ГЛАВА 7

— Вот и наш доктор Коровкин попал в газеты, да еще в полицейскую хронику, — уныло возвестила Елизавета Викентьевна, откладывая утреннюю газету.

Все семейство после бессонной ночи завтракало вразнобой, но все-таки сошлись, наконец, в гостиной, залитой веселым солнечным светом.

— Вчера едва не погиб модный адвокат Пасманик. Днем он блестяще провел защиту Трифона Кошечкина и так растрогал присяжных, что те подсудимого оправдали. Затем принимал поздравления поклонниц. И только вышел из здания Окружного суда, как сверху, с крыши, свалилась гипсовая ваза. Слава Богу, петербургского Цицерона спасла от гибели меховая шапка. Только сотрясение мозга.

— А при чем здесь Клим Кириллович? — спросила Мура, следившая за сестрой, которая углубленно изучала нотный сборник.

— Случайный свидетель, оказал первую помощь.

— Ясно, — протянула Мура, — вот почему он вчера так к нам и не приехал.

— А в моей газете пишут совсем другое, — недовольно включился в беседу профессор Муромцев, — на целую страницу размахнулись. Мнения самые разные. Многие не верят в несчастный случай. Намекают, что ваза с крыши упала не случайно, а кто-то намеревался погубить модного адвоката, будущую славу российской юриспруденции.

— А за что его хотели убить? — неискренне поинтересовалась Мура.

Она немного нервничала: скоро надо идти — бестужевки собрались на Дворцовую поддержать Государя, — а ей еще предстояло где-то добыть флаг…

— Намекают на конкурентов, — брезгливо ответил профессор, — на завистников. А еще рассуждают про удушение прогрессивных либералов. Так скоро договорятся, что охранка вазы скидывает…

Елизавета Викентьевна дождалась паузы и подхватила:

— И о вчерашнем убийстве в «Лейнере» пишут. Там застрелили китайца, российского подданного. Подозревают, что он из японофилов: связан то ли с партией евнухов, то ли наследных принцев. Китайский посланник от комментариев отказался.

— Еще бы! — хмыкнул профессор. — Убитый ведь не подданный Поднебесной! Давно обрусел, мог и с эсерами снюхаться.

Газетные публикации помогали хоть на время отвлечься от предстоящего замужества Брунгильды. Вчера после визита генерала Фанфалькина домашние долго увещевали невесту, приводили множество доводов против скоропалительного брака. Но Брунгильда оставалась непреклонной. Она заявила, что ее выбор остается в силе, и, значит, сегодня генерал явится для официальной помолвки и благословения.

Муромцевы, не смирившиеся с мыслью о серьезности внезапного решения старшей дочери, не спешили сообщать о предстоящей помолвке знакомым и близким. Они не представляли себе, как, какими словами объявить, например, хотя бы милому Климу Кирилловичу, что их дочь в одночасье выскакивает замуж за неизвестного человека? Что из того, что надежды на брак Клима Кирилловича и Брунгильды давно улетучились? Все равно ситуация глупая.

Упрямое выражение лица новоиспеченной невесты давало все основания полагать, что и новые уговоры будут также тягостны и бессмысленны, как и вчерашние.

Мура, решив, что помимо семейных проблем у нее все-таки имеются и собственные неотложные дела, дернула за шнур колокольчика: вызвала Глашу.

— Как ты думаешь, Глафира, у нашего дворника есть флаг?

— Если надо, спрошу, — с готовностью откликнулась горничная.

— А зачем тебе флаг? — нахмурился отец.

— Сегодня манифестация, папа, — осторожно напомнила Мура, — и бестужевки присоединяются. Мы же должны поддержать Государя в этот тяжелый момент.

Профессор промолчал, отметив для себя, что у брака Брунгильды одно несомненное преимущество: теперь-то старшая дочь откажется от Дальневосточного турне.

— Не опасно ли это? — встрепенулась Елизавета Викентьевна.

— Я буду осторожна, — заверила родителей младшая дочь. Ее переполняло сочувствие к несчастному отцу и несчастной матери. И почему Брунгильда так жестока?

