Шарообразное сообщество чужаков почти в двадцать футов диаметром скользнуло в обширный, тускло освещенный зал производства продовольствия нанимателя переводчицы Ноа Каннон. Чужак был несоответственно быстр и грациозен, придерживался дорожек, ни разу не задев приподнятые грядки хрупких съедобных грибов. Он немного походит на большой, черный, окутанный мохом куст с таким пологом неправильной формы листьев, косматых мхов и перекрученных лиан, что никакой свет не просвечивает сквозь него, подумала Ноа. У него было несколько толстых, голых отросших веток, торчащих из главного тела, нарушавших его симметрию и заставлявших думать, что сообщество серьезно нуждается в стрижке.
      В тот момент, когда Ноа увидела его и увидела своего нанимателя — несколько меньшую, лучше ухоженную чащу черных кустов, стоящих довольно далеко от нее, она поняла, что ей предложат новое рабочее назначение, которого она так долго просила.
      Чужак-сообщество устроился, распластавшись на полу, позволяя мобильным организмам отмигрировать вверх и отдохнуть. Он сфокусировал свое внимание на Ноа, электричество вспыхнуло и пошло зигзагами, сделав видимым экран в обширной темноте его тела. Она знала, что электрический экран — это речь, хотя и не смогла прочесть сказанного. сообщества говорили так между собой и внутри себя, однако производимый ими свет для нее мелькал слишком быстро даже для того, чтобы хотя бы начать изучать язык. Однако, то, что она видит экран, означает, что коммуникационные организмы чужак-сообщества обращаются к ней. В каждый данный момент сообщества пользуются своими неактивными организмами, чтобы экранировать коммуникацию от всех за пределами себя, к кому оно не адресуется.
      Она взглянула на своего нанимателя и увидела, что его внимание сфокусировано на ней. У него не было заметных глаз, однако его организмы зрения служили очень хорошо, могла она их видеть или нет. Он подобрался, сделав себя более похожим на шипастый камень, чем на куст. Сообщества делали так, когда желали предоставить другим уединение или просто отключали себя от деловой передачи. Наниматель предупреждал ее, что предложенная работа может оказаться неприятной не только из-за обычной враждебности человеческих существ, перед которыми она предстанет, но и потому, что субконтрактор, для которого она станет работать, тоже будет трудным в общении. Субконтрактор до этого мало контактировал с человеческими существами. Его словарь в области общего созданного с громадными усилиями языка, который позволил людям и сообществам разговаривать друг с другом, был, самое лучшее, рудиментарным, как и его понимание человеческих возможностей и ограничений. Перевод: случайно или намеренно, но субконтрактор, вероятно, станет причинять ей страдания. Ее наниматель говорил, что ей не обязательно браться за эту работу, что он станет содержать ее, даже если она предпочтет не работать для данного субконтрактора. Во всяком случае он не вполне одобрял ее решение попробовать эту работу. И сейчас это сознательное и подчеркнутое невнимание больше связано с разрывом их связей, чем с вежливостью или уединением. «Ты сама по себе», говорила его поза, и она улыбнулась. Она никогда бы не стала работать на него, если б он не был способен отойти в сторону и позволить ей принимать собственные решения. И все же он не стал вмешиваться в их дела и оставил ее один на один с чужаком. Он ждал.
      И здесь субконтрактор посигналил ей своими световыми сигналами.
      Она послушно подошла к нему, встав так близко, чтобы кончики того, что выглядело, как покрытые мхом внешние веточки и сучья, коснулись ее обнаженной кожи. Она была только в шортах и в бюстгальтере. Сообщества предпочитали, чтобы она была нагой, и в течении долгих лет ее заключения у нее просто не было выбора. Ей просто приходилось быть нагой. Теперь она уже больше не пленница, и она настояла ходить одетой хотя бы в белье. Ее наниматель согласился с этим и ныне отказывался давать ее в аренду тем субконтракторам, которые отказывали ей в праве носить одежду.
