Николай Басов
      Мир вечного полдня
      (Мир вечного полдня No1)
      Летопись первая.
      Проблема выживания
      Часть 1. Мир вечного полдня
      1
      Ростик проснулся, потому что солнце жгло глаза. Это было странно, он спал на отцовской "уличной" раскладушке, под любимой семейной вишней, а значит, солнце не могло его осветить. Оно появлялось тут лишь после одиннадцати, а сейчас не могло быть одиннадцать, он это знал наверняка, он не выспался.
      Да, не выспался, он прекрасно понимал, что его клонит поспать еще часа два, тем более что сегодня ему полагается иметь соображающую голову. Ему предстоял экзамен по математике, от которого зависело, что он будет делать дальше, куда направит свои стопы, как говаривал отец, обсуждая возможные институты.
      Он открыл глаза... и скатился с раскладушки, запутавшись в одеяле, которое поверх пледа, под которым он спал, подражая отцу, на него положила мама. Должно быть, решила "утеплить" его, когда он уже уснул. Она часто не одобряла, когда кто-то спал во дворе, говорила о росе, о прохладном воздухе и возможных тарантулах. Все это была ерунда, тарантулов у них сроду никто не видел, а прохладный воздух идет только на пользу. Как отцу.
      И тогда он понял, почему солнце светит прямо сверху на его несчастную голову - он проспал. Ростик посмотрел на часы, оказалось, уже половина двенадцатого... Проспал!
      Нет, на двенадцати стоит не маленькая, а большая стрелка, а маленькая... Она чуть зашла за шесть часов. Значит, сейчас без чего-то четверть седьмого?
      Он поднял голову, посмотрел на желтый солнечный диск, висевший в зените, пробивающий не только реденькие сероватые облачка, но и хитроумно обошедший спасительную вишню, под которой летом он спал почти столько времени, сколько помнил себя, с младенчества, а ночевал уже года три, с тех пор как мама поддалась уговорам отца, что он - Рост - уже большой.
      Итак, часы врали. Встали, пока он спал, и вот сейчас, почти в полдень, пытаются утешить тем, что он еще может успеть на экзамен. Взвесив такую возможность, Ростик нашел шлепанцы, вырезанные из старых кедов, и пошел в дом.
      - Мам, мама!
      Никто ему не ответил. Он дошел до третьей, самой дальней, комнаты, где размещалась родительская спальня, и с удивлением уставился на кровать. Мама не убрала за собой постель - положительно, мир сошел с ума.
      Ну, с отцом все понятно, он еще месяц назад ушел на какую-то свою "летневку", потому что такая у него работа - он радиоинженер, связист, "маркони" и вообще у них в городе личность легендарная, поскольку один из немногих общался с живыми иностранцами, на зимовках. Знает три чужих языка и говорит на них быстрее, чем по-русски. Его не будет почти до Нового года, да и то если его не уговорят остаться на зимовку, то есть на весь год целиком.
      Но вот почему мама проявила такое непривычное для себя вольнодумство, вернее сказать - распущенность? Она главврач "Скорой помощи", у нее страсть к чистоте и аккуратности - со студенческих времен. Что с ней-то произошло?
      Ростик нашел крынку молока с куском хлеба, намазанным медом, чтобы хлеб как следует пропитался, как он любит. Значит, она все-таки о нем подумала, когда убегала невесть куда, невесть когда.
      Над молоком на стене висели часы. Ростик даже поближе подошел. Так и есть, четверть седьмого, он не мог опоздать на экзамены, потому что часы эти отец выиграл на собачьих гонках года три назад на Аляске, они заводятся раз в две недели, и точность хода у них сравнима с морскими хронометрами. Так говорил отец, а значит, так и есть. В городе, говорил он, могли врать все остальные часы, особенно в головах начальников, но эти показывали абсолютное астрономическое время.
