Николай Басов

Тотальное преследование

Часть первая

ЗАВОЕВАНИЕ ЗЕМЛИ

1

Девушка сидела напротив Тома с самого начала, еще когда никто не отходил от стола. Голубоглазая, только на внешней стороне радужки виднелся темный ободок. Держалась она отстраненно и, как Том понял по разговору, пришла с дочерью. Девочке было чуть меньше десяти лет, она спокойно играла в комнате Саввы с совсем мелким мальчонкой.

Невеста, как Том привык величать Настю, разумеется, сидела рядышком, но когда все выходили покурить, тоже куда-то удалялась. Компания собралась разношерстная, многие виделись впервые, поэтому Том слегка стеснялся, – такие компании ему не нравились. И ведь Савва предупреждал об этом, но невразумительно, вот Том и попался. Если бы знал, не пошел бы на эти посиделки, скорее всего отправился бы к Невесте, хотя, с другой стороны, там ее родители… А они не всегда к месту.

Потом Настя пропала надолго. Том в это время сидел в большом кабинете отца Саввы и курил свою трубочку. Она забилась смолкой, приходилось ее то кочегарить больше необходимого, то вовсе перенабивать. Идти в большую комнату, где шумело основное сборище, медленно, но неотвратимо склоняющееся к танцам, не хотелось. Вернее, девчонки, конечно, захотели танцевать и решили устроить небольшой переворот, чтобы сподвигнуть на это и своих кавалеров. «Может, тоже пойти», – лениво раздумывал Том и никуда при этом не шел – как сидел, покуривая, так и не двинулся с места.

Незаметно он остался в одиночестве, остальные курильщики откочевали из кабинета. Тогда-то и раскрылась дверь, в нее осторожненько, боком, вошла эта голубоглазая. Уселась напротив Тома, подобрала глухое вечернее платье, не прикрывающее только тонкие лодыжки, улыбнулась в полумраке и сказала:

– Как я поняла, вас зовут Томом? Странное имя.

– Ничего странного. Отец у меня долгое время работал в Грузии, а там есть имя – Томаз, с «з» на конце. Вот он и назвал меня… в честь одного из своих друзей, кажется.

– А фамилия?

– Извеков, – теперь уже усмехнулся Том. – Дед из детдомовских, после войны там наловчились давать фамилии – Непомнящий, или Бессмертнов, или Живой… Но дед оказался у людей поумнее, они и придумали такую фамилию, от прилагательного. – Том вздохнул и спрятал трубку в карман. – Когда Союз распался, он перебрался в Кинешму, но теперь это дело прошлое. Он умер.

– А ваши родители?

– Вы всегда задаете так много вопросов?

– Только тем. кого хочу расспрашивать.

Том призадумался. Зачем ей это, почему она вздумала так на него наехать? В конце концов он так и спросил.

– Вы меня интересуете, – просто сказала девушка. И тут же протянула руку. – Лариса, можно Лара. – Том пожал холодные пальцы, а потом снова уселся поудобнее. – Я про вас много знаю. И давно хочу познакомиться. Поэтому и пришла сюда.

– Даже с дочерью?

– С ней, чтобы все было ясно. С самого начала.

«Это что же, – подумал Том, – она за мной ухаживает? Чушь какая-то, я же с Настей, Невестой…» Ее даже в КБ так подружки называли, всем было известно, что он, Том Извеков, сделал ей предложение, которое было с некоторыми оговорками принято.

– Я тут не один.

– Знаю, но это меня, как видите, не остановило. – Лара посмотрела в большое, довольно высокое окно сбоку от Тома, за которым падал снег.