— А у меня, пожалуй, еще есть время съездить в консерваторию, — неожиданно заявила старшая профессорская дочь, захлопывая нотный альбом и вставая. — К обеду вернусь. Прошу разносолов не устраивать. Обед должен быть скромным.

Никто не ответил золотоволосой красавице, и та решительно вышла из гостиной, а вскоре за ней захлопнулась входная дверь

Едва невеста покинула родительский дом, как Елизавета Викентьевна вскочила и заметалась из угла в угол.

— Что делать? Что делать? — Она ломала руки и бросала отчаянные взгляды на мужа. — Кто такой этот генерал Фанфалькин? Откуда он взялся? Зачем ему нужна наша девочка?

— Меня больше интересует, зачем этот генерал нужен ей? — возразил, багровея, профессор. — Она испортит себе всю жизнь! Главный штаб! А если его пошлют в дальний гарнизон? Куда-нибудь в степь? А если отправят в отставку? Она уедет с ним в деревню и там будет музицировать? Ведь он уже не так молод! Я бы даже назвал его стариком!

— А разве он не моложе тебя? — еще больше расстроилась профессорская жена.

— В паспорт не заглядывал, — профессор скривился, — а только, если он в Турецкой кампании участвовал, считай сама.

Елизавета Викентьевна остановилась и, наморщив лоб, стала беззвучно шевелить губами.

— Надо навести справки, — предложила Мура. — Вдруг выясним что-то порочащее генерала, тогда есть шанс, что Брунгильда передумает.

— Как ты такое можешь говорить! — возмущенно воскликнул отец. — Как это «порочащее»?!

— Но ты же не хочешь, чтобы она стала генеральшей! — возразила Мура. — Вот и я не хочу.

— Ты это выбрось из головы, — Николай Николаевич погрозил дочери указательным пальцем. — Не вздумай свои сыскные способности употреблять. Тебе не к лицу, да и понять могут неправильно.

Их беседу прервал звонок во входную дверь.

— Может, это Зиночка Безсонова за мной, — поспешила успокоить родителей Мура.

Но вместо Зиночки в дверях гостиной появился доктор Коровкин. Он был бодр и свеж, серые глаза его блестели, на румяных щеках обозначились трогательные ямочки: доктор приветливо улыбался. Его пышная русая шевелюра была чуть примята на висках от тяжелой зимней шапки.

— Рад видеть вас в добром здравии, — сказал доктор, целуя ручки хозяйке дома и Муре, затем протянул профессору ладонь для рукопожатия.

— Прошу вас, присаживайтесь, — ласково предложила Елизавета Викентьевна.

В присутствии Клима Кирилловича ей всегда становилось спокойнее.

— Вижу, вы уже осведомлены о моих подвигах, — заметил доктор шутливо, кивая на газету. — Вот уж воистину несчастный день вчера выдался. Сначала огорчение государственной важности: война с Японией. Затем Карл Иваныч Вирхов попросил по дружбе явиться в «Лейнер»… Его-то эскулапы все на войну собрались.

— А вы? — нетерпеливо подстегнула Мура.

— А я еще думаю. — Он улыбнулся. — Вполне возможно, приму посильное участие, если потребуется. А пока что и здесь работки хватает. Советую всем купить лисьи шапки. Великолепное средство от удара по голове. Извините, что шучу, это солнце и мороз так на меня действуют. Хотя поводов для шуток и нет. И в государственном масштабе, и в частном. Для других все закончилось не так благополучно, как для господина Пасманика. Осколки вазы принесли немало вреда. Одной даме повредили глаз. Другой — перебили ключицу. Так что пришлось, сами понимаете, повозиться. А там уж и поздно, да и сам в таком скверном состоянии был, что решил вас своим присутствием не тревожить.

— Очень жаль, — вздохнул многозначительно профессор.

Он все никак не решался сообщить доктору о предстоящей помолвке Брунгильды. Не будь этого обстоятельства, он наверняка бы бросился обсуждать с Климом Кирилловичем, в котором не сомневался найти союзника, бессмысленную войну.

— А почему я не вижу нашей замечательной пианистки? — поинтересовался игриво доктор. — Брунгнльда Николаевна здорова?

— Здоровее некуда, — буркнул профессор, — отправилась в консерваторию. К обеду обещала быть.

