Глава тридцать третья

Волосы мои промокли и прилипли к голове ко времени, когда я достал из багажника Жучка все необходимое для ритуала. Я напихал все это в спортивную сумку и вышел на середину двора. Стемнело еще не настолько, чтобы я ничего не видел – пока. Но я не мог позволить себе ошибок, поэтому достал из сумки последнюю светящуюся трубку из тех, которыми снабдил меня Кинкейд перед прошлогодним нападением на Маврино логово. Я согнул ее, встряхнул, и она осветила маленький клочок земли вокруг меня зеленовато-желтым светом. Дождь еще сильнее уменьшил освещенное поле, усилив ощущение того, что весь мир ограничен стеной дождя и маленьким кружком травы.

Я начал с круга, в который собирался заключить Эрлкинга. Моток колючей проволоки до сих пор поблескивал заводской смазкой. Я отмотал ее достаточно, чтобы несколько раз больно, до крови уколоть пальцы и устроить круг диаметром футов семь. В техническом смысле этого слова это не была холодная сталь, но в том смысле, который вкладывали в это понятие фэйре, могло и сойти – по крайней мере, железа в этом мотке хватало в изобилии, а в мире фэйре железо страшнее яда.

Я разложил проволоку, обошел круг, по дороге подправляя его и пришпиливая к земле маленькими подковообразными металлическими скобками размером с мой мизинец. Я проверил и перепроверил каждую скобку, потом откусил прикрепленную к земле проволоку от мотка и связал ее концы проволочкой потоньше, затянув ее пассатижами. Потом начертил внутри круга пятиконечную звезду и разместил в ее вершинах несколько предметов, имеющих отношение к личности Эрлкинга: тяжелый ошейник размером на крупную гончую, точильный брусок, маленький охотничий нож, кремень с кресалом и несколько стальных наконечников стрел.

Потом я выложил рядом с атрибутами Эрлкинга, но вне круга, свои собственные атрибуты: потрепанный экземпляр «Хоббита», расщепленный обломок моего последнего жезла, мой револьвер сорок четвертого калибра, парковочную квитанцию, которую я еще не оплатил, и, наконец, серебряный амулет-пентаграмму моей матери. Покончив с этим, я отступил на шаг и еще раз обошел все кругом, проверяя, все ли лежит как надо, и проверяя, надежно ли прикреплен проволочный круг к земле, и не попало ли внутрь ничего лишнего.

Краем сознания я понимал, что солнце садится. Впрочем, откуда именно это стало мне известно, я не знаю: темнота стояла уже такая, какой и обычной ночью-то не бывает. Солнца я сквозь плотно обложившие небо дождевые облака, разумеется, видеть не мог – впрочем, это ничего не меняло. Я буквально чувствовал, как скользит вниз по небосводу солнце, ощущал его тепло, хотя делал это наверняка не органами физических чувств, а чем-то другим. Я ощущал, как тепло это слабеет, а противостоящие ему магические энергии, напротив, усиливаются.

Энергия ночи отличалась от дневной. Не то, чтобы она казалась изначально враждебной, скорее просто дикой, опасной, непредсказуемой. Ночь – время завершения, а эта ночь, Самхейн, канун Всех Святых, Хэллоуин – в особенности. В эту ночь силы мира духов, дикие твари, что охотятся в Небывальщине, неся смерть и разложение, вольны перемещаться туда и обратно по своему хотению. Души усопших ворочаются в своих могилах или шатаются по нашему миру – в основном невидимые глазу смертного. Дикие звери боятся приближения этой ночи, да и их городские родичи тоже съеживаются, ощущая витающую в воздухе угрозу. Собаки со всего квартала дружно воют, словно стараясь перекричать друг друга.

До наступления ночи оставались считанные мгновения, и я, стянув с левой руки кожаную перчатку, опустился на колени у круга из колючей проволоки. Потом я наклонился и, прижав изуродованную ожогом (за исключением знака Ласкиэли) левую ладонь к ближайшему шипу проволоки, осторожно надавил. Я даже не почувствовал укола, но символу на ладони вдруг сделалось горячо, и моя кровь – черная в зеленом химическом свете – капнула на проволоку, передавая сооруженному мною кругу мою волю, мою энергию.