      Этот субконтрактор немедленно обхватил ее, поднял вверх в центр своих организмов, вначале ощупав ее своими разнообразными организмами манипуляции, а потом осторожно постигая ее тем, что походило на мох. Сообщества — это не растения, но легче думать о них в таких терминах, потому что большую часть времени большинство их выглядят, как растения.
      Закутанная в сообщество, она совсем ничего не видела. Она закрыла глаза, чтобы избежать расстройства от попыток увидеть или вообразить, что она что-то видит. Она чувствовала себя окруженной тем, что походило на длинные сухие нити, розетки листьев, округлые фрукты разных размеров, и другими предметами, производившими менее знакомые ощущения. Ее одновременно трогали, гладили, массажировали, сжимали странно комфортабельным, мирным образом так, что она начала раздумывать, на кого же она станет работать. Ее поворачивали и крутили, словно она ничего не весила. И в самом деле, через несколько минут она почувствовала себя невесомой. Она потеряла всякое ощущение направления, и все-таки чувствовала себя в полной безопасности, охваченная организмами, которые никак не напоминали человеческие члены. Почему вызывалось такое наслаждение, она никогда не могла понять, однако за двенадцать лет плена в этом было ее единственное удовольствие. И оно случалось достаточно часто, чтобы позволить ей вытерпеть все остальное, что делали с ней.
      К счастью, сообщества тоже находили это приятным — и даже больше, чем она.
      Через некоторое время она ощутила тот особый ритм предупреждающих давлений вдоль спины. Сообщества любили обширные пространства кожи, которые предлагала человеческая спина.
      Она сделала подзывающий жест правой ладонью, давая знать сообществу, что она вся внимание.
      Имеется шесть рекрутов, просигналил он давлениями на спину. Вы станете их учить.
      Хорошо, написала она, пользуясь только руками. Сообществам нравилось, когда ее знаки были небольшими, ограниченными жестами, когда она была окутана ими, и широкими взмахами рук, ног и всего тела, когда она находилась снаружи и без непосредственного контакта. Она поначалу думала, что это потому, что они не слишком хорошо видят. Теперь она понимала, что видят они гораздо лучше, чем она — видят на далеких расстояниях специальными организмами зрения, но могут видеть и большинство бактерий и некоторые вирусы, а также различают цвета в диапазоне от ультрафиолетового до инфракрасного.
      В действительности они предпочитали широкие жесты, когда она вне контакта и нет вероятности ударить или пнуть кого-нибудь, просто потому, что им нравилось смотреть, как она двигается. Все так просто, что даже странно. Фактически у сообществ развилась настоящая любовь к человеческим танцам и к некоторым видам человеческого спорта — особенно к индивидуальным программам в гимнастике и в катании на коньках.
      Рекруты взволнованы, сказал субконтрактор. Они могут представлять опасность один другому. Успокой их.
      Попытаюсь, ответила Ноа. Я отвечу на их вопросы и уверю, что им нечего бояться. Сама она подозревала, что ненависть может оказаться более превалирующей эмоцией, чем страх, но субконтрактор не знал об этом, а ей не хотелось ему говорить.
      Успокой их. Субконтрактор повторялся. И она поняла, что буквально он имеет в виду следующее: «Измени их с людей взволнованных, на спокойных и доброжелательных работяг». Сообщества могут изменять один другого просто обмениваясь несколькими индивидуальными организмами — если этого желают оба сообщества. Слишком многие из них предполагают, что человеческие существа тоже способны делать что-то похожее, и если они этого не делают, то только потому, что упрямятся.
      Ноа повторила: Я отвечу на их вопросы и уверю, что им нечего страшиться. Это все, что я смогу сделать.
      Они успокоятся?
