ГЛАВА 15

Софрон Ильич Бричкин на этот раз решил не надевать дамского платья и не гримироваться. Он собирался вновь отправиться на Роменскую к странному клиенту. То, что тот счел ночлежку на Обводном более безопасным убежищем, чем собственное жилье, давало возможность без помех обследовать подозрительную квартиру. Правда и теперь, несмотря на ночное время, господин Икс полагал не лишним прибегнуть к некоторой маскировке. Столь неофициальный визит в чужое жилище требовал элементарных мер предосторожности: при неблагоприятном развитии событий умело подобранный костюмчик уменьшит риск быть опознанным в дальнейшем.

Поколебавшись, он выбрал из груды одежды, собранной стараниями Марии Николаевны по знакомым и родственникам, свой собственный мундир артиллерийского офицера. Мундир был старого образца, несколько поношенный, но еще вполне приличный. В темноте случайные прохожие вряд ли бы отличили его от настоящего. А если он все-таки попадет в неприятную ситуацию и встретится лицом к лицу со злоумышленником, пытающимся извести многострадального Бурбона, форма тоже может сыграть свою роль: от неожиданности преступник будет хотя бы на минуту деморализован! А минута в таком деле играет колоссальную роль! За минуту можно кого хочешь скрутить! Кроме того, Софрон Ильич, никому в этом не признаваясь, прекрасно знал, как благотворно действует на него самого любая форменная одежда! Что такое штатское платье? Оно создано для мещанского, обыденного существования, нет в его облике заданного восторга перед внешней и внутренней дисциплиной!

Завершив возню с нарядом и аккуратно упаковав перебинтованную ногу в разношенный сапог, Бричкин покинул детективное бюро «Господин Икс». Он любил зимнее время! Почти круглые сутки над городом царил мрак, а во мраке и расследование вести удобнее — можешь и сам незаметной мышкой проскользнуть где надо, и люди, впадающие в свойственную им сонливость, сидят или лежат взаперти, не суют свой нос куда попало.

Кликнув извозчика, Бричкин удобно устроился под суконной полостью. Он знал, что вскоре щеки начнет покалывать морозец, что разношенные сапоги покажутся слишком жесткими и в первую очередь закоченеет поврежденная нога. Но путь предстоял недолгий, и совсем замерзнуть он не успеет. Напротив, только ясности ума прибавится!

Бричкин лишь изредка отрывал взор от широкой спины извозчика. Да и чем было любоваться в зимней столице? Кострами, возле которых отогревались промерзшие людишки? Светящимися окнами самодовольных особняков? Блеклыми огоньками свечей за бедными полотняными занавесками? Бричкин предпочитал сосредоточиться на тайне клиента. Этот Бурбон утверждает, что какие-то недруги — вряд ли из европейских королевских династий! — охотятся за его сокровищем, за ужасной кровавой тайной. Но что же представляет из себя его тайна? Ничего путного сыщикам он не сообщил. Может быть, ищут какой-то документ? Или вещь? Или ключ к тайне находится в голове у самого Бурбона и выведать ее можно, только схватив этого несчастного и силой вырвав признание?

Вчерашней ночью, когда в облике дамы, разыскивающей племянника, Бричкин явился на Роменскую в отсутствие хозяина, чтобы произвести беглый осмотр, он кое-что заприметил. Например, следы вскрытия пола — возле окна отходила половица. Но сам ли Лузиньяк туда прятал нечто, или злоумышленник искал что-то в щели? Подозрительные углубления узрел Бричкин и под доской подоконника. В вентиляционной трубе, открыв чугунную дверцу, Бричкин обнаружил свернутую в трубочку газету. Если в ней что-то хранилось, значит, оно похищено. Но поскольку сам клиент ничего об этом не сказал, то можно предположить, что не в воздуховоде таилась бурбоновская тайна. Где же тогда?