Что ж, вот она, выстроенная мною тюрьма, расставленная западня. Жаль, конечно, что у меня не было времени для того, чтобы подобрать атрибуты более тщательно. Будь у меня в распоряжении несколько месяцев, я наверняка поработал бы над этим с Бобом. Возможно, я использовал бы тогда боле редкие и дорогие материалы – уж из такого круга даже такое существо, как Эрлкинг, не смогло бы убежать без труда.

Однако времени у меня не было, так что если я хотел, чтобы мой построенный на скорую руку Алькатраз исполнил свою функцию, я не мог не вложить в это всю свою волю, все свои силы.

Поэтому я запер свои сомнения и страхи в чулан в дальнем углу моего сознания. Я стоял на коленях под дождем, продолжая сжимать посох правой рукой и медленно, глубоко дыша. Я представлял себе, как с каждым новым вдохом прибавляется во мне сил, как каждый выдох уносит прочь слабость и то, что может отвлечь меня. Я чувствовал, как завихряется вокруг меня магия, как она проникает в меня, сгущаясь и сосредотачиваясь, и я подогревал этот процесс, наращивая ее концентрацию до тех пор, пока трава вокруг меня не заискрилась золотистыми огоньками, а волосы на загривке не стали дыбом.

Я сделал последний, глубокий выдох, и наступила ночь.

Я открыл рот и начал выкликать строфы заклинания. Мой голос звучал под дождем, на ветру глухо, но уверенно, и я добавлял в слова толику своей воли до тех пор, пока воздух у моих губ не завибрировал от скрытой в них силы. Стоя на маленьком островке света в окружении кромешной тьмы, я тянулся в мир духов, чтобы призвать из него одно из самых смертоносных созданий фэйре.

И Эрлкинг отозвался.

Только что круг был пуст – а потом блеснула вспышка, грянул гром, и на траве внутри круга возникла бестелесная тень – тень высокой, стоящей фигуры. Вот только самой этой фигуры, отбрасывающей тень, я не увидел.

Я с трудом удержался от того, чтобы прервать заклинание – от ошибки, которая освободила бы Эрлкинга, дав ему возможность в лучшем случае просто вырваться в наш мир, а в худшем – убить меня на месте. Однако я вовремя спохватился и продолжил заклинание до самого конца. К этому времени голос мой гремел звонче трубы, и на последнем слове снова темноту снова разорвала молния – ослепительная, бело-зеленая молния. Она ударила в круг и разлетелась по проволочному кольцу шипящим потоком пара, электричества и магии. На мгновение над кругом вспыхнул цилиндр зеленого света, а потом все погасло.

Только теперь тень внутри круга была уже не одна.

Роста в Эрлкинге оказалось никак не меньше восьми футов. В остальных отношениях он более-менее напоминал человека в плотно облегающей кожаной одежде и кольчуге из какого-то темного, точнее, матово-черного материала. Лицо его закрывалось похожим на перевернутое ведро шлемом, из которого росли исполинские, ветвистые оленьи рога. В прорези шлема виднелись два пятна янтарного огня, и когда взгляд этих жутких глаз уперся в меня, дикий, первобытный голод их обладателя словно обжег мне кожу. Я буквально слышал снедавшие Эрлкинга жажду безумной ночи, охоты, крови. Снова блеснула молния, и дождь припустил сильнее, а он медленно поднял руки, словно отстраняясь от меня и потягиваясь навстречу буйству стихии.

Пора, смертный. Освободи меня.

Эти слова вдруг отпечатались у меня в мозгу, минуя слух – алые, сияющие, обжигающие. На этот раз я дернулся – с такой силой воля Эрлкинга острием метко пущенного копья вонзилась в мои мысли. Я постарался не думать об этом засевшем в мозгу копье и произнес ответ:

– Я не освобождаю тебя.