Что и говорить, сочельник получился на славу, вот только это был католический сочельник. Но народ все равно решил его отметить, а Савва предложил провести вечер у него, с чем все, разумеется, согласились. Отец Саввы был не кто иной, как главный инженер завода, квартира у него была огромная, Том даже не был уверен, что она пятикомнатная – кажется, в ней была такая запредельная штуковина, как специальный закуток для прислуги. Дом-то старый, сталинской еще постройки. И располагалось жилье Саввы удобно, почти в центре города, неподалеку от набережной и всяческих автобусов. Правда, до общежития, где обитал Том, езды более получаса, но на это жаловаться не приходилось, если уж Савва считался его, Тома, главным другом…

– Вы вместе с Саввой работаете?

– На кораблестроительном, в КБ. Он – технолог, а я электрикой занимаюсь. И немного прибористикой, но это только когда меня заставляют.

– Нравится работа?

– Нет. А где вы трудитесь?

– Хирургическая сестра, в первой клинической, хотела когда-то стать врачом… Не вышло.

Голубоглазая Лара посмотрела на дверь – вспомнила о дочери. Том кивнул: о раннем замужестве, неудачном и скоренько развалившемся, отложенных планах по поводу мединститута и нынешнем одиночестве догадаться было нетрудно.

– Значит, вы пришли, чтобы поймать меня тут? Или я обольщаюсь?

– Так и есть. – Лара медленно улыбнулась, на этот раз грустно. – Савва – младший брат моей лучшей подруги… Она сейчас далеко – вышла замуж и живет в Питере.

– Я знаю, она окончила питерскую корабелку. – Том вздохнул и решил, что не слишком разоткровенничается, если признается: – Когда-то я и сам хотел туда поступать. Но это превосходило финансовые возможности семьи. Пришлось тут, в Ярославле.

– Нравится наш город?

– Река нравится, хотя я мечтал о море, о больших верфях, об океанических кораблях. А город… Люди нравятся больше.

– Ты знаешь, что производишь впечатление человека, который оторван от всего разом? – спросила Лара, подчеркнуто переходя на «ты».

– Я неудовлетворен… работой, бытом, может быть, перспективами. – Он вздохнул и попытался снова набить трубку. – Но казаться оторванным – нет, не признаю.

– Давно видел маму?

– Она вышла замуж вторично, у нее своя жизнь.

– Вот у меня родителей не осталось. – Лара вздохнула. – А знаешь, как иногда хочется, чтобы… – Она закусила губу. – А невеста у тебя очень красивая. Она кто?

– С нами работает, чертежницей. Отец на нашем заводе начальник цеха, мама… Не знаю, кажется, я видел ее на какой-то фотографии в милицейской форме. Обычная семья, хорошая, честная. – Он действительно не знал, что еще можно добавить.

– Ты не любишь ее.

– Твое-то какое дело? – Том хотел, чтобы в нем взыграло возмущение, но как-то не получилось.

– Если хочешь знать, я хоть и старше тебя намного, но положила на тебя глаз. Поэтому меня это тоже интересует.

«А вначале показалась робкой, – вспомнил Том, – ну и ну!»

Бухающие даже среди толстых стен отзвуки музыки вдруг стали на миг высокими, потом резко оборвались. Послышались выкрики, кто-то кому-то орал приказным тоном, кто-то рычал, какая-то девица взвизгнула.

Том поднялся, сунул неразгоревшуюся трубку в карман и вышел в большую комнату. Тут пытались подраться, не очень успешно, впрочем. У одного из весельчаков с пшеничным чубом, вероятно, считавшего себя роковым красавцем, под скулой расплывался синяк, у другого губы были в крови. Обоих, конечно, уже разняли и старательно удерживали. Какой-то напившийся толстячок в галстуке, съехавшем чуть не за ухо, по-прежнему орал:

– Олухи, не могли выйти, прямо тут решили праздник испортить?!

Вероятно, он еще не допил. Настя вдруг вылетела одним прыжком из компании девчонок и оказалась рядом с Томом, обхватила его за руку и словно бы спряталась за него. Том удивился, но посмотрел на девушек и все понял.