      Она сделала глубокий вдох, зная, что близка к тому, что ей сделают больно — скрутят или растянут, что-нибудь сломают или ошеломят. Многие сообщества наказывают за отказ подчиниться приказу — как они на это смотрят — но менее жестоко, чем они наказывают за то, что считают ложью. Фактически, наказания оставались от годов, когда человеческие существа были пленниками с неопределенными способностями, интеллектом и восприятием. Людей больше не предполагалось наказывать, но, конечно, их наказывали. Сейчас, подумала Ноа, любое положенное наказание лучше всего бы получить сразу. Его не избежать. Она флегматично посигналила: Некоторые смогут поверить в то, что я им скажу, и успокоятся. Другим, чтобы успокоиться, понадобится время и опыт.
      Ее сразу стиснули крепче, почти до боли — «жесткое удержание», как называли это сообщества, ее сдавили так, что она не могла даже шевельнуть рукой, чтобы она не смогла повредить ни одного члена сообщества, дернувшись от боли. И прямо перед тем, как сжатие стало болезненным, оно остановилось.
      Ее ударил внезапный электрический разряд, ударил сильно, до конвульсий. В хриплом крике она потеряла дыхание. Он заставил ее увидеть вспышки света даже с плотно зажмуренными глазами. Он заставил ее мышцы сжаться резкими, болезненными корчами.
      Успокой их, снова настаивало сообщество.
      Поначалу она не смогла ответить. У нее заняло время, чтобы поставить под контроль болезненно трясущееся тело, и просто понять, что ей было сказано. Еще какое-то время ей потребовалось, чтобы снова стали сгибаться ладони и руки, теперь освобожденные, и, наконец, оформить ответ — единственно возможный ответ, несмотря на все то, что он может ей стоить.
      Я отвечу на их вопросы и уверю их, что им нечего бояться.
      Ее крепко удерживали еще несколько секунд, и она знала, что ей могут дать еще разряд. Однако, через какое-то время возникло несколько вспышек света, которые она увидела уголком глаза, но, похоже, они не имели к ней отношения. Потом без дальнейших коммуникаций Ноа передали под опеку основного нанимателя, и субконтрактор удалился.
      Переходя из тьмы во тьму, она не увидела ничего. Не было слышно ничего, кроме обычного шороха движущегося сообщества. Не было и смены запаха, или если он и был, то ее нос не был достаточно чувствителен, чтобы это отметить. И все-таки она научилась отличать прикосновения своего работодателя. И с облегчением расслабилась.
      Ты не ранена? спросил работодатель.
      Нет, ответила она. Просто ноют суставы и другие чувствительные места. Я получила эту работу?
      Конечно, получила. Ты должна сказать мне, если субконтрактор попытается принуждать тебя снова. Я сказал ему, что если он сделает тебе больно, я никогда больше не позволю тебе работать на него.
      Спасибо.
      Настал момент покоя. Потом наниматель погладил ее, успокаивая и одновременно доставляя удовольствие себе. Ты настаиваешь на этой работе, но ты не сможешь воспользоваться ею, чтобы сделать перемены, которые хочешь. Ты сама это понимаешь. Тебе не удастся изменить ни мой народ, ни свой.
      Смогу, хотя бы немного, передала она. Сообщество за сообществом, человека за человеком. Если смогу, я стану работать быстрее.
      И потому ты позволяешь обижать себя. Ты пытаешься помочь своему собственному народу увидеть новые возможности и понять перемены, которые уже произошли, но большинство из них не хотят ничего слушать и ненавидят тебя.
      Я хочу заставить их думать. Я хочу рассказать им то, что человеческие правительства не хотят им рассказывать. Я хочу проголосовать за мир между твоим народом и моим, рассказав правду. Я не знаю, приведут ли мои усилия к чему-то доброму хотя бы в перспективе, но мне надо попробовать.
      Полечись пока. Отдохни окутанная, пока этот субконтрактор не вернется за тобой.
      Ноа посигналила согласие и наступил еще один момент покоя. Спасибо, что помогаешь мне, хотя в это и не веришь.