Светящиеся глаза под шлемом метнулись обратно ко мне, разгоревшись ярче. Я не зверь, которого можно заманить и запереть, смертный. Освободи меня, и поохотимся вместе.

На этот раз вместе со словами в мозгу отпечатались и образы: порывы ветра и дождя в лицо, ненасытный голод в желудке, мощь моего тела и скакуна подо мной, восхитительное возбуждение погони за убегающей, как ей и положено, добычей – погони, требующей предельного напряжения моих сил, воли, выносливости. К моему удивлению, я не ощутил в его мыслях ни ненависти, ни горькой мстительности – только дикое, свирепое веселье, адреналиновый шторм возбуждения, страсти, дикой гармонии когтей и зубов.

Я с трудом удержал под контролем собственные мысли, стиснул зубы и напомнил себе, что я не преследую дичь по древним лесам, а стою на коленях на мокрой траве во дворе у Мёрфи. Может Эрлкинг и не воплощение вселенского зла, но из этого не следовало, что выпускать его на волю не опасно.

– Нет, – прорычал я. – Я не освобождаю тебя.

Его огненно-янтарные глаза сощурились, и он присел, словно готовясь к прыжку – колени присогнуты, кончики пальцев легко касаются травы у самой проволоки. Теперь глаза его находились на расстоянии каких-то трех футов от моих, и он смотрел на меня в молчании, которое почти сразу же сделалось невыносимым, мучительным.

Ты – это он, промыслил мне Эрлкинг. Тот, который бросал вызов Зимней Королеве. Тот, который убил Летнюю Леди.

И с этими его мыслями я снова увидел стоявшую надо мной Мэб. Я лежал, оглушенный, рядом с трупом Летней Леди, а Мэб протягивала мне руку. Я ощутил кровь Авроры, высыхавшую на моей коже, ощущал ее резкий, сладкий вкус на языке. Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы не сплюнуть, так силен был этот фантомный вкус у меня во рту.

– Я это он, – подтвердил я.

Мы не враги, пришла ко мне его мысль. И… и ему это самому казалось странным. Даже озадачило. Помимо его мыслей до меня долетали всплески его эмоций. Ты часть охоты. Хищник. Зачем ты звал меня, если не для того, чтобы охотиться со мной?

– Чтобы не позволить другим освободить тебя сегодня ночью.

Эрлкинг склонил голову набок. На этот раз он не послал мне мысли, но я достаточно ясно понял его жест. Зачем?

– Затем, что твое присутствие будет означать тогда страдания и смерть для людей, которых я защищаю.

Человек страдает. Человек умирает. Так устроено.

– Только не сегодня, – прорычал я.

Охотник, промыслил Эрлкинг. Ты недостаточно силен, чтобы удержать меня. Освободи меня, пока я не обратил охоту на тебя.

И вдруг я ощутил ту же охоту с другой стороны. Я ощутил, как буквально воют мои ноги от сводящего их ужаса. Я ощутил огонь в задыхающихся легких, ощутил свое тело, несущееся с изяществом и мощью, какие придает ему только настигающая смерть. Я несся, не разбирая дороги, ломясь сквозь заросли как олень – и все это время понимал, что спасения нет.

– В третий раз и последний раз говорю, – рявкнул я, едва не сорвавшись на визг. – Я. Не. Освобождаю. Тебя.

И Эрлкинг поднялся, а ночь прорезал неземной вопль. Эхом ему отозвался собачий вой со всех сторон. Вой крепчал, становился громче и громче, а гроза полосовала ночь порывами ветра и вспышками молний. Звук оглушал, вспышки слепили глаза, и вся чертова земля начала трястись, когда Эрлкинг обрушился на мой круг своей волей.

Я не сдавался, стоя лицом к лицу с Эрлкингом, укрепляя круг своей волей, не давая ему вырваться, несмотря на все его усилия. Жуткая это была борьба, и почти безнадежная. Я ощущал себя человеком, толкающим в гору заглохший автомобиль. Не только сам груз казался мне неподъемным, но стоило бы мне податься назад хотя бы на дюйм, как он набрал бы инерцию и сокрушил бы меня.