      Но как же тогда быть с солнцем? Значит ли это, что сегодня, второго июня шестьдесят седьмого года, в пятницу, день его первого и самого важного из выпускных школьного экзамена, мир сделался каким-то другим? Отца бы спросить, но он далеко, а установить прямую связь с ним почти невозможно, потому что из их широт до Арктики "досигналить" очень трудно.
      Одевшись в свои любимые брезентовые черные "техасы" с заклепками и серую майку, Ростик торопливо сжевал хлеб, махнул рукой на раскрытые где-то в середине учебники и вышел на улицу.
      Их привычная Октябрьская улица одним концом уходила к парку Победы со стадионом, а другим - к центру Боловска, где располагался райком, Дом культуры и памятник вождю. Город был вовсе не так мал, как некоторые думали, в нем имелись филиалы Воронежского университета и Харьковского политеха, обсерватория и куча заводов.
      Сейчас улица выглядела как-то не так, что-то в ней было странное. И не потому, что их привычная скамейка, которую отец увековечил из кирпичей на месте старой, деревянной, где он когда-то сделал маме предложение, выглядела слишком резко, как на контрастной фотографии. И даже не из-за того, что двухсотлетняя акация, нависшая над скамейкой, самое старое дерево в городе, не дрожала ни единым своим листом, чего быть практически не могло. А потому, что почти все жители улицы вышли к калиткам своих палисадничков и слишком негромкими, опасливыми голосами переговаривались, нервно поглядывая в сторону центра. Или вверх, на солнце, которого не могло быть там, где оно находилось.
      Здороваясь на ходу, Ростик побежал по улице. Школа - вот где сейчас должны были разрешиться его сомнения. Если экзамены уже начались, значит, врал даже отцовский призовой хронометр, а если нет... Ну, тогда Ростик не знал, что и думать.
      Но далеко он пробежать не успел, на углу, разогнавшись под тополями, он практически врезался в Кима и Любаню, торопливо шедших навстречу. Ким, корейская душа, успел выставить руки, а Люба, конечно, взвизгнула, впрочем, не очень, она была выдержанной девушкой, такой ее воспитали.
      - Ты чего так несешься? - спросил Ким в запале.
      - Ким, что происходит? - спросил Ростик одновременно с ним.
      - А мы идем к тебе узнать, что ты думаешь по этому поводу? - пояснила Люба.
      Все посмотрели вверх.
      - Значит, у вас то же самое? - спросил Рост.
      - Что значит "тоже"? Ты думаешь, у нас в саду это выглядит иначе? Это во всем городе происходит. И со всеми разом.
      Они помолчали, каждый переживал замечание Любани по-своему. Хотя выразить это словами было нелегко.
      - Ладно, - решил перейти к конструктиву Ростик. - Экзаменов нет, как я понимаю?
      - Для них слишком рано, - пояснил Ким. - Но если эти чудеса со временем не утрясутся, то их, похоже, и не будет.
      - А как они могут утрястись? - как всегда, Любаня сумела задать главный вопрос. То есть такой, после которого все чувствуют себя немного дураками.
      - Нужно идти в центр, может, на главной площади у народа есть дельные предложения? - сказал Ким.
      - Народа и тут хватает, а дельности не замечается, - ответил Рост, поглядывая на соседей, которые не расходились по домам, словно действительно чего-то ждали.
      Вдруг в конце улицы он заметил знакомую долговязую фигуру на велосипеде. Вот это было кстати. Торопливо, чтобы не опоздать, он сунул два пальца в рот и заливисто свистнул. Все обернулись на него. Но главное, велосипед замедлился, качнулся и свернул к ним.
      На веле восседал, как всегда изрядно ссутулившись, Георг Пестель, Джордж, Жорка, Георгий - все зависит от того, кто к нему обращался, - с соседней улицы. Впрочем, Ростик всегда звал его просто Пестелем. Фамилия была такая, что клички были уже не нужны.