Драка-то случилась из-за Невесты. И вот теперь он оказался в нее как бы втянут, хотя сидел в кабинете отца Саввы, покуривал и разговаривал с Ларой. Скверно вышло: если бы Том сидел тут, тогда и драки бы не случилось. Парень с синяком вдруг переключился на него и принялся что-то выкрикивать, едва проглатывая матерщину. Тот, что был с разбитыми губами, расслабил руки, ребята его отпустили, и внезапно он снова бросился в атаку с воплем:

– А я говорю, она моя!..

И залепил по скуле чубатого еще разок, да с оттягом, так что по всей комнате чпокнуло. Том посмотрел на Настю: та выпила больше, чем полагалось, и к тому же стыдилась происходящего. Это гораздо лучше всяких оправданий подтверждало, что ее вина тут немалая.

Неожиданно откуда-то выскочил Савва – в одной рубашке, веселый, словно ничего неприятного не произошло, – оттащил окровавленного, повелительно вывел ребят, которые удерживали чубатого, в коридор, потом оказался у проигрывателя и попробовал его завести. И тут-то выяснилось, что отменный трехколоночный, с сабвуфером, сидишный проигрыватель не желает включаться. Девицы собрались в стайку обсуждать перипетии скандала, но Савва, даже не изменившись в лице от поломки проигрывателя, подошел и к ним.

– Ничего страшного, будем плясать под телевизор!.. А что остается? – И комично развел руками. Вот за это его все и любили – за неизменную и добротную интеллигентность.

Телевизор включили на полную мощность. Передавали там какую-то лабудень, музыкальные программы часто прерывались трансляциями того, как празднует Рождество Европа.

Некоторое время Настя не отходила от Тома, держала его за руку, и он не знал, что делать, потому что танцевать не хотел. Наконец решил ее уговорить не уходить пока:

– Ничего страшного, ребята подпили… Если никто не будет вспоминать, они к концу вечера брататься начнут.

И лишь потом понял, что первое ошеломление Насти уже прошло и она сама не хочет уходить. К тому же к ней присоседились какие-то девушки, пытались, кажется, поговорить о том, что и как произошло. И утешить, может быть, даже с оттенком зависти – не из-за каждой такие страсти загораются.

Довольно скоро Том отошел в уголок, по-прежнему совсем не жалея, что не любит и не умеет танцевать. Он и не заметил, как рядом с ним оказалась Лариса. Она вдруг взяла его ладонь в свою – незаметно для всех, кроме них двоих. Это вызывает сильное чувство, когда тебя так берут за руку – совсем не похоже на расхожее рукопожатие…

И еще от нее веяло, кажется, участием, некоторой формой поддержки, по сравнению с которой даже Невестина красота не вызывала чрезмерных надежд. «Дело в том, что она – опытная», – решил Том, но отказываться от той теплой волны, что исходила от Лары, не хотел.

Он не знал, что этот вечер долго будет ему помниться. И даже очень долго – много веков и во многих местах, о которых он в тот момент и не догадывался. Просто потому, что все было таким обыденным, таким человеческим… А дальше случилось вот что.

Музыкальный канал вдруг сорвался с приема, по экрану пошли разводы, кто-то даже высказался, мол, дождались: сидюк накрылся, теперь и телик… Но неожиданно возникла странная, временами уплывающая в сторону картинка, которая демонстрировала что-то бесформенное, фиолетовое и жуткое. А потом она заменилась на необычного диктора в какой-то пропотевшей футболке.

Том потом пытался понять: человеком был диктор или нет? Что-то в грубых, незнакомых чертах его лица наводило на сомнения в человечности. На дурацком, но вполне вразумительном русском диктор, помявшись, объявил: «Мы прибыли к вам из другой звездной системы, земляне. Мы вас завоевываем».

2

Все закрутилось в невероятном темпе. Не прошло и трех дней, как Том оказался в офицерской казарме, приписанной к инженерным частям, поэтому стройбатники ее как бы делали для «своих». Но все равно это была казарма, с ее непередаваемым запахом, скученностью, бестолковостью и привычным произволом старших над младшими.