— А вы? Вы сегодня с нами пообедаете? — с надеждой спросила профессорская жена.

— Если ничего не помешает, буду весьма рад, — ответил доктор, внимательно приглядываясь к старшему другу. — А вы, Николай Николаевич, разве сегодня на службу не идете?

— Нет, — отвел глаза профессор, — у нас занятия отменены. Все ждут каких-то судьбоносных явлений. Подожду их дома. Ассистент мой при необходимости телефонирует.

— А я собираюсь выходить из дома! — отозвалась отцу Мура. — Но не на занятия, а на манифестацию. Пойдемте вместе, Клим Кириллович?

Доктор, несмотря на очевидное напряжение старших Муромцевых, да и самой Муры, стараясь сохранить шутливый тон, возразил:

— Мне уж не по возрасту, дорогая Мария Николаевна, манифестировать. Это все забавы студенческие. А я уж стар.

— Нет! — с горячностью опровергла Мура. — Вы молоды! И не говорите мне о вашей старости! Вот генерал Фанфалькин — тот действительно старик!

— Какой генерал? — доктор поднял бровь. — Герой? Новый кумир?

— Если пойдете со мной, расскажу, — пообещала Мура. — А вы его не знаете?

— Расспросите генеральшу Зонберг, — нелюбезно встрял профессор, — она наверняка о нем наслышана.

— Да, ведь ее покойный муж воевал на Шипке! — добавила со значением Елизавета Викентьевна.

— Понял, — сказал доктор, — герой Турецкой кампании… Это как-то связано с началом боевых действий? Новый назначенец?

Однако Муромцевы, оставив доктора в недоумении по поводу нового персонажа на российской исторической сцене, далее обсуждать генерала Фанфалькина не пожелали.

— Если проводите Мурочку до Дворцовой, окажете неоценимую услугу материнскому сердцу, — сочла нужным сменить тему Елизавета Викентьевна.

Ей казалось, что лучше, если Мура расскажет Климу Кирилловичу о помолвке Брунгильды по дороге, — доктору будет не так неприятно.

Минут через десять доктор Коровкин и бестужевка Мура Муромцева шествовали по Четвертой линии Васильевского острова с флагом в руках. Флаг нес доктор. Первоначальная неловкость быстро исчезла: то тут, то там мелькали женские и мужские фигуры с флагами и транспарантами. Некоторые несли иконы.

— А моя подруга Зина Безсонова собирается на фронт, — объявила Мура, заглядывая в лицо доктору. — Вы ее осуждаете?

— Не имею права, — серьезно ответил доктор. — Хотя война дело не женское.

— Даже если она едет к жениху?

— Даже если так. Ваша подруга неразумная девочка. Вы думаете, жених обрадуется ее приезду? Война страшна и для мужчин, слишком много страданий, крови.

Они свернули на набережную, пересекли проезжую часть и двинулись вдоль парапета до сходней на лед Невы, где наняли катал, и заскользили по ледяной дорожке, очерченной по бокам пушистыми елочками. Финские сани, ведомые опытными перевозчиками, двигались по колее резво.

Доктор Коровкин испытывал странное чувство; он сидел, обхватив двумя руками древко флага, и поглядывал на разрумянившуюся Муру — все происходящее казалось какой-то детской игрой.

На набережной их захватил человеческий поток, двигавшийся к Дворцовой: толпы студентов и штатских вперемешку с дамами запрудили не только набережную, но и параллельные улицы, модные шубы и форменные плащи соседствовали с чуйками и потертыми пальто бедняков. Порядок охраняли городовые с блестящими номерами на груди. Казалось, весь Петербург объединяло одно желание — жажда возмездия японцам за дерзкое нападение на русский флот у Порт-Артура. Тут и там гремело громкое «Ура!», летели в воздух шапки и фуражки, иногда из толпы выхватывали моряков и все с тем же громоподобным возгласом принимались качать их.

Естественно, в клокотавшем на Дворцовой человеческом море Мура и доктор не смогли отыскать бестужевок и остановились рядом со студентами из Технологического института; пуговицы их шинелей украшала характерная эмблема: скрещенные гаечный ключ и молот. Один из них держал в обнимку моченый арбуз и, отрезая ломти, угощал товарищей.