И я бился за этот чертов дюйм, отказываясь уступить его. Эрлкинг не был злобным существом – но как порождение природы, энергии и насилия он не терпел ограничений.

Он снова завизжал, и рев ветра, грохот дождя и звериный вой сделались еще громче. Он снова ударил в выстроенный моей волей барьер, и снова я удержал его. Разъяренный Эрлкинг словно обезумевший зверь тряхнул головой, и рога на шлеме, ударив в невидимую стену, высекли сноп зеленых искр. Он потянулся рукой к поясу и выхватил из ножен черный меч. Зеленая молния, сорвавшись с низко нависших туч, ударила в конец поднятого вверх клинка. Дождавшись этого, он взялся за рукоять обеими руками и, замахнувшись, ударил им по барьеру.

Мне почти не запомнилось, на что был похож третий удар. Он отложился у меня в памяти примерно так же, как момент, когда я сжег себе левую руку. Слишком много оказалось света, энергии, боли, страха. Глаза почти ослепли от белой вспышки, и мне пришлось упереться посохом в землю, чтобы не упасть.

А потом зрение начало проясняться. Шквал начал стихать. А внутри круга, почти обезумев от досады и ярости, стоял Эрлкинг. Мощь его слабела, а выстроенный мною круг давал мне достаточно возможности удерживать его.

Мне показалось, до меня доносится сквозь дождь, и ветер, и гром, и стук собственного моего сердца чей-то слабый крик. Я начал поворачиваться в поисках его источника.

И тут кто-то огрел меня по затылку.

Это я запомнил, потому что такое со мной уже случалось. Вспышку света в глазах, боль, тошнотворную потерю ориентации при падении и ощущение бесполезности разом отказавшихся подчиняться членов. Я упал на бок, успев еще удивиться тому, как странно повернулся весь мир. Трава под щекой вдруг показалась ужасно холодной и мокрой.

Торжествующе взвыв, Эрлкинг разбил остатки моего круга – они вспыхнули облачком золотого света, который почти сразу же померк. Взревел ветер, и огромный черный жеребец, словно перемахнув через крышу Мёрфиного дома, приземлился на лужайку рядом с ним. Эрлкинг взлетел ему на спину и издал дикий вопль. Его звуки и собачий вой, первобытный, свирепый, казалось, соткались в молнию, ударившую снизу вверх – с земли к тучам.

На мгновение воцарилась тишина, а потом визг ветра превратился в вой, какого не смогла бы издать ни одна собака. Из теней вынырнула огромная гончая, зверь ростом с хорошего пони – темная шерсть, ослепительно-белые зубы и горящие янтарные глаза самого Эрлкинга. Все новые гончие возникали из теней, сбиваясь восторженной, кровожадной сворой вокруг коня Эрлкинга.

Эрлкинг развернул жеребца, поднял меч, издевательски салютуя им мне, и выкрикнул команду коню и своре гончих. Черный жеребец взвился в воздух, замолотил копытами, словно по склону холма – и продолжал подъем. Гончие прыгнули и следом за своим хозяином устремились в зубы грозе. Вспышка молнии на мгновение ослепила меня, а когда глаза мои снова обрели способность видеть, они уже исчезли.

Дикая Охота вырвалась на волю в Чикаго.

И ведь это я призвал их сюда.

Я изо всех сил пытался пошевелиться, и наконец мне это удалось. Я не настолько доверял своему вестибулярному аппарату, чтобы попробовать встать, но сумел-таки перевернуться на спину. Холодные капли захлестали мне в лицо.

– Впечатляющее зрелище, Дрезден, – произнес Коул, приставив к кончику моего носа мой же собственный револьвер. – Всегда жаль, когда кто-то, обладающий таким талантом, умирает в столь юном возрасте.

Глава тридцать четвертая

Я смотрел на бездонный туннель револьверного ствола и думал про себя, что сорок четвертый калибр до абсурдного велик. Потом я перевел взгляд на Коула.

