ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Со второй или третьей попытки я справился-таки с телефоном Геносы и дозвонился до Мёрфи.

– Мёрф? Это я. Ну что, нашла чего-нибудь в Интернете?

– Угу. И еще кое с кем переговорила. В общем, нарыла кой-какого добра.

– Класс. Какого?

– Ничего, что можно было бы предъявить в суде, но тебе это может помочь разобраться в происходящем.

– Уау, Мёрф. Ты прямо как настоящий детектив.

– Обижаешь, Дрезден. В общем, вот тебе про Геносу. У него двойное гражданство: Штаты и Испания. Он младший сын богатенькой семьи, которая переживает не лучшие времена. Поговаривают, он из Испании слинял, чтобы отделаться от родительских долгов.

– Угу, – задумчиво кивнул я. Пошарив взглядом по столу, я обнаружил здоровенный, старый на вид фотоальбом в кожаном переплете. – Да-да, слушаю.

– Он сделал состояние, снимая и продюсируя порнофильмы. И вкладывает деньги он грамотно, так что на сегодня стоит чуть больше четырех миллионов.

– Секс – ходовой товар, – согласился я и, нахмурившись, полистал альбом. В нем были аккуратно подшиты газетные вырезки, распечатки и фотографии Геносы, сделанные во время разных общенациональных телешоу. Или, например, его же, стоящего бок о бок с Хью Хефнером в окружении хорошеньких молодых женщин. – На этом делаются большие деньги. Это все?

– Нет, – сказала Мёрфи. – Он выплачивает трем своим бывшим женам алименты из какого-то подобия специального фонда. Почти все, что у него осталось, он вложил в новую, собственную студию.

Я хмыкнул:

– Если так, Геноса в изрядном цейтноте.

– Это как?

– У него осталось тридцать шесть часов на то, чтобы доснять фильм, – объяснил я. – Один проект он завершил, но если не снимет еще пару прибыльных фильмов, студию он потеряет.

– Ты считаешь, кто-то хочет выдавить его из бизнеса?

– С предположениями – к Оккаму, – буркнул я, перевернул страницу и пробежал глазами очередную статью. – Черт!

– Чего?

– Он революционер.

– Он… Что?

Я без особой охоты перечитал ей строку:

– На сегодняшний день Артуро Геноса считается революционером в своей области.

Я почти воочию увидел, как скептически изогнулась бровь Мёрфи.

– Революционный царь перетраха?

– Похоже на то.

Она фыркнула:

– Интересно, что такого надо сделать, чтобы стать порнореволюционером?

– Трудиться, трудиться и еще раз трудиться, – посоветовал я.

– И хитрожопый же ты!

Я продолжал перелистывать страницы.

– Интервью с ним напечатаны без малого в трех десятках журналов.

– Угу, – буркнула Мёрфи. – Скорее всего с названиями вроде… вроде «Титьки торчком» или «Восемнадцатилетние школьницы-лолиты».

Я полистал еще.

– А вдобавок «Тайм» и «Ю-Эс тудей». А еще он засветился у Ларри Кинга и Офры.

– Ты шутишь, – не поверила она. – У Офры? С чего это?

– Ты сидишь? Держись крепче: читаю. Похоже, он держится безумной точки зрения, согласно которой каждый в состоянии получить удовольствие в постели, не пытаясь соответствовать недосягаемым стандартам. Он считает, что секс – вещь естественная.

– Секс – вещь естественная, – сказала Мёрфи. – Секс – дело хорошее. Не все им занимаются, но всем бы стоило.

– Я же хитрожопый. Коп у нас ты. Относись с уважением к моей ограниченности. – Я продолжал читать. – Помимо этого, Геноса набирает в свои фильмы людей самых разных возрастов, а не только двадцатилетних танцовщиц. Если верить отзывам о его появлении у Ларри Кинга, он избегает гинекологических крупных планов и подбирает людей не по внешности, а по чувственности их игры. И еще он не любит хирургически усовершенствованных… гм…

Я почувствовал, что краснею. Мёрфи, наверное, мой лучший друг – и все же она девушка, а джентльмен не может позволить себе отдельных слов при даме. Прижимая трубку ухом к плечу, я сделал руками неопределенное движение на уровне груди.