Бричкин усмехнулся, вспомнив вчерашнюю сцену. Услышав, что хозяин возвращается, он довольно ловко скрылся за ситцевой занавеской ниши, среди старого тряпья. И, не дыша, просидел там изрядное количество времени. Однако когда он, наконец, решился покинуть свое убежище, проклятый Бурбон, спавший удивительно чутко, внезапно проснулся и увидел перед собой невесть откуда взявшуюся даму.

Пришлось сымпровизировать. Хуже всего было, что потом он не смог выйти через дверь, ибо по улице метался несчастный хозяин квартиры, а рядом с ним, как показалось Бричкину, откуда-то внезапно явился помощник следователя Вирхова. Едва удалось выбраться через чердак на крышу, а уж там Бог помог: прыжками да скачками перемахнул на каретный сарай — и в сугроб…

Сани проезжали по Адмиралтейской части, когда Бричкин задрал голову и впереди на крыше четырехэтажного дома явственно увидел движущуюся человеческую фигуру. Он зажмурился, замотал головой, а когда вновь бросил туда взор — никого на крыше не было. «Заразился от Бурбона, — подумал Бричкин, — мерещатся привидения». На всякий случай он запомнил номер дома по Кирпичному.

Сани свернули на Разъезжую, далее Бричкин в целях конспирации хотел идти пешком. Прохожих было немного. Экипажи с седоками в эту часть города да в такой поздний час не заезжали, а те, что возвращались в извозчичьи дома, ехали по Лиговке. Именно на Лиговском, на углу Лиговского и нужной ему Роменской, Бричкина и ждал неприятный сюрприз. Еще издалека он увидел возле углового дома костер, которого вчера не было. К нему жалось босяцкое население в ватных телогрейках, кутающийся в тужурку студент заговаривал городовому зубы. Студентов-бедолаг Бричкину было особо жалко: денег на дровишки нет, в ледяных конурах и углах спать невозможно, вот и греются милосердным огоньком, да стаканом бесплатного чаю.

Бричкин юркнул на Чубаров и поковылял к вожделенной цели в обход. Он намеревался пробраться в бурбоновские апартаменты незамеченным — свидетели ему ни к чему. Впрочем, на его передвижение реагировали лишь брехучие собаки за дощатыми заборчиками.

Ему удалось без помех, с помощью отмычки, проникнуть в затхлую квартирку самозванного королевского отпрыска. Он старательно задернул плотные, изъеденные молью занавеси, — окно с выбитой рамой прикрывал снятый с разворошенной постели матрац, — и включил верхний газовый свет. Интуиция подсказывала ему, что в ближайшие часы можно спокойно обследовать квартиру, не опасаясь нежданных гостей.

Доскональный осмотр ситуацию не прояснил. Все, что можно было простукать, Бричкин простукал. Недоступных пустот не обнаружил. Изучил и мусор, и загаженную мышами ветошь под половицами, здесь весьма пригодился электрический фонарик, который добыла для расследований Мария Николаевна. Сам бы он никогда не мог позволить себе такую дорогую покупку! Бричкин перебрал все тряпки в убежище клиента, прощупал все швы и подкладки, обследовал немудреную мебель. На кухне, освещая углы и закоулки фонариком, заглянул в банки, кастрюльки, миски. В помятой оловянной тарелке обнаружил засохшие остатки пшенной каши.

Однако все труды были бесплодны.

Павший духом Бричкин съел один из двух бутербродов, предусмотрительно захваченных с собой, запил затхлой водичкой из глиняного кувшина с отбитой ручкой. Затем вернулся в остуженную комнату и приготовился ждать. Теперь ему казалось, что злоумышленники обязательно явятся; тут-то он и выяснит, что им надо: хозяин или какой-нибудь не обнаруженный им предмет.