– Но вы ведь не собираетесь сделать это своими руками, не так ли? – спросил я. – В противном случае вы пальнули бы мне в затылок, и делу конец. При таком моем оглушенном состоянии вы могли бы даже не слишком опасаться смертного проклятия.

– Неплохо, неплохо, – одобрительно произнес Коул. – По крайней мере, в логике вам не откажешь. Что ж, при условии, что вы не будете дергаться и не дадите мне повода посчитать вас угрозой для себя, я с радостью сохраню вам жизнь до тех пор, пока за вами не вернется Эрлкинг.

Я не стал дергаться – отчасти потому, что не хотел схлопотать пулю, отчасти потому, что боялся, что стоит мне слишком сильно двинуть головой, и меня вырвет.

– Как вы меня нашли? – поинтересовался я.

– Мы с Кумори следили за вами по очереди на протяжении почти всего дня, – ответил он.

– И когда вы, ребята, только спите? – вздохнул я.

– Нет сна для проклятых, – хмыкнул Коул. В голосе его из-под капюшона слышалась ирония, но ствол револьвера даже не дрогнул.

– Ну да, кто-нибудь из вас, да должен был присматривать за мной, – согласился я. – Вам, и Гривейну, и Собирателю Трупов – всем нужно, чтобы в городе объявился Эрлкинг. Собственно, вам безразлично, кто его призовет – главное, чтобы призвали.

– И у вас единственного был повод держать его в стороне от событий, – согласился Коул. – Все, что от меня требовалось – это наблюдать за вами и сделать так, чтобы вы не смогли и на самом деле запереть Эрлкинга.

– И потому вы за мной следили, – сказал я.

– Только потому, – кивнул он. – Видите ли, мне казалось, вы и впрямь могли сделать это, не помешай я вам. Из нас троих я один полагал, что вам это могло удасться.

– Не понял, – признался я. – Мне-то казалось, вы, ребята, терпеть друг друга не можете.

– О, да.

– Так все-таки, вы действуете сообща или пытаетесь укокошить друг друга?

– Как бы вам сказать, – хмыкнул Коул, и мне показалось, что на этот раз он по-настоящему смеется у себя под капюшоном. – Мы мило улыбаемся друг другу, разыгрывая эту партию во славу Кеммлера. Но, конечно же, каждый из нас намерен убить остальных при первом удобном случае. Насколько я понимаю, Собиратель Трупов пытался вчера ночью устранить Гривейна?

– Угу. Зрелище вышло хоть куда.

– Жаль. Я бы с удовольствием посмотрел на такое. Однако я был занят настоящим делом. Вот так всегда…

– Выводили из строя городскую электросеть?

– И телефонную, радиосвязь, а также кое-какие другие мелочи, – признался Коул. – Непростая работа, но надо же было кому-то это сделать. Само собой, это досталось на мою долю. Впрочем, мы еще посмотрим, как все обернется к завтрашнему утру.

– Ха, – заметил я. – Они полагают, что используют вас и вашу энергию, в то время как сами сохраняют силы к битве. А вы полагаете, что усыпляете их внимание с тем, чтобы с наступлением Темносияния забрать всю силу.

– Не вижу смысла демонстрировать мое мастерство фехтования и призывания мертвых, когда у меня нет намерения состязаться с ними в тактике.

– Вы и правда собираетесь заделаться богом? – спросил я.

– Я собираюсь забрать силу, – отозвался Коул. – Я смотрю на себя как на наименьшее зло.

– Так-так, – буркнул я. – Кто-то должен забрать себе всю силу. Так почему бы не вы,, так?

– Примерно так, – согласился Коул.

– А что, если ее не заберет никто?

– Я не вижу такой вероятности, – сказал он. – Гривейн и Собиратель Трупов настроены очень серьезно. Я надеюсь одолеть их в борьбе за приз и использовать его, чтобы убить их. Это единственный способ помешать этим безумцам сделаться страшнее всего, что видела земля прежде.

– Верно, – согласился я. – И вы для этой работы – идеальный безумец.