В казарме этой выяснилось, что никто не знает, что следует делать. Кого-то куда-то посылали, приписывали к каким-то частям третьей очереди развертывания, но уже по прошествии нескольких дней эти же люди возвращались, потому что там, куда их посылали, никто не знал и не понимал даже, что с ними делать. Это происходило не раз и не два.

В эдакой возне, когда Том даже в штаб пытался протолкнуться (пусть и не привык соваться к начальству лишний раз – нормальная практика, усвоенная им еще на заводе), про него неожиданно вспомнили. Отослали за двести километров куда-то на север, придали два отделения голодных и вечно хмурых солдатиков, которые, как выяснилось из разговоров в курилке, и автоматов-то в руках не держали, и заставили настраивать, а потом и таскать куда-то мобильные электростанции. Зачем они были нужны, кому, для чего – все это осталось для Тома большой загадкой. Но с заданиями он справлялся по всей форме. Вот только спать приходилось в зимних палатках, с солдатами, поэтому уже через несколько дней половина его людей отправилась в лазарет с банальной простудой, но у двоих все же случилось воспаление легких. А один паренек даже обморозился, и в лазарете его так хорошо полечили, что, по слухам, он довольно скоро умер.

От этого отношение Тома к армии, впрочем, не изменилось. Ему все время казалось, что это только начало войны, что сопротивление пришельцам, откуда бы они не пришли, вот-вот начнется в самом скором будущем и, возможно, окажется успешным. Да и машины, с которыми, как выяснилось, Том умел обращаться куда лучше, чем с подчиненными ему людьми, внушали некоторую надежду на разумность происходящего. Но, к сожалению, всего лишь надежду. А однажды ночью, когда Том ворочался без сна в окружении таких же парней, он придумал, что сама потребность в этой надежде, в необходимости слепо и почти бездумно полагать, что все происходящее разумно, как раз и ставит на самой этой разумности большой и жирный черный крест.

Как ни удивительно, это соображение подтвердилось к вечеру следующего же дня – людей разобрали по другим отделениям, а самого Тома отослали назад, в уже знакомую казарму, в которой ему так не хотелось оказаться снова, что он по дороге чуть не дезертировал в Ярославль.

Тут стало понятно, что людей армия набрала уже столько, что обедать приходилось в две смены, и то не всем доставалась хотя бы тарелка отвратительной «кирзы» с какой-то подливой, густо замешанной на консервированной томатной пасте в качестве источника витаминов. Но место Тому нашли, правда, на третьем этаже поставленных ярусами коек, только с бельем было, разумеется, очень худо. Но у Тома от командировки остался почти чистый спальный мешок, иначе бы тоже, вероятно, в эту зиму подхватил что-нибудь вроде воспаления легких, и он сумел устроиться. Вот только мешок этот приходилось оберегать – в казарме, пусть и офицерской, народ подобрался разный, могли и утырить.

Но в действительности, если что и тырили по-настоящему безжалостно, так это батарейки к радиоприемникам. Еще воровали фонарики, но скоро эта практика прекратилась, потому что батареек для них уже не хватало. Предметом особой гордости и, соответственно, зависти оказались фонарики, которые можно было заряжать от сети. Еще у пары ребят были фонари, которые нужно было все время подкачивать, как кистевой эспандер, и которые за специфический звук называли «жучками». Тогда же Том и проявил себя, смастерив из кусочков консервной банки и проводков переходник, и теперь половина ребят могли послушать радио, подсоединив к «жучкам» вместо лампочки эту хитрую приспособу. Только звук в приемничках получался при этом слабым, поэтому «подкачивать» электропитание допускали не всех, а только самых сильных.

Радио слушали постоянно, хотя ничего особенно интересного не передавали. Почему-то много гнали классической музыки и, разумеется, старой попсы, а вот новости были короткими и такими путаными, что даже самые спокойные и нетребовательные ничего в них не понимали. Где-то, как говорилось, произошла высадка инопланетчиков, но их героически отбили, и оказались эти чужие бойцами не ахти, не самыми толковыми. Кто-то наш, русский, даже сбил одну из летающих тарелок, получил орден от правительства, которое, как водится, непрерывно заботилось о человечестве… Вот, как ни странно, и все.