— Не желаете ли? — обернулся студент к Муре и доктору. — Вкусно!

При этом он вытягивал шею и разыскивал: кого-то взглядом в толпе.

— Нет, благодарю вас, — отказался доктор, чувствуя себя мальчишкой.

— А напрасно, — послышались голоса дружков арбузника, — Костя сам его вырастил!

— У себя в кадке, на кухне!

— Соколов у нас талантливый и даже гениальный!

Приступ всеобщего хохота поразил доктора: веселье казалось ему неуместным. Впрочем, скоро бесшабашный хохот был перекрыт пением: кто-то в толпе завел гимн «Славься, славься», и многотысячная толпа подхватила его, затем этот гимн сменил «Боже, царя храни», — и все закончилось очередным русским «ура». Сильный мороз щипал щеки, уши, на ногах мерзли пальцы, но народ и не думал уходить с площади. «Переживаем исторический момент», — загудел чей-то бас над ухом Клима Кирилловича. Он оглянулся, — радостные, оживленные лица были направлены к окнам дворца: там, сквозь запотевшие стекла мелькали военные мундиры, золотые н серебряные эполеты.

На балконе появился Государь. Доктор Коровкин и Мура и не заметили, как развеселый студент передал товарищам арбуз и стал протискиваться поближе к балкону.

Слова российского самодержца едва-едва долетали до слуха Муры. Он благодарил своих верноподданных и обещал скорую и блестящую победу. Мура слушала его, затаив дыхание.

Однако едва отзвучали последние звуки царской речи и раздались восторженные крики толпы, всеобщую гармонию слиянности властителя и его подданных нарушил жуткий нечеловеческий крик.

Мгновенно наступила тишина. Мура, схватив доктора за локоть, с ужасом увидела, как стоящая перед ней толпа бесшумно раздвигается, пятясь назад, и обнажается круглое пространство грязного затоптанного снега.

И посередине этого круга недвижно лежит тучный человек в черном пальто. Из-под пальто торчат неловко раскинутые ноги в черных брюках. С повернутой набок головы, обрамленной светлыми волосами и пышной русой бородой с бакенбардами, откатилась круглая мерлушковая шапка… А в спине человека торчит, поблескивая, рукоятка, похожая на серое соколиное перо.

ГЛАВА 8

Карл Иванович Вирхов с самого утра погрузился в водоворот забот. Как только рассвело, он послал агентов обследовать крышу Окружного суда и особенно тот ее участок, откуда вчера на голову модного адвоката свалилась злосчастная ваза. Как он и предполагал, в утренних выпусках газет появились клеветнические утверждения. Дескать, падение вазы — это покушение на жизнь борца за свободу личности! Выкроили местечко для гнусных домыслов в потоке материалов, связанных с началом войны.

Карл Иванович испытывал смешанные чувства. С одной стороны, он считал, что и сам мог пасть жертвой проклятой вазы, если б на минуту задержался с доктором Коровкиным. С другой — упорно вертелась мысль, что господь Бог знает на кого ронять вазу. И не случайно она свалилась именно на змиемудрую плешь защитника убийцы Трифона Кошечкина!

Агенты, обследовавшие крышу, ничего утешительного не сообщили. Ночью опять валил снег, и никаких следов злоумышленника, даже если таковой и имелся, обнаружить не удалось.

Впрочем, Вирхов и не сомневался, что результат будет именно таким. Не сомневался он и в том, что сегодня же вечером в газетах появятся новые инсинуации о бездействии судебных властей, имеющих зуб на великого Пасманика.

Карл Иванович ожидал своего помощника Тернова. Ретивый молодчик вчера явился к полуночи и начал прямо с порога что-то лепетать о Бурбонах и привидениях. И хотя Карл Иванович винного запаха не учуял, все же разъярился. Какие Бурбоны, когда все здание Окружного суда наполнено истеричными криками заполошных баб! Какие привидения, когда есть раненные осколками вазы, по коридорам носятся срочно вызванные лекари, когда здание оцеплено, когда опрашивают свидетелей происшествия! Вирхов грубо прикрикнул на перевозбужденного кандидата, отправил его домой, восвояси, спать, чтобы к утру предстал свеженьким как огурчик и не морочил начальнику голову ерундой!