Мгновение Коул молчал. Рука его в кожаной перчатке продолжала сжимать мой пистолет; с дула капала мне на лицо вода. Когда он снова заговорил, голос его звучал немного обиженно.

– Я не считаю себя сумасшедшим. Правда, если бы и был, как бы я знал об этом.

Я поежился. Возможно, от дождя и холода.

Коул отступил от меня на шаг, и голос его снова сделался твердым, уверенным.

– Ты нашла его?

Я заглянул ему за спину и увидел Кумори, выходившую из дверей Мёрфиного дома.

– Да.

Я пристально смотрел на Кумори. Сердце у меня в груди болезненно сжалось.

Дверь за собой она не закрыла. Свет в окне кухни погас, и в доме не угадывалось никакого движения.

– Отлично, – произнес Коул, отступая от меня еще на шаг. – Я уже советовал вам, Дрезден, не путаться у меня под ногами. Теперь мне кажется, что вы слишком горды, чтобы отступать. Мне известно, что в городе находятся Стражи. Они не создают серьезных помех моим планам.

– Вам кажется, вы одолеете их в бою? – поинтересовался я.

– У меня нет ни малейшего намерения биться с ними, Дрезден, – возразил Коул. – Я намерен просто убить их. Можете, кстати, присоединиться к ним, если вам не хочется ждать Эрлкинга. Мне безразлично, как вы умрете.

Голос его звучал ровно, без тени сомнения. Это здорово пугало. Сердце сжалось еще сильнее – не знаю только, от боязни за Баттерса или от явного безумия Коула.

– Есть только одна загвоздочка, Коул, – произнес я.

Коул начал было отворачиваться от меня, но застыл.

– Да?

– У вас до сих пор нет «Слова». И как вы рассчитываете пережить Темносияние без него?

Вместо ответа Коул осторожно снял мой револьвер с боевого взвода и отвернулся. И делая это, он смеялся – негромко, но смеялся. Он двинулся прочь, и Кумори пристроилась к нему сбоку. Дождавшись ее, Коул бросил мой револьвер в траву, поднял руку и словно раздвинул ей воздух перед собой. Я ощутил возмущение магической энергии, когда он раздвинул завесу между материальным миром и Небывальщиной, и они ступили в нее – прямо с Мёрфиного двора. Прореха между мирами закрылась за спиной у Коула, и двор снова опустел, словно никого и не было.

Я остался сидеть в темноте под дождем один. Откуда-то издалека, сверху, донесся звериный вой.

По логике вещей он должен был бы напугать меня, но я чувствовал себя так хреново, что мне хотелось только лечь и закрыть глаза. Хоть на минуту. Правда, я понимал, что если поступлю так, я не смогу открыть их скоро. Может, и никогда.

Надо было узнать, что с Баттерсом и Мышом. Я перекатился на живот и подобрал свой посох, потом прополз на карачках еще пару футов и подобрал материнский амулет. Потом встал. В голове пульсировала тупая боль, и я ненадолго наклонил голову, подставив затылок дождевой воде. Я постоял так немного, и боль чуть унялась – по крайней мере, настолько, что я мог уже ее терпеть. Башка у меня закаленная: ей доставались плюхи и круче, да и времени нянчиться со своей болью у меня не было. Я пару раз глубоко вздохнул-выдохнул, а потом поплелся на кухню.

В кухне царила темнота. Горевшие в ней свечи погасли все до одной. Я поднял пентаграмму над головой и засветил ее. Потом еще раз осмотрел кухню в ее серебристо-голубом сиянии.

Кухня была пуста. Никаких следов ни Мыша, ни Баттерса – и никаких следов борьбы. Мой страх немного унялся. Если Кумори обнаружила их, она наверняка оставила бы за собой следы насилия: кровь, перевернутую мебель. Баттерсовы записи так и лежали аккуратной стопкой на краю кухонного стола.

Дом у Мёрфи небольшой, и мест, где мог бы укрыться Баттерс, в нем не так уж много. Я прохромал в гостиную, потом по короткому коридору в спальни и ванную.

– Баттерс? – негромко окликнул я. – Это я, Гарри. Мыш?