      Я хотел бы верить. Но ты не можешь добиться успеха. Прямо сейчас большие группы твоего народа ищут способы уничтожить нас.
      Ноа вздрогнула. Я понимаю. Можете вы остановить их, не убивая?
      Наниматель пошевелил ее. Погладил. Наверное, нет, посигналил он. И еще раз: нет.
 

***

      «Переводчик», начала Мишель Ота, когда претенденты шли в комнату для собраний, «эти… штуки… они на самом-то деле понимают, что мы разумны?»
      Она проследовала за Ноа в зал собраний, подождала, чтобы увидеть, где сядет Ноа, и села рядом. Ноа обратила внимание, что Мишель Ота — только одна из двух среди шести претендентов, которые охотно садились рядом с ней даже на этой неформальной сессии вопросов и ответов. У Ноа была информация, в которой они нуждались. Она выполняла работу, на которую в один прекрасный день забросят любого из них, и все-таки, ее работа — переводчик и личный представитель сообществ — и тот факт, что она могла ее выполнять, была причиной того, чтобы ей не доверять. Вторым человеком, кто хотел сидеть рядом, была Сорель Трент. Она не интересовалась духовностью чужаков — какая бы ни была эта духовность.
      Четверо других кандидатов на работу предпочитали оставлять между собой и Ноа пустые кресла.
      «Сообщества, конечно, понимают, что мы разумны», ответила Ноа.
      «Я хочу сказать — я знаю, что вы работаете на них.» Мишель Ота взглянула на нее, поколебалась и продолжила: «Я тоже хочу на них работать. Потому что они по крайней мере нанимают. Ведь почти никто больше работу не предлагает. Но что они думают о нас?»
      «Скоро некоторым из вас они предложат контракты», сказала Ноа. «Они не тратили бы время на это, считая вас просто скотиной.» Она откинулась в кресле, глядя, как некоторые из шести других людей в комнате берут с буфетов воду, фрукты или орехи. Еда была хорошей, чистой и бесплатной для них, независимо от того, наняты они или нет. И для большинства, она знала, это была первая еда в этот день. В теперешние депрессивные времена продовольствие дорого, и большинство людей счастливы, если удается поесть хотя бы раз в день. Ей нравилось видеть, как они этому радуются. Именно она настояла, чтобы в зале заседаний во время сессий вопросов и ответов была еда.
      Она сама наслаждалась редким комфортом носить обувь, длинные черные хлопчатые брюки и цветастую текучую тунику. И здесь стояла мебель, спроектированная для человеческого тела — мягкие кресла с высокими спинками, на которое можно сесть, и стол, где можно положить руки. В ее жилых помещениях в Пузыре Мохаве такой мебели не было. Она подозревала, что теперь сможет заиметь по крайней мере мебель, если попросит своего нанимателя, но не просила и не попросит. Человеческие вещи предназначены для человеческих же мест.
      «Но что означает контракт для тех, кто прибыл из другой звездной системы?», спросила Мишель Ота.
      Вмешался Рун Джонсон. «Да, очень интересно, как быстро эти существа перенимают местные, земные обычаи, когда они им подходят. Переводчик, вы действительно верите, что они будут считать себя связанными тем, что подпишут? Хотя, не имея рук, бог только знает, как они ухитряются подписывать хоть что-то.»
      «Они будут рассматривать себя связанными контрактом, если только они и вы его подпишете», сказала Ноа. «И да, они могут поставить в высшей степени индивидуальные марки, которые служат им подписями. Они потратили в этой стране весьма много времени и богатства на переводчиков, адвокатов и политиков, делая так, чтобы каждое сообщество законом считалось отдельной личностью, чьи индивидуальные марки принимаются и признаются. И в течении двадцати лет после этого они всегда уважали свои контракты.»