      Годом ранее Пестель отучился в той же школе, что сейчас заканчивала и эта троица. Потом он провалил в Московском универе на биофаке последний экзамен и сейчас готовился ко второй попытке. Через пару-тройку недель он должен был отбыть в Престольную, но пока, как Ростик слышал от Любы, всего лишь уволился из зверосовхоза, где проработал этот год, набираясь практического опыта.
      Пестель был высоким, за метр девяносто, сутулым очкариком с веснушками, заливавшими все лицо от макушки до подбородка. Макушка его была видна потому, что он стригся исключительно под машинку, оставляя не больше сантиметра волос. Помимо первого разряда по волейболу, Пестель и в остальном был неординарной натурой. Ростик давно хотел сойтись с ним покороче, да как-то не получалось.
      - Ты куда? - спросила его Любаня, словно это она свистела.
      В отличие от Ростика, она знала Пестеля очень хорошо.
      - Решил прокатиться за город, там что-то видели.
      - Что? - спросил Ким.
      - Не знаю. Приходил знакомый со станции и попросил прокатиться, посмотреть.
      - Поехали вместе? - предложил Ростик и посмотрел на Пестеля. -Подождешь? Мы быстро.
      О том, что Ким или Любаня могут не поддержать его предложение, он даже не подумал. Но они и не собирались отказываться.
      Через пару минут все снова были в сборе. Все восседали на велах, разумеется, на "Украинах", кроме Любы. У той был дамский немецкий "Спорт", с тремя передачами - отличный аппарат и очень дорогой. Его привезли прямиком из Германии. На этом "Спорте" Любаня обгоняла в городе всех.
      Они выкатили с Октябрьской, поднялись на холм, за которым начинались новостройки, спустились с той стороны, где находился вагоноремонтный завод, проскочили хутор Бобыри, который был практически рабочей слободой, пригородом, построенным еще в прошлом веке, и въехали в рощу грецких орехов. Это была одна из самых северных рощиц таких деревьев, что до всеобщего сведенья еще в средней школе довел Пестель.
      В стороне от дороги, на поляне, на которой лет десять солдаты местного гарнизона устраивали себе летние лагеря, происходила какая-то возня. Ростик и оглянуться не успел, как они все вчетвером скатили с дороги и подъехали к служивым.
      Десяток квартирьеров, предназначенных для разбивки лагеря, голые по пояс, столпились у умывальников. Впереди всех стоял молоденький лейтенантик, который растерянно поглядывал на подчиненных, на солнце над головой и на колодец.
      Трое ребят вытаскивали из колодца четвертого, обвязанного толстой белой веревкой. Лейтенант спросил:
      - Ну что там, Квадратный?
      Квадратный, спокойного и уверенного вида паренек, видать из старослужащих, с такой мускулатурой, что Ростик только завистливо свистнул про себя, подтянулся на руках, сел на край колодца и негромко сказал:
      - Нет, товарищ лейтенант, нам не показалось. Там действительно никакой воды больше нет, лишь твердый, как асфальт, пол. Совершенно сухой.
      - Как же так? - нахмурился лейтенант. - Вчера еще была вода...
      - Этот колодец никогда не пересыхает, - веско произнес Пестель. - Он один из самых глубоких в округе, о нем упомянули даже в прошлом веке, описывая губернию.
      Лейтенант сделал сердитое лицо. Он был растерян больше, чем хотел показать.
      - Вы кто такие? Что тут делаете?
      - Мы? - переспросила Люба. - Мы ехали мимо.
      - Вот и проезжайте... мимо.
      - А грубить не стоит, - спокойно сказала Люба и повернула свой вел. -- Даже если колодец пересох.
      Ребята последовали ее примеру. Оказавшись на дороге, они поехали медленнее. Почему-то никому теперь не хотелось торопиться, вдруг там, за ореховой рощей, окажется что-то, чего никто из них не ожидает? Внезапно Пестель произнес:
      - Вообще-то, еще пару веков назад у нас в городке жил какой-то юродивый, я забыл его имя... Михал, Михась... Нет, не помню. Говорят, у него было пятно на голове, и если хотели его обидеть, то звали Пятнышко.