– Ну, сама понимаешь.

– Титек? – безмятежно спросила Мёрфи. – Сисек? Буферов?

– Типа того.

– Вымени? – продолжала Мёрфи, словно не расслышав моего ответа. – Шаров? Дынь? Персиков? О! Персей?

– Блин-тарарам, Мёрф!

Она рассмеялась:

– Ты так мил, когда стесняешься. А я-то думала, силикон относится к обязательной профессиональной экипировке. Ну, типа, как каски и башмаки со стальными подбойками у строителей.

– Только не в случае Геносы, – сказал я. – Здесь цитируются его слова о том, что природная красота и подлинная страсть куда благоприятнее для секса, чем весь силикон Калифорнии.

– Вот не знаю, чего я больше должна испытывать по этому поводу, восторга или тошноты?

– Шесть частей одного и полдюжины другого, – сказал я. – Подводя черту, можно сказать, что он не обычный порноделец.

– Не уверена, что это исчерпывающая информация, Гарри.

– Если бы ты сказала это мне до того, как я познакомился с ним лично, я бы, возможно, и согласился с тобой. Но теперь – не уверен. Я не уловил никакой порочной вибрации, исходящей от него. Он производит впечатление порядочного парня. Обостренное чувство ответственности. Вызов статусу-кво – даже в ущерб доходу.

– Я более чем уверена, что Нобелевской премии за порнографию не присуждают.

– Я к тому клоню, что он привносит в нее некоторую долю искренности. И люди реагируют на это положительно.

– За исключением тех, кто пытается его убить, – заметила Мёрфи. – Гарри, это, возможно, цинично, но люди, выбравшие жизнь вроде этой, рано или поздно притягивают проблемы на свою голову.

– Ты права. Это цинично.

– Всем не поможешь. Ты рехнешься, если будешь пытаться сделать это.

– Послушай, парень попал в беду, а он ведь свой – такой же человек, как мы. Мне не обязательно одобрять его образ жизни, чтобы хотеть избавить его от возможных неприятностей.

– Угу, – вздохнула Мёрфи. – Пожалуй, это я понимаю.

– Как ты думаешь, могу я убедить тебя…

По моей спине вдруг пробежали мурашки. Я повернулся к двери как раз вовремя, чтобы увидеть, как погасли огни в коридоре. Сердце заныло от недоброго предчувствия – и сразу же в темном проеме возник похожий на тень силуэт.

Я схватил первое, что подвернулось под руку – тяжелую стеклянную пепельницу, – и изо всех сил швырнул в силуэт. Пепельница отрикошетила от косяка и угодила точнехонько в стоявшего, кто бы это ни был. До меня донесся чуть слышный, похожий скорее на выдох хлопок, и что-то, просвистев у меня над ухом, с легким стуком ударилось о стену за моей спиной.

Я заорал во все горло и бросился вперед, но зацепился ногой за телефонный провод. Я не полетел кубарем, но все же оступился, и это дало призрачной фигуре время исчезнуть. Когда я восстановил равновесие и выглянул за дверь, никого не было ни видно, ни слышно.

Свет в коридоре все еще не горел, что делало погоню не только бессмысленной, но и опасной. Я вдруг сообразил, что представляю собой идеальную мишень – темный силуэт на фоне светлого дверного проема, и поспешно нырнул обратно в кабинет, закрыв и заперев за собой дверь.

Поискав предмет, ударивший в стену у меня за спиной, я обнаружил то, что менее всего ожидал увидеть здесь: маленький дротик с оперением из экзотических, желтых с розовым отливом птичьих перьев. Я выдернул дротик из стены. Наконечник у него оказался сделан не из металла, а из кости, перепачканной чем-то красным или темно-коричневым. Почему-то я сильно сомневался в том, что это мастика для мебели.

Отравленный дротик для духового ружья. На меня покушались, и не раз, но, пожалуй, еще никогда – столь экзотическим оружием. Почти смешно, право слово. Кой черт убивать кого-то в наше время отравленным дротиком?

Из брошенной на стол трубки доносилось слабое жужжание. Я взял со стола пластиковый футляр из-под Артуровой сигары, сунул туда дротик и закупорил и только после этого подобрал трубку.