      Рун Джонсон покачал светлой головой. «В целом они присутствуют на Земле дольше, чем я живу, и все-таки чувствуешь, что это неправильно. Неправильно даже то, что они вообще существуют. Я даже не ненавижу их, но все равно такое ощущение остается. Предполагаю, это потому, что мы снова перестали быть центром вселенной. Мы, то есть человеческие существа. В течении всей истории, в мифах и даже в науке, мы продолжали ставить в центр себя, а теперь нас оттуда выселили.»
      Ноа улыбнулась, удивленная и довольная. «Я заметила то же самое. Теперь мы обнаружили себя в некоем братском споре с сообществами. Оказывается, существует иная разумная жизнь. Оказывается, у Вселенной есть и другие дети. Мы понимали это, но до тех пор, пока они не появились здесь, мы притворялись, что это не так.»
      «Это чепуха!», сказала другая женщина. Ее звали Тера Кольер, большая, гневная, рыжеволосая молодая женщина. «Эти сорняки явились сюда незвано, они украли нашу Землю и похитили наших людей.» Она грызла яблоко, и так резко шмякнула им по столу, что раздавила огрызок, расплескав брызги сока. «Вот что нам надо помнить. Вот почему нам надо что-то делать.»
      «Делать что?», спросила еще одна женщина. «Мы здесь, чтобы получить работу, а не воевать.»
      Ноа поискала в памяти имя новой заговорившей и нашла его. Пьедад Руис — небольшая, коричнево-смуглая женщина, говорившая по-английски чисто, но с сильным испанским акцентом. Со своим лицом и руками в синяках она выглядела так, словно недавно получила серьезную трепку, но когда Ноа спросила ее об этом перед тем, как группа зашла в зал собраний, она высоко вздернула голову и сказала, что все прекрасно, а это ерунда. Вероятно, кто-то не хотел, чтобы она подавала прошение на работу в пузыре. Принимая во внимание слухи, которые ходили о сообществах и о том, зачем они нанимают людей, удивляться было нечему.
      «Что чужаки рассказывали вам о своем приходе сюда, переводчик», спросил Рун Джонсон. Он был, как вспомнила Ноа из чтения его короткой биографии, что передали ей вместе с его прошением на работу, сыном мелкого бизнесмена, чья фабрика одежды не пережила депрессии, вызванной появлением сообществ. Он хотел обеспечивать своих родителей, и он хотел жениться. Похоже, что ироническим ответом на обе проблемы было пока что найти работу у сообществ. «Вы достаточно пожили, чтобы помнить те вещи, что они сделали, когда появились», сказал он. «Что они говорили вам о том, зачем они похищали людей, зачем их убивали…»
      «Они похитили меня», сказала Ноа.
      На несколько секунд в зале наступила тишина. Каждый из шести потенциальных рекрутов уставился на нее, вероятно, удивляясь или жалея, осуждая или тревожась, может быть, даже отшатываясь в ужасе, с подозрением, или даже с отвращением. Она видела все эти реакции — и от рекрутов и от других, кто узнавал ее историю. Люди никогда не были способны к нейтральности относительно похищенных. Ноа имела тенденцию пользоваться своей историей как способом начать задавать вопросы, высказывать обвинения, и, вероятно, наводить на размышления.
      «Ноа Каннон», сказал Рун Джонсон, доказывая, что он по крайней мере прислушивался, когда она представлялась. «Я подумал, что имя звучит знакомо. Вы были частью второй волны похищений. Я помню, что видел ваше имя в списках похищенных. Я обратил внимание, потому что вы были помечены женщиной. Я до того не знал, что у женщин бывает имя Ноа.»
      «Значит, они вас украли, а теперь вы работаете на них?» Это Джеймс Хантер Адио, высокий, худой, гневный на вид молодой черный. Ноа сама черная, и все-таки Джеймс Адио очевидно решил в тот самый момент, когда они встретились, что она ему не нравится. Теперь он смотрел на нее не только с гневом, но и с отвращением.
      «Когда меня забрали, мне было одиннадцать», сказала Ноа. Она посмотрела на Руна Джонсона. «Вы правы. Я была частью второй волны.»
