часы в работе трудной
      Пред зеркалом, правдивым чересчур,
      В борьбе за молодой румянец, входит
      Во всем великолепье украшений,
      Забыв года и веря, что другие
      Забудут их при этом лживом блеске,
      Потворствующем тайне, но -. - напрасно.
      Там юность, не нуждаясь в этих жалких
      Уловках, цвет свой неподдельный тратит,
      Здоровье, прелесть - в нездоровой давке,
      В толпе гуляк, и расточает время
      На мнимое веселье, вместо сна,
      Пока рассвет не озарит поблекших
      И бледных лиц и тусклых глаз, которым
      Сверкать бы должно долгие года.
      Пир, музыка, вино, цветы, гирлянды,
      Сиянье глаз, благоуханье роз,
      Блеск украшений, перстни и браслеты,
      Рук белизна, и вороновы крылья
      Волос, и груди лебединый очерк,
      И ожерелий Индия сплошная,
      Но меркнущая перед блеском плеч,
      Прозрачные наряды, точно дымка,
      Плывущая меж взорами и небом,
      Мельканье ножек маленьких и легких
      Намек на тайну нежной симметрии
      Прекрасных форм, столь чудно завершенных,
      Все чары ослепительной картины,
      Где явь и ложь, искусство и природа
      Пьянили взор мой, с жадностью впивавший
      Вид красоты, как пилигрим в пустынях
      Аравии, обманутый миражем,
      Сулящим жажде светлый блеск озер.
      Все бросил я. Вокруг - вода и звезды;
      Миры глядятся в море, сколь прекрасней,
      Чем отблеск ламп в парадных зеркалах;
      Великий звездный океан раскинул
      В пространстве голубую глубину,
      Где нежно веет первый вздох весенний;
      Высокий месяц, плавно проплывая,
      Дает воздушность камню гордых стен,
      Дворцов и башен, окаймленных морем;
      Колонны из порфира и фасады,
      Чей на Востоке был захвачен мрамор,
      Впродоль канала алтарями встали
      И кажутся трофеями побед,
      Из вод взлетавшими, и столь же странны,
      Как те таинственные массы камня,
      То зодчество титанов, что в Египте
      Нам указует эру, для которой
      Иных анналов нет... Какая тишь!
      Какая мягкость! Каждое движенье,
      В согласье с ночью, кажется бесплотным.
      Звучит гитара: то бессонный кличет
      Любовник чуткую подругу; тихо
      Окно открылось: он услышан, значит;
      И юная прекрасная рука,
      Сама как бы из лунного сиянья,
      Столь белая, дрожит, отодвигая
      Ревнивую решетку, чтоб любовь
      За музыкой вошла, - и сердце друга
      Само звенит, как струны, в этот миг.
      Вот фосфоритный всплеск весла, вот отблеск
      Фонариков с бортов гондол проворных,
      И перекликом дальних голосов
      Хор гондольеров стих на стих меняет;
      Вот тень скользит, чернея, на Риальто;
      Вот блеск дворцовых кровель и шпилей...
      Вот все, что видно, все, что слышно в этом
      Пеннорожденном землевластном граде!..
      Как тих и нежен мирный час ночной!..
      Спасибо, ночь! Ужасные предчувствья,
      Каких не мог рассеять я на людях,
      Ты прогнала. Благословлен тобою,
      Твоим дыханьем, кротким и спокойным,
      Теперь усну я, хоть в такую ночь
      Сон - оскорбленье для нее...
      Слышен стук в дверь.
      Стучат?
      Что это? Кто пришел в такое время?
      Входит Антонио.
      Синьор, там некто, с неотложным делом,
      Приема просит.
      Лиони
      Кто же? Незнакомец?
      Антонио
      Лицо он в плащ укутал, но манеры
      Его и голос чем-то мне знакомы;
      Спросил я - кто он, но лишь вам открыться
      Готов упрямец. Он упорно просит,
      Чтоб вы ему позволили войти.
      Лиони
      Так поздно... Подозрительное рвенье...
      Но вряд ли есть опасность: до сих пор
      Патрициев не убивали дома;
      Но, хоть врагов и нету у меня,
      Однако осторожность не мешает.
      Введя его, уйди, но позови
      Твоих подручных сторожить за дверью.
      Кто б это был?
      Антонио уходит и возвращается с Бертрамом,
      закутанным в плащ.