      - И что юродивый? - спросил Ким.
      - Он умел предсказывать. Был у него такой дар.
      Они молча проехали сотню метров, наконец Люба не выдержала:
      - Дальше-то что?
      - Ах, дальше? Да, дальше. Ну так вот, он предсказал, что когда-нибудь на наш город обрушится второе солнце, которое сожжет все степи, многие леса, и все станет по-другому.
      - Второе? - спросил Ростик. - Что значит - второе солнце?
      - Ну, может, такое, что будет висеть строго над головой. А первое будет вставать, как полагается, с востока? - предположил Ким.
      - Уже почти семь, - сказала Люба, - первому солнцу вполне полагается подняться над горизонтом. А где оно?
      Рост автоматически посмотрел туда, где должен был находиться восток. По крайней мере, он там всегда находился. Но сейчас там ничего не было.
      - Не знаю, - отозвался Ким.
      - Второе, может быть, такое, которое отлично от нашего, земного? -высказался Пестель.
      - Земного? - переспросила Люба. - Что ты имеешь в виду?
      Внезапно роща кончилась. Они сразу, резко, как будто
      мчались на машине, а не катили на велах, вылетели на простор... И затормозили, потому что дорога кончилась. Ровно, словно ее ножом отрезали, как полоску мягкого теста. И так же в обе стороны от дороги отрезали весь привычный мир. И началось там что-то... Необычное.
      Это была пронизанная редкими стебельками незнакомых растений земля, потрескавшаяся от жары. И она была какого-то странного, темно-красного цвета.
      Ростик вытянул шею и посмотрел вбок, туда, где в сотне метров должны были проходить железнодорожные пути вагоноремонтного завода. Их уровень остался чуть ниже взгорка, где ребята сейчас стояли. Поэтому ему хорошо было видно, что насыпь из щебенки кончалась точно так же, как и дорога. И разумеется, кончались рельсы - отрезанные гигантским аккуратнейшим скальпелем.
      Но главное, то пространство, что они видели перед собой, пространство, которое всегда обещало горизонт и привычную, короткую перспективу, теперь вообще не обещало края, не подразумевало никакой закругленности, не выглядело как привычная покатость Земли. Горизонт исчез, все стало плоским, ровным, лишь с холмами и взгорьями, протянувшимися бесконечно, в даль, которая сменялась новой далью, а та в свою очередь следующей. И в этом пространстве было столько всего, что даже голова кружилась, как иногда она кружится, если всматриваться в небо.
      - Посмотрите, - произнес Пестель и вытянул руку. - Мне кажется, я вижу развалины.
      2
      - Что это может быть? - спросила Люба. - Не развалины, а вообще -все?
      - Хотел бы и я знать, - буркнул Пестель и, вздохнув, повернул руль велосипеда.
      - Куда теперь? - спросил Ким.
      - Есть одно место, - пояснил Пестель, посмотрев на часы. - Правда, они в это время заканчивают работу... Но, может быть, сегодня решили остаться.
      "Что за место, где кончают работать, едва наступает утро?" - гадал Ростик, но не очень долго. Стоило впереди мелькнуть куполу, который он привык видеть с самого детства, как у него рассеялись все сомнения. Обсерватория! Ай да Пестель, молодец. А он и не подумал.
      А ведь отец водил его сюда мальчишкой, но он посмотрел на какие-то машины, на медлительных людей в синих халатах и больше не интересовался этим заведением. А зря, отца тут любили, и публика, по его словам, собиралась прелюбопытная.
      У входа в здание никого видно не было, даже вахтера. Ребята прошли по гулкому коридору, Пестель свернул в узкий затемненный закуток, в конце которого мелькал сумрачный свет, и они вышли в довольно большую комнату, имевшую всего одно, очень узкое, окно с матовым стеклом. Тут было прохладно, на полках стояли какие-то приборы, над несколькими столами висели загадочные лампы, но они не горели.