А однажды в казарме появился строгий, хмурый майор в окружении почти десятка бойцов с автоматами и штыками на поясах, и все эти приемники отобрал. Зачем, кому они мешали – так и осталось непонятным. Тогда активно стали размножаться разные слухи. Некоторым можно было верить, другим, конечно, нет.

Говорили, что тем, кто сдался пришельцам, кормежка и вообще пребывание в плену обеспечиваются не в пример лучше, чем в армии. Еще болтали, что некоторые страны перешли на сторону пришельцев, получив какие-то гарантии стабильности и сохранения прежних властей. Но Том отмахивался от этих пересудов – все они казались недостойными доверия. Хотя стирать белье приходилось в ледяной воде, от чего по ночам иной раз так ломило пальцы, что он едва не стонал.

Потом снова поднялась кутерьма. В армии всегда так: или «быстро-быстро», или приходится бездельничать и ждать, ждать… На этот раз все действительно произошло как-то слишком уж мгновенно. За сутки Тому выдали новый ремень с кобурой, исцарапанный пистолет Макарова и два магазина к нему. Патронов, пахнущих незнакомой смазкой, дали две коробочки, правда, они развалились, и скоро в карманах его бушлата образовалась непонятная масса из раздавленного картона, неаппетитной желтой смазки и светлых патронов. Том уже знал, как чистят пистолеты, но вот оружейного масла не достал, поэтому приходилось пользоваться собственным одеколоном и какой-то фигней, которую он выиграл в шашки в казарме. Парень, у которого он выиграл этот пузырек, говорил, что это чистейшее фреоновое масло, подходящее даже для швейных машинок.

А ночью Тома разбудили, велели командовать взводом и отправили на машинах куда-то в поле, километрах в ста от Ярославля, ближе к Угличу. Там ему надлежало «развернуть вверенную часть и ждать дальнейших приказов».

Народу на этом поле собралось довольно много, пожалуй, больше батальона, но его взвод поставили сбоку – как это называлось на жаргоне военных: на батальонном фланге, – у рощицы, грустной и неживой по зимнему времени. Это поле Том облазил и выучил досконально и временами ему начинало казаться, что он будет помнить его всю жизнь.

Две палатки, костры, пресловутая рощица, торчащие из-под снега стебли подсолнухов и той гадости с трубчатыми стеблями и широкими, коричневыми от мороза, зонтичными венчиками, которую выращивали на корм скоту и об которую можно было обжечь кожу серьезнее, чем о крапиву. Горячую пищу подвозили неаккуратно, не каждый день, но концентратов пока хватало. Их-то солдатики и разогревали на кострах, да так, что очень скоро – опять же от безделья, – выяснилось, что по-настоящему готовить умеют только двое из тридцати с гаком человек, которые были у Тома в подчинении. Разумеется, этих двоих сделали бессменными кашеварами, что им очень понравилось, потому что обеспечило и сытость, и немеркнущий авторитет.

Иногда приезжал кто-нибудь на армейском уазике и строжайшим тоном называл радиочастоту, по которой следовало получать приказы, а пока они не поступили, необходимо было давать регулярные отзвоны: мол, часть на месте, ЧП не произошло, противник не появился. И все в таком духе. Правда, по прошествии пары-тройки суток после подобных наездов такие «переклички» становились бесполезны, потому что там, куда следовало докладываться, все куда-то исчезало, и ответных сигналов Том не получал. Зато можно было ставить эти станции на прием, и хотя радиус собственного действия у них был невелик, кое-что подслушать получалось. Но по-прежнему на волнах, которые удавалось поймать, звучала музыка либо передавали совсем уж невразумительные сводки.

А потом грянула настоящая война.