Время двигалось медленно. Софрон Ильич, угревшись под накинутым на себя ватным одеялом, ощущал, что его клонит в сон. Опасаясь заснуть и очнуться беспомощным в лапах преступников, Бричкин вскочил и пробрел в кухню к окну. Низкий подоконник позволял ему встать на колени, опереться локтями о доску и обозреть погруженную в безмолвие Роменскую. Собственно, особо осматривать было нечего. Тусклый фонарь на невидимом перекрестке кое-как освещал фасад дома напротив, на фасаде едва различимыми черными квадратами выделялись окна жильцов, спящих беспробудным сном. На тротуаре и проезжей части лежал разъезженный грязный снег. И ни одной живой души.

Софрон Ильич усилием воли не позволял слипающимся глазам закрыться. Несколько стряхнуло с него сонливость забавное происшествие: в дверь противоположного дома нырнула драная собачонка. «Замерзла, возвращается с любовного свидания домой», — подумал с необычной теплотой Бричкин. Но его идиллический настрой через минуту был разрушен. Дворняжка пулей выскочила обратно, отбежала от дверей, повернулась к ним и залаяла. В дверях бесчувственный хозяин, видимо, из пьянчужек, грозил псине кулаком. Собака не умолкала. Мужик нагнулся, схватил горсть снега, слепил ком и запустил в бедное животное… Собака взвыла, человек повернулся и исчез.

Бричкин расстроился. В такую погоду добрый хозяин на улицу собаку не выпустит — мороз лютует! А этот изверг… Животное-то, верно, и голодное…

Впрочем, о собаке Бричкин скоро забыл. Под одежду пробирался холод, поврежденная нога ныла. Он, прихрамывая, заходил в полной темноте по бурбоновской квартире, сосредоточив внимание на том, чтобы ступать бесшумно. Потом он принялся считать шаги. Все было напрасно. Бурбоновские преследователи не объявлялись.

Измученный сыщик вновь прокрался к кухонному окну. Мрак на ночной улице показался ему уже не таким густым. «Верно, близится рассвет», — подумал Бричкин и решил, что пора покидать свой пост.

Он выскользнул на лестничную площадку, прикрыл дверь Бурбоновской квартиры и, спустившись по лестнице, очутился на улице. С наслаждением вздохнул морозный воздух, изрядно ароматизированный конским навозом — сказывалась близость извозчичьих дворов, — потянулся. Справа, возле водосточной трубы, притулилась, положив кудлатую голову на вытянутые передние лапы, давешняя дворняжка.

Бричкин легонько свистнул и поманил собаку. Та неохотно встала и насторожилась. Бричкин вынул из кармана пакетик, присел на корточки и, развернув вощенную бумагу, кинул несъеденный бутерброд псу. Выпрямившись, он с умилением наблюдал, как дворняжка жадно поглощает нежданное угощение.

Лизнув пару раз пустую вощенную бумагу, собака подбежала к Бричкину и преданно посмотрела ему в глаза. Если б она обладала человеческой речью, то этот взгляд означал бы: «Спасибо тебе, добрый человек».

Затем дворняжка ринулась через улицу к дому, где жил ее бесчувственный хозяин. Но остановилась и оглянулась на своего благодетеля.

— Иди, иди, не бойся, — шепнул растроганный Бричкин.

Собака, виляя хвостом, уставилась на Бричкина, словно решала: возвращаться ли ей к старому хозяину или сменить его на нового, доброго и великодушного?

— Ну ладно, — ласково пробормотал Бричкин, — ладно, бедолага ты несчастная. Я тебя провожу.

Он ступил следом за собакой в вонючую парадную, пропахшую мочой и помоями, и добрался, зажимая нос, до дверей, у которых его четвероногий поводырь остановился.

Поколебавшись, не повредит ли его альтруистический порыв конспирации, но решив, что парадная слишком темная, а в своем мундире он вполне сойдет за блюстителя порядка, Бричкин забарабанил в дверь. Затем подергал ручку.