– Гарри? – тревожно спрашивала Мёрфи. – Гарри, у тебя все в порядке?

– Отлично, – заверил я ее. – И похоже, я напал на верный след.

– Что случилось?

Я поднял прозрачный пластиковый футляр и пригляделся к дротику. На острие темнели потеки желеобразного яда.

– Вышло не слишком ловко, но мне кажется, меня только что пытались убить.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

– Уходил бы ты оттуда, Гарри.

– Да нет, Мёрф, – возразил я. – Послушай, скорее кто-то просто пытался запугать меня – иначе воспользовались бы пистолетом. Так ты можешь поднять для меня те записи?

– Если они открыты для пользования, – ответила она. – Но время тут работает на нас. Что ты надеешься откопать?

– Много чего, – сказал я. – Вся эта история пованивает. Вот только трудно сложить мозаику, когда недостает стольких деталей.

– Звони, если узнаешь что-нибудь, – попросила Мёрфи. – Магическое или нет, покушение входит в компетенцию полиции. Это моя работа.

– Кто бы спорил, – согласился я.

– Береги свою задницу, Булльвинкль.

– Всегда. Еще раз спасибо, Мёрф.

Я положил трубку и перевернул еще несколько страниц Артурова альбома, не ожидая увидеть ничего, кроме газетных вырезок. Однако на самых последних страницах мне повезло. На них он приклеил большие глянцевые цветные фото – три женщины, и двух я узнал.

Подпись под первой фотографией гласила: «СТВОЛЫ ЭЛИЗАБЕТ». На фото красовалась Мэдж, первая жена Геносы. На вид я бы дал ей лет двадцать пять, и она была практически раздета. Ее роскошные волосы имели здесь неестественно алую окраску, пряди производили впечатление высеченных из камня. Макияж, должно быть, пришлось снимать циклевальной машинкой.

Следующая подпись, «ВОРОНИЙ БАРХАТ», стояла под фотографией воинственного вида, опять же почти голой брюнетки, которую я не знал. Сложением она напоминала женщин с обложек журналов по бодибилдингу – все мускулы налицо. Впрочем, несомненная физическая сила сочеталась в ней с женственностью, и она производила впечатление скорее хорошенькой, чем угрожающей. Стрижка у нее была короткая, мальчишеская, и на первый взгляд она показалась мне просто славной – только глаза оставались очень уж неулыбчивыми. Экс-миссис Геноса номер два, предположил я. Он называл ее Люсиль.

Последняя фотография изображала, разумеется, третью бывшую миссис Геноса. Фотография была подписана «ТРИКСИ ВИКСЕН», но кто-то написал поперек нее жирным черным маркером: «ЧТОБ ТЕБЕ ГОРЕТЬ В АДУ, СВИНЬЯ». Автографа автор надписи не оставил. Круто. Мне даже интересно стало.

Я перелистал альбом еще раз, но ничего нового не увидел. Я подумал, не повторить ли мне это третий раз на всякий случай, и сообразил, что просто оттягиваю неизбежный выход на съемочную площадку. Ну да, там, возможно, имеют место голые девушки, проделывающие всякие интересные штуки. А я прожил без таких штучек достаточно долго, чтобы это представляло для меня еще больший интерес. Но для подобных удовольствий имеются соответствующие время и место, и уж во всяком случае, не при скоплении людей с кинокамерами.

Однако же, блин, профессионал я или где? Работа есть работа. Я не смогу защитить никого, не находясь рядом. И источника темной разрушительной злобы я тоже не смогу вычислить, если не разберусь в происходящем. А для этого мне необходимо наблюдать, задавать вопросы – желательно так, чтобы никто не догадался, чем я занимаюсь на самом деле. Поступить так было бы умнее всего, профессиональнее. Да, именно так: исподволь беседовать с людьми, пока символы чувственной красоты будут заниматься этим в лучах прожекторов.

Вперед! Я собрал – по крохам, так сказать, – свое мужество, осторожно выскользнул из кабинета и по неярко освещенному коридору прошел в студию.