Теперь следователь ждал появления своего помощника с минуты на минуту. Еще вчера письмоводитель Поликарп Христофорович успел выяснить место жительства Фридриха Герца, шахматного гения, студента Технологического института: в адресном столе сообщили, что господин Герц проживает на Подъяческой в доме Сежеговых. Карл Иванович предполагал, что дружок шахматиста Юлий Балобанов квартирует с ним же на незаконных основаниях. Во всяком случае, господин Герц мог вывести на Балобанова, а Вирхов был почти на все сто уверен, что таким образом схватит дерзкого убийцу, лишившего жизни китайца Ерофея Вей-Так-Тао. Как хорошо, что господь Бог наделил его, Вирхова, холодным рассудком и силой воли! Вирхов гордился, что его немецкая добросовестность не позволяет окружающей суете отвлечь его от главного: от расследования убийства в «Лейнере»!

Тернов возник на пороге вирховского кабинета погасший и с оскорбленным видом застыл у дверей.

— Итак, Павел Миронович, прошу вас ознакомиться с материалами дела по вчерашнему убийству в «Лейнере», — сухо предложил Вирхов, дернув головой в сторону письмоводителя, перед которым лежала папочка с подшитыми бумагами. — В вашем распоряжении десять минут.

В следственной камере наступила тишина. Сквозь зарешеченные окна лился жидкий зимний свет, и бодрящие солнечные блики внушали надежду, что сегодня-то уж точно не случится ничего скверного.

Вирхов даже слегка пожалел своего непутевого помощника, так понуро и безропотно тот листал страницы дела, демонстрируя полнейшую покорность. Впрочем иногда Тернов отрывал голову от документов, будто порывался что-то сказать, но, встречаясь с непреклонным взглядом своего наставника, снова сникал. Карл Иванович решил по пути к господину Герцу внимательно выслушать россказни все-таки небесталанного кандидата, но внезапно благостный порыв улетучился.

В проеме приоткрытой двери явилось встревоженное лицо коридорного курьера.

— Господин Вирхов, — сказал курьер, выпучив глаза, — полковник из Главного штаба господин Ястребов, просит срочно принять.

Вирхов махнул рукой — проси.

В следственную камеру вошел человек лет сорока с отменной выправкой. Одет он был в партикулярное платье, скромно и со вкусом. Манеры демонстрировал сдержанные и невыразительные. Вирхов встал.

— Ваше превосходительство? — полковник приблизился. — Вы расследуете дело об убийстве Ерофея Вей-Так-Тао?

— Так точно! — перешел на военный язык Вирхов, непроизвольно вытянувшись. — Чем могу служить?

— Строго конфиденциально, — полковник понизил голос, косясь на сотрудников Вирхова. Но, взвесив ситуацию, не стал требовать их удаления. — В главное управление контрразведки поступил рапорт мичмана Таволжанского о том, что вчера в ресторане «Лейнер» убит подозрительный китаец. Мичман утверждает, что убитый мог быть японским шпионом: по его наблюдениям жертва ожидала встречи с курьером. Сами понимаете, в военное время эта информация чрезвычайно важна. Есть ли у вас какие-либо новые данные?

— Увы, — Вирхов жестом пригласил нежданного гостя присесть и уселся сам. — Все, что удалось выяснить, опубликовано в утренних газетах. При убитом не найдено никаких вещей, позволяющих установить его место жительства. В адресном столе также отсутствуют какие-либо сведения.

Полковник, расположившись по другую сторону стола, достал из кармана миниатюрную записную книжку, ручку «Паркер» и приготовился писать.

— Как я понял, убийство произошло в вашем присутствии. Можете ли вы описать убийцу?

— И очень точно, — ответил Вирхов. — Выше среднего роста, брюнет, движения замедленные. Взгляд яростный. Воротник пальто и шапка из серого каракуля. Возраст от двадцати до двадцати трех.

— Студент?

— Вряд ли, — покачал головой Вирхов, решив придержать сведения о возможном убежище негодяя. Во-первых, он хотел поймать преступника сам, а во-вторых, все еще сомневался, что дело связано со шпионажем. Зато он с исчерпывающими подробностями живописал сцену, свидетелем которой стал. Позволил полковнику ознакомиться с показаниями очевидцев, услужливо переданными его помощником.