Он не слышал звуков отодвигаемых засовов, однако дверь внезапно распахнулась и на него набросились люди в темном. Они заломили его руки назад и втолкнули в квартиру. В коридоре вспыхнул, ослепив Бричкина, свет керосиновой лампы. Наконец он смог приоткрыть глаза. Из мрака выступил человек в шинели с бархатными черными петлицами и красными кантами по вороту и обшлагам рукавов и, оглядев Бричкина, злорадно процедил:

— Так-так. Значит, гниды проникли прямо в сердце нашего отечества.

— Гниды? — выдохнул ошарашенный Бричкин, превозмогая боль в выкрученных суставах рук. — Но, ваше высокоблагородие…

— Не сметь марать своими грязными устами светлое имя русского офицера! — Полковник побелел от гнева. — Вы арестованы!

Невидимые стражники удвоили усилия, и голова Бричкина поникла так, что в тусклом свете керосиновой лампы он мог видеть лишь блестящие полковничьи штиблеты.

— За что? — прохрипел Бричкин

— По обвинению в шпионаже в пользу вражеской Японии!

ГЛАВА 16

Павел Миронович Тернов завершил этот день в приятной компании. Он отправился к Гордеевым, где застал немногочисленное, но шумное и исключительно, не считая хозяйки, русское общество. Солидные пузатые мужчины, чья карьера по почтовому ведомству начиналась когда-то одновременно со старым Гордеевым, и их далеко не молоденькие, а посему не вызывавшие у Тернова интереса, супруги вполне уютно чувствовали себя в заставленной изящными безделушками гостиной. На счастье начинающего следователя его однокашник также оказался дома.

Общий разговор сосредоточивался вокруг начавшейся войны. Прогнозы выдавались разные, но общее мнение склонялось к тому, что будущее не сулит ничего хорошего, и еще большой вопрос: забросают ли русские авоськи японских макак шапками? Недаром на бирже паника, бумаги в цене упали. Хоть и шлют власти каждый день эшелоны на восток, однако Маньчжурская дорога никуда не годна, более двух тысяч человек в сутки перевезти не может. Собравшихся возмущало, что по милости властей дворники разносят по квартирам холст и полотно, предлагая шить белье. Отказа им нет. Женщины — и дамы-интеллигентки, и простолюдинки — занялись пошивом грубых рубах и (тут следовало многозначительное покашливание) другого белья. Но разве так армию снабжают? Никакие патриотические порывы молодежи, никакие манифестации не помогут выиграть войну. Да и на манифестации случился казус: убили какого-то купца — то ли придавили, то ли кто-то, воспользовавшись скоплением народа, свел с ним счеты. Не осталась в стороне от волнующего вопроса и хозяйка дома. Поблескивая черными глазами, она выразила мнение, что русские слишком добродушно относятся к японцам, нации коварной и воинственной.

Впрочем, кандидату на судебные должности удалось переговорить с любезной дамой и на нужную ему тему. Разговор получился естественным и непринужденным. Алевтина Романовна со свойственной ей учтивой сдержанностью не преминула поинтересоваться у гостя, как идет расследование убийства Ерофея Вей-Так-Тао.

— Следствие пока мало продвинулось, — посетовал Тернов, воздержавшись от сообщения, что делом Ерофея занялась военная контрразведка. — А вы, уважаемая Алевтина Романовна, вполне осведомлены о деятельности и связях покойного просветителя?

Он допускал, что сердобольная женщина, помогая своему соотечественнику, могла и не знать о шпионских занятиях китайского журналиста. Если же ерофеевская Библия с таинственными иероглифами выведет полковника Ястребова на японскую резидентуру в столице Российской империи, это будет удар и для хозяйки дома, и для его друга.

— Некоторые российские просветители тоже скрываются за границей, — туманно ответила Алевтина Романовна, — дело обычное.

— Вы не предприняли попытки частного расследования? — Павел Миронович изобразил невинное простодушие.

— Как можно! — госпожа Гордеева повела черными тонкими бровями. — Вы же сами рекомендовали мне соблюдать осторожность.