      Бертрам
      Синьор Лиони! Дорог
      Нам каждый миг - и мне и вам. Ушлите
      Слугу; нам надо с глазу на глаз быть.
      Лиони
      Бертрам как будто... Можешь удалиться,
      Антоньо.
      Антонио уходит.
      Ну, что нужно вам так поздно?
      Бертрам
      (открывая лицо)
      Благодеянья, добрый мой патрон!
      Бедняк Бертрам от вас их много видел;
      Еще одно - и счастлив буду я.
      Лиони
      Тебе, ты знаешь, с детства помогал я
      В любых твоих житейских достиженьях,
      Приличных званью, и теперь готов бы
      Все обещать заранее, но странный
      Приход ночной, настойчивость, поспешность
      Мне подозрительны. Я чую тайну,
      Скажи, в чем дело? Что произошло?
      Внезапная пустая ссора? Лишний
      Глоток вина и драка и кинжал?
      Обычная история. И если
      Убит не дворянин, суда не бойся,
      Но все ж беги: в порыве первом гнева
      Друзья и родственники могут мстить
      В Венеции смертельнее закона.
      Бертрам
      Синьор, спасибо, но...
      Лиони
      Но что? Ты руку
      Дерзнул поднять на знатного? Тогда
      Спеши, беги, но и молчи: тебя я
      Сам не убью, но и спасать не стану!
      Кто пролил кровь патриция...
      Бертрам
      Пришел я
      Кровь эту сохранить, а не пролить!
      Но я спешу, минута промедленья
      Нам жизни может стоить: меч двуострый
      Взамен косы уже заносит время,
      И в скляницу его взамен песка
      Насыпан пепел гробовой. Молю вас:
      Сидите завтра дома!
      Лиони
      Почему?
      Что мне грозит?
      Бертрам
      Не спрашивай об этом,
      Но заклинаю вновь: не выходи,
      Что б ни случилось. Рев толпы, крик женщин,
      Ребячий плач и стон мужской, бряцанье
      Оружия, треск барабанов, вопли
      Рожков и гуд колоколов повсюду
      Смятенье разнесут! Не выходи.
      Пока набат не смолкнет, да и после;
      Меня дождись.
      Лиони
      Я повторю: в чем дело?
      Бертрам
      Я повторю: не спрашивай! Во имя
      Твоих святынь на небе и земле,
      Твоих великих предков и надежды
      Им следовать и породить потомков,
      Равно достойных рода и тебя,
      Во имя счастья в прошлом и в грядущем,
      Во имя страха пред земным и горним.
      Во имя всех благодеяний мне,
      За что пришел я уплатить сторицей,
      Останься дома! Вверь себя пенатам;
      Верь мне, и, поступив, как я сказал,
      Найдешь спасенье. А иначе - гибель!
      Лиони
      Да я уже погиб от изумленья!
      Ты явно бредишь! Что грозить мне может?
      И кто враги мне? Если ж есть они,
      Ты почему в союзе с ними? Ты!
      И если так, то почему ты медлил
      С предупрежденьем?
      Бертрам
      Не скажу, не смею.
      Что ж, выйдешь, вопреки предупрежденью?
      Лиони
      Я не рожден пустых угроз бояться,
      Особенно вслепую; на Совете,
      Будь он назначен в поздний час иль ранний,
      Я появлюсь.
      Бертрам
      Не говори так, нет!
      В последний раз: решил ты завтра выйти?
      Лиони
      Решил. Ничто не помешает мне!
      Бертрам
      Тогда - пусть бог тебя спасет. Прощай.
      (Направляется к выходу.)
      Лиони
      Стой! Не забота о себе велит мне
      Тебя вернуть; нам так нельзя расстаться;
      Тебя я знаю с детства...
      Бертрам
      Да, синьор!
      Вы - покровитель мой с тех дней беспечных,
      Когда, ребята, позабыв о званьях,
      Верней, забыв об их прерогативах
      Застывших, мы играли и - делили
      Забавы, смех и слезы. Ваш отец
      Был моему патроном; я же вам
      Был ближе, чем молочный брат; мы годы
      Росли вдвоем. О годы счастья! Боже!
      Как рознятся от наших дней они!
      Лиони
      Не я, а ты забыл их.
      Бертрам
      Никогда мне
      Их не забыть! Что ни случись, всегда я
      Тебя бы спас! Когда мы возмужали,
      Ты посвятил себя, согласно званью,
      Делам правленья; скромный же Бертрам