      - Есть тут кто? - громко спросил Пестель.
      - Кто там? - отозвались из глубины, где тень была особенно густой.
      Пестель уверенно пошел в ту сторону, он тут наверняка не редкий гость, решил Ростик почему-то с завистью.
      Они вышли к небольшому диванчику, на котором лежала подушка и скомканный плед. На кушетке сидел лысый улыбающийся человечек в пестрой заграничной футболке. Перед человечком стояли еще двое ребят. Одного Ростик знал. Это был Антон Бурскин, чемпион города по тяжелой атлетике, очень накачанный и красивый парень, от которого половина девчонок просто сходила с ума. Поговаривали, что, отслужив армию в спортроте, он пытался поступить в военное училище, но не получил каких-то рекомендаций. Что это были за рекомендации, Ростик не догадывался, отец, прознав про эту историю, нахмурился и покусал нижнюю губу, что было верным признаком крайнего раздражения.
      Вторым оказался темноволосый, очень подвижный паренек с цыганскими или кавказскими глазами. Он весело кивнул несколько раз и всем по очереди протянул руку, каждый раз приговаривая:
      - Эдик... Эдик Сурданян.
      Про него, как ни странно, слышал Ким. Он спросил:
      - Вы тот самый Сурданян, корреспондент "Известки"?
      "Известкой" называлась в народе газета "Боловские известия", которую за полную неинтересность большинства статей прозвали этим малоаппетитным прозвищем. Эдик опять смущенно кивнул, эта привычка была у него укорененной.
      - А-а, Пестель, проходите. И друзей своих ведите поближе, - отозвался улыбающийся лысый человек в футболке. - Я хотел поспать немного, но вот, -он развел руками, - пока не удалось.
      Пестель стал в официальную позу.
      - Позвольте познакомить - Иосиф Ким, мой сосед, Люба и Ростислав...
      - Вы сын Гринева? - спросил лысый. - Ну, тогда мы знакомы, только виделись давно.
      Ростик вдруг тоже кивнул, протянув руку. Рукопожатие лысого оказалось крепким и сильным. Почему-то после этого Ростик сразу вспомнил, как его зовут.
      - Директор обсерватории Борис Михалыч Перегуда, - для всех объявил Пестель.
      Перегуда встал, он не мог сидеть при девушке.
      - Итак, молодые люди, чем обязан?
      Ростик прикинул его возраст: пожалуй, чуть старше отца. Или чуть моложе, но выглядит похуже, бледная кожа, воспаленные глаза.
      - Что с нами произошло? - спросил Эдик.
      - Где мы оказались? - одновременно с ним спросила Люба.
      Перегуда подумал, смешно наклонив голову вбок, и вздохнул.
      - Правильнее всего будет спросить не где, и даже не что произошло, а как такое оказалось возможно? Понимаете, этому нет никакого объяснения. Мы заступили на дежурство вчера в девять, произвели обычные технические замеры, даже вели наблюдения по плану до полуночи, а потом... Приборы стали врать, и большая их часть так и не пришла в себя.
      - Например? - спросил Эдик, он уже достал блокнотик в твердой корочке и новомодную шариковую ручку, готовясь что-то писать.
      - Например? Ну, что-то происходит со временем. Если судить по числу ударов сердца, а это один из самых точных наших природных хронометров, минута тут длится не шестьдесят секунд, а, так сказать, сто восемь нормальных, земных, секунд... - Перегуда стал чуть прямее. - Может быть, это очень смелое предположение, может... Понимаете, мне пришло в голову, что мы, скорее всего, уже не на Земле.
      И тут Пестель торопливо, часто сбиваясь, рассказал, как они доехали до края дороги, как увидели красную почву и что-то странное вдали. Ростику это показалось не очень важным, но Перегуда выслушал с интересом.