Однажды под утро к ним в палатку ввалился заснеженный капитан, приказал строиться и занимать оборону на опушке рощицы. И уходя, сообщил, чтобы стреляли во всех, кто окажется в другой, не русской форме. Том хотел спросить, как быть со штатскими, но не успел, капитан уже умчался куда-то на лыжах.

Тем не менее взвод изготовил «калаши», выстроился по опушке и стал ждать. Довольно скоро с запада появилось пять танков. Шли они без пехоты, но от них веяло такой мощью, что стало страшно.

И опять же непонятно – сражаться с этими танками или это были свои? Даже бойкий ефрейтор Сагдеев, который, как подозревал Том, пару раз вообще бегал в соседнюю деревню то ли за самогоном, то ли к подвернувшейся там подруге и который рассказывал вечерами, что пришельцы города не разрушают, потому что им нужна инфраструктура человечества, не мог ничего сказать о наличии у инопланетян танков.

Танки выглядели незнакомо, но кто в них действительно сидел, Том не догадывался. И еще поднялась метель. Ладно бы просто поземка загуляла по полю, а то ведь действительно завьюжило. Видно стало метров на пятьдесят, не больше, и сделалось почему-то очень голодно. А приказать кашеварам приготовить чего-нибудь Том опасался – дым от костров, даже в такую метель, мог выдать расположение взвода. Все-таки натопить снега на керосинках и заварить чаю пришлось, иначе до вечера на одних сухарях, которыми были набиты карманы солдат, они бы не протянули.

Том и сам решился пообедать, жалея, что не догадался в свое время спрятать коробки с патронами в полиэтиленовый мешок, и вот теперь приходилось жевать хлеб вперемешку с порошком крахмального киселя и патронной смазкой. И зачем он только сунул эти патроны и брикет с киселем в один карман?.. Вероятно, просто сработала привычка запасать еду на будущее, и теперь это будущее наступило, черт побери!.. А потом начался бой.

Над метелью неожиданно проглянуло солнышко и помогло увидеть, как из серо-снежного неба вынырнули три очень странные, закругленные машины без крыльев. Одна пошла на бреющем и принялась палить тонкими лучами куда-то влево. А остальные навалились на другую сторону поля, и лишь тогда по звуку ответных выстрелов Том догадался, что кроме танков там были и зенитки, которые тоже принялись стрелять, но продержались недолго, хотя одну из бескрылых машин, кажется, подранить сумели. Потом где-то еще взлетали ракеты – поочередно то белые, то зеленые. Что это значило, никто не догадывался.

И вдруг все поле перед взводом расцвело сполохами огня, фонтанами снега и земли, а по ушам ударила почти непрерывная взрывная волна, больше похожая на рев, чем на раздельное буханье. Том прокричал команду окапываться поглубже… И вдруг все кончилось.

Том поднялся на колени – стоять на ногах он не мог, из-под шапки по шее текла кровь. В голове стоял звон, да такой, что даже поднять веки, чтобы осмотреться, было трудно. Но нужно… Оказалось, что вокруг все сожжено до земли – снег, лежавший неровными большими проплешинами, стаял. От палаток и самой рощи остались одни воспоминания. Там и сям лежали тела ребят, почти никто из них и выстрелить не успел, а на некоторых еще тлели бушлаты.

В пронизанной солнцем снежной пелене над Томом как-то странно, боком пролетел обычный, человеческий штурмовик. Его даже с болью в башке можно было услышать, но сверху его уже пытались нанизать те же лучи, которыми первая из атакующих летающих тарелок ударила по батальону. И хотя за метелью было не видно, что в действительности происходит, скоро звук двигателей самолета оборвался, а затем раздался взрыв, от которого дрогнула даже метель. Вспышки Том не увидел, но и без нее стало понятно, что штурмовику конец.