Тернов и так был уверен, что Вирхов понапрасну упрекал его в незнании психологии китайских женщин. Он поспешил загладить свои неловкие вопросы уверениями в том, что преступник, лишивший жизни Ерофея Вей-Так-Тао, от возмездия не уйдет, будет найден непременно.

Потом он с Виктором удалился в кабинет хозяина. И остаток вечера друзья провели за приятной беседой, наслаждаясь сладеньким миндальным ликерчиком «Bols» и хорошими сигарами, предаваясь воспоминаниям и обсуждая планы на будущее. Наедине с Виктором Павел Миронович тут же забыл о служебных неприятностях.

Виктор, человек весьма скромный и воспитанный, привлекал Тернова стремлением соблюдать правила и установления, принятые в приличном обществе. Это же обстоятельство изрядно мешало обоим молодым людям сблизиться в первые годы университетского обучения. Только к концу курса Тернов, перебесившись, смог оценить спокойную устойчивость взглядов сокурсника, его внешнюю и внутреннюю опрятность.

— Представь себе, Павлуша, — говорил Гордеев, откидывая со лба косую прядь черных волос и стряхивая пепел с сигары в пустую голову зеленого нефритового чудовища ши-цзы, — кроме Межевого ведомства нашел я себе весьма недурственное дело. Отец порекомендовал меня графине Саниной. Знаешь Народный дом для рабочих на Тамбовской? Превосходное заведение! По английскому образцу!

— Ну конечно, наслышан, — откликнулся Тернов.

— Софья Владимировна на свой Лиговский дом полмиллиона рублей потратила. Все как у Хогга в Лондоне, она с ним дружит. Только у нас бассейна нет. Зато вечерние классы для рабочих превосходные, а женщин бесплатно учат. Я преподаю историю рабочим. Дело, разумеется, не очень благодарное, но полезное несомненно. А с января к моей истории прибавилась и математика.

— Не слишком ли много для одного?

— Так это временно. Пока болен Костя, подрабатывающий студент. Обещал к концу месяца выйти. Деньги у него тоже не лишние. Но вот уж январь кончается, а слуху о нем нет никакого. Графиня тревожится. Ей Костя нравился, он умел строго и ясно излагать материал. Правда, иной раз и вспылит, да как же без этого обойдешься? Рабочие хоть и смышленые, а сколько у них предрассудков!

— Ты считаешь, что народное образование решит проблему петербургской преступности?

— У нас многие преступления по невежеству да дикости совершаются. Софья Владимировна — умница; англичанин свой политехникум на центральной улице открыл, а графиня на окраине: рабочему интереснее к ней в Народный дом прийти, чем в кабак или на зловонный откос Обводки. И потом, довольно рабочим в подпольных кружках эсеров проходить университеты бомбометания и экспроприации. Пусть повышают свой культурный уровень. Такие плоды просвещения принесут России пользу!

— Пожалуй, я с тобой согласен, — ответил Тернов. — Да процесс обучения слишком медленный. Боюсь, одних усилий графини Саниной мало.

— Она только начинает. Если дело разрастется, то результат не за горами. Кстати, Павлуша, не попробовать ли и тебе себя на поприще просвещения?

— Вряд ли у меня есть педагогическое призвание, — любезно уклонился от предложения Виктора Тернов.

— Особого призвания и не требуется, — солидно изрек Гордеев. — Если господин Соколов не выйдет на службу к первому февраля, ты мог бы его заменить. Ты же помнишь арифметику в рамках гимназического курса.

— Я подумаю, дружище, — сказал Тернов и поднялся, собираясь прощаться…

Он возвращался домой по ночному морозному городу в приподнятом настроении. Нарождается другое поколение русских людей. Активных, деятельных, достойных, с внутренней устойчивостью и культурой. Разве не удовольствие работать с такими людьми и подготавливать будущее России?