      - Вы знаете, Георгий, - подтвердил он рассказ Пестеля, - всю вторую половину ночи я просидел за старым оптическим телескопом, только использовал его... Гм, как бы точнее выразиться? В общем, использовал его как подзорную трубу. И выяснил, что затемнение сверху ходит определенным, весьма правильным в математическом смысле образом по всему здешнему пространству, то закрывая, то открывая новые участки поверхности.
      - Поверхности? - переспросил Эдик.
      - Именно. Это просто поверхность. Она протянулась в немыслимую даль, и я даже подумал...
      - Да, что вы подумали? - спросил Ростик немного невежливо.
      - Понимаете, есть гипотеза... Хотя нет, об этом еще рано говорить.
      - А жизнь тут как? - спросила Люба. Она нервничала уже поменьше, но все-таки Ростик видел, что ее кулачки были плотно сжаты.
      - Что вы имеете в виду? - вдруг удивился Антон.
      - Я хочу знать, как мы тут будем жить? Что будем делать, как будем существовать?
      - Ну, если мне будет позволено предложить аналогию, я бы сравнил ближайшую нашу перспективу с переселением на дачу, где ведут упрощенное существование... - ответил Перегуда, немного смущенный, потому что изрядно не договаривал.
      И Ростик понял, что астроном будет не договаривать все время.
      - Значит, дача? - громко спросил Ростик.
      - Я не утверждаю, а пытаюсь дать аналогию.
      - Может, космическая лаборатория? - спросил Пестель. - Или ковчег? Живые существа, так сказать, каждой твари по паре, и...
      Он не закончил. Эдик вдруг с энтузиазмом спросил:
      - И что же на Земле, там, где мы жили до сих пор, образовалось пустое место?
      Перегуда поднял на него глаза, потом потер подбородок.
      Ну, я полагаю, на "нашем", так сказать, месте на Земле
      пустоты не образовалось, все осталось как было. То есть нет нужды переносить нас, вырезав из определенного пространства. Достаточно просто скопировать, как... Подобно тому как объект отпечатывается на пластинке при фотографировании, понимаете?
      - Значит, мы негатив? - спросила Люба. Перегуда вздохнул:
      - Если угодно - пожалуй.
      - А почему звезд не видно? - спросил Эдик.
      - Об этом нужно думать, отвечать на этот вопрос даже в такой вот приватной беседе пока рано.
      - А звезды не могли затемниться тучами? - переспросил Эдик.
      Перегуда улыбнулся:
      - Я слишком долго смотрю на небо, чтобы совсем не заинтересоваться облаками и тучами. И я могу вполне квалифицированно ответить - то, что закрывает от нас здешнее светило, тучами не является.
      - А что же это? - снова прогудел Антон.
      - Это туманности, - с несколько озадаченным видом ответил директор обсерватории, - способные поглощать свет данного светила, потому что иначе обеспечить суточный цикл в этих условиях почему-то невозможно... Впрочем, отвечать на эти вопросы, как и на многие другие, пока рано.
      - Хорошо, допустим, - снова спросил Эдик. - Когда же появятся ответы на все вопросы?
      - На все вопросы ответов точно не будет. Этот мир... - Перегуда взлохматил волосы. - Ребята, в самом деле рано о чем-либо говорить. Необходимы данные, наблюдения, наконец, анализ, что тоже требует времени.
      - Вы говорите, тут очень далеко видно? - вмешалась Люба.
      - Вы не поверите, насколько далеко тут можно увидеть окрестности, - с неожиданной горячностью заговорил директор обсерватории. - Я видел холмы на расстоянии тысячи километров, в этой цифре я абсолютно уверен, видел какие-то странные строения...
      - Строения? Но вот они, - Эдик кивнул в сторону ребят, - подошли к концу дороги, к самому краю того места Земли, которое, как вы говорите, было скопировано...
      - У меня нет оснований думать, что на всей этой... гм, поверхности из разумных существ оказались только мы с вами, то есть люди. Я полагаю...
      Перегуда вдруг умолк и опустил голову. Ростик понял, что теперь его будет трудно разговорить, ученый думал о чем-то в высшей степени серьезном.