      «Так, значит, они на вас экспериментировали?», спросил Джеймс Адио.
      Ноа встретила его взгляд. «Да, экспериментировали. Больше всего пострадали люди первой волны. Сообщества тогда ничего не знали о нас. Они убивали некоторых из нас своими экспериментами, болезнями от пищевой недостаточности, некоторых отравляли. К тому времени, когда выхватили меня, они знали уже достаточно много, чтобы по меньшей мере не убить меня случайно.»
      «И что же? Вы простили им то, что они с вами сделали?»
      «Вы гневаетесь на меня, мистер Адио, или же по моему поводу?»
      «Я злюсь, потому что мне приходится быть здесь!», сказал он. Он вскочил и зашагал вокруг стола, и обошел его дважды, пока смог снова усесться. «Я злюсь, что эти штуки, эти сорняки, смогли вторгнуться к нам, разрушить нашу экономику, отправить целый мир в депрессию просто тем, что здесь появились. Они делают с нами, что захотят, и вместо того, чтобы убивать их, все что я могу сделать, это просить у них же работу!» А ему отчаянно нужна эта работа. Ноа прочитала информацию, собранную о нем, когда он впервые подал заявку на работу для сообществ. В двадцать лет Джеймс Адио был старшим из семерых детей, и пока что единственным, достигшим взрослого состояния. Ему нужна была хоть какая-то работа, чтобы помочь выжить своим младшим братьям и сестрам. И все же Ноа подозревала, что он станет ненавидеть чужаков почти одинаково сильно, если они наймут его, как и в случае если его отшвырнут.
      «Как вы можете на них работать?», прошептала Пьедад Руис. «Они делали вам больно. Разве вы не ненавидите их? Думаю, если б я была на вашем месте, я бы их ненавидела.»
      «Они хотят понять нас и общаться с нами», сказала Ноа. «Они хотят знать, как мы уживаемся друг с другом, и им надо знать, сколько мы можем перенести из того, что нормально для них.»
      «Это они вам говорили?», потребовала ответа Тера Кольер. Одной рукой она смахнула свое разбитое яблоко на пол и теперь так смотрела на Ноа, как будто хотела смахнуть и ее тоже. Следя за ней, Ноа осознала, что Тера Кольер — очень испуганная женщина. Ну, они все испуганы, однако страх Теры настолько велик, что заставляет ее кидаться на людей.
      «Это рассказали мне сообщества», признала Ноа, «но не прежде, чем некоторым из них и некоторым из нас, выживших пленников, удалось совместно установить код — начало языка — с которого началось общение. Когда они захватили меня, то еще ничего не могли мне сказать.»
      Тера фыркнула. «Как же получается, что они умеют пересечь световые годы пространства, но не могут сообразить, как поговорить с нами без того, чтобы вначале нас пытать?»
      Ноа позволила себе момент раздражения. «Вас там не было, миссис Кольер. Это все произошло еще до вашего рождения. И это произошло со мной, а не с вами.» И этого также не случилось ни с кем из семьи Теры Кольер. Ноа проверила. Никто из этих людей не является родственником похищенного. Это стало важным знать, так как родственники иногда пытались отомстить переводчикам, когда понимали наконец, что не могут повредить сообществам.
      «Это произошло со многими людьми», сказала Тера Кольер. «А такого не должно происходить ни с кем.»
      Ноа пожала плечами.
      «Разве вы не ненавидите их за то, что они сделали с вами?», прошептала Пьедад. Похоже, шепот — это ее нормальный способ общения.
      «Нет», ответила Ноа. «Когда-то ненавидела, особенно когда они начали немного нас понимать, но все-таки продолжали устраивать нам ад. Они очень похожи на людей-ученых, что экспериментируют с лабораторными животными — не жестоко, но весьма основательно.»