Ребята почти все были искромсаны, в живых осталось семь человек, не считая Тома. Трое были сильно контужены, у них текла из ушей кровь, одному разорвало живот, еще одному изломало руку – кажется, в трех местах, – так что она приняла совсем уж немыслимую форму. Том забрал тех двоих, что почти не пострадали, приказал оставаться за старшего ефрейтору Сагдееву, понемногу преходящему в себя, и пошел к батальону.

Когда они пересекали поле по направлению к штабу, над ними появился вертолет, который силой своих винтов завивал такие косы снега, что это было бы красиво, если бы он не принялся стрелять. Один из двоих прихваченных Томом солдатиков бросился в сторону, и его убило стразу. А когда Том с другим бойцом побежали по полю, оскальзываясь чуть не на каждом скачке, вертолет дал еще пару очередей и положил того солдатика, который бежал за Томом. Это был пожилой, рассудительный и медлительный мужичок, он не способен был бегать быстро, это его и погубило. Снарядом из скорострельной вертолетной пушки ему оторвало правую ногу.

Том, убедившись, что вертолет улетел, вернулся и присел перед солдатом. Но тот только и сумел проговорить мерзлыми губами:

– Что же они по своим-то?.. Или предатели нашлись?

Да, вертолет, возможно, сделанный людьми, стрелял теперь по ним, и это было несправедливо. Том не нашелся, что ответить, и просто ждал, пока солдат не умер. Спасти раненого в этой мертвой пустыне, постепенно вновь покрывающейся снегом, было невозможно. Том подхватил автомат с запасными рожками и пошел дальше.

Когда ему уже чудилось, что он заблудился в снежной круговерти, впереди показался танк. Машину здорово покорежило, башня слетела с корпуса, но не до конца, и висела, словно голова, неловко отсеченная неумелым палачом. В черную землю уперлось толстое дуло в зимних маскировочных разводах. Танк горел уже не сильно. Из переднего люка свисало тело водителя, он стонал, вся спина у него дымилась, и эта обугленная плоть распространяла такой запах, что Тома вывернуло. Но он все же попытался вытащить паренька.

Тот оказался не тяжелым, но лишь когда Том положил его на снег, пробуя загасить тлеющую ткань, он обнаружил, что нижняя часть водителя попросту сгорела до костей и страшно ужалась сделалась, словно бы частью карлика, приставленной к нормальному человеческому торсу. Разумеется, парень умер быстро.

Тогда Том отошел в сторону и умылся снегом, тихо матерясь на неизвестных летчиков, которые так легко, даже небрежно раздолбали весь их батальон, посланный кем-то на бессмысленную и бесславную смерть. Снег был грязный, но умыться было необходимо, чтобы скрыть слезы.

3

Свой батальон Том нашел, когда уже стали собираться какие-то ненормальные для русской зимы, красноватые сумерки. Действительно, все окрасилось в багрец, хотя дымки никакой на близком расстоянии заметно не было – ни на снегу, ни на том крошеве, которое осталось от их части.

Позже Том решил, что это у него странное последствие контузии, какой-то сдвиг со зрением. И хотя он по-прежнему не понимал, почему и зачем выжил, но абсолютно твердо знал, что медленно приходит в норму. Настолько, что когда в этих сумерках увидел дымок, пошел в правильном направлении.

Оказалось, почти три взвода выжили и даже командир батальона – майор – уцелел. Он-то и стал к утру восстанавливать подобие боевой части, назначил командиров взводов, проверил наличие оружия, оборудовал для раненых обогреваемую по-черному палатку, даже нечто вроде завтрака сумел устроить. Вот пища, а главное – горячий чаек были очень кстати. Люди, хотя и понимали, что проиграли бой самым жестоким образом и потеряли многих из тех, с кем за последние дни успели сдружиться, все же немного воспряли.

Еще, конечно, у них было оружие. Нашли пару тяжелых снайперских винтовок, почти не пострадавших, хотя одну потом пришлось перебирать, три пулемета и даже два ротных миномета с кучей боеприпасов к ним.