— Что ж, негусто. — Полковник не удержался от недовольной гримасы: между бровей прочертилась складочка, губы оттопырились дудочкой. — Если информации прибавится, прошу срочно сообщить мне.

— Вообще-то, — нерешительно заметил Вирхов, — китаец на шпиона не похож. И у него отрезаны уши. А это слишком яркая особая примета. Любая разведка вряд ли заинтересована в вербовке агента с таким бросающимся в глаза дефектом. Не так ли?

Недовольная гримаса на моложавом лице полковника сменилась бесстрастной маской.

— Во всяком случае, — сказал он уклончиво, — ясно одно: придется немало побегать, прежде чем истина будет установлена.

Он повернулся и встретился взглядом с Терновым. Павел Миронович с горящим взором прислушивался к разговору начальника и посетителя.

— Вы желаете сообщить что-то дополнительно? — насторожился полковник.

Павел Миронович энергично замотал головой сверху вниз.

— Я вас слушаю, — полковник поощрительно кивнул.

— Карл Иваныч, — через плечо визитера заискивающе обратился к начальнику Тернов, — вы позволите?

Вирхов недовольно промолчал.

— Господин следователь вчера был чрезвычайно загружен, — оправдывающимся тоном начал Тернов. Он встал и двинулся к гостю. — А у меня выдалась свободная минутка, и я по собственному разумению продолжил дознание. Мне удалось через китайскую диаспору установить место проживания покойного китайца: Роменская, 5. Вчера осмотрел его берлогу. Кое-что нашел. Может быть, вас заинтересует.

Павел Миронович вынул из кармана пухлявую черную книжицу с серебряным крестом на обложке и протянул ее полковнику.

— Библия? — равнодушно покосился господин Ястребов.

— Была зашита в матрас, — многозначительно пояснил Тернов. — На последней странице тайный шифр.

Господин Ястребов открыл Библию и убедился, что молодой человек не лжет — черной тушью в столбик были выведены какие-то иероглифы и цифры.

— Вы позволите? — спросил он, переводя взгляд с Вирхова на Тернова. Разумеется, Тернов возражать не стал, молчал и Вирхов. Библия китайца погрузилась в полковничий карман. — Прошу простить за внезапное вторжение. Весьма признателен за прием. Есть, конечно, среди молодежи экземпляры, готовые даже собирать деньги в поддержку микадо. А все-таки вот такие как вы, — он благосклонно кивнул закрасневшемуся Тернову, — заставляют верить, что молодежь у нас прекрасная, и напрасно либералы клевещут о наемном энтузиазме и казенном патриотизме нашей молодой поросли.

Полковник встал и, не дожидаясь ответных любезностей, вышел из вирховского кабинета.

С минуту тишину ничего не нарушало.

— Все, довольно, — очнулся от невеселых раздумий следователь, — самодеятельностью мне заниматься некогда. Вы бы еще ему о Бурбоне рассказали.

Тернов чувствовал себя предателем; сладкая месть уже не казалась ему достойным ответом бесчувственному наставнику.

— Это мое дело, — сказал злобно Вирхов. — И я должен найти убийцу. Убийство со шпионажем не связано.

Тернов благоразумно не стал спорить. Он знал, что возражения и дерзкие комментарии только сильнее разъярят Вирхова.

— Я изучил материалы первоначального дознания, — виновато отрапортовал он.

— Отлично, — отрезал Вирхов. — Захватите с собой агента, поедем на Подъяческую.

— Но, Карл Иваныч, — робко подал голос письмоводитель, — всех агентов услали на Дворцовую. Там ожидается многолюдная манифестация патриотического характера.

— О, черт, — выругался Вирхов, — нашли время манифестировать. Ладно, поедем так. Авось не промахнемся.

Через четверть часа дежурный извозчик уже катил свои сани по петербургским улицам. Солнышко пригревало едва-едва, и Вирхов, зажмурив глаза, наслаждался его кротким теплом. Только переехав Троицкий мост, он подал голос.