Там оказалось неожиданно много людей. Даже просторное помещение студии производило впечатление битком набитого. У каждой из четырех камер было по два человека, и еще несколько – на этаком подобии строительных лесов, на которых размещались прожектора. Группа людей хлопотала над ярко освещенными декорациями, состоявшими из нескольких панелей, изображавших старую кирпичную стену, пары мусорных контейнеров, мусорной же урны, нескольких складских поддонов и произвольно накиданного хлама. В центре всей этой сумятицы стояли Артуро и джинсово-фланелевая Джоан – точнее, не стояли, а переходили, негромко переговариваясь, от камеры к камере. Похожая на нескладного жеребенка Инари следовала за ними по пятам, делая заметки в блокноте. За ней забавно семенил колчеухий щен, привязанный вместо поводка розовой бечевкой к петле ее джинсов. Щенячий хвост восторженно вилял из стороны в сторону.

В конце концов, мне ведь полагалось заниматься обязанностями ассистента, так? Поэтому я подошел к Геносе. Щен увидел меня и радостно атаковал мой башмак. Я нагнулся и почесал его за ухом.

– Что я должен делать, Артуро?

Он кивнул в сторону Джоан:

– Держитесь при ней. Она покажет вам все лучше любого другого. Наблюдайте, спрашивайте.

– О'кей, – согласился я.

– С Инари вы уже познакомились? – спросил Артуро.

– Полчаса назад.

Девушка улыбнулась и кивнула:

– Он мне понравился. Забавный такой.

– Внешность – это еще не все, – заметил я.

Инари рассмеялась, но осеклась, когда в кармане ее джинсов что-то забибикало. Она сунула руку в карман и достала дорогой мобильник размером с пару почтовых марок. Я наклонился и взял щена на руки, а Инари развязала свой самодельный поводок, прежде чем отойти от нас на несколько шагов, прижимая телефон к уху.

Какая-то женщина в развевающейся юбке и фермерской такой блузочке с встревоженным видом ворвалась в студию и почти бегом направилась к Артуро и Джоан.

– Мистер Геноса, мне кажется, вам стоит пройти в гримерную. Это срочно.

Глаза у Геносы округлились, он заметно побледнел. Потом вопросительно покосился на меня. Я мотнул головой – никакой враждебной энергии я на этот раз не ощущал. Он с видимым облегчением перевел дух и повернулся обратно к женщине.

– Что случилось?

Стоявшая у него за спиной Джоан покосилась на часы и закатила глаза.

– Это Трикси.

Женщина кивнула:

– Она говорит, что уходит.

Артуро вздохнул.

– Еще бы она этого не говорила! Что, Мэрион, пошли разберемся?

Они вышли, и Джоан нахмурилась:

– Нет у нас времени на эту примадонну.

– А так было бы?

Хмурое выражение лица сменилось просто усталым.

– Наверное, тоже не хватало бы. Я просто не могу понять эту женщину. Для ее будущего проект ведь не менее важен, чем для любого другого.

– Ну, быть центром вселенной – нелегкая работа. Действующая на нервы.

Джоан запрокинула голову и рассмеялась.

– Должно быть, так. Ладно, давайте займемся делом.

– С чего начинать?

Мы перешли в другую декорацию, изображавшую дешевый бар, и принялись рыться в ящиках с разнообразными бутылками и кружками в поисках подходящих для обстановки. Я поставил щена на барную стойку, и он принялся расхаживать по ней взад-вперед, опустив носик к деревянной поверхности и принюхиваясь.

– Вы давно знакомы с Артуро? – поинтересовался я, выждав с полминуты.

Джоан помедлила с ответом, выставляя бутылки на полку за стойкой.

– Лет восемнадцать или девятнадцать, наверное.

– На вид он мужик славный.

Она снова улыбнулась.

– Вовсе нет, – сказала она. – Славный, только не мужчина, а мальчик.

Я удивленно изогнул брови.

– Как это?

Она повела плечом.

– Он совершенно беззащитен. Он порывист, он более страстен, чем может себе позволить, и он влюбляется с полоборота.

– А это плохо?

– Иногда, – сказала она. – Но это возмещается другими чертами. Он заботится о людях. Вот, поставьте на верхнюю полку. Вы и без стремянки достанете.

Я повиновался.

– Чует мое сердце, пиком моей карьеры станет венчать верхушки рождественских елок звездами и ангелочками. Вроде того йети из «Олененка Рудольфа».