      «Снова животные», сказала Мишель Ота. «Вы же сказали, что они…»
      «Тогда», ответила Ноа. «Не теперь.»
      «Почему в защищаете их?», потребовала Тера. «Они вторглись в наш мир. Они пытали наших людей. Они делают все, что им нравятся, а мы даже не уверены в том, как они выглядят.»
      К облегчению Ноа вмешался Рун Джонсон. «А, кстати, как же они выглядят, переводчик? Вы видели их вблизи?»
      Ноа почти улыбнулась. На что похожи сообщества? Обычно это первый вопрос, задаваемый в таких группах. Независимо от того, что они видели или слышали по медиа-источникам, люди склонны предполагать, что каждое сообщество на самом деле есть некий индивидуум, принявший форму большого куста или дерева, или, более вероятно, что это существо одевает куст, как одежду или же для маскировки.
      «Они не похожи ни на что, что любой из нас до сих пор знал», сказала она. «Я слышала, их сравнивают с морскими полипами — совершенно неправильно. Я так же слышала, что они похожи на рои пчел или ос — тоже неверно, но ближе. Я думаю о них так, как они себя обычно и называют — как о сообществах. Каждое содержит несколько сотен индивидуумов — разумное множество. Но в действительности и это неверно. Индивидуумы реально не смогут выжить независимо, однако могут покинуть одно сообщество и временно или постоянно перейти в другое. Они — продукты совершенно иной эволюции. Когда я гляжу на них, то вижу то, что видите вы все: внешние ветви, а далее тьма. Со вспышками света и движением внутри. Вы хотите услышать больше?»
      Они кивнули, с вниманием склонившись вперед, кроме Джеймса Адио, который откинулся назад с выражением презрения на темном, гладком молодом лице.
      «Субстанция того, что выглядит как ветви, и того, что выглядит как листья, мох и лианы — живая и состоит из отдельных индивидуумов. Они только кажутся какими-то растениями. Разные части, коих мы можем достичь снаружи, на ощупь сухие, и обычно гладкие. Одно сообщество нормального размера может заполнить половину этого зала, но весит всего от шести до восьми сотен фунтов. Они, конечно, не твердые, и внутри их есть части, которые я никогда не видела. Быть окутанной, быть облаченной сообществом похоже на содержание в некой удобной смирительной рубашке, если вы можете вообразить нечто подобное. В нем вы не сможете много двигаться. Вы не можете двигаться совсем, пока этого не позволит сообщество. Вы ничего не видите. Нет никаких запахов. Однако, почему-то, после первого же раза это больше не пугает. Это мирно и приятно. Я не знаю, почему, но это так.»
      «Гипноз», сразу сказал Джеймс Адио. «Или наркотик!»
      «Определенно, нет», возразила Ноа. По крайней мере в этом она могла быть уверена. «Это было одним из наиболее тяжелых переживаний в плену у сообществ. Пока они не узнали нас, у них не было ничего похожего на гипноз или на лекарства, изменяющие поведение. У них не было даже самой этой концепции.»
      Рун Джонсон повернулся и нахмурился на нее: «Какой концепции?»
      «Измененного сознания. Они вообще не теряют сознания, если, конечно, не больны или не ранены, а сообщество в целом никогда не теряет сознания, даже если некоторые из его индивидуумов потеряны. В результате о сообществе нельзя по-настоящему сказать, что оно спит — хотя в конце концов они признали реальность того, что нам сон нужен. Сами того не зная, мы представили им нечто для них совершенно новое.»
      «Они позволят нам принести с собой лекарства?», вдруг спросила Мишель Ота. «У меня аллергия и мне реально нужны мои лекарства.»
      «Некоторые лекарства они позволят. Если вам предложат контракт, вам надо будет записать в него лекарства, которые вам понадобятся. Либо они позволят иметь эти лекарства, либо вас не наймут. Если то, что вам нужно, позволено, то вам разрешат заказывать это извне. Сообщества станут проверять, то ли это, что предполагалось, но во всем остальном они вас не побеспокоят. Медицина — это практически все, на что вам надо будет тратить деньги, пока вы будете находиться внутри. Помещение и еда входят в состав договора, разумеется, но вам не позволят покидать вашего нанимателя, пока срок контракта не истечет полностью.»