Бросить убитых, не попытавшись похоронить их, было нелегко. Но, во-первых, все-таки стояла зима, и, значит, долбить мерзлую, тяжелую землю саперными лопатками было невозможно. А во-вторых, за вьюжную ночь снег так укрыл следы вчерашнего разгрома, что ковыряться в сугробах показалось немыслимым.

За следующий день, опять довольно вьюжный, с поземкой на любом сколько-нибудь открытом месте, перешли на новую позицию. Зачем это было сделано, ни Том, ни кто-нибудь из других командиров взводов так и не понял, но майор настаивал, и его, конечно, послушали. Прошли километров десять, и теперь, как сказал майор на вечернем биваке, можно было к следующему утру дойти до расположения полка, вот только двигаться в темноте оказалось трудно, главным образом потому, что приходилось тащить раненых.

На следующий день кончились припасы, солдатики, кто поумнее, полезли в вещмешки, и какой-никакой ужин все же устроили, но этого было мало. Зато один из новых подчиненных Тома предложил ему четверть настоящей луковицы, которая отлично пошла с неизменными сухарями. Парня звали Зураб, он проникся к Тому доверием, потому что, как выяснилось, тоже работал до войны на Ярославских верфях, монтажником трубопроводных систем. На каждом, самом небольшом корабле была пропасть этих самых трубопроводов, вот их-то он и монтировал, а потом еще и налаживал, как словоохотливо пояснил Зураб вечером, когда они, измотанные и слегка обмороженные, укладывались на лапнике, чтобы хоть немного поспать.

Полк нашли крепко за полдень на третий день после боя. От всей деревеньки, где полк расположился, даже от штабных землянок, невесть каким образом вырытых в чистом поле, мало что осталось. Не составило труда разобраться, что бой тут был более жестоким и окончился еще более страшным разгромом. Зато в кузове недогоревшего грузовика нашлись неплохие и разнообразные консервы, а еще – картонный ящик с папиросами «Беломорканал». От одного их вида дохнуло таким домашним уютом, что Том не стал экспериментировать с трубкой, а с наслаждением принялся тянуть эти папиросы одну за другой.

Лишь к вечеру следующего дня они вышли к какому-то городку, который выглядел совершенно нормальным, не затронутым никакой войной, тем более расстрелами всего живого с воздуха боевыми машинами пришельцев. Был он мал, пожалуй, обитало в нем едва ли больше трех-четырех тысяч человек, но они жили, ходили по улицам, и на крыльце крайнего дома покойно, как бывает зимой, сидела собака, исполняющая свои собачьи обязанности. Поэтому майор решил пока в городок не входить, как ни плохо им приходилось после такого-то похода.

В наблюдение решили отправить двоих, и Том вызвался на это задание, перепоручив командование своим взводом, как майор назвал те два десятка ребят, которые теперь ему подчинялись, незаменимому Сагдееву. С Томом вместе пошел и Зураб. На что пришлось согласиться, тем более что он не курил и у него можно было разжиться папироской – свои-то у Тома уже кончились, – а этот новоявленный приятель ни разу в подобной просьбе ему не отказал.

Соорудив на опушке лесополосы, подходившей к городку чуть не до самых огородов, неплохое лежбище из лапника, они вдвоем провалялись на нем полночи. Ничего необычного в городке заметно не было, и часа за два до рассвета майор решил в городок войти. Вот тогда-то случилось нежданное.

Стоило им двинуться к домам, как неизвестно откуда, словно из-под земли, появилось с три десятка необычных фигур. Они были в тяжелых на вид и плотных темно-красных комбинезонах, в серых сапогах и с пушками непривычного вида в руках. Эти пушки Том не рассмотрел – темно же еще было, а атакующим темно-красным бойцам свет был вовсе не нужен, у каждого на морде болталось что-то вроде прибора ночного видения. К тому же осветительные ракеты, которые стали бросать люди, горели недолго. Все же они позволили понять, что противник обращался со своими пушками легко, как с пластмассовыми игрушками.