Тернов представил себе, что через двадцать лет он превратится в такого же брюзгу, как и Вирхов, будет по поводу и без повода оскорблять молодых коллег, забудет правила приличия в общении. Нет, никогда! Культура или есть, или ее нет. Ее с детства надо впитывать, чтобы растворялась в крови и была естественной, как дыхание. Чтобы иное казалось немыслимым…

Дома охватившее его воодушевление улетучилось. Он заглянул в вечерние газеты и наткнулся на выдержку из парижского журнала «Revue», проводившего опрос выдающихся людей Франции по теме: «Совместим ли патриотизм с любовью к человечеству?» Французский историк Анатоль Леруа-Болье утверждал, что идея Родины есть прирожденная, основная идея, которую нельзя считать отжившей свое время, что отождествлять патриотизм и шовинизм нельзя, как нельзя и менять патриотизм на космополитизм, что любовь к Родине не противоречит любви к человечеству. И Павлу Мироновичу стало грустно. Пока он возится с каким-то отребьем, наводнившим столицу, пока размышляет над участием в педагогических начинаниях графини Саниной, на Дальнем Востоке идут бои, творится живая история, решается будущее российской империи, русские люди собственной жизнью доказывают любовь к Царю и Отечеству.

Совсем опечалила его публикация в «Гражданине», гласившая, что за каждым японцем стоят два бритта. Газету князя Мещерского, мракобеса и ретрограда, просвещенный университетский выпускник не жаловал, но сегодня он склонен был согласиться с князем: европейцы заинтересованы в ослаблении России. Именно с запада в Россию отправляются легионы проповедников социалистических идеалов и агитаторов насилия. Так почему же европейцам не разыграть и восточную карту? Ведь купили японцы крейсера в Генуе, и венгры продали им породистых лошадей. А кто знает, сколько внутренних врагов — двурушников, продажных чиновников, тайных агентов европейских спецслужб — действует в пользу узкоглазых в России? Правда, чаще всего в стравливании Японии с Россией обвиняют французов и англичан, но Павел Миронович не исключал и участия германских шпионов. Хоть Германия и соблюдает нейтралитет, да аппетиты у Вильгельма огромные, тоже подбирается к Азии.

В размышлениях о политических материях Павел Миронович и заснул незаметно для самого себя Впрочем, сны он видел самые мирные, его ночные видения были полны солнечного летнего сияния. И видел он себя на знойном цветущем лугу, среди ромашек и васильков, рядом с очень симпатичной барышней в белом платьице и под кружевным зонтиком. Над ними кружились разноцветные бабочки и гигантские стрекозы. Он держал барышню за руку и пытался поцеловать. Милая кокетка не препятствовала шаловливым заигрываниям, с заливистым смехом опустилась на мягкую траву, открыв взору стройную ножку в белом чулочке. Рука Павла Миронович скользнула по округлой коленке, он оттянул голубую подвязку на чулочке — и его бросило в жар… Но внезапно из-за спины Павла Мироновича упала черная тень. Он боялся обернуться и с ужасом смотрел, как черная тень густеет, разрастается, обретает крылья, будто на распластавшуюся на зеленой траве красавицу опускается зловещий лермонтовский демон…..

От ужаса Павел Миронович проснулся. Его широко раскрытым глазам явился непроглядный мрак, он слышал собственное оглушающие сердцебиение.

Он включил ночник. Оказалось, что через четверть часа можно и вставать, чтобы поспеть на службу. Павел Миронович не стал нежиться в постели лишние пятнадцать минут и с облегчением выпростался из-под душного, тяжелого одеяла. Он с удовольствием предался водным процедурам, отгоняя мысль о нервном сне…

В кабинет на Литейный в это утро он явился на пять минут раньше, чем того требовал распорядок дня. Вирхов уже сидел за своим столом.

— Неужели вы, Карл Иваныч, всю ночь провели здесь? — льстиво спросил Тернов.

— Нет, дружок, принимал участие в судебном процессе, — ответствовал Вирхов.

Тернов, не расслышав в голосе начальника издевки, да она была бы сейчас вовсе не уместна, уточнил с некоторой осторожностью.