      «А если мы заболеем или произойдет несчастный случай?», потребовала ответа Пьедад. «Что если нужны будут лекарства, которых нет в контракте?»
      «Скорая помощь контрактом оговорена», ответила Ноа.
      Тера обоими ладонями хлопнула по столу и громко сказала: «К черту все это!» И получила внимание, которого добивалась. Все повернулись посмотреть на нее. «Я хочу больше узнать о вас и о сорняках, переводчик. В частности, я хочу знать, почему вы все еще здесь, почему вы работаете для тварей, которые наверняка пропустили вас через ад. Ведь то, что они не знали лекарств, означает, что анестезию они тоже не знали, верно?»
      Ноа некоторое время сидела молча, вспоминая и при этом совсем не желая вспоминать. «Да», наконец ответила она, «если не считать того, что большую часть времени боль мне причиняли другие человеческие существа. Пришельцы запирали нас вместе группами по двое и больше на целые дни и недели, чтобы посмотреть, что может произойти. Обычно, было не так уж плохо. Хотя, иногда, все же очень погано. Некоторые из нас сходили с ума. Дьявол, в то или в другое время мы все сходили с ума. Но некоторые из нас с гораздо большей вероятностью впадали в насилие. Были среди нас и такие, которые стали бы душителями и без помощи сообществ. Они достаточно быстро пользовались преимуществом проявить немного власти и получить удовольствие, заставляя другого страдать. И некоторые из нас просто переставали заботиться, переставали сопротивляться, иногда даже переставали есть. Из этих экспериментов по тюремному сожительству получались беременности и произошло несколько убийств.
      Стало почти легко, когда пришельцы просто заставили нас решать головоломки, чтобы получить еду, или когда они что-нибудь подкладывали нам в еду, чтобы мы заболели, или когда они обволакивали нас и внедряли в наши тела почти летальные дозы каких-нибудь субстанций. Первые пленники получили большинство из всего этого, бедняги. И у некоторых из них развились фобии от страха быть в окружении пришельцев. И им сильно везло, если этими фобиями все и ограничивалось.»
      «Боже мой», сказала Тера, с отвращением качая головой. Через какое-то время она спросила: «Что случилось с детьми? Вы сказали, что некоторые беременели.»
      «Сообщества размножаются не так, как мы. И, похоже, до них долгое время не доходило, что с беременными женщинами надо обращаться полегче. Из-за этого у большинства забеременевших женщин произошли выкидыши. У некоторых ребенок родился мертвым. Четверо женщин в той группе, с которой я обычно была в одной клетке между экспериментами, умерли от родов. Никто из нас не знал, как им помочь.» Это было еще одно воспоминание, от которого ей хотелось отвернуться.
      «Новорожденных оказалось мало, а из них немногие пережили младенчество, либо потому, что их матери не смогли защитить их от худших и самых бешеных из нашего собственного племени, или же от сообществ, которые проявляли к ним, скажем, э-э, любопытство. Во всех тридцати семи пузырях мира выжило меньше сотни таких детей. Большинство выросли, чтобы стать сравнительно здоровыми взрослыми. Некоторые тайно живут снаружи, а некоторые не желают никогда покидать пузыри. Это их выбор. Очень немногие из них стали самыми лучшими из следующего поколения переводчиков.»
      Рун Джонсон с интересом хмыкнул: «Я читал о таких детях», сказал он.
      «Мы пытались найти их», сказала Сорель Трент, заговорив в первый раз. «Наш лидер учит, что они те самые, кто покажет нам путь. Они так важны, и все-таки наше глупое правительство держит их в секрете!» Она говорила одновременно сокрушенно и гневно.