В дверь платяного шкафа за моей спиной вдруг поскреблись, и я едва не подпрыгнул до потолка. Я совладал с резко участившимся сердцебиением и открыл дверцу шкафа.

Баттерс с Мышом сидели на полу шкафа. Баттерс сидел у задней стенки, а Мыш, несмотря на несколько помятый вид, прочно обосновался между Баттерсом и дверью. При виде меня хвост его заколотил по стенке шкафа, и он полез из него ко мне.

– Ох, слава Богу, – выдохнул Баттерс. Следом за Мышом он выбрался из шкафа. – Вы в порядке, Гарри?

– Бывало и хуже, – заверил я его. – Вы-то как? Что случилось?

– Мм… – произнес Баттерс. – Я смотрел, как вы там, во дворе. А потом… ну, потом что-то такое появилось внутри этого вашего круга из колючей проволоки. И я… Я плохо разглядел, но ветер залил окно водой, и мне показалось, я видел, как что-то двигалось за окном, и… И я закричал и вроде как в панику ударился, – он залился краской. – Извините. Я… я просто такой маленький был по сравнению с этой тварью. Я перепугался.

Он забился в нору. Что ж, возможно, это и не самая глупая реакция на появление разъяренного властелина фэйре.

– Не переживайте, – сказал я. – Мыш оставался с вами?

– Угу, – подтвердил Баттерс. – Кажется, да. Он попытался выскочить наружу, когда та тварь в круге завизжала. Я даже не понял, что держу его за ошейник, когда я… ы…

Лицо Баттерса слегка позеленело, он выдавил из себя: «Извините», – и бросился в ванную.

Я услышал, как его выворачивает наизнанку, и, нахмурившись, повернулся к Мышу.

– А знаешь что? – сказал я ему. – Мне плевать, будь Баттерс нашпигован гамма-излучением, или будь у него зеленая кожа, или розовые портки. Он при всем желании не мог бы затащить тебя в шкаф.

Мыш посмотрел на меня и с загадочным выражением склонил голову набок.

– Но это означает, что все было с точностью до наоборот. Что это ты затащил Баттерса в убежище.

Мыш разинул пасть в довольной собачьей ухмылке.

– Но из этого следует, что ты понимал, что Кумори тебе не справиться, и что она представляла опасность для Баттерса. И ты знал, что я хотел, чтобы ты защищал его. Значит, это ты решил вместо того, чтобы драться или удирать, спрятать его, – я нахмурился. – А собакам не положено быть такими хитрозадыми.

Мыш негромко фыркнул, тряхнул лобастой башкой и повалился на пол пузом вверх, чтобы я почесал ему розовые паха.

– Ну и черт с ним, – сказал я, уступая его умильной ухмылке и наклоняясь, чтобы почесать ему пузо. – Ты это честно заработал.

Спустя пару минут из ванной появился Баттерс.

– Прошу прощения, – произнес он. – Нервы. Я… гм… Гарри, мне очень жаль, что я удрал вот так.

– Укрылись от противника, – поправил я. – В военных делах, когда вам не хочется говорить, что вы драпали как заяц, вы всегда можете сказать, что «укрылись от противника». Звучит более героически.

– Верно, – согласился Баттерс, покраснев еще сильнее.

– Это очень занятное дело – укрываться от противника, – заметил я. – Я так все время укрываюсь.

– Так что случилось? – спросил Баттерс.

– Я вызвал Эрлкинга, но мне помешали запереть его. Они зашли в дом, совсем ненадолго, и… – я вдруг поперхнулся. Мое облегчение от того, что с Баттерсом и Мышом ничего не случилось, начало таять, потому что до меня дошло, наконец: Кумори искала в доме вовсе не их.

– Что? – тихо спросил Баттерс. – Гарри, что-то случилось?

– Сукин сын, – выругался я, с трудом удержавшись от более крепких выражений. – Как я мог свалять такого дурака?

Я повернулся и, шатаясь, устремился по коридору, через гостиную – на кухню. Подняв руку с амулетом, я осветил стол.