— Выступали на стороне обвинения?

— Разумеется, — подтвердил Вирхов, просматривая бумаги. — Жертвой оказалась болонка. А преступником пудель.

— Дело достойно того, чтобы войти в анналы, — нерешительно пошутил Тернов и добавил: — Я выполнил ваше поручение, Карл Иваныч, посетил вчера госпожу Гордееву. Она к частным сыщикам не обращалась.

— Еще бы! — Вирхов усмехнулся. — Это не в ее интересах. И прошу вас, дорогой Павел Миронович, не обижаться. Дело-то серьезное. Только что звонил мне полковник Ястребов. Сообщил, в квартире Ерофея ночью задержан подозрительный хромой тип, маскировался под российского артиллерийского офицера. Сейчас его допрашивает контрразведка. Вот так-то, батенька. И устно передана вам благодарность за содействие в поимке шпиона.

Тернов покраснел. Что-то в голосе Вирхова говорило о том, что успехами подчиненного начальник не доволен. Завидует, вероятно. Тернову не приходила в голову мысль, что Вирхов может быть просто огорчен, что его способный ученик будет замечен военным ведомством и переманен на более выгодную службу.

— Вот и все, — сказал Вирхов, — сегодня я неплохо отвел душу с господином Фрейбергом. Ночевал под его кровом. Теперь полон сил. И прошу вас выполнить конфиденциальное поручение.

— Выполню наилучшим образом, — заверил Вирхова кандидат.

— Так вот, дорогой мой, есть у меня одна мыслишка. Если убийца безухого китайца посещает Шахматный клуб, то через его друзей мы выйдем на него. Господина Герца мы все-таки вспугнули. А вот господин Шевальгин — дичь более доступная. Он бывает в автомобильной мастерской, изъясняется жестами, похоже глухонемой. Неплохо бы за ним проследить и посмотреть, где, с кем он встречается.

На лице Тернова отразилось разочарование….

— Все они, — продолжил Вирхов, — могут быть связаны с покойным Ерофеем, а значит и с японской шпионской сетью. Если так — сразу генералом станешь!

Тернов счел нелишним успокоить начальника.

— Вряд ли, Карл Иваныч, и доказательств пока не добыто… Презумпция невиновности распространяется и на шахматистов.

— Вы можете обследовать их матрасы. Тайком, под покровом ночи, — съязвил Вирхов, — добыть зашитые в них улики: иероглифы, шифры, инструкции.

Только тут Тернов понял, что Вирхов нисколько не верит тому, что полковник Ястребов арестовал японского шпиона, пришедшего на явочную квартиру к безухому Ерофею.

— Я могу отправляться в автомобильную мастерскую? — спросил он, решив положить конец издевательствам.

— Да, голубчик, можете, — ласково разрешил Вирхов, — только будьте осторожны, берегите себя. Господин Шевальгин может оказаться персоной весьма опасной. Не исключено, что возле него вы встретите Марию Николаевну Муромцеву… Так что зорко смотрите по сторонам.

— А..а…а… почему вы думаете, что мадемуазель Муромцева будет в автомобильной мастерской? — не понял кандидат.

— Все очень просто. Вам пришлось встретиться с Бурбоном? Пришлось. А Мария Николаевна как раз Бурбонами и занимается… Так что можете и пересечься.

Тернов вздохнул — никогда не поймешь, когда Вирхов говорит всерьез, а когда в шутку.

— Так вы все-таки думаете, Карл Иваныч, что заказчик ножа, который вчера опознал слесарь Зиновий Гаранцев, и глухонемой Шевальгин — одно и то же лицо?

— Я ничего не думаю. Я ищу убийцу китайца и купца Малютина. — Вирхов сложил бумаги в синюю папочку, закрыл ее и завязал тесемки аккуратным бантиком. — И прошу вас разговоров о ножах не вести. Если мои соображения верны, можете напороться на серьезную опасность. Не лезьте в пасть льву.