      - Скажите, как наши читатели еще могут установить, что они оказались не на Земле? - спросил Эдик.
      У этого парня или абсолютно пусто в голове, или он потрясающе хладнокровен, подумал Ростик. Впрочем, он сам почему-то поймал себя на мысли, что воспринимает все происходящее достаточно спокойно, словно просто приехал на трамвае не на ту остановку и теперь выясняет, что есть интересного в новом месте.
      - По тем приборам, которые есть у них дома, - отозвался Перегуда усталым, даже подавленным голосом.
      - Например?
      - Что-то странное происходит с компасом, - помог приятелю Антон.
      Перегуда покачал головой:
      - Не только. У меня складывается впечатление, что весь приборный парк вышел из повиновения привычным нам законам природы. Термометры, барометры, ветряки, часы...
      - А какой вывод из всего этого можно сделать? - спросил Эдик.
      Вот идиот, решил Ростик, но тоже, как и остальные, с интересом повернулся к Перегуде.
      - Вывод? Мы должны любой ценой наладить тут материальную базу для нормального существования города. Нам придется этим заняться, или... или мы очень скоро погибнем.
      - Это значит, - с непонятным удовлетворением прогудел Антон, - что главным будет умение выживать?
      - Полагаю, - нехотя согласился Перегуда, - на ближайшие годы это составит нашу главную проблему.
      3
      Ребята оседлали свои велосипеды и, оглянувшись на Эдика с Антоном, усевшихся в редакционный "уазик", покатили в город. Машина их не обогнала, -- значит, газетчики отправились выяснять, где проходит линия раздела земного мира и красной почвы.
      До города доехали в полном молчании, да и ехали слишком быстро, переговариваться неудобно. А потом уже и говорить было не нужно. На улицах людей стало еще больше, Ростик с удивлением обнаружил, что очень многие из них неторопливо, но вполне решительно направлялись в центр города. Поэтому, не договариваясь, даже не глядя друг на друга, все четверо покатили туда же.
      В центре, на площадке перед памятником Ленину и райкомом, людей было столько, что с велосипедов пришлось слезть. Ростик пожалел, что не завез машину домой, без нее было бы удобнее, но теперь уж делать нечего. Они проманеврировали между группками возбужденных или, наоборот, неестественно спокойных людей и оказались метрах в сорока от того места, где на Первомай или Седьмое ноября устанавливали трибуну для отцов-командиров города и района.
      Сейчас прямо на асфальт были выставлены какие-то деревянные тумбы и с одной из них хрипло верещал какой-то тип. Ростик помнил его лицо, потому что на праздники он выкрикивал приветствия колоннам демонстрантов. Кажется, он работал на местном радио, но теперь орать ему приходилось без микрофона, и он изрядно выдохся. Ростик прислушался:
      - Вспомним наших отцов и старших братьев! Они встретили войну со спокойной строгостью преданных идеям партии граждан. И нам выпала нелегкая ноша, но мы пройдем через испытание так, что не посрамим!..
      Определенно он работал на радио.
      Народу тут было чуть меньше, с велосипедами стало полегче. Сбоку от тумбы, с которой порол привычную чушь митингующий для начальства хрипун, стоял предисполкома Кошеваров и высокий, плечистый человек с чуть рассеянным, но в то же время уверенным взглядом.
      Люба посмотрела на Ростика:
      - Пойдем спросим Кошеварова, что они будут делать?
      Ростик вспомнил, что Люба с дочерью предисполкома дружила, кажется, лет с десяти, познакомившись еще в музыкальной школе.
      - И у капитана заодно спросим, - предложил Ким.
      - Какого капитана? - не понял Пестель.
      - Капитана госбезопасности, видишь, они рядом стоят? Кстати, у него фамилия Дондик, а больше я про него ничего не знаю.
      Кошеваров, увидев Любу, шагнул к ней:
      - Любочка, нет совершенно никаких оснований для паники!