— Ну, рассказывай, Павел Миронович, про свои похождения и про своего Бурбона.

Тернов понял, что начальственный гнев миновал.

— Да ведь я, Карл Иваныч, еще вчера хотел вам про этого китайца все рассказать. А пока его берлогу разыскивал да обследовал, на сумасшедшего наткнулся. Явилась к мужичку прекрасная Елена, а он со страху в окно сиганул, да и раму вышиб. Кричал, что он последний российский Бурбон, за которым охотится привидение. Забыл чье… Марии Стюарт, кажется. Хотел вам рассказать, а вы гневаться изволили сразу же.

— Не с того ты, дружок, начал, — миролюбиво ответил Вирхов. — Вечно тебя черт-те знает куда заносит. А что с китайцем?

Тернов, захлебываясь от волнения, наконец-то изложил подробности своего визита к госпоже Гордеевой, результаты изысканий на Роменской, 5.

— Так ведь вы же отсутствовали, Карл Иваныч, а мне не терпелось дознание продвинуть, проявить инициативу… — завершил он рассказ.

— Ладно, — Вирхов уже совсем оттаял, — пусть с Библией контрразведка поработает, шпионов поищет. Я думаю, дело проще. Я тоже инициативу проявил. Может, сейчас убийцу-то и схватим. Вот тогда все и займет свои места. Увидим, кто прав. Нечего гадать.

Они остановили сани в узкой улочке у дома Сежеговых, нырнули под арку и, справившись у дворника, направились к парадной, где на пятом этаже снимал комнату студент Технологического института Фридрих Герц.

На скрежет шепелявого механического звонка-бабочки дверь открыла усохшая старушка в замызганном фартуке. Она не слишком охотно повела посетителей по длинному обшарпанному коридору в дальнюю комнату. Шаркая войлочными туфлями, она бурчала себе под нос, что жилец-то болен, простудился, лежит, насквозь промок, да и одежонку еще не высушил.

На узкой кровати, поверх лоскутного одеяла, из которого торчали клочья грязной ваты, возлежал господин Герц, долговязый студент: лицо округлое, щеки впалые, нос крупный, беспородный. Он был одет в поношенную домашнюю куртку, служившую когда-то сюртуком. Из-под головы высовывалась подушка в несвежей наволочке, на другой, такой же засаленной подушке, ближе к жарко протопленной голландке грелись огромные ступни в толстых шерстяных носках. В комнате стоял смачный запах просыхающей кожи, исходящий от прислоненных к печи подошв разношенных сапог.

Бросив на нежданных визитеров косой взгляд блеклых, маленьких глаз, студент и не подумал пошевелиться, чтобы принять вертикальное положение.

— Зачем пожаловали? — открылся лягушачий рот.

— Извольте встать! — потребовал Карл Иванович. — Перед вами судебный следователь Вирхов.

Студент в мгновение ока сел, свесив ноги с лежанки.

— Вы следователь Вирхов? — недоверчиво спросил он и, пошарив в кармане, поднес к глазам очки.

— Я, я, — подтвердил Карл Иванович. — А это мой помощник господин Тернов.

— Вот досада, — процедил сквозь зубы студент, — а я и не готов встретить таких дорогих гостей. Пардон-с, не одет как надо.

И он вновь принял горизонтальное положение, закусив губу и воззревшись в потолок.

— Как часто вы посещаете Шахматный клуб? — взял быка за рога Вирхов.

— Когда есть настроение.

— А господин Балобанов?

— Вот у него и спросите.

— Где он проживает?

— Не знаю, — лениво отперся господин Герц.

— Лжете, — в сердцах возразил Вирхов.

— А вы докажите, — нагло парировал студент, с презрением посмотрел на пунцового Тернова и снова упер взор в потолок.

— Мы ведем дознание по делу об убийстве в ресторане «Лейнер», — сдерживая глухую ярость, сообщил Вирхов. — Где вы были вчера днем?

— А что, убийца по приметам похож на меня? — не поворачивая головы, ответил вопросом на вопрос студент.

— А вечером, что вы делали вчера вечером? — вступил Тернов.

— Был в театре Пассажа, если уж вам так интересно, — язвительно откликнулся юнец. — А что? Убийство произошло вечером?