На нем не лежало ничего, кроме пустых чайных чашек, банок из-под пива, погасших свечей, бумаги и карандашей.

На том месте, где лежал Боб-череп, не было ничего.

– Ох, черт, – пробормотал Баттерс. – Ох, черт. Они его забрали.

– Они его забрали, – эхом прорычал я.

– Но зачем? – прошептал Баттерс. – Зачем они сделали это?

– Затем, что Боб не всегда принадлежал мне, – ответил я. – Прежде он принадлежал моему бывшему наставнику, Джастину. А еще до того – некроманту, Кеммлеру, – я в ярости развернулся и врезал кулаком по дверце холодильника с такой силой, что на металле осталась вмятина, а на костяшках пальцев – кровь.

– Я… я не понимаю, – признался Баттерс еще тише.

– У Кеммлера Боб занимался тем же, чем у меня. Работал консультантом. Ассистентом при научных опытах. Говорящим справочником магической теории, – объяснил я. – Потому Коул и забрал его.

– Коул собирается ставить опыты? – не понял Баттерс.

– Нет, – огрызнулся я. – Коул знает, что Боб принадлежал Кеммлеру. Что Бобу известно все то, что знал Кеммлер.

– Ну и что?

– Это значит, что Коулу больше не нужно искать «Слово Кеммлера». Ему вообще не нужна больше эта дурацкая книжка, потому что у него в руках дух, который помог Кеммлеру ее написать, – я тряхнул головой, пытаясь унять противный металлический привкус во рту. – И я, можно сказать, сам отдал его ему в руки.

Глава тридцать пятая

Я раздраженно покосился на окровавленные костяшки пальцев.

– Собирайте шмотки и держитесь рядом с Мышом, – рявкнул я. – Мы едем.

– Едем? – переспросил Баттерс.

– Вам здесь небезопасно оставаться. Им известно про это место. Я не могу оставлять вас здесь.

Баттерс поперхнулся.

– Куда мы едем?

– Они весь день следили за мной. Мне надо убедиться, что с людьми, с которыми я встречался сегодня, все в порядке, – я задержался, пытаясь привести мысли в порядок. – Ну и… мне нужно отыскать книгу.

– Книгу некроманта? – спросил Баттерс. – Зачем?

Я достал из кармана ключи и направился к Жучку.

– Затем, что у меня, черт подери, до сих пор ни малейшего представления о том, что должно случиться в их этом Темносиянии. Единственное, что я понял и попытался предотвратить, было призвание Эрлкинга, но это пошло у меня коту под хвост. Я то и дело обжигаюсь, потому что мало знаю о том, что происходит. Мне надо рассчитать, как бы ловчее вставить отвертку в Коуловы шестеренки во время Темносияния.

– Зачем?

– Затем, что единственное, что я мог бы сделать кроме этого – это пытаться прорваться сквозь толпу некромантов и всякой нежити и попытаться прокомпостировать его билет в открытую, лицом к лицу.

– А это не получится?

– Не хотелось бы пробовать, – буркнул я и вышел на дождь. – Я, можно сказать, наилегчайший вес, а они все выступают в сверхтяжелом. В открытом бою, думаю, Коул без труда надерет мне мою многострадальную задницу. Мой единственный шанс – драться хитро, а для этого мне нужно больше знать о том, что происходит. Для этого мне и нужна книга.

Баттерс поспевал за мной, держась за ошейник Мыша. Мы уселись в Жучка, и я завел мотор.

– Но мы до сих пор не знаем, что означают эти цифры, – сказал он.

– Это можно исправить, – буркнул я. – Прямо сейчас.

– Гм… – заметил Баттерс, когда я вывел Жучка на улицу. – Вы можете, конечно, говорить «прямо сейчас», сколько вам угодно, но я этого пока так и не знаю.

– Это может быть шифр? – спросил я. – Как от сейфа?

– Цифры в старых сейфах означали количество оборотов по часовой стрелке и против. У тех, что поновее, это просто цифровой код, но если вы только не найдете сейф с шестнадцатизначным кодом, это нам поможет очень мало.