      - Ну, паники тоже нет, - ответила Люба, несмотря на напряжение, постаравшись улыбнуться.
      Ростик только сейчас заметил, что она сегодня утром очень мало улыбалась. Обычно она веселилась не переставая, да так, что прохожие оборачивались.
      - А я думал, ты волнуешься из-за этих мародеров... - сразу устало и нерешительно ответил Кошеваров.
      - Каких мародеров? - спросил Ким.
      - С ними уже разобрались, и довольно жестко, - вмешался капитан Дондик. - Практически по законам военного времени.
      - Нет, мы не о мародерах хотим спросить, - сказал Пестель чуть смущенно. - Мы другие вопросы хотим задать.
      - Ситуация с электричеством действительно непростая, вынужден признать, - отозвался Кошеваров, словно Пестеля волновало именно электричество. - И с водой тоже не все понятно. Но в целом...
      - С водой? - растерянно переспросил Ростик. - Так вы что - не были за городом?
      - А почему мы должны там быть? - жестковато спросил капитан Дондик.
      - Потому что там есть доказательства, что все совсем не просто. И электричеством наши проблемы не ограничиваются, - отозвался Пестель.
      - Вы знаете наши проблемы? - снова спросил капитан.
      - Нет, нет, не будем так обострять вопрос, - отозвался Кошеваров. В его глазах билось беспокойство, и голос звучал неуверенно. - Главные наши сложности, безусловно, еще не поняты до конца, но мы выясним их, и тогда...
      - Главные сложности, Илья Самойлович, - отозвался капитан Дондик, -в том, чтобы сохранить спокойствие людей.
      - Согласен, - тут же отозвался Кошеваров.
      Внезапно Люба блеснула глазами так, что Ростик положил руку на ее велосипед на случай, если она начнет размахивать руками, забыв о своем "Спорте".
      - У вас глаза есть, или вы будете отрицать, что.,. - Она замолчала. Даже объяснить, что же с ними произошло, как оказалось, было непросто.
      - Отрицать? - прервал ее Дондик, прищурившись. - Что отрицать?
      На высоких азиатских скулах Кима заиграли желваки.
      - Да хотя бы то, что мы видели.
      _ И что же вы видели? - спросил Кошеваров.
      - И кто видел? - спросил Дондик, оглядываясь, словно собирался звать каких-нибудь милиционеров.
      - Мы все, - сказал Пестель.
      Дондик мгновение подумал, потом сказал решительно:
      - Вот что, ребята, вы закатывайте свои велосипеды в гараж, там с ними ничего не случится, и пойдемте ко мне, расскажете все по порядку.
      Ким оглянулся, будто думал о бегстве. Это было так выразительно, что Ростик даже хмыкнул про себя. В самом-то деле, чего волноваться? Они ничего предосудительного не совершили, а делать из капитана чудовище из-за старых порядков, и тем более после публикации "Ивана Денисовича", явно не стоило.
      Поступили так, как предложил Дондик. Закатили велы, потом поднялись на второй этаж и перешли по какому-то коридору в кабинет начальника райуправления КГБ. Вместе с капитаном и ребятами, не отставая ни на шаг, топал и Кошеваров. Он был взволнован, на его очень белой коже алели лихорадочные пятна, но он старался держаться.
      Наконец они уселись на стулья вдоль большого, затянутого зеленым сукном стола и стали, перебивая друг друга, рассказывать.
      Два или три раза Дондик рассердился, переспрашивая их весьма напряженным голосом, но было ясно - он злится не на них. Кошеваров несколько раз вскакивал, ходил у стены, вдоль расставленных стульев, и шумно тер сухие, на удивление большие, ладони.
      Ребята рассказали о поездке за город, о далеких развалинах, которые вполне могли оказаться и не развалинами вовсе, и самое главное - об идее Перегуды про необходимость выживать. Дондик выкурил две папиросы, пока слушал, а потом поднял голову и, твердо посмотрев в глаза каждому из ребят